География. — Составленное из двух греческих слов: γέα — земля и γράφω — пишу, изображаю, — название «география» значит «описание» или «изображение Земли». В последнем смысле оно чаще употреблялось в древности: Птолемей определяет Г. как искусство изображать Землю, т. е. составлять географические карты. Название «география» вошло в употребление у греков с III в. до Р. X., особенно со времени Эратосфена, тогда как зачатки Г. можно констатировать гораздо раньше, у египтян, вавилонян и ионических греков. Древнейшие описания Земли носили у греков название « периодов» (περίοδοι), т. е. «объездов»; название это применялось одинаково к картам и описаниям; им пользовались нередко и впоследствии вместо названия «география»; так, Арриан называет этим именем общую Г. Эратосфена. Одновременно употреблялись также названия «перипл» (περίπλος) в смысле морского объезда, описания берегов, и «периегез» (περιήγησις) — в смысле сухопутного объезда или путеводителя. Страбон противопоставляет «периплы» с их перечислениями гаваней, как односторонние описания мореходов, не собирающих сведений о странах, удаленных от берегов, — «периегезам», содержащим в себе подробное описание стран, и таким географическим трудам, как Эратосфенов, имевшим задачей астрономическо-математическое определение величины земного шара и вида и распределения «обитаемой земли» (ήοίκουμένη) на его поверхности. Название «периегезов» Страбон придает и частям своего собственного сочинения, подробно описывающего известные тогда страны, иногда, впрочем, смешивая термины «периегез» и «перипл», тогда как другие авторы явственно отличают периплы от «периегезов», причем у некоторых позднейших авторов название «периегез» употребляется даже в смысле наглядного представления всей обитаемой земли. Есть указания, что «периоды» или «периплы» (рядом с документами или грамотами об основании городов, «ктизисами») были первыми греческими манускриптами, первыми опытами применения заимствованного у финикийцев искусства письма. Составители «объездов» назывались «логографами»; они были первыми греческими писателями-прозаиками и предшественниками греческих историков. Геродот пользовался ими немало при составлении своей истории. Немногие из этих «объездов» дошли до нас, и то более позднейшего времени: некоторые из них, как «Перипл Красного моря» (I в. после Р. X.) или «Перипл Понта Эвксинского» — Арриана (II в. после Р. X.), составляют важные источники для древней географии. Формой перипла пользовались в позднейшее время и для описания «обитаемой земли», совершая вокруг нее как бы мысленный, воображаемый объезд. Такой характер имеет, например, география Помпония Мелы (I в. после Р. Х.) и др. Название «объезд» было в данном случае тем более подходящим, что древнейшее представление греков о Земле соединялось с представлением о круге. Это представление, естественно вызываемое круглой линией видимого горизонта, встречается уже у Гомера, где оно имеет только ту особенность, что земной диск представлялся омываемым рекой «Океаном», за пределами которой помещалось таинственное царство теней. Океан — река уступил скоро место океану — морю в смысле внешнего моря, омывающего кругом обитаемую землю, но понятие о Земле, как о плоском круге, продолжало жить долго, по крайней мере в народном представлении, и возродилось с новой силой в средние века. Хотя уже Геродот смеялся над теми, которые воображали себе Землю правильным диском, как бы выточенным искусным столяром, и считал не доказанным, чтобы обитаемая земля была окружена со всех сторон океаном, однако представление, что Земля есть круглая плоскость, несущая на себе в виде острова круглую же «обитаемую землю», господствовало в период древнейшей ионической школы. Оно нашло себе выражение и в картах Земли (см. «Карта»), которые также делались круглыми и первая из которых приписывается обычно Анаксимандру [1]). Круглые плоские карты были в ходу в Греции еще во времена Аристотеля и позже, когда шаровидность Земли уже была признана почти всеми философами.
Это представление о шаровидности Земли, принимавшееся уже Пифагором и его школой, но обставленное впервые более убедительными доказательствами у Аристотеля, должно было оказать существенное влияние и на представление о виде и положении ойкумены. Исследования об отношении видимого годового пути Солнца к находящемуся в центре мира земному шару привели к уяснению различных и изменяющихся состояний освещения Земли и отдельных частей ее поверхности. Проектирование на небесную сферу солнечного пути с применением сведений о тропиках и полярных кругах позволило различить на небе пять зон, которые были перенесены затем на сферу Земли и явились здесь в качестве зон климатических. Парменид и Аристотель, основываясь на доходивших из отдаленных стран преувеличенных сведениях, развили теорию о недоступности для органической жизни полярных (холодных) и тропической (жаркой) зон и о возможности существования человека (и организмов вообще) лишь в пределах умеренных зон. Теория эта, оспаривавшаяся Эратосфеном, Полибием, Страбоном и Птолемеем и опровергаемая уже тем хорошо известным с отдаленной древности фактом, что в Африке за пределами тропика Рака с давних пор существовало государство Мероэ, — тем не менее пользовалась широким распространением и господствовала даже в средние века. Обитаемая земля признавалась расположенной в пределах северной умеренной зоны и представлялась большим островом с очертаниями в виде трапеции, хламиды, пращи и т. п. Это не исключало, по мнению некоторых, возможности, что существуют и другие подобные земли — на противоположной стороне этой же зоны или в пределах другой, южной умеренной зоны; но предположения эти оставались чисто спекулятивными, подобно рассуждениям относительно существования материков и людей на какой-либо другой планете. Единственный реальный объект составляла известная обитаемая земля, точнее — известная ограниченная область этой ойкумены, пределы которой более или менее расширялись к северу, востоку и югу на основании считавшихся вероятными соображений и догадок. При этом математические выводы относительно соотношения осей, кругов и точек концентрических сфер утвердили убеждение в возможности путем измерения небольшой части земного меридиана и параллельного ему, разделенного на градусы, небесного круга вычислить окружность земного шара, что и было выполнено впервые Эратосфеном при помощи наблюдения за высотой солнца в полдень, в день весеннего равноденствия, в Александрии, когда предполагалось, что южнее, в Сиене, на том же меридиане солнце стоит в зените. Эратосфен нашел окружность Земли равной 252000 стадиям (40 стадий = 6,3 км). Это дает величину градуса — 110,25 км, число весьма близкое к действительному, что должно, впрочем, быть приписано случайному совпадению. Аристотель принимал 400000 стадий, а Посейдоний и Птолемей — 180000 ст.
Главной задачей Эратосфена (III в. до Р. X.) было составление или построение на новых, более точных данных карты мира или, точнее, — обитаемой земли. Живя в центре тогдашнего просвещения, в Александрии, при дворе Птолемеев, Эратосфен мог воспользоваться всеми географическими сведениями, скопившимися здесь после похода Александра Македонского в Азию и после основания там греко-бактрийского царства, а также доходившими из разных стран через посредство многочисленных греческих мореходов и торговцев. Из этих сведений можно было вывести приблизительное заключение об относительном положении и взаимных расстояниях различных пунктов в известной тогда области земной поверхности и ориентировать их по отношению к некоторому числу точек, определенных астрономически, именно по их географической широте. Определений долготы при тогдашних недостаточных средствах почти не было, да и определения широты были еще крайне неточны. При нанесении этих точек на карту Эратосфен еще не пользовался градусной сетью, хотя и употреблял некоторые координаты, а именно пользовался так называемой «диафрагмой» своего предшественника Дикеарха, под которой разумелась линия, проведенная от Геркулесовых столбов вдоль Средиземного моря через Мессинский пролив и южную оконечность Пелопоннеса к Родосу и Исскому заливу, а затем вдоль южной подошвы широкого хребта Азии, Тавра, продолжавшегося, как полагали, до восточной окраины Азии. Перпендикулярно к этой линии, принимавшейся параллельной экватору и развернутой на плоскость, проводилась другая, соответствующая, как думали, меридиану и проходившая по Нилу — от Мероэ и Сиены до Александрии и отсюда через Родос и Византию к устью Борисфена, или Днепра. Эти две взаимно перпендикулярные между собой линии уже облегчали построение карты; но кроме того, Эратосфен, а после него и Гиппарх, проводили еще ряд других линий, соответствующих параллелям и меридианам, через большее или меньшее число известных им пунктов, но не в равных между собой расстояниях, а как приходилось. Размеры обитаемой земли принимались при этом вдвое большими по долготе, чем по широте, и согласно установившимся воззрениям допускалось, что обитаемая земля окружена, как остров, со всех сторон океаном, внедряющимся в нее местами в виде больших заливов, как «внутреннее», или «наше море» (впоследствии — Средиземное) на западе, как моря Красное и Персидское на юге и Каспийское на севере; последнее весьма долго считалось стоящим в соединении с Северным океаном. Карта Эратосфена, подвергаясь изменениям в подробностях, продолжала господствовать в основных своих чертах до конца I в. после Р. X.; карты Страбона и Помпония Мелы (I в. после Р. X.) давали, в сущности, такое же общее представление [2]). Существенный прогресс в картографии последовал только ко II в., когда благодаря расширившимся в эпоху Римской империи торговым сношениям, морским и сухопутным, получены были сведения о странах, остававшихся ранее почти или совершенно неизвестными, как-то: Южной и Восточной Азии, тропической Африке и Средней Европе. Воспользоваться всеми этими новыми данными и на основании их «реформировать» карту Земли поставил себе задачей александрийский астроном и географ Птолемей, который при помощи материалов, собранных его предшественником Марином Тирским, действительно составил карту, соединившую в себе все тогдашние географические сведения и служившую затем в течение веков главным кодексом картографических данных. Карта эта представляла прогресс во многих отношениях, между прочим и в том, что при начертании ее Птолемей пользовался правильной градусной сетью и у него впервые введены определенные термины, соответствующие понятиям о географической широте и долготе. Птолемею же принадлежит введение обозначений «топография» и «хорография» для отраслей знания о географическом положении обитаемых пунктов и естественных местностей земной поверхности (гор, рек). Пределы известного мира раздвинулись на карте Птолемея значительно: на юг — за истоки Нила до широт, соответствующих нынешнему Занзибару и даже Мозамбику; на восток — до северного и южного Китая и до Индокитайского полуострова (до проблематической гавани Каттигары); на север — до Скандинавии и нынешней северной России, причем Каспийское море впервые явилось замкнутым, со впадающей в него большой рекой Ра (Волгой) и меньшей — Даих (Яик?), хотя и вытянутым более по долготе, чем по широте. Оставив за неимением сведений границы суши на севере, востоке и юге неопределенными, Птолемей допустил крупную ошибку, признав, что восточный берег Африки поворачивает в тропической области к востоку и соединяется с берегами юго-восточной Азии, превращая, таким образом, Индийский океан в замкнутое восточное Средиземное море. Несмотря на эту и многие другие важные ошибки, карта Птоломея далеко превосходила как предшествовавшие карты I века, так и многие позднейшие — средних веков. Мало того, трактат Птолемея послужил впоследствии важным стимулом к развитию землеведения арабов, а затем, в эпоху возрождения наук, и для нового расцвета картографии в Западной Европе. Вопросами математической географии и картографии еще далеко не исчерпывалась деятельность писателей классической древности в области землеведения. Они оставили нам многочисленные описания стран и населяющих их народов, то в форме введения или дополнений к истории известной страны, то в виде самостоятельных трактатов, «объездов», «периегезов» или более систематических обзоров известных тогда частей обитаемой земли. В исторических сочинениях Геродота, Фукидида, Полибия, в мемуарах Юлия Цезаря, в естественной истории Плиния, особенно же в большой географии Страбона мы находим множество географических данных о разных странах. Наконец, следует упомянуть о тех зачатках общего землеведения и физической Г., которые мы находим в классической литературе и притом начиная с древнейшей эпохи — ионической школы. Эти зачатки представляют иногда характер чистейшей фантазии и совершенно произвольных догадок, но в них видна все-таки работа мысли и стремление объяснить естественными причинами сложные и загадочные явления природы. Некоторые замечания о влиянии климата и среды на человека — у Гиппократа; его же мысли о происхождении ветров и об их отношении к морю и ко временам года; различные догадки о причинах разлива Нила; теория постепенного уменьшения вод на земной поверхности, вызванная нахождением вдали от моря ископаемых раковин и соляных озер и наблюдениями над образованием дельт, занесением осадками бухт и т. д.; наблюдения и соображения относительно вулканических явлений и землетрясений; даже попытка (Анаксимандра) свести все космические явления к процессам движения — все это мы встречаем уже у древнейших греческих мыслителей. Еще более замечательные наблюдения и соображения мы находим у позднейших писателей, особенно у Аристотеля в его «Метеорологии» (обнимавшей, кроме воздушных явлений, также рассуждения об элементах, небесных светилах, о мировом эфире, об основных свойствах тел и т. п.); у Дикеарха, которому мы обязаны первыми геометрическими измерениями горных вершин, высота которых у древних, вообще, преувеличивалась; у Посейдония, положившего начало физике моря, особенно изучению морских приливов; у Страбона, который первый пытался классифицировать формы земного рельефа, сопоставлял данные о размывающей силе потоков, доказывал уменьшение температуры и обеднение флоры с поднятием на горы, догадывался, что Везувий есть потухший вулкан, и связывал с большим или меньшим расчленением страны исторические судьбы ее обитателей; наконец, у Сенеки, который в своих «Naturales Quaestiones» подробно разобрал происхождение, размывание и отложение текучих вод и их нивелирующую деятельность, допустив в то же время, подобно нептунистам нового времени, периодически повторяющиеся потопы, а в шестой книге представил обстоятельный анализ землетрясений и вулканов, предваряя до некоторой степени позднейшие гипотезы Л. фон-Буха и А. Гумбольдта. Страбоном и Сенекой заканчиваются вклады древних в физическую Г. Александрийская школа астрономо-географов, начиная от Эратосфена и Гиппарха и кончая Птолемеем, мало интересовалась этой отраслью знания; она придавала Г. односторонний характер и вызвала отчасти реакцию, например, у Полибия и Страбона, которые связывали землеведение более с историей, видели в первом основу или введение к последней и относили астрономическо-математическую Г. в специальную область занятий геометрией.
Средние века, составляющие в истории наук вообще период упадка, представляют, особенно в первой своей половине, эпоху регресса и по отношению к землеведению. Географические воззрения складываются в эту эпоху под влиянием Библии, с одной стороны, и дошедших остатков классической образованности, с другой; понятие о шарообразности Земли утрачивает свою доказательность. По представлению Козьмы Индикоплова (VI века), Земля устроена по типу ветхозаветной скинии и имеет форму прямоугольной плоскости, вдвое большей в длину, чем в ширину, на краях которой возвышаются кристальные стены, сходящиеся вверху сводом, так что в общем Земля имеет вид замкнутой камеры. Посредине прямоугольной плоской Земли находится такой же формы остров, «обитаемая земля», соответствующая трапезе скинии и окруженная океаном, который образует четыре больших залива (моря: Римское, Красное, Персидское и Каспийское) и отделяет лежащую на востоке недоступную для человека другую землю — земной рай, откуда вытекают четыре реки, появляющиеся затем на обитаемой земле в виде Нила, Ганга, Тигра и Евфрата. Эти и другие странные представления заимствованы Козьмой из учений Антиохийской (сирийской) школы богословов и пользовались значительным авторитетом, особенно на Востоке и на Западе; под влиянием их было составлено несколько четырехугольных карт Земли. Большее распространение имела, однако, здесь теория, придававшая Земле очертания диска, т. е. воспроизводившая древнегреческое представление о земном круге с известными изменениями, обусловленными христианской доктриной. Так, в эпоху Ионической школы центром мира (земного круга) признавалось дельфийское святилище, а теперь место последнего заступил Иерусалим с гробом Господним. Число круглых средневековых карт Земли было очень велико; с течением времени они становились более подробными в деталях, и мало-помалу пределы их расширялись в соответствии с расширением сведений об отдаленных странах и с укоренявшимся представлением о шарообразности Земли. Это аристотелевское представление, допускавшееся уже некоторыми отцами церкви, например, Василием Великим и Григорием Богословом, получает еще большее значение у Исидора Севильского и Беды Достопочтенного и вообще становится господствующим у передовых мыслителей, начиная с VIII в.; Альберт Великий, Роджер Бэкон, Фома Аквинский, Викентий из Бовэ, Данте подтверждают его новыми доводами, хотя только в конце пятнадцагого века делается попытка (Мартином Бехаймом) изобразить Землю действительно в виде шара, т. е. глобуса.
Характерным фактом для положения землеведения как науки в средние века может считаться то, что термин «география» в это время почти совершенно выходит из употребления. В монастырских школах элементы географии преподавались под названием «геометрии», хотя в состав их входили также сведения о странах и народах. Марциан Капелла тоже озаглавил «Геометрией» шестую книгу своей энциклопедии, посвященную географии. Чаще географические трактаты и рассуждения того времени носили описательные названия, например, «о природе вещей», «о вселенной», «об измерении земного круга», «о природе стран» и т. п. Кроме того, было еще в ходу название «Космография», «Космиметрия», почти в том же значении, как «геометрия» и «география».
Расширение сведений о земной поверхности продолжалось, однако, и в средние века, хотя при разобщенности тогдашних европейских народов и малом интересе к действительному познанию стран многие из этих сведений не получали распространения и даже снова забывались впоследствии. Так, датчане и норманны уже рано стали плавать по Балтийскому морю, северному Атлантическому океану и Ледовитому морю, заселили Исландию, утвердились в Гренландии, проникли даже к берегам Северной Америки и посещали берега Белого моря и Биармии; тем не менее сведения об этих открытиях долго оставались неизвестными и об открытии, например, Америки (Винландии) ничего не было известно во времена Колумба. Гренландию еще в XVI в. изображали на картах полуостровом Европы; Балтийское море только в XI в. было признано замкнутым на севере, а Скандинавия — полуостровом; наконец, что касается северных берегов Европейской России, то их пришлось вновь открывать английским и голландским мореходам в XVI в. во время их экспедиций для проложения северо-восточного пути в Индию. Более плодотворными оказались открытия миссионеров и путешественников XIII и XIV веков в Центральной, Восточной и Южной Азии. Плано-Карпини и Рубруквис доставили первые сведения о монголах и о занятых ими странах; но особенно важное значение имели данные, собранные Марко Поло во время его путешествия в Китай, пребывания там в течение 18 лет при дворе Кублай-хана и возвращения морем вокруг южной Азии. Утверждение владычества монголов, покровительствовавших торговле, привело к открытию сухопутного караванного пути из Таны (близ нынешнего Азова) в Кимбалик (Пекин), через южную Сибирь, среднюю и центральную Азию. Понятие об этом пути мы можем получить из так называемой Каталанской карты 1375 г., исполненной для французского короля Карла V на острове Майорке. Здесь путь этот изображен наглядно, с шествующими караванами и с прибавлением многочисленных надписей (легенд), уясняющих особенности стран и их жителей. Страны Азии представлены здесь, очевидно, по расспросным сведениям, причем главное внимание обращено на нанесение путей (как в римских дорожных картах, образцом коих может служить так называемая Tabula Pentingeriana); тем не менее, в очертании берегов Южной Азии, например, в треугольной форме Индостана, замечается очевидный прогресс, обязанный, по-видимому, новым данным, полученным от путешественников XIV в. — Одорико де Порденоне, Никола да Конти и др. Но еще гораздо большая верность очертаний может быть констатирована по отношению к южной Европе, особенно к берегам Черного и Средиземного морей, отчасти также к атлантическим берегам Испании, Франции и т. д.; это указывает на существенное улучшение в картографических методах. Анализ Каталанской карты показывает, что географическими источниками, кроме сведений, дошедших от древности, и новых, полученных от путешественников, служили также мифические легенды, унаследованные от классической эпохи или создавшиеся уже во времена христианства (к последним принадлежат, например, легенды о земном рае на востоке, о Гоге и Магоге — страшных, неведомых народах на севере, о царстве Попа Ивана и т. п.). Более положительные данные — собранные арабскими путешественниками и картографами и особенно в данных итальянских морских карт, или так называемых «портуланов». Начиная с VIII в., с принятием ислама арабы постепенно распространяют свое владычество от Инда до Испании и от Кавказа до тропической Африки; но еще шире распространяются торговые сношения арабов, достигая, с одной стороны, берегов Камы и Балтийского моря, с другой — Малайского архипелага. Выступив в качестве культурного народа, арабы усваивают себе греческую образованность, уже в IX в. переводят астрономический трактат Птолемея (Μεγάλη σύνταξις — «Великое построение», у арабов — Альмагест); занимаются астрономическим определением положения мест, составляют карты, совершают путешествия в самые отдаленные страны. Арабы содействовали, между прочим, и возрождению Г. Птолемея. На арабских картах, например, круглой Эдризи (XII в.), можно отметить очевидный прогресс сведений по отношению к Каспийскому морю и соседним с ним странам, к Индии, тропической Африке и т. д. — сведений, не оставшихся без влияния и на позднейшие европейские карты, например, Фра Мауро, XV в. Но гораздо более важное значение в картографическом отношении имели итальянские портуланы, сменившие собой до некоторой степени древнегреческие периплы с тем только различием, что периплы заключались в описаниях путей и особенностей берегов, тогда как портуланы представляли собой морские карты с нанесенными на них многочисленными пояснительными надписями [3]). Происхождение портуланов совпадает с эпохой введения в употребление компаса (в XIII в.), благодаря которому итальянцы стали первыми европейскими моряками, господствуя в Средиземном в Черном морях и проникнув в Атлантический океан, где они проложили морской торговый путь во Фландрию и открыли Канарские и Азорские острова (в XIV в.). Пользование компасом дало возможность изображать гораздо правильнее очертания берегов, вследствие чего итальянские морские (так называемые компасные) карты с нанесенными на них компасными и ветровыми розами получили значение наиболее точных карт, которыми пользовались еще в XV—XVI веках все мореходы. До последнего времени, правда, полагали, что эти портуланы (большей частью рукописные, на пергаменте) имели малое влияние на развитие научной географии; однако Норденшильд показал, что именно этим картам и обязана европейская картография XVI века своим существенным прогрессом.
Сравнительно низкое положение занимала в средние века физическая география, почерпавшая свое содержание из немногих писателей древности, Плиния, Солина и др. В XIII веке, однако, распространяется в западной Европе знакомство с Аристотелем и Птолемеем, первоначально путем переводов с арабского, а затем и непосредственных переводов с греческого на латинский. Тем не менее почти до начала новых веков мы видим господство среди ученых многих весьма наивных географических воззрений, отчасти заимствованных у классической же древности. Такова, например, теория о неодинаковом уровне океана, о большей высоте его на севере и его понижении на юге, объясняемом эксцентричностью сфер суши и воды, причем сфера суши представлялась плавающей в сфере воды и выступающей в одном месте над поверхностью последней. Эта теория была, впрочем, опровергаема еще в XIII в. Данте, который доказывал невозможность эксцентричности водной сферы и несомненность одинакового расстояния поверхности океана от центра Земли. Другое воззрение, заимствованное всецело у древних, заключалось в допущении подземного течения рек, причем признавалось, что общее начало всех источников — в океане, вода которого просачивается сквозь землю, освобождается там от соли, собирается в подземные бассейны и выходит на поверхность земли пресной, поднимаясь даже до вершин гор, откуда берут начало величайшие реки. Поднятие это объяснялось или гидростатическим давлением, или притяжением Солнца и звезд. Неравномерным распределением звезд на небесном своде и большим или меньшим расстоянием от Земли некоторые думали даже объяснить вариации рельефа земной поверхности (Ristoro da Arezzo), хотя уже Альберт Великий указывал, как на более вероятную причину, на землетрясения, способные производить трещины и вздутия земли напором подземных ветров. Что касается вулканических явлений, то объяснение их встречало затруднение в той Аристотелевской теории, по которой четыре основных элемента: огонь, воздух, вода и земля — должны быть расположены по степени их относительной легкости, т. е. земля в центре мира, а огонь на его периферии. Следуя этой теории, многие мыслители (например, Данте) допускали прогрессивное увеличение холода к центру Земли, хотя этому допущению и противоречили такие явления, как извержения вулканов или горячие ключи, объясняемые некоторыми (например, Альбертом Великим) самовозгоранием залежей серы или неимеющих себе выхода серных и нефтяных даров. Но уже Григорий Богослов и Ефрем Сирин принимали существование подземного огня и его влияние не только на вулканические явления, но и на поддержание известной температуры Земли, необходимой, как принималось, и для растительности. Во всяком случае, как по отношению к вулканическим и тектоническим явлениям, так и к вопросам гидрографии и метеорологии средние века не сделали заметного шага вперед.
Конец XV и начало XVI века — эпоха великих географических открытий — была также эпохой возрождения научной географии. Проложение морского пути в Индию в объезд Африки и открытие Америки вызвали существенное расширение пространственных сведений о земной поверхности. Интерес к землеведению стал проявляться еще ранее в связи с возрождением наук вообще и выразился прежде всего в возрождении астрономии и математики благодаря особенно Пейрбаху, Региомонтану и их ученикам, затем в многочисленных латинских изданиях географии Птолемея с воспроизведением его карт (первое издание с картами Николая Дониса, 1482 г.), в нюрнбергском глобусе рыцаря Мартина Бехайма, в географических трудах Рингмана, Вальдзеемюллера и их сочленов по так называемой «гимназии» в Сен-Дье (Saint-Dié в Лотарингии) и т. п. Известия об открытии Колумба и путешествиях Америго Веспуччи, изложенные в их письмах, переведенных на несколько языков и выдержавших ряд изданий, внесли заметное оживление в деятельность кабинетных географов и были отчасти поводом к появлению «Cosmographiae Introductio» Вальдзеемюллера, послужившей первым образцом для других позднейших космографий и интересной еще тем, что в ней впервые было предложено назвать «Америкой» вновь открытую землю, описанную Америго Веспуччи под именем «Mundus novus». Рингману и Вальдзеемюллеру обязано своей подготовкой знаменитое страсбургское издание Птолемея 1513 года, превзошедшее по своему изяществу все предыдущие и многие из последующих и заключавшее в себе, кроме традиционных 27 карт Птолемея, еще 20 tabulae novae, а именно новые карты некоторых государств Средней и Западной Европы, карту новых открытий на западе (по португальским портуланам) и общую карту Европы по новым данным, преимущественно итальянских портуланов. За изданием 1513 года последовал в Германии же — в Нюрнберге, Базеле, Кельне — целый ряд других изданий Птолемея, и здесь же появились первые попытки компиляции и вульгаризации астрономических и географических данных — в космографиях П. Апиана и Себастьяна Мюнстера, снабженных массой рисунков и выдержавших десятки изданий. В научном отношении космографии XVI в. отзывались, однако, вполне средневековым духом: легенды о баснословных странах и морях воспроизводились с такой же тщательностью, как и известия о действительных народах. Тем не менее, литературе этой нельзя отказать в немаловажной доле влияния на распространение и развитие географических сведений.
К концу XVI в. Германия в отношении картографии отступает мало-помалу на второй и третий план, особенно с эпохи 30-летней войны и до конца XVIII века. Наиболее известные картографы конца XVI в. были Авраам Ортелиус и Герард Меркатор, по своему образованию и деятельности — голландцы. Ортелий в своем «Theatrum orbis terrarum» дал первый образец географического атласа в современном смысле. Страстный картограф и искусный гравер, он собирал всюду новые и лучшие карты и тщательно воспроизводил их, указывая всегда источник и дату и украшая по обычаю того времени изящными виньетками. Но он не был специалистом-ученым, как Меркатор, который не довольствовался простым воспроизведением имющихся карт, а пользовался ими как материалом, сличал, исправлял и взаимно дополнял их, придумывал новые, более подходящие проекции и снабжал свои «атласы» учеными комментариями [4]). Меркатору же принадлежит и введение названия «атлас» для собрания карт Земли, по имени известного мифического Атланта, держащего на себе земной шар [5]). Продолжателями Меркатора были голландские фирмы Hondius, Jansson, Blaeu, доведшие число карт в их атласах до 400 и более и игравшие выдающуюся роль в области картографии до конца XVII в. Голландцам же принадлежала заслуга первого точного тригонометрического измерения части земного меридиана (W. Snellius определил в 1615 г. расстояние между Bergen op Zoom и Alkmaar с ошибкой только на 2/57) и составления первого опыта «общей географии» Варением в 1650 г. Это последнее сочинение (В. Varenius, «Geographia generalis, in qua affectiones generales telluris explicantur». Амстердам, 1650), выдержавшее несколько изданий (из них лучшее 1672 г., исправленное Исааком Ньютоном), может считаться важным моментом в развитии научной Г. Особенное внимание обратил на него впоследствии Ал. Гумбольдт, указавший на широкое применение в нем сравнительного метода для обоснования физического землеведения, выразившееся, например, в сравнении направления горных цепей, составлении списков действующих и потухших вулканов, изучении распределения островов, в опытах объяснения морских течений сложным влиянием ветров, различными степенями солености воды и конфигурацией берегов и т. п. Как ни важно, однако, было сочинение Варения по своей идее и системе, влияние его за пределами узкого круга специалистов-ученых не могло быть значительным, да и многие отделы землеведения были тогда еще слишком мало разработаны, чтобы дать возможность плодотворных обобщений [6]). Как низко стояла тогда еще наука, можно заключить, например, из таких фактов, что ученые еще спорили о том, преобладает ли на поверхности Земли суша или океан, — вопрос, который только после плавания Тасмана (1642), обогнувшего с юга Австралию и Тасманию, стал решаться в пользу преобладания океана, причем должен был исчезнуть и предполагавшийся обширный южный полярный материк, фигурировавший на картах Земли в течение более столетия. Число пунктов, определенных астрономически, особенно по долготе, было крайне мало, протяжение Средиземного моря с запада на восток до самого конца XVII столетия принималось равным 52°, и только в 1694 г. ученик Кассини, Де-Шазелль, показал, что оно не более 41°41′. Средства для астрономического определения мест были еще весьма несовершенны; открытие Галилеем спутников Юпитера и их затмений только в 1666 г. вызвало появление таблиц Кассини, которыми можно было пользоваться для определения долгот, и только с 1753 г., со времени издания лунных таблиц Тобиасом Мейером, стало возможным пользование для той же цели определением лунных расстояний (расстояний Луны от Солнца и главных звезд), хотя попытки к тому делались и ранее. О высоте гор имелись тогда еще самые наивные представления; высоту кавказских вершин Риччиоли полагал (1672) в 7 нем. миль и даже высоты Альпийских гор преувеличивались втрое и более против действительного. Гидрография еще находилась в зачатке (Варений объяснял, например, морские приливы при помощи Декартовской теории вихрей), а метеорология только во второй половине XVIII века (с 1780 г., со времени основания академии в Мангейме) стала пользоваться термометром и барометром и при содействии корреспондентов в различных государствах Европы и даже вне ее. Вообще, потребовалось еще около полутора столетия — целая эпоха, которую Пешель в своей «истории географии» называет «эпохой измерений», — чтобы подготовить более твердые основания для научного сравнительного землеведения. Не перечисляя всех открытий и приобретений этой эпохи, продолжающейся до настоящего времени, мы сделаем только несколько указаний, могущих дать понятие о постепенном расширении и прогрессе научных исследований в данной области знаний.
Применение более точных инструментов и методов дало возможность определять все с большей и большей точностью географическое положение (широту и долготу) мест, а также измерять дуги меридиана и широтных кругов и подойти к решению вопроса о точной форме земного сфероида. Наблюдения над качанием секундного маятника и определения величины градуса меридиана в различных широтах позволило вывести определенное заключение о сплющенности земного шара у полюсов и о размерах этой сплющенности, а позже придти и к некоторым соображениям относительно несоответствия поверхности геоида (см.) с поверхностью геометрического сфероида. Новые важные шаги в картографии, выразились сначала преимущественно в трудах французских картографов, Делиля и д'Анвилля. Попытки Бюаша в середине прошлого столетия изобразить графически на основании измерений глубин рельефы Немецкого моря и Ла-Манша и его же идея об изображении рельефа суши с помощью проведения системы горизонталей привели впоследствии к созданию гипсометрии (см.) и к изображению ее результатов на картах при помощи горизонталей и особых систем шрафировки и раскраски. Барометр дал способ к констатированию перемен в давлении атмосферы и к определению высоты пунктов над уровнем моря, а термометр — к точному изучению температуры воздуха, воды и почвы, и таким образом создались новые методы для научного исследования атмосферных явлений вообще и характеристики климатических областей земного шара в частности. Составленная Кирхнером в 1665 г. карта морских течений была первой физико-географической картой, за которой последовали в конце XVII в. карты Галлея — распределения ветров и магнитных склонений, в конце XVIII в. карта Циммермана — географического распространения животных, и в первой половине нынешнего века — карты распространения некоторых растительных видов (К. Риттера) и изотерм (по данным, собранным А. Гумбольдтом), наконец целый ряд других карт, вошедших в физико-географический атлас Бергхауза (1837—48), появление которого, так же как и Гумбольдтовского «Космоса» (1845—58), Пешель считал отмечающим собой новую грань в истории нашей науки и открывающим новейший период в ее развитии. Действительно, атлас Бергхауза заключал в себе картографические итоги всего добытого по 40-е годы в области общей, физической и биологической географии, а творение Гумбольдта было величавой попыткой начертать картину устройства и жизни космоса и Земли согласно результатам последних научных исследований того времени [7]). Оба издания не вносили собой каких-либо новых воззрений и методов, которые бы существенно изменяли постановку географической науки. Имя А. Гумбольдта, однако, по справедливости признается одним из наиболее видных имен в истории общего землеведения — имен, с которыми связано начало нового периода в развитии последнего. А. Гумбольдт был многосторонне образованный натуралист, совершивший продолжительное путешествие по тропической Америке, а потом и по Азии, откуда он вывез богатые коллекции и еще больший запас разнообразных наблюдений. Главная заслуга Гумбольдта, с точки зрения общей Г., состояла в том, что он сопоставлял свои наблюдения с другими известными в то время, анализировал их и стремился прийти к определенным обобщениям, уясняющим данную категорию явлений. Так, сравнивая различные горные цепи по отношению к их вершинам и перевалам и сопоставляя цифры высот этих частей, Гумбольдт пришел к выводу, что отношение между средними высотами последних может служить одним из характерных признаков, отличающих между собой различные горные системы. Следя за распределением вулканов и их отношением к линиям поднятий, Г. старался определить направление вулканических щелей земной коры и их связь с горообразованием. Сводка метеорологических наблюдений в разных пунктах Америки и сопоставление полученных этим путем средних — с таковыми же, накопившимися к тому времени в Европе, навело его на мысль изобразить картографически результаты этих сличений, а именно по отношению к средним температурам года и отдельных времен его путем проведения так называемых «изотерм». Подобным же образом наблюдения над изменением характера растительности при переезде с севера на юг и при поднятии от подошвы к вершине высоких гор послужили материалом для основания новой науки — Г. растений, а собирание данных о продуктах различных европейских колоний — к созданию особой отрасли сведений о производительности стран (Productenkunde). Конечно, в некоторых из этих обобщений Гумбольдт имел предшественников.
Не менее, если не более, видное место, чем Гумбольдт, занимает в истории новейшего землеведения берлинский профессор Карл Риттер, друг и современник Гумбольдта. Заслуга Риттера состояла в том, что он стремился сделать сводку скопившихся к этому времени сведений о разных странах, подвергнув их обстоятельной критике и разработав при помощи строго научного метода, и в особенности в том, что он старался определить точнее задачи Г., ее положение в ряду других отраслей знания, ее значение как науки не только описательной, но и изъяснительной, ее философский, если можно так выразиться, смысл. Стремление поставить Г. на новые основания и вложить в нее новый дух выразилось у Риттера и в том, что он ввел новое название «Erdkunde» (землеведение); его большое многотомное сочинение, оставшееся неоконченным и обнимающее только Азию (и то не всю), носит название: «Die Erdkunde im Verhältniss zur Natur und zur Geschichte des Menschen, oder allgemeine vergleichende Geographie» (землеведение в отношении к природе и истории человека, или всеобщая сравнительная география). Риттер видел в земной поверхности нечто живое, в отдельных континентах — как бы особые организмы с присущими каждому характерными признаками и качествами, выражающимися в особенностях очертаний берегов, рельефа, климата, характера растительности и животной жизни, а равно и культурного развития связанных с этими естественными условиями пород человечества. В поставлении на видное место в Г. этого последнего — человеческого, культурного, исторического — элемента, многие видели особую заслугу Риттера, которая была по преимуществу оценена его современниками, стремившихся к синтезу и находившихся под влиянием философских идей Гегеля. В этом отношении Риттера часто противопоставляли Гумбольдту, как интересовавшемуся только материальной стороной явлений и анализом их отдельных категорий. Однако, следует заметить, что различие в данном случае не было особенно резким. Что Риттер высоко ценил собственно физическую географию, доказывает, например, его обстоятельный анализ форм земного рельефа и его этюды по географическому распространению различных характерных растительных и животных форм; с другой стороны, что и Гумбольдт не пренебрегал историческим, этнографическим, статистическим и культурным элементом в Г., видно из его исследований о «Новой Испании», о первобытных культурах Америки, об истории открытия Нового Света и др. Если и справедливо, что важнейшие работы Гумбольдта относятся к области физической Г., то нельзя не заметить, что основания последней были положены ранее, в XVII—XVIII вв., систематическая же разработка ее была сделана не Гумбольдтом, а его современниками: Шмидтом, Фрёбелем, Гофманом и особенно швейцарцем Штудером (Studer, «Lehrbuch der physikalischen Geographie und Geologie», 1-е изд. 1844; 2-е изд. 1847), которого Герланд признает «настоящим основателем новейшего физического землеведения».
Хотя многие из воззрений Риттера были в сущности возрождением высказывавшихся ранее (даже Страбоном, почему Герланд и называет риттеровское направление «страбонизмом»), однако развитые в виде целого научного направления и подкрепленные обширными специальными трудами, они обратили на себя большое внимание и вызвали много поклонников и последователей. Влияние берлинского профессора выразилось в основании географических обществ и журналов (между прочим, Русского Географического общества в Петербурге и кружка Фролова в Москве, издававшего «Магазин землеведения»), в оживлении географической литературы, в улучшении школьного преподавания Г., в новых путешествиях и т. д. Выставленное Риттером на вид важное значение Г. для истории привлекло к занятиям землеведением многих историков и филологов, что вызвало появление новых работ по исторической географии, истории землеведения и т. д. Но, с другой стороны, новое направление имело и свои невыгодные стороны; исторический элемент стал преобладать над естественнонаучным, что привело к пренебрежению физической Г. и к постановке на первый план влияния географических условий на человека и его культуру — влияния, для точного изучения которого не имелось ни средств, ни методов, и которое вынуждено было часто расплываться в произвольных догадках и философских мечтаниях. Дело дошло до того, что присяжные географы считали историческую Г. за настоящее землеведение, а в физической видели только как бы введение к нему, только как бы средство к цели. Такое положение Г. не могло рано или поздно не вызвать реакции, особенно по мере развития других отраслей естествознания, более или менее соприкасающихся с землеведением.
Из этих отраслей наиболее важное значение имели физика и геология. Идеи Гумбольдта об изотермах и о земном магнетизме получили дальнейшее развитие в трудах Дове, Кэмтца, Бюи-Балло и др., с одной стороны, положивших прочные основания метеорологии, и в трудах Ганстена, Гаусса, Штейнхейля, Ламонта, с другой, создавших учение о земном магнетизме и электричестве. Английские ученые Hopkins, Airy, Stokes, Cavendisch, W. Thomson и др. внесли новый свет в трудные физические вопросы о внутреннем состоянии земного шара, плотности его, изменении тяжести на его поверхности, a Poulett Scrope, Mallet, v. Seebach, De Rossi и др. подвергли строгой научной разработке вулканические и сейсмические явления. Геологи с тех пор, как укоренилось воззрение Ляйелля, что минувшие геологические явления могут и должны быть объясняемы продолжительным действием тех же сил, какие проявляются на Земле и в настоящее время, — обратились к энергичному изучению физико-географических процессов и собрали массу данных для понимания явлений возникновения и преобразования форм земной поверхности. Гидрография, или океанография, разработка которой началась уже в XVII и XVIII вв. (Риччиоли, Фурнье, Мариотт, Марсильи) получила новые опоры в трудах Уэвеля, Мори и др. и в результатах позднейших глубинных экспедиций на судах «Challenger», «Porcupine», «Tuscarora», «Travailleur» и т. д., открывших совершенно новое, необозримое поле для дальнейших исследований. Наконец, те данные, которые имелись во времена Гумбольдта о географическом распространении животных и растений, умножившись и получив новое освещение благодаря наблюдениям и объяснениям Дарвина, Валласа, Друде и др., развились в стройные отрасли фито— и зоогеографии, две ветви обширного биологического землеведения.
Но вот и в среде собственно географов, на родине Риттера, в Германии, возникла реакция, ярким представителем которой выступил профессор Пешель. Юрист по образованию, составивший себе известность главным образом работами по истории землеведения и по культурной географии, Пешель, однако, признал неудовлетворительность постановки землеведения у последователей Риттера и бесплодность их рассуждений о влиянии географическнх условий на развитие культуры, или, как он выражался, «географической телеологии». Задача общей сравнительной географии должна заключаться, по мнению Пешеля, в сравнительном изучении морфологии земной поверхности, образцы которого он и представил в своих этюдах о фиордах, островах, гомологиях континентов и т. д. [8]) Эти этюды, талантливо и увлекательно написанные, возбудили интерес и внесли заметное оживление в географическую деятельность Германии. Лекции Пешеля (в Лейпцигском университете) привлекали массу слушателей; влияние их сказалось и в основании целого ряда новых кафедр географии в германских и австрийских университетах; в географической литературе возник особый отдел, «методологический», вызванный потребностью выяснить истинные задачи и сущность географии, ее подразделения и методы, ее отношение к соседним наукам. Выяснение это вызвало весьма различные мнения. Строгие последователи Риттера заявили, что выставленные Пешелем вопросы собственно относятся к области геологии, а не Г.; другие, сторонники обновления науки, поставив Пешеля наряду с Гумбольдтом и Риттером, старались доказать, что Пешель явился непосредственным продолжателем его; тем более, что он также допускал исторический элемент в Г. и вполне признавал его важное значение; третьи, наконец, натуралисты и геологи признали воззрения его недостаточно научными и методы неудовлетворительными и даже неверными. Пешель придавал большое значение при сравнительном изучении форм земной поверхности картам, доказывая, что внимательное сличение карт различных областей может дать важные указания на сходства и различия в строении и генезисе форм земной поверхности. Противники его доказывали, что такой метод недостаточен и может привести к грубым ошибкам и что заключение относительно гомологии форм может быть сделано лишь на основании изучения развития последних при помощи тщательных геологических исследований. Различные мнения, вызванные взглядами Пешеля, могут быть сгруппированы в две категории, сторонникам коих Г. Вагнер придает названия дуалистов и унитариев. Дуалисты допускают в географии два элемента: физический (или физико-биологический) и исторический, или антропологический, считая их равноправными, т. е. признавая, что в географию входит как изучение неорганических форм в их особенностях, распределении и изменениях и органических (растений и животных) в их зависимости от географических условий, так и человеческого элемента в его связи с земной поверхностью и в обусловленных последней влияниях на его распределение, быт и культурное развитие. Наоборот, унитарии полагают, что у Г. должен быть один объект — Земля и особенно ее поверхность с ее неорганическими и органическими формами в их взаимодействии и под влиянием связанных с Землей физических сил, и что человеческий элемент должен быть выделен из землеведения и составить объект рассмотрения истории, этнографии, статистики. Некоторые идут даже далее, оставляя на долю собственно землеведения только так называемую Г. физическую в узком смысле. Неудобство такого выделения сказывается особенно ясно при изучении и изложении частной Г., т. е. Г. отдельных стран. Исключение биологического и антропогеографического элемента в этом случае является невозможным и лишает изложение целостности и полноты, не давая надлежащего понятия о стране и не удовлетворяя многим практическим вопросам, которые с полным правом могут быть предъявляемы к научному изучению известной области.
Упомянув о частной или — как ее часто называют немцы — специальной Г., в противоположность общей, следует заметить, что разделение это, принимавшееся фактически с глубокой древности, было впервые определенно выражено в середине XVII в. Варением, противопоставившим «общую», или «всеобщую», Г., изучающую Землю в ее целом и в ее общих явлениях, «специальной», или «частной», рассматривающей особенности отдельных областей. Позже было указано, что понятия «специальная» и «частная» Г., а отчасти «общая» (generalis) и «всеобщая» (universalis) не покрывают одно другое и должны быть различаемы по существу. Уже Риттер определил свою географию как «общую», или «всеобщую», потому, «что она стремится изучать всякую часть земной поверхности и каждую форму ее с одинаковым вниманием, без отношения к какой-либо специальной цели». В этом смысле «общей» Г. могут быть противопоставлены «специальные географии», допускающие выбор объектов для исследования и рассматривающие их лишь с известных, специальных точек зрения, как, например, Г. военная, коммерческая и др. При таком определении понятно, что «специальная» Г. совсем не то, что «частная», но, с другой стороны, и определение общей Г. у Риттера является иным, чем у большинства географов. Матцат предложил различать термины «universalis» и «generalis», как «всеобщая» (т. е. относящаяся ко всей Земле в совокупности) и «общая» Г. (т. е. рассматривающая Землю во всем разнообразии ее форм и явлений, без какой-либо специальной прикладной цели) и «particularis» (частная, т. е. относящаяся к части земной поверхности) от «specialis» (т. е. специальной Г., рассматривающей Землю в каком-либо специальном отношении). Впрочем, термин «общая география» или «общее землеведение» прилагается теперь одновременно и в смысле Варения и Риттера. Из специальных Г. раньше всех выделилась историческая (собственно историческая хорография и топография), имеющая целью восстановление Г. культурных стран в известные исторические эпохи; затем в более новое время — военная (разрабатываемая особенно во Франции), медицинская, промышленная (также коммерческая, прикладная, экономическая, все более и более привлекающая к себе внимание и представленная уже рядом обстоятельных компендиумов и монографий — немецких, английских, французских) и др.
Самые обстоятельные новейшие определения задач, методов и подразделений Г. были сделаны из немецких географов фон-Рихтхофеном и Герландом. Рихтхофен, первоначально геолог, затем известный исследователь Китая, полагает, что задача Г. заключается в изучении поверхности Земли, и вместо «Erdkunde», по его мнению, было бы правильнее называть «Erdoberflächenkunde», подразумевая под поверхностью в данном случае сушу, море и воздушную оболочку (лито-, гидро- и атмосферу) в их взаимодействии и включая также рассмотрение растительных и животных форм в их отношении к земной поверхности и человека — в его отношениях к той же поверхности и к окружающим его растительному и животному миру. Рихтхофен выделил в особый отдел рассмотрение человека на том основании, что зависимость человека от окружающих географических условий складывается иначе, чем, например, у животных благодаря умственному развитию человека, делающему его способным к культуре, к подчинению себе до известной степени природы, к проявлению сознательной воли, причем его распределение по расам, племенам, народностям, языкам, религиям и т. д. является результатом множества отдельных причин, для объяснения которых одних биологических законов оказывается далеко не достаточно. Название «антропогеография» было принято Рихтхофеном на том основании, что оно более обще и менее подает поводов к недоразумениям, чем название «историческая география», а с другой стороны — оно уже было применено ранее Ратцелем в его руководстве «Antropo-Geographie, oder Grundzüge der Anwendung der Erdkunde auf die Geschichte» (I т. 1882 г., II т. 1891 г.). Этим отделом, в который входит рассмотрение географического распространения человека по расам, языкам, народностям, религиям и т. д. и изучение многообразной зависимости человека от природы и, обратно, его влияния на нее, география, по мнению Рихтхофена, тесно связывается с этнологией, антропологией, статистикой и является связующим звеном между естествознанием и историей. Таким образом, по Рихтхофену, общее землеведение распадается на три отдела: 1) физическая география, подразделяющаяся, в свою очередь, на а) изучение воздушной оболочки — метеорологию и климатологию, б) изучение гидросферы — гидрографию, или океанографию и в) изучение суши — орографию; 2) биогеография, распадающаяся на а) фито- и б) зоогеографию, т. е. географию растений и животных, и 3) антропогеография. Все объекты изучения этих отделов должны быть рассматриваемы в четырех отношениях, а именно: 1) в морфологическом — в отношении к различиям формы, 2) в гилологическом — в отношении вещественного состава, 3) в динамическом — в отношении к постоянному влиянию или проявлению сил и 4) в генетическом — в отношении к способу происхождения. К этим категориям Г. Вагнер считает необходимым прибавить пятую — хорологическую, т. е. в отношении к распределению или занимаемому на земной поверхности месту. Рихтхофен полагает, что эти категории применимы ко всем объектам географического изучения и что ими исчерпывается всестороннее исследование форм. Метод, которым пользуется общее землеведение, — по преимуществу аналитический, в противоположность страноведению, стремящемуся к синтезу, хотя высшей задачей географа должно быть хорологическое рассмотрение стран и всей земной поверхности с принятием во внимание всех действующих на ней факторов в их взаимной связи и причинном соотношении. В собирании данных географ руководится наблюдением и измерением; тем не менее, Рихтхофен выделяет математическую или, точнее, астрономическую географию, которая составляет собственно часть астрономии и является для географии не целью, а только средством разделения земной поверхности математической сетью меридианов и широтных кругов и определения положения отдельных мест в этой сети. Астрономическая география по отношению собственно к географии является пропедевтикой, введением, вспомогательной наукой; что же касается до так называемой политической Г., то в том виде, как она излагается в учебниках, она представляет конгломерат сведений, неспособных составить из себя науки; то, что в этом отделе есть научного, должно войти в антропогеографию, где и может составить предмет научного анализа.
Взгляды Рихтхофена на задачи землеведения и его стремление примирить два различных течения в этой области, ведущие свое начало от А. Гумбольдта и Риттера, были вообще приняты сочувственно географами. Тем не менее явился решительный протест со стороны профессора Герланда в Страсбурге. Сам известный знаток, автор многих работ по этнографии (Geogr. Jahrbuch, изд. проф. Г. Вагнером), Герланд выступил, однако, решительным противником антропогеографического элемента в землеведении. При рассмотрении взаимодействий между человеком и окружающими его географическими условиями главным объектом изучения является, по мнению Герланда, человек. Изучение его должно быть предоставлено антропологам, этнографам, статистикам и историкам, которые могут пользоваться данными землеведения, насколько они признают для себя желательным и необходимым. Объект же географии может быть только один — Земля, и не поверхность только земли, как это полагает Рихтхофен, а весь земной шар, со всеми связанными с ним силами, влияющими на образование, преобразование и развитие вещества Земли. Одна земная поверхность не может быть предметом рассмотрения географии, во-первых, вследствие неопределенности этого понятия и невозможности изолировать поверхность от целого; во-вторых, потому что поверхность, в частности, верхние слои литосферы, уже составляет специальный предмет изучения в геологии и особенно петрографии, и в-третьих — проявления сил на поверхности обусловливаются в значительной степени их подземной деятельностью, как это очевидно, например, в случае вулканических явлений, землетрясений, сдвигов, горообразования, изменений силы тяжести, явлений земного магнетизма и др. Ограничение главной задачи географии изучением действующих на Земле сил способно придать землеведению, по мнению Герланда, единство и большую научность и в то же время точнее разграничить его от родственных или соприкасающихся с ним наук, из коих ни одна не может претендовать на ту же задачу в том же объеме. Географ, по мнению Герланда, должен иметь основательную физико-математическую подготовку и стремиться к анализу явлений путем приложения математического метода. Герланд принимает еще другие отделы землеведения, именно астрономическую географию, изучающую Землю как планету, затем — географию растений и животных, так как растительный и животный мир развились под влиянием земных сил, которые обусловливают в значительной степени и распределение организмов, способное влиять (особенно растительность) изменяющим образом на проявление действующих на Земле физико-химических сил. Далее, в область географии входит «страноведение», из которого Герланд, оставаясь последовательным, также исключает рассмотрение человека, и наконец — история землеведения, понимая под последней не столько историю географических открытий (или пространственное расширение сведений о земной поверхности), сколько историю развития геофизических идей, т. е. представлений о действующих на Земле физических силах. Воззрения Герланда, идущие вразрез с господствующим взглядом и порывающие так резко с укоренившимися традициями, естественно, были признаны слишком односторонними и притом не всегда строго логичными; так, исключение из географии, даже частной (страноведения), человека не могло не показаться крайностью, тем более, что сам Герланд, говоря об изучении отдельных, особенно внеевропейских стран, настаивает на практической пользе, которая может воспоследовать от этого изучения для колонизации, торговли. Если антропогеографический элемент не может входить в географию на том основании, что при изучении его неприменим математический метод, то ведь то же самое может быть сказано о растительном и животном мире. Требование, чтобы географ имел солидную физико-математическую подготовку, является несколько крайним: для географа существенно важна также естественноисторическая, геологическая и биологическая подготовка. Для познания стран натуралист (геолог и биолог) в состоянии сделать больше, чем математик и физик.
Весьма существенным вопросом по отношению к содержанию, задачам и пределам Г. является трудный вопрос о ее разграничении с геологией, которая, в особенности своим отделом так называемой динамической геологии (изучающей силы, действием которых вызывалось и вызывается происхождение и изменение горных пород и образование земной поверхности), вступает в область физической географии и даже становится на ее место. История науки показывает нам, что география начала заниматься раньше разработкой многих физико-географических вопросов, чем геология. Мы находим попытки изучения этих вопросов уже у Варения, Риччиоли и др. в XVII в., у Торберна Бергмана, Г. Форстера, Соссюра и т. д. в конце XVIII в., у Ал. Гумбольдта, Шмидта, Ф. Гофмана, Штудера, Бергхауза — в первой трети нынешнего столетия. Но затем географы увлекаются связью географии с историей культуры, тогда как геологи, особенно под влиянием Ляйелля, Мурчисона, Форбса и др., начинают усердно заниматься изучением ныне действующих и изменяющих земную поверхность сил с целью найти объяснение тем явлениям, которыми вызывалось постепенное образование земной коры, изменение в границах и очертаниях древней суши и моря, отложение осадков, извержение плутонических пород, изменение климата и органического мира и т. д. Геологи включают в свою науку «все качества, проявления сил и состояния земного шара, насколько они вообще могут быть предметом непосредственного или посредственного познания». Науман включил в геологию, помимо геогнозии и геогении, также геодезию, геодинамику, геофизику, гидрографию и метеорологию. Кредлер, кроме петрографии, петрогении, стратиграфии, исторической и динамической геологии, принимает еще «физиографическую геологию», объект которой составляет изучение формы, величины и вида поверхности Земли и ее физических отношений. Впрочем, эта программа в действительности никогда не была выполнена; о пределах геологии — см. Геология.
Есть вопросы, одинаково важные для физической географии и геологии (например, орография), и нельзя не признать, что работы географов и геологов могут только пополнять и освещать себя взаимно. Если для геолога существенно необходимо обстоятельное знакомство с картой страны и с ее географическими особенностями, то и для географа также неизбежно знакомство с главнейшими фактами прошлого этой страны, с распределением образующих ее поверхность горных пород и почв, с участием в образовании этой поверхности тектонических и вулканических сил Земли.
Необходимо остановиться еще несколько на термине геофизика, которым Герланд заменяет название «физической географии». Этот термин вошел в употребление сравнительно недавно, а именно в шестидесятых годах, когда им пользовался Мюри (Mühry). Позже он был принят Цёприцом в его отчетах об успехах физической Г., помещавшихся в «Geograph. Jahrbuch». Наконец, в новейшее время им воспользовался профессор Гюнтер для названия своего обширного руководства: «Lehrbuch der Geophysik und physikalischen Geographie» (1884). В предисловии к нему сказано, однако, что названия «физическая география, геофизика, физика Земли» — в сущности синонимы. Тем не менее, Гюнтер допускает и некоторое различие между понятиями «геофизика» и «физическая география» — первое название подходит, по его мнению, более к тому отделу географической науки, который рассматривает Землю в ее целом, как мировое тело, особенно в его внутренних свойствах, тогда как название «физическая география» уместнее в том случае, когда дело идет об изучении земной поверхности. Сообразно с этим Гюнтер называет «геофизикой в узком смысле» тот отдел физической Г., в который входит рассмотрение внутренней теплоты Земли, догадки о составе и состоянии ядра Земли, изучение вулканических и сейсмических явлений, причем он отождествляет этот отдел с динамической геологией, которая, однако, как известно, понимается геологами гораздо в более широком смысле. Рихтхофен тоже склонен называть геофизикой тот отдел общего землеведения, присоединяя туда еще изучение плотности Земли, влияний земного и космического притяжения, магнитных сил и др. С таким выделением согласен и Г. Вагнер. Рихтхофен замечает, что геофизика разрабатывается совокупными трудами астрономов-геологов и географов. К геофизике могло бы быть отнесено вообще изучение сейсмических явлений и даже вся метеорология. Таким образом, в геофизику могли бы войти: исследования над точной формой геоида (изменением силы тяжести, уровнем океанов, приливами) и над уклонениями в его вращательном движении; учение о земном магнетизме (которое некоторые географы, например, Зупан, совершенно выделяют из физической Г. ввиду того, что магнитные явления не стоят во взаимодействии с другими и не оказывают на них заметного влияния); метеорология и сейсмология. Все эти отрасли знания, требующие тщательных наблюдений при помощи различных точных приборов и специальных обсерваторий и более или менее пригодные к математической обработке в состоянии развиваться, так сказать, помимо собственно Г.; тем не менее мы не отделяем геофизику от Г. в обширном смысле слова (см. ниже).
Вообще можно сказать, что Г. в ее современном развитии не представляет из себя строго замкнутой науки, а является комплексом из целого ряда наук, способных разрабатываться каждая сама по себе. В этом отношении, впрочем, Г. не представляет собой чего-либо исключительного; многие другие отрасли знаний также распались с течением времени на ряд отдельных наук. Г. представляет комплекс по меньшей мере из семи наук, которые могут быть перечислены в таком порядке: 1) астрономическая, или математическая, Г., тесно связанная с астрономией и геодезией и дающая основы для картографа, т. е. искусства составлять и чертить карты в различных проекциях; 2) геофизика, или физика земного шара, связанная с физикой, астрономией и отчасти геологией; 3) физическая Г., распадающаяся на а) орографию, тесно соприкасающуюся с некоторыми отделами геологии, b) oкeaнoгpaфию и с) климатологию, основанную на метеорологии, но имеющую задачей не столько анализ тепловых, световых и электрических явлений, сколько синтез данных для характеристики климатических различий на земной поверхности; 4) биологическая Г.: a) Г. растений и b) Г. животных (обе эти отрасли стоят в тесной связи с ботаникой и зоологией и разрабатываются главным образом специалистами по этим наукам); 5) антропогеография, основывающаяся, с одной стороны, на данных физической и биологической Г., с другой — на данных антропологии, этнографии, статистики и истории; все последние три отдела (3, 4, 5) составляют в совокупности так называемое «общее землеведение»; 6) частная Г., или страноведение, т. е. изучение отдельных стран в отношении к трем только что указанным отделам «общего землеведения»; 7) история Г. как в смысле пространственного расширения сведений о земной поверхности, так и развития географических понятий и воззрений. В этот перечень мы не включили наук, соприкасающихся более или менее с Г., но преследующих свои особые задачи, каковы, например: астрономия (хотя некоторые факты из нее, не имеющие прямого отношения к Земле, и продолжают еще приводиться во многих географических руководствах и учебниках) или антропология, этнография, статистика, хотя данные из этих наук нередко также вводятся в Г. и хотя географы принимают иногда деятельное участие в их обработке (укажем, например, на сочинения по этнографии Пешеля и Ратцеля, этнографические обзоры Герланда, статистические — Г. Вагнера и т. д.). В сущности, однако, науки эти, как имеющие свои цели и методы, могут быть разрабатываемы и действительно разрабатываются отдельно от Г., а потому и не должны быть с ней соединяемы и смешиваемы.
Распадение Г. на различные отделы, обрабатываемые более или менее самостоятельно, замечается не в одной Германии, где землеведение стоит теперь наиболее высоко, будучи представлено целым рядом кафедр в университетах, многими известными учеными, образцовыми учебниками, журналами, обсерваториями, картографическими институтами и т. д., — но и в других странах Европы, где, впрочем, различные отделы Г. успели размежеваться, не вступая в методологические препирательства, на которые потрачено было в последние годы немало усилий со стороны немецких географов. Так в Англии давно уже обособилась школа геофизиков, одним из видных представителей которых в настоящее время является Ж. Дарвин; с другой стороны, там же выделился ряд геологов, оказавших значительные услуги орографии, несколько специалистов-гидрографов (например, Buchanan), метеорологов и, наконец, ряд собственно географов, которые, следуя Риттеру, допускают значительное участие антропогеографического элемента (например, D. Freshfield, Keltie, Mackinder и др.). Во Франции, где уже с давних пор обособились картография, физика Земли, метеорология, история землеведения и т. д., собственно Г. всегда держится тесной связи физико-географического элемента с антропогеографическим; лучшим примером тому может служить Эл. Реклю, который, издав прекрасный для своего времени очерк физической Г. (La Terre), приступил к изложению Г. отдельных стран (Géographie Universelle), в которой дал прекрасные образцы того, как географ должен соединять новейшие физические данные о земной поверхности с данными био- и антропогеографическими. Интересно, что лучшие представители Г. во Франции, например, Vivien de St. Martin, Levasseur и др., в своих географических трудах отдают даже преимущество историческому и статистическому элементам.
Сложность географической науки, нуждающейся в содействии различных специальностей, наглядно подтверждается географическими конгрессами, на которых рядом с собственно географами реферируют астрономы, физики, геологи, этнографы, статистики и т. д.; затем географическими ежегодниками и журналами, помещающими на своих страницах статьи и обзоры по разным отраслям знания, имеющим более или менее близкое отношение к географии; наконец, проектами об основании особых географических институтов для высшего преподавания географии во всем ее объеме — проектами, которые появлялись за последнее время и в Италии, и во Франции, и у нас в России (проект Императорского Географического общества и проект основания особого отделения при СПб. университете). Оставляя даже в стороне подобные грандиозные планы, нельзя не признать, что география в целях более рационального высшего преподавания ее должна быть представлена по меньшей мере двумя кафедрами: одной, которой можно бы было дать название геофизики, которая бы требовала специальной физической и математической подготовки и которая была бы соединена с хорошо обставленной и приспособленной геофизической обсерваторией; и другой — географии, т. е. общего землеведения и частной географии отдельных стран. Эта кафедра требует специальной естественноисторической и географической подготовки и предполагает известное знакомство с картографией, историей землеведения и науками, вспомогательными для антропогеографии, она должна быть снабжена географическим кабинетом с достаточным числом карт, книг, журналов и других пособий для кабинетного изучения и экскурсий. Одной из важнейших задач географа должна быть разработка географии отдельных стран, которая немыслима без обстоятельного знакомства с общим землеведением, в свою очередь тесно связанным с успехами частной географии. Связь общего землеведения с частным, очевидная сама по себе, подтверждается и примером западных университетов — особенно наилучше поставленных, германских — в которых «Länderkunde» разрабатывается и читается теми же профессорами, которые преподают и «Allgemeine Erdkunde». Обособленность же геофизики выражается в том, что курсы по ее отделам (например, метеорологии, земному магнетизму и т. д.) читаются другими специалистами в большей или меньшей связи с курсами физики. Изучение и преподавание частной географии предполагает и более или менее широкое допущение человеческого элемента, как это мы и видим в лучших синтетических трудах иностранных географов и как на этом специально настаивал недавно профессор Зупан. Разработка частной Г. требует не меньшего внимания, критического такта, наблюдательности и в состоянии принести даже более непосредственной пользы при разъяснении некоторых практических жизненных вопросов.
Литература: А) Астрономическая география: Шарнгорст, «Начальн. основания астрономии и математической географии» (СПб., 1891); Günther, «Handbuch der mathem. Geographie»; по картографии: Zöpprits «Leitfaden der Kartenentwurfslehre» (1884); Struve, «Landkarten» (1887). — Б) Геофизика: Günther, «Lehrbuch der Geophysik» (2 B-de, 1884, с обширными литературными указаниями); по метеорологии: Bebber, «Lehrbuch der Meteorologie» (1890), по сейсмологии: De Rossi, «La Meteorologia endogena» (1879—82); Milne, «Earthquakes» (1886). — В) Общее землеведение: Hann, Hochstetter und Pokorny, «Unser Wissen von der Erde, Allgemeine Erdkunde» (изд. Kirchhoff, 1886); Supan, «Grundzüge der phys. Erdkunde» (1884); Клёден, «Физическая география» (1876, устарело); Berghaus, «Physikalischer Atlas» (нов. изд., 1889—92). — а) Физическая география: Günther, «Lehrbuch der physik. Geographie» (1891); Peschel-Leipoldt, «Phys. Erdkunde» (1884—85); Reclus, «La terre» (устарело). — α) Орография: Sonklar, «Allgem. Orographie» (1873, устарело); Мушкетов, «Физическая геология» (1888—91); v. Richthofen, «F ührer für die Forschungsreisenden»; Neumayr, «Erdgeschichte» (Bd. I, 1886); Süss, «Das Antlitz der Erde» (1883, ff.) — β) Океанография: Krümmel, «Der Ocean» (1885); Thoulet, «Oceanographie» (1890.); Boguslavsky und Krümmel, «Handb. d. Oceanographie». — γ) Климатология: Воейков, «Климаты земного шара» (1884) и его же: «Die Klimate der Erde» (1887); его же: «Снежный покров» (1889); Hann, «Handb. der Klimatologie». — b) Биогеография. — α) география растений: Drude, «Handb. der Pflanzengeographie»; β) гeoгpaфия животных: Wallace, «Geographie Distribution of Animals» и др. — с) антропогеография: Ratzel, «Antropogeographie». — Г) Частная география, или страноведение: Reclus, «Nouv. Géographie universelle», 17 томов (в рус. переводе изд. пока 11); «Unser Wissen von der Erde», Bd. II и III. «Länderkunde», изд. Kirchoff (Европа); популярно: De Varigny, «Nouv. Géographie moderne» (1890—91). История землеведения: Peschel, «Geschichte der Erdkunde (2 изд. 1877); Oppel, «Terra incognita» (1891); Vivien de St. Martin, «Historie de la géographie» с атласом; по географии у древних: Beyer, «Gesch. d. wiss. Erdkunde der Griechen» (1887—91, 3 вып., не кончена); Bunbury, «History of anc. Geography» (1819); по средневековой: Kretschmer, «Die phys. Erdkunde im christl. Mittelalter» (1889); по средним векам и эпохе открытий: S. Ruge, «Gesch. d. Zeitalters der Entdekungen» (1881); по открытию Америки: Cronau, «America. Die Geschichte seiner Entdeckung» (1892); S. Ruge, «Ch. Columbus» (1892); Фиске, «Открытие Америки» (Москва, 1892, т. I); Уинсор, «Хр. Колумб» (1893); XVI в.: Nordenskiöld, «Facsimile Atlas» (1891); Gallois, «Les Géographes allemands de la Renaissance» (1890). — E) Атласы: Stieler’s «Hand-Atlas» (1891, 95 карт); Schrader, Prudent et Anthome, «Atlas de géographie moderne» (1890—91); карманные атласы: немецкий Habenicht’a, английский Bartolomew (1891); русские атласы Ильина и Линберга; Berghaus, «Chart of the World» (обновляется). — Ж) Геогр. словари: «Nouv. Dictionnaire de géographie moderne et ancienne» p. Vivien de St. Martin, 5 том. (не окончен); Metzger, «Geogr.-stat. Welt-Lexicon (1888); Embacher, «Lexikon der Reisen und Entdeckungen (1882); Egli, «Nomina geographica» (1872; выходит новое издание). — З) Геогр. ежегодники: «Geogr. Jahrbuch» (изд. H. Wagner, 15 томов); также «Année géographique» и «Ежегодник», изд. «Им. Рус. геогр. общ., 2 т. — И) Геогр. журналы (см. особую ст.). — Й) Руководства для путешественников: «Инструкции», изд. Им. рус. геогр. общ.; Kaltbruner, «Man. du Voyageur» (1887); «Hints to travellers» (6 изд. 1889); v. Richthofen, см, выше; Neumayer, «Anleit. zur wiss. Beobachtungen auf Reisen» (изд. 1888); «Anleitung zur deutschen Landes und Volksforschung», изд. Kirchhoff (1889). — К) Прикладная коммерческая гeoгpaфия: Keltie, «Applied Geography»; Götz, «Lehrbuch der wirtsch. Geographie» (1891); Chisholm, «Handb. of commerc.Geography» (1889); Marcel Dubois, «Geogr. économique de l’Europe». — Л) Историческая география: Kiepert, «Lehrb. der alten Geographie» (1878); его же, «Atlas antiquus»; Spruner, «Handatlas für die Gesch. d. Mittelalters» etc.; Freeman, «Hist. Geography of Europe» (1881, с атласом; есть рус. перевод). — М) Задачи методологии: К. Риттер, «Общее землеведение» (русск. пер); Пешель, «Нов. задачи сравн. землеведен.» (два русск. изд.); Richthofen, «Aufgaben und Methoden der heut. Geographie» (1883); Gerland, во введении к изд. им «Beiträge zur Geophysik» (I, 1887); H. Wagner: отчеты в «Geogr. Jahrbuch»; Петри, «Методы и принципы географии» (1892). Литература по страноведению и путешествиям громадна; некоторые указания см. в «Книге о книгах», изд. под ред. Янжула (М., 1892. ч. 2, «География»).
- ↑ До нас дошло известие о круглой карте Аристагора Милетского, современника Гекатея, исполненной на меди и изображавшей море, землю и реки. Из свидетельств Геродота и Аристотеля можно заключить, что на древнейших картах обитаемая земля изображалась также круглой и омываемой кругом океаном; с запада, от Геркулесовых столбов, середина ойкумены была прорезана внутренним (Средиземным) морем, к которому с восточной окраины подходило восточное внутреннее море, и оба эти моря служили к отделению южного полукруга Земли от северного.
- ↑ У Помпония Мелы, впрочем, является впервые сведение о Codanus sinus и острове Codanovia, под которыми можно понимать южную часть Балтийского моря и полуостров Скандинавию, а также о соединении Каспийского моря с Северным океаном длинным и узким проливом «quasi fluvius», — как бы первый намек на Волгу.
- ↑ Относительно греческих периплов полагают, что они не сопровождались картами. Норденшильд считает это положение недоказанным.
- ↑ Особенное значение имеют отдельные большие карты Меркатора, как-то: Европы и всей Земли в Меркаторской проекции; Facsimile их изданы недавно Берлинским Географическим Обществом.
- ↑ Изображение Атланта, держащего на себе земной шар, украшает обычно заглавный лист атласов Меркатора.
- ↑ Около того же времени, как вышло сочинение Варения, появились и др., имевшие тоже задачей поставить географию на новые научные основания, таковы: Riccioli, «Geographia et Hydrographia reformata» (Венеция, 1672), и Davity, «Le Monde» (Р., 1660), в котором приведены были впервые статистические сведения о европейских государствах, об их финансах и военных силах.
- ↑ «Космос» явился результатом 60 публичных лекций, прочитанных Гумбольдтом в Берлине в сезоне 1827—28 гг. и впоследствии обработанных и дополненных.
- ↑ Peschel, «Neue Probleme der vergleich. Erdkunde» (1-oe издание 1863 г.; в рус. пер. «Новые задачи сравнительного землеведения»). На немецком языке — ряд изданий, на русском — два.