Социально-политический строй И. 1. Социальные отношения. И. страна изумительных контрастов и поразительного разнообразия. Кому хочется услышать последний крик XX века во всех областях человеческой жизни и деятельности, личной и коллективной; кто интересуется последними словами европейской науки, искусства, литературы; кого соблазняют чудеса новейшей техники, великие завоевания, сделанные человеческим гением в царстве вековечных тайн природы, огромные успехи в разнообразных отраслях производства; кто хочет наблюдать в непосредственной близости наивысшую степень общественной дифференциации; кого захватывает социальная борьба в самых ее сложных и запутанных проявлениях и комбинациях, — словом, кого тянет на самую вершину современной цивилизации, тот найдет ее в Риме, Милане, Турине, Генуе, в Ломбардии, Эмилии, Тоскане. У кого же явилась потребность уйти подальше от XX века — от автомобилей и классовой борьбы, от рева фабричных гудков и речей политических ораторов, от синематографов и аэропланов, — от всей той искусственной обстановки, создание которой стоило людям тысячелетних усилий, пусть тот удалится в горы, в дикие Абруццы, или южнее, в безводную, сжигаемую солнцем Апулию, или совсем на юг, в систематически встряхиваемую неугомонными подземными силами Калабрию. Если в Риме, Милане, Флоренции и т. д. можно видеть, слышать, всеми пятью чувствами воспринять все то, что человечество создало вокруг себя и чем оно стало в итоге тысячелетий, то здесь, на чистом, нетронутом лоне природы, в какой-нибудь деревушке, в роде Африко или Бова, на почти неприступных отрогах Аспромонте, легко увидеть воочию, чем было человечество несколько веков тому назад: здесь население — первобытные, ничего, кроме своих стад и горных пастбищ, не ведающие пастухи, живущие в землянках, одевающиеся в козьи шкуры, питающиеся овечьим сыром, молоком да изредка, как лакомством, слегка поджаренной мукой и объясняющиеся на мало кому понятной смеси итальянского языка с греческим. И это — не ископаемая окаменелость, лишенная реальной связи с живой современностью, не искусственно сохраняемый музейный экспонат, а органическая часть современной итальянской действительности, в которой не трудно найти и все почти промежуточные ступени той лестницы, по которой человек в козьей шкуре и с пастушьей дубиною в руках добрался до беспроволочного телеграфа Маркони и аэроплана. Целый сложный комплекс причин — этнических, климатических, географических и исторических — привел не только к резкому различию, но во многих отношениях и к прямой противоположности между югом и севером страны. Психология, характер, нравы, обычаи населения, формы и виды его хозяйственной деятельности, система социальных отношений, состав, группировка и деятельность политических партий, — все на юге иное, чем на севере. Но в пределах этих самых севера и юга опять-таки все иное, не только с переходом из области в область, из провинции в провинцию, а даже из одного небольшого ее района в другой соседний, в нескольких километрах расстояния, в зависимости от того, лежит ли тот или другой из соприкасающихся районов ближе к морю, дальше в глубь страны, в равнине или в горах, на той или другой высоте и т. д. Импульсивный, склонный к насилию апулиец во всех отношениях отличается от упорного и мстительного калабрийца или от угрюмого обитателя Базиликаты, в такой же мере, в какой пьемонтец отличается от лигурийца или тосканца. Представляется поэтому чрезвычайно затруднительным и вместе с тем рискованным говорить об И. в общих чертах, ограничиваясь огульными, общими характеристиками, приуроченными к сколько-нибудь значительным ее территориальн. делениям. Средние цифры тут дают только весьма отдаленное, а часто и ложное представление о действительности, равно как и обобщения, за отсутствием одинаково типичного и характерного для всей данной территории, неизбежно должны отражать в себе по преимуществу то, что почему-либо наиболее резко и сильно выступает в какой-либо одной ее части. Необходимо еще считаться с большим недостатком и значительной устарелостью имеющихся данных, особенно статистических. Переписью, произведенной 10 июня 1911 г., этот недостаток должен бы быть устранен, но разработка ее идет так медленно, что пока ею возможно пользоваться только в очень немногих случаях.
Для распределения населения по занятиям, приходится обращаться к переписи 1901 г., которая констатировала увеличение на 12,2%, сравнительно с 1882 г., той части населения, которая извлекает доход из сельского хозяйства. Согласно той же переписи, на каждую тысячу человек экономически-активного населения приходилось: на севере 573 кормящихся от земледелия, в центре — 585, на юге — 580, в островной части страны — 534, а всего в общем — 572. Несмотря на огромный рост фабрично-заводской промышленности, „власть земли“, поскольку ей подвержены все те, которые от нее питаются, остается основным определяющим моментом итальянской жизни. И в высшей степени характерно, что те политические партии, которые, как итальянская социалистическая, еще не совсем давно отворачивались от деревни, как не стоющей внимания и забот, и возлагали свои надежды исключительно на выварившегося в фабричном котле рабочего, теперь уверовали в пророчество Бовио, еще в 1882 г. утверждавшего, что все будет тщетно, пока итальянская деревня не возьмет разрешения социального вопроса в свои руки. И если она не взяла его еще, то, несомненно, начинает брать.
Разделив все население, питающееся от земли, на три основных группы, мы получим следующую картину их взаимоотношения в различных областях страны.
Сельские рабочие, которые в итальянском обиходе, собственно, и называются крестьянами (contadini), составляют, как мы видим, от 20 до 70% населения, извлекающего доход из сельского хозяйства, при чем в островных и южных областях, в одной центральной (Лациуме), двух северных и в части Эмилии имеют преобладающее значение сравнительно с остальными двумя группами. Однако, сама группа сельских рабочих распадается на две существенно различных в классовом смысле категории: на рабочих, a lavore fisso, или obbligati, и на поденщиков, или батраков (giornalieri или braccianti). Первая форма отношений, наиболее часто встречающаяся в Ломбардии, частью в Эмилии, в Кампанье, Базиликате, Калабрии, Сицилии и Сардинии, заключает в себе элементы и натуральной платы за труд и отработочной аренды. Рабочему поручается полная обработка определенного участка земли, и взамен он получает от хозяина дом для жилья, огород, часть урожая с обработанного участка, а местами и небольшое месячное жалованье. От этой схемы имеется в разных местах такая масса отступлений, что, расположив их в определенном порядке, можно получить полную картину постепенного перехода от чистого договора личного найма к чистому беспримесному колонату, от поденщика к съемщику. Однако, уже по своей численности, гораздо большее значение имеет другая катогория — поденщики, которые в Сицилии, Калабрии, Апулии и Лациуме играют даже преобладающую роль в сравнении с другими группами населения. Braccianti — это сельский пролетарий в самом точном смысле этого слова, живущий исключительно продажей своего труда и стоящий к хозяйству, которое у него этот труд покупает, в положении исключительно наемника. Характерно, что, подобно фабрично-заводскому рабочему, он большей частью, а местами — в Апулье, Романье — даже всегда живет в городе, откуда только выходит на сельскую работу и куда после нее возвращается[1]. Подобно фабрично-заводскому рабочему, он страдает от безработицы, от слишком длинного рабочего дня, от плохой оплаты и дурной обстановки своего труда. Естественно, поскольку дело идет об улучшении условий наемного сельского труда, он ни в своих стремлениях, ни в методах и приемах борьбы почти не отличается от индустриального рабочего. Но существенно отличает его от последнего и в то же время сближает его и делает солидарным с предыдущей категорией тяга к земле, стремление выйти из положения наемного батрака и стать в положение самостоятельного сельского хозяина. Методы и приемы, практикуемые с этой целью, по самому существу своему, за некоторыми исключениями, недоступные индустриальному рабочему, видоизменяются сообразно степени сознательности и организованности крестьян (в итальянском смысле) и в соответствии с условиями местной обстановки. В б. Папской области, в Лациуме, Марках, Умбрии и Нижней Тоскане, особенно в провинциях Пизы и Гроссето для безземельного крестьянства, не желающего, а часто и не имеющего возможности жить исключительно продажей своего труда[2], единственным рессурсом являются т. н. usi civici. Феодалы, захватив в свою исключительную собственность обширные земельные пространства, ранее находившиеся в их общем с коммунами владении, оставили за обезземеленным ими сельским населением пользование различными угодиями: посевной землей, пастбищем, водопоем, валежником и т. п., конечно, под условием выполнения известных повинностей в пользу феодала. Однако, такого рода отношения между феодальным владельцем и крестьянами, освященные практикой и обычаем, могли рассчитывать на прочность только до тех пор, пока они представляли какую-либо выгоду для феодала. Когда же феодальные господа, в виду изменения условий экономической конъюнктуры, стали находить их для себя неудобными, то не постеснялись пустить в ход все имевшиеся в их распоряжении дозволенные и не дозволенные средства к тому, чтобы, если не юридически, то фактически свести на нет крестьянское сервитутное пользование. Достигалось это без труда или отгораживанием, т. е. прямым изъятием из крестьянского пользования соответствующего угодья, или же изменением характера угодья, напр., сводкою леса, в котором крестьяне имели право собирать валежник, обращением пахотной земли в пастбище, превращением полей и пастбищ в парки и т. п. В позднейшее время на помощь владельцам пришел т. н. „грабительский закон“ 1888 г. (legge di spogliazione), восполненный законом 1891 г., предоставивший им широкую возможность по собственному желанию совершенно освободиться от сервитутов под условием самого ничтожного вознаграждения крестьян за потерянные права. Десятки тысяч обездоленных крестьянских семей, ища выхода из создавшегося ужасного положения, естественно пришли к сознанию необходимости действовать организованно. На местах сами собою, без внешнего влияния, образовались многочисленные крестьянские лиги, ставившие себе задачей добиться восстановления сервитутных прав. Так как в переговорах с лигистами владельцы редко проявляли уступчивость, то обычными сделались захваты, получившие даже массовый характер в период 1904—1907 гг. и производившиеся при торжественной обстановке: правильно организованной и празднично обставленной процессией, с женами и детьми, лигисты, предшествуемые оркестром, имеющимся в каждой итальян. деревне, и развевающимся знаменем лиги, приходили на спорное угодье, водружали знамя и приступали к соответствующей работе: запашке, уборке травы, сбору валежника и т. п. По мере развития движения крестьяне сознали нецелесообразность изолированности действий местных лиг и необходимость солидарных выступлений по общему плану. Задачу объединения выполнили крестьянские съезды, и движение, на знамени которого написано: „право на обработку земли“ в противовес землевладельческому „праву на землю“, приобрело еще большую силу и размеры. И результаты его уже сказываются и в большей уступчивости владельцев и в постановке на очередь законодательства, долженствующего обеспечить крестьянам „право на обработку“ потребного им количества земли.
На другой путь стало южное безземельное крестьянство. Движение союзов сельскохоз. рабочих („фасший“), долженствовавшее по плану его организаторов быть началом социальной революции, предполагало вместе с тем, конечно, и радикальное решение земельного вопроса. Но начатое в условиях, заранее осуждавших его на полную неудачу, восстание „фасший“ ничего не дало населению, кроме огромного количества жертв. Не видя никакой возможности улучшить свое положение на месте, крестьянство бросилось вон из страны: началась массовая эмиграция за океан. Уменьшение количества рабочих рук скоро вызвало значительное повышение рабочей платы и, таким образом, некоторое улучшение в положении рабочих, оставшихся на месте. Вместе с тем до чрезвычайности уменьшившийся спрос на землю привел к соответствующему понижению съемных цен. Огромное количество земельных участков, прежде дававших доход, теперь оказывается совсем заброшенным. Такое положение вещей должно было поставить в очень трудное положение и латифундиста и среднего и мелкого земельного собственника. Если у латифундиста имеется еще некоторый выход в том, что заброшенные участки он может обратить в пастбища, то у средних и мелких землевладельцев никакого выхода нет. На юге те и другие представляют собою класс, для которого владение землею служит исключительно средством для эксплуатации крестьянского труда. Лично они землей не занимаются и не интересуются ею, а посвящают себя другим занятиям: отсюда, главным образом, пополняются ряды духовенства и всяких других либеральных профессий, особенно адвокатуры; отсюда же большинство чиновников в местных общественных и казенных учреждениях, и потому в их руках вся местная политика. При том положении, которое создано эмиграцией, им остается или лично сесть на землю, для чего у них нет ни уменья, ни знания, ни охоты, или же продать ее. Последнее для них по существу и выгоднее, потому что ее не только охотно, а жадно и за высокую цену покупают… те же эмигранты. Итальянская эмиграция в действительности — только дальний отход на заработки. Поработав за океаном несколько лет, „американец“ возвращается на родину, покупает небольшой участок в соответствии с суммой накопленных сбережений и заводит на нем трудовое хозяйство. Таково в течение последних десяти лет главное назначение тех сотен тысяч лир, которые возвращающиеся из-за океана ежегодно привозят на родину. „Американец“ не только лично работает на своем участке, но и применяет на нем более усовершенствованные системы хозяйства и орудия труда, возводит на нем более совершенные постройки, вместо обычных соломенных шалашей и землянок, наконец, предъявляет совершенно иные требования и к местному управлению и к государству. Происходит настоящий социальный переворот. Этот замечательный процесс, констатированный последней парламентской анкетой, с наибольшей силой обнаруживается в Абруццах, где, благодаря ему, некоторые районы стали совсем неузнаваемы. Но очень силен он также в Калабрии и Базиликате, частью в Сицилии и в горной части Апулии, словом, везде, где почвенные и климатические условия сельскохозяйственной культуры делают предпочтительным мелкое хозяйство. Поэтому в равнинной Апулии, где возможно крупное зерновое хозяйство с широким применением машин, процесс замены безземельного пролетария мелким трудовым собственником идет значительно слабее, но идет он и здесь…
И еще третий путь, при посредстве которого итальянский безземельный батрак пытается сесть на землю, — путь коллективной аренды. Существует два вида ее. Один, наиболее распространенный в Сицилии и Ломбардии, отличается тем, что коллективность ограничивается только моментом найма земли, пользование же ею индивидуально: каждый обрабатывает свой особый, доставшийся ему по разделу, участок. В случае такой аренды мы имеем дело с коллективной помощью батраку, стремящемуся завести собственное хозяйство на съемной земле. Другой вид коллективной аренды по самому существу своих целей и задач осуществим только там, где имеются сильные рабочие организации. Он зародился поэтому в центре итальянского рабочего движения, в Реджио-Эмилии, и оттуда распространился на соседние провинции: Болонскую, Мантуанскую, Моденскую и др. Тут коллективны не только наем, но и пользование. Если развитие коллективной аренды ломбардо-сицилианского типа не встречает особенных внешних преград, то рабочие, стремящиеся к коллективной аренде эмильяно-романьольского типа, наталкиваются подчас на почти непреодолимые преграды. Не говоря уже о конкуренции мелких съемщиков, особенно колонов, одной и самой важной из таких преград является нежелание владельцев сдавать землю рабочим кооперативам, так как возможность вытеснения коллективной арендой частного съема и в то же время сокращение, благодаря ей, числа свободных нуждающихся в работе рук открывает перед частным землевладением далеко не радостную перспективу. Рабочим, добивающимся коллективной аренды, приходится поэтому, в свою очередь, вести трудную и тяжелую борьбу за „право на обработку“ необходимой им земли, и естественно, что взоры их в этой борьбе с особенной настойчивостью обращаются на земли государственные, церковные, принадлежащие коммунам, провинциям, богоугодным заведениям и т. п. учреждениям, и что они все громче и настойчивее требуют от законодателя таких мероприятий, которые облегчили бы им доступ к этим землям.
Обращаясь от пролетарской коллективной аренды к группе единоличных арендаторов и съемщиков, необходимо прежде всего выделить из нее небольшую категорию, по своему классовому положению ближе всего подходящую к группе собственников, именно, категорию наследственных арендаторов, пользующихся правом выкупа арендуемой земли (эмфитевзис). Сколько-нибудь заметную роль такого рода арендаторы играют только в Лациуме (45 на 1.000), в Апулии (11) и Кампанье (10). Несравненно большую роль играет категория, промышляющая, по преимуществу, краткосрочной денежной арендой, наиболее распространенной в Венецианской области, части Эмильянской, в Кампанье и Базиликате. В данную категорию входят и мелкие арендаторы, лично обрабатывающие свои участки (в подавляющем большинстве), и арендаторы крупные, ведущие капиталистическое хозяйство, а иногда и просто пересъемщики. Главную же, основную, категорию рассматриваемой группы составляют мелкие съемщики земли из доли урожая. Такая форма землепользования — mezzadria (половничество), masseria или colonia — очень широко распространена во всех почти областях страны, главным же образом в центральных — Марках, Тоскане, Умбрии и Эмилии. Соответствующая ей группа населения уже в настоящее время является одной из важнейших составных частей в социальной структуре Италии и несомненно стоит на пути к тому, чтобы занять в последней еще более важное и значительное место. Вопреки теории, трактующей эту форму землепользования, как средневековый пережиток, осужденный на исчезновение, количество половников быстро возрастает. На юге это происходит под влиянием той же эмиграции: вздорожание рабочих рук и риск обесценения земли путем превращения заброшенных культурных участков в пустыри послужили для владельцев стимулом к насаждению половничества; в свою очередь и крестьяне, благодаря повышенному заработку на месте и притоку средств извне, из-за океана, получили рессурсы, необходимые меццадру для покупки рабочего скота, орудий, обязательной для половника доли семян и т. д., словом, всего того, что необходимо для половнического хозяйства. В центре страны почти вся та масса культурной земли, которая при посредстве бонификационных — осушительных и оросительных — работ вновь завоевана у природы, заселяется половниками. Во многих местах к системе половничества переходят землевладельцы, которые до того вели собственное крупное хозяйство наемными руками. Вопреки той же теории отнюдь не отстала меццадрия и в смысле сельскохозяйственной культуры: половники не только сами, насколько то от них зависит, вводят всякого рода улучшения и усовершенствования, но часто ради последних ведут упорную и настойчивую борьбу с хозяевами земли, с их косностью или скупостью. Опять-таки вопреки той же теории, предполагающей роковым образом неизбежною массовую пролетаризацию половников, последние заметно богатеют. Из года в год в сберегательных кассах накопляются крупные суммы из сбережений, обыкновенно, по достижении ими известного размера, обращаемых на покупку земли. Происходит не быстрый, но непрерывный процесс превращения колонов в мелких трудовых собственников. Между тем, положение рассматриваемой группы в социальной борьбе весьма осложняется тем, что ей приходится вести таковую одновременно на два фронта. Прежде всего против землевладельца. Условия колоната, довольно разнообразные, часто очень тяжелы для съемщика, не обеспеченного в своем праве и обязанного сверх части продукта (иногда и приплода) еще различными дополнительными повинностями в пользу владельца. Лигам половников, организованным именно с целью борьбы за улучшение условий колоната, уже очень многого удалось достигнуть, в значительной мере благодаря поддержке, оказанной им в данном случае организованным сельским пролетариатом. Но в то же время им приходится выдерживать сильный натиск именно этого самого пролетариата. Одна из важнейших выгод колоната — использование всех сил крестьянской семьи, мужских, женских и детских, находящих разнообразное, а в то же время исчерпывающее приложение в половническом хозяйстве. Но в известные моменты производства одних этих сил бывает недостаточно, и в таких случаях меццадры, избегая найма рабочих, практикуют взаимный обмен услуг, так называемую у нас „помочь“. Рабочие, ища средств против безработицы и в то же время, как то наблюдается в Романье, сознательно и принципиально не желая следовать примеру южных рабочих и искать спасения в эмиграции, потребовали отмены помочи и, следовательно, обязательности для колонов пользоваться наемными руками. Меццадрам пришлось уступить, а так как таким образом существенно увеличились их издержки производства, то рабочие помогли им добиться соответствующей компенсации от землевладельцев. Но рабочие пошли дальше. Когда меццадры, организуясь для того в кооперативы, начали приобретать для собственного пользования молотильные машины, то рабочие потребовали, чтобы меццадры не только впредь отказались от права владеть машинами, признав такое право только за рабочими организациями, но и купленные уже машины передали бы подлежащим рабочим кооперативам. Рабочие, которыми руководили в данном случае марксисты, противники меццадрии, таким образом подписывали ей смертный приговор. Загорелась жестокая борьба, и в конце концов, рабочим пришлось принять примирительную формулу, с самого начала предложенную республиканцами, ставшими на сторону меццадров и увлекшими также за собою значительную часть рабочих республиканцев, именно, формулу, сообразно которой машины должны быть собственностью смешанных кооперативов, составленных из меццадров и рабочих. Знаменательно еще, что меццадры охотно откликнулись на призыв республиканцев — отказаться от тех излишков земли, обработка которых превышает силы их семей, дабы таким образом освободить землю для рабочих, желавших получить ее в пользование на началах коллективной аренды.
Отсутствие детальной статистики землевладения лишает нас возможности точно определить состав третьей из занимающих нас групп населения, т. е. собственников. Приходится ограничиться указанием на наличность огромных латифундий в южных областях, затем в Лациуме, являющемся классической страной латифундий, и местами на севере — в некоторых пунктах Ломбардии и Венецианской области. Под влиянием целого ряда процессов, происходящих в итальянской народно-хозяйственной жизни и часть которых уже была отмечена, эта форма землевладения проявляет бросающуюся в глаза тенденцию к исчезновению. Уже в настоящее время много крупных владений распродано более или менее мелкими участками. Этот процесс пойдет еще быстрее, если будут осуществлены настойчиво требуемые трудовой демократией и уже поставленные на очередь меры против владельцев необработанных и запущенных земель, составляющих большую часть латифундий. В противоположность последним идет быстрый рост, в виду указанных уже причин, мелкого трудового землевладения; по переписи 1901 г. мелких собственников насчитывалось 2.305.795, при чем во мног. областях уже тогда они играли преобладающую роль в сравнении с остальными группами. То, что угнетает их при современном положении вещей, — это фискализм государства, недостаток капиталов и трудные условия сбыта продуктов. В видах улучшения своего положения мелким собственникам приходится вести борьбу также на два фронта: с одной стороны, с данной податной политикой государства, следовательно, и с теми классами, которым такая политика на руку, с другой, с ростовщиком и скупщиком; а так как такую борьбу сколько-нибудь успешно можно вести только организованными силами, то, оставаясь индивидуалистами в деле обработки своих участков, они в то же время охотно входят в состав коллективных учреждений и производств, при посредстве которых достигается то или другое улучшение в их положении. Отсюда — уже около 1.800 организованных ими сельских касс, до 1.500 союзов для оптовой покупки орудий, семян, удобрения и т. п., свыше 1.200 союзов взаимного страхования скота и построек, 600 кооперативных молочных, около 150 товарищеских винных погребов (для выдержки вина) и т. д.
Из всего только что сказанного уже само собою ясно, сколь огромным и в то же время сколь сложным должно быть участие сельского населения в итальянском социальном движении, передовым отрядом которого является индустриальный пролетариат. По данным переписи 11 июня 1911 г., количество лиц, занятых в индустрии, определяется в 2.305.698 чел. Главная масса их — более 1.300.000 — сосредоточена всего в четырех северных областях: Пьемонте, Лигурии, Ломбардии, Венецианской, даже собственно только в пяти-шести провинциях (Новарской, Туринской, Генуэзской, Комской, Миланской, Бергамской); на всем остальном пространстве страны, по крайней мере, в 55 провинциях из 69, индустриальное население совершенно теряется в массе сельскохозяйственного. Если принять это во внимание, то станет понятным, что выдающаяся в социальном движении роль этой группы населения определяется не столько ее численностью. То, что выдвигает ее вперед, — это ее большая способность к организованному действию по сравнению с трудовыми группами сельского населения. Степень организованности тех и других видна из следующих данных:
По характеру своей организации лиги могут быть разделены на три разряда. Так называемые свободные, приписанные к местным камерам труда (в большинстве) или организованные в национальные федерации. Таких „свободных“ лиг — индустриальных 3.964 с 352.978 членами и сельских 2.064 с 286.692 чл. Это — организации, в огромном большинстве руководимые социалистами-марксистами разных толков и следующие директивам Генеральной конфедерации труда. Следует отметить среди них крестьянские организации Романьи, приписанные к особенным республиканским камерам труда, организованным под влиянием конфликта из-за машин. Второй разряд — лиги изолированные, не приписанные ни к камерам ни к национальным федерациям и в огромном большинстве случаев находящиеся вне воздействия Генеральной конфедерации. Таковых лиг индустриальных 376 с 33.747 чл. и сельских 365 с 79.064 чл. Это организации, частью стоящие в стороне от всяких партийных тенденций, в большинстве же случаев связанные с умеренными демократическими партиями. Имеются еще, наконец, лиги католические строго конфессионального характера; таковых индустриальных 363 с 65.629 чл. и сельских 197 с 42.392 чл. Из следующей таблички видно, как между этими тремя разрядами организаций распределяются различные категории сельского трудового населения:
Тут ясно обнаруживается серьезное, не требующее комментариев различие в тенденциях различных категорий. Однако, ничтожное количество мелких собственников и мелких арендаторов в „свободных“, т. е. по преимуществу социалистических и частью республиканских, организациях должно быть в весьма значительной степени объяснено также и тем, что обе крайние партии только два года тому назад впервые обратили надлежащее внимание на эти две важные категории сельского населения, тогда как католики и умеренные партии давно уже приняли на себя роль представителей их интересов и давно уже энергично работают среди них. Между прочим, что касается работы католиков, то заслуживает быть отмеченным, что католические рабочие организации все более и более усваивают себе тактику „свободных“ вплоть до забастовки, раньше исключавшейся самым фактом смешанных организаций (хозяев и рабочих), ныне быстро исчезающих, и что, вместе с тем, смягчается также строгость конфесcиональных требований, предъявляемых к членам таких организаций. Понятно затем, что лиги имеют задачей не только прямую и непосредственную борьбу за интересы своих членов с теми, кто таковые интересы нарушает, но и воздействие на законодательную власть в видах установления норм, эти интересы защищающих. Отсюда — большая важность вопроса об отношении итальянского рабочего движения к политическим партиям. В истории этих отношений поворотным пунктом является моденский конгресс Генеральной конфедерации труда (1908 г.). Начало рабочим организациям в И. положил еще Маццини, под непосредственным воздействием которого созван был первый итальянский рабочий конгресс. Но маццинианское рабочее движение по многим причинам не имело успеха, и то движение, которое мы видим в настоящее время, почти всецело — дело рук социалистической партии. Понятно, почему отношения между последней и классовыми профессиональными (синдикальными) организациями сложились в отношения опеки и попечительства. На моденском же конгрессе эти организации, по крайней мере формально, решительно эмансипируются от партии, так как Генеральная конфедерация с пути революционного социализма, по которому более или менее уверенно, более или менее последовательно шла раньше, сворачивает на путь реформистского синдикализма, основоположниками которого в И. являются проф. Грациадеи и Иваноэ Бономи. Главная конфедерация труда на моденском конгрессе становится на ту точку зрения, что „чистую и искреннюю классовую политику могут делать только классовые организации“, что синдикаты поэтому должны, оставаясь независимыми от политических партий, „сами делать свою политику“; но так как синдикаты для этого еще не вполне созрели, еще недостаточно сильны и не обладают еще необходимым опытом, то пока они „должны пользоваться услугами партий наиболее им дружественных, но не могут и не должны обслуживать эти партии“. При этом, однако, в принятом моденским конгрессом порядке дня сделана была оговорка, поясняющая, что под дружественными партиями, с которыми конфедерация может входить в соглашение, подразумеваются только партии, приемлющие „метод классовой борьбы“. Вместе с тем конфедерация признала исключительно за собою, отняв его у социалистической партии, право обращения к солидарности пролетариата, в особенности же, провозглашения всеобщей забастовки.
Организация трудовых классов имела своим естественным логическим последствием также организацию „хозяев“, которая народилась в 1910 году в виде „Национальной конфедерации промышленности“, объединившей 19 хозяйских организаций, в составе которых числится 1.900 предприятий, дающих работу 250.000 рабоч. Но в виду отмеченных уже особенностей страны, организация хозяев получила наибольшее развитие в области сельского хозяйства. На 1 января 1912 г. такого рода организаций насчитывалось 48, из них 23 местных и 7 провинциальных, направленных по преимуществу против батрацких лиг, и 11 организаций, имеющих специальной задачей борьбу с крестьянскими лигами. Объединяет эти организации междупровинциальная федерация, заседающая в Болонье, т. е. там же, где имеет свою резиденцию объединяющая крестьян и батраков „национальная федерация земледельческих рабочих“. Хозяйская федерация имеет свой орган „Bolletino federale agrario“, заведует организованной ею кассой взаимопомощи хозяев на случай забастовок и содержит штат пропагандистов, главной задачей которых является привлечение на сторону аграриев мелких собственников и арендаторов. Конечно, подобно рабочим организациям, и хозяйские имеют задачей не только прямую и непосредственную борьбу с притязаниями рабочих и крестьян, но и воздействие в интересах хозяев на правительственную и законодательную власти. В целях такого воздействия в Риме функционирует „политическое бюро федерации“, через посредство которого федерация руководит парламентской группой аграриев и сносится с правительством и министрами. Само собою разумеется, что успешность воздействия на государственную власть той или другой из борющихся сторон и та позиция, которую эта власть занимает по отношению ко все более нарастающей и развивающейся социальной борьбе, определяются прежде всего политическим строем страны, конечно, в свою очередь эволюционирующим в соответствии с эволюцией ее социального строя.
2. Политич. и администрат. строй. Формально политический строй современной И. определяется пьемонтским Статутом Карла Альберта (1848 г.), превращенным при указанных уже выше условиях в основной закон объединенной И. В качестве статута октроированного, он обладает всеми худшими недостатками подобного рода конституций, обыкновенно имеющих задачей не столько установление народного верховенства, сколько возможно большее ограждение и обеспечение прав короны. Но те обстоятельства, при которых сложилась нынешняя итальянская монархия и в силу которых монархический режим оказался в необходимости вести систематическую борьбу за свое существование, привели в конечном итоге к тому, что установленный порядок, оставаясь незыблемым на бумаге, в действительности подвергся ряду изменений, делающих его более соответствующим началам истинного народоправства. Статут устанавливает (ст. 2) „правительство монархическое и представительное“, при чем назначение на государственные должности, в том числе и министров, предоставлено исключительно усмотрению короля (ст. 6); в действительности же, очень быстро и прочно установилась система чисто парламентарная. Законодательная власть, согласно ст. 3, „выполняется коллективно королем и двумя палатами: сенатом и камерой депутатов“, при чем сенат, т. е. верхняя палата, составляется исключительно из членов, пожизненно назначаемых королем в неограниченном числе из среды указанных в Статуте (ст. 33) определенных категорий (всего 21) лиц, которые могут быть сгруппированы в следующие четыре класса: 1) высшие чины духовной, военной и гражданской бюрократии, 2) бывшие депутаты, 3) ученые и 4) крупнейшие собственники[3]. Кроме того, в состав сената входят по закону все принцы королевского дома. Очевидно, что при такой организации законодательной власти королю принадлежит не треть, а две трети ее. В действительности же, такая организация верхней палаты, делающая ее эманацией министерства, следовательно, правящего большинства нижней палаты, быстро привела к тому, что сенат, как политический фактор, почти не существует. И в 1910 году, когда министерство Луццатти задумало было реформировать сенат, введя в него выборный элемент, этому решительно воспротивились социалисты, основательно опасаясь, что сенат, получив самостоятельную опору в антидемократических слоях населения, станет очагом реакции. — В качестве главы исполнительной власти, король пользуется бесконтрольным правом объявления войны, равно как заключения мирных, союзных, торговых и друг. договоров, сообщая о последних палатам только в том случае, если „интерес и безопасность государства то позволят“ (ст. 5); в действительности же, войны 1854, 1859, 1866, 1889 гг., об ауторизации которых парламентом правительство просило каждый раз, явились тем рядом прецедентов, опираясь на который оппозиция могла вполне основательно обвинять нынешнее правительство в нарушении прав народного представительства, без ведома и согласия которого затеяна была триполитанская война. Наконец, невыгоды и даже опасности, с которыми стало сопряжено прямое столкновение короны с народным представительством, привели к исчезновению королевского veto: предусмотренное ст. 7 Статута утверждение законов стало простой обязательной для короля формальностью. У короны не было разумных оснований вести борьбу за свое право veto, когда в его распоряжении имеются другие более мягкие и менее раздражающие средства для устранения неприятных ей законопроектов, как отсрочка и роспуск палаты депутатов. — Понятно, что эволюция народного представительства, воплощаемого в палате депутатов, должна была совершиться в прямо противоположном направлении: расширился его базис и увеличился объем его компетенции, фактически вышедшей за те пределы, которые намечены были Статутом. Одновременно с дарованием конституции, Карл Альберт издал избирательный закон, который должен был действовать временно, впредь до замены его законом, принятым палатами. Однако, временный закон этот, предоставлявший избирательное право ничтожной горсти наиболее состоятельных граждан, просуществовал 33 года. Только после того, как основанная в 1879 г. Гарибальди Лига итальянской демократии, поставившая себе целью добиться всеобщего избирательного права, а затем и созыва учредительного собрания, — после того, как эта Лига развила в стране огромную агитацию, проведен был через палату в 1882 г. новый избирательный закон, сразу повысивший число избирателей с 620 т. более чем до двух миллионов. Закон этот, действовавший до 1912 г., имел тот существенный для страны со слабо развитым народным образованием недостаток, что ставил основным условием избирательного права известный уровень грамотности. Благодаря этому требованию, лишенными избирательного голоса оказывались около пяти с половиною миллионов совершеннолетних граждан. В 1911 г. в то время, как в тайне от итальянского народа делались последние приготовления к триполитанской войне и можно было опасаться, что объявление ее не встретит одобрения итальянской демократии, Джолитти, всегда упорно восстававший против избират. реформы, поднес стране сюрприз в виде законопроекта о „почти всеобщем“ избирательном праве, который и стал затем законом 30 июня 1912 г. Теперь все прежние ограничения избирательного права остаются в силе только для граждан в возрасте от 21 до 30 лет; от граждан же, достигших тридцатилетнего возраста, равно и от не достигших его, но отбывших воинскую повинность, уже ни ценза ни грамотности не требуется; для них избирательное право стало всеобщим. Таким образом, количество избирателей возросло с 3.247.722 до 8.635.148. Вместе с тем, законом 30 июня 1912 г. устранен один из существенно антидемократических принципов Статута, которым категорически воспрещается (ст. 50) выдача какого бы то ни было вознаграждения за выполнение депутатских обязанностей: буква статута сохранена, но отныне депутаты будут получать 6.000 лир в год в возмещение расходов на почтовую корреспонденцию и т. п. При более широкой демократической базе и при более демократическом составе, народное представительство, вероятно, быстрее пойдет в направлении тех завоеваний, которые им уже сделаны. Среди них наиболее важным является расширение инспекционного права палаты. Кроме права вопросов и запросов, практика еще утвердила за нею очень широкое анкетное право, не предусмотренное конституцией. Тут идет прежде всего ряд парламентских расследований по вопросам выборным, обусловленных необходимостью для парламента иметь достаточный материал для суждения о правильности или неправильности подлежащих его утверждению выборов. Затем, за последние десять лет произведен еще ряд другого рода анкет, сыгравших большую роль в политической, общественной и экономической жизни страны. Таковы анкеты, имевшие задачей устранение разного рода хищений и злоупотреблений: в 1908 г. парламентское следствие посадило на скамью подсудимых и повело к осуждению министра народного просвещения Нази; в 1913 г. закончена и обсуждается палатою анкета о постройке Дворца Правосудия, долженствующая посадить на скамью подсудимых ряд подрядчиков, чиновчиков и политических деятелей. Затем идут парламентские обследования различных отраслей государственного управления. Последнего рода анкетам правительство особенно долго и настойчиво противилось. Но уступить ему пришлось как раз в вопросе о парламентском обследовании тех отраслей, по отношению к которым корона поставлена в наиболее независимое от народного представительства положение, именно, ведомства военного и морского. Возможность уменьшения военных кредитов или даже совершенного отказа в них — аргумент слишком сильный, чтобы правительство могло устоять против него. Единственное, чего ему удалось добиться, — это введения в состав парламентской анкетной комиссии также членов от правительства. И те огромные улучшения, которые в течение последних шести-семи лет введены в армии и флоте, являются, именно, результатом парламентского обследования их. Отметим, наконец, огромной важности анкеты по вопросам социально-экономическим, как аграрная анкета, обследование торгового мореходства или последнее, закончившееся в 1911 г. и упомянутое уже выше, обследование положения южноитальянского сельского населения. Рядом с расширением власти парламента получает большое значение практическое расширение понятия парламентского иммунитета. Кроме личной депутатской неприкосновенности, обеспечиваемой ст. 45 Статута, практика создала еще иммунитет реальный, иммунитет самого помещения парламентского, в которое не только полицейские, но и судебные власти получают доступ не иначе, как с разрешения самой палаты или ее президента. Создалось своеобразное парламентское право убежища, и были случаи, когда депутаты, которым в промежутке между сессиями грозил арест, избегали его, поселившись в помещении парламента. Обращаясь от народного представительства к правам самих граждан, к свободам, мы увидим, что итальянская конституция совсем не знает свободы совести. Наоборот, ст. 1 Статута гласит, что „религия католическая, апостольская, римская — единственная религия государства, другие культы, ныне существующие, терпимы сообразно с законом“. Возможность возникновения или проникновения в страну новых культов (после 1848 г.), даже только в качестве „терпимых“, совсем не допускается. В действительности же, в Италии установилась абсолютная свобода совести[4]. Конституция совсем не упоминает о праве союзов, практика же истолковала это умолчание, как абсолютную свободу граждан составлять организации не только без разрешения (концессионный порядок), но и без ведома власти (явочный порядок). Абсолютная свобода организаций в такой мере вошла в нравы и привычки, в плоть и в кровь итальянского народа, что самые героические усилия реакционного правительства — в министерство Пеллу̀ — ограничить эту свободу оказались бесплодными. Именно в тот реакционный период итальянской истории с необычайной яркостью обнаружилось, какой могучей гарантией политической свободы является право союзов и в какой огромной степени одна свобода союзов способна восполнить недостаток всех других свобод. — Относительно свободы печати Статут упоминает в выражениях, в высшей степени характерных для такого рода конституций. „Печать, — гласит ст. 28, — будет свободна, но закон подавит ее злоупотребления“. В итальянской обстановке угроза, заключающаяся в этой статье, придушить печать под видом борьбы с злоупотреблением ею — оказалась неосуществимой. Наоборот, закон Сакки (1906 г.) снял с нее последние путы, уничтожив предварительный арест произведений периодической печати и допустив только конфискацию их не иначе, как по вступившему в законную силу судебному приговору.
Параллельно с (частью юридической, а главным образом фактической) эволюцией политического строя идет медленное, но неуклонное преобразование административного строя. Те условия, при которых сложилась современная И., всего менее способны были благоприятствовать системе управления, построенной на децентрализации и широкой местной автономии. Молодая монархия всего больше боялась федералистских и сепаратистских стремлений, естественно искала спасения в централизации и „сильной власти“ и потому построила все внутреннее управление по французскому образцу. Интересно, что на стороне централизаторских и бюрократических тенденций правительства оказались в данном случае представители южных областей, боявшиеся, что при широкой местной автономии юг лишится возможности получить из общих государственных средств ту материальную помощь, в которой нуждался и на которую рассчитывал. Во всяком случае, новый порядок вещей оказался для некоторых областей шагом назад, особенно для областей, находившихся под австрийским владычеством, которое рядом с политическим гнетом очень бережно относилось к местным свободам. Вместо живых и жизненных, исторически сложившихся областей, в основу административного деления страны положена была искусственная и произвольная провинция, в свою очередь распадающаяся на еще более искусственные и произвольные исключительно бюрократическое значение имеющие округа и участки и, наконец, на коммуны, — единственный живой и жизненный организм в этой системе. Во главе провинции, в качестве „сильной власти“ и „хозяина“, поставлен был префект. Местное самоуправление — коммунальное и провинциальное — и без того чрезвычайно стесненное в свободе своих действий мелочной регламентацией закона, было отдано под надзор и опеку частью лично префекта, частью председательствуемой им провинциальной административной управы. Однако, французский бюрократически-централизованный тип организации местного управления не долго удержался здесь в своей первоначальной чистоте. В другом месте (см. городское самоуправление, XVI, 9/27) уже было отмечено, в какой мере итальянский муниципальный строй опередил французский в своей эволюции в направлении к истинному самоуправлению. Целым рядом особых специальных законов, удовлетворяющих нужды отдельных провинций — Калабрии, Апулии и др. — и даже отдельных городов — Палермо, Рима, Неаполя и др. — в значительной мере исправлен тот вред, который принесен был стране игнорировавшею местные особенности шаблонно-единообразною организацией внутреннего управления. Знаменательна та, не столько юридическая, сколько фактическая, перемена, которая произошла за последние 12 л. в положении, роли и значении префекта. Он все еще остается всевластным „хозяином“, творящим „дурную и хорошую погоду“, не останавливающимся перед беззаконием и произволом, особенно в роли правительственного избирательного агента, но все это — только там, где население, неся тяжелые последствия многовекового деспотизма, продолжает, как на юге, коснеть в невежестве, не организовано, не сознает и не умеет отстаивать своих прав, не возмущается произволом и даже само часто ищет в нем опору для своих притязаний. На севере же, там, где население сознательно, организовано, политически развито, где оно научилось упорно и настойчиво бороться за свое право, где сильны демократические политические партии, — там ныне префект только строгий хранитель закона и земского мира, там он нередко выступает даже в качестве беспристрастного арбитра в конфликтах, сопровождающих социальную борьбу. Нужно заметить, что в деле упорядочения внутреннего управления, в особенности же, в отношении более широкого применения начал самоуправления, крупную роль сыграло то обстоятельство, что в защиту местной автономии энергично выступили сами местные самоуправления. В 1901 г. учреждена была „ассоциация итальянских коммун“, поставившая себе целью „завоевание коммунальной автономии“ путем, во-1-х, организации коммун ради „солидарности в защите муниципальных свобод“, во-2-х, агитации в печати, на митингах, воздействия на парламент, наконец, в-3-х, прямого противодействия коммун нарушающим интересы местного самоуправления мероприятиям. В состав ассоциации теперь входит более двух тысяч коммун, в том числе 7 крупнейших итальянских городов (с населением более 200 тыс.) и около 250 наиболее мелких (с населением менее 1.000 чел.). Следуя примеру коммун, три года тому назад однородную ассоциацию образовали и провинции. В стране, которая в течение веков жила „не политической, а муниципальной жизнью“ и где население привыкло ставить во главу угла и на первый план свои местные интересы, естественно, что эти последние оказывают большое влияние на политическую жизнь страны. В большинстве случаев выбор того или другого депутата в парламент решается не столько его партийной программой, сколько отношением его к тем или другим местным вопросам. Мало того, самые партийные программы существенно меняются в соответствии с местными условиями. Социалисты в Реджио-Эмилии очень мало похожи на социалистов римских, точно так же, как республиканцы в Романье существенно отличны от республиканцев неаполитанских и т. п. Эта тесная связь парламентских партий и групп с местной жизнью неизбежно приводит к столь же тесному взаимоотношению между политикой и местным самоуправлением. И деятельность последнего в такой же, если даже не в большей мере, чем деятельность правительства и законодательных учреждений, определяется взаимоотношением входящих в его состав партийных групп. Групп же этих становится все больше, благодаря той непрерывной дифференцировке, которой подвергаются итальянские политические партии, демократические, в особенности.
3. Политические партии. После 1882 г. к двум историческим делениям, правой и левой, прибавляется, выделяясь из последней, крайняя левая. Последняя, представлявшая собою на первых порах одну компактную массу, постепенно распадается на радикалов, социалистов и республиканцев. Почти одновременно происходит раскол в среде республиканцев, распадающихся на две особых партии: итальянскую маццинианскую и национальную республиканскую. Позднее из социалистической партии изгоняются синдикалисты, а затем триполитанская война снова раскалывает социалистическую партию, из которой исключаются правые реформисты, образующие свою особую партию. Накануне такого же раскола и по одинаковым основаниям стоит и республиканская партия, сохраняющая пока свое единство, только благодаря героическим усилиям своих руководителей. Наиболее характерное в эволюции, переживаемой итальянскими партиями, — это их постепенное вовлечение в орбиту существующего политического строя, откуда, главным образом, и возникают поводы для раскола. Таким образом, радикалы, бывшие республиканцами, сделались ныне монархической и правительственной партией. Таким образом, реформистская партия возникла именно в силу образовавшегося в среде социалистической партии сильного течения в пользу сотрудничества с буржуазным и монархическим правительством. Даже синдикалисты не удержались на своей позиции исключительно „прямого действия“; они теперь усердно стремятся к завоеванию муниципалитетов и даже имеют одного представителя в парламенте. На абсолютно непримиримой точке зрения, кроме анархистов, остается теперь только итальянская маццинианская партия, совершенно отвергающая нынешний монархический режим, не допускающая участия своих членов ни в парламент, ни в местном управлении и признающая только революционные методы действия. Существует, впрочем, еще бойкотистская правая партия — католическая. Папской энцикликой non expedit участие католиков в политических выборах признано допустимым не иначе, как в исключительных случаях и с разрешения духовной власти, так как нормальное участие в конституционной жизни страны было бы равносильно признанию действующего строя, следовательно, отрицанию папских притязаний на Рим и светскую власть. Это не значит, конечно, что католики не участвуют в политической жизни и не ведут политической борьбы. В действительности, католическая партия самая влиятельная в стране, своей деятельностью определяющая деятельность почти всех остальных конкурирующих с нею партий. Но деятельность ее сосредоточена на местах в местном самоуправлении, почти всецело ею завоеванном и имеющем, как мы знаем уже, большое влияние на политическую жизнь страны. И борьба с клерикализмом поэтому перенесена в местное самоуправление, где она в последние шесть-семь лет успешно ведется „народным блоком“, т. е. блоком партий радикальной, социалистической, республиканской и, частью, конституционно-демократической. Конечно, время от времени, клерикалы принимают участие и в политических выборах, во всех тех случаях, когда такое их участие может дать перевес умеренным и ретроградным элементам и спасти тот или другой избирательный участок от „социалистической или республиканской опасности“. Но попадающие в парламент католики не выступают там в качестве таковых, не образуют там особой группы, а прячутся в составе других, близких им по духу, парламентских групп. Впрочем, католики принимают уже открытое и в высшей степени энергичное участие в выборах 1913 г. на основе нового избирательного закона, и И. стоит, повидимому, накануне образования открытой католической партии, чего давно уже желали бы в интересах ясности и определенности положения крайние партии. Заслуживает еще внимания то влияние, какое оказало на политические партии, в смысле эволюции их программ и их тактики, все усиливающееся выступление народных масс на арену политической и социальной борьбы и все возрастающая поэтому для партий необходимость искать в них прочной опоры. Таким образом, итальянская социалистическая партия, строго марксистская по своему генезису, выступив в качестве партии исключительно пролетарской, принимает на себя защиту интересов и крестьян, и ремесленников, и средней и мелкой буржуазии, наконец, даже в особенности, чиновников и той огромной и разнородной армии, которая обслуживает правительственные и общественные — коммунальные и провинциальные — учреждения. Понятно, что из этих же разнообразных групп населения, часто ничего пролетарского в себе не заключающих, социалистическая партия черпает также контингент своих приверженцев и последователей. Таким расширением своей социальной базы социалистическая партия нанесла сильный удар республиканской, из среды которой сама вышла. По характеру своего учения — маццинианского — эта последняя партия должна была объединить в себе рабочих, ремесленников, среднюю и мелкую буржуазию. Целый ряд причин, а в особенности, сосредоточение всего внимания республиканской партии на моменте политическом, при полном почти игнорировании момента социального, — все это привело к тому, что республиканская партия почти совсем потеряла связь с трудовыми массами и, казалось, осуждена была на совершенное исчезновение. Однако, энергичной переменой курса она не только возвращает себе свои прежние позиции, но даже завоевывает ряд новых. Стремясь подвести под себя широкую и прочную социальную основу, она эволюционирует и в своем учении, вплоть до отрицания частной собственности и до коллективизма (левое крыло), и в своей тактике, принимая на моденском съезде Генеральной конфедерации „метод“ классовой борьбы. Кроме мелкой и средней буржуазии, республиканская партия опирается уже теперь на обширные кадры крестьянского населения, особенно, в Романье, и на значительное количество профессиональных организаций, через посредство которых оказывает посильное влияние и на Главную конфедерацию труда. Уход средней и мелкой буржуазии в ряды социалистической и республиканской партий лишил естественной социальной основы партию радикальную, оставшуюся поэтому теперь почти исключительно партией чиновников и людей либеральных профессий, — партией офицеров без армии. В поисках последней представитель радикальной партии на моденском конгрессе также изъявил готовность принять метод классовой борьбы, но это принятие по самому существу дела могло быть только чисто словесным, так как за радикальной партией нет почти никаких профессиональных организаций, которые могли бы этим методом пользоваться. То, что дает силу и значение этой партии, — это наличность в ее составе крупных интеллектуальных сил и ее положение правительственной партии. — На трудовых же массах не безуспешно старается основать свою мощь и католическая партия, в лице демо-христиан. Связь между церковью и народом устанавливается не духовная только, на большую прочность которой нельзя при современных условиях надеяться, а чисто материальная. Энцикликой папы Льва XIII (Rerum novarum) кладется начало деятельности, гигантское развитие которой рисуется следующими данными. Из 1.900 сельских касс, бывших в И. в 1911 г., в 1.303 хозяевами были клерикалы. По данным о 700 кассах, их оборот определяется слишком в 50 миллион., вкладов в них состояло почти 40 миллион. и в ссудах числилось более 30 миллион. Кроме того, в распоряжении клерикалов в том же году находилось: 83 рабочих кассы, 31 народный банк, около 580 разного рода кооперативов почти с 51 тыс. членов, в том числе 487 сельскохозяйствен. кооперативов, 250 потребительных, 57 трудовых и т. д. 800 католических обществ взаимопомощи выдавали ссуды в случае болезни — 99%, на лечение — 15%, родильницам — 6%, на случай инвалидности — 33% и т. д. Наконец, 261 католич. организация занимались взаимным страхованием скота, а 62 — взаимным страхованием от огня. Если добавить сюда еще членов упомянутых уже выше католических рабочих лиг, то окажется, что к услугам католиков в их организациях имеется армия в 350 тыс. челов., в том числе около 50 тыс. женщин. И вся эта армия управляется особой клерикальной главной конфедерацией труда, каковою является „Экономико-социальный союз католиков И.“, устав которого утвержден святым престолом 15 февраля 1911 г. и задача которого, как она определяется во 2-м пункте устава, „руководить всею социальной и экономической деятельностью итальянских католиков в соответствии с католическими доктринами и с инструкциями св. престола“, от которого зависит и самое назначение президента союза.
По мере того, как заполняются социальным содержанием программы и тактика политических партий, соответственным содержанием заполняется и деятельность тех учреждений, за овладение которыми партии борются. Понятно, почему итальянские муниципатитеты в последние годы так энергично выступили на путь социальных мероприятий. На этот путь стало теперь в И. даже, казалось бы, мертворожденное провинциальное самоуправление. На тот же путь, наконец, как указано уже было, стало и итальянское законодательство. Но в итальянской парламентской жизни партии далеко не играют той роли, которую они должны были бы играть в условиях нормально функционирующего парламентаризма. Здесь правительство не партийное, а совершенно от каких бы то ни было партийных программ независимое и опирающееся на искусственное большинство, составленное из людей разных политических воззрений, совершенно несогласных между собою, но готовых по разным соображениям поддержать данное правительство. В этом большинстве и социалисты, полагающие, что всякий другой, кто мог бы прийти на место Джолитти, был бы менее удобен или более опасен для интересов пролетариата. Тут и клерикалы, знающие, что это правительство не примет мер и не проведет законов, которые, отвечая антиклерикальному настроению населения, могли бы серьезно повредить их интересам. Тут и консерваторы всех видов и родов, знающие, что, при всей своей формальной готовности проводить социальные реформы, это правительство не сделает ни одного шага, который в каком-либо смысле мог бы ослабить данный социальный или политический строй, и что, наоборот, вся его реформаторская деятельность направлена на возможно большее укрепление этого строя, на устранение всех опасностей, которые грозят ему с какой бы то ни было стороны. Тут, наконец, масса совершенно безразличных в политическом смысле депутатов, явившихся в парламент исключительно с целью голосовать за правительство и взамен получить какие-нибудь блага — порты, дороги и. т. п. — для тех местностей, от которых посланы. Поскольку итальянское правительство является, по определению Маджиорино Феррариса, правительством парламента, а не страны, оно может вполне довольствоваться покорно следующим за ним, не дебатирующим, а голосующим большинством. Но интересы того режима, охрана и укрепление которого лежит на правительстве, требуют еще, чтобы режиму создана была надлежащая опора в стране, в массах населения. Отсюда — постоянное балансирование правительства между социалистами и клерикалами, — двумя партиями, в наибольшей мере опирающимися на массы. Делая социалистам ряд уступок в области рабочего законодательства, правительство в случае признаков серьезного наступления „социалистической опасности“, как то было во время всеобщей забастовки 1903 г., имеет в запасе резервную клерикальную армию, при посредстве которой и устраняет опасность, как это оно и сделало во время выборов, последовавших за указанной всеобщей стачкой. Наоборот, когда ему нужно сплотить вокруг монархии демократические элементы страны, имеется про запас „клерикальная опасность“, при возникновении которой даже ярые противники династии становятся под ее знамя. Последняя, сюрпризом данная избирательная реформа и является таким маневром, правильно рассчитанным на то, что даже недовольная триполитанской авантюрой часть итальянской демократии станет на сторону режима перед явно и несомненно возникшей в никогда еще не бывалых размерах клерикальной опасностью.
Только что сказанным объясняются и характерные особенности итальянского социального законодательства. Все это отрывочные мероприятия, в которых явно сказывается отсутствие общего руководящего начала и которые не менее явно свидетельствуют о том, что из очередных социальных реформ предпочтение отдается не тем, которые наиболее настоятельны, а тем, которые ничего „не стоят“, не требуют никаких затрат, хотя триполитанская война и обнаружила в государственном казначействе огромные денежные запасы. Впрочем, итальянское правительство не останавливается и перед крупными затратами, когда дело идет об устранении возможного взрыва и нарушения порядка раздраженными рабочими массами, или же когда такая затрата может послужить на пользу режиму. Отсюда расход более, чем в 300 миллион. лир на общественные работы, для того, чтобы занять безработных. Отсюда, как то установила парламентская анкета по поводу Дворца Правосудия, даже незаконное расходование государственных средств, только бы обеспечить „порядок“, которому могла бы угрожать группа недовольных рабочих. Отсюда же в значительной мере то энергичное содействие правительства кооперативному движению, начало которому положил еще Гумберт I. Огромные казенные подряды и поставки (вплоть до сооружения и эксплуатации железных дорог), которые охотно, даже преимущественно, сдаются в И. кооперативам, представляют собою главнейшую из причин, в силу которых кооперативное движение в И. получило такое необычайное развитие, какого нельзя встретить ни в какой другой стране. Но у этого движения оказалась изнанка, которую резко обнаружила триполитанская война. Те казенные подряды и поставки и другого рода выгоды, которые предвиделись для коопераций и даже заранее прямо были обещаны им в имеющей быть завоеванной стране, — вот источник того, столь поразившего всех, не только безразличия, но даже прямого сочувствия колониальной авантюре, которое на этот раз, вопреки всем своим традициям, явили в значительной своей части итальянские трудовые массы. Тем не менее состав парламента постепенно все более демократизируется. И особенно сильно, естественно, содействовала этому последняя избирательная реформа. Из общего числа депутатских мест в палате получили:
| Партии: | На выборах: | ||
|---|---|---|---|
| 1904 г. | 1909 г. | 1913 г. | |
| Либералы | 415 | 382 | 318 |
| Католики | 3 | 16 | 24 |
| Радикалы | 37 | 45 | 70 |
| Республиканцы | 24 | 24 | 16 |
| Социалисты | 29 | 41 | 80 |
- ↑ Любопытная деталь: в Романье у каждого рабочего и работницы имеется велосипед, на котором он утром выезжает на полевые работы, и вечером возвращается на городскую квартиру.
- ↑ Которого на месте, в виду запущенных обширных латифундий, и продать некому.
- ↑ На 1 января 1913 г. в сенате состояло: чинов высшей и гражданской бюрократии — 105, бывших депутатов — 142, ученых — 48, крупн. собственников — 66.
- ↑ Самое значение католической религии, как религии государственной, уничтожено т. н. „законом о гарантиях“, 13 мая 1871 г., устанавливающим прерогативы папы и регулирующим отношения между церковью и государством.