Тирсисъ
Ириса
Филиса
Аркасъ
Ликастъ
Дафнисъ
Климена
Дорисъ
Исмена
Тирсисъ.
Годъ цѣлый Тирсисъ былъ съ Ифизою въ разлукѣ,
Годъ цѣлый онъ вздыхалъ, и жилъ въ несносной скукѣ.
Въ деревнѣ, жалостно воспоминалъ стада,
И о любовницѣ онъ плакалъ иногда,
Ифиза у овецъ своихъ въ лугахъ осталась,
И помнилось ему, какъ съ нимъ она прощалась…
Какъ въ щастливыя дни ихъ радости текли,
И какъ веселости спокойствіе влекли.
Ни что ихъ тамъ утѣхъ тогда не разрушало,
Что было надобно, все съ ними пребывало.
Кончаетъ солнце кругъ, весна въ луга идетъ
Увеселяетъ тварь, и обновляетъ свѣтъ.
Сокрылся снѣгъ, трава изъ плѣна выступаетъ,
Источники журчатъ, и жавронокъ вспѣваетъ.
Приближилися тѣ дражайшія часы,
Чтобъ видѣть пастуху пастушкины красы.
Къ желанной многи дни стенящаго отрадѣ,
Отецъ опять нарекъ быть Тирсису при стадѣ.
Все паство на умѣ и милый взоръ очей,
Все мыслитъ, какъ опять увидится онъ съ ней.
День щастья настаетъ, и скуку скончеваетъ,
Отходитъ Тирсисъ въ лугъ, и къ паству поспѣшаетъ.
Но весь шелъ день, пришелъ, зритъ ясную луну,
Свѣтило дневное сошло во глубину.
Но ясныя ночи тоя ему начало,
Знакому разсмотрѣть пустыню не мѣшало,
Повсюду мечетъ взоръ, на все съ весельемъ зритъ,
И тропка Тирсиса тутъ много веселить.
Вотъ роща, гдѣ моя любезная гуляеть,
Вотъ рѣчка, гдѣ она свой образъ умываеть.
Подъ древомъ тамо съ ней я нѣкогда сидѣлъ,
Съ высокой сей горы въ долины съ ней глядѣлъ.
Въ пещерѣ сей она въ полудни отдыхала,
И часто и меня съ собой туда зывала,
Гдѣ лежа на ея колѣняхъ я лежалъ,
И руки мягкія въ рукахъ своихъ держалъ.
Сей мыслію свой духъ въ пустынѣ онъ питаетъ,
И сердце нѣжное надеждой напаяетъ.
Приходитъ на конецъ ко стаду онъ тому,
Которо отъ отца поручено ему.
Собаки прежняго хозяина узнали,
И ластяся къ нему вокругъ его играли.
Исполнилося то хотѣніе ево,
Что быть ему въ мѣстахъ желанья своево,
Но Тирсисова мысль и тутъ еще мутилась:
Ну естьли, мыслитъ онъ, Ифиза отмѣнилась,
И новы радости имѣя въ сей странѣ,
Въ невѣрности своей не помнитъ обо мнѣ!
Я знаю, что меня она не ненавидитъ,
Но чая, что уже здѣсь больше не увидитъ,
Ахъ! Можетъ быть она другова избрала,
И для того уже мнѣ суетно мила.
Съ нетерпѣливостью узрѣть ее желаетъ;
Но ночь, къ свиданію ево не допускаетъ,
Которая ему заснути не дала;
Ифиза во всю ночь въ умѣ ево была.
Какъ радостно ево надежда услаждала,
Такъ тяжко мысль при томъ сомнѣніемъ терзала.
Глаза не жмурятся, что дѣлать, востаетъ;
Но солнце на луга изъ волнъ морскихъ нейдетъ.
Какъ ночи долгота ему ни досаждаетъ,
Оно обычнаго пути не премѣняетъ.
Восходитъ по горамъ Аврора на конецъ,
И гонятъ пастухи въ луга своихъ овецъ.
Всѣхъ Тирсисъ зритъ, не зритъ Ифизы онъ единой,
Не знаетъ, что ему причесть тому притчиной:
Гдѣ дѣлась, говоритъ Ифиза? Знать взята
Отселѣ ужь ея въ деревню красота!
Мы розныхъ деревень, и жить съ ней будемъ розно.
Почто на паство я пущенъ опять такъ позно!
Уже меня весна не станетъ услаждать,
Вездѣ и завсегда я стану воздыхать.
Коль здѣсь Ифизы нѣтъ; уйду въ лѣса дремучи,
Исполню стономъ ихъ, слезъ горькихъ токи льючи,
Лишенъ людей съ звѣрьми я тамо буду жить,
И жалобы горамъ въ пустыняхъ приносить.
Но вскорѣ и онъ овецъ препровождаетъ,
Идетъ послѣдняя, о Тирсисѣ вздыхаеть.
Когда свою пастухъ любовницу узрѣлъ,
Съ веселья вымолвить ей снова не умѣлъ,
А ей чувствительняй еще та радость стала,
Она увидѣла, чево не ожидала.
Не вспомнилась она, и плача говоритъ:
Не въ сновидѣніиль здѣсь Тирсись предстоитъ?
Я зрю мечтаніе, и сердцу лицемѣрю;
Нѣтъ, вижу истинну, но ей почти не вѣрю.
Я въ явѣ предъ тобой, любовникъ ей вѣщалъ,
И съ тою жь вѣрностью, какъ духъ тебѣ вручалъ.
Я мышлю, что и я не въ суетной надеждѣ:
Таковъ ли милъ теперь тебѣ, какъ быль я прежде?
Ифиза говоритъ: разставшися съ тобой,
Я думала, что я разсталася съ душой,
Тѣхъ мѣстъ, гдѣ я часы съ тобою провождала,
Ни разу безъ тебя безъ слезъ не посѣщала:
Съ тоской встрѣчала день. Съ тоской встрѣчала ночь,
Мысль грустна ни на часъ не отступала прочь,
Въ разлучно время я ничемъ не утѣшалась,
Цвѣтами никогда съ тѣхь дней не украшалась.
И можетъ ли то быть чтобъ сталъ ты меньше милъ,
Тебя хоть не было, твой духъ со мною жилъ.
Ты въ сердцѣ обиталъ моемъ неисходимо,
И было мной лицо твое повсюду зримо;
Но ахъ! Не къ щастію, но въ горести своей,
Въ то время я была любовницей твоей.
О радостны часы! О время дарагое!
Я буду жить опять въ сладчайшемь здѣсь покоѣ!
Приди возлюбленный, скончавъ прелюты дни,
Къ симъ соснамъ, гдѣ съ тобой бывали мы одни.
Тамъ рѣчь моя ни кѣмъ не будетъ разрушенна,
Здѣсь долго не могу я быть уединенна,
Приди ты на вечерь, какъ прежде приходиль.
Я мню, что ты сихъ мѣстъ еще не позабылъ.
Ты много въ ихъ имѣль Ифизина приятства:
Но будешъ ихъ имѣть и нынѣ безъ препятства.
Съ какою радостью потомъ сердца ихъ ждутъ,
Всѣ грусти окончавъ дражайшихъ тѣхъ минутъ!
Ириса.
Въ день красный нѣкогда, какъ солнце уклонялось,
И море погрузить ево приготовлялось,
Когда краснѣлися и горы и лѣса,
Луна готовилась ийти на небеса,
Ириса при водхъ по камышамь бѣгущихъ,
Въ кустарникѣ, гдѣ гласъ былъ слышанъ нимфъ поющихъ,
Вѣщала таинство тутъ будучи одна,
И вотъ въ какихъ словахъ вѣщала то она:
Рябяческая жизнь моя ужъ миновалась,
Въ которую я здѣсь цвѣтами забавлялась:
Въ началѣ сей весны, лишь листъ облекъ лѣса,
И отрасли свои пустили древеса,
Природа. Безъ наукъ мнѣ нову мысль вдохнула,
Лишъ я на пастуха прекраснаго взглянула,
Который въ прошлый годъ мнѣ ягодъ приносилъ,
И всякой разъ тогда за трудъ себѣ просилъ,
Чтобъ я ево за то пять разъ поцаловала.
Я не противилась, и все то исполняла,
И думала о немъ, конечно онъ дуракъ,
Такой ли въ ягодахъ какъ въ поцалуяхъ смакъ.
Увидючи ево я въ перьвый разъ въ семъ годѣ,
И смотря на нево въ послѣдніе въ свободѣ,
Лишъ только вспомнила о ягодахъ ево,
Отворотилася я тотчасъ отъ нево,
Куда рабятска жизнь одной зимою дѣлась!
Я цалованье то воспомнивъ закраснѣлась.
И въ чувствіи познавъ, что сей пастухъ мнѣ милъ,
Стыдилася всево, что онъ ни говорилъ.
Какъ видѣла ево, тогда я убѣгала,
Когда не видѣла, то зрѣть ево желала.
Съ утра до вечера и въ саму темну нощь,
Влачила зракъ ево съ собой въ средину рощь.
Лице ево по всѣмъ мѣстамъ очамъ мечталось,
Что я ни видѣла, мнѣ все то имъ казалось.
Гдѣ скрылась матерня изъ памяти гроза!
Пустила на нево я мысли и глаза.
Но кровь моя, но кровь во мнѣ не умолкала,
А страсть моя еще жесточе бунтовала.
Теряется въ любви свобода и покой,
Я искусилася то видя надъ собой.
А воспротивиться не льзя любовной страсти
Какія бъ отъ нея ни ролились напасти.
Богиня паствъ и дѣвъ гдѣ ты въ тѣ дни была?,
Какъ въ помощь я тебя на всякой чась звала?
Ты гласа моево конечно не внимала,
И сердца слабаго во мнѣ не укрѣпляла.
Нѣть, ты страданія свидѣтелей моихь
Дражайшихъ мѣстъ тогда не посѣщала сихъ.
Источники сіи томясь тогда плескали,
И на брегахъ своихъ тебя не обрѣтали.
По рощамъ, по лугамъ бродила я стеня,
Ни что ужъ не могло увеселять меня.
Я часто муравы журчащей етой рѣчки,
Кропила токомь слезъ. А васъ мои овечки,
Когда вы бѣгали вокругъ меня блея,
Трепещущей рукой не гладила ужъ я.
Крутилась я всегда о времени превратномъ.
Но нѣкогда пастухъ при вечерѣ приятномъ,
Какъ нѣжно раздуваль власы мои зефиръ,
Принесъ въ подарокъ мнѣ изъ стада свѣжій сыръ.
Я сыръ ево взяла и вмѣстѣ съ нимъ поѣла,
Однако не о томъ я помыселъ имѣла.
По ужинѣ онъ сталъ мнѣ воздухъ похвалять,
И звалъ меня съ собой по рощамь погулять;
Я знала страсть свою и съ нимъ ийти боялась;
Но онъ уговорилъ, хоть я и не склонялась.
Пошла, но думала, когда пылала кровь,
Чтобъ всѣми мѣрами скрывать свою любовь,
Чтобъ силы собирать, какъ можно, притворяться,
И въ слабости ему ни чемъ не показаться;
Однако онъ не крылъ гулять съ собой взманя,
И уговаривалъ гуляючи меня:
Доколѣ буду я всякъ часъ терзаться злосно,
И мучиться тобой и день и ночь несносно.
Преобращая все старанье въ суету?
И погублять свою напрасно красоту?
Съ начала сей весны меня ты ненавидишъ,
И ищетъ мѣстъ такихъ, гдѣ ты меня не видишъ,
А я не видючи тебя мой свѣтъ грущу;
И бѣгая по всѣмъ тебя мѣстамъ ищу.
Левъ гонитъ волка волкъ стремится за козою,
А я по всякой день гоняюсь за тобою.
Кому что надобно, тово то и влечетъ.
Какъ я еще не такъ тебя любилъ мой свѣтъ,
Тогда дражайшая меня ты цаловала,
И многократняе мнѣ образъ свой казала,
А нынѣ на меня не хочешь и взглянуть,
Конечно насъ смутилъ съ тобою кто нибудь.
Что было отвѣчать, въ какую рѣчь впускаться?
Съ любовью, съ младостью мнѣ надлежало драться,
Кто симъ похвалится, любовь въ нападкахъ зла,
И воспротивиться я ей не возмогла.
Не льстишъ ли только ты ево я вопрошала,
Онъ клялся, цаловалъ, а я уже молчала.
А послѣ зачала ему я говорить,
Любезный мой пастухъ! Боюся я любить;
Я слышала любовь желаньемъ возрастаетъ,
Надеждою живетъ, утѣхой умираетъ.
О естьли не минетъ меня сія напасть;
Къ чему ты приведешь Ирису бѣдну страсть!
Для вѣчнаго ль стыда я долгъ свой позабуду!
Я въ лютой горести, въ несносной мукѣ буду!
И тотъ приятный взоръ, который былъ ужъ мой,
Увижу обращенъ къ красавицѣ другой.
Онъ мнѣ отвѣтствоваль: я всѣмъ тебѣ клянуся
Что я доколѣ живъ, къ тебѣ не премѣнюся:
Когда я премѣнюсь, пусть мой засохнетъ садъ.
И огородъ не дастъ плодовъ съ своихъ мнѣ грядъ
Мой скотъ питается пускай хоть бѣленою,
И вмѣсто водъ рѣчныхъ болотною водою:
Пускай въ моемъ саду не будеть цвѣтниковъ,
Не будеть ни піонъ, ни маковыхь цвѣтовъ.
Пусть бѣлы лиліи родиться перестанутъ,
И розы въ кругъ потокъ въ послѣдніе завянутъ.
Ну ежели то такъ, отвѣтствовала я,
Люблю тебя, мой свѣтъ, ты мой, а я твоя,
Но что бы наши дни текли въ любови слаще,
Ходи подъ тѣнь сію, ходи къ Ирисѣ чаще,
И какъ ты клялся мнѣ, того не забывай:
И ехо смѣючись отвѣтствовало: ай.
Филиса.
Пастушка пастуха любила паче мѣры,
Но въ перьвый ставши разъ невольницей Венеры,
Стыдясь, что часъ пришель и ей въ любви згарать
Жаръ сердца своево старалася скрывать.
Влюбившійся въ нее пастухъ стоналъ всемѣстно,
Филисино лицо ставъ быть ему прелестно,
Гонялося за нимъ повсюду день и ночь:
Онъ способа не зналъ, чемъ въ томъ себѣ помочь.
Хотя и тщился онъ, не могъ пресѣчь желанья,
А склонность получить не видѣлъ упованья.
Когда препровождалъ минуты онъ въ трудахъ;
Садилъ, иль поливаль цвѣты въ своихь грядахъ,
Иль стригъ своихь овецъ, иль стадо гналъ къ потоку.
Повсюду чувствуя онъ въ сердцѣ страсть жестоку.
Не къ трудолюбію свой помыслъ прилагалъ:
Весь умь ево тогда въ Филисѣ обиталь.
Когда онъ въ праздности препровождалъ минуты,
Тогда они ему и паче были люты;
Годами длилися въ тоскѣ ему часы,
Воображающу отсутственны красы.
Дни ясны безъ нее текли предъ нимъ ночами;
Когда пастухъ имѣлъ Филису предъ очами;
Онъ въ сердцѣ чувствовалъ еще жесточе страсть.
Ни наѣдался онъ ни напивался въ сласть.
И нѣкогда какъ день уже склонялся къ нощи,
Гуляли пастухи въ срединѣ красной рощи,
Котору съ трехъ сторонъ лугъ чистый украшалъ,
Съ четвертой хладный токъ ліяся орошалъ.
Пастушки сладкія тутъ пѣсни воспѣвали,
Тутъ иимфы крояся въ водахъ ихъ гласъ внимали,
Сатиры изъ лѣсовь съ верьховъ высокихъ горъ,
Прельщаяся на нихъ метали въ рощу взоръ,
Приятный пѣсенъ гласъ по рощамъ раздавался,
И ехомъ разносимъ въ долинахъ повторялся.
Всѣхъ лутче голосовъ Филисинъ голосъ былъ,
Или влюбившійся въ нее пастухъ такъ мнилъ,
По многихъ ихъ играхъ сокрылось солнце въ воды,
И темность принесла съ собой покой природы.
Отходятъ къ шалашамь оттолѣ пастухи,
Препровождаютъ ихъ въ лугахъ цвѣтовъ духи,
Съ благоуханіемъ ихъ, липы сокъ мѣтали,
И сладостью весны весь воздухъ наполняли.
Одинъ пастухъ идетъ влюбившись съ мыслью сей
Что близко видѣлся съ возлюбленной своей
И отъ нее имѣлъ въ тотъ день приятство ново.
Другой любовное къ себѣ услышалъ слово.
Тотъ полонъ радости цвѣтокъ съ собой несетъ,
Приявъ изъ рукъ тоя, въ комъ духъ ево живеть,
И порученный сей подарокъ съ нѣжнымъ взглядомъ,
Начавшейся любви хранитъ себѣ закладомъ.
Иной размолвившись съ любезной передъ симъ,
Что отреклась она поцаловаться съ нимъ,
Гуляя ввечору съ любезной помирился,
И удоволясь тѣмъ, за что онъ осердился,
Ликуетъ, что опять приязнь возобновилъ.
И такъ изъ рощи всякъ съ покоемъ отходилъ,
Альцинъ единъ Альцинъ отходитъ къ стаду смутенъ,
Филисинъ зракъ ему мучитель всеминутенъ.
Отсталъ отъ пастуховъ и позади ихъ всѣхъ,
Какъ сонный въ лугъ идетъ единый безъ утѣхъ.
Еще не вышелъ онъ изъ рощи совершенно,
Анъ видитъ предъ собой ту, сердце кѣмъ плѣненно:
Примѣтивъ то, что онъ отъ пастуховъ отсталъ,
Она шла медлѣнно, чтобъ онъ ее догналъ;
Хотя намѣренья она и не имѣла,
Явить ему, что кровь ея въ любви кипѣла.
Не заключаетъ онъ то видя изъ тово,
Что въ семъ пути она осталась для нево.
Мятется, и въ лицѣ ея не примѣчаетъ,
Что гордость отъ нея далеко убѣгаетъ.
Не вѣдаетъ она, что ей тогда зачать,
Чтобъ было можно ей съ нимъ въ рощѣ постоять,
Стратася смѣлостью предъ нею провиниться,
Не вѣдаетъ и онъ, какъ тутъ остановиться.
А простирающимъ тихонько сей свой путь,
Другъ другу хочется имъ молвить что нибудь.
Одна въ умахъ ихъ мысль, страсть равна ихъ тревожитъ,
Уединеніе въ обѣихъ пламень множитъ.
Я мнила, говоритъ, краснѣяся ему,
Что ужъ пришелъ давно ты къ стаду своему;
И что отъ всѣхъ лишь я отстала здѣсь едина.
Онъ ей отвѣтствовалъ: моя цѣла скотина,
И будеть въ цѣлости и безъ меня она,
Она съ рукъ на руки Менальку отдана.
Мой скотъ теперь уже въ покоѣ пребываетъ,
На мягкой онъ травѣ лежитъ, и отдыхаетъ,
Лишь я спокойствія нигдѣ не нахожу,
Изъ муки, ахъ! Теперь на муку отхожу.
Наполненъ будетъ мой шалатъ стенаньемъ снова.
Не молвила въ отвѣтъ на то она ни слова,
Лишъ ягодъ свой ему кузовчикъ подала
Которыя она въ тотъ вечеръ набрала.
Признакъ несмысленной любви ему являетъ;
Но то безмолвіе любовникъ понимаеть.
Одной Альцинъ рукой кузовчикъ принималъ,
Другой Филисину другую руку бралъ.
И цалованіе даетъ во мзду сугубы,
Цалуетъ руки ей, потомъ цалуетъ въ губы.
Не будь такъ смѣлъ, она съ досадой говорить,
Мя поступь отъ тебя такая отвратить,
Подастъ притчину мнѣ тебя возненавидѣть;
А я тебя хочу безперестанно видѣть.
Мнѣ скотъ твой будетъ милъ какъ собственный мой скотъ,
Какъ станешъ ты гонять овецъ на токи водъ,
Я буду при тебѣ и тамо не отступно,
И станемь о стадахъ своихъ печися купно,
Не буду безъ тебя Альцинъ ни ѣсть ни пить,
Не стану и подъ тѣнь деревъ одна ходить.
Не буду рвать цьѣты руками я своими,
Брать стану отъ тебя, и украшаться ими.
Я перьваго плода не съѣмъ сама, смекнувъ,
И принесу тебѣ, что я сыщу, сорвавъ.
Пѣть стану пѣсни тѣ, которы ты лишъ сложишъ,
Тебѣ дамъ пѣть свои, коль ихъ не уничтожишъ.
А цаловать себя Альцинъ, тебѣ пречу,
Сей поступи стыжусь, любиться не хочу.
Пастухъ отвѣтствовалъ: я въ томъ не малодушенъ,
И буду дарагой пастушкѣ я послушенъ.
Не стану впредь тебѣ я етимъ докучать,
И буду лишь одну Клеону цаловать.
Она меня давно привѣтно принимаетъ,
Хотя ея привѣтствъ мой духъ и не желаетъ.
Любя одну тебя, и мысли всѣ оперивъ
Въ едину красоту твою, доколь я живъ.
Она отъ выдумки сей, видъ перемѣнила,
И закраснѣвшися Альцину говорила:
Пришло теперь сказать привѣтны рѣчи вновь,
Покорствую тебѣ, пускаюся въ любовь:
Коль безъ того ты зришъ въ согласіи препоны;
Цалуй меня Альцинъ, лишъ не цалуй Клеоны.
Аркасъ.
Цвѣтущей младости во дни дражайшихъ лѣтъ,
Въ которы сердце мысль любовную даетъ,
Мелита красотой Аркаса распаляла,
И ласкою къ нему сей огнь усугубляла,
Какую здѣлала она премѣну въ немъ,
Ту стала ощущать, ту въ сердцѣ и своемъ.
Не такъ ужь пристально пасла она скотину;
Страсть мысли полонивъ большую половину,
Принудила ее Аркаса вображать,
И въ скучныя часы почасту воздыхать.
Она любезнаго всечасно зрѣть желала;
Но мать быть въ праздности пастушкѣ воспрещала;
Когда замедлится Мелита отлучясь,
Или когда пойдетъ отъ стада не спросясь,
Что дѣлала и гдѣ была: сказать подробно,
Пастушкѣ не всегда казалося удобно;
Чтобъ частымъ вымысломъ сумнѣнья не подать,
И вольности въ гульбѣ всея не потерять.
Не однократно лжетъ любя свою свободу:
То прутья рѣзала, то черпала тамъ воду,
То связки, то платки носила мыть къ рѣкѣ.
Но всѣ ль одни слова имѣть на языкѣ.
Какъ спрашивала мать, о чемъ она вздыхаетъ:
Мелита вымысломъ такимъ же отвѣчаетъ:
То волкъ повадился на ихъ ходить луга,
То будто о пенекъ зашибена нога,
То гдѣ то будто тамъ кокушка коковала,
И только два года ей жить предвозвѣщала.
То полудневный жаръ ей голову ломилъ;
Какъ молвить, что груститъ, не зря тово, кто миль?
Но какъ они тогда другъ друга ни любили,
Другъ другу склонности еще не объявили,
Въ незнаніи о томъ препровождали дни:
Лишъ очи о любви вѣщали имь одни.
Довольны бъ и сіи свидѣтельства въ томъ были,
Что тающи сердца глазами говорили;
Но увѣренье то имъ мало мнилось быть,
Хотѣлось имъ ево ясняе получить:
А паче пастуху не очень было внятно,
Что зрѣть ево и быть съ нимъ купно ей приятно;
Она не тщилася любовнику казать,
Что принуждаетъ страсть, ее, ево ласкать,
И какъ привѣтствіе Аркасу открывалось,
Шло безъ намѣренья, изъ страсти вырывалось.
Пошла она, хоть мать ее была лиха,
Въ вечернія часы увидѣть пастуха.
Чтобъ удалити ей на время скуки злобны,
Минуты оныя ей мнилисъ быть способны.
Старуха по трудамъ легла спокоясь спать,
Мелита въ крѣпкомь снѣ оставила тутъ мать.
Приходитъ въ тѣ луга, въ ту красную долину,
Гдѣ пасъ возлюбленный ея пастухъ скотину.
Не зря любовника, отходитъ въ близкій лѣсъ,
И ищетъ своево драгова межъ древесъ.
Не представляетъ ей и та ево дуброва.
Опять идетъ въ луга, ево искати снова.
Была, желающа узрѣть ево, вездѣ;
Не обрѣла она любовника нигдѣ.
Куда ты, ахъ! Куда Мелита говорила,
Пустыня моево любезнаго сокрыла?
Дражайшія мѣста, вы сиры безъ нево,
И нѣтъ пригожства въ васъ для взора моево!
Коль щастливой моей противитесь судьбинѣ;
Медвѣдямъ и волкамъ жилищемъ будьте нынѣ!
Не возрастай трава здѣсь здравая во вѣкъ,
И возмутитеся потоки чистыхь рѣкъ!
Желаю чтобъ отсель и птички отлетѣли,
И больше бъ соловьи здѣсь сладостно не пѣли,
Чтобъ только здѣсь сова съ вороною жила,
И флора бъ навсегда свой тронъ отсель сняла.
Что видѣла она, на все тогда сердилась;
Но какъ нещастна я тогда она смутилась,
Какъ мать свою вдали увидѣла она!
Покрыта тучами ей зрѣлась та страна.
Старуха полежавъ не долго отдыхала,
И вставши ото сна Мелиту покликала,
А какъ она на кликь ей гласу не дала,
Въ великое сумнѣнье привела.
Вздыханье дочерне ей нову мысль вселяло,
И отлученьемъ симъ то ясно толковало:
Отъ страха бросяся пастушка чтобъ уйти,
И гдѣ бы мочь себѣ убѣжище найти,
Въ забвеніи въ шалашъ любезнаго попалась,
И вдругъ узря ево изнова испугалась,
Хотя сей страхъ не столь пронзителенъ ей былъ,
Какъ тотъ, который ей издалека грозилъ.
Обрадовавшися любовникъ вопрошаетъ,
Какой ево случай незапно утѣшаетъ.
Она отвѣтствуетъ: я въ твой шалатъ ушла,
Чтобъ мать моя меня бродящу не нашла;
Она подумаетъ, что я въ долу семъ зрюся,
Конечно для того, что я съ кѣмъ здѣсь люблюся.
Сумнѣніемъ полна идетъ она сюды.
Дай мнѣ побывши здѣсь спастися отъ бѣды.
Мелита ревностью Аркаса заразила,
И слѣдующу рѣчь въ уста ево вложила:
Прещастливъ тотъ пастухъ, кто власть твою позналь,
И полюбивъ тебя тебѣ угоденъ сталъ,
И злополученъ я, что зрю тебя съ собою,
Изгнанну въ мой шалашъ любовію чужою.
Стыдилась таинство она ему открыть,
Но стыдъ и паче былъ предъ нимъ чужою слыть.
Боялась страсть къ себѣ ево она убавить,
Жалѣла въ семь ево сумнѣніи оставить.
Что жъ дѣлать? Коль ево ей хочется любить;
Такъ то ему она должна жъ когда открыть.
Свирѣпой! На сіе Мелита отвѣчаетъ:
Иль мало взоръ тебя вседневно увѣряетъ,
Что ты угоденъ мнѣ? Ково жъ, ты мнишъ люблю,
И для ради ково я страхъ такой терплю?
Я для ради тебя прияти дерзость смѣла;
На сихъ тебя лугахъ увидѣть я хотѣла.
Сію ль за то мнѣ мзду жестокой воздаешъ,
Что ты меня чужой любовницей зовешь?
Старуха не сыскавь Мелиты возвратилась.
А дочерня боязнь въ утѣху превратилась;
Аркасъ изь ревности къ веселью приступилъ,
И много съ ней минутъ дражайшихъ проводилъ.
Но семъ исполненна любовныя приязни,
Пришла дочь къ матери исполненна боязни.
Лгала ей, что ее пастушка позвала,
Съ которою она въ согласіи жила,
Что отречись ни чемъ отъ зову не имѣла,
А матери будить, въ снѣ крѣпкомъ, пожалѣла.
И ложь и истинна могли тѣ рѣчи быть:
Всегда ль отъ вымысла льзя правду отдѣлить?
Прогнѣванная мать дочь вольну пожурила;
Но дочь несла легко, что мать ни говорила.
Ликастъ.
Оикастъ любить начавъ, Ерасту говорилъ,
Когда подь тѣнію древесъ онъ съ нимъ ходилъ:
Исполнилось мой другъ твое предвозвѣщанье,
И премѣнилося со всѣмъ мое желанье,
Прошли тѣ дни, какъ я свободу почиталъ.
И красоту дѣвиць съ любовью презиралъ.
Я бросилъ нынѣ лукъ, я бросиль нынѣ уду:
Ни рыбы ужь ловить, ни птицъ стрѣлить не буду.
Не стану за звѣрьми гоняться по лѣсамь;
Приковань нынѣ я къ пастушкинымь очамъ.
Ерастъ желалъ познать порядочно то дѣло,
И чье ево лице воспламенить умѣло.
Ликастъ о скромности Ераста твердо зналъ,
И таинство свое вѣщать надежно сталъ:
Ты знаешь говорилъ, прекрасну Антиклею,
Моя холодна кровь разженна стала ею.
Я ласку отъ нея сталъ видѣть ужъ давно;
Но было ласку зря мнѣ сперьва все равно,
Суровъ ли былъ ея поступокь иль привѣтливъ.
Но вдругъ не знаю какъ, я больше сталъ примѣтливъ,
Пастушкинъ на себя взоръ частый примѣчалъ…
И услаждаяся глаза ея встрѣчалъ.
Я чувствовалъ по томъ, что кровь моя затлѣлась:
Какъ въ очи пристально ей зрѣлъ, она краснѣлась,
И опуская зракъ, лучь сердца моево,
Задумывалася, не знаю, отъ чево;
По семъ по вечерамъ дней тихія погоды,
Когда сходилися пастушки въ короводы,
Я больше вображалъ себѣ ея красу,
И чаще съ нею бывъ влюблялся отчасу.
И пѣніе ея мнѣ нравилось и пляска,
Взглядъ былъ ея все чивъ, и умножалась ласка.
Она по всякой часъ мою питала страсть.
Отъемля у меня надъ сердцемъ прежню власть,
Въ послѣдокъ красотой я такъ ея прельстился,
Что больше безъ нея ни чѣмъ не веселился;
Но мукъ любви тогда въ себѣ не ощущалъ,
Желая быть ей милъ, имѣлъ, чево желалъ:
Осталось только мнѣ открыти то словами,
О чемъ я ей вѣщалъ разъ тысячу глазами.
Но какъ ей нѣкогда любовь свою сказалъ.
Я всю свою тогда надежду потерялъ.
Она сказала мнѣ я етому не вѣрю.
А какъ я клялся ей, что не лицемѣрю,
Она внимала то; я мниль себѣ маня,
Имѣть себѣ въ отвѣтъ, что любить и меня:
Я зрѣль, что слушала она тѣ рѣчи внятно,
И мнилъ, что было ей внимати ихъ приятно.
Но вся утѣха мнѣ въ тотъ ею часъ была,
Что клятвы выслушавъ какъ мнѣ она мила,
Отвѣта мнѣ не давъ пошла, и не простилась.
О какъ въ ночь дня того душа моя мутилась!
Смѣялся прежде я, кто въ страсти былъ такой,
И все то я въ ту ночь увидѣлъ надъ собой.
Зрѣлъ прежде я съ бреговъ, какъ морѣ волновалось,
Но вдругъ и подо мной оно возбунтовалось.
Смѣшно мнѣ было зрѣть, коль кто въ люби то нулъ;
Но самъ, тогда, я самъ стократно воздохнулъ,
Какъ лѣтня свѣтлость дня бываетъ вдругъ ненастьемъ,
Любовь моя бѣдой мнѣ стала, бывши щастьемъ.
По утру покидалъ не спавъ я свой шалашъ.
Всю ночь была въ умѣ она, и въ день она жъ.
Какъ вы багряныя Авроры всходъ играли,
И изъ загоновъ въ лугъ скотину выгоняли;
Моя скотин.а мнѣ престала быть мила,
И праздная свирѣль ненадобна была.
Не видѣль ни чево приятнаго я болѣ,
И овцы ужь мои шли безъ порядка въ поле.
Въ несносной я тоскѣ весь день препровождалъ,
Поить, на брегъ рѣки, скотины не гонялъ,
Погода лѣтняя меня не веселила,
Страсть, мысли всѣ отбивъ, едину мысль вселила,
Которая одна безъ многихь тяжкихъ думъ,
Толь тягостна была, что мяла весь мой умъ.
Пастушка мя узрѣвъ печаль мою зря ясно,
Приближилась сказать, что я грущу напрасно,
И утверждая то, сію вѣщала рѣчь:
Коль младость возмогла въ Ликастѣ кровь разжечь,
А серце кажется мое тебѣ быть злобно;
Тебѣ и безъ меня любиться стать удобно.
Я здѣлала, что страсть твоя тебѣ вредна.
Тщись быть любимъ иной, здѣсь я вить не одна,
Колико много дней бываетъ въ лѣтѣ ясныхь,
Толь много на лугахъ сихъ дѣвушекъ прекрасныхъ,
Сыщи такую ты, кто бъ кровь твою зажгла,
И многія бы дни владѣть тобой могла.
Чтобъ долго зрѣніе и страсть твою питало,
Ты видишъ, что къ тому мое пригожство мало,
Я часто на себя въ источники гляжу;
Того достоинства въ себѣ не нахожу,
Которо бъ серце чье на долго распалило.
Не знаю, чѣмь мое лицо тебя прельстило.
Когда тебѣ мила немножко стала я;
Не отнимай Ликастъ свободы моея.
Не дай мнѣ слѣдствіемь познати грусти люты,
И горькій здѣлать вѣкъ изъ радостной минуты.
Не возмогу къ себѣ измѣны я снести,
И потерявъ тебя съ другимъ любовь свести.
Я серца ни кому еще не отдавала.
Тебѣ лишъ одному привѣтство я казала,
Не мня, чтобъ тѣмъ тебѣ любовну мысль подать;
Я дружбы, не любви старалася искать,
Что мысли нѣжныя одна любовь вселяетъ,
Недавно слабое мое то серце знаетъ.
Не знала я сама, что я къ любви текла,
И что не къ дружеству; но къ ней мя страсть влекла.
Когда о птички вы другъ друга цаловали,
И пѣсни на кустахъ веселы воспѣвали,
Что сладость есть въ любви, не вѣрила я вамъ,
И не былъ милъ ни кто тогда моимь глазамъ.
Но нынѣ ужъ мои не такъ свободны очи,
Не такъ забавны дни! Не такъ прохладны ночи.
Уже разрушился мой нѣсколько покой:
Но радости себѣ еще не вижу той,
Котору на древахъ вы часто прославляли,
Иль воспѣваючи вы все то птички лгали?
Повѣрь, вѣщалъ я ей, драгая пѣснямъ симь,
Повѣрь дражайшая, повѣрь словамъ моимъ,
Что въ истинной любви веселостей довольно.
Не весело еще то серце кое вольно.
Не вѣрь себѣ, что ты не столько хороша,
Какъ чтятъ тебя здѣсь всѣ, и чтитъ моя душа,
Краса твоя, что толь меня безмѣрно мучитъ,
Клянусь, что никогда Ликасту не наскучить;
Клянуся: естьли я къ тебѣ перемѣнюсь;
Пусть жизни я тогда пастушеской лишусь,
Не буду зрѣть полей, и къ пущей мнѣ досадѣ,
Пускай я буду жить по саму смерть во градѣ.
По сихъ словахъ моя жизнь нова зачалась,
Услышавъ клятвы тѣ, пастушка мнѣ здалась.
Съ тѣхъ дней о вольности ужъ я не сожалѣю,
И таю веселясь любовницей своею.
Дафнисъ.
Дельфира нѣкогда подружкѣ открывала,
Съ которой въ дружествѣ Дельфира пребывала,
Все таинство души, и серца сильну страсть,
И какову надъ ней любовь прияля власть:
Ты такъ какъ я млада, въ одни со мною лѣты,
Но я не отреклась принять твои совѣты,
Какъ Дафнись въ сихъ лугахъ Дельфиру полюбилъ,
И взоръ мой на себя подобно обратилъ.
Чтобъ мнѣ, когда хочу любви супротивляться,
Присутствія ево конечно удаляться.
Покинь сіи мѣста, покинь твердила мнѣ,
И обрати глаза къ другой отсель странѣ.
Я въ тотъ же день съ тобой при вечерѣ простилась,
И съ плачемъ сихъ луговъ насильно отлучилась.
Во всю грустила ночь, минуты не спала,
какое множество я слезь тогда лила!
Предвѣстница лучей прекраснаго свѣтила,
Во всей своей красѣ на небо восходила,
Означились луга подъ тысячьми цвѣтовъ,
И рѣки хрусталемь между своихъ бреговъ.
Воспѣли нимфы пѣснь, приятняй всякой лиры,
Сталъ слышенъ птичій гласъ и вѣяли зефиры;
Я мѣсто таково къ убѣжищу взяла,
Что кажется ево природа избрала,
Чтобъ показать свои сокровищи всѣ разомъ,
И можно бъ было вдругъ ихъ всѣ окинуть глазомъ.
Тутъ рощи, тутъ лѣски, тутъ множество пещеръ,
Тьма розь, и тьма лилей, красотъ твоихъ примѣръ:
И естьли бъ ты когда то мѣсто посмотрѣла,
Тобъ ты конечно быть тутъ вѣчно захотѣла.
Когда бы было тамъ довольняе луговъ,
Взманило бъ паство то всѣхъ нашихъ пастуховъ.
Пастушкибъ тамъ убранствъ довольняе сыскали,
И прелестибъ еще пригожствамь придавали.
Но всѣ тѣ ахъ! Мѣста, и всѣ ихь красоты,
Сіи древа, сіи струи, сіи цвѣты,
Источники, ключи, и все, что тутъ ни было,
Безъ Дафниса, мой свѣтъ, казалося не мило,
И вмѣсто чтобъ привесть къ покою смутный духь,
Твердило ахъ! Когдабъ былъ здѣсь, былъ твой пастухъ.
Въ какомъ бы щастіи ты дни препровождала,
Въ сихъ рощахъ, ты бы съ нимъ по вечерамъ гуляла.
Тамъ, ходябъ вмѣстѣ съ нимъ цвѣты себѣ рвала,
И изъ своихъ бы рукъ пучокь ему дала.
Въ пещерахъ бы сихъ съ нимъ въ полудни отдыхала,
И ягодъ бы набравъ ему ихъ ѣсть давала,
Нѣть тутъ отрады мнѣ, пошла со стадомъ въ лѣсъ.
И погнала овецъ подь тѣнь густыхъ древесъ.
Уже свѣтило дня на высотѣ стояло,
И раскаленный лучъ уже распространяло,
Увы! Но и туда безъ пользы я пришла,
Такую же я мысль и тамь себѣ нашла:
Мнѣ Дафниса лѣса подобно вспоминали,
И зракъ ево, очамъ повсюду представляли.
Я видѣла ево имуща лукъ въ рукахъ,
Какъ часто видѣла я здѣсь ево въ лѣсахъ.
Отъ Дафниса летятъ отъ древа къ древу птицы.
За Дафнисомъ бѣгутъ три красныя дѣвицы:
Казалося, что онъ Аминту цаловалъ,
Флоризу дудочкой своей увеселялъ,
Съ Ирисою отъ нихъ между кустовь скрывался.
А мой смятенный духъ отъ ревности терзался.
Отъ страсти я къ нему въ младенчествѣ была
И баснь изъ ничего въ умѣ себѣ сплела.
Ихъ только красота была тому причиной,
Хоть не былъ онъ прельщенъ изъ нихъ и ни единой,
Мнѣ сей единый день такъ дологъ быль какъ годъ,
Какъ низкой брегъ морской валы шумящихъ водъ,
По низліяніи безводенъ оставляютъ,
И на него потомъ съ стремленіемъ взливаютъ:
Въ премѣнѣ таковой былъ мой смятенный умъ,
То гналъ, то возвращалъ любовныхъ муку думъ:
Я и въ самую легчайшу мнѣ минуту,
Въ котору побѣждать казалось мнѣ мысль люту.
Когда я чаяла свободу получать,
Была принуждена о Дафнисѣ вздыхать.
Ни на единый мигъ любовь не отлучалась,
И только тѣнь одна свободы мнѣ казалась.
Въ послѣдокь страсть со всѣмь мой умь превозмогла:
Природа надо мной власть полную взяла.
Что жъ было учинить съ собою надлежало?
Необходимо то, что сердце предприяло.
Противиться ему разсудокь мой былъ слабъ,
Сталъ немощенъ со всѣмъ, сталъ страстну серцу рабъ,
И возвратилъ меня страдающу оттолѣ.
Узрѣвши Дафниса пришедъ на наше поле,
Когда онъ въ сихъ водахъ овецъ своихъ поилъ,
И жалостную пѣснь въ свирѣль свою гласилъ,
Я съ стадомъ при брегахъ рѣки остановилась,
Поила скотъ, сама въ рѣчныхъ потокахъ мылась.
Не жажда на умѣ скота въ тотъ часъ была
Не пыль меня лицо омыти завела;
Я шла туда, хотя должна была ни дѣться,
Чтобъ тутъ на пастуха довольно наглядѣться:
Гдѣ, спрашиваль пастухъ, была Дельфира ты,
Ахъ! Гдѣ ты цѣлый день скрывала красоты.
Всѣ наши безъ тебя луга осиротѣли,
И птички рощей сихъ уже печально пѣли,
А мнѣ казалося, когда Дельфиры нѣтъ,
Что солнце отъ очей моихъ скрываетъ свѣтъ.
Что было отвѣчать? Я слыша то молчала,
И кроя жаръ любви ему не отвѣчала.
Онъ мнѣ расказывалъ какъ любитъ онъ меня,
И что несклонность зря онъ сѣтуетъ стеня:
Что въ сердце я ему страсть люту положила
И что въ терпѣніи ево преходитъ сила.
Не отвѣчала я и на сіи слова,
Меня пересмѣетъ, мнѣ мнилось и трава,
Струи источниковь, деревья и кусточки,
Пушистыя цвѣты и маленьки цвѣточки,
Когда я Дафнису отвѣтъ желанный дамъ:
Я взоры отвративъ смотрѣла все къ овцамъ:
Стыдъ образъ мой багрилъ: что дѣлать я не знала,
Молчала; только страсть мой пламень показала,
Познавъ мою любовь, пастухъ смѣляе сталь,
И руки въ руки взявъ Дельфиру цаловалъ.
Изъ Дафнисовыхъ рукъ, я руки вырывала;
Но губъ своихъ, отъ губъ ево, не отвращала.
Когдажъ поступокъ мой со всѣмъ любовь открылъ;
Такъ то мой жаръ по томъ и словомъ утвердилъ.
Климена.
Не отпускала мать Климену прочь отъ стада,
Климена животу была тогда не рада:
Пусти меня, пусти, она просила мать,
На половину дня по рощамъ погулять.
Лишъ выпросилася, къ любезному послала,
И чтобъ увидѣлся онъ съ нею приказала,
Въ дубровѣ за рѣкой, гдѣ съ нею онъ бывалъ,
И много отъ нея приятства получалъ,
Въ приятномъ мѣстѣ томъ, гдѣ ею сталъ онъ плѣненъ,
И гдѣ ей клялся быть до смерти не премѣненъ,
Въ томъ мѣстѣ гдѣ ее онъ часто обнималъ,
И гдѣ онъ въ первый разъ ее поцаловалъ.
Пошелъ: душа ево давно того желала.
Какая мысль ево къ Клименѣ провождала!
Играло все тогда въ Дамоновыхъ глазахъ,
Прекрасняй и цвѣты казались на лугахъ,
Журчащія струи быстряе протекали,
Въ свирѣли пастухи согласняе играли:
Казалася сочняй и зеленяй трава,
Прямяе древеса и мягче мурава:
Здѣсь слышитъ пастуха клянущаго измѣну,
Тамъ жестокость, тамъ гнѣвъ, а онъ свою Климену,
Всегда въ своихъ стихахъ безъ жалобы поеть,
А жалуясь вину на злой случай кладетъ,
Хотя когда часы ему и докучаютъ;
Климена невинна: случаи разлучаютъ:
И мысли, что ея прекрасняй въ свѣтѣ нѣтъ,
Любви ево мнитъ онъ, завидуетъ весь свѣтъ,
И помнитъ веселясь, чьемъ серцемъ онъ владѣеть.
Что надобно другимъ, то онъ уже имѣетъ.
Пришелъ на мѣсто то, и ждетъ своей драгой.
Приди подъ тѣнь древесъ, въ березникъ сей густой,
Вздыхая говоритъ, и будто какъ не вѣритъ,
И правда кажется въ любови лицемѣритъ.
Однако чувствуетъ съ надеждою тоску,
Гуляя по лужкамъ въ любезномъ семъ лѣску.
О тропки, говорить, которы мнѣ толь милы,
Вы будите всегда отъ нынѣ мнѣ, постылы.
Когда не буду зрѣть въ сей день любезной въ вась!
Ему за цѣлый вѣкъ казался етотъ часъ.
Сучокъ ли оторветь вѣтръ или вѣтку тронетъ,
Иль къ брегу камушекъ въ рѣчныхь струяхъ потонетъ,
Или послышится чево хотя и нѣть,
Ему казалося, что то она идетъ,
Сто разъ къ ея пути очами обращался,
И съ нетерпѣніемь Климены дожидался.
Въ послѣдокъ утомленъ сошелъ къ водамъ на брегъ,
И ждучи въ муравахъ спокоить духъ свой легъ.
Заснулъ, но всякую минуту просыпался;
И въ сладкомъ снѣ ему приходъ ея казался.
Вдругъ слышитъ легкій шумъ: обрадовавшись мнитъ,
Конечно то она уже теперь шумитъ.
Взглянуль, она въ глазахъ; какая радость стала!
Душа Дамонова, душа вострепетала;
Однако онъ свое присутствіе таить,
И притворяется тутъ лежа будто спитъ.
Любовница, ево по рощѣ возглашаетъ,
И съ гнѣвомъ отъ любви досадуя пеняетъ:
Безумна я коль такъ, что я сюда пришла;
Но вдругъ на муравѣ лежащаго нашла,
Толкаеть, встань Дамонъ, проснись мой свѣтъ проснися,
Климена предъ тобой, проснись и не крутися:
И стала спящаго присѣдши цаловать;
Чтожъ чувствоваль Дамонъ? Онъ можетъ то сказать.
Она притворный сонъ отъ глазъ ево отгнала,
И съ мягкихъ сихъ муравъ съ возлюбленнымъ востала,
А онъ ея обнявь, что долго не видалъ,
Какую велъ съ ней рѣчь отъ радости не зналъ,
Въ любовничихъ устахъ бываетъ рѣчь смѣшенна,
Но лутче всѣхъ витійствь хотя не украшенна.
Пошелъ Дамонъ гулять съ возлюбленной своей,
И цаловался онъ на всякой тропкѣ съ ней.
Она по дняхъ, что съ нимъ такъ долго не видалась,
Отъ алча зрѣть ево жесточе разгаралась,
И что толь много дней часа сего ждала,
Во изступленіи прерадостномъ была.
Толь сладкихь никогда словь нимфы не слыхали.
Которы въ сихъ мѣстахь прекрасныхь обитали
И Ехо знающе любови пастуховъ,
Не повторяло тутъ толь нѣжныхь прежде словъ.
Какъ птички на кустахъ любовь свою вспѣвали,
Любовникамъ къ любви желанья придавали.
Какъ въ сихъ мѣстахъ зефирь вокругъ цвѣтовь леталъ,
И въ терніи свою прекрасну обнималъ,
Которая къ нему листки свои склоняла,
И колебаяся вѣтръ мягкій цаловала,
Любовникъ дѣйствію Зефира подражалъ,
Какъ розу сей, онъ такъ Климену обнималъ:
И долго тутъ побывь, какъ время пробѣжало,
Жалѣли, что еще часовъ имъ было мало.
Дорисъ.
Красавицы своей отставъ пастухъ, въ разлукѣ,
Лилъ слезы и стеня во всѣхь мѣстахь былъ въ скукѣ
Вездѣ ее искалъ, ни гдѣ не находилъ,
И нѣкогда въ тоскѣ безъ пользы говорилъ:
О рощи! О луга! О холмики высоки!
Долины красныхъ мѣстъ! И быстрыя потоки!
Жилище прежнее возлюбленной моей!
Мѣста гдѣ много разъ бывалъ я купно съ ней!
Гдѣ кроется теперь прекрасная, скажите,
И чѣмъ нибудь ее обратно привлеките!
Ольстите духъ ея, ольстите милый взоръ,
Умножь журчаніе вода бѣгуща съ горъ,
Младыя древеса вы отрасли пускайте,
Душистыя цвѣты долины покрывайте,
Земли сладчайшія плоды произрости!
Или ничто ее не можетъ привести?
Приди назадъ приди, драгая! возвратися,
Хоть на не многи дни со стадомъ отпросиса!
Не сказывай, что я въ печали здѣсь живу;
Скажи что здѣшній лугъ сочняй даетъ траву,
Скажи, что здѣсь струи свѣжяе протекаютъ,
И волки никогда овецъ не похищаютъ.
Мы будемь весело здѣсь время провождать,
Ты станешъ пѣсни пѣть, а я въ свирѣль играть
Ты пѣсни, кои намъ обѣимъ очень внятны,
Я знаю, что они еще тебѣ приятны;
Въ нихъ тебѣ мое вздыханіе являлъ,
И нѣжную любовь стократно возглашалъ:
Услышишъ множество ты пѣсенъ, вновь, разлучныхъ,
Которы я слагаль во времена дней скучныхъ,
Въ которыя тебя я больше не видалъ,
И плачучи по всѣмь тебя мѣстамъ искалъ,
Гдѣ часто мы часы съ тобой препровождали,
Когда съ забавою минуты пролетали.
Пещры, тѣнь древесъ, въ печяльной сей странѣ,
И тропки, гдѣ бывалъ съ тобою, милы мнѣ.
О время! О часы! Куда отъ грусти дѣться?
Приди дражайшая, и дай мнѣ наглядѣться!
Мнѣ день, кратчайшій день, сталъ нынѣ скучный годъ:
Не можно обрѣсти такихъ холодныхъ водъ,
Которы бъ жаркій духъ хоть мало охладили,
Ни травъ, которы бы отъ раны излечили.
Твоя любезна тѣнь ни на единый часъ,
Не можешъ отступить отъ омраченныхъ глазъ.
Когда краснѣются въ дали высоки горы,
Востокомь въ небеса прекрасныя Авроры,
И златозарный къ намъ приходитъ паки день,
Снимая съ небеси густу нощную тѣнь,
День въ пасство, я въ тоску, все утро воздыхаю
И въ жалостну свирѣль, не помню, что играю.
Наступитъ полдень жаркъ, послѣдуетъ трудамъ
Отдохновенный часъ пасущимъ и стадамъ,
Пастушки, пастухи, покоятся прохладно
А я смущаяся крушуся безотрадно.
Садится дневное свѣтило за лѣса,
Или уже луна восходить въ небеса,
Товарищи мои любовницъ любызаютъ,
И сгнавъ своихъ овецъ въ покоѣ пребываютъ;
А я или грущу вздыханіе губя,
Иль просыпаюся зря въ тонкомь снѣ тебя,
А пробудившися тебя не обрѣтаю
И лишь едину тѣнь руками я хватаю.
Драгая, иль тебѣ меня уже не жаль?
Коль жаль, приди ко мнѣ, скончай мою печаль!
Колико бъ щастья мнѣ ты Дорись приключила!
Какія бъ слезы ты изъ глазь моихь пустила!
Тѣ слезы, что изъ глазь въ послѣднія текуть,
И по лицу ключемъ сладчайшихъ водь бѣгуть.
Какъ птицамъ радостна весна, и всей природѣ,
И нимфамъ красный день по дождевой погодѣ,
Такъ веселъ былъ бы мнѣ желаемый сей часъ,
Въ который бъ я тебя увидѣль въ перьвый разъ.
Не знаешъ Дорисъ ты, колико вздоховъ трачу
И что я по тебѣ бесперестанно плачу.
О вѣтры! Что могли на небеса вознесть
Къ Венерѣ тающей печальную ту вестъ,
Что на земли ея сокровище дражайше,
Адонисъ, съ кѣмъ она во время пресладчайше
Имѣла множество утѣхъ средь темныхь рощь,
Незапнымъ бѣдствіемъ, позналъ противну нощь!
Когда вы станете то мѣсто прелетати
Гдѣ Дорисъ безъ меня сужденна обитати;
Остановитеся, вдыхните въ уши ей,
Хоть часть къ извѣстію сея тоски моей:
Скажите, что по ней и духъ и сердце стонетъ.
Мой свѣтъ: когда тебѣ власы вѣтръ легкій тронеть,
А ты почувствуешъ смятеніе въ себѣ,
Такъ знай, что вѣстникъ то, что плачу по тебѣ.
Когда ты чувствуешъ еще любовны раны,
Употреби, что есть, прошеніе, обманы,
Чтобъ, только лишъ могло меня съ тобой свести;
Уже не стало силъ мнѣ грусти сей нести.
И ежели узрятъ мои тебя овечки
Опять на берегу любезныя той рѣчки,
Гдѣ я дражайшая съ тобою часто быль,
И гдѣ при вечерѣ любовь тебѣ открылъ,
Я мню, что и они узря тебя взыграють,
Мнѣ кажется тебя всѣ вещи зрѣть желаютъ,
И естьли я тебя къ себѣ не праздно жду,
Скончай мой свѣтъ, скончай скоряй мою бѣду!..
Исмена.
При токахь быстрыхъ водъ была долина красна,
Я слышу пастуха тамъ жалобу нещасна:
Не веселюся я приятнѣйшей страной,
О рощи и луга, восплачите со мной!
Восплачите со мной источники и рѣки;
Не буду я любимъ Исменою во вѣки:
Мнѣ больше ни чево на свѣтѣ семъ не жаль.
Тверди мой ехо стонъ и злу мою печаль!
Гдѣ я пасу овецъ, Исмены лугъ не видитъ
Даю подарки ей, подарки ненавидитъ;
Намнясь изъ рукъ моихъ она цвѣты взяла.
Однако изъ цвѣтовъ вѣнка не соплѣла:
Цвѣты увяли такъ для пущей мнѣ угрозы
Ясмины, лиліи, тюльпаны, красны розы,
Увяла съ ними вдругъ надежда вся моя:
Ни ѣмъ, ни пью, ни сплю, тоскую только
Какъ паства изъ за горъ Аврору въ лугъ встречаютъ,
И овцы голосу свирѣли отвѣчаютъ,
Товарищи мои ликуютъ во стадахъ,
Какъ вѣтры свѣжія на ключевыхъ водахь,
А я лежу въ одрѣ, покрытъ пастушьимъ домомъ,
Какъ будто дерево поверженное громомъ.
Шалашъ мой видитъ то, что я всю ночь не сплю.
И разныя въ ночи мученія терплю,
А въ тѣ часы когда другія всѣ несонны,
Мои печальныя ко сну лишь мысли склонны,
И духъ мой томный духъ стремится отдохнуить
Приду подъ тѣнь древесъ, хочу глаза сомкнуть;
Но сонъ меня и тамъ оть мукъ не избавляетъ.
Бѣжитъ и во слезахъ подъ тѣнью оставляетъ.
Когда бъ ты грудь мою проникнути могла,
Когда бъ узнала ты какъ ты меня зажгла,
Исмена, ты бъ о мнѣ конечно поболѣла,
И о любовникѣ нещастномъ сожалѣла.
Не хочешъ ты внимать сихъ жалостныхь рѣчей.
И отъ моихъ вездѣ ты кроешся очей:
Гдѣ я, тамъ нѣтъ тебя, къ тебѣ прийти рабѣю,
Усилюся, пойду, пойду и ослабѣю,
И не скажу тебѣ, что я животь гублю,
И что тебя, мой свѣтъ, какъ душу я люблю.
Увы! Но что мнѣ въ томъ! Люблю тебя какъ душу,
Люблю; но только тѣмъ мое спокойство рушу:
А днесь разрушити, приходитъ и животъ,
И потушити жаръ, на днѣ сихъ хладныхъ водъ,
Когда коснешся ты, Исмена, сей дороги,
И станешъ омывать на сихъ потокахъ ноги,
Воспомни, что тобой злой рокъ меня унесъ,
И вырани о мнѣ одну хоть каплю слезъ!
Начни быть жалостью хоть поздно побужденна,
Коль ты не тиграми Ирканскими рожденна!
Прости приятная на вѣкъ страна сія,
Простите овцы, ты прости свирѣль моя,
Не буду на тебѣ уже играти болѣ,
Простите древеса, прости зѣлено поле,
Простите муравы, лужайки и цвѣты,
Исмена строгая! Прости, прости и ты.
И кинулся бѣжать ко крутости онъ брега;
Но вдругь отхваченъ былъ съ стремительнаго бѣга,
Не то послѣдуетъ отчаянью сему:
Исмена бросилась стрѣлой тогда къ нему,
Внимающа въ кустахъ тѣ жалобы любовны,
И что несклонности ея тому виновны,
Хоть въ истиннѣ не то Исменина вина,
Да что горячности не вѣрила она,
И чудь нечаянно ево не погубила,
Хотя взаимственно равно ево любила:
Здержяла пастуха, погибнуть не дала,
И страстна, страстнаго, тутъ нѣжно обняла!
Смѣшаемъ, говоритъ, овецъ мы нашихь нынѣ,
И будемь купно жить, любяся, въ сей пустынѣ:
Спряжешся, съ жизнію твоею, жизнь моя,
И буду на всегда возлюбленный твоя.
Скажите нимфы мнѣ; вы все то ясно зрѣли!
Что дѣлали они, когда въ любви горѣли?
Пастушки, пастухи, ни на единый часъ,
Не могуть тайны скрыть любовныя оть васъ.
И се уже одной я слышу нимфы гласъ:
Въ пещерѣ на мѣстахъ отъ паства удалѣнныхь
Я зрѣла ихъ, всей кровью распаленныхъ:
Въ жарчайшемъ пламени горятъ,
Другъ друга о любви кляняся увѣряютъ,
И поцалуями тѣ клятвы повторяютъ;
Люблю, въ получасѣ разъ по сту говорять;
Люблю тебя, люблю, люблю тсбя неложно,
Въ послѣдокъ… Етова изобразить не можно:
Что началъ Купидонъ, то Гименъ окончалъ,
И жаръ любовничій утѣхой увѣнчалъ.