Моммзен, Теодор, гениальный нем. историк, род. в 1817 г. в Гардинге (Шлезвиг), в семье бедного пастора, учился в альтонской гимназии и в кильском университете, где пристрастился к древним языкам и впервые понял ценность эпиграфики. Вскоре после окончания университета М. получил возможность отправиться в Италию, где он познакомился с нестором римской эпиграфики Бартоломео Боргезе и среди других занятий отдался деятельному собиранию латинских надписей на местах. Материала, собранного в пешеходных экскурсиях, хватило М. на несколько работ, между прочим для книги „Unteritalische Dialekte“ (1850), положившей основу нашим знаниям о старых италийских наречиях. Вернувшись в Германию в 1848 г., М. получил кафедру римского права в Лейпциге, но профессорствовал недолго. Время было неспокойное, политические взгляды М. казались саксонскому правительству весьма непохвальными, и обладал он вдобавок горячим темпераментом. Вышло так, что он провинился и вместе с двумя коллегами был лишен кафедры дисциплинарным порядком (1850). М. перебрался в Швейцарию и два года спустя занимал уже кафедру римского права в Цюрихе. Еще два года спустя он перешел все еще профессором римского права в Бреславль и в 1857 году был приглашен в Берлин профессором римской истории и академиком. Прусское правительство, устроив М. такую блестящую карьеру, не только воздавало должное научным заслугам, но и награждало за политич. пропаганду, которую он совершенно бескорыстно вел в пользу Пруссии.
Основной чертою политич. мировоззрения М. был национализм. Его патриотическое чувство, всегда глубоко-искреннее, порою под влиянием ослепления, принимало формы, дающие врагам повод обвинять его в ненавистничестве („манифест“ его против Франции в 1870 году, выступление против чехов при Бадени и т. д.). Все эти излишества — плод того, что М. жил в эпоху, критическую для Германии, и должен был перестрадать неудачи, через которые прошло дорогое для него дело объединения его родины. Национализмом объясняется и монархизм М. По его мнению, только сильная, единая власть способна была осуществить лежащие перед Германией задачи. Но, будучи монархистом, М. никогда не был поклонником абсолютизма. В „Римской истории“ он прямо заявил, что самая плохая конституция лучше самой совершенной формы абсолютизма, ибо конституционный строй способен к улучшению, абсолютизм же мертв. Прекраснейшим воплощением излюбленной М. формы монархии был Юлий Цезарь, которому он воздвиг такой дивный памятник в III томе „Римской истории“. Современный ему немецкий строй М. отнюдь не считал безупречным, к Вильгельму II относился слегка иронически и, как человек, искренно преданный отстаиваемым принципам, с нескрываемым отвращением относился к тем, кто, под видом служения идее, обделывает мелкие делишки: юнкерам, центру и своим прежним единомышленникам (он, в конце концов, примкнул к „свободомыслящему союзу“ Барта), национал-либералам, предавшим заветы старых вождей.
Главный бог, которому поклоняется M., — наука. Как всякий, кто способен увлекаться общественными делами, он не был замкнутым специалистом в одной области. Его наука — не история, не право, не лингвистика. Он всегда говорит о единстве науки, о том, что специальность должна помогать универсальности, что настоящей разносторонности не противоречит истинная односторонность. Его специальность — наука о древнем Риме. В ней он не имел равного. Он был юристом, историком, лингвистом, эпиграфистом, нумизматом и проч. и так, что в каждой из этих областей он был учителем всех специалистов. Историческ. труды М. распадаются на два отдела. Сначала он написал „Римскую историю“, a потом стал обрабатывать те этюды, которые служили ему материалом для нее. „Этюды“ („Römische Forschungen“, 2 т. 1864/79) интересны тем, что значительно расширяют критические методы, открытые Нибуром (см.) и усовершенствованные Швеглером (см.). Так, к остроумной гипотезе Швеглера о работе, искажающей источники с помощью сознательного творчества, М. прибавил другую, впервые пустившую в обращение мысль о перенесении в отдаленные эпохи римской истории таких явлений, которые разыгрывались гораздо позднее; это — искажение, имеющее политич. подкладку: прошлому приписывают то, чего не было, чтобы создать фальшивые аргументы для настоящего. „Римская история“ („Römische Geschichte“, 3 т. 1854/56; V т. 1885; т. IV не был написан; есть рус. пер.) теперь значительно устарела, особенно после появления итальянск. работ Паиса и Де-Санктиса, но она представляет непреходящую ценность, как единственное по цельности, полноте, выпуклости и пластичности изображение эволюции римского общества. До М. не было такого обзора, в котором нашло бы место все развитие социальных и социально-психических факторов римской истории. Ей вредит в научном отношении и очень содействует в художественном (М. получил однажды литературную нобелевскую премию) ее субъективность, страстное отношение к отдельным лицам и прямолинейная политическая тенденция. V том стоит особняком. Он написан спокойно, и главным материалом для него служил „Corpus inscriptionum Latinarum“ (1877 и след.; продолж.), любимое детище М., на которое он потратил массу труда и времени и которым дал науке драгоценное пособие для изучения императорской эпохи. Для хозяйственной истории Рима М. пустил в обращение еще новый материал: монеты. Его „Römisches Münzwesen“ (1860) — ряд характеристик римского обмена в разные эпохи. He меньше, чем для истории, М. сделал для римского права. Два его больших труда: „Römisches Staatsrecht“ (3 т., 3 изд. 1887/88) и „Römisches Strafrecht“ (1899) могли бы создать громкую славу ученому, если бы каждый из них был его единственной книгой. М. создал обе науки. Деятельность М. едва ли имеет что-нибудь подобное в истории науки. Она поражает не только огромностью, но и необыкновенным богатством творческой мысли. В самой маленькой из его многочисленных (более 1.000 названий) работ есть плодотворные идеи. Каждая из них вносила что-нибудь новое в изучение вопроса. М. ум. в 1903 г. Ему поставлено неск. памятник. Берлинск. академия предприняла издание его мелких работ. О нем см. L. M. Hartmann (1908), по-русски А. К. Дживелегов („Вестн. Евр.“, 1904, X).