В. В. Билибинъ (Діогенъ-Игрекъ).
правитьШУТЛИВАЯ ЗАМѢb>ТКА.
правитьТѣнь великаго Пушкина не обидится на меня за эту шутливую замѣтку по поводу «Евгенія Онѣгина». Муза Пушкина и сама была не прочь пошалить и порѣзвиться.
Вотъ что говоритъ Пушкинъ, разставаясь съ читателемъ своего «Евгенія»:
…"Чего бы ты за мной
Здѣсь не искалъ въ строфахъ небрежныхъ:
Воспоминаній-ли мятежныхъ,
Отдохновенья-ль отъ трудовъ,
Живыхъ картинъ, иль острыхъ словъ,
Иль грамматическихъ ошибокъ —
Дай Богъ, чтобъ въ этой книжкѣ ты,
Для развлеченья, для мечты,
Для сердца, для журнальныхъ сшибокъ,
Хотя крупицу могъ найти"…
Моя замѣтка написана «для развлеченья». И я, какъ видите, уже получилъ отъ творца «Евгенія Онѣгина» отпущеніе моего литературнаго грѣха.
А что именно я искалъ и нашелъ въ «строфахъ небрежныхъ» Пушкина, то благосклонный читатель увидитъ ниже.
— Сколько лѣтъ было Евгенію Онѣгину?
На этотъ вопросъ одна дама, абонентка русской и итальянской оперы, отвѣчала, не задумываясь:
— Подъ сорокъ…
Это — впечатлѣніе опернаго Евгенія Онѣгдна.
Оперный Евгеній Онѣгинъ, да и Ленскій, дѣйствительно, смотрятъ зрѣлыми мужчинами. Нерѣдко они даже успѣвали отростить себѣ брюшко. Особенно Евгеній, котораго ноютъ баритоны. Оперные баритоны, подобно соборнымъ дьяконамъ, всегда почему-то обнаруживаютъ наклонность къ преждевременной полнотѣ.
Одного опернаго баритона, перешедшаго на теноровыя партіи, спросили:
— Зачѣмъ вы это сдѣлали?
— Чтобы похудѣть, отвѣтилъ пѣвецъ.
Сколько же лѣтъ было Евгенію Онѣгину, не оперному, а настоящему?
Во время поединка съ Ленскимъ, Онѣгину было 26 лѣтъ.
У Пушкина сказано, что Онѣгинъ —
«Убивъ на поединкѣ друга,
Доживъ безъ цѣли, безъ трудовъ,
До двадцати шести годовъ,
Томясь бездѣйствіемъ досуга,
Безъ службы, безъ жены, безъ дѣлъ,
Ничѣмъ заняться не умѣлъ».
И, оставивъ деревню, онъ отправился путешествовать.
До переѣзда въ деревню (когда заболѣлъ дядя), Онѣгинъ восемь лѣтъ занимался флиртомъ:
«Вотъ какъ убилъ онъ восемь лѣтъ,
Утратя жизни лучшій цвѣтъ».
Значитъ, Онѣгину, въ началѣ романа былъ восемнадцатый годъ.
Вторая встрѣча Онѣгина съ Татьяной, которая уже вышла замужъ за князя, произошла тогда, когда Евгенію было подъ тридцать.
Онѣгинъ спрашиваетъ князя, давно-ли онъ женатъ?
— Около двухъ лѣтъ, отвѣчаетъ князь.
Если предположить, что прошло около года между смертью Ленскаго и замужествомъ Ольги, да столько же времени протекло, покуда Татьяну свезли въ Москву, да посватался къ ней князь, да сыграли свадьбу, да переѣхали новобрачные въ Петербургъ, и еще, со словъ самого князя, накинуть два года, то и насчитаемъ Евгенію всѣ тридцать лѣтъ.
Значитъ, оперные баритоны почти правы,
Какъ звали Евгенія Онѣгина по-батюшкѣ?
Никакихъ указаніи у Пушкина нѣтъ.
Татьяну и Ольгу Лариныхъ звали по-батюшкѣ Дмитріевны. Татьяна Дмитріевна и Ольга Дмитріевна. Онѣ были дочерьми бригадира.
Но какъ звали по-батюшкѣ Евгенія Онѣгина и Владиміра Ленскаго, неизвѣстно.
Ольга Дмитріевна Ларина была свѣжая, румяная блондинка съ небесно-голубыми глазками, не очень полненькая, характера веселаго, немножко кокетка.
«Глаза, какъ небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные»…
…"Легкій станъ"…
Легкій станъ не бываетъ у полненькихъ.
Татьяна Дмитріевна не отличалась румяной свѣжестью своей сестры. Вѣроятно, она была брюнетка, со смуглымъ цвѣтомъ лица, худощава, болѣзненна.
Татьяна Дмитріевна задумчива и мечтательна. Она очень мало спала — «любила на балконѣ предупреждать зари восходъ», — по ночамъ читала романы и видѣла страшные сны.
Пушкинъ не описываетъ наружности Онѣгина. Извѣстно только, что Онѣгинъ —
«Остриженъ по послѣдней модѣ,
Какъ денди лондонскій одѣть».
Ленскій, въ противоположность Онѣгину, носилъ очень длинные волосы. Это былъ румяный красавецъ.
«Красавецъ, въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ»…
…"Кудри черныя до плечъ".
Тогда уже существовала мода, что поэты не стриглись и носили длинные волосы.
Эта мода почти сохранилась до нашихъ дней. Музыканты, поэты, художники носятъ длинные волосы какъ бы въ доказательство своихъ творческихъ силъ.
Прическа à la Сампсонъ.
Если выстричь поэта или художника подъ гребенку, то онъ. пожалуй, утратитъ способность вдохновляться.
Онѣгинъ получилъ, какъ говорится, «домашнее воспитаніе».
Авторъ, какъ бы извиняясь за своего героя, говоритъ:
«Мы всѣ учились понемногу,
Чему нибудь и какъ нибудь».
Воспитателемъ Онѣгина, послѣ madame, состоялъ monsieur l’Abbé, французъ убогій.
Что же зналъ Евгеній?
Онъ совершенно свободно изъяснялся и писалъ по-французски, понималъ немного по-латыни, зналъ кое какіе историческіе анекдоты и былъ знакомъ съ политической экономіей.
Съ такимъ-то багажемъ знаній, Евгеній, восемнадцатилѣтнимъ юношей, почти мальчикомъ, вступилъ въ свѣтъ и, отъ нечего дѣлать, принялся на практикѣ изучать "науку страсти нѣжной, т.-е. волочиться и ухаживать.
Вотъ какъ проводитъ Онѣгинъ день:
Встаетъ поздно и ѣдетъ «на бульваръ», гдѣ гуляетъ на просторѣ. Подъ бульваромъ здѣсь надо разумѣть Невскій проспектъ, нѣкогда усаженный деревьями. Впослѣдствіи деревья срубили, а теперь опять хлопочутъ о древесныхъ насажденіяхъ въ Петербургѣ. Такъ повторяется исторія…
Обѣдъ у Talon. И тогда уже славились въ Петербургѣ французскіе рестораны. За обѣдомъ — шампанское. Послѣ обѣда — въ балетъ. Тамъ танцуетъ Истомина. Истомина увѣковѣчена перомъ Пушкина. Тогда еще не было принято приглашать на гастроли иностранныхъ балеринъ. Современные поэты не воспѣваютъ балеринъ ни отечественныхъ, ни иностраннаго привоза. Можетъ быть, во времена Евгенія Онѣгина балерины танцовали лучше. Во всякомъ случаѣ, балетъ тогда, видимо, процвѣталъ, а оперный и драматическій театры были въ упадкѣ. И не только въ Петербургѣ, но также и въ Москвѣ.
Въ оперѣ, по словамъ Пушкина, «Мельпомены бурной протяжный раздается вой», и она «машетъ мантіей мишурной предъ хладною толпой». А Талія «тихонько дремлетъ и плескамъ дружескимъ не внемлетъ».
Словомъ, въ оперѣ и въ драмѣ мало публики, спектакль идетъ вяло и скучно.
А въ балетѣ —
«Театръ ужъ полонъ; ложи блещутъ;
Партеръ и кресла, — все кипитъ,
Въ райкѣ нетерпѣливо плещутъ».
Времена мѣняются. Мода на балетъ прошла. И нынче цѣлая газетная литература создалась по вопросу о томъ, какъ доставать билеты въ оперу.
Не дождавшись окончанія балета, Онѣгинъ уѣзжаетъ домой переодѣться и потомъ стремглавъ скачетъ на балъ «въ ямской каретѣ».
Онѣгинъ, значитъ, не держалъ собственныхъ лошадей, — что объясняется разстроенными дѣлами его папаши.
Удивительно только, что лошади извозчичьей, наемной, кареты, бѣгали въ то время такъ шибко.
Онѣгинъ подъѣзжаетъ въ ямской каретѣ къ великолѣпному дому, который «усѣянъ плошками» кругомъ. Тогда подобная иллюминація казалась блистательной.
Танцуютъ мазурку.
Мазурка въ то время была, кажется, самымъ любимымъ танцемъ. Танцуютъ мазурку въ Петербургѣ, въ деревнѣ на именинахъ у Татьяны Дмитріевны, въ Москвѣ.
Не танцующіе играютъ въ вистъ. Винтъ еще не былъ изобрѣтенъ.
Вистомъ не особенно увлекались.
…"Равнодушный гость
На вистъ вечерній пріѣзжаетъ;
Садится; кончилась игра —
Онъ уѣзжаетъ со двора,
Спокойно дома засыпаетъ".
Сравните съ нынѣшними винтерами!
Онѣгинъ возвращается съ бала, когда «Петербургъ неугомонный ужъ барабаномъ пробужденъ», и булочникъ, «нѣмецъ аккуратный, въ бумажномъ колпакѣ, не разъ ужъ отворялъ свой васисдасъ».
Ничего этого теперь нѣтъ. Утромъ насъ, петербуржцевъ, не будитъ барабанный бой, а булки не продаются въ форточку.
Кстати, вотъ еще черты стараго Петербурга по «Евгенію Онѣгину».
Онѣгинъ любилъ весеннею ночью гулять по набережной Невы и стоять, опершись на гранитъ.
«Все было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые»…
…"Лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей рѣкѣ"…
…"Плѣняли вдалекѣ
Рожокъ и пѣсня удалая"…
Часовые въ Петербургѣ не перекликаются. Вмѣсто лодокъ по Невѣ шмыгаютъ финляндскіе пароходы. Слышны звуки не рожка, а пароходныхъ свистковъ.
Еще о тогдашней старинѣ:
Дѣлать визиты или рассылать визитныя карточки было принято не на новый годъ, а на Рождество.
Пушкинъ, описывая родныхъ вообще, говоритъ, что это — люди, которыхъ мы обязаны, по обычаю народа, о Рождествѣ навѣщать или по почтѣ поздравлять.
Путешествовали въ старину на лошадяхъ. Когда Ларины собрались изъ деревни въ Москву, то на дворъ ввели, не много, не мало, «восемнадцать клячъ». Ларины ѣхали на перекладныхъ и, по словамъ Пушкина «тащились» до Москвы семь сутокъ.
Дороги были плохи. Мосты сгнили. На станціяхъ «клопы да блохи заснуть минуты не даютъ».
«Трактировъ нѣтъ. Въ избѣ холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейсъ-курантъ виситъ
И тщетный аппетитъ дразнить».
На почтовыхъ ѣздили быстрѣе, особенно зимой.
«Дорога зимняя гладка,
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки,
И версты, тѣша праздный взоръ,
Въ глазахъ мелькаютъ, какъ заборъ».
Мечтая объ улучшеніи путей сообщенія, Пушкинъ предсказывалъ, что лѣтъ черезъ пятьсотъ —
«Шоссе Россію здѣсь и тутъ
Соединивъ, пересѣкутъ;
Мосты чугунные чрезъ воды
Шагнуть широкою дугой;
Раздвинемъ горы; подъ водой
Пророемъ дерзостные своды,
И заведетъ крещеный міръ
На каждой станціи трактиръ».
Текущая дѣйствительность далеко превзошла поэтическія прорицанія. Не шоссе, а желѣзныя дороги Россію, соединивъ, пересѣкли.
И почти на каждой желѣзнодорожной станціи крещеный и не крещеный міръ завелъ буфетъ, а не трактиръ.
Можно сказать, что, путешествуя по желѣзнымъ дорогамъ, мы больше ѣдимъ, чѣмъ ѣдемъ.