Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Шутки
правитьПроснулся утром, сразу в окно увидел — белым-бело. Крыши соседних домов покрыты снегом. Сухарева башня выделяется на сером, мутном небе.
Извозчики уж едут на санях по первопутку. Снегу выпало много.
Был 1917 год. Душа жила в тревоге. Тот уют, который был в России, уют теплого дома, друзей, семьи, вечеров — веселых, зимних — ушел из жизни. Мы все как-то сразу постарели и устали от речей, митингов и назойливости навязчивых глашатаев новой жизни. В счастье человека огромную роль играет чувство природы и ее поэзии. В российской смуте мы как-то потеряли это прекрасное чувство. Подумалось:
«Хорошо должно быть теперь в деревне».
И я, вставая и одеваясь, все смотрел в окно на снег.
Кто-то позвонил. Пришел приятель-рыболов Василий Княжев.
— С зимой вас.
— Василий, — сказал я, — вот я послал письмо в деревню, чтобы истопили дом. Проедем туда.
— А я и пришел сказать вам, что хорошо в деревне. В Москве-то что! Солдатья наперло. Подсолнушки грызут. Народ-то озлился, скушный….
Опять послышался звонок. Вошел приятель Павел Александрович. Входя, сказал:
— Едем. Пороша какая!
— Ну что, Павел? Давно тебя не видал.
— Ну что? Ерунда идет. Дурацкое дело — не хитрость. Едем. Там все-таки, в деревне, мерзости этой меньше. Зашел в Охотный к Громову — селедок нет, к Суворову — хотел белуги взять, а там только бутылочки с английской соей — больше ничего. Вчера по соседству со мной квартиру разграбили…
— Ах, до чего хорошо, снегу сколько навалило. Сразу зима стала. И до чего хорошо пахнет! — сказал, входя, Василий Сергеич. — Сады все инеем покрыло. Я ночью сегодня от Марьиной Рощи шел домой, от приятеля. Снег валил.
— А ты не боялся, Вася, ведь могли ограбить?
— Представь — не боялся. У меня рост такой. Меня как увидят — на другую сторону переходят. Опасаются — вдруг по башке хватит! А вот утром сегодня дворник говорит мне: «Товарищ Кузнецов, велели жильцов в доме описать, которая, значит, белая кость, а которая черная. А я что, конечно, смекаю — у кого какая кость. Только вот одно: писать я не умею».
— Это есть, — сказал Василий Княжев, — спрашивают, потому — черная кость на белую осерчала.
— А у тебя, Василий, какая кость? — спросил Василий Сергеич.
— Да ведь кто ее знает, я ведь из духовного звания. Отец дьячок был, от вина помер. Какая кость? Ведь это все одурь вошла. Кость и кость. У всех ровная. Вот я к вам надысь Константин Лисеич, в Школу на Мясницкую заходил. У вас там в классе шкелет стоит — так у его кость белая. А кто его знает, кто он был. Пашпорта, поди, у него нет, он ему ни к чему, шкелет и шкелет. Ему все едино. Вот что зима али лето — ничего, сердяга, не чувствует.
Василий был человек умственный и любил поговорить.
Все приятели мои собрались. И доктор Иван Иваныч, и художник Виноградов. Виноградов был человек серьезный и сердитый, шуток не любил. Он был очень взволнован. Очень рассердился на полового в «Эрмитаже». Тот ему сказал «товарищ».
— Какое он имеет право меня «товарищем» называть?..
В вагоне, когда кондуктор пришел брать билеты, Василий Сергеевич спросил:
— Товарищ кондуктор, скоро станция Сергия-Троице?
В буфете тоже:
— Товарищ буфетчик, дайте стакан чаю.
Виноградов негодовал.
— Если будет продолжаться «товарищ», я сойду на ближайшей станции.
Когда приехали на станцию, все стали садиться в розвальни — ехать ко мне.
На первые розвальни уселись Василий Сергеич, доктор Иван Иваныч и Виноградов, на другие — Павел Александрович, я, Караулов. Потом — Василий Княжев, Коля Курин и Юрий Сергеич.
Была лунная ночь. Полозья скрипели по снегу. И так отрадно было видеть зиму. Впереди слышно было, кто-то вдруг закричал:
— Стой.
Из передней подводы соскочил Сергей Арсентьич Виноградов и быстро шел к нам.
— Я больше не могу. Он и Феоктисту говорит: «Товарищ извозчик!..»
— Садись, — умиротворенно сказал я, — Сережа, к нам.
— Я не понимаю, что с ним. Что за мерзость!..
Когда приехали ко мне, в доме горел камин, как было уютно в доме и мирно кругом.
Тетенька Афросинья подавала на стол маринованные грибы, соленые грузди. Герасим Дементьич говорил:
— Вот пороша-то. А завтра рано приготовим лыжи, пойдем по свежему снегу на зайцев.
Но угораздило Василия Сергеича тетушку Афросинью назвать «товарищ Афросинья».
Тетушка Афросинья, ставя на стол пироги с груздями, только на него искоса посмотрела. А Сергей Арсентьич выскочил из-за стола в коридор, наскоро надел шубу, шапку, ботики и выбежал на крыльцо.
Василий Сергеич ржал как лошадь.
— Ну что за свинство! — сказал Иван Иваныч. — Ну что ты его дразнишь?
Василий Сергеич выбежал на крыльцо и закричал:
— Товарищ Виноградов, куда ты?
Мы все вышли наружу. Кричали:
— Сережа, что с тобой, ведь Вася все нарочно. Он шутит.
Доктор пошел вдогонку уходящему к воротам. Догнав Виноградова, что-то долго говорил с ним. Наконец Виноградов сдался.
— Чего серчаете, — сказал возвратившемуся Виноградову охотник Герасим Дементьевич. — Чего тут? Василий Сергеич так, для смеху. А вот у нас надысь, в Букове, товарища поджигателя пымали. Вот били. Ну и били. Житницу поджег. Только товарищ поджигатель и говорит мужикам-то: «Товарищи убийцы, позовите товарища попа, а то я, кажись, помираю…»
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьШутки — Впервые: Возрождение. 1938. 18 ноября. Печатается по газетному тексту.