М. Н. Катков
правитьЮбилей М. С. Щепкина
правитьБолезнь помешала мне быть на, вашем празднике, дорогой Михаил Семенович! Я должен был уступить другому предоставленную мне честь сопровождать вас на устроенное для вас пиршество. Мне очень грустно, — и, сидя дома, знобимый лихорадкой, в то время как раздаются тосты за ваше здоровье, я в утешение себе пишу вам эти строки.
Сегодня торжествуем мы пятидесятилетие вашего служения искусству. Человек, издавна знавший и ценивший вас, человек, умеющий сообщить своему слову все очарование живой души, взялся изобразить вашу пятидесятилетнюю деятельность. Эта оценка ваших заслуг должна быть прочитана перед началом пира и должна придать ему особенное значение; она прекрасно настроит души слушателей, собравшихся на ваше торжество. Под свежим впечатлением слышанного, живее раздадутся тосты за ваше здоровье, глубже и знаменательнее выскажутся приветствия вам.
Теперь, в день вашего торжества, невольно теснится в голову мысль о неблагодарности вашего искусства. Деятельность, посвященная сцене, не оставляет по себе вековечных памятников. Увы! вот пятьдесят лет достославного служения этому неблагодарному искусству, и что же останется для потомства? Не успеет актер сойдти со сцены, как уже и след его деятельности исчезает, и для будущих поколений остается лишь звук имени да темные предания. Как, кажется, обижено ваше искусство перед всеми другими!
Но совсем ли это так? Не преувеличено ли наше мнение о вековечности вещественных памятников, не преувеличено ли мнение о недолговечности сценического действия? Где краски Апеллеса, где мрамор Фидия? Но померкла ли слава этих имен? И исчезло ли их действие с прахом их материала? Оно осталось и пребудет вечно в постигнутых ими идеалах, в созданных ими типах, оно живет и будет жить в великой истории человеческого образования. Произведение поэта и понятно, и ярко, и живо только для ближайших поколений. Время, съедающее металл и камень, застилает мглою слово гения, и отдаленное потомство благоговеет перед ним большею частию только по авторитету. Проникнуть в произведение, гремящее далекою славою, проникнуть в сферу его живого действия можно также не иначе как путем изучения, трудным путем исторического предания…
И вот, взглянув отсюда, можем мы утешиться за ваше искусство. Сценический художник, вы также раскрывали тайны человеческого сердца, создавали образы, уловляли летучие явления жизни и возводили их к их существенному значению, и давали им типическое выражение; вы также служили по мере сил и средств своих великой цели человеческого развития, вы также расширяли и обогащали общее сознание. Вы действовали на современные поколения, — и мы знаем, как сильно вы действовали, — будьте же покойны: в незримом, но живом Mipe общественной памяти сохранится ваше действие. Предание соблюдет ваше имя в связи с произведенным вами действием, с найденным вами направлением, с созданными вашею мыслию типами!
Повинуясь влечению природы, которое вывело вас на сцену, вы в своей сфере следовали тому же закону, который управлял общим движением нашего образования. В безотчетном побуждении вашей богатой природы сказывалось то же самое начало, которым мы гордимся в лучших представителях отечественного слова. Знаете ли, куда я клоню свою речь? Сейчас скажу я так любезное вам, так часто повторяемое вами слово. Что заботило вас и чего добивались вы таким трудом на сцене? Что завещаете вы молодым артистам, наставляя их, как опытный мастер, в правилах своего искусства? Естественность — вот ваше слово, и под знаменем его вы, в ваше прекрасное пятидесятилетие, содействовали общему ходу нашей мысли. Была пора, когда русская мысль оставалась бесплодною и бездейственною в условных формах школы. После некоторой борьбы жизнь разбила оковы, и русская мысль коснулась сердца и открыла в нем неистощимый родник творчества. Под разными именами, между которыми особенно громко звучали теперь уже устаревшие имена классицисма и романтисма, происходила эта борьба, и то, что вы называете естественностию, составило славу Пушкина, который так знал и так ценил вас.
Да и кто же не знал и не ценил вас? И можно ли не ценить вас? Как славно боролись вы с трудностями вашего искусства, внося в него живую естественность! Действуя сами по себе, не сносясь и не сговариваясь, вы усердно содействовали общему делу, и еще не исчислено, как было многоплодно ваше содействие. Будущий историк вас не забудет, и как бы ни было велико расстояние времени между им и вами, он, может быть, еще яснее нас раскроет и оценит силу впечатлений, произведенных вами на общество.
Посреди вашей деятельности вам предстояли двоякого рода задачи, и вы умели решать их с равною славою. Вы были превосходным истолкователем творческих произведений. С необыкновенным воздержанием собственного гения, с удивительным трудолюбием изучали вы особенности великого произведения, не пренебрегая никакими мелочами, стараясь, — и всегда с успехом, — проникнуть в его замысел и сокровенные изгибы. Сколько прекрасного успели вы раскрыть своею игрою, что без вас оставалось бы незамеченным и непонятным! Как много в этом отношении был обязан вам другой славный писатель-художник, Гоголь, так вас любивший!
Но в продолжение полувековой деятельности вам приходилось управляться со множеством ничтожнейших изделий бездарности. Вы, однако же, не унывали и из жалкого материала умели произвести столько прекрасного! Какой-нибудь пустой водевиль становился при вашей игре художественным произведением, и мы часто с восторгом рукоплескали тому, на что без вашей игры не захотели бы и взглянуть. Сколько типов создано вами без вины и без ведома автором тех пиес, которые служили только поводом к вашему творчеству! Сколько образов, ярко и тонко очерченных, веселых, милых, согретых этим добродушным юмором, наследием вашей родины, благодатной Украйны!
Много бы пришлось мне писать, неоцененный Михаил Семенович, если б я захотел исчислять все ваши заслуги и определять все ваши достоинства. Я и не имею такой претензии: я хотел сказать лишь несколько слов, возбужденных вашим праздником. Рука моя просит отдыха, и пора уже мне заключить это длинное послание.
Но могу ли умолчать еще об одном весьма существенном, могу ли не сказать слова об вас как о человеке. Вы славный художник, Михаил Семенович, но и человек вы славный! Теплота благородной души вашей расточалась не на одной сцене, но и в жизни. Общественная благодарность последует за вами и будет вашею наградою за общественное служение; но мы знаем многих, которые унесут с собою в гроб личную благодарность за ваше добро.
Вы, слава Богу, не стареетесь; ваше сердце свежо и открыто, как у юноши; вы на все отзываетесь… Случится ли дело общественной важности, радость ли, скорбь ли, вы непременно тут, где-нибудь около, где-нибудь близко, с слезою сочувствия, так вам знакомою.
Дай Бог вам всякого счастия, мира и спокойствия, и дай Бог нам еще долго радоваться вами в нашей среде.
Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1855. 29 ноября.