Дети, в юридическом смысле, суть лица, стоящие к родителям, вместе со своим потомством, в отношении родства, которое называют родством по прямой линии и отличают от родства в боковых линиях тем, что это последнее определяется не непосредственным происхождением одного лица от другого, a происхождением двух или нескольких лиц только от общих им предков. Таким образом, точкой отправления для понятия, означаемого словом „Д.“, служит физиологический акт рождения и проистекающее отсюда отношение прямого родства; a так как с этим актом и его последствиями связана социальная функция продолжения человеческого рода, то само собой понятно, что Д. и их личные и по имуществу отношения к родителям и третьим лицам делаются с самых ранних, удостоверенных историей, стадий общественного развития предметом юридического регулирования. Это регулирование надо различать в отношении к законным, т. е. рожденным в браке, и незаконным, или внебрачным Д.
I. Законные дети. На той ступени общественного развития, которую характеризуют обыкновенно господством „беспорядочного полового сожития“ и полиандрии (см. брак), едва-ли можно говорить об юридическом регулировании, и все, что мы знаем об этой стадии развития, позволяет нам утверждать, что, вследствие неизвестности отца, помимо его собственного признания себя таковым, в это время не существует, в общем, иного родства, кроме родства по матери, и, вследствие отсутствия какой бы то ни было постоянной связи между мужчиной и женщиной, здесь не может быть речи ни о семье, в современном смысле этого понятия, ни о различии между рожденными в браке и внебрачными, или законными и незаконными Д. Только с образованием семьи, предполагающей более или менее продолжительное и приближающееся к нашему представлению о браке сожительство мужчины и женщины, муж делается главой семьи и ее центром, как в нравственном, так и в юридическом смысле: к нему приурочивается все, что представляется наиболее существенным в семье и ее составе — жена, Д., рабы, крепостные и почти все имущество. Отсюда возникает, с одной стороны, новое понятие родства, противоположное предшествующему и основанное на происхождении от отца или, вообще, предков по мужской линии, и, с другой — новый институт отцовской власти.
Родство по отцу, называемое агнатическим и составляющее основу патриархальной семьи, исключает сначала родство по матери, именуемое когнатическим, но потом занимает лишь преобладающее над этим последним положение, как в древнеримском, так и в средневековом германском и славянском праве. В заключительной стадии развития римского и европейского права то и другое родство уравниваются в своих юридических последствиях, и когнатами называют теперь всех кровных родственников безотносительно к тому, ведут ли они свое происхождение по отцовской или материнской линии. Различие между римским и европейским правом сводится здесь к тому, что римляне называли агнатами только подчиненных одной и той же отцовской власти лиц, все равно, как бы ни устанавливалось это подчинение: рождением, браком или усыновлением, — между тем как европейское представление об агнатическом родстве отвлекается от отцовской власти и основывается исключительно на происхождении от предков по мужской линии. Но и это представление удерживает в современном праве свое юридическое значение только при наследовании семейным фидеикомиссам, нашим заповедным имениям и майоратам, ленным и родовым имуществам в Германии и, особенно, в вопросах престолонаследия. Во всех других случаях агнатическое родство слито теперь с когнатическим.
Что касается отцовской власти, то корень ее лежит во власти мужа над женой: муж — господин жены, потому что он ее захватил или купил, и поэтому же он — господин и ее Д. На этом основании и юридическое положение Д. в патриархальной семье определяется сначала не столько рождением их в браке, сколько подчинением жены власти мужа. Древнегерманское право принимало, напр., за правило, что при похищении жены, стоявшей под властью мужа, и рождении у нее ребенка, которого он не мог быть отцом, этот ребенок оставался подчиненным его власти, тогда как над собственным ребенком, рожденным женой, не стоявшей под его супружеской властью, он не имел и отцовской власти. Дальнейшими иллюстрациями к тому же положению могут служить и другие нормы права различных арийских и семитических народов: ребенок женщины, вступающей в брак беременной не от своего мужа, признается ребенком этого последнего; бездетный брак обязывает жену к половой связи с братом мужа или другими его родственниками для доставления семье наследника; в тех же видах, при бездетной смерти мужа, вдова вступает в брак с братом умершего мужа (левират) и т. д. Сюда же следует отнести и известное положение римского права, реципированное почти всеми европейскими законодательствами и формулированное словами: pater est quem nuptiae demonstrant, т. e. отец — тот, на кого указывает брак. И хотя как в римском, так и в современном праве это положение мотивируется с достаточным основанием невозможностью точного доказательства происхождения ребенка от данного отца и неудобством колебать важные интересы, связанные с этим происхождением, допущением его оспаривания в зависимости от большей или меньшей вероятности такого происхождения, — причинная связь этого положения, вытекающего из основной идеи патриархальной семьи, со взглядом на отцовскую власть, как на отношение власти, по преимуществу, и на Д., как на рабочую силу и имущество, принадлежащие исключительно отцу, не может подлежать сомнению.
Отцовская власть, носившая в римском праве название patria potestas, а в средневековом германском праве — Munt, mundium, была сначала юридически неограниченна у всех народов, живших патриархальными семьями, а необходимые ограничения ее были скорее делом нравов и религии, чем юридического регулирования, которое не только лишало Д. всякой самостоятельности в семье, но доходило до признания за отцом права жизни и смерти над ними (jus vitae et necis). Если же римские юристы считают эту власть своим национальным учреждением, утверждая, что ни один народ, кроме римлян, не знает такой власти, то утверждение это надо понимать в том смысле, что, в противоположность народам, которые с успехами культуры значительно смягчают эту власть и устанавливают ее прекращение с окончанием воспитания и наступлением совершеннолетия Д., римляне фиксируют ее первоначальное состояние и стоят до самого конца своей республики за ее неограниченный характер. Известная имущественная правоспособность Д. и некоторые ограничения отцовской власти появляются только в императорскую эпоху, и даже в заключительную стадию истории римского права эта власть считается вечной и не останавливающей своего действия, помимо воли отца, и после совершеннолетия Д., за единственным исключением случая выхода замуж дочери, вступающей этим самым под другую власть. Правда, большинство немецких юристов, к которым присоединяются и многие французские ученые, держатся до сих пор иного взгляда и скорее противополагают, чем приравнивают римскую patria potestas германской Munt: первую они считают учрежденной в исключительном интересе отца, вторую — в интересе Д., и, подчеркивая там момент власти, выдвигают здесь момент защиты и покровительства, сближающий средневековую Munt с современной опекой. Но этот взгляд есть анахронизм, переносящий на первоначальное состояние института изменения, внесенные в него позднейшими влияниями. Кроме того, он не считается с поразительным сходством положения отцовской власти в древне-римском и в древне-германском праве. И там, и здесь эта власть отправляется одним и тем же лицом и производит одни и те же юридические последствия. Она принадлежит отцу семейства, исключающему всякое участие в ней матери; он один, по свидетельству Тацита, обладает potestas de se ipso disponendi, т. e. властью располагать своей жизнью и свободой; он один, говоря языком ломбардских законов, Selbstmund, т. е. стоит под своей собственной Munt, тогда как все остальные лица, входящие в состав семьи, подчинены чужой Munt и не имеют власти распоряжаться собой: это различие соответствует римскому делению лиц на sui juris и alieni juris. И там, и здесь отцовская власть идет до права жизни и смерти над детьми и, само собой, заключает в себе право отвержения, исправления, продажи, дарения и залога Д., равно как и насильственной отдачи дочерей замуж. Д. неспособны ни обязываться по договорам, ни выступать на суде в качестве истцов и ответчиков; один отец отвечает за их проступки, отправляет за них кровную месть и является на суде их законным представителем. Семейная собственность поглощает имущественные приобретения Д., и логика патриархальной семьи приводит к тому, что как в древнем Риме, так и в первую половину европейских средних веков они ничем не владеют для себя, принадлежа всем своим телом и добром отцу, как главе семейства. Но тогда как в Риме начало власти пересиливает очень рано начало семейной собственности, и это последнее оставляет свой след только в языке юристов, в средневековой Европе начало семейной собственности оказывается более живучим, и права детей в этой собственности подтверждаются обычаями, разрешающими иногда раздел ее между Д. даже при жизни отца. Указания на эти права мы имеем в наследовании Д. семейной собственности, в установленных для них ограничениях свободы завещания, в сопровождающей массу средневековых актов отчуждения этой собственности оговорке о согласии Д. на это отчуждение и, наконец, в праве родового выкупа, поворачивающем это же отчуждение в их пользу. Но все эти ограничения отцовской власти, как они ни замечательны, коренились в идее семейной солидарности и не изменяли ничего в существе этой власти, если вспомнить особенно то, что отец мог всегда эманципировать своих Д., т. е. освободить их от своей власти и этим самым лишить их всех прав. С настоящими ограничениями отцовской власти, преобразующими ее существо, мы встречаемся только с XIII в., когда семья утрачивает свое прежнее единство: ее публичные функции переходят к государству, и она целиком замыкается в область гражданского права. С одной стороны, христианство и дух индивидуальной свободы, с другой — усиление государственной власти и изменившиеся условия хозяйственной жизни — ведут патриархальную семью к разложению и ставят на ее место современную семью, основанную не на единой воле и власти отца семейства, а на соображении интересов всех принадлежащих к ней лиц. От нее отпадают рабы и крепостные; работники служат ей в силу договора, а не власти отца семейства; рядом с правами этого последнего в отношении к жене и детям устанавливаются и взаимные обязанности его в отношении к ним; на ряду с правом отца признается право матери; устраняется различие в наследовании сыновей и дочерей; и, наконец, развивается идея совершеннолетия, само собой освобождающего детей от отцовской власти. Каноническое право, реципированное новыми законодательствами, связывает, в виде общего правила, отцовскую власть только с законным рождением Д., а в виде исключения — и с их усыновлением и узаконением. Законными Д. считаются те, которые рождены в законном браке, и к ним приравниваются те, которые только зачаты в браке, но рождены по его прекращении, равно как и те, которые лишь рождены в браке, но зачаты до его заключения. Эти положения отчасти заимствованы, как на это уже указывалось, из права патриархальной семьи, но имеют в современном праве иное значение, обусловленное соображением об обеспечении и облегчении доказательства законности рождения. Из старого же права перешла в новое, хотя и в значительно смягченном виде, и уголовная власть, или так назыв. „отеческое исправление“, предоставленное отцу по отношению к Д. Французский Code civ. дает ему право ходатайствовать перед судом даже о заключении своих несовершеннолетних Д. в тюрьму; о том же толкует ст. 165 нашего X т. I ч. Св. зак., и параллельные постановления встречаются также в других европейских законодательствах. Но новое право, усвоившее себе результаты переворота в юридическом строении патриархальной семьи, гораздо более отличается от старого права, чем сходится с ним, и главная особенность его лежит в новом представлении об отцовской власти. Это представление преобразует отцовскую власть в родительскую, объединяет в ней отца и мать и ставит в центре этой власти законное представительство Д. и попечение об их личности и имуществе. Отсюда — следующие последствия.
а) Имущественная правоспособность детей, отсутствовавшая в древне-римском и в древне-германском праве и признанная как позднейшим римским, так и реципировавшим его европейским правом только в ограниченном размере, а именно — в отношении к приобретениям Д. на войне и по должности (peculium castrense et quasi-castrense), равно как и в отношении к приобретениям сначала лишь из материнского, а потом и из всякого имущества, поступающего к ним от 3-их лиц (peculium adventitium regulare et irregulare), — распространена теперь неограниченно на все имущества, получаемые Д. как на стороне, так и от самого отца. Невозможность сделок и, особенно, дарений между отцом и Д. устранена, и все сделки, заключаемые Д., подчинены правилам, установленным для заключения сделок вообще. Если эти сделки заключаются несовершеннолетними, то они дают возможность приобретения, но не обязывания их к какому бы то ни было эквиваленту за сделанное приобретение: последнего рода сделки, называемые взаимными, производят предположенные ими юридические последствия только при согласии на них отца или опекуна. Так это было в римском праве, и так это остается и теперь, но важное различие между римским и современным взглядом на взаимные сделки, заключаемые несовершеннолетними (negotia claudicantia), состоит в том, что там эти сделки производили одностороннее обязательство в пользу несовершеннолетнего и независимо от одобрения отца или опекуна, тогда как теперь они носят характер чисто условных сделок и не вызывают предположенных юридических последствий, если к ним не привходит обусловливающее эти последствия одобрение отца, опекуна или утверждение самого несовершеннолетнего, когда он достигает совершеннолетия. Эти сделки производят в современном праве взаимные права и обязанности только тогда, когда они исполняются обеими сторонами, хотя контрагент несовершеннолетнего и связывается ими в том смысле, что он не может считать заключенные сделки несостоявшимися, по крайней мере, до тех пор, пока вопрос об их одобрении остается нерешенным. Важную поправку к такому неравному положению сторон в одной и той же сделке вносит новое немецкое уложение, и эта поправка заключается в том, что одобрение отца или опекуна ставится в границы двухнедельного срока со дня заявления контрагентом несовершеннолетнего о том, что он ищет выражения этого одобрения: раз оно в течение указанного срока не выражено, сделка с несовершеннолетним считается окончательно несостоявшейся (§§ 108, 177).
б) Самостоятельность и раздельность детского имущества от родительского составляет в настоящее время общепризнанный принцип всего европейского права и, в том числе, нашего (ст. ст. 180, 183, 184, 193 и др. X т. 1 ч.). Однако, многие законодательства, со включением и нового немецкого уложения, различают еще так назыв. „свободное“ и „несвободное“ детское имущество. Первое характеризуют обыкновенно тем, что оно состоит только под управлением, но не в пользовании отца, и к этому имуществу относят, главным образом, вещи, предназначенные исключительно для личного употребления Д., напр., платье, предметы украшения, и все то, что приобретается Д. собственным трудом и промыслом; второе состоит как под управлением, так и в пользовании отца во все течение его власти. Ответственность за долги Д., лежавшая прежде исключительно на отце, падает теперь на все детское имущество, как „свободное“, так и „не свободное“, и отец привлекается к этой ответственности только по особым основаниям, напр., в случае проступков, совершенных Д. вследствие недостаточности надлежащего надзора за ними. Но отец не отвечает, в виде общего правила, ни по сделкам, заключаемым им, в качестве законного представителя Д., от их имени, ни по тем сделкам, которые заключаются, хотя бы и с его согласия, самими Д. Однако, наш X т. (ст. 184) не освобождает родителей от ответственности за долги Д., когда эти долги сделаны с их „согласия и уполномочия“.
в) На взаимности прав и обязанностей родителей и Д. основана и взаимная обязанность их к материальной поддержке, обязанность к содержанию или доставлению друг другу так назыв. алиментов, т. е. средств к существованию. Эта обязанность стоит в тесной связи с взаимным наследованием Д. и родителей и предполагает на стороне управомоченного неспособность содержать себя на свои средства, и на стороне обязанного — способность доставить это содержание без ущерба для собственного существования в условиях каждого данного общественного положения.
г) Попечение о личности Д. заключает в себе право и обязанность родителей воспитывать Д., обучать их, соответственно своему состоянию, наукам, искусствам или ремеслам, определять их местопребывание, требовать возвращения их от всякого, кто противозаконно удерживает их у себя, и т. д. Эти права и обязанности носят строго личный характер и отличаются поэтому непереносимостью, не препятствующей, однако, перенесению отправления этих прав и обязанностей на других лиц, насколько это не вредит Д. и не противоречит „добрым нравам“.
д) Родительская власть матери стоит подле власти отца, но уступает последней, в виду поддержания единства семейного управления, при разногласии между супругами, и касается по многим законодательствам только личности, но не имущества детей. Своего полного развития она достигает лишь после смерти и других фактов, прекращающих или приостанавливающих власть отца, и сама прекращается не только смертью, но и новым замужеством матери, не лишающим ее, однако, права и обязанности попечения и о Д. от предшествующего брака. В случаях развода отношения между Д. и разведенными родителями определяются в зависимости от вины последних и указаний судебного решения. По нашему законодательству родительская власть принадлежит одинаково обоим „родителям“ (ст. 164 X т. 1 ч.), и нигде не указано на какую бы то ни было неравноправность в этом отношении между отцом и матерью.
е) Конец родительской власти наступает с достижением Д. возраста совершеннолетия, к которому французское и многие другие законодательства приравнивают как вступление Д. в брак, так и их эманципацию, т. е. совершаемое в известных формах освобождение Д. от родительской власти, вместе с предварением их совершеннолетия (venia aetatis). Немецкое право присоединяет сюда еще прекращение родительской власти на основании раздельного от родителей хозяйства сыновей и замужества дочерей (emancipatio saxonica или germanica). Но новое немецкое уложение не признает этих форм прекращения родительской власти и говорит о продолжении ее, в общем, до самого наступления совершеннолетия, так что эта власть остается в силе и над вступившим в брак несовершеннолетним сыном, и над вышедшей замуж дочерью, хотя в этом последнем случае — и со значительными ограничениями. Наше законодательство стоит в этом вопросе на отжившей свое время точке зрения патриархальной семьи и постановляет прекращение родительской власти „единственно смертью естественной или лишением всех прав состояния, когда в последнем случае Д. не последуют в ссылку за своими родителями“ (ст. 178 X т. 1 ч.).
ж) Связь Д. с родителями служит основанием не только родительской власти, но и многих других юридических отношений, в которые она ставит родителей и Д. Ею определяется, прежде всего, семейное и отчасти общественное положение Д., получающих фамилию отца, устанавливаемое им имя, его права состояния, подданство и местожительство. Сюда надо отнести и независимое от родительской власти законное наследование Д. в имуществе родителей, и обязанность Д., пока они состоят под родительской властью, помогать безвозмездно своим трудом домашнему хозяйству и промыслу родителей и, наконец, признанную в различных формах во многих законодательствах обязанность родителей к выдаче сыновьям в известных условиях соответственных средств для ведения самостоятельного хозяйства, а дочерям — приданого. Все эти права и обязанности как Д., так и родителей связаны законным происхождением первых от последних, т. е. рождением в законном браке или поставленном отчасти на ряду с ним так назыв. путативном браке, т. е. таком, о недействительности которого, несмотря на его внесение в списки гражданского состояния, не знал, по крайней мере, один из вступивших в него супругов. Д., рожденные вне законного и путативного брака, стоят в особом положении, требующем поэтому и особого рассмотрения.
II. Незаконные дети. В истории права можно отметить, по крайней мере, 3 системы регулирования юридического положения незаконных Д., и эти системы состоят между собою в преемственной связи. 1-ая система, господствующая в до-исторические времена и отчасти у некоторых современных нам племен, стоящих на низких ступенях развития, не знает, как это уже указывалось, различия между законными и незаконными Д., и это различие едва мелькает также у народов, преданных полигамии: здесь всякое половое влечение разрешается браком, и если между Д. от различных жен устанавливается иногда известная иерархия и нечто подобное степеням законного преемства, то о незаконнорожденных Д. все-таки нельзя говорить, как о создании полигамии. Незаконные Д. выступают на исторической сцене только с утверждением моногамии, и так как воспоминание о времени, когда все Д. занимают более или менее равное положение, удерживается в течение столетий, то неудивительно, что следы этого положения сохраняются у многих народов и после перехода их в стадию моногамического брака. В 895 г. на сословном сейме в Вормсе император Арнульф уступает Лотарингию своему незаконному сыну; в XI в. Вильгельм Завоеватель сам называет себя незаконнорожденным (Bastardus); в 1391 г. сословия Беарна избирают регентом незаконного сына Гастона Фебуса; и еще в XVI в. квалификация „незаконнорожденным“ не заключает в себе ничего позорного и охотно принимается лицами, принадлежащими иногда и к высшей аристократии. Незаконность рождения не играет, вообще, большой роли, если к ней не присоединяется низкое происхождение матери. Поэтому и юридическое положение незаконных Д. различается смотря по тому, какое общественное положение занимает их мать. Если она свободна, то положение Д., признанных отцом, мало отличается от положения его законных Д.: они состоят под его отцовской властью, наследуют в его имуществе и т. д.; но если мать — раба или крепостная, то ее Д. разделяют судьбу рабов и крепостных и, даже отпущенные на волю, не наследуют ни матери, ни отцу и не передают своего имущества по наследству, так как их единственный наследник есть господин или патрон. Это приводит нас ко 2-ой системе регламентации юридического положения незаконных Д., развивающейся под влиянием католической церкви и состоящей в чрезвычайном принижении их правоспособности. Для католической церкви всякое Д., рожденное вне брака, было незаконным, и всякое общение между мужчиной и женщиной, кроме брачного, греховным. Этот грех она карала в лице не одних родителей, но и Д., запятнанных, по ее учению, уже в силу своего незаконного рождения (macula bastardiae) и несущих всю свою жизнь бесчестье, ставившее их не только вне всякой семьи, но и почти вне закона. Некоторую защиту они находили у королей и феодальных властителей, которые, взяв на себя заботу о брошенных Д., обратили их в своих крепостных и приравняли к бесправным иностранцам. В числе крупнейших ограничений их правоспособности можно указать на запрещение занимать публичные должности, свидетельствовать на суде, приобретать феодальную собственность, наследовать не только отцу, но и матери, передавать наследство своему потомству и т. д. И следы такой приниженной правоспособности незаконных Д. сохраняются во многих из новых законодательств, как европейских, так и американских, ограничивающих особенно их наследственные права в отношении не только к отцу и его родству, но и к матери. Так, напр., наше законодательство до издания закона 3 июня 1902 г. об улучшении положения незаконнорожденных Д. лишало их всякого наследования по закону как после отца, так и после матери, а закон 1902 г. признал за ними ограниченное право законного наследования только в благоприобретенном имуществе матери, но не ее родственников, сохранив такое же исключение их и из всего отцовского наследства (ст. 13212, X т., 1 ч.). Прусское и австрийское законодательства дают им полное наследственное право в имуществе матери, но также исключают его как в имуществе родственников матери, так и в имуществе отца, а французский гражданский кодекс ограничивает их даже в материнском наследовании с тем же исключением наследования отцу. Французский кодекс и следующие его образцу законодательства, напр., итальянское, бельгийское и др., идут еще дальше в ограничении прав незаконных Д. и, запрещая им искать своего отца („La recherche de la paternité est interdite“, art. 340 Code civ.), этим самым лишают их всяких притязаний к этому последнему. Матери предоставлено одно право: отдать свое незаконное Д. в воспитательный дом, где его будут содержать на счет государства и расплачиваться народными деньгами за любострастие его наиболее состоятельных граждан. Ораторы, поддерживавшие во французском Законодательном Корпусе приведенную статью кодекса, не скрывали ее цели, направленной на защиту семейных и имущественных интересов класса имущих против класса неимущих. И хотя эта цель лежит и теперь в основании большинства законодательных норм о незаконных Д. во всех странах, противное им течение общественного мнения оказалось настолько сильным, что оно привело в прошлом году и Францию к отмене приведенного выше закона и к признанию в известных условиях как права незаконных Д. искать своего отца, так и права требовать от него соответственного содержания. То и другое право признано за незаконными детьми и нашим законом (ст. 1324 X т. 1 ч.).
3-я система, принадлежащая римскому праву, уравнивает, в общем, незаконных и законных Д., и единственное различие между теми и другими видит в том, что первые не знают отца, указываемого последним их рождением в браке. Отсюда и заключение к тому, что незаконные Д. не имеют отношения к отцу и его семье — patrem non habent, тогда как к известной всегда матери и всему ее родству они стоят в таком же отношении, как и законные Д. Основание различия здесь не нравственного порядка: оно коренится не в чистоте или запятнанности рождения, а только в известности или неизвестности отца, и имеет поэтому одно техническое значение. Но и этой системе, несомненно улучшившей юридическое положение незаконных Д. после рецепции римского права в Западной Европе, ставят справедливо в упрек то, что она не считается с возможностью установить, если не точное, то вероятное происхождение данного лица от его незаконного отца, и уже римское право эпохи Юстиниана признало эту возможность, предоставив Д., рожденным в конкубинате, иск об алиментах против отца, а немецкое „общее право“ распространило этот иск на всех незаконных Д. Вот почему следующие настоящей системе новые законодательства отрешаются от церковных представлений 2-ой системы и стремятся если не приравнять, то приблизить незаконных Д. к законным. Но ни одно законодательство не доходит еще до уравнения их юридического положения в отношении к отцу. Господствующее течение, руководимое французским правом, пробивает здесь следующий путь: оно предоставляет на выбор отца незаконнорожденного признать или не признать этого последнего. Положение его в первом случае лучше, чем во втором: он вступает более или менее в семью признавшего его отца и получает если неполное, то ограниченное право наследования в его имуществе; во втором случае он остается вне семьи отказывающего ему в признании отца, но получает от него алименты и наследует матери и ее родству. Несколько далее идут некоторые новые законодательства и, особенно, Бернский закон 4 июля 1863 г., устанавливая для признанных отцом незаконных Д. полное, т. е. равное с законными Д. наследование в имуществе как матери, так и отца, вместе с их родством, между тем как новое швейцарское уложение 1907 г. делает в этом отношении шаг назад и предоставляет незаконным Д. лишь ½ наследственной доли законных детей. Гораздо хуже стоит дело с новым немецким уложением, вернувшимся к чисто римской точке зрения, в силу которой незаконные Д. уравниваются в своих правах с законными только в отношении к матери и ее родству, но остаются чуждыми отцу, который не отправляет в отношении к ним ни отцовской, ни опекунской власти и ничего не передает им в порядке законного наследования даже в том случае, если он признает их своими Д. Это признание не вводит незаконных Д. ни в каком смысле в семью отца и имеет лишь то значение, что оно исключает с его стороны возможность предъявления возражения о неверности (exceptio plurium constupratorum), предоставленного ему во всех других случаях споров о законности рождения: это возражение состоит в указании на половую связь матери с другими мужчинами в промежуток времени между предельными моментами зачатия и рождения ребенка (182-м и 302-м днем). Такое принижение немецким уложением признания отцом своих Д. и вообще все отношение этого уложения к незаконным Д. ставит его в настоящем вопросе ниже даже совсем устарелого теперь французского кодекса, хотя естественная связь незаконных Д. с отцом и его родством юридически выражена и в этом уложении запретами брака в известных степенях родства, облегчением узаконения и, в особенности, нормами о праве незаконных Д. на алименты из имущества отца независимо от признания их этим последним и на единственном основании естественного родства, удостоверенного судебным решением.
В заключение следует подчеркнуть, что новые законодательства, хотя и вносят улучшения в юридическое положение незаконных Д., отстают от современных нравственных представлений и недостаточно оценивают социальную важность соответственного этим представлениям юридического регулирования. На 100 рождений в современной Германии приходится 9 незаконнорожденных, и Германия не принадлежит к странам, в которых число этих последних было бы самое большое. Поэтому, незаконнорожденных, несмотря на их огромную смертность, обусловленную несовершенствами законодательства и другими аномалиями современной жизни, считают теперь повсюду миллионами, и чем хуже условия, в которые они ставятся действующими законами, тем меньше эти последние удовлетворяют своей социальной задаче. В поразительном противоречии с важностью этой задачи в отношении к незаконным Д. стоит чрезвычайная скудость касающихся их законодательных норм во всех современных кодексах, толкующих с большой основательностью и обстоятельностью о какой-нибудь находке потерянных вещей и ограничивающих только несколькими и не всегда ясными статьями судьбу миллионов обездоленных Д. И эта скудость законодательных определений о незаконных Д. не случайна, так как она повторяется при регулировании, напр., договора личного найма, — от которого зависит существование большинства населения всех современных нам культурных стран, — и в других случаях столкновения интересов имущего и неимущего классов.