Сырое ноябрьское утро лежало над Петербургом. Мокрый снег падал хлопьями, дома казались грязны и темны, лица прохожих были зелены; извозчики на биржах дремали под рыжими полостями своих саней; мокрая длинная шерсть их бедных кляч завивалась барашком; туман придавал отдаленным предметам какой-то серо-лиловый цвет. По тротуарам лишь изредка хлопали калоши чиновника, да иногда раздавался шум и хохот в подземной полпивной лавочке, когда оттуда выталкивали пьяного молодца в зеленой фризовой шинели и клеенчатой фуражке. Разумеется, эти картины встретили бы вы только в глухих частях города, как, например... у Кокушкина моста. Через этот мост шел человек среднего роста, ни худой, ни толстый, не стройный, но с широкими плечами, в пальто, и вообще одетый со вкусом; жалко было видеть его лакированные сапоги, вымоченные снегом и грязью; но он, казалось, об этом нимало не заботился; засунув руки в карманы, повеся голову, он шел неровными шагами, как будто боялся достигнуть цель своего путешествия или не имел ее вовсе. На мосту он остановился, поднял голову и осмотрелся. То был Лугин. Следы душевной усталости виднелись на его измятом лице, в глазах горело тайное беспокойство.
- Где Столярный переулок? - спросил он нерешительным голосом у порожнего извозчика, который в эти минуту проезжал мимо его шагом, закрывшись по шею мохнатою полостию и насвистывая камаринскую.
Извозчик посмотрел на него, хлыстнул лошадь кончиком кнута и проехал мимо.
Ему это показалось странно. Уж полно, есть ли Столярный переулок? Он сошел с моста и обратился с тем же вопросом к мальчику, который бежал с полуштофом через улицу.
- Столярный? - сказал мальчик,- а вот идите прямо по Малой Мещанской, и тотчас направо, первый переулок и будет Столярный.
Лугин успокоился. Дойдя до угла, он повернул направо и увидал небольшой грязный переулок, в котором с каждой стороны было не больше десяти высоких домов. Он постучал в дверь первой мелочной лавочки и, вызвав лавочника, спросил: "Где дом Штосса?"
- Штосса? Не знаю, барин, здесь этаких нет; а вот здесь рядом есть дом купца Блинникова, а подальше...
- Да мне надо Штосса...
- Ну не знаю,- Штосса!! - сказал лавочник, почесав затылок, и потом прибавил: - Нет, не слыхать-с!
Лугин пошел сам смотреть надписи; что-то ему говорило, что он с первого взгляда узнает дом, хотя никогда его не видал. Так он добрался почти до конца переулка, и ни одна надпись ничем не поразила его воображения, как вдруг он кинул случайно глаза на противоположную сторону улицы и увидал над одними воротами жестяную доску вовсе без надписи.
Он подбежал к этим воротам - и сколько ни рассматривал, не заметил ничего похожего даже на следы стертой временем надписи; доска была совершенно новая.
Под воротами дворник в долгополом полинявшем кафтане, с седой, давно не бритой бородою, без шапки и подпоясанный грязным фартуком, разметал снег.
- Эй! дворник, - закричал Лугин. Дворник что-то проворчал сквозь зубы, - Чей это дом?
- Продан! - отвечал грубо дворник, - Да чей он был?
- Чей? Кифейкина, купца.
- Не может быть, верно, Штосса! - вскрикнул невольно Лугин.
- Нет, был Кифейкина, а теперь так Штосса! - отвечал дворник, не подымая головы.
У Лугина руки опустились.
Сердце его забилось, как будто предчувствуя несчастие. Должен ли он был продолжать свои исследования? не лучше ли вовремя остановиться? Кому не случалось находиться в таком положении, тот с трудом поймет его; любопытство, говорят, сгубило род человеческий, оно и поныне наша главная, первая страсть, так что даже все остальные страсти могут им объясниться. Но бывают случаи, когда таинственность предмета дает любопытству необычайную власть: покорные ему, подобно камню, сброшенному с горы сильною рукою, мы не можем остановиться, хотя видим нас ожидающую бездну.
Лугин долго стоял перед воротами. Наконец обратился к дворнику с вопросом:
- Новый хозяин здесь живет?
- Нет.
- А где же?
- А черт его знает.
- Ты уж давно здесь дворником?
- Давно.
- А есть в этом доме жильцы?
- Есть.
- Скажи, пожалуйста,- сказал Лугин после некоторого молчания, сунув дворнику целковый,- кто живет в двадцать седьмом номере?
Дворник поставил метлу к воротам, взял целковый и пристально посмотрел на Лугина.
- В двадцать седьмом номере?, да кому там жить! он уж бог знает сколько лет пустой.
- Разве его не нанимали?
- Как не нанимать, сударь,- нанимали.
- Как же ты говоришь, что в нем не живут!
- А бог их знает! так-таки не живут. Наймут на год, да и не переезжают.
- Ну, а кто его последний нанимал?
- Полковник, из анженеров, что ли!
- Отчего же он не жил?
- Да переехал было... а тут, говорят, его послали в Вятку - так номер пустой за ним и остался.
- А прежде полковника?
- Прежде его было нанял какой-то барон, из немцев,- да этот и не переезжал; слышно, умер.
- А прежде барона?
- Нанимал купец для какой-то своей., гм! да обанкрутился, так у нас и задаток остался...
"Странно!" - подумал Лугин.
- А можно посмотреть номер?
Дворник опять пристально взглянул на него.
- Как нельзя? можно! - отвечал он и пошел, переваливаясь, за ключами.
Он скоро возвратился и повел Лугина во второй этаж по широкой, но довольно грязной лестнице. Ключ заскрипел в заржавленном замке, и дверь отворилась; им в лицо пахнуло сыростью. Они взошли. Квартира состояла из четырех комнат и кухни. Старая пыльная мебель, некогда позолоченная, была правильно расставлена кругом стен, обтянутых обоями, на которых изображены были на зеленом грунте красные попугаи и золотые лиры; изразцовые печи кое-где порастрескались; сосновый пол, выкрашенный под паркет, в иных местах скрипел довольно подозрительно; в простенках висели овальные зеркала с рамками рококо; вообще комнаты имели какую-то странную несовременную наружность.
Они, не знаю почему, понравились Лугину.
- Я беру эту квартиру,- сказал он.- Вели вымыть окна и вытереть мебель... посмотри, сколько паутины! да надо хорошенько вытопить...- В эту минуту он заметил на стене последней комнаты поясной портрет, изображающий человека лет сорока в бухарском халате, с правильными чертами, большими серыми глазами; в правой руке он держал золотую табакерку необыкновенной величины. На пальцах красовалось множество разных перстней. Казалось, этот портрет писан несмелой ученической кистью,- платье, волосы, рука, перстни - все было очень плохо сделано; зато в выражении лица, особенно губ, дышала такая страшная жизнь, что нельзя было глаз оторвать: в линии рта был какой-то неуловимый изгиб, недоступный искусству и, конечно, начертанный бессознательно, придававший лицу выражение насмешливое, грустное, злое и ласковое попеременно. Не случалось ли вам на замороженном стекле или в зубчатой тени, случайно наброшенной на стену каким-нибудь предметом, различать профиль человеческого лица, профиль, иногда невообразимой красоты, иногда непостижимо отвратительный? Попробуйте переложить их на бумагу! вам не удастся; попробуйте на стене обрисовать карандашом силуэт, вас так сильно поразивший,- и очарование исчезает; рука человека никогда с намерением не произведет этих линий; математически малое отступление - и прежнее выражение погибло невозвратно. В лице портрета дышало именно то неизъяснимое, возможное только гению или случаю.
"Странно, что я заметил этот портрет только в ту минуту, как сказал, что беру квартиру!" - подумал Лугин.
Он сел в кресла, опустил голову на руку и забылся.
Долго дворник стоял против него, помахивая ключами.
- Что ж, барин? - проговорил он наконец.
- А!
- Как же? коли берете, так пожалуйте задаток. Они условились в цене, Лугин дал задаток, послал к себе с приказанием сейчас же перевозиться, а сам просидел против портрета до вечера; в девять часов самые нужные вещи были перевезены из гостиницы, где жил до сей поры Лугин.
"Вздор, чтоб на этой квартире нельзя было жить,- думал Лугин.- Моим предшественникам, видно, не суждено было в нее перебраться - это, конечно, странно! Но я взял свои меры: переехал тотчас! Что ж? - ничего!"
До двенадцати часов он с своим старым камердинером Никитой расставлял вещи...
Надо прибавить, что он выбрал для своей спальни комнату, где висел портрет.
Перед тем чтоб лечь в постель, он подошел со свечой к портрету, желая еще раз на него взглянуть хорошенько, и прочитал внизу вместо имени живописца красными буквами: Середа.
- Какой нынче день? - спросил он Никиту.
- Понедельник, сударь...
- Послезавтра середа! - сказал рассеянно Лугин.
- Точно так-с!..
Бог знает почему Лугин на него рассердился. - Пошел вон! - закричал он, топнув ногою. Старый Никита покачал головою и вышел. После этого Лугин лег в постель и заснул. На другой день утром привезли остальные вещи и несколько начатых картин.