Юбилей (Дорошевич)
См. также одноимённые страницы.| Юбилей : Событие необыкновенное |
| Источник: Дорошевич В. М. Папильотки. — М.: Редакция журнала «Будильник», 1893. — С. 26. |
В прошлое воскресенье в жизни титулярного советника Акакия Акакиевича Акакиева случилось происшествие необыкновенное.
Расскажем по порядку.
В прошлое воскресенье, — если вы помните, — было 23 число. Получивши двадцатого жалованье, Акакий Акакиевич 23-го, на свободе, занялся составлением «расписания распределения по хозяйственной части государственных сумм, в количестве 35 рублей 73 копеек, дарованных титулярному советнику Акакиеву 333-му за выслугу одного месяца».
Он уже заканчивал роспись включением в неё 3 рублей 23 копеек уплаты по билету, купленному в рассрочку, как вдруг раздался звонок.
В «зальце» Акакия Акакиевича влетел Пётр Павлович Петров, самый легкомысленный из коллежских регистраторов в мире, за своё легкомыслие носивший краткое название просто «Перчика».
Перчик кинулся Акакию Акакиевичу на шею, легкомысленно расцеловал его в обе щеки и крикнул:
— Поздравляю!
Акакий Акакиевич изумился и спросил:
— С чем?
Тогда Перчик затараторил:
— Вы знаете, какой сегодня день?… Сегодня даже и не день, а двадцать пять лет…
Акакий Акакиевич покачал головой и сказал с укоризной:
— Ты, знаешь что, Перчик… Ты, братец, в таком виде по семейным домам не езди…
Но Перчик возразил:
— Я ни в каком виде-с… Я единственно из почтения… И приехал передовым… А за мной все наши едут… Потому что сегодня ровно двадцать пять лет, как вы служите по нашему департаменту… Вы сами на днях проговорились… Вот наши и едут…
— Да им-то какое же до этого дело?
— Юбилей вам устроить желают.
Акакий Акакиевич ахнул и проговорил: «язык мой — враг мой», но всё же приказал жене приготовить закуску.
Когда же Перчик добавил, что вместе со всеми едет и экзекутор, — то Акакий Акакиевич к закуске велел прибавить полфунта конторской икры.
А когда Перчик ещё добавил, что с чиновниками едет и корреспондент, ради описания торжества, — то супруга Акакия Акакиевича сама уже решила «прихватить» ещё водки.
К подъезду Акакия Акакиевича разом подъехало четыре извозчика с двадцатью чиновниками, на что все домочадцы Акакиева испуганно сказали только «ух», — а кухарка побежала прикупить селёдок.
Гг. чиновники вошли необычайно торжественно и остановились среди зальца.
Следовавший за ними корреспондент в необыкновенно клетчатом пиджаке, ни слова ни с кем не говоря, прямо подошёл к столу, выпил две больших рюмки водки, сел на стул, вынул книжку с карандашом и насторожился.
Первым начал говорить экзекутор:
— Двадцать пять лет, — это, брат, не шутка… Это, брат, не каждый день случается… Это, брат, в двадцать пять лет один раз бывает… Нынешним вертопрахам это, брат, не под силу… Расцелуй меня, Акакий Акакиевич!..
После экзекутора вперёд вылетел помощник столоначальника Семёнов, человек учёный, в голубеньком галстуке, «почти университетский», изгнанный из четвёртого класса гимназии. Он прочёл стихи собственного сочинения, приличествующие торжеству:
Было время…
Время было…
Было древо…
Древо сгнило…
Ты ж как дуб уединённый,
Всё сидишь несокрушённый…
Бумаги пербеляешь
И жалвонье получаешь…
За стихами следовал адрес от всех сослуживцев, начисто красиво переписанный писцом Пафнутьевым.
Взяв адрес, юбиляр прослезился и сказал Пафнутьеву:
— А ты, брат, всё ещё не научился полей как следует оставлять…
Вслед за поднесением адреса, чиновники объявили, что ими решено, в ознаменование такого случая, в складчину переменять клеёнку на стуле Акакия Акакиевича.
Затем приступили к закуске, пили с тостами, и после четвёртого графинчика начали снова говорить речи.
Склонившись на просьбы, г. корреспондент сказал следующее:
— Долг прессы отмечать подобные события, имеющие значение воспитательное… Бросим взоры на запад… Э-э-э…
Но тут корреспонденту дали в шею и выгнали его вон, как человека совсем пьяного.
После этого речи, уже не сдерживаемые опасением огласки, хлынули волной.
Гости потребовали «шипучего», и титулярная советница принуждена была в лиссабонское насыпать соды и кислоты, взболтать, вылить в хранившуюся ещё со свадьбы бутылку из-под русского шампанского, и подать этот искромётный, шипящий напиток гостям.
Акакий Акакиевич от такого напитка вошёл в азарт и пожелал высказаться.
— Чувствую! — со слезами и заплетающимся от волнения голосом проговорил он, — чувствую, что двадцать пять лет просидел на одном месте… Двадцать пять лет с гроша на грош переколачивался, в еде себя сокращал, подмётки себе подкинуть жалел и… трудился… Чувствую…. Тронут… Не хочу в этот день скаредничать… Пить хочу, торжествовать, душу веселить, ликовать и роскошествовать… Жена, шипучего!..
Чиновники на это говорили: «молодец!», а титулярная советница, доведённая до «точки» непрестанным повторением этих слов, — по собственному выражению, — «шваркнула какие были деньги муженьку в бесстыжую рожу» и ушла в кухню.
Пир пошёл горой. Чиновники хозяйничали, как у себя дома и силой отнимали у титулярной советницы кушанья для закуски, а экзекутор сёк сына Акакия Акакиевича, приговаривая:
— На отца взирай и научайся, каналья!
Сам Акакий Акакиевич плакал о том, что в феврале всего двадцать восемь дней.
Под конец пира решили, что о таком событии, как двадцатипятилетний юбилей служащего, надо известить его превосходительство. Немедленно написали донесение, перебелили и отослали с «Перчиком».
«Перчик» отвёз донесение, передал его швейцару, и известие о том, что в его департаменте есть люди, прослужившие уже 25 лет, — заставило его п-ство задуматься.
Когда в понедельник Акакий Акакиевич с виноватым видом явился в департамент, — ему предложили подать в отставку.
— Послужили достаточно. Надо давать место и молодым…