В. О. Ключевский. Неопубликованные произведения
М., «Наука» 1983
18 марта 1804 г. в Московском университете собрался под председательством ректора университета X. А. Чеботарева кружок ученых людей из 4-х профессоров и двух сторонних лиц, одним из которых был H. M. Карамзин, незадолго до того получивший звание историографа. Так открылись действия учено-исторического общества, возникшего при Московском университете, старейшего из существующих теперь в Москве ученых и литературных обществ. На первом же заседании1 общество усвоило себе название «Общества истории и древностей российских» и установило свою задачу — критическое издание русских летописей.
Общество возникало при Московском университете, образуя его органическую часть «в недрах его», как тогда выражались о новом учреждении, и в тесной связи с исторической аудиторией университета. Все первые члены общества были избраны «общим собранием профессоров Московского университета», действительные — из среды этих2 профессоров, в большинстве преподаватели истории, почетные — из сторонних лиц, «мужей просвещенных и сведущих в отечественной древней истории». Первым председателем Общества был избран ректор университета, первым секретарем Общества — секретарь университетского Совета.
Ближайший повод к образованию Общества шел издалека, от бывшего некогда русским академиком, теперь доживавшего свой век профессором Геттингенского университета А. Л. Шлёцера, знаменитого исследователя русской Начальной летописи. Добиваясь русского ордена за изданные в 1802 г. первые части исследования о Несторе, Шлёцер в письме к гр[афу] Н. П. Румянцеву высказал пожелание видеть полное издание древних русских летописей, а министр народного просвещения гр[аф] Завадовский в начале 1804 г. доложил государю, что Шлёцер выразил готовность соучаствовать с русскими учеными в таком издании. Государь повелел для этого дела составить особое общество при одном из русских «ученых сословий», т. е. выс[ших] учебн[ых] учреждений. Московскому университету и было предложено образовать такое общество.
Так основалось при Московском университете целое ученое Общество3, ограничившее свою первоначальную задачу специальным делом критического издания русских летописей, а потом расширившее свои занятия на всю область источников русской истории. Было бы, однако, исторической неточностью, даже несправедливостью подумать, что единственно стороннему внушению Московский университет обязан заслугой, какую он оказал русской науке, образовав под своим кровом Общество истории и древностей российских. Геттингенская идея о коллективной разработке русской истории нашла, и именно в Москве, восприимчивую среду, достаточно подготовленную к ее усвоению. Я не решусь занимать внимание присутствующих изложением истории нашего Общества4: читателям, интересующимся его деятельностью, скоро будет предложен исторический ее обзор5 за пережитое Обществом столетие. Но да будет мне позволено обратить Ваше внимание на возникновение и развитие мысли о разработке отечественной истории соединенными усилиями нескольких лиц или особого учреждения. Может быть, при этом удастся отметить какую-либо не лишенную значения черту из истории нашего самосознания6.
Мысль о коллективной разработке нашей истории возникла задолго до Шлёцера и до учреждения Общества истории и древностей российских. В этом отношении особенно выдается у нас XVI век: это была эпоха оживленного летописания, силившегося собрать свои средства и выбраться на новую дорогу. Тогда составлялись обширные летописные своды с подробными оглавлениями, генеалогическими таблицами русских и литовских государей, с географическими росписями и другими приспособлениями, как будто намокавшими на пробуждение потребности в научной обработке истории. В летописном повествовании становятся заметны проблески исторической критики; в него пытаются внести методический план, даже провести в нем известную политическую идею. «Степенная книга царского родословия», пытаясь изобразить успехи верховной власти в России, располагает свое бытописание по генеалогической схеме, по «степеням» или «граням», династическим поколениям и именно в прямой нисходящей линии согласно с порядком преемства власти, о котором так настойчиво заботились московские великие князья. Предпринимается обширный летописный свод, начинающийся легендой о венчании Владимира Мономаха венцом византийского императора и выражением отважной мысли, что покой православного Востока должен держаться на совместном господстве, «на общей власти» греческого царства и великороссийского «самодержавства», говоря проще, на плечах одной Москвы, когда она почувствовала себя, после падения Византии, единственной в мире блюстительницей и защитницей православия. В этих смелых порывах едва пробуждавшейся исторической мысли можно заметить московский правительственный почин и неясные следы какой-то собирательной историографической работы. По крайней мере уцелело неясное свидетельство, позволяющее думать, что один из самых деятельных дипломатов царя Иоанна Грозного в лучшую пору его царствования Алексей Адашев руководил какой-то работой над «летописцем лот новых», по всей вероятности над так называемой «Царственной книгой», дошедшей до нас летописью царствования Иоанна.
В нашей истории я не знаю другой эпохи, которая произвела бы на русское общество такое сильное и притом двойственное действие, как Смутное время самозванцев. Русское общество вышло из того потрясения разоренным и просветленным, со страшной болью пережитых страданий и с обильным запасом новых опытов и мыслей. Недаром послы Земского собора в 1613 г., моля Михаила Федоровича принять царство, говорили, что теперь люди Московского государства «наказались все», т. е. научились многому. И историческая письменность тогда сделала у нас большой шаг вперед: народные бедствия помогли ей перейти от летописанья к историографии. Что делать: не раз замечено, что историческая мысль успешно растет из политых кровью развалин. Келарь Авраамий Палицын в своем «Сказании об осаде Троицкого Сергиева монастыря» так глубоко вдумывается в причины Смуты, что современный историк немного может прибавить к его умным соображениям. Дьяк Иван Тимофеев в своем «Временнике», обозревая пережитое им страшное время, начиная с опричнины, удивительно чутко понимает связь и последовательность, внутреннюю логику исторических явлений. Это — настоящие историки-мыслители7.
Но Авраамий Палицын и Иван Тимофеев были люди старого поколения. Смута многому их научила; но не она их воспитала. В их воспоминаниях и размышлениях еще чувствуется умственный подъем времен митрополита Макария и лучших лет Грозного. Но Смута сделала и другое свое дело: дальнейшее поколение понесло на себе тяжелые следствия погрома, пережитого отцами. Я не знаю, сказался ли этот упадок в чем-нибудь так явственно, как в нескольких архивных документах8, из которых узнаем, как пытались писать русскую историю в царствование Алексея Михайловича. Здесь мы встречаемся с учреждением, которое по сродству задач, не по устройству, можно назвать ранним предшественником нашего Общества.
Указом 3 ноября 1657 г. царь Алексей М[ихайлови]ч повелел учредить особое присутственное место, Записной приказ, а в нем сидеть дьяку Кудрявцеву и «записывать степени и грани царственные с великого государя царя Федора Ивановича», т. е. продолжать Степенную книгу, прерывающуюся на царствовании Иоанна Грозного. Начальник нового приказа должен был вести это дело с помощью двух старших и шести младших подьячих, которым на жалованье и на все канцелярские расходы ассигновано было 100 рублей, около 1700 р. на наши деньги, а для письма велено царем выдать из Посольского приказа 50 стоп бумаги. Эта, как бы сказать, историографическая комиссия устроилась трудно и далеко не по царскому указу. Ей отведено было помещение в тесной и гнилой «избенке», где притом рядом с историографами сидели арестанты со сторожившими их стрельцами. Младшие подьячие совсем не были назначены, а в выдаче бумаги Посольский приказ решительно отказал. С большими хлопотами сопряжены были поиски источников. Царь указал Кудрявцеву брать книги из приказов и «где он, дьяк, сведает». Тот обращался в один, в другой приказ, но получал ответ, что никаких книг, кроме приказных дел, нет, хотя после там оказались очень пригодные для дела рукописи и документы. Более года Кудрявцев наводил справки о надобных ему рукописях у частных лиц. Проведал он о «Временнике» дьяка Тимофеева. Один москвич сказал ему, что этой книги надобно искать у кн[язя] Воротынского, а по догадке другого — скорее в доме кн[язя] Львова. Кудрявцев ходил к кн[язю] Воротынскому, который сказал, что были у него рукописи, да их у него взял дядя. В конце 1658 г. сам царь обратил внимание своего историографа на важное хранилище исторических памятников, на патриаршую библиотеку. Она была тогда по случаю удаления патриарха Никона в Воскресенский монастырь запечатана печатями кн. Трубецкого и Стрешнева. Кудрявцев достал опись этого книгохранилища и по ней отметил надобные ему рукописи. Царь указал взять эти книги у Стрешнева в Записной приказ. Но либо Стрешнева не оказывалось в Москве, либо Кудрявцеву не удавалось добиться доклада у кн[язя] Трубецкого, и царское повеление опять осталось неисполненным. Между тем Кудрявцев изучал собранные летописи, хронографы и другие памятники, слышал кое-что даже о польской хронике Стрыйковского, составлял план своего труда и сообразил, что ему необходимы выписки из архивов разных приказов о делах военных, политических и церковных, которые должны найти место в его Степенной. По распоряжению царя он и обратился в подлежащие приказы. Только Патриарший приказ ответил, что с требуемыми сведениями о патриархах, митрополитах и епископах с царствования Феодора Ивановича в том приказе «записки не сыскано». Другие приказы, несмотря на настойчивые доклады Кудрявцева, не дали и такого ответа, а начальник одного из них потом откровенно признался, что ему со всеми своими подьячими требуемой выписки и в 10 лет не сделать. Сдавая свою должность в начале 1659 г., Кудрявцев не оставлял почти никаких ощутительных плодов своих 16-ти месячных историографических усилий, «по ся места в Записном приказе государеву делу и начала не учинено нисколько», как выразился его преемник. В приказе даже не оказалось старой Степенной книги, которую ему поручено было продолжать, и там не знали, чем она оканчивалась и с чего начинать ее продолжение. Но и второй дьяк ничего не сделал, хотя и подал добрую мысль собрать в Записной приказ степенные и летописные книги из архиерейских домов и монастырей. Очевидно, в тогдашней Москве к такому делу еще ничего же успели приладить, не были готовы ни умы, ни документы.
Неудачный опыт не погасил мысли составить русскую историю посредством особого правительственного учреждения. Перенесемся в другую эпоху, к первым годам царствования императрицы Елизаветы. При Академии наук усердно трудился над русской историей приезжий ученый Герард Фридрих Миллер. Он почти 10 лет ездил по городам Сибири, разбирая тамошние архивы, проехал более 30 тыс. верст и в 1743 г. привез в Петербург необъятную массу списанных там документов. Через год он предложил учредить при Академии наук «Исторический департамент для сочинения истории и географии Российской империи» с особой должностью историографа во главе и с двумя при нем адъюнктами. Это — не только ученое, но и учебное учреждение: при нем состоят 1 переводчик и 2 переписчика, но в качестве студентов, а не подьячих, обучаются языкам и наукам, готовясь со временем стать адъюнктами. Департамент этот должен быть в Москве и на содержание его отпускается 3 1/2 тыс. рубл[ей], около 30 тыс. на наши деньги, значит, в 17—18 [раз] больше содержания Записного приказа; за то насколько же он и совершеннее последнего как по научным задачам, так и по организации! Но предложение Миллера не было принято Академией.
Время импер[атрицы] Екатерины II значительно изменило форму и выяснило задачи коллективной историографии. Тогда усиленно проявлялась наклонность составлять вольные общества с целями экономическими, учебно-воспитательными, филантропическими, особенно учено-литературными. Все более крепла мысль, что не всем общественным потребностям в состоянии удовлетворить правительственные учреждения и для них вспомогательными средствами9, а иногда и заместителями могут служить добровольные союзы частных лиц, одушевляемых одинаковыми стремлениями. Возникло Вольное экономическое общество «к поощрению в России земледелия и домостроительства»; возникали или предполагались в Петербурге и Москве и другие общества с различными целями. С этим направлением умов можно связать любопытную попытку самой императрицы создать и для исторических работ переходную форму от правительственного учреждения к частному обществу10. Указом 4 декабря 1783 г. она повелела назначить под начальством и наблюдением гр[афа] А. П. Шувалова несколько, именно до 10 человек, которые совокупными трудами составили бы полезные записки о древней истории, преимущественно же касающиеся России, делая краткие выписки из древних русских летописей и иноземных писателей по известному довольно своеобразному плану. Эти ученые составляют «собрание»; но их избирает Шувалов, предпочитая при выборе «прилежность и точность остроумию», и представляет императрице. Между членами этого собрания должно быть три или четыре человека необремененных другими должностями или достаточно досужих, чтобы трудиться над этим поручаемым им делом, получал за этот труд особое вознаграждение. Собрание будет состоять под высочайшим покровительством. «Начальствующий» над ним распределяет труд между членами, наблюдает за успешным его течением, исправляет ошибки, собирает всех членов по своему усмотрению и представляет императрице труды собрания, которые с ее дозволения печатаются в вольной типографии на счет Кабинета. Отпускаемые из Кабинета на расходы по собранию суммы (на первое время 1000 р[ублей]) расходуются по распоряжению начальствующего. Этот начальствующий не то директор миллеровского исторического департамента11, не то председатель ученого исторического общества.
Общественное оживление, о котором я сейчас упомянул, с особенной силой проявлялось тогда в Москве и средоточием его был именно Московский университет. При нем в 1771 г. возникло Вольное российское собрание. В 1782 г. кружок Новикова и Шварца образовал Дружеское ученое общество, в состав которого входило вместе с Шварцем еще несколько профессоров Московского университета. Движение захватило и учащуюся молодежь. Шварц устроил Собрание университетских питомцев; питомцы университетского Благородного пансиона также стали собираться для чтений и собеседований. По закрытии Дружеского ученого общества и Вольного российского собрания основано было при университете в 1789 г. Собрание любителей российской учености. И в этом деле Москва смотрела на Запад. В предисловии к уставу Собрания любителей российской учености Московский университет писал: «Сколь много споспешествуют распространению наук ученые общества, открытые в европейских державах при университетах, свидетельствуют в том ощутительно многоразличные труды их, которые преимущественно просвещенный век наш возвысили». Московские общества не были специально исторические; но в 6 частях трудов Вольного российского собрания помещено много исторических памятников и исследований, между прочим того же Миллера.
Так намечались состав и задачи учено-исторического общества. В указе императрицы Екатерины II просвечивает мысль, что предварительную работу историографии, собирание и первоначальную обработку исторического материала должно вести дружным совместным трудом многих по определенному плану. Московские общества, сейчас упомянутые, обнаружили зародившиеся стремления частных и должностных лиц соединять свои силы для просветительного дела, сосредоточиваясь вокруг университета, образуя при нем частные вспомогательные учреждения. Не будучи специально-историческими, названные московские общества12 имели тесную связь с Обществом истории и древностей российских. Чеботарев, Страхов13 и другие ранние члены этого общества14 входили прежде в состав Вольного российского собрания и Дружеского ученого общества и принесли с собой направление и взгляды новиковского кружка. Чеботарев, кроме того, работал над русскими летописями, делал из них выписки15, составлял исторические карты для комиссии гр[афа]А. Шувалова.
Мы вправе сказать поэтому, что Московское общество истории и древностей российских возникло вполне исторически, выросло из просветительных потребностей и усилий, давно16 проявлявшихся в различных формах. Люди, помышлявшие об изучении родного прошлого, профессиональные ученые и простые любители, давно пробовали соединенными силами начать собирание и обработку памятников старины. При содействии Миллера, кн[язя] Щербатова и других Новиков17 вел издание своей «Российской вивлиофики». Составляя свои записки касательно росс[ийской] истории, имп[ератрица] Екатерина пользовалась материалами, какие доставляли ей московские профессора Чеботарев и Барсов, а также указаниями «любителей отечественной истории» гр[афа] Мусина-Пушкина и генерал-майора Болтина. Случайно составлявшимся любительским кружкам и дружеским сотрудничествам не доставало только постоянной формы устройства18 и прочного пункта прикрепления. В Обществе истории и древностей российских, при Московском университете найдены были и эта форма и этот пункт прикрепления. Предложение Шлёцера русским ученым осуществилось потому, что встретилось с давно зревшей среди них мыслью. В идее этого Общества заключался и ответ на вопрос, затронутый Карамзиным, начинавшим тогда работать над своей «Историей государства Российского». По поводу основания нашего Общества он писал, что 10 обществ не сделают того, что сделает один человек, совершенно посвятивший себя ист[орическим] предметам.
Совершенно справедливо, как справедливо и то, что один ученый человек, поддерживаемый трудами многих ученых обществ, сделает вдесятеро больше ученого, работающего одиноко. Опыт самого Карамзина, как и опыт его предшественников, пытавшихся написать полную русскую историю, достаточно выяснил соотношение единоличной и коллективной работы над историей. Монументальный труд Карамзина создавался при живом, им самим признанным сотрудничестве Малиновского, Калайдовича и других членов нашего Общества, доставлявших историографу материалы из Московского архива Министерства иностранных дел, где они служили. Обработанное историческое произведение требует единства мысли, цельности состава, выдержанности приемов и направления и потому может быть только делом единоличного творчества; необходимые сложные подготовительные работы идут скорее в руках многих сотрудников. Стройное здание строится одним архитектором, но со многими работниками.
Как исполняло Общество свою задачу в прожитые им сто лет? Нам, живым его членам, которым выпало на долю начать сегодня второе столетие его существования, трудно отвечать на этот вопрос. Наше дело не судить наших покойных предшественников, а достойно продолжать их работу, не присвояя себе их заслуг и оставаясь верными их добрым заветам.
Если не поскучаете, я сделаю сухой перечень повременных изданий Общества, в которых главным образом выражалась его деятельность. С 1815 г. оно вело в разное время пять таких изданий: «Записки и труды», «Русские достопамятности», «Русский исторический сборник» и «Чтения в имп. Обществе истории и древностей российских», издающиеся доселе. Во всех этих изданиях напечатана 251 книга, а в этих книгах помещено около 3300 статей, цельных памятников литературы и права, разных материалов и специальных исследований по истории русского и других славянских народов. В первые годы, согласно с первоначальной19 задачей Общества, внимание его было обращено почти исключительно на критическое издание Начальной летописи. Впоследствии оно издало целый ряд отдельных летописей; но для полного систематического издания этих памятников и это дело перешло к учрежденной в 1834 г. при Министерстве народного просвещения Археографической комиссии, которой предстояло издать многочисленные исторические памятники, собранные шестилетней археографической экспедицией (1829—1834 гг.) в библиотеках и архивах Северо-Восточной и Средней России. Но как мысль о такой экспедиции, так и самый взгляд на состав древнерусских летописей, положенный в основу предпринятого Археографической комиссией Полного собрания русских летописей, выработаны были в среде нашего Общества тем самым П. М. Строевым, его членом, который был и начальником Археографической экспедиции. С течением времени деятельность Общества изменила свое направление, точнее, осложнялась, постепенно расширяя свою сферу, вместе с ростом своих сил и средств, захватывая все новые отрасли исторического ведения. В первом повременном издании преобладал элемент древностей. «Исторический сборник» под редакцией М. П. Погодина, не покидая археологической почвы, обращал усиленное внимание на первый так названный Погодиным скандинавский период нашей истории. В «Русских достопамятностях» редактор Калайдович печатал преимущественно древние памятники литературы и права; «Временник» под редакцией И. Д. Беляева широко тронул архивный материал по истории Московского государства. Наконец, «Чтения», совместив в вышедших доселе 208 полновесных книгах все прежние направления деятельности Общества, расширили ее изучением историй славянской и малорусской, а также длинным рядом переводов иноземных сказаний о России и таким образом, по выражению И. Е. Забелина, стали широкой и полноводной рекой, вобравшей в себя все прежние потоки, какими текла издательская деятельность Общества.
Добрые заветы предшественников должны одушевлять их продолжателей! Наше Общество не лишено этих возбуждений, не скудно добрыми заветами, идущими издалека, от начинателей того дела, над которым мы работаем. В них надобно искать идеи, смысла этого дела; там же почерпаем мы внушения, возбуждающие и укрепляющие наши силы на достойное его продолжение. Я припоминаю одну раннюю эпоху в истории нашего Общества, очень знаменательную в этом отношении. Она начинается 1811 г., восьмым годом существования Общества, когда был утвержден его устав. Один из наиболее деятельных членов Общества, вступивший в состав его в 1823 г., П. М. Строев, писал о той эпохе, что «в то время какой-то энтузиазм одушевил и членов и людей сторонних», и быть может, его разделяли все просвещенные москвичи. Члены Общества трудились с любовию, без[воз]мездно вели его издания отчетливо и скоро или помещали в них свои сочинения. «Светское общество, публика под именем благотворителей вносила изрядные суммы денег, огромное число книг, целые свои библиотеки. Такое одушевленное начало, особенная деятельность, трудолюбие и бескорыстие деятелей обещали успехи самые блистательные». Погром 1812 г. приостановил это оживленное движение. Но с 1815 г., когда возобновились заседания Общества и началось издание его трудов, насильственно подавленное оживление стало понемногу восстанавливаться. Тогда жизнь нашего Общества пришла в тесное соприкосновение с движением, очень памятным для русской исторической науки. Душой этого движения был человек, имя которого блестит одной из самых светлых точек в тусклом прошлом нашего просвещения. То был гр[pаф] Н. П. Румянцев. Сын екатерининского героя, министр коммерции и потом государственный канцлер Александра I после Тильзитского мира, проводник политики французского союза, образованный русский вельможа, воспитанный в духе просветительных космополитических идей XVIII в., гр[аф] Н. П. Румянцев на склоне жизни стал горячим поклонником национальной русской старины и неутомимым собирателем ее памятников, за что в 1817 г. был избран в почетные члены Общества истории и древностей российских. Не он один попадал в такой своеобразный и запутанный узел условий: русское просвещение шло тогда вообще перекрестными путями. Из водоворота острых междунар[одных] отношений наполеон[овской] эпохи он укрылся в обитель археологии и палеографии. В подчиненн[ом] ему Моско[вском] архиве М[инистерства] и[ностранных] д[ел] он поддержал и усилил ученую деят[ельно]сть, внесенную туда историогр[афом] Миллер[ом]. Здесь он собрал вокруг себя кружок лиц, силы которых умел объединить и направить к одной цели. То были управляющие и служащие архива. Все это крупные имена в летописях р[усской] историогр[афии] и все они значатся в списках Общ[ества] и[стории] и др[евностей] Российских]. Установилась самая тесная связь между Обществом] и арх[ивом]. Арх[ив] служил им золотон[осным] рудником, который они раскапывали, Общество — совещательным] кабинетом. Рум[янцев] поддерживал их, снаряжал из них ученые экспедиции, тратил сотни тыс[яч] на ученые предприятия и издания, заряжал их той страстью, которую сам называл «алчностью к отеч[ественным] древностям».
Мы не поймем тогдашнего русского археолога-любителя, т. е. не поймем большинства тогдашних членов нашего Общества, не войдем в их настроение, если не разберем разнообразных нитей, из которых сплеталась любовь тогдашнего образованного русского человека к отечественной истории и древностям.
Гр[аф] Н. П. Румянцев принадлежал к любопытному типу любителей отечественных древностей, появившемуся при Екатерине II, действовавшему при Александре I, и при этом сам неутомимо собирал и собрал коллекцию рукописей, составляющую лучшую часть рукописных сокровищ Рум[янцевского] музея, в которой он сам видел свое настоящее богатство: «Я только тогда и кажусь…» Прибавьте к этому его почтит[ельное] отношение к своим сотрудникам, которые были подчинены ему по службе. Культ разума, в котором он был воспитан, превратился у него в почитание чужого ума, учености и таланта.
Все это — явления, важные для истории не только Общ[ества] и[стории] и др[евностей], но и всего русск[ого] общества, его просвещения. Может быть, не будет лишним вспомнить их происхождение…20
1 На полях: знак вопроса.
2 На полях: самих.
3 На полях: собрат[ство].
4 Далее зачеркнуто: внимание.
5 На полях: Забелин.
6 На полях знак вопроса.
7 Далее четверть листа оставлена чистой
8 На полях: недавно обнар[уженных].
9 На полях: подспорьем; заменой.
10 На полях: служ[ебные] должн[ости].
11 На полях знак вопроса и: Деп[артамент] р[усской] ист[ории].
12 На полях: родствен[ные] с возникш[ими] после них.
13 На полях: Страхов?
14 На полях: большинство.
15 На полях знак вопроса.
16 На полях: не раз.
17 На полях: у Неустр[оева] спр[авиться]+.
18 На полях: объединяю[щей] организ[ации].
19 На полях: основной.
20 Отточие В. О. Ключевского.
В. О. Ключевский — буржуазный русский историк второй половины XIX—начала XX в. — вошел в науку как автор всемирно известного курса русской истории, выдержавшего много изданий не только в нашей стране, но и за ее пределами. Капитальные труды В. О. Ключевского о Боярской думе, происхождении крепостного права, Земских соборах и т. д. входят в сокровищницу русской дореволюционной историографии, содержат целый ряд тонких наблюдений, которыми историки пользуются до настоящего времени. Только в последнее время, после издания отдельных специальных курсов1 и исследований их2, выяснилось, что об этом историке можно говорить как о крупном историографе и источниковеде. Однако до сих пор не все специальные курсы, статьи, очерки и наброски историка опубликованы. Настоящее издание, которое является продолжением публикации рукописного наследия В. О. Ключевского3, в значительной степени восполняет этот пробел.
Первым публикуется курс «Западное влияние в России после Петра», который был прочитан В. О. Ключевским в 1890/91 уч. году. Тема о культурных и политических взаимоотношениях России и Запада привлекала внимание Ключевского особенно в 1890-е годы. Им были написаны статьи «„Недоросль“ Фонвизина», «Воспоминание о Новикове и его времени», «Два воспитания», «Евгений Онегин и его предки». Публикуемый курс является как бы продолжением его исследования о западном влиянии в XVII веке4. В нем основное внимание уделено новым явлениям в истории России, происходившим в результате реформ Петра I. Эти изменения Ключевский связывал прежде всего с влиянием Западной Европы на политическую структуру общества, на образование, быт и культуру. Под термином «западное влияние» Ключевский часто понимает не механическое перенесение идей и политических учреждений западноевропейских стран (в первую очередь Франции) в Россию, а изменения русской действительности, главным образом относящиеся к господствующему классу — дворянству, под влиянием новых условий жизни страны. Поэтому курс представляет значительный интерес (несмотря на его незаконченность) для изучения общей системы исторических взглядов Ключевского. Готовя к изданию V часть курса русской истории, Ключевский наряду с другими материалами привлекал частично и текст этого специального курса.
Раздел «Историографические этюды» открывают четыре наброска первостепенной важности по «варяжскому вопросу», где Ключевским высказано весьма ироническое отношение к названной проблеме, считавшейся в дворянско-буржуазной исторической науке одной из главнейших в истории Древней Руси.
Большой историографический интерес представляют никогда не публиковавшиеся очерки и наброски Ключевского о своих коллегах — историках прошлого и настоящего для Ключевского времени. Глубокие, меткие, образные, порой едкие характеристики не утратили значения и для современной исторической науки. Эти материалы существенно добавляют и обогащают широко известные статьи ученого о С. М. Соловьеве, И. Н. Болтине, Ф. И. Буслаеве, Т. Н. Грановском и других историках, изданные ранее «Лекции по русской историографии»5 и фрагменты историографического курса6.
До недавнего времени работы Ключевского в области всеобщей истории не были известны даже специалистам. Однако Ключевский уже на студенческой скамье проявил большой интерес к этой проблематике. Так, он тщательно конспектировал курс С. В. Ешевского, который был литографирован по его записи. Он написал работу «Сочинение епископа Дюрана», перевел и дополнил русским материалом книгу П. Кирхмана «История общественного и частного быта»7. По окончании Московского университета молодой Ключевский читал в Александровском военном училище (где он преподавал 17 лет, начиная с 1867 г.) лекции по всеобщей истории. Фрагмент этого курса, относящийся к истории Великой Французской революции, был опубликован8. Позднее сам Ключевский отмечал влияние Гизо на формирование его исторических взглядов.
В 1893/94 и 1894/95 уч. г. Ключевский читал в Абастумане курс «Новейшей истории Западной Европы в связи с историей России»9. Он писал развернутые конспекты, которыми, очевидно, пользовался при чтении лекций. Именно этот расширенный конспект, состоящий из трех тетрадей, публикуется нами в основном корпусе издания. Он обнимает время от Французской революции 1789 г. до отмены крепостного права и реформ Александра II. Согласно записи Ключевского10, курс был им рассчитан на 134 уч. часа и включал в себя 39 тем. Этот сложный по составу курс насыщен большим фактическим материалом, за которым видна напряженная работа. О том свидетельствует и большое количество сносок и помет Ключевского, которые дают возможность представить круг использованных автором источников: иностранных и русских.
Помимо конспектов, составленных для своего личного пользования, Ключевский писал и развернутые планы курса, один из которых публикуется в Приложении. В результате в архиве Ключевского отложился довольно богатый комплекс материалов абастуманского курса, среди которых конспект «о Екатерине II — Александре II», наброски о Франции, Австрии и Венгрии и другие. Ряд помет в абастуманских тетрадях, а также в литографиях «Курса русской истории» (в частности, литографии Барскова и Юшкова) свидетельствуют о том, что Ключевский предполагал использовать отдельные тексты при подготовке к печати пятой части «Курса». Абастуманский курс бесспорно является важным источником для изучения эволюции исторических взглядов Ключевского и для исследования проблемы изучения в России всеобщей истории вообще и истории Французской революции в частности.
Литературоведческие взгляды Ключевского находят отражение в разделе «Мысли о русских писателях», где содержатся характеристики от М. Ю. Лермонтова до А. П. Чехова. Собственное научно-литературное (и часто литературное) творчество историка представлено в разделах «Литературно-исторические наброски» и «Стихотворения и проза», которые раскрывают Ключевского с новой, не только с чисто учено-академической стороны. Здесь помещены его стихотворения, художественная проза.
В приложении печатаются: к курсу «Западное влияние в России после Петра» черновые материалы к отдельным лекциям и три наброска «Древняя и новая Россия»; к рукописи «Русская историография 1861—93 гг. Введение в курс лекций по русской историографии II-ой половины XIX в.»; к курсу «Новейшая история Западной Европы в связи с историей России» — план этого курса 1893—1894 уч. г.
Публикуемые в настоящем издании рукописи В. О. Ключевского хранятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (далее — ГБЛ), в Отделе рукописных фондов Института истории СССР АН СССР (далее — ОРФ ИИ), в Архиве Академии наук СССР (далее — Архив АН СССР) и в отделе письменных источников Государственной публичной Историческом библиотеки (далее — ГПИБ).
Обычно в печатных работах Ключевский опускал свой справочно-научный аппарат, но в его черновых рукописях часто можно встретить указания на источники. Особенно богат сносками, пометами и отсылками конспект абастуманского курса, где полностью «открыт» научный аппарат, что позволяет судить о круге его источников и увеличивает тем самым ценность публикуемого текста. Воспроизведение помет Ключевского, дополнительных текстов на полях и вставок дает представление о процессе работы ученого над текстами.
Рукописи Ключевского имеют сложную систему отсылок, помет и указаний на источники, литературу, собственные труды — опубликованные, литографированные, рукописные. Места вставок и переносов текста отмечались им условными значками, подчеркиваниями и отчеркиваниями на полях чернилами или различными карандашами — простым, красным, синим. Так как цвет карандаша несет определенную смысловую нагрузку, то в подстрочных примечаниях во всех подобных случаях указывается цвет и способы написания пометы. Если подчеркивания и значки не оговариваются в подстрочных примечаниях, то это означает, что они написаны тем же карандашом или чернилами, что и основной текст. Начало и конец вставок автора отмечены в тексте одинаковыми цифрами, а в примечаниях — через тире (например,5-5). В ряде случаев Ключевский пользовался условными обозначениями и сокращениями, которые не удалось расшифровать. В подобных случаях они даются в двойных круглых скобках (()).
Нередко при воспроизведении выдержек из источников Ключевский сокращал текст приводимых цитат, но смысл их передавал верно. Фактические ошибки встречаются крайне редко.
Часто в рукописях Ключевского встречаются первые буквы латинских слов, означающих: p. (pagina) — страница, i (initium) — начало, m. (medium) — середина, f. (finis) — конец, n. (nota) — примечание, t. (totum) — всё, ib. (ibidem) — там же, id. (idem) — он же.
В публикации воспроизводятся без оговорок: подчеркивания и отточия Ключевского; исправления, сделанные им над строкой в случае их полного согласования с основным текстом и авторские изменения порядка слов в предложении, которые даются в последнем варианте. Описки исправляются без оговорок. Отсутствующие в рукописях даты восстанавливаются составителями в квадратных скобках, в примечаниях даются обоснования. Пояснения составителей даются в квадратных скобках. Звездочкой + отмечен комментируемый в примечаниях текст.
Переводы с иностранных языков даются под строкой.
1 Ключевский В. О. Курс лекций по источниковедению. — Соч. М., 1959, т. 6; Он же. Терминология русской истории. — Там же; Он же. Лекции по русской историографии. — Там же. М., 1959, т. 8. Сюда же относится и неоднократно издававшийся курс «История сословий в России».
2 Киреева Р. А. В. О. Ключевский как историк русской исторической науки. М., 1966; Чумаченко Э. Г. В. О. Ключевский — источниковед. М., 1970; Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974.
3 Ключевский В. О. Письма. Дневники: Афоризмы и мысли об истории. М., 1968.
4 Ключевский В. О. Западное влияние в России XVII в.: Историко-психологический очерк. — В кн.: Ключевский В. О. Очерки и речи: Второй сборник статей. М., 1913.
5 Ключевский В. О. Соч., т. 8.
6 Из рукописного наследия В. О. Ключевского: (Новые материалы к курсу по русской историографии / Публ. А. А. Зимина, Р. А. Киреевой. — В кн.: История и историки: Историографический ежегодник, 1972. М., 1973.
7 Кирхман П. История общественного и частного быта. М., 1867.
8 Ключевский В. О. Записки по всеобщей истории / Публ. Р. А. Киреевой, А. А. Зимина; Вступ. статья М. В. Нечкиной. — Новая и новейшая история, 1969, № 5/6.
9 Подробнее см.: Нечкина М. В. В. О. Ключевский: История жизни и творчества, с. 325—347 и Предисловие к настоящему изданию.
10 См. с. 384—385 настоящего издания.
Публикуется впервые. ОРФ ИИ, ф. 4, оп. 1, д. 169, л. 1—12 об. Автограф. Карандаш. Датируется по году юбилея.
На л. 1, служащим обложкой, карандашом: «Юбилей Чт[ений] ОИДР». На л. 14 на отдельном маленьком листике следующий текст:
«Корабли не строятся 2—3 ударами топора: про то знает всем изв[естная] пословица. Хотели сразу писать историю.
Как народная жизнь созидается народным [союзом — ?], так и история этой жизни разрабатыв[ается]1 учеными союзами, и как народная жизнь в сознании народа отливается в народную песнь, так и работы ученых истор[ических] союзов отпечатыв[аются]2 в единоличном произведении Карамзина и Соловьева».
у Неустр[оева] спр[авиться].-- Речь идет о книге: Неустроев A. П. Историческое разыскание о русских повременных изданиях и сборниках за 1703—1802 гг., библиографически и в хронологическом порядке описанных. СПб., 1874.
1 Над зачеркнутым: создается.
2 Над строкой: отливается.