Шум константинопольский
правитьНыне пятница, день субботний у мусульман. Вельможи и богачи столицы провели ночь в сладком сне, в упоении райскими наслаждениями, в нежных объятиях избраннейших красавиц; бедные равным образом в смиренных хижинах воскурили фимиам любви: ибо закон пророка обязывает к тому всех правоверных. С первыми лучами Авроры богатые и бедные должны оставить теплые диваны; на всех мечетях и часовнях раздались резкие голоса иманов, зовущих на поклонение. Настал час торжественной молитвы. И в какие минуты приличнее славить творца и обладателя всех вещей, как не в те, когда он, расстилая первое сияние зари по синему, эфирному своду, изливает на все земные твари новую жизнь и радость?
Я не ходил вместе с толпами молельщиков из храма в храм: доступ ко святыне запрещается неверным. Сверх того я принадлежу, по сему предмету, к секте гебров персидских и индийских. Вселенная не есть ли для добродетельных храм беспредельный величества неисповедимого? — Итак я рассудил лучше наслаждаться утренней природой, любоваться серебряными морскими волнами; рассудил, лежа под душистыми кипарисами, смотреть, как колеблющиеся облака благоуханий на крыльях раннего зефира видимым образом несутся ко мне от великолепного, оживленного берега, как каждая волна от края пламенеющего горизонта приближает ко мне напечатленный образ солнца, окруженного милионами искр огненных и лучей, ослепляющих зрение.
Любопытство заставляло меня узнать; таким ли образом в Константинополе отправляются праздники господствующей религии, как в Вене и Париже. Встаю с своего места и иду в ближнюю улицу. Вижу толпы народа, вижу открытые лавки; погреба наполнены людьми, как во всякое другое время; отовсюду раздаются звуки работающих ремесленников. Вокруг меня толпятся купцы и продавцы; смешенный шум голосов показывает всеобщую деятельность. Тысячи лошадей, ослов, верблюдов, усугубляют тесноту и смятение. Восхожу на некоторое возвышение, чтобы окинуть взором толпы народные и часть канала; вижу зеркальную поверхность моря, покрытую кораблями и шлюпками; куда ни обращаю глаза, везде нахожу жизнь и движение. «Неужели в самом деле сегодня праздник у турков?» в изумлении спрашиваю у мимоидущего грека, который, с ношей на плечах, теснился между мной и стоящим вблизи верблюдом. Он взглянул на меня, улыбнулся и исчез. «От чего это» — говорю армянину, который, обеими руками поддерживая лежащий на плечах огромный мешок с деньгами, продирался сквозь толпу народную — «от чего это происходит, что в турецкие праздники позволяется работать?» — «Какая вам нужда до турецких праздников?» отвечал он грубо и в минуту скрылся от глаз моих. Я задумался; наконец угадал причину, которую после подтвердил самой опыт.
В Константинополе живут целые сотни тысяч христиан с сотнями же тысяч мусульман, не упоминая о людях других исповеданий; терпимость вер есть главная статья в кодексе турецких законов. Каждое общество одного исповедания имеет свои особливые праздники, в которые беспрепятственно покланяется единому Богу, и не заботится о людях другой веры. Но как каждое общество столь многочисленно, что могло бы населить большой город, то и неудивительно, если одни из жителей столицы отправляют обыкновенные дневные работы, между тем как другие занимаются благочестивыми празднованиями. Оттого в Константинополе никогда не бывает той тишины, которую примечаем в больших городах христианских в дни праздничные. Деятельность и трудолюбие не ограничиваются здесь тесным кругом; улицы и площади, базары и лавки равно наполнены людьми и в пятницу и в воскресенье; между тем, как одни посвящают на служение небу несколько часов, другие исполняют земные свои обязанности. Самые мусульмане не проводят пятниц своих в таком бездействии, в каком многие христиане проводят дни воскресные. Только набожные турки не принимаются в праздники за работу, и вообще многие купцы сидят в лавках своих на базаре во весь день. Впрочем пятница у османов особливо посвящена на исполнение обрядов, до веры относящихся, и на отправление торжеств семейственных, каковы, на пример, брак и обрезание.
Но большую часть дня турки проводят в играх гимнастических, представляющих глазам европейца зрелище любопытное. Я намерен дать о них краткое понятие, оставляя многое, очень многое, угадывать воображению читателя.
По окончании молитвы, мечети опять пустеют, и иманы запирают врата церковные. Дорога от города до Окмейдана — так называется в Леванте публичное гимнастическое поприще — усеяна конными и пешими турками; улица от Перы до Св. Димитрия представляет непрерывную цепь многолюдства. Восточные красавицы едут в закрытых колясках; черные евнухи окружают их на борзых конях с обнаженными саблями. Мусульмане, христиане, жиды, греки, армяне, франки представляют глазам пестрое, любопытное зрелище.
Наконец достигаю Окмейдана — обширной, ровной площади, на которой обыкновенно собирается бесчисленное множество народа. Все пространство окружено покатыми холмами, которые, покрыты будучи разными цветами, в виде гирлянды венчают поприще. Прекрасные группы дерев осеняют толпы в долине; смотрящий с пригорка любуется сельскими видами. Там Босфор струится между веселыми берегами, на которых сады, холмы и домы представляют пеструю картину; вдали возвышаются синие, обросшие дубами, горы, скрывая верхи свои в облаках, позлащаемых лучами солнца; рассеянные на них замки и башни кажутся архипелагом островов блестящих.
На сих холмах, окружающих долину, заняли места турчанки, для того, чтоб издали смотреть на подвиги юношей и в молчании хвалить или охуждать их. Но они не имеют права награждать победителей, подобно старинным зрительницам рыцарских турниров. Я взошел на один пригорок, которой, по счастью, не был занят гаремом. Ни один строгой евнух не заслонял передо мной зрелища; ни один повелитель послушных невольниц не приказывал мне посторониться. Яркие лучи дневного светила разливались на все окрестности Окмейдана; благоухания древесные освежали меня; веселые птички вились над головой моей и воспевали радость и блаженство. Мне казалось, что небо и земля обнимаются с дружеской любовью; я чувствовал в душе и теле бодрость несказанную, чувствовал себя способным ко всем впечатлениям.
Подле холмиков поставлены были палатки большие и малые; под ними сидели турки и греки с длинными чубуками и спокойно дышали табачным дымом, между тем как шум народа раздавался на всех концах поприща. Там в шатрах варили кофе и шербет, и не успевали потчивать гостей своих; в других местах разносчики охриплыми голосами хвалили свои плачинты, пироги и сахарные закуски. Музыканты играли песни, толь любимые восточными народами; фигляры, вертясь и прыгая на зеленом дерне, забавляли зрителей своими шутками; аравийские импровизаторы обращали на себя внимание любопытных; ворожеи предсказывали будущее; шарлатаны раздавали рецепты и лекарства; искусники показывали тени и куклы…
Шум константинопольский: (Отрывок из книги «Картина Константинополя», которая скоро выйдет в свет на немецком языке. Сей отрывок помещен в газетах Freimuthige…) // Вестн. Европы. — 1804. — Ч. 17, N 17. — С. 27-34.