Анатоль Франс
правитьЭдме, или Благодеяние кстати
правитьОртер, основатель «Звезды», политический и литературный редактор «Национального обозрения» и «Иллюстрированного нового века», — Ортер, приняв меня, сказал из глубины своего редакторского кресла:
— Добрейший Марто, напишите рассказ для специального номера «Нового века». Триста строк для Нового года. Что-нибудь бойкое с аристократическим оттенком.
Я ответил Ортеру, что не очень подхожу для такой задачи, но охотно дам ему рассказ.
— Мне бы очень хотелось, — сказал он, — чтобы это называлось: «Рассказ для богатых».
— Лучше: «Рассказ для бедных».
— Вот, вот. Рассказ, внушающий богатым сострадание к бедным.
— А я как раз не люблю, чтобы богатые чувствовали сострадание к бедным.
— Странно!
— Не странно, а научно. Я считаю сострадание богача к бедняку оскорбительным и противоречащем человеческому братству. Если вы желаете, чтобы я обратился к богатым, я им скажу: «Избавьте бедных от вашей жалости, она им ни к чему. Почему жалость, а не справедливость? У вас с ними счеты? Сведите счеты. Чувство тут ни при чем. Это дело коммерческое. Если ваше милостивое пожертвование служит для того, чтобы продлить состояние их бедности и вашего богатства, то это дар неправедный, а от слёз, которые вы к нему примешиваете, он не станет более справедливым. „Нужно возместить“, — как говорил прокурор судье после проповеди брата Майяра. — Вы даете милостыню, чтобы не возмещать. Вы даете немного, чтобы удержать многое, и довольны. Так Самосский тиран бросил перстень в море. Но божественная Немезида не приняла этой жертвы. Рыбак принес обратно тирану его перстень в животе рыбы. И Полнкрат лишился всех своих богатств».
— Вы шутите.
— Я не шучу. Я дам понять богатым, что они благотворят, как торговцы на распродаже, и щедры по дешевой цене, что они обманывают кредиторов и что так дела не делаются. Такое предостережение может им быть на пользу.
— И вы хотите подобные мысли поместить в «Новом веке», чтобы провалить газету? Ну нет, мой друг, нет.
— Почему вы хотите, чтобы с бедными богатый обращался не так, как с богатыми и власть имущими? Он платит нм то, что должен, а если ничего не должен, то ничего и не платит. Это честность. Если он честный человек, то должен быть честным и по отношению к беднякам. Не говорите, что богатые ничего не должны бедным. Я не верю, чтобы хоть один богач так думал. Сомнения существуют только относительно величины этого долга. И эти сомнения люди не торопятся разрешать. Предпочитают оставаться в неопределенности. Знают, что должны. Не знают, сколько должны, и время от времени делают маленькие погашения. Это называется благотворительностью, и это выгодно.
— Но, дорогой сотрудник, то, что вы говорите, лишено здравого смысла. Я, может быть, еще более социалист, чем вы, но я человек практический. Избавить кого-нибудь от страдания, продлить одну жизнь, загладить хоть частицу общественной несправедливости — это уже достижение. Это не всё, но кое-что. Если маленький рассказ, о котором я вас прошу, растрогает сотню наших богатых подписчиков и расположит их к благотворительности, это уже известное преодоление зла и страданий. Таким образом мало- помалу существование бедных сделается сносным.
— Да хорошо ли, чтобы существование бедных делалось сносным? Бедность необходима богатству, богатство необходимо бедности. Два эти зла порождают и поддерживают одно другое. Не следует улучшать состояния бедных, нужно его упразднить. Я не буду призывать богатых к милостыне, потому что милостыня их отравлена, потому что милостыня полезна дающему и вредна принимающему ее и, наконец, потому, что не следует, чтобы богатство, само по себе суровое н жестокое, принимало обманчивую видимость мягкости. Раз вы хотите, чтобы я написал рассказ для богатых, я им скажу: «Бедняки — ваши псы, которых вы кормите для того, чтобы они не кусались. Богатые дают только тем, кто просит. Труженики ничего не просят. И ничего не получают».
— А сироты, калеки, старики?
— Они имеют право на существование. Я не буду возбуждать жалости к ним; я буду взывать к праву.
— Всё это теории! Вернемся к действительности. Вы мне напишете небольшой новогодний рассказ и можете придать ему социалистический оттенок. Социализм достаточно моден; это хороший тон. Разумеется, я говорю не о социализме Геда или Жореса, я имею в виду хороший, настоящий социализм, который люди светские остроумно и удачно противополагают коллективизму. Пусть в рассказе действует молодежь. Он будет иллюстрирован, а на картинках публика любит лишь изящные изображения. Выведите молодую девушку, очаровательную молодую девушку. Это нетрудно.
— Нет, это нетрудно.
— Нельзя ли ввести еще в рассказ маленького трубочиста? У меня есть готовая цветная гравюра, изображающая молодую девушку, которая подает милостыню маленькому трубочисту на ступенях церкви святой Магдалины. Будет случай ее использовать… Холодно, идет снег, хорошенькая барышня подает милостыню маленькому трубочисту… Вы представляете себе это?
— Представляю.
— Вы уж распишите это.
— Распишу. Маленький трубочист, в порыве благодарности, бросается на шею хорошенькой барышне, которая оказывается дочерью самого графа де Линот. Он целует ее и запечатлевает на щечке прелестной девушки маленькое О из сажи, маленькое О, кругленькое и черное. Он любит ее. Эдме (ее зовут Эдме) не безучастна к такому искреннему и невинному чувству… Мне кажется, что мысль довольно трогательная.
— Да… из этого можно кое-что сделать.
— Вы поощряете меня на продолжение. Итак, вернувшись в свою роскошную квартиру на бульваре Мальзерб, Эдме впервые испытывает нежелание мыться: ей хотелось бы сохранить на щеке отпечаток губ, прикоснувшихся к ней. Между тем маленький трубочист проводил ее до дому, он в восхищении останавливается перед окнами обожаемой девушки… Годится?
— Н-да…
— Я продолжаю. На следующее утро Эдме, лежа в своей белой кроватке, видит, что маленький трубочист выходит из камина в ее комнате. Он простосердечно бросается на прелестное дитя и покрывает ее маленькими круглыми О из сажи. Я забыл вам сказать, что он на редкость красив. Графиня Линот застает его за этим сладостным занятием. Она кричит, зовет. Он так занят, что не видит ее и не слышит.
— Дорогой Марто…
— Он так занят, что не видит и не слышит. Прибегает граф. У него душа дворянина. Он схватывает маленького трубочиста за штаны, как раз за то место, что представляется его взорам, и выбрасывает его за окошко.
— Дорогой Марто…
— Я сокращаю… Через девять месяцев маленький трубочист женится на благородной девушке. Это было сделано как раз вовремя. Вот последствия уместного благодеяния.
— Дорогой Марто, довольно вы меня морочили.
— Ничего подобного. Я кончаю. Женившись на мадмуазель де Линот, маленький трубочист сделался римским графом и разорился на бегах. Теперь он печник на улице Гете на Монпарнасе. Жена его сидит в лавке и продает переносные печи по восемнадцать франков, с рассрочкой на восемь месяцев.
— Дорогой Марто, это не забавно…
— Осторожно, дорогой Ортер. То, что я вам сейчас рассказал, в сущности говоря, — «Падение ангела» Ламартина и «Элоа» Альфреда де Виньи. И, по правде сказать, это лучше, чем ваши слезливые истории, убеждающие людей в том, что они хороши, меж тем как они отнюдь не хороши, что они делают добро, когда они добра не делают, что им легко оказывать благодеяния, меж тем как это самая трудная вещь в мире. Мой рассказ нравоучителен. Более того, он оптимистичен и благополучно кончается. Потому что Эдме нашла в лавке на улице Гете счастье, которого тщетно искала бы в развлечениях и праздниках, выйди она замуж за дипломата или офицера… Ну что ж, решено, дорогой редактор, берете вы для «Иллюстрированного нового века» мою «Эдме, или Благодеяние кстати»?
— Вы, кажется, спрашиваете меня об этом серьезно?
— Я спрашиваю серьезно. Если мой рассказ вам не подходит, я напечатаю его в другом месте.
— Где?
— В буржуазной газете.
— Сомневаюсь!
— Увидим.[*]
[*] Газета «Фигаро», редактируемая г-ном де Роде, напечатала «Эдме, или Благодеяние кстати». Можно даже считать, что она поднесла своим читателям этот маленький рассказ в качестве новогоднего подарка. (Прим. автора.)