Эгерия
правитьПутешествуя по Швейцарии, я встретил замечательную супружескую чету. Стоило только мужу открыть рот, как жена уже спешила сказать: «ты полагаешь, что…» И всегда это оказывалось что-нибудь весьма толковое. Перед красивым ландшафтом, перед предметами искусства у него всегда рождались богатыя мысли, которыя выражала словами жена. Он же только глубокомысленно кивал головою и поддакивал: «Совершенно верно».
Однажды ей нездоровилось, и он явился к табльдоту один. У него была крайне странная привычка делать левой рукой — впрочем, очень красивой и холеной — небрежное движение, словно он давал что-нибудь, при чем он хранил как будто робкое молчание. Когда при нем что-нибудь рассказывали, он всегда принимал благосклонное, напряженно-внимательное выражение лица, поднимал вверх брови и несколько раз поощрительно повторял: «так, так!». И только. Но это крайне льстило рассказчику.
Случайно мне пришлось избрать тот же маршрут, которого держались супруги, так что мы ежедневно встречались, если не в вагонах, то при восхождении на горы или в отелях. К нашему случайному обществу вскоре присоединился новый член, но, как мне показалось, уже далеко не безнамеренно. Его сильно заинтересовала красивая немка. Он восхищался ее манерой одеваться, ее милой, гордой осанкой, а в особенности походкой. Она ходила не мелкими шажками и не порхая, но шла вперед плавно, легко и свободно, прямо и не переваливаясь с ноги на ногу, как то делают многие женщины. Немало удивлялся он, что при ее величественном, высоком росте она обладала такой грацией… Великолепно, просто великолепно! «К тому же, — прибавил он, бросив на меня лукавый взгляд: — как легко и быстро угадывает она мысли мужа, как хорошо его понимает! Поразительно, не правда ли?»
— Несомненно! — И мы оба рассмеялись.
Он вообще был не прост, поэтому всеми силами старался прежде всего заручиться расположением супруга, что ему и удалось. Господин коммерции советник всегда милостиво улыбался ему, видя, что он уже издали почтительно ему кланяется, а также поощрительно улыбался, слушая веселые рассказы француза. Но смеяться он был способен так же, как кошка. Зато, когда мы оба, из любезности, конечно, громко смеялись над рассказанными коммерции советником анекдотами, соль которых большею частью подчеркивала жена, по лицу его разливалось настоящее сияние. Тогда жена смотрела на него с нежным торжеством, и в серьезных, кротких глазах ее светилось счастье.
Мне поверял все ее молодой вздыхатель. Он то жаловался, то злился. «Она его любит! Она любит этого безмозглого дурня! Понимаете вы это? — любит!»
Это было загадкою и для меня, тем не менее я, кажется, все-таки разрешил ее. Она любила его троякою любовью. Во-первых, как прирожденная монархиня — какою она и казалась — своего верного вассала; во-вторых, как бездетная женщина, со всем пылом накопившейся в ней материнской любви… А как он относился к этому! При людях — покровительственно, снисходительно, наедине с нею — чуть не на коленях!.. В этом есть что-то… во всяком случае оно не неблагородно… Давать так баловать себя и, в то же время, обожать балующего. Это встречается не часто. Третья же любовь сильнейшая, нежнейшая. Это любовь художника к своему произведению. Вот какова любовь ее! Он — издание ее мыслей и, сознайтесь, — издание роскошное.
— Да, роскошное! — согласился он. — Этот господин коммерции советник, румяный и белокурый, настоящее воплощение Германа, вождя херусков, каким его рисует ваш болезненный шовинизм.
Мне не хотелось безнаказанно пропустить ему эту выходку.
— Она же вполне подходит к идеалу Туснельды, каким мы себе его воображаем, хотя по внешности скорее подходит к нему, нежели к самому остроумнейшему и милейшему Виру! — сказал я и похлопал молодого человека по плечу.
После каждой вспышки гнева в роде этой, он с большим старанием изощрялся в искусстве обольщения и заметно успевал в глазах красивой молодой женщины. Она встречала его более чем приветливо, отличала его от всех, — а обожателей у нее было немало.
Но случилось как-то, что он, в порыве нетерпения, сам разрушил свое, с таким расчетом и хитростью возведенное здание обольщения. Несчастный только повторил особенно кичливо слова коммерции советника: «совершенно верно», и с злобной насмешкой прибавил:
— Не правда ли, господин коммерции советник, это действительно ваша собственная мысль?
Муж, озадаченный и сбитый с толку, бросил на жену растерянный, беспомощный взгляд, и Туснельда в тот же миг испарилась. Влюбленный больше не добился от нее ни одною милостивого взгляда. Все было кончено. Каждый из небрежных кивков головою, которым она отвечала на его полные мольбы приветствия, яснее слов говорил: «держитесь от меня подальше».
В Интерлакене мы узнали, что супружеская чета после обеда собирается уехать. Я отправился проводить их на железнодорожную станцию. Они успели сесть в вагон, но, увидев меня, встали и подошли к окну, и мы обменялись любезностями. Вдруг около меня откуда-то вынырнул великолепный букет из роз. Бедняга хотел преподнести своей богине последнюю дань своего благоговения.
Но она даже не посмотрела на него, а вдруг перешла на другую сторону вагона, где с напряженным вниманием стала смотреть на стоявший на запасном пути поезд.
— Нет, это слишком любезно, право, — говорил коммерции советник.
Букет, nolens-volens, пришлось вручить ему, и он благосклонно его принял.
Локомотив запыхтел, колеса заскрипели. «Adieu!..» В одном из окон показалась красивая белая рука и еще долго махала нам платком. Но, к сожалению, это была рука мужа!
Много лет спустя мне снова пришлось встретиться со своим прежним попутчиком и опять-таки в Швейцарии. Он мне назвал себя, иначе я едва ли бы узнал его. Цветущий, пышущий здоровьем и жизнерадостностью, коммерции советник страшно изменился. Постареть, осунулся, даже сгорбился, как мне показалось. Да, в его поникшей фигуре было что-то новое, чужое, что-то сильное, могучее, производившее на меня странное, почти жуткое впечатление.
Он был один. Я спросил о жене его.
— Ушла вперед, — возразил он, но, заметив мое недоумение, пояснил: — Опередила меня, ушла вперед меня, как всегда и во всем. Другими словами — умерла!
На уста мои просились слова искреннего участия, но он тихим, спокойным жестом отклонил их, прибавив:
— Она родилась для высшей жизни, следовало бы сказать.
— Она не верила в возрождение! — заметил я нерешительно и в тоне вопроса.
— Она — нет! Для нее смерть была концом всего, а мелкие понятия о возмездии, о наказании она осмеивала. Она жила, как святая, по душевной необходимости — это было свойство ее натуры. Теперь ее не стало, и думала она о вечной разлуке или не думала — но она все-таки еще здесь. По словам писания: «любовь никогда не иссякает», она здесь, она окружает меня, я ежечасно переживаю это чудо. Откровение это нашло на меня впервые, когда она еще лежала на смертном одре. Глаза ее уже начали мутиться, прекрасное лицо исказилось ужасным, сардоническим смехом… Тогда я наклонился и запечатлел на устах ее долгий-долгий поцелуй. Когда я поднял голову и снова посмотрел на нее, уста ее озарились кроткой, блаженной улыбкой. Той же самой улыбкой, которая так очаровательно ласкала их, когда я, будучи робким женихом, влюбленным, — поцеловал ее впервые… Когда она лежала в гробу и я долго и набожно смотрел на нее, чтобы навеки и неизгладимо запечатлеть в памяти дорогие черты ее, — она вдруг оживилась!.. Я видел это, буду видеть всегда!.. По неподвижному, бледному, как мрамор, лицу скользнуло теплое дыхание…
В продолжение некоторого времени мы молча шли по дороге. Это была та же самая, где несколько лет тому назад произошла моя первая встреча с ним и с его женою.
Вдруг, как бы пробуждаясь от смутных сновидений, он снова начал:
— Разлучены — разлучены временно! Но разлука эта только кажущаяся. В действительности же мы соединены еще крепче, так как образуемой плотью границы больше не существует. Она во мне и вне меня — она парящий передо мной дух. Я иду, ведомый ею. Оттуда, из светлых сфер, в существовании которых она сомневалась, еще будучи пристрастна к земному, она поднимет меня к себе, я стремлюсь к ней, иду за ней — я еще стою у подошвы горы, но с каждым днем делаю шаг вперед — ближе и ближе к пей.
Он остановился, простер руки и в безмолвном восторге уставился в пространство. II тут мне бросилось в глаза нечто удивительное. Я всегда находил между истинно-германским типом лица супругов некоторое сходство. Теперь же лицо его несколько удлинилось, сузилось, казалось тоньше, отчего сходство с покойной еще усилилось. Но еще более внешнего выступало духовное сходство — и такое удивительное, поражающее сходство с преждевременно угасшей, что мне казалось, будто в его глазах светилась ее душа.
Текст издания: журнал «Нива», 1908, № 5. С. 91-92