Школа ректора Вортля (Троллоп)/ДО

Школа ректора Вортля
авторъ Энтони Троллоп, переводчикъ неизвѣстенъ
Оригинал: англ. Doctor Wortle’s School, опубл.: 1881. — Источникъ: az.lib.ru Текст издания Е. Ахматовой, Санкт-Петербург, 1882.

Энтони Троллопъ.

править

Школа ректора Вортля.

править
ИЗДАНІЕ
Е. Н. АХМАТОВОЙ.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ типографіи А. А. Краевскаго. (Бассейная, № 2).
1882.

Глава I.
Ректоръ Вортль.

править

Преподобнаго Джефри Вортля, доктора богословія, очень уважали другіе — и онъ самъ. Онъ занималъ двѣ профессіи, и въ обѣихъ имѣлъ успѣхъ — до того времени, когда мы начали говорить о немъ. Я представлю его читателю, какъ ректора Бовикскаго, директора и содержателя школы въ деревнѣ этого имени. Бовикская семинарія пользовалась репутаціей въ его рукахъ, хотя онъ самъ никогда не употреблялъ такого новомоднаго и непріятнаго слова, когда говорилъ о своей школѣ. Бовикскую школу учредилъ онъ, какъ приготовительную къ Итону. Вортль былъ помощникомъ директора въ Итонѣ, въ молодости, вскорѣ послѣ того, какъ сдѣлался членомъ Эксетерскаго колледжа[1]. Тамъ онъ работалъ успѣшно десять лѣтъ и былъ сдѣланъ ректоромъ Бовикскаго прихода[2]. Тамъ онъ рѣшился занять свое свободное время, и если возможно, составить себѣ состояніе, взявъ учениковъ къ себѣ въ домъ. Высокая цѣна, хорошая пища, а можетъ быть также отчасти и воспитаніе, которое онъ давалъ, сдѣлали его заведеніе популярнымъ, такъ что въ пасторатѣ оно уже помѣститься не могло. Онъ купилъ землю возлѣ церковнаго сада и выстроилъ приличный домъ. Тогда онъ ограничилъ количество учениковъ тридцатью, и за каждаго бралъ 200 фунтовъ въ годъ. Друзья говорили ему, что если онъ возвыситъ цѣну до 250, то можетъ удвоить число учениковъ и дѣйствительно составить состояніе. Въ отвѣтъ на это онъ говорилъ своимъ друзьямъ, что онъ лучше понимаетъ свое дѣло, увѣрялъ, что плата, назначенная имъ, была и выгодна для него, и добросовѣстна относительно другихъ, и что его труды были и безъ того довольно тяжелы. Словомъ, онъ давалъ понять всѣмъ тѣмъ, кто подавалъ ему совѣтъ, чтобы они не мѣшались не въ свое дѣло.

О немъ можно сказать, что онъ зналъ свое дѣло такъ хорошо, что имѣлъ право не принимать совѣта отъ другихъ.

Понятія различны о словѣ «состояніе». Нѣтъ необходимости объяснять точныя понятія ректора Вортля. Безъ сомнѣнія, понятія его измѣнялись, по мѣрѣ того, какъ увеличивались его средства. Но его считали человѣкомъ достаточнымъ. Онъ платилъ наличными деньгами и давалъ высокую плату. Онъ любилъ, чтобы людямъ, служащимъ у него, жилось хорошо — любилъ, чтобы они знали, что живутъ хорошо по милости его. Онъ любилъ, чтобы въ немъ признавали начальника и всегда имъ былъ. Онъ былъ справедливъ и желалъ, чтобы признавали его справедливость. Онъ былъ также щедръ и любилъ, чтобы объ этомъ знали. Онъ держалъ экипажъ для своей жены, которая была дочь бѣднаго виндзорскаго пастора и гордился тѣмъ, что она можетъ одѣваться такъ же хорошо, какъ жена любого сквайра. Но онъ былъ мужъ самовластный. Такъ какъ жена обожала его и считала земнымъ Юпитеромъ, малѣйшему движенію котораго слѣдовало повиноваться, изъ этого не выходило ничего дурного. Если онъ былъ тиранъ, то тиранъ ласковый. Жена находила его такимъ, его прислуга, его приходъ и его школа тоже это находили. Они повиновались ему, любили его и вѣрили ему.

Въ то время, о которомъ мы пишемъ, находили это и епархія, и графство, и тѣ родители, дѣти которыхъ учились въ его школѣ. Но этого онъ достигнулъ не безъ большой борьбы. Ему было лѣтъ за пятьдесятъ, а ректоромъ Бовикскимъ онъ былъ около двадцати. Въ это время смѣнилось три епископа, и онъ болѣе или менѣе ссорился со всѣми ними. Справедливѣе будетъ сказать, что всѣ они болѣе или менѣе оставались недовольны имъ. Мистеръ Вортль на могъ переносить порицанія ни отъ кого. Онъ оставилъ свое мѣсто въ Итонѣ, потому что начальникъ школы потребовалъ отъ него небольшой перемѣны въ преподаваніи. По этому поводу ссоры не было, но мистеръ Вортль оставилъ мѣсто. Онъ тотчасъ основалъ школу въ Бовикѣ, взявъ шесть учениковъ въ свой домъ. Тогдашній епископъ намекнулъ, что исцѣленіе душъ бовикскихъ прихожанъ подчиняется латинскому и греческому языку дворянскихъ сыновей. Епископъ получилъ отвѣтъ, который увеличилъ то удовольствіе, которое доставлялъ ему его переходъ въ болѣе удобную епархію. Между епископомъ, замѣнившимъ его, и мистеромъ Вортлемъ, къ несчастію, возникло недоразумѣніе и почти вражда во время десятилѣтняго царствованія его сіятельства въ Бротонскомъ епископскомъ дворцѣ. Этотъ бротонскій епископъ былъ одинъ изъ того обширнаго ряда прелатовъ Нижней церкви, которые выдвинулись впередъ при лордѣ Пальмерстонѣ. Между ними епископъ бротрискій былъ всѣхъ ниже, всѣхъ благочестивѣе, всѣхъ искреннѣе и больше всѣхъ любилъ вмѣшиваться во все. Учить мистера Вортля обязанностямъ приходскаго пастора, очевидно, было необходимостью для такого епископа. Опровергать подобныя наставленія, очевидно, было необходимостью для мистера Вортля. Вслѣдствіе этого возникли неудовольствія, въ которыхъ мистеръ Вортль одержалъ верхъ. Что добрый епископъ выстрадалъ, никто, вѣроятно, не зналъ, кромѣ его жены и его домашняго капеллана. Какъ радовался мистеръ Вортль знало все графство и вся епархія. Страдалецъ умеръ, будемъ надѣяться, не по милости ректора, и потомъ явился третій епископъ. Онъ тоже счелъ себя обязаннымъ сказать нѣсколько словъ. Это былъ человѣкъ свѣтскій, благоразумный, осторожный, не любившій вмѣшиваться или порицать, дружелюбный по природѣ, ненавидѣвшій ссоры, желавшій болѣе всего оставаться въ дружескихъ отношеніяхъ съ своими подчиненными; а между тѣмъ и онъ счелъ себя обязаннымъ сказать нѣсколько словъ. Было нѣсколько предметовъ, относительно которыхъ мистеръ Вортль употреблялъ какой-то антиклерикальный способъ выраженія, если не чувства. Онъ имѣлъ сумасбродство объявлять открыто, что онъ ищетъ себѣ кьюрета, который не отличался бы «прелестью благочестія». Онъ насмѣхался надъ благочестіемъ молодыхъ людей, посвящавшихъ себя вполнѣ своимъ религіознымъ обязанностямъ. Въ одномъ своемъ письмѣ онъ говорилъ объ одномъ юномъ священнослужителѣ, какъ о «высокомѣрномъ ослѣ, который говорилъ проповѣдь сорокъ минутъ». Онъ не только не любилъ, но открыто насмѣхался надъ всякими проявленіями внѣшняго благочестія. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ дѣлалъ себя умышленно непріятнымъ многимъ изъ своихъ строгихъ собратовъ. Между нимъ и его епископомъ началась переписка о выраженномъ имъ желаніи имѣть кьюрета безъ прелести благочестія. Но даже и тутъ мистеръ Вортль одержалъ верхъ. Управленіе его приходомъ было необыкновенно хорошо. Приходская школа была образцовая. Фермеры ходили съ церковь, раскольниковъ не было. Бовикскіе жители имѣли полное довѣріе къ своему пастору и знали, какъ удобно имѣть въ деревнѣ щедраго и богатаго джентльмена. Это третье епископальное затрудненіе продолжалось недолго. Мистеръ Вортль зналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и былъ готовъ оставаться въ хорошихъ отношеніяхъ съ своимъ епископомъ, пока ему не будутъ мѣшать поступать во всемъ какъ онъ хочетъ.

Была также борьба между мистеромъ Вортлемъ и свѣтомъ относительно его школы. Онъ былъ, какъ я уже сказалъ, щедрый человѣкъ, но требовалъ, чтобы и съ нимъ самимъ обращались щедро. Онъ объяснялъ всѣмъ родителямъ, что беретъ за каждаго мальчика двѣсти фунтовъ въ годъ, считая помѣщеніе, столъ и уроки, и что за все, что потребуется для пользы или удобства мальчика, кромѣ обыкновеннаго содержанія, будетъ взиматься сверхъ того такая плата, какую назначитъ самъ мистеръ Вортль. Популярность его школы, конечно, зависѣла не въ малой степени отъ удобствъ. Пиво было самое лучшее. Мальчикамъ давалась пища отборная, принимались во вниманіе ихъ вкусы. Утренній кофей былъ превосходенъ. Кухарка была мастерица дѣлать кеки и пуддинги. Докторъ не былъ бы доволенъ, если бы всего не было вдоволь и все самое лучшее. Онъ возненавидѣлъ бы мясника, который попытался бы прельстить его дешевизной. Но давая всего достаточно, сообразно его понятіямъ о щедрости, онъ ничего не давалъ болѣе этого даромъ. Между его кліентами былъ высокородный мистеръ Стантилупъ, и — что еще гораздо важнѣе — высокородная мистрисъ Стантилупъ. Мистрисъ Стантилупъ любила все самое лучшее на свѣтѣ, но не любила платить дорого за это. Школа мистера Вортля была лучше всѣхъ школъ въ этомъ родѣ, но и плата была дорога. Маленькому Стантилупу было только одиннадцать лѣтъ, а такъ какъ въ Бовикѣ были также мальчики семнадцатилѣтніе, потому что школа уже измѣнила свое первоначальное назначеніе и не осталась только приготовительной — мистрисъ Стантилупъ думала, что за ея сына слѣдовало взять дешевле. Возникшая по этому поводу переписка была непріятна. У молодого Стантилупа сдѣлался катарръ и мистрисъ Стантилупъ прислала своего доктора. Тотъ прописалъ шампанское и прогулки въ каретѣ. Мистера Стантилупа принудила жена отказаться заплатить за эти лишнія издержки. Десять шиллинговъ въ день за прогулку маленькаго мальчика казалось мистрисъ Стантилупъ слишкомъ много. Не должна ли была жена доктора съ гордостью возить сына мистрисъ Стантилупъ въ своемъ собственномъ экипажѣ? И потомъ 2 фунта 10 шиллинговъ за шампанское для маленькаго мальчика! Это ужасъ что такое. Мистеръ Стантилупъ возражалъ. Мистеръ Вортль отвѣтилъ, что мальчика лучше отъ него взять, а по счету уплатить тотчасъ. Мальчика взяли, а деньги уплатили не всѣ. Мистеръ Вортль тотчасъ передалъ это дѣло своему повѣренному и начался процессъ. Мистеръ Вортль, разумѣется, получилъ свои деньги, и возникла колкая полемика въ «Таймсѣ» и другихъ газетахъ. Мистрисъ Стантилупъ употребляла всѣ силы повредить школѣ и много краснорѣчивыхъ статей писала не только она или тѣ, кому она это поручала, но и другіе, старавшіеся доказать, что двѣсти фунтовъ въ годъ слишкомъ дорого за маленькаго мальчика. Но въ слѣдующій годъ мистеръ Вортль принужденъ былъ не принять двѣнадцать учениковъ, потому что у него не было для нихъ мѣста.

Конечно, онъ страдалъ во время этихъ споровъ, то есть страдалъ душевно. Бывали минуты, когда ему казалось, что побѣда останется не на его сторонѣ, что ему не сладить съ силами, соединившимися противъ него; но какъ бы то ни было, онъ побѣду одержалъ. Теперь онъ былъ счастливъ, достигъ своей цѣли, и заставилъ чувствовать всѣхъ, кто имѣлъ съ нимъ дѣло, что гораздо лучше любить его и повиноваться ему, чѣмъ ненавидѣть и бороться съ нимъ. Помощники его, кьюреты, совсѣмъ не досаждали ему прелестью благочестія, и преодолѣвали, на сколько могли, то усердіе, которое такъ дорого душамъ юнымъ, но такъ часто кажется слабымъ и вялымъ людямъ пожилымъ. Учителя и помощники въ школѣ безусловно согласовались съ его воззрѣніями и охотно принимали вознагражденіе въ видѣ вѣжливаго обращенія съ ними.

Разсказъ нашъ будетъ относиться къ одному изъ этихъ учителей. Но прежде чѣмъ мы начнемъ его, мы должны сказать нѣсколько словъ о мистерѣ Вортлѣ и его семействѣ. О его женѣ я уже говорилъ. Это была такая счастливая женщина, какую только можно было встрѣтить въ свѣтѣ. У нея было крѣпкое здоровье, спокойный характеръ, пріятные друзья, большое состояніе и никакого честолюбія. Она нигдѣ не бывала безъ своего мужа, а тамъ, гдѣ онъ бывалъ, она пользовалась своей долей уваженія, оказываемаго ему. Съ школой она не имѣла никакого дѣла, мистеръ Вортль давно рѣшилъ, что хотя ему, какъ мужчинѣ, подобаетъ трудиться для своего пропитанія, жена его невольницей быть не должна. Когда шла борьба между ея мужемъ и епископами, мистрисъ Стантилупъ и газетами, мистрисъ Вортль была несчастлива. Ей было прискорбно слышать, что ея мужъ атеистъ, что ея мужъ жаденъ къ деньгамъ, но его мужество поддерживало и ее, а его постоянныя побѣды заставили ее вѣрить, наконецъ, что онъ непобѣдимъ.

У нихъ была одна дочь, Мери, о которой въ Бовикѣ говорили, что она одна умѣетъ справляться съ ректоромъ. Это была правда, что если мистрисъ Вортль желала чего-нибудь, что переходило за границы ея собственнаго вліянія, она поручала это Мери. Если мальчики коллективно желали добиться чего-нибудь, они коллективно обращались къ мисъ Вортль. Но все это ректоръ вѣроятно зналъ очень хорошо; и хотя ему часто было пріятно оказывать просимыя милости, онъ дѣлалъ это, потому что любилъ оказывать милости, просимыя съ надлежащимъ вниманіемъ и уваженіемъ. Мери находилась въ такихъ лѣтахъ, когда отцы считаютъ своихъ дѣтей еще дѣтьми, а другіе смотрятъ на нихъ, какъ на взрослыхъ. Разсказъ нашъ начинается въ іюнѣ, а въ августѣ ей минетъ восемнадцать лѣтъ. Ее считали самой хорошенькой дѣвушкой въ окрестностяхъ, и дѣйствительно, трудно было найти болѣе милую дѣвушку, чѣмъ Мери Вортль. Отецъ ея всегда отличался мужественностью своего лица. У него былъ широкій лобъ, блестящіе сѣрые глаза — глаза, въ которыхъ всегда мелькала улыбка, хотя эта улыбка иногда показывала оттѣнокъ ироніи, а не ту веселость, которая обыкновенно предполагается въ улыбкѣ, носъ орлиный, не крючковатый, какъ клювъ хищной птицы, а съ тѣмъ изгибомъ, который придаетъ человѣческому лицу выраженіе сильной воли. Ротъ его для мужчины можетъ быть былъ слишкомъ малъ, но очень красивъ, такъ же какъ и подбородокъ съ глубокой ямочкой, теперь, вслѣдствіе многихъ обѣдовъ, постепенно сдѣлавшійся двойнымъ, волосы каштановые, но очень темнаго цвѣта. Теперь они сдѣлались сѣдые, но тамъ и сямъ все еще виднѣлся каштановый оттѣнокъ. Онъ былъ пяти футъ и десяти дюймовъ ростомъ съ маленькими руками и ногами. Теперь можетъ быть онъ сдѣлался нѣсколько дороденъ, но на лошади сидѣлъ такъ же прямо, какъ и прежде, и могъ попрежнему слѣдовать за охотой, когда охота бывала въ Бовикѣ.

Вотъ каковъ былъ ректоръ Вортль. Мистрисъ Вортль была хорошенькая маленькая женщина, теперь лѣтъ за сорокъ, говорили, что когда-то она была первой красавицей и въ Виндзорѣ, и въ этихъ мѣстахъ. Мери Вортль больше походила на отца, особенно глазами, была высока и пригожа; но тѣ, которые знали мистрисъ Вортль дѣвушкой, увѣряли, что Мери наслѣдовала особенную нѣжность и цвѣтъ лица своей матери.

Уже нѣсколько лѣтъ никого изъ учениковъ не принимали въ пасторатъ — иначе какъ гостя, что случалось довольно часто. Школа составляла совершенно отдѣльное зданіе, на дворъ котораго вела калитка изъ пастората. Отъ этой калитки было только два ключа, у ректора и садовника; но это можно сказать ни къ чему не вело, такъ какъ калитка никогда не запиралась. Иногда взрослые мальчики приходили безъ спроса — или поиграть въ лоон-тенисъ съ мисъ Вортль — или попросить чего-нибудь у мистрисъ Вортль, которая всегда была рада ихъ принять — можетъ быть даже къ самому ректору, который въ такихъ случаяхъ никогда не спрашивалъ, какъ это они попали по сю сторону стѣны. Иногда мистрисъ Вортль посылала экономку за маленькими мальчиками. Тогда было для маленькихъ мальчиковъ большое веселье, но это всегда случалось во время отсутствія ректора.

Въ зданіи школы было особое отдѣленіе для прислуги и особая кухня. Изъ пастората не присылалась въ школу ни пища, ни одежда — развѣ иногда какое-нибудь особенное кушанье для больного мальчика. За это кушанье никогда не бралась особая плата, какъ это было съ маленькимъ Стантилупомъ. Тогда пріѣзжалъ посторонній докторъ и прописалъ вино и экипажъ. За то вино, которое присылалось изъ пастората, не брали ничего.

За школою, покато къ рѣчкѣ Пипъ, шло большое пространство для игры въ крикетъ, и другое для лоон-тениса. Возлѣ самой школы было мѣсто для игры въ воланъ. Конечно, многое было устроено для того, чтобы сдѣлать внѣшность привлекательной для тѣхъ родителей, которые хотятъ, чтобы ихъ мальчикамъ было въ школѣ хорошо. Соединялся съ школою, но составлялъ отдѣльную часть зданія, хорошенькій, прекрасно выстроенный флигель въ восемь комнатъ, назначаемый для старшаго учителя классическихъ языковъ, который въ то же время считался и помощникомъ директора. Ректоръ желалъ, чтобы въ этомъ домѣ жилъ женатый учитель, жена котораго получала бы отдѣльное жалованье и заняла мѣсто смотрительницы въ школѣ и присматривала бы также за бѣльемъ, что дѣлала его жена, пока онъ не разбогатѣлъ — а мужъ чтобы былъ посвященъ въ духовное званіе и занялъ въ церкви мѣсто второго кьюрета. Но это было затруднительно.

Глава II.
Новый учитель.

править

Ректору было трудно осуществить планъ, описанный въ послѣдней главѣ. Тѣ, которые понимаютъ эти вещи, скажутъ, что человѣку такому умному и опытному, какъ нашъ содержатель школы, не слѣдовало бы даже и пытаться соединять вмѣстѣ столько вещей. Ему нуженъ былъ джентльменъ, учитель, пасторъ, смотрительница и женщина образованная — все, такъ сказать, заразъ. Пасторы и учителя по большей части не женаты. Школьный учитель не часто бываетъ духовное лицо, а иногда даже и не джентльменъ. Женатый джентльменъ не часто желаетъ отдать на мѣсто свою жену. Образованная умная женщина обыкновенно имѣетъ достаточно своихъ собственныхъ обязанностей. Планъ, если осуществится, разумѣется, былъ превосходенъ, но затрудненій было слишкомъ много.

Стантилупы, жившіе на двадцать миль отъ Бовика, подняли на смѣхъ планъ ректора, а епископъ выразилъ опасеніе, что не будетъ въ состояніи позволить школьному учителю занять мѣсто кьюрета. Было нѣсколько безполезныхъ попытокъ, но, наконецъ, распространилось и близко, и далеко, что ректору Вортлю удалось и это, какъ все, что онъ предпринималъ. Къ нему явился преподобный мистеръ Пикокъ. Шесть лѣтъ тому назадъ, мистеръ Пикокъ былъ хорошо извѣстенъ въ Оксфордѣ, какъ классикъ, и сдѣлался членомъ колледжа Святой Троицы. Тогда онъ вступилъ въ духовное званіе и чрезъ нѣсколько времени женился и, разумѣется, долженъ былъ выйти изъ колледжа[3]. Пикокъ, живя въ Оксфордѣ, былъ хорошо извѣстенъ въ большомъ оксфордскомъ кругу, но вдругъ исчезъ оттуда, и до немногихъ болѣе короткихъ его друзей дошло, что онъ взялъ мѣсто помощника начальника въ университетѣ въ Сен-Луи въ Штатѣ Миссури. Чрезъ пять лѣтъ мистеръ Пикокъ опять явился въ Оксфордѣ съ прелестной женой американкой.

Сначала казалось весьма невѣроятнымъ, чтобы ректоръ Вортль взялъ въ свою школу и въ свой приходъ человѣка, который выбралъ Соединенные Штаты мѣстомъ для своихъ классическихъ трудовъ. Ректоръ Вортль, умъ котораго вовсе былъ не логиченъ, былъ закоренѣлый тори старой школы, и поэтому считалъ себя обязаннымъ ненавидѣть республику. Онъ терпѣть не могъ тѣхъ, кто переѣзжалъ съ мѣста на мѣсто. Онъ любилъ Оксфордъ всѣмъ сердцемъ и нѣсколько лѣтъ тому назадъ сурово отзывался о Пикокѣ, когда тотъ бросилъ университетъ и отправился за Атлантическій Океанъ. Но онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ, кто думаетъ, что слѣдуетъ прощать раскаявшихся въ своихъ заблужденіяхъ, а когда онъ услыхалъ, что мистеръ Пикокъ желаетъ устроить въ Оксфордѣ приготовительные классы для экзаменующихся, что онъ женатъ и семьи не имѣетъ, то это показалось ректору добавочной причиной простить бѣгство въ Америку. Обстоятельства свели ихъ. Въ Оксфордѣ были друзья, знавшіе, какъ ректоръ желаетъ выполнить свой планъ относительно учителя, кьюрета и смотрительницы, а тутъ именно соединялось все. Ученость и способность къ преподаванію мистера Пикока были извѣстны, онъ былъ духовное лицо, а мистрисъ Пикокъ всѣ находили женщиной образованной. Много наводилось справокъ. Много происходило свиданій. Много возникло затрудненій. Но, наконецъ, мистеръ и мистрисъ Пикокъ пріѣхали въ Бовикъ и поселились въ школѣ.

Не всѣ желанія ректора исполнились тотчасъ. Положеніе мистрисъ Пикокъ устроилось легко. Мистрисъ Пикокъ, казавшаяся женщиной необыкновенно здраваго смысла и очень дѣятельная, безъ затрудненій принялась за свои обязанности. Но мистеръ Пикокъ сначала не соглашался занять мѣсто кьюрега въ приходѣ. Однако, чрезъ нѣсколько времени согласился взять на себя часть воскресной службы. Пріѣхавъ въ Бовикъ, онъ тотчасъ объявилъ, что не возьметъ на себя никакой клерикальной обязанности. Его профессія — преподаваніе, и этому онъ намѣренъ посвятить себя исключительно. Мѣсяцевъ восемь онъ отъ этого не отступалъ, такъ что можно было сказать, что ректору все-таки не удался его планъ. Но, наконецъ, новый школьный учитель вошелъ на кафедру приходской церкви и сказалъ проповѣдь.

Все, что происходило въ частныхъ совѣщаніяхъ между ректоромъ и его помощникомъ по этому поводу, нѣтъ надобности разсказывать. Отвращеніе мистера Пикока взять на себя какія бы то ни было обязанности въ церкви, кромѣ обязанности простаго прихожанина, было очень сильно. Желаніе ректора преодолѣть отвращеніе своего помощника также было сильно. Конечно, между ними много было разговоровъ. Мистеръ Пикокъ остался вѣренъ своимъ принципамъ относительно мѣста кьюрета, но нѣсколько мѣсяцевъ сряду говорилъ проповѣдь каждое воскресенье въ приходской церкви, къ полному удовольствію прихожанъ. За это онъ платы не получалъ къ неудовольствію ректора. Но тѣ, которые даромъ служили ректору, никогда чрезъ это не теряли ничего.

Мистеръ Пикокъ былъ низенькій, жилистый мужчина вовсе не крѣпкій по наружности, но обладавшій большой физической силой. Онъ могъ много ходить пѣшкомъ, занятія въ школѣ никогда не утомляли его. Еженедѣльная проповѣдь, повидимому, не дѣлала никакой разницы въ его школьной энергіи. Читалъ онъ постоянно, и могъ переходить отъ одной умственной работы къ другой безъ утомленія. Ректоръ былъ замѣчательный ученый, но скоро сдѣлалось очевидно и для ректора самого, и для учениковъ, что мистеръ Пикокъ былъ еще ученѣе, чѣмъ ректоръ. Хотя онъ былъ бѣденъ, его собственная небольшая классическая библіотека заключала въ себѣ все, что было извѣстно о латинскомъ и греческомъ языкѣ. Словомъ, мистеръ Пикокъ сталъ слыть чудомъ; но изъ всѣхъ чудесъ, которыми онъ прославился, всего чудеснѣе было полное довѣріе ректора къ нему. Даже въ прежнемъ методѣ преподаванія были сдѣланы нѣкоторыя перемѣны по совѣту мистера Пикока. Ректоръ обращался съ мистеромъ Пикокомъ съ такимъ уваженіемъ, какъ будто считалъ его равнымъ себѣ. Мальчики приписывали это тому, что и ректоръ, и его помощникъ оба были членами своихъ колледжей въ Оксфордѣ; но пасторы и окрестное дворянство видѣло, что въ этомъ было кое-что поболѣе. Въ мистерѣ Пикокѣ была какая-то сила, которая дѣйствовала на душу ректора.

Мистрисъ Пикокъ въ своемъ родѣ имѣла такой же успѣхъ. Ей было лѣтъ за тридцать, когда она пріѣхала въ Бовикъ, и она находилась въ полномъ цвѣтѣ женской красоты. Цвѣтъ лица ея былъ смуглый, но такъ чистъ, какъ рѣдко можно встрѣтить въ женщинѣ, глаза каріе, брови черныя и совершенно правильныя, волосы темные, очень глянцевитые и всегда зачесанные очень просто. Черты ея были правильны, но показывали большую энергію. Она была очень высокаго роста, но не имѣла того долговязаго вида, отъ котораго иногда страдаетъ женскій ростъ. Она была крѣпка, прекрасно сложена и, повидимому, способна ко всякимъ трудамъ. Чрезъ три мѣсяца послѣ ея пріѣзда въ Бовикъ, одинъ мальчикъ сломалъ ногу, и она ухаживала за нимъ, не только усердно, но и очень искусно. Мальчикъ этотъ былъ младшій сынъ маркизы Альтамонтъ; и когда леди Альтамонтъ пріѣхала въ Бовикъ взять своего сына домой, какъ только его можно будетъ перевезти, ея сіятельство сдѣлала маленькую ошибку. Съ пріятной и ласковой улыбкой она подала мистрисъ Пикокъ десяти фунтовый билетъ.

— Милостивая государыня, сказала мистрисъ Пикокъ просто и свободно: — это совершенно естественно съ вашей стороны, потому что, конечно, вы не знаете моего положенія; но объ этомъ не можетъ быть и рѣчи.

Маркиза покраснѣла и попросила извиненія. Она была женщина добродушная и разсказала объ этомъ мистрисъ Вортль.

— Я скорѣе рѣшилась бы предложить деньги самой маркизѣ, прибавила мистрисъ Бортль, разсказавъ обо всемъ своему мужу.

— А я рѣшился бы на это гораздо скорѣе, отвѣтилъ ректоръ. — Леди Альтамонтъ не внушаетъ мнѣ ни малѣйшаго страха, но я ужасно боюсь мистрисъ Пикокъ.

А между тѣмъ, мистрисъ Пикокъ исполняла свою обязанность у постели маленькаго лорда, какъ наемная сидѣлка.

Она такою и считала себя, и нисколько не стыдилась своего положенія въ этомъ отношеніи. Она чувствовала, что жалованье, которое она получала за исполненіе предписанныхъ обязанностей, такъ же почетно, какъ и доходъ ректора; но., по ея американскимъ понятіямъ, принять денежный подарокъ отъ маркизы было бы унизительно.

О ней говорили нѣкоторые, что въ ея прежней жизни было что-то такое, чего она стыдилась. Высокородная мистрисъ Стантилупъ, для которой всѣ бовикскія дѣла сдѣлались важны, послѣ того, какъ ея мужъ проигралъ процессъ, и которая не только много слышала, по и разузнавала и близко, и далеко о мистерѣ и мистрисъ Пикокъ, увѣряла усердно своихъ друзей, подмигивая и покачивая головой, что «тутъ кроется что-нибудь». Сначала она нѣсколько неосторожно старалась распустить слухи, будто ректоръ плѣнился красотою мистрисъ Пикокъ. Но этому не повѣрили даже люди враждебные ректору. Онъ, конечно, не былъ способенъ рисковать уваженіемъ свѣта и своимъ положеніемъ ради красоты какой бы то ни было женщины; и кромѣ того, ректору, какъ мы уже говорили, было за пятьдесятъ лѣтъ.

Но клевета скоро нашла другое основаніе. Мистрисъ Пикокъ никогда не принимала гостепріимства отъ мистрисъ Вортль и другихъ окрестныхъ дамъ. До ушей мистрисъ Стантилупъ дошло, что сначала дамы были другъ у друга, какъ это дѣлается обыкновенно, и что потомъ мистрисъ Вортль пригласила мистрисъ Пикокъ на обѣдъ. Но мистрисъ Пикокъ отказалась не только отъ этого приглашенія, но не принимала приглашенія даже и на чай.

Все это было справедливо, было справедливо также и то — хотя этихъ подробностей мистрисъ Стантилупъ не слыхала — что мистрисъ Пикокъ объяснила своей сосѣдкѣ о своемъ намѣреніи не бывать въ гостяхъ ни у кого.

— Но почему же это? спросила мистрисъ Вортль: — зачѣмъ намъ жить здѣсь уединенно, когда мы всѣ будемъ рады видѣть васъ?

— Мнѣ ужъ такъ суждено, отвѣтила мистрисъ Пикокъ. — Я знаю, что обязанности, которыя я на себя взяла, нисколько не унизительна для женщины образованной, но я не думаю, чтобы онѣ были приличны для той, которая принимаетъ гостей и сама въ гостяхъ бываетъ.

Нѣчто подобное произошло между ректоромъ и мистеромъ Пикокомъ.

— Отчего вы съ вашей женой не можете съѣсть у насъ кусокъ баранины и выпить рюмку вина?

— Оттого, что наше положеніе этого не дозволяетъ, отвѣчалъ Пикокъ.

— Пустяки! воскликнулъ ректоръ.

Пикокъ улыбнулся и сказалъ, что жена его держится такого же мнѣнія и не отступится отъ него.

Такимъ образомъ, хотя ректоръ и мистеръ Пикокъ были дружны и такая же короткость существовала между ихъ женами, ни мистеръ, ни мистрисъ Пикокъ ни разу не отвѣдывали въ пасторатѣ хлѣба и соли.

А между тѣмъ, дружба сдѣлалась сильна. Одно обстоятельство еще болѣе усилило ее. Въ школѣ былъ мальчикъ лѣтъ одиннадцати, единственный сынъ леди Лоль, которая въ молодости была короткимъ другомъ мистрисъ Вортль. Леди Лоль была вдова баронета, а ея маленькій сынъ наслѣдникъ большого состоянія. Мать не хотѣла разстаться съ своимъ сокровищемъ. Друзья, дяди и опекуны настаивали на томъ, чтобы мальчику было дано воспитаніе, предписанное обычаями англійскимъ аристократамъ — сначала приготовительная школа, потомъ Итонъ, а потомъ Оксфордъ. Мать не должна жить съ нимъ ни тутъ, ни тамъ. Это отниметъ отъ его воспитанія надлежащую пользу. Брвикъ былъ выбранъ первоначальной школой, потому что мистрисъ Вортль скорѣе чѣмъ всякая другая будетъ матерью для бѣднаго осиротѣлаго мальчика. «Бѣдный осиротѣлый мальчикъ» сдѣлался счастливѣйшимъ изъ всѣхъ тѣхъ птенцовъ, которыхъ мистрисъ Вортль особенно баловала, когда только успѣвала ими завладѣть.

Вотъ въ одинъ прекрасный день въ концѣ апрѣля, мистрисъ Вортль взяла маленькаго Лоля и еще мальчика погулять. Съ ними пошла большая ньюфоундленская собака, которая находилась въ равной дружбѣ и съ обитателями пастората и школы. Проходили по мостику, который соединялъ садъ и поле чрезъ рѣку. Со стороны школы шелъ вдоль рѣки крутой берегъ, или, лучше сказать, утесъ, потому что онъ былъ почти перпендикуляренъ, силою потока размыло его. Вода возлѣ утеса была черна и глубока, тутъ купались взрослые мальчики. Говорили было о томъ, чтобы сдѣлать перила на верху этого утеса, но они еще сдѣланы не были. Мальчики на этомъ полѣ не играли, и къ нему можно было дойти только по мостику чрезъ садъ пастората.

Въ этотъ день маленькій Лоль, его пріятель и собака бросились бѣжать и прыгать по обыкновенію. Мери Вортль, также участвовавшая въ прогулкѣ, шла за ними, и была рада, что дѣти къ утесу не подбѣгаютъ. Сначала такъ и было, но потомъ они начали взбѣгать на утесъ. Раза два ихъ отзывали и бранили, а они все увѣряли, что въ этомъ виноватъ Нептунъ. Это все Нептунъ натыкался на нихъ и все толкалъ къ рѣкѣ. Можетъ быть и Нептунъ; но какъ бы то ни было, настала минута очень страшная для всѣхъ. Собака, прыгая вокругъ, сильно толкнула мальчика и сбила его съ ногъ. Мистрисъ Вортль, медленно поднимавшаяся на утесъ, видѣла какъ мальчикъ упалъ прямо къ краю, услыхала плескъ воды и упала наземь.

И другіе тоже видѣли, что случилось. Ректоръ и Пикокъ въ эту минуту гуляли по другую сторону моста. Въ ту минуту, когда мальчикъ упалъ, они стояли, ректоръ спиною къ ручью, а помощникъ его лицомъ къ утесу. Онъ громко вскрикнулъ и въ одно мгновеніе — прежде чѣмъ ректоръ успѣлъ понять, что случилось — Пикокъ былъ уже въ водѣ, и чрезъ двѣ минуты маленькій Лоль, конечно, промокшій, испуганный и едва переводившій духъ, но ни въ чемъ не поврежденный, лежалъ на берегу; а Пикокъ также промокшій, но также здравъ и невредимъ стоялъ надъ нимъ, а ректоръ на колѣняхъ удостовѣрялся, что его мале’нькій воспитанникъ не получилъ никакого опаснаго поврежденія. Не нужно объяснять, что это происшествіе усилило тѣ добрыя чувства, съ которыми всѣ обитатели школы и пастората смотрѣли на мистера Пикока.

Глава III.
Тайна.

править

Самъ Пикокъ говорилъ, что тутъ было много шума изъ пустяковъ. Можетъ быть. Онъ выкупался, но такъ какъ былъ хорошій пловецъ, то, вѣроятно, не подвергался опасности. Мальчикъ, скатившись съ берега съ высоты четырехъ футъ, упалъ въ воду на глубину шести или восьми футъ. Онъ, конечно, могъ очень пострадать. Онъ могъ удариться о скалу и убиться — и въ такомъ случаѣ подвигъ мистера Пикока не послужилъ бы ни кчему. Но этого не случилось. Маленькаго Джека Лоля положили въ постель въ пасторатѣ и утѣшали глинтвейномъ и сладкимъ желе. Два дня онъ радовался своему приключенію, потому что освободился отъ уроковъ и былъ осыпанъ ласками. Потомъ ему надоѣло лежать въ постели, но въ это время уже была вызвана, совершенно напрасно, его мать. Она ничего больше не могла сдѣлать, какъ осмотрѣть печальное состояніе его одежды. Но она пріѣхала, и, разумѣется, осыпала благословеніями мистера Пикока, между тѣмъ, мистрисъ Вортль уже ходила въ школу и осыпала благословеніями мистрисъ Пикокъ. Что дѣлали бы они не будь у нихъ Пикоковъ?

— Пусть ихъ, сказалъ ректоръ, когда его помощникъ жаловался на благословенія — по-крайней-мѣрѣ, указывалъ на ихъ нелѣпость. — Одинъ человѣкъ преданъ навсегда проклятію, потому что въ добросовѣстномъ сознаніи своей власти, онъ такъ хлопнетъ мальчика, что оставитъ временный знакъ на его тѣлѣ. Другой становится героемъ, потому что, также добросовѣстно сознавая свой долгъ, нырнетъ въ воду. Я героемъ васъ не нахожу, но, разумѣется, считаю себя очень счастливымъ, что имѣю возлѣ себя человѣка моложе меня, и находчиваго въ подобныхъ непредвидѣнныхъ случаяхъ. Разумѣется, я вамъ благодаренъ, но не стану вамъ этимъ надоѣдать.

Но этимъ не кончилось. Леди Лоль объявила, что не будетъ счастлива до-тѣхъ-поръ, пока мистеръ и мистрисъ Пикокъ не привезутъ Джека на праздники въ Лольскій Паркъ. Разумѣется, она отнесла свои благословенія въ маленькую гостиную мистера Пикока и убѣдилась вполнѣ, такъ же, какъ и мистрисъ Вортль, что мистрисъ Пикокъ во всѣхъ отношеніяхъ женщина образованная. Леди Лоль слышала о томъ, что мистеръ Пикокъ былъ прежде въ Оксфордѣ, и выразила свое мнѣніе, что это люди очаровательные. Она не могла успокоиться, пока они не обѣщаютъ пріѣхать на праздники въ Лольскій Паркъ. Тогда мистрисъ Пикокъ объяснила, что при ея настоящихъ обстоятельствахъ она не имѣетъ намѣренія ѣздить въ гости никуда. Ей очень лестно это приглашеніе, она очень рада, что милый мальчикъ не пострадалъ; но больше ничего сдѣлать нельзя. Когда она говорила это, въ ея обращеніи было что-то такое нагнавшее страхъ на леди Лоль. Во всякомъ случаѣ, мистрисъ Пикокъ объяснила очень хорошо чего она желаетъ, и недѣль шесть не было сдѣлано никакихъ попытокъ, чтобы уговорить ее или мистера Пикока обѣдать въ пасторатѣ. Но о мистерѣ Пикокѣ много говорили хорошаго.

Хорошаго, потому что онъ былъ отличный ученый и умѣлъ плавать хорошо. Можетъ быть и его проповѣди дѣлали много, но умѣнье плавать сдѣлало больше. Но хотя говорили много хорошаго, говорили кое-что также и нехорошее. Человѣкъ не станетъ отказываться отъ общества для себя и своей жены, если не имѣетъ на это какой-нибудь причины. Должно быть онъ чувствуетъ себя не вправѣ вступать въ знакомство съ такими людьми, какихъ встрѣтитъ въ Вольскомъ Паркѣ. Безъ сомнѣнія, тутъ была тайна, и такая тайна, которая, если откроется, конечно, очень повредитъ репутаціи замѣшанныхъ въ нее лицъ. Мистрисъ Стантилупъ была убѣждена, что непремѣнно такъ и есть.

— Это можетъ быть прекрасно, говорила мистрисъ Стантилупъ: — что ректоръ Вортль пріобрѣлъ ученаго учителя для своей школы, но совсѣмъ другое дѣло, когда онъ позволяетъ проповѣдывать въ своей церкви человѣку, о жизни котораго, впродолженіи пяти лѣтъ, неизвѣстно было ничего.

Кто-то сказалъ ей, что кьюрета, помощника ректора, можетъ назначать только епископъ; но1 никто не разъяснилъ ей, что такое помощникъ ректора. Она, однако, повторяла, что мистеръ Пикокъ не имѣлъ права проповѣдывать на кафедрѣ, и что изъ этого выйдетъ нѣчто весьма непріятное.

Такъ думала не одна мистрисъ Стантилупъ, хотя можетъ быть она первая распространила это мнѣніе между своими друзьями.

— Не думаете ли вы, что вамъ слѣдовало бы узнать какую жизнь онъ велъ въ эти пять лѣтъ?

Это сказалъ ректору епископъ, который, вѣроятно, самъ бы не сказалъ ничего, если бы до него не дошли эти слухи. Но слухи, когда достигаютъ нѣкотораго значенія и пріобрѣтаютъ нѣкоторую важность, требуютъ, чтобы на нихъ было обращено вниманіе.

Въ свѣтѣ такъ много зависитъ отъ репутаціи, что слѣдуетъ обращать вниманіе на дурную репутацію, даже если она не заслужена. Имѣя дѣло съ людьми, мы должны принимать во вниманіе не только что мы думаемъ сами, но что думаютъ и они. Польза проповѣди много зависитъ отъ того мнѣнія, которое слушатели имѣютъ о набожности проповѣдующаго. Какъ бы краснорѣчиво не вырывались божественныя слова изъ устъ человѣка, они будутъ напрасны, если знаютъ, или даже только подозрѣваютъ, что онъ самъ нарушаетъ заповѣди Господни.

Когда все это было сказано епископомъ очень ласково мистеру Вортлю, онъ отвѣтилъ, что подобныя подозрѣнія были чудовищны, безразсудны и жестоки. Онъ увѣрялъ, что ихъ. распространяла эта гнусная фурія, мистрисъ Стантилупъ.

— Загляните въ эту епархію, отвѣтилъ на это епископъ: — и посмотрите, можете ли вы найти хоть одного священнослужителя, о жизни котораго за пять лѣтъ назадъ вы не знали бы ничего.

На это ректоръ сказалъ, что онъ спроситъ самого мистера Пикока. Ректоръ думалъ, что мистеру Пикоку не понравятся эти разспросы, но былъ вполнѣ увѣренъ, что мистеръ Пикокъ скажетъ ему правду.

Вернувшись домой, ректоръ нашелъ необходимымъ, или покрайней-мѣрѣ, удобнымъ, отложить свои вопросы на нѣсколько дней. Не легко спросить человѣка, что онъ дѣлалъ въ продолженіи пяти лѣтъ своей жизни, когда въ этомъ вопросѣ подразумѣвается предположеніе, что эти пять лѣтъ были проведены дурно. И разспросы эти должны были отчасти относиться къ женѣ этого человѣка. Ректоръ однажды сказалъ мистрисъ Вортль, что онъ ужасно боится мистрисъ Пикокъ. Ему дѣйствительно казалось, что въ ея дѣла вмѣшиваться было не легко. Она была послушна, прилежна, до мелочности внимательна ко всякому желанію, выраженному относительно ея обязанности; но для ректора было очевидно, что во всемъ помимо школы она держала себя независимо и нисколько не подчинялась внѣшнимъ вліяніямъ. Напримѣръ, она не очень часто бывала въ церкви и никогда не считала нужнымъ извинить свое отсутствіе. Ректоръ къ своимъ частыхъ и дружескихъ разговорахъ съ Пикокомъ, не нашелъ удобнаго случая намекнуть на это; и замѣтилъ, что мужъ говорилъ о своей женѣ только когда дѣло шло а школѣ. Такимъ образомъ, онъ опасался предположеннаго разговора, и откладывалъ его день отъ дня съ трусостью вовсе ему несвойственной.

А теперь, о добродушнѣйшій читатель, я принужденъ въ этомъ небольшомъ разсказѣ отступить совершенно отъ правилъ, къ которымъ, вѣроятно, вы привыкли. У мистера и мистрисъ Пикокъ была тайна, которая по всѣмъ законамъ, признаваемымъ въ подобныхъ вещахъ, должна бы разъясниться въ послѣдней или предпослѣдней главѣ, такъ чтобы ваше любопытство поддерживалось почти до конца. А я намѣренъ разоблачить сейчасъ эту тайну и просить васъ сосредоточить ваше любопытство — если вы заблагоразсудите продолжать чтеніе моей хроники — только на томъ, какъ будутъ держать себя дѣйствующія лица, во время этого открытія, относительно другихъ. Вы узнаете все прежде ректора и епископа — прежде мистрисъ Вортль, мистрисъ Стантилупъ и леди Лоль — вы узнаете все, прежде чѣмъ Пикоки начали сознавать, что это открыть не обходимо. Можетъ быть, что когда я раскрою эту тайну, то намъ уже сдѣлается не интересенъ мой разсказъ. Въ такомъ случаѣ положите книгу. Наша тайна откроется вамъ сейчасъ. Мистеръ и мистрисъ Ликокъ не были мужемъ и женой.

Разсказать какъ это случилось будетъ не долго — и не навлечетъ обвиненія въ гнусномъ преступленіи ни на нее, ни на него. Въ Сен-Луи мистрисъ Ликокъ познакомилась съ двумя братьями Лефруа, пріѣхавшими изъ Луизіаны, и пользовавшимися не весьма хорошей репутаціей. Это были сыновья плантатора, который былъ богатъ и землей, и невольниками до войны за освобожденіе. Генералъ Гефруа былъ въ то время человѣкомъ важнымъ въ своемъ штатѣ, командовалъ арміей во время войны и совершенно разорился. По окончаніи войны, оба его сына — одному тогда было семнадцать, а другому шестнадцать лѣтъ — были уже достаточно взрослыми, чтобы помнить и сожалѣть о томъ, чего они лишились, возненавидѣть уничтоженіе рабства и чувствовать, что въ свѣтѣ для нихъ не осталось ничего, кромѣ того, чего можно добиться неповиновеніемъ законамъ Союза, который теперь сдѣлался ненавистенъ имъ. Они оба были красавцы, и не смотря на разореніе ихъ Штата, была сдѣлана попытка воспитать ихъ какъ джентльменовъ. Но почетной карьеры для нихъ не открылось, и они постепенно дошли до безславія, безчестія и разбоя.

Старшій, когда былъ еще юношей, женился на Эллѣ Бофортъ, дочери другого разорившагося плантатора въ томъ же Штатѣ. Ей было только шестнадцать лѣтъ, когда умеръ ея отецъ, и еще не минуло семнадцати, когда она вышла за Фердинанда Лефруа. Это она впослѣдствіи пріѣхала въ Англію подъ именемъ мистрисъ Пикокъ.

Мистеръ Пикокъ былъ помощникомъ начальника университета въ Миссури, когда увидѣлъ ее въ первый разъ, а когда онъ познакомился съ обоими братьями, каждый назывался полковникъ Лефруа. Въ городѣ поднялся большой скандалъ по поводу поступка мужа съ женою. Онъ ѣхалъ на югъ, въ Мексику съ тѣмъ, чтобы составить себѣ состояніе съ разбойниками, которые вели постоянную войну съ властями Соединенныхъ Штатовъ на окраинахъ Техаса, и требовалъ, чтобы жена ѣхала съ нимъ. Она на это не соглашалась, и онъ употребилъ насиліе, чтобы принудить ее. Тогда въ Сен-Луи нѣсколько человѣкъ заступились за нее и между ними находился помощникъ начальника университета преподобный мистеръ Пикокъ, на котораго вѣроятно очень подѣйствовала необыкновенная красота и исполненное достоинства обращеніе этой женщины. Мужу не удалось принудить жену и оба брата уѣхали вмѣстѣ. Жена осталась и должна была сама заботиться о способахъ своего существованія, а мистеръ Пикокъ великодушно помогалъ ей достигнуть этого.

Такимъ образомъ возникла короткость, но короткость эта была такого рода, что ни въ чемъ не повредила доброму имени мистрисъ Лефруа. Такъ продолжалось два года, во время которыхъ поведеніе мистрисъ Лефруа не навлекло на нее упрековъ ни отъ кого. Потомъ пришло извѣстіе, что полковникъ Лефруа погибъ въ одномъ изъ тѣхъ, набѣговъ, въ которыхъ оба брата участвовали постоянно. Но который полковникъ Лефруа погибъ? Если младшій братъ, то это ничего не будетъ значить для мистера Пикока; а если старшій, то это будетъ значить все. Если умеръ Фердинандъ Лефруа, то мистеръ Пикокъ тотчасъ сдѣлаетъ предложеніе его вдовѣ. Поступки этого человѣка разорвали совершенно всякія узы любви. Мистрисъ Лефруа уже говорила, что этотъ человѣкъ испортилъ ея жизнь; и хотя ни слова о любви къ мистеру Пикоку не было произнесено ею, онъ думалъ, что не получитъ отказа, если только удостовѣрится, что Фердинанда Лефруа уже нѣтъ вживыхъ.

— Я никогда этого не узнаю, говорила она въ огорченіи: — я нѣкогда не повѣрю тому, что услышу. Какъ можно узнать что случилось въ такой странѣ?

Тогда онъ взялъ свою шляпу и посохъ, и помощникъ начальника университета, профессоръ, пасторъ, отправился на мексиканскіе окраины. Ей онъ сказалъ только:

— Это надо разузнать, а мнѣ необходимо постранствовать. Я буду въ отсутствіи три мѣсяца.

Она только молила Бога благословить его, но не сказала ни слова, чтобы остановить его или поощрить.

Онъ вернулся какъ разъ чрезъ три назначенные имъ мѣсяца, въ восторгѣ отъ привезенныхъ новостей. Онъ видѣлъ младшаго брата Роберта Лефруа и узналъ отъ него, что старшій, Фердинандъ, былъ убитъ. Робертъ былъ очень не любезенъ съ Пикокомъ, и даже разъ угрожалъ лишить его жизни, но не было никакого сомнѣнія, что остался вживыхъ Робертъ, а Фердинандъ убитъ солдатами Соединенныхъ Штатовъ.

Тогда мистеръ Пикокъ получилъ свою награду и вдова приняла его руку съ счастливымъ сердцемъ. Не только освобожденіе ея было полное, но полна была и ея радость; и въ первые шесть мѣсяцевъ послѣ ихъ союза, повидимому, ничего не недоставало для ихъ счастія. Вдругъ, однажды, Фердинандъ Лефруа вошелъ въ ея маленькую гостиную въ зданіи университета въ Сен-Луи.

Умеръ? Конечно онъ не умеръ! Онъ не вѣрилъ, чтобы кто говорилъ объ его смерти! Лжетъ она или нѣтъ, ему все равно; а онъ, Пикокъ, навѣрно солгалъ! — такъ сказалъ полковникъ, Онъ не вѣрилъ, чтобы Пикокъ видѣлъ его брата Роберта. Робертъ умеръ — умеръ прежде чѣмъ по словамъ Пикока происходило свиданіе. Эта женщина двумужница — то есть если второй бракъ былъ совершенъ. Вѣроятно оба согласились солгать. Онъ же самъ тотчасъ рѣшитъ какія принять мѣры. Тутъ онъ ушелъ, это было въ десятомъ часу вечеру. Утромъ онъ опять уѣхалъ и съ тѣхъ поръ они не слыхали и не видали его.

Что же будетъ съ ними? Они могли бы почти считать это сновидѣніемъ, если бы другіе кромѣ нихъ не видали этого человѣка и не знали, что полковникъ Лефруа былъ въ Сен-Луи. Тогда Пикокомъ овладѣла мысль, что даже она можетъ быть не вѣритъ теперь тому, что онъ сказалъ — что даже она можетъ счесть его разсказъ ложнымъ. Но этому она скоро положила конецъ.

— Дорогой мой, сказала она: — я никогда не слыхала отъ него правдиваго слова, а отъ тебя никогда не слыхала ложнаго.

Слѣдовало-ли имъ разстаться? Всѣ читающіе этотъ разсказъ скажутъ, что разстаться они были должны. Каждый день, прожитый ими вмѣстѣ какъ мужъ и жена, долженъ быть ложью и грѣхомъ. Для нихъ обоихъ разлука была бы продолжительнымъ горемъ, но и человѣческіе и божескіе законы не даютъ права людямъ избавляться отъ горя посредствомъ лжи и грѣха. Хотя сердца ихъ могли разорваться, они должны были разлучиться. Хотя она была бы одинока, безъ друзей, подвержена презрѣнію въ глазахъ свѣта, оставивъ имя не принадлежащее ей, но которое она обожала, и вернувшись къ тому, которое она ненавидѣла, все-таки она должна была сдѣлать это. А онъ, рѣшившись оставить страну, принявшую его, долженъ былъ бы оставить и любимую женщину съ такой матеріальной поддержкой, какую ея гордость позволила бы ей принять, долженъ былъ бы жить какъ вдовецъ и переносить какъ можетъ мысль, что оставилъ любимую женщину въ пустынѣ одну. Читателю извѣстно, что онъ этого не сдѣлалъ. Это очевидно, что онъ велъ жизнь грѣха, что онъ и она поддерживали свою ложь. Когда мистрисъ Стантилупъ услышитъ это, она восторжествуетъ. Мягкое сердце леди Толь возрадуется тому, что ея приглашеніе не было принято. Епископъ придетъ въ невыразимое негодованіе, но можетъ быть для этого добраго человѣка будетъ нѣкоторое утѣшеніе въ сознаніи, что онъ былъ правъ въ своихъ предположеніяхъ.

Какъ ректоръ это перенесъ — и какъ также мистеръ и мистрисъ Пикокъ это перенесли, когда грѣхъ и ложь сдѣлались извѣстны всѣмъ ихъ окружающимъ, будетъ объяснено въ этомъ разсказѣ. Тайна разъяснена, и тѣмъ, которые чувствуютъ, что интересъ разсказа кончился, лучше положить книгу и не читать.

Глава IV.
Ректоръ дѣлаетъ вопросы.

править

Ректоръ, подстрекаемый епископомъ, рѣшился предложить мистеру Пикоку нѣсколько вопросовъ объ его американской жизни. Ректоръ далъ это обѣщаніе и вернувшись домой раскаялся. Епископъ любилъ сплетни какъ старая баба, какъ мистрисъ Стантилупъ, и желалъ знать то, чѣмъ мужчинамъ не слѣдуетъ интересоваться. Такъ ректоръ говорилъ себѣ. Какое дѣло епископу или ректору до того, что дѣлалъ мистеръ Пикокъ въ Америкѣ? Ученость этого человѣка была очевидна, нравственность безукоризненна, способность къ преподаванію несомнѣнна, пригодность къ занимаемому имъ мѣсту въ Бовикѣ неоспорима. Кто имѣлъ право знать болѣе? Никто не сомнѣвался въ томъ, что этотъ человѣкъ получилъ приличное образованіе въ Оксфордѣ и былъ посвященъ въ духовное званіе, прежде чѣмъ сдѣлался членомъ колледжа. Даже если были какіе-нибудь непорядки въ Америкѣ — что могло быть возможно, потому что кто же изъ насъ велъ всегда порядочную жизнь? — зачѣмъ ихъ выкапывать? Въ этомъ была какая-то жестокость, совершенно не согласовавшаяся съ воззрѣніями ректора. Онъ ненавидѣлъ строгость. Почти можно сказать, что онъ ненавидѣлъ такое совершенство, которое не имѣетъ надобности въ прощеніи. Онъ былъ человѣкъ вполнѣ гуманный, довольный своимъ настоящимъ положеніемъ, не ожидавшій впереди совершеннѣйшаго блаженства для свѣта, и вѣроятно въ своемъ сердцѣ считавшій небеса только улучшеніемъ счастія, когда счастіе на этомъ свѣтѣ прекратится. Въ немъ самомъ не было ничего порочнаго, но небольшіе недостатки въ людяхъ не были ему противны.

Онъ сердился на себя зачѣмъ далъ такое обѣщаніе. Правиломъ его жизни было никогда не спрашивать совѣтовъ. Епископъ имѣлъ власть, въ предѣлахъ которой онъ какъ бовикскій ректоръ, конечно долженъ былъ повиноваться епископу, но теоріей его было итти епископу наперекоръ, если епископъ вздуыаетъ превысить свою класть. Епископъ превысилъ свою власть, подавъ этотъ совѣтъ, а между тѣмъ онъ обѣщалъ. Онъ сердился на себя, по все-таки не думалъ уклоняться отъ обѣщанія. О, нѣтъ! Если сказалъ, то и сдѣлаетъ. А если уже онъ сказалъ что сдѣлаетъ, то чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше. Когда прошло три или четыре дня, онъ сталъ презирать себя за то что еще не выбралъ удобнаго случая.

«Это такъ низко, подло», говорилъ онъ себѣ.

Но все-таки это сдѣлать надо.

Онъ сказалъ это себѣ въ суботу, возвращаясь въ пасторатъ съ крикета, гдѣ оставилъ Пикока и трехъ другихъ учителей, играющихъ въ крикетъ съ двѣнадцатью взрослыми учениками. Тамъ были учитель французскаго языка, учитель нѣмецкаго, учитель арифметики и математики, кромѣ мистера Пикока помощника учителя классическихъ языковъ. Между ними мистеръ Пикокъ былъ facile princeps[4] по званію и предполагаемымъ способностямъ; по удовольствіе игры было доступно для всѣхъ. Мистеръ Пикокъ, несмотря на годы, проведенные въ Америкѣ, гдѣ въ крикетъ играть не могъ, помнилъ хорошо свою прежнюю забаву и былъ искусенъ въ этой игрѣ. Ужасно было жаль тревожить безполезными вопросами человѣка, который не только могъ учить и проповѣдывать, а также и въ крикетъ играть. А все-таки это надо было сдѣлать. Поэтому, когда ректоръ вошелъ въ домъ, онъ прямо прошелъ въ кабинетъ и написалъ своему помощнику коротенькую записку:

"Любезный Пикокъ, не можете ли вы прійти ко мнѣ въ кабинетъ сегодня вечеромъ на полчаса? Мнѣ надо спросить васъ кое о чемъ. Для меня будетъ удобно, когда бы вы не пришли послѣ восьми часовъ. Искренно вамъ преданный

"Джефри Поршъ".

Въ отвѣтъ на это пришла записка, что мистеръ Пикокъ въ половинѣ девятаго будетъ у ректора.

Въ половинѣ девятаго пришелъ мистеръ Пикокъ. Онъ вообразилъ, читая записку ректора, что опять будетъ возбужденъ вопросъ о деньгахъ. Гекторъ объявилъ, что не можетъ долѣе даромъ принимать клерикальныя услуги въ приходѣ, и что долженъ отыскивать кого-нибудь другого, если мистеръ Пикокъ не позволитъ ему поговорить о немъ съ епископомъ. Пикокъ теперь рѣшился сказать въ отвѣтъ на это, что у него достаточно дѣла въ школѣ и что онъ предпочитаетъ отказаться отъ должности въ церкви; хотя всегда будетъ радъ иногда принять участіе, если онъ будетъ нуженъ.

Гекторъ сидѣлъ одинъ съ четверть часа, когда его помощникъ вошелъ въ комнату, и все время старался придумать какъ начать разговоръ. Наконецъ онъ пришелъ къ заключенію. Онъ просто скажетъ мистеру Пикоку, что произошло между нимъ и епископомъ и предоставитъ своему учителю разсказать о своей прошлой жизни или умолчать о ней. Онъ обѣщалъ спросить и спроситъ, но предоставитъ ему самому судить слѣдуетъ ли давать отвѣтъ.

— Епископъ приставалъ ко мнѣ насчетъ васъ, Пикокъ, сказалъ онъ, стоя спиною къ камину, какъ только учитель затворилъ за собою дверь.

Лицо ректора всегда выражало его внутреннія чувства, и въ эту минуту показывало очень ясно, что онъ епископу не сочувствуетъ.

— Я очень жалѣю, что его сіятельство[5] безпокоился, сказалъ Пикокъ: — такъ какъ я не намѣренъ занимать никакой должности въ его епархіи.

— Мы пока оставимъ это, сказалъ ректоръ. — Я не желаю примѣшивать этого къ тому, что я сейчасъ скажу. Вы уже отчасти занимали должность въ этой епархіи къ моему большому удовольствію. Надѣюсь, что это продолжится; но на счетъ этого я вамъ теперь докучать не стану. Насколько я могу видѣть, вы именно такой человѣкъ, какой мнѣ годится въ товарищи въ этомъ приходѣ.

Мистеръ Пикокъ поклонился, но промолчалъ.

— Дѣло въ томъ, продолжалъ ректоръ: — что какія-то старухи пристали къ епископу, что онъ долженъ отвѣчать на ихъ возраженія. У этой мистрисъ Стантилупъ языкъ громче колокола.

— Но что же мистрисъ Стантилупъ можетъ сказать обо мнѣ?

— Ничего кромѣ того, чѣмъ можетъ уязвить меня чрезъ васъ.

— А что же говоритъ епископъ?

— Онъ думаетъ, что мнѣ надо знать о вашей жизни, во время вашего пятилѣтняго пребыванія въ Америкѣ.

— Я самъ это думаю, сказалъ Пикокъ.

— Самъ я ничего не желаю знать. Что меня касается, я совершенно доволенъ. Я знаю гдѣ вы воспитывались, какъ поступили въ духовное званіе, и могу удостовѣриться, по вашимъ настоящимъ способностямъ, что вы не могли даромъ тратить время. Если вы мнѣ отвѣтите, что не желаете говорить ничего, я останусь доволенъ и скажу епископу, что съ моей стороны желаю это превратить.

— А что же сдѣлаетъ онъ? спросилъ Пикокъ.

— Разумѣется, онъ не дастъ вамъ позволенія занять должность кьюрета.

— Я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія просить объ этомъ его сіятельство.

Это учитель сказалъ такимъ самоувѣреннымъ тономъ, что ректора нѣсколько покоробило, не смотря на его доброжелательство къ говорившему.

— Въ это я не желаю входить, сказалъ онъ: — человѣкъ не можетъ ручаться каковы будутъ его намѣренія чрезъ полгода.

— А если я откажусь разсказать о моей жизни въ Америкѣ, сказалъ Пикокъ: — хотя долженъ признаться, что это требованіе раціонально съ вашей стороны, какое это будетъ имѣть вліяніе на отношенія мои и моей жены къ школѣ?

— Это не сдѣлаетъ рѣшительно никакой разницы, отвѣтилъ ректоръ.

— Разсказать есть что, очень медленно произнесъ Пикокъ.

— Я увѣренъ, что въ этомъ не можетъ быть ничего для васъ безславнаго.

— Я не говорю ни да, ни нѣтъ. Могутъ быть обстоятельства, когда человѣкъ не знаетъ хорошо или дурно поступилъ онъ. Но я знаю только то, что поступи я иначе, я презиралъ бы самъ себя. Я не могъ поступить иначе и остаться живъ.

— Нѣтъ человѣка на свѣтѣ, съ жаромъ сказалъ ректоръ: — менѣе любопытнаго до чужихъ тайнъ. Я принимаю все какъ нахожу. Если кухарка пришлетъ ко мнѣ вкусное блюдо, я не желаю знать какъ она состряпала его. Если я читаю интересную книгу, она доставитъ мнѣ не менѣе удовольствія, если даже я буду знать, что ея авторъ не совсѣмъ хорошій человѣкъ.

— Вы сомнѣвались бы хорошо ли можетъ учить тотъ, кто заблуждался самъ, сказалъ Пикокъ.

— Въ такомъ случаѣ я долженъ бы сомнѣваться во всѣхъ учителяхъ, потому что всякій человѣкъ заблуждался когда-нибудь. Вамъ лучше молчать о прошломъ и позволить мнѣ говорить тѣмъ, кто дѣлаетъ безполезные вопросы, чтобы они не мѣшались не въ свое дѣло.

— Это очень странно, ректоръ, началъ Пикокъ: — что вы начали со мной этотъ разговоръ именно теперь.

— Почему именно теперь?

— Потому что я обдумывалъ послѣднія двѣ недѣли, слѣдуетъ ли мнѣ попросить у васъ одолженія выслушать исторію моей жизни. Я рѣшилъ, что долженъ это сдѣлать прежде, чѣмъ формально приму мѣсто кьюрета. Но это только привело меня къ намѣренію отказаться отъ этого мѣста. Я думаю… я думаю, что независимо отъ мѣста кьюрета, исторію слѣдуетъ разсказать. Но я еще это не рѣшилъ.

— Не предполагайте, чтобы я уговаривалъ васъ.

— О, нѣтъ! и ваши уговоры не имѣли бы на меня никакого вліянія. Какъ я не обязанъ вамъ за незаслуженную доброту и снисхожденіе, я долженъ сказать, что ничто не можетъ имѣть на меня вліянія въ этомъ отношеніи какъ благосостояніе моей жены и сознаніе моего долга. Въ этомъ дѣлѣ къ несчастію я не могу совѣтоваться ни съ кѣмъ. Она, она одна, кромѣ меня знаетъ обстоятельства, и до такой степени забываетъ о себѣ, что я не могу даже просить ее сказать свое мнѣніе.

Ректоръ въ это время; конечно, почувствовалъ любопытство. Тутъ было что-то таинственное, о чемъ ему хотѣлось узнать. Онъ вовсе не былъ философомъ, стоящимъ выше, обыкновеннаго человѣческаго любопытства. Но онъ былъ человѣкъ твердый и даже въ эту минуту помнилъ свои прежнія увѣренія.

— Разумѣется, сказалъ онъ: — я не могу догадаться въ чемъ все это состоитъ. Самъ я тайнъ ненавижу. У меня нѣтъ никакихъ тайнъ. Я не знаю ничего такого о себѣ, чего вы не могли бы также знать. Но это скорѣе мое счастіе чѣмъ моя заслуга. И со мною могло быть тоже, что съ вами; но вообще я думаю, что если тайна есть, то ее лучше скрывать. Покрайней-мѣрѣ никто не долженъ дозволять дерзости другихъ вырвать тайну у него. Если есть что-нибудь такое касающееся вашей жены, что вы не желаете чтобы знали по сю сторону океана, то не говорите объ этомъ никому.

— Есть кое-что касающееся моей жены, что я не желаю, чтобы знали всѣ.

— Такъ не говорите никому, повелительно сказалъ ректоръ Вортль.

— Я скажу вамъ, что я сдѣлаю, сказалъ Пикокъ: — я буду думать объ этомъ недѣлю и тогда дамъ вамъ знать скажу я вамъ объ этомъ или нѣтъ; и если скажу, то также дамъ вамъ знать насколько вы можете сохранить мою тайну и насколько вы можете говорить о ней. Я думаю, что епископъ не имѣетъ права знать что-нибудь обо мнѣ, если я не поступлю въ число духовенства его епархіи.

— Конечно, конечно, подтвердилъ ректоръ.

Такимъ образомъ разговоръ кончился. Мистеръ Пикокъ, выходя изъ пастората, не тотчасъ вернулся домой, а пошелъ гулять одинъ. Это было въ половинѣ лѣта и до десяти часовъ свѣтло. Онъ вышелъ отъ ректора въ десятомъ часу, но было еще довольно времени до прогулки по дорогѣ, которую онъ зналъ хорошо, по полямъ, кругомъ Бовикскаго лѣса, и обратно домой по тропинкѣ чрезъ паркъ сквайра и мимо церкви. Для этого было достаточно одного часа, а ему былъ нуженъ насъ, для того чтобы собраться съ мыслями, прежде чѣмъ онъ увидитъ жену и будетъ говорить съ нею, какъ онъ обязанъ былъ сдѣлать послѣ того, что произошло между нимъ и ректоромъ.

Онъ сказалъ, что не можетъ просить у нея совѣта. въ этомъ было много правды. Но онъ зналъ также, что ничего не сдѣлаетъ безъ ея согласія. Она, для него, погубила бы себя, если бы это было возможно. Постоянно, послѣ ужаснаго появленія въ ея комнатѣ въ Сен-Луи, просила она позволенія его оставить — не для себя, не изъ страха преступленія, которое она совершала, не отъ стыда за себя, если тайна откроется, по потому что чувствовала себя помѣхой для его карьеры въ свѣтѣ. Сама она упрековъ совѣсти не чувствовала Она была вѣрна своему первому мужу — какъ ни былъ онъ съ ней грубъ и гнусенъ — до тѣхъ поръ пока ее не увѣрили, что онъ умеръ; и даже когда онъ оказался живъ — она видѣла его — онъ увидѣлся съ нею только для того, чтобы опять бросить ее. Обязанности къ нему она не признавала никакой. Въ этомъ отношеніи совѣсть ее не упрекала. Но этому другому человѣку она была обязана, такъ думала она, всѣмъ чѣмъ только женщина можетъ быть обязана мужчинѣ. Онъ любилъ ее, не говоря о своей любви. Онъ видѣлъ ея положеніе и сочувствовалъ ей вполнѣ. Онъ отправился — онъ, пасторъ, скромный ученый — удостовѣриться свободна ли она; и найдя ее какъ полагалъ свободной, — вернулся прижать ее къ своему сердцу, и доставить ей все счастіе, какимъ наслаждаются другія женщины, но которое до сихъ поръ она видѣла только издали. Потомъ разразился ударъ. Это было неизбѣжно, это было естественно, что такой ударъ долженъ ее погубить. Обстоятельства погубили ее. Ее постигла та судьба, которая такъ часто постигаетъ женщину, довѣряющую себя и свою жизнь мужчинѣ. Но зачѣмъ онъ также долженъ падать съ нею? Предъ нимъ еще есть карьера. Онъ можетъ быть полезенъ: онъ можетъ имѣть въ жизни успѣхъ; онъ можетъ возбудить восторгъ къ себѣ. Для него все можетъ быть открыто — кромѣ любви другой женщины. Въ этомъ отношеніи она не сомнѣвалась въ его вѣрности. Зачѣмъ онъ долженъ таскать ее съ собою какъ камень, привязанный къ его ногѣ, когда женщину, пораженную такимъ несчастіемъ, свѣтъ осуждаетъ вообще, а подобное же въ мужчинѣ считается весьма естественнымъ? Она согласится получать отъ него средства покупать насущный хлѣбъ; но лучше будетъ — сказала она — чтобы она ѣла этотъ хлѣбъ по сю сторону океана, а онъ но другую.

Мы знаемъ, что вышло изъ этихъ доводовъ. Онъ до-сихъ-поръ ни на минуту не оставлялъ ее съ тѣхъ поръ, какъ этотъ человѣкъ явился къ ней. Его намѣреніе было твердо. Если это преступленіе, то онъ будетъ преступникомъ. Если это ложь, онъ будетъ лжецомъ. Относительно же грѣха, безъ сомнѣнія между нимъ и ею была нѣкоторая разница. Онъ былъ духовное лицо. Она считала себя болѣе свободной руководствоваться собственными правилами для спасенія своей души. Самой себѣ она никогда не казалась порочной или нецѣломудренной, но она понимала, что онъ не такъ свободенъ какъ она отъ узъ, наложенныхъ на него религіей. Для него — для него будетъ лучше, если она разлучится съ нимъ.

Все это было ему извѣстно, и все это онъ соображалъ, когда шелъ по парку сквайра въ вечернихъ сумеркахъ. Несомнѣнно — говорилъ онъ, себѣ теперь — что онъ долженъ былъ сообщить ректору о своемъ положеніи, прежде чѣмъ онъ или она заняли мѣсто въ школѣ. Умалчивать о подобныхъ обстоятельствахъ все равно что лгать. Совѣсть упрекала его во многомъ. Въ его настоящемъ положеніи онъ, конечно, не долженъ былъ проповѣдывать на кафедрѣ слово Божіе. Хотя онъ молчалъ, онъ зналъ, что обманъ его скажется на немъ. Но теперь что онъ долженъ дѣлать? Только одно рѣшилъ онъ твердо — ничто не должно ихъ разлучить. Какъ онъ часто говорилъ прежде, такъ сказалъ теперь опять.

— Если это грѣхъ, пусть будетъ грѣхъ.

Но для него было ясно то, что если онъ разскажетъ ректору Вортлю всю правду о томъ, что случилось съ нимъ въ Америкѣ, тогда онъ непремѣнно долженъ оставить Бовикъ. И онъ рѣшилъ также, что прежде чѣмъ онъ разскажетъ ректору, онъ долженъ сообщить своей женѣ.

Но когда онъ вошелъ въ домъ свой, онъ рѣшилъ, что разскажетъ ректору все.

Глава V.
Стало быть мы должны уѣхать.

править

— Я думала, что ты никогда не кончишь съ этимъ старымъ Юпитеромъ, сказала мистрисъ Пикокъ, начиная въ этотъ поздній вечерній часъ дѣлать чай для себя и мужа.

— Зачѣмъ ты меня ждала?

— Я не люблю пить чай одна. Когда же я пила чай безъ тебя, если знала, что ты придешь? О чемъ это Юпитеръ разговаривалъ съ тобою все это время?

— Юпитеръ разговаривалъ не все это время. Юпитеръ разговаривалъ только полчаса. Юпитеръ очень добрый человѣкъ.

— Я всегда это находила. Иначе я не согласилась бы вступить въ число его спутниковъ, и тебя видѣть въ числѣ ихъ. Но ты пробылъ у него полтора часа.

— Послѣ того какъ я отъ него ушелъ, я прошелъ около Бовик-Лоджа. Мнѣ надо было кое о чемъ подумать, прежде чѣмъ говорить съ тобой, кое-что рѣшить, прежде чѣмъ я могъ вернуться сюда.

— Что же ты рѣшилъ? спросила она.

Голосъ ея совершенно измѣнился, хотя она сидѣла на своемъ мѣстѣ и почти не шевелилась, ея наружность и осанка измѣнились. Она все еще держала чашку въ рукѣ, которую хотѣла налить, но лицо ея было повернуто къ его лицу, и ея большіе, выразительные глаза устремлены на него.

— Дай мнѣ напиться чаю, сказалъ онъ: — а потомъ я скажу тебѣ.

Пока онъ пилъ чай, она сидѣла совершенно спокойно, не. дотрогиваясь до своего, но ожидая терпѣливо, когда онъ вздуваетъ заговорить.

— Элла, сказалъ онъ: — я долженъ все разсказать мистеру Вортлю.

— Почему, мой дорогой?

Онъ отвѣтилъ не тотчасъ и она повторила свой вопросъ:

— Почему именно теперь, а не прежде?

— Это все равно. Но такъ какъ мы не сдѣлали этого прежде, то можемъ сдѣлать только теперь.

— Но зачѣмъ, дружокъ? Развѣ причины, существовавшія когда мы пріѣхали, потеряли свою силу?

— Онѣ не должны были имѣть силы. Намъ не слѣдовало принимать столько хорошаго отъ этого человѣка и подвергать его непріятностямъ, которыя навлечетъ на него наша дурная репутація.

— Развѣ мы тоже не дѣлали для него много хорошаго?

— Но не то хорошее, чего онъ имѣлъ право ожидать — то право на уваженіе, которое составляетъ все на свѣтѣ для учебнаго заведенія.

— Позволь мнѣ уѣхать! почти вскрикнула она, вставая съ своего мѣста.

— Нѣтъ, Элла, нѣтъ; если мы съ тобою не можемъ говорить какъ одна плоть и кровь, какъ люди, имѣющіе почти одну душу, поступающіе за одно во всемъ для добра и худа, если мы съ тобою не можемъ въ одной ладьѣ или плыть или тонуть, тогда я нахожу, что двое человѣкъ не могутъ на этомъ свѣтѣ быть вмѣстѣ связаны. Куда ты пойдешь, пойду и я, гдѣ ты будешь жить, буду жить и я, насъ можетъ разлучить только одна смерть.

Тогда она встала съ своего мѣста, и упавъ на колѣни у его ногъ, опустила свое лицо на его колѣни.

— Элла, сказалъ онъ: — единственный вредъ, который ты можешь сдѣлать мнѣ — это когда ты заговоришь о твоемъ намѣреніи оставить меня. И этотъ вредъ совершенно напрасный, потому что онъ останется только на словахъ. Теперь, если ты сядешь, и выслушаешь меня, я скажу тебѣ о чемъ ректоръ говорилъ со мною.

Она приподнялась, сѣла у чайнаго стола и терпѣливо слушала, когда онъ началъ свой разсказъ.

— О насъ говорили въ здѣшнемъ графствѣ.

— Кому вздумалось говорить о такой неизвѣстной личности какъ я?

— Что за нужда кто бы это ни былъ? Ректоръ въ своемъ гнѣвѣ — потому что онъ былъ сердитъ — назвалъ нѣсколько именъ. Что это за нужда? Неизвѣстность сама по себѣ становится таинственна; а таинственность, разумѣется, возбуждаетъ любопытство. Это неизбѣжно, не они виновны, а мы. Если ты не похожа на другихъ, разумѣется, о тебѣ станутъ разузнавать.

— Развѣ я не похожа?

— Да, не похожа въ томъ отношеніи, что не обѣдаешь у ректора, когда онъ тебя приглашаетъ, не принимаешь гостепріимства леди Лоль, довольствуешься только исполненіемъ твоихъ обязанностей и обществомъ твоего мужа. Разумѣется, ты не похожа на другихъ. Какъ мы можемъ походить? А такъ какъ мы не похожи, то, разумѣется, будутъ спрашивать и удивляться, развѣдывать и разыскивать, а этимъ всегда откроются факты. Епископъ говоритъ, что ничего не знаетъ о моей американской жизни.

— Зачѣмъ ему знать что-нибудь?

— Я вѣдь говорилъ проповѣдь въ одной изъ его церквей. Это естественно: — естественно такъ же и то, что матери мальчиковъ желаютъ узнать что-нибудь. Ректоръ говоритъ, что онъ терпѣть не можетъ тайнъ. И я также.

— О, мой дорогой!

— Тайна всегда сопровождается большимъ или меньшимъ страхомъ, и производитъ большую или меньшую трусость. Но этого нельзя избѣгнуть такъ же какъ и раны на тѣлѣ или перелома кости. Кто не разсказалъ бы всѣхъ своихъ дѣлъ всему свѣту, если бы это было возможно? Но въ сердцѣ, а можетъ быть и въ карманѣ бываетъ гангренозная язва. Являются раны, незаслуженныя, какъ у тебя, моя дорогая, но такія раны, которыя нельзя обнаружить всѣмъ. Кто захочетъ самъ имѣть тайну?

— Но епископъ?

— Да, епископъ, онъ сказалъ ректору, чтобы онъ спросилъ меня, и ректоръ сдѣлалъ это. Я долженъ отдать ему справедливость, что это было очень непріятно для него. Вопросъ онъ сдѣлалъ мнѣ, но сказалъ тутъ же, что мнѣ не нужно отвѣчать, если я не хочу.

— А ты еще не отвѣтилъ?

— Нѣтъ; я еще ничего не отвѣтилъ. Но я, кажется, рѣшилъ, что отвѣтить надо.

— Разсказать все?

— Все — ему. Я думаю разсказать ему все и предоставить ему рѣшить, что слѣдуетъ дѣлать. Если онъ не захочетъ повторить это другимъ, а намъ велитъ уѣзжать изъ Бовика, а нахожу, что онъ поступитъ честно и не жестоко.

— Что же ты сдѣлаешь тогда?

— Я уѣду. Что другое могу я сдѣлать?

— Но куда?

— А! это мы должны рѣшить. Онъ дружелюбно поступитъ со мною. Хотя онъ, можетъ быть, сочтетъ необходимымъ, чтобы я оставилъ Бовикъ, онъ не накинется жестоко на меня.

— Онъ не можетъ сдѣлать ничего.

— Я думаю, что онъ поможетъ мнѣ найти какое-нибудь мѣсто, гдѣ я буду въ состояніи зарабатывать свой хлѣбъ, гдѣ не станутъ допытываться подробностей моей домашней жизни какъ здѣсь.

— Я была для тебя проклятіемъ, воскликнула несчастная жена.

— Моимъ драгоцѣннѣйшимъ благословеніемъ, сказалъ онъ. — То, что ты называешь проклятіемъ, произошло отъ обстоятельствъ, касавшихся обоихъ насъ. Объ этомъ не стоитъ больше говорить. Этотъ человѣкъ былъ источникомъ страшныхъ непріятностей для насъ. Объ этихъ непріятностяхъ надо разсуждать время отъ времени, но необходимости выносить ихъ слѣдуетъ покориться.

— Я не могу быть такимъ философомъ какъ ты, сказала она.

— Дѣлать больше нечего. Философія насильно навязана на насъ. Когда чего-нибудь непріятнаго избѣгнуть нельзя, остается только сообразить какъ лучше это переносить.

— Такъ ты долженъ ему сказать?

— Я такъ думаю. Я имѣю недѣлю на соображеніе; но я такъ думаю. Хотя онъ такъ добръ теперь, что предоставляетъ выборъ мнѣ, и дѣйствительно говоритъ правду, что я останусь здѣсь даже, если не скажу ему ничего, однако, онъ встревожится и постепенно сдѣлается недоволенъ. Подумай какъ для него важна школа! Каковы будутъ его чувства ко мнѣ, когда успѣхъ ея постепенно уменьшится оттого, что онъ задержитъ здѣсь учителя, о которомъ предполагаютъ какіе-то неизвѣстные ужасы?

— Еще не видно признаковъ никакого упадка школы.

— Времени не было. Только теперь начинаютъ говорить. Если бы ничего не говорили, если бы епископъ не сдѣлалъ вопросовъ, если бы насъ считали просто ничтожными людьми, не имѣющими ничего таинственнаго въ своей жизни, все могло бы продолжаться по прежнему. Но теперь я обязанъ сказать ему правду.

— Стало бытъ мы должны уѣхать?

— Вѣроятно.

— Тотчасъ?

— Когда это будетъ рѣшено, то чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Можемъ-ли мы оставаться здѣсь, когда будутъ желать, чтобы мы уѣхали?

— О, нѣтъ!

— Мы должны убираться и опять искать другого пріюта. Хотя онъ сохранитъ нашу тайну — я въ этомъ убѣжденъ, если его попросить — все-таки будетъ извѣстно, что тайна есть, и тайна такого рода, что она выгнала насъ отсюда. Если бы я могъ достать литературную работу въ Лондонѣ, мы могли бы жить тамъ.

— Но какъ — какъ ты примешься за это? Дѣло въ томъ, мой дорогой, что для такихъ занятій какъ твои, тебѣ или совсѣмъ не надо имѣть жены, или такую жену, которой ты не долженъ стыдиться предъ свѣтомъ.

— Что за польза говорить объ этомъ, сказалъ онъ, вставая съ своего стула какъ бы въ гнѣвѣ. — Зачѣмъ возвращаться ко всему тому, что должно быть рѣшено между нами навсегда? Каждый изъ насъ отдалъ другому все что могъ отдать и товарищество установлено на всю жизнь. Относительно этого, я, по-крайней-мѣрѣ, доволенъ.

— Ахъ, мой возлюбленный, воскликнула она, бросившись, къ нему на шею.

— Пусть не будетъ больше разногласія, которое между тобою и мною можетъ только увеличить наши непріятности. Ты женщина, а я мужчина; и поэтому, конечно, твое имя болѣе подвержено замѣчаніямъ, чѣмъ мое — а мое имя, какъ пастора, болѣе подвержено замѣчанію чѣмъ человѣка, не принадлежащаго къ духовному званію. Но изъ-за этого я не желаю снимать съ себя мое званіе; и, конечно, изъ-за этого не желаю лишать себя моей жены. И хорошее и дурное мы должны переносить вмѣстѣ; и выраженіе сожалѣнія о томъ, что неизбѣжно, только увеличиваетъ наши непріятности.

Послѣ этого онъ сѣлъ и взялъ книгу, какъ будто былъ способенъ тотчасъ перенести свои мысли на другое. Она, вѣроятно, знала, что онъ этого не можетъ сдѣлать, но сидѣла молча возлѣ него, пока онъ не сказалъ ей, чтобы она ложилась спать, обѣщая самъ скоро прійти.

Три дня ничего не было говорено между ними объ этомъ, и не было никакого намека на это между ректоромъ и его помощникомъ. Въ школѣ все шло по прежнему, и отношенія между этими двумя людьми отличались обычной взаимной вѣжливостью. Но въ душѣ ректора возникло какое-то лихорадочно тревожное чувство. Онъ радъ, что была какая-то тайна, было что-то относившееся къ Пикокамъ — а главное къ мистрисъ Пикокъ — что, если обнаружится, то повредитъ ихъ репутаціи. Такого заключенія ректоръ Вортль не могъ не вывести изъ того, что ему уже сказалъ этотъ человѣкъ. Конечно, онъ рѣшилъ, въ своемъ великодушіи, что хотя этотъ человѣкъ и не откроетъ своей тайны, но никакой перемѣны въ школѣ это не сдѣлаетъ; но началъ сознавать, что, давъ это обѣщаніе, онъ въ нѣкоторой степени рисковалъ благосостояніемъ школы. Онъ началъ шептать себѣ, что люди занимающіе такое мѣсто, какъ мистеръ Пикокъ и его жена, не должны быть подвержены замѣчаніямъ злыхъ языковъ. Такая тайна даетъ оружіе свѣтскимъ Стантилупамъ, и Стантилупы непремѣнно воспользуются имъ со всею своею ядовитостью. Для такого заведенія, какъ его школа, добрая слава значила все. Довѣріе, сказалъ онъ самъ себѣ, такого тонкаго свойства, что его почти можно добиться неосновательно, также неосновательно можно его и потерять. Какъ ни любилъ онъ Пикока, какъ ни былъ имъ доволенъ, какъ много ни было въ немъ тѣхъ достоинствъ, которыя онъ особенно цѣнилъ — все-таки онъ не желалъ подвергнуть опасности свою школу ради Пикока.

Такимъ образомъ, эти три дня бесѣдовалъ ректоръ Вортль самъ съ собою, хотя по наружности могъ держать себя такъ, какъ будто все шло хорошо. Когда они разстались послѣ разговора въ кабинетѣ, ректоръ скорѣе отговорилъ своего учителя открыть тайну, чѣмъ поощрялъ его. Онъ прямо сказалъ, что открытіе тайны не сдѣлаетъ никакой разницы въ положеніи его помощника въ Бовикѣ. Но во всемъ этомъ онъ поступилъ по своему обычному сердечному побужденію, онъ послѣ этого сказалъ себѣ, что тайну слѣдуетъ открыть. Его учениковъ не слѣдуетъ оставлять подъ надзоромъ человѣка, который, не смотря на свои достоинства, не смѣетъ говорить о своей прежней жизни. Такимъ образомъ, думалъ онъ объ этомъ послѣ размышленій. Разумѣется, онъ долженъ ждать, пока пройдетъ недѣля и рѣшиться на что-нибудь.

— И такъ, Пикокъ не займетъ мѣсто кьюрета?

Это сказалъ ректору сквайръ Пирсонъ въ одинъ изъ тѣхъ трехъ дней, о которыхъ мы говорили.

Мистеръ Пирсонъ былъ старикъ, не часто жившій въ Бовикѣ, будучи принужденъ, какъ онъ говорилъ всегда, своимъ здоровьемъ проводить зиму и весну каждый годъ въ Италіи, а лѣтніе мѣсяцы съ своимъ семействомъ въ Лондонѣ. Онъ не очень интересовался Бовикомъ, но всегда былъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ ректоромъ и никогда ничего не говорилъ противъ школы. Пирсонъ поступалъ также хорошо и относительно церковныхъ дѣлъ — насколько это можетъ выказатъ щедрость — и интересовался кьюретами. По этому ректоръ не желалъ рѣзко отвѣтить своему сосѣду, когда тотъ сдѣлалъ вопросъ.

— Не думаю, сказалъ онъ. — Я боюсь, что мнѣ придется отыскивать другого.

Онъ не продолжалъ разговора, потому что, хотя желалъ оставаться вѣжливымъ, онъ не хотѣлъ быть откровеннымъ. Мистеръ Пирсонъ выказалъ свою заботливость о приходѣ и не сталъ безпокоить себя дальнѣйшими разспросами.

— И такъ мистеръ Пикокъ не займетъ мѣсто кьюрета?

Этотъ самый вопросъ, въ тѣхъ же самыхъ словахъ сдѣлалъ на слѣдующее утро викарій сосѣдняго прихода. Преподобный мистеръ Пуддикомбъ, пасторъ безупречный, отлично исполнялъ свои обязанности въ жизни во всѣхъ отношеніяхъ, говорилъ проповѣдь и даже совершалъ всю службу за пастора, нуждавшагося въ этомъ, и никогда не думалъ требовать взамѣнъ подобныхъ же услугъ, давалъ обѣды, имѣлъ хорошенькихъ дочерей, но нашъ ректоръ его не любилъ. Онъ былъ слишкомъ благочестивъ и можетъ быть слишкомъ любилъ задавать вопросы,

— И такъ мистеръ Пикокъ не займетъ мѣсто кьюрета?

Въ этотъ вопросъ мистеръ Пуддикомбъ вложилъ одушевленіе, вовсе не похожее на небрежный тонъ мистера Пирсона. Ректору было ясно, что мистеръ Пуддикомбъ желаетъ непремѣнно знать. Ректору показалось, что въ тонѣ вопроса было какое-то осужденіе, не только противъ мистера Пикока, но и противъ него за то, что онъ взялъ Пикока.

— Право не умѣю вамъ сказать, отвѣтилъ онъ довольно сердито.

— Я думалъ, что это рѣшено. Я слышалъ, что это рѣшено.

— Стало быть, вы слышали больше, чѣмъ я.

— Мнѣ сказалъ епископъ.

Въ томъ несчастномъ разговорѣ, который заставилъ ректора разспросить Пикока объ его прошлой жизни, самъ ректоръ сказалъ, что намѣренъ отыскивать другого кьюрета. Онъ, вѣроятно, не вспомнилъ этого теперь.

— Я желалъ бы, чтобы епископъ ограничился увѣреніемъ того, что ему извѣстно, сказалъ онъ съ гнѣвомъ.

— Я увѣренъ, что епископъ и намѣренъ это сдѣлать, сказалъ Пуддикомбъ очень серіозно. — Но я прошу извиненія. Я не намѣренъ касаться предмета, о которомъ можетъ быть желаютъ умолчать. Я только хотѣлъ сказать вамъ объ одномъ прекрасномъ молодомъ человѣкѣ, о которомъ я слышалъ. Однако, прощайте.

И мистеръ Пуддикомбъ уѣхалъ.

Глава VI.
Лордъ Карстесъ.

править

Послѣдніе полгода самымъ короткимъ другомъ мистера Пикока въ Бовикѣ, разумѣется, кромѣ его жены, былъ одинъ изъ учениковъ въ школѣ. Это былъ молодой лордъ Карстерсъ, старшій сынъ графа Бреси. Его отдали въ Бовикъ шесть лѣтъ тому назадъ съ тѣмъ, чтобы онъ поступилъ изъ Бовика въ Итонъ. Онъ и поступилъ въ свое время.

Но тамъ не посчастливилось молодому лорду. Когда онъ пробылъ тамъ полтора года, въ училищѣ случились какіе-то смуты, въ которыхъ онъ былъ, или такъ предполагали, предводителемъ. Нашли нужнымъ, для сохраненія дисциплины въ училищѣ сдѣлать кого-нибудь жертвой; и можетъ быть думали выказать безпристрастіе, выбравъ жертвой лорда. Графу Бреси предложили взять изъ училища своего сына, и лордъ Карстерсъ семнадцати лѣтъ отъ рода, долженъ былъ оканчивать свое воспитаніе гдѣ хотѣлъ. Графъ по прежнему имѣлъ намѣреніе отдать своего сына въ оксфордскій университетъ, но до этого надо было ждать еще два года. На одинъ годъ его послали за границу съ гувернеромъ, и отзывы о немъ были таковы, что онъ ведетъ себя какъ нельзя лучше. Начали даже говорить, что Итонъ поступилъ очень дурно, исключивъ такого молодого человѣка. Но хотя лордъ Карстерсъ сдѣлалъ большіе успѣхи въ французскомъ и нѣмецкомъ языкѣ за границей, ему необходимо было подкрѣпить свои познанія въ греческомъ и латинскомъ, прежде чѣмъ онъ поступитъ въ колледжъ Христовой Церкви. Тогда стали просить ректора взять его въ Бовикъ, какъ частнаго ученика. Послѣ нѣкоторой нерѣшимости ректоръ согласился. Онъ не имѣлъ обыкновенія итти наперекоръ графамъ, которые обращались съ нимъ съ уваженіемъ. Графъ Бреси былъ его другомъ, а самъ лордъ Карстерсъ былъ большимъ любимцемъ въ Бовикѣ. Когда его исключили изъ Итона, ректоръ заинтересовался этимъ и объявилъ, что съ молодымъ лордомъ поступили не совсѣмъ справедливо. Такимъ образомъ онъ въ нѣкоторой степени былъ принужденъ согласиться на просьбу, сдѣланную ему, и лорда Карстерса приняли обратно въ Бовикъ, не безъ нерѣшимости, но съ полнымъ гостепріимнымъ дружелюбіемъ. Спалъ онъ въ пасторатѣ и обѣдалъ съ семействомъ ректора, но во все остальное время находился между учениками.

— Не будетъ ли это дурно для Мери? Тревожно сказала мистрисъ Вортль своему мужу, когда объ этомъ разсуждали.

— Почему это можетъ быть дурно для Мери?

— О! я не знаю; но молодые люди вмѣстѣ, знаешь?.. Не будетъ ли это опасно.

— Онъ еще мальчикъ, а она дитя. Они оба дѣти. Это будетъ хлопотливо, но не думаю, чтобы было опасно въ этомъ отношеніи.

Такимъ образомъ, это было рѣшено. Мистрисъ Вортль не совсѣмъ соглашалась съ тѣмъ, что они оба дѣти. Она находила, что ея дочь вовсе не дитя. Но по обыкновенію она не спорила съ своимъ мужемъ. Такимъ образомъ, это было рѣшено и молодой Карстерсъ вернулся въ Бовикъ.

На сколько ректоръ могъ видѣть, ничего не могло быть пріятнѣе обращенія его молодого ученика. Онъ нисколько не считалъ для себя унизительнымъ играть съ другими мальчиками. Онъ очень прилежно занялся своими уроками и по вечерамъ послѣ обѣда выходилъ изъ гостиной въ кабинетъ, заниматься греческимъ и латинскимъ языкомъ, не дѣлая никакихъ попытокъ вступить въ разговоръ съ мисъ Вортль. Разумѣется, много играли въ лоон-тенисъ и почти всегда въ саду пастората, но при игрѣ всегда присутствовала мистрисъ Вортль. Между другими удовольствіями, молодой лордъ пристрастился къ прогулкамъ по полямъ съ мистеромъ Пикокомъ. Тогда, безъ сомнѣнія, много было говорено о жизни въ Америкѣ. Когда человѣкъ долго жилъ за границей и провелъ тамъ свое время при обстоятельствахъ, не совсѣмъ обыкновенныхъ, конечно, это непремѣнно составитъ предметъ для разговора съ его собесѣдниками. Путешествовать по Франціи, Германіи или Италіи дѣло довольно обыкновенное; ничего нѣтъ необыкновеннаго прожить годъ, или даже нѣсколько лѣтъ во Флоренціи и въ Римѣ. Теперь и путешествіе по Соединеннымъ Штатамъ не представляетъ ничего необыкновеннаго, и Скалистыя горы или Перу тоже довольно обыкновенны, такъ увеличилась наклонность къ путешествіямъ. Но для члена оксфордскаго колледжа и пастора англиканской церкви занимать мѣсто профессора въ Миссури обстоятельство довольно необыкновенное, и, конечно, лордъ Карстерсъ много разспрашивалъ объ этой далекой жизни.

Мистеръ Пикокъ ничего не имѣлъ противъ этихъ разспросовъ. Онъ много разсказывалъ своему молодому другу объ обычаяхъ обитателей Сен-Луи — разсказывалъ, какіе успѣхи сдѣлалъ этотъ народъ въ классической литературѣ, въ чемъ они отстали и въ чемъ превзошли юношей его возраста въ Англіи, и на сколько преуспѣваютъ тамошніе университеты. Потомъ, онъ описывалъ свою жизнь — и прежде, и послѣ женитьбы. Ему нравились жители Сен-Луи, но не на столько, чтобы желать жить съ ними. Конечно, ихъ привычки совсѣмъ не походили на привычки англичанъ. Онъ, однако, могъ бы быть довольно счастливъ тамъ, если бы не случились нѣкоторыя обстоятельства.

— А мистрисъ Пикокъ нравилось тамъ? спросилъ, однажды юный лордъ.

— Она вѣдь американка, какъ вамъ извѣстно.

— О, да; я слышалъ. Но она изъ Сен-Луи?

— Нѣтъ; ея отецъ былъ плантаторомъ въ Луизіанѣ, недалеко отъ Новаго Орлеана до уничтоженія рабства.

— Нравился ей Сен-Луи?

— Кажется, когда мы обвѣнчались. Она вѣдь прежде была замужемъ, она была вдова.

— А нравилось ли ей пріѣхать въ Англію къ чужимъ?

— Она была рада оставить Сен-Луи. Тамъ случились обстоятельства, сдѣлавшія ее несчастной. Поэтому-то я и пріѣхалъ сюда и оставилъ положеніе гораздо выше и прибыльнѣе, чѣмъ когда либо могу получить въ Англіи.

— Мнѣ кажется, вы могли бы имѣть свою собственную школу, сказалъ юноша: — вы знаете такъ много и такъ хорошо умѣете обходиться съ мальчиками. Мнѣ кажется, вы могли бы быть помощникомъ профессора въ колледжѣ.

— Для того, чтобы завести собственную школу, нужны деньги, сказалъ Пикокъ: — которыхъ у меня нѣтъ. Быть помощникомъ профессора въ колледжѣ… Но оставимъ это, мнѣ здѣсь очень хорошо и не на что пожаловаться.

Онъ хотѣлъ сказать, что помощникъ профессора въ колледжѣ долженъ занимать высокое положеніе въ обществѣ, и потомъ былъ бы принужденъ объяснить, что уже лишился въ своемъ колледжѣ того мѣста, которое занималъ.

— Да, сказалъ онъ въ другой разъ: — она несчастлива; но не разспрашивайте ее объ этомъ.

— О, нѣтъ! Я никогда не позволилъ бы себѣ такую вольность.

— Это могла быть не вольность, а доброта. Но все-таки не говорите съ нею объ этомъ. Есть горести, которыя надо скрывать, о которыхъ лучше никогда не говорить и даже не думать, если это возможно.

— Неужели горести эти были такъ велики? спросилъ юноша.

— Довольно. Но оставимъ это. Вспомните римскую поговорку: «Dabit Deus bis quoque finem»[6]. И я думаю, что все можно перенести, если только человѣкъ рѣшится на это. Не говорите никому, что я жаловался.

— О, никогда!

— Хотя я не сказалъ ничего такого, чего не могли бы знать всѣ; но жаловаться малодушно. Да я и не жалуюсь, а только желалъ бы, чтобы ей было полегче.

Тутъ онъ перемѣнилъ разговоръ, но его сердце жаждало разсказать все этому юношѣ.

Прежде чѣмъ кончилась недѣля, онъ получилъ вовсе неожиданное письмо, и ректоръ также получилъ письмо отъ лорда Бреси. Письмо къ мистеру Пикоку заключалось въ слѣдующемъ:

"Любезный серъ, мнѣ было очень пріятно слышать отъ мистера Вортля и моего сына объ его успѣхахъ. Онъ вернется домой въ іюлѣ, когда школа ректора закроется и, какъ вѣроятно вамъ извѣстно, въ октябрѣ поступитъ въ Оксфордъ. Я нахожу, что для него было бы полезно не совсѣмъ праздно провести вакаціи, и я знаю, что онъ болѣе можетъ успѣть съ помощью, чѣмъ безъ нея. Дѣло въ томъ, что я и леди Бреси будемъ очень обязаны вамъ и мистрисъ Пикокъ, если вы пріѣдете провести вакаціи съ нами въ Карстерсъ. Я написалъ объ этомъ ректору Вортлю, чтобы увѣдомить его о моемъ предложеніи, потому что онъ былъ такъ добръ къ моему сыну, и чтобы попросить его назначить вознагражденіе, если вы будете такъ добры и согласитесь на мою просьбу.

«Мать слышала не разъ отъ своего сына, какъ вы были къ нему добры — искренно преданный вамъ

"Бреси".

Разумѣется, объ этомъ не могло быть и рѣчи. Пикокъ, читая письмо, чувствовалъ это. Если бы у него все было гладко, ничего не могло бы доставить ему больше удовольствія. Онъ искренно любилъ юношу и ему было бы очень пріятно работать съ нимъ во время вакацій, но объ этомъ не могло быть и рѣчи. Онъ долженъ сказать это лорду Карстерсу и объяснить это первымъ пришедшимъ ему въ голову предлогомъ, ему казалось, что, давая это объясненіе, онъ почувствуетъ искушеніе разсказать все.

Но ректоръ встрѣтилъ его прежде, чѣмъ онъ успѣлъ поговорить съ лордомъ Карстерсомъ. Встрѣтившись съ нимъ, ректоръ тотчасъ показалъ ему письмо графа.

— Я получилъ письмо отъ лорда Бреси, и вы, вѣроятно, также, сказалъ ректоръ.

Его обращеніе было ласково и непринужденно, такъ какъ будто на слѣдующій день не должно было послѣдовать непріятнаго открытія.

— Да, сказалъ Пикокъ: — я получилъ письмо.

— Ну-съ?

— Его сіятельство приглашаетъ меня въ Карстерсъ на вакаціи; но объ этомъ не можетъ быть и рѣчи.

— Это принесло бы Карстерсу очень большую пользу, сказалъ ректоръ: — и я не вижу, почему вамъ не сдѣлать пріятной поѣздки и заработать въ тоже время двадцать-пять фунтовъ.

— Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи.

— Вы, вѣроятно, не желаете оставить мистрисъ Пикокъ, сказалъ ректоръ.

— И оставить ее, и взять съ собой! О томъ, чтобы ѣхать одному, нечего и говорить. Я приду къ вамъ завтра, ректоръ, какъ я сказалъ прошлую суботу. Въ которомъ часу удобно вамъ?

Ректоръ назначилъ время послѣ полудня, и зналъ, что ему будетъ открыта тайна; онъ чувствовалъ также, что это открытіе поведетъ къ окончательному отъѣзду мистера и мистрисъ Пикокъ изъ Бовика, и былъ несчастливъ въ сердцѣ. Хотя онъ заботился о своей школѣ, онъ заботился также и о своемъ другѣ. Пріятно было чувствовать, что лордъ Бреси такъ высоко ставитъ его помощника, или ставилъ бы, если бы не эта несчастная тайна!

— Нѣтъ, сказалъ Пикокъ юношѣ: — съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что я ѣхать не могу. Я скажу вамъ почему, въ другой разъ, можетъ быть, но не теперь. Я уже написалъ къ вашему отцу, потому что онъ долженъ знать тотчасъ. Я былъ принужденъ сказать, что это невозможно.

— Какъ мнѣ жаль! Мнѣ было бы такъ пріятно. Отецъ мой сдѣлалъ бы все, чтобы вамъ было хорошо, и мамаша также.

Въ отвѣтъ на все это Пикокъ могъ только говорить, что это невозможно. Это случилось въ пятницу, а въ пятницу въ школѣ всегда было очень много дѣла. Ничѣмъ другимъ нельзя было заняться, какъ, напримѣръ на слѣдующій день, когда полдня было свободно. Вечеромъ, когда всѣ занятія въ школѣ кончились, Пикокъ показалъ письмо женѣ и сказалъ, что рѣшилъ.

— Развѣ ты не могъ поѣхать безъ меня? спросила она.

— Какъ я могъ это сдѣлать, отвѣтилъ онъ: — когда завтра разскажу обо всемъ ректору Ворглю? Послѣ этого онъ не позволитъ мнѣ ѣхать. Онъ исполнитъ только свою обязанность, когда скажетъ мнѣ, что если я намѣренъ ѣхать, то онъ долженъ все разсказать лорду Бреси. Но это бездѣлица. Я въ настоящую минуту совсѣмъ не знаю, что я буду дѣлать завтра вечеромъ. Трудно угадать чувства другого человѣка. Очень можетъ быть, что онъ откажетъ мнѣ въ позволеніи ступить ногою въ школу.

— Неужели онъ будетъ такъ жестокъ?

— Я самъ не могу сказать, будетъ ли это жестоко. Я самъ не знаю, не счелъ ли бы я моей обязанностью поступить точно также въ подобномъ положеніи. Я обманулъ его.

— Нѣтъ! воскликнула она.

— Да; я обманулъ его. Поступивъ къ нему такимъ образомъ, я далъ ему понять, что въ моей жизни нѣтъ ничего дурного — ничего такого, противъ чего можно было бы что-нибудь сказать въ моемъ положеніи.

— Такимъ образомъ, стало быть, мы обманываемъ всѣхъ, называясь мужемъ и женой.

— Конечно; но на это мы рѣшились! Мы не дѣлаемъ вреда никому. Конечно, это ложь, но есть обстоятельства, когда ложь едва ли можетъ назваться грѣхомъ. Прежде я этого бы не говорилъ, по теперь я это чувствую. Говорить, что ты моя жена — ложь.

— Ложь ли, ложь ли?

— А развѣ нѣтъ? А между тѣмъ, я скорѣе отрѣжу себѣ языкъ, чѣмъ скажу иначе. Называть тебя моимъ именемъ — ложь; но что я подумалъ бы о себѣ, если бы позволилъ тебѣ носить другое имя? Что подумала бы ты, если бы я пригласилъ тебя уѣхать и оставить меня, когда это несчастіе обрушилось на насъ?

— Я перенесла бы это.

— А я не могъ бы перенести. Есть вещи хуже лжи. Я удостовѣрился, послѣ того какъ это случилось съ нами, что иногда слѣдуетъ выбирать одинъ грѣхъ, для того чтобы избѣгуть другого. Обогнать тебя, утѣшать, смягчать для тебя бурю, это уже было и моей обязанностью и моимъ удовольствіемъ. Поступать такимъ же образомъ со мною обязанность твоя.

— И мое удовольствіе, мое удовольствіе — мое единственное удовольствіе.

— Мы должны прилѣпиться другъ къ другу, пусть свѣтъ называетъ насъ какъ хочетъ. Но можетъ настать время, когда человѣкъ долженъ справедливо поступить съ другими. Это время теперь настало для меня. Отъ свѣта вообще я готовъ, если возможно, скрывать свою тайну, даже хотя могу это сдѣлать только посредствомъ лжи; но этому одному человѣку, я сказать обязанъ, потому что не могу заплатить за его дружбу, сдѣлавъ ему вредъ.

Утромъ уроки начинаюсь въ школѣ въ Бовикѣ въ половинѣ восьмого. До перваго завтрака былъ урокъ, продолжавшійся часъ, на который ректоръ не приходилъ. Онъ, обыкновенно говорилъ ученикамъ, что онъ въ молодости исполнялъ все это, а теперь, на старости лѣтъ, для него удобнѣе позавтракать, прежде чѣмъ приниматься за дѣло. Пикокъ, разумѣется, былъ при утреннемъ урокѣ. И такъ какъ утромъ занимались классическими языками, то было невозможно обойтись безъ него. Въ эту суботу, однако, онъ утромъ не пришелъ, и его мѣсто занялъ учитель математики.

— Я видѣлъ, какъ онъ вышелъ изъ своей двери, сказалъ маленькій Джекъ Толботъ младшему Клифорду: — а навстрѣчу ему шелъ какой-то человѣкъ.

— Какой наружности? спросилъ Клифордъ.

— Похожій на пьяницу, съ большой бородой и въ какомъ-то странномъ сертукѣ. Я никогда прежде не видалъ никого, похожаго на него.

— Куда же они пошли?

— Они поговорили минуты двѣ предъ лицевой дверью, а потомъ мистеръ Пикокъ ввелъ его въ домъ. Я слышалъ, какъ онъ послалъ Карстерса сказать ректору, что онъ не будетъ въ школѣ утромъ.

Маленькій Толботъ сказалъ правду. Человѣкъ, очень похожій на пьяницу, пріѣхалъ въ то утро изъ Бротона въ Бовикъ и подошелъ къ Пикоку въ то самое время, когда онъ шелъ въ школу. Это былъ человѣкъ съ бородой, развѣвавшейся во всѣ стороны, когда-то черной, но теперь съ сильной просѣдью. На человѣкѣ этомъ былъ сертукъ съ металлическими пуговицами, которому, когда онъ былъ новый, хотѣли придать военный видъ, но теперь совершенно испачканный. Сертукъ былъ такъ старъ, что тотчасъ привлекъ вниманіе маленькаго Толбота. И шляпа этого человѣка была старая, изношенная. Но видъ у него былъ такой, что какъ будто онъ нисколько не стыдится ни себя, ни того, зачѣмъ сюда явился.

— Онъ пріѣхалъ въ гигѣ, сказалъ Толботъ своему другу: — потому что я видѣлъ лошадь у калитки и этого человѣка въ гигѣ.

— Вы, конечно, помните меня, сказалъ незнакомецъ, встрѣтившись съ мистеромъ Пикокомъ.

— Я вовсе васъ не помню, отвѣтилъ школьный учитель.

— Полноте, полноте, это напрасно. Вы знаете меня хорошо. Я Робертъ Лефруа.

Тогда Пикокъ, взглянувъ на него опять, узналъ въ немъ брата мужа своей жены. Онъ не часто видалъ его, но узналъ въ немъ Роберта Лефруа, и узнавъ, повелъ въ свой домъ.

Глава VII.
Робертъ Лефруа.

править

Фердинандъ Лефруа, въ то единственное свиданіе, которое происходило между нимъ и тѣмъ, кто женился на его женѣ, объявилъ, что братъ его Робертъ умеръ. Но и Робертъ, когда Пикокъ встрѣтилъ его въ Техасѣ, также увѣрялъ, что умеръ братъ его Фердинандъ. Пикокъ зналъ, что ни отъ кого изъ нихъ нельзя ждать правды. Но зрѣніе обмануть не можетъ. Онъ видѣлъ Фердинанда въ Сен-Луи послѣ своей женитьбы, и увидѣвъ его, былъ принужденъ оставить домъ свой и вернуться на свою родину. Теперь онъ увидалъ и другого, и понялъ, что теперь его тайна не въ однихъ его рукахъ.

— Да, я узналъ васъ теперь. Зачѣмъ, когда я видѣлъ васъ въ послѣдній разъ, вы мнѣ сказали, что братъ вашъ умеръ? Зачѣмъ вы сдѣлали такой вредъ вашей невѣсткѣ?

— Я вамъ этого не говорилъ.

— Вы сказали мнѣ.

— Ничего объ этомъ не знаю, другъ мой. Можетъ быть я былъ пьянъ. Я въ то время много пилъ. Можетъ быть я вовсе этого не говорилъ, а только вы вздумали, вернувшись, сказать ей это. Какъ бы то ни было, а я этого не помню. Какъ бы то ни было, а онъ не умеръ. И я не умеръ.

— Я это вижу.

— И я теперь не пьянъ. Но у меня нѣтъ такихъ средствъ, какихъ можетъ желать человѣкъ. Можете вы дать мнѣ позавтракать?

— Да, я позавтракать вамъ дать могу, отвѣтилъ Пикокъ, помолчавъ.

Онъ позвонилъ и велѣлъ служанкѣ принести позавтракать этому господину какъ можно скорѣе въ ту комнату, гдѣ они сидѣли. Это была маленькая библіотека, въ которой Пикокъ обыкновенно занимался и приготовлялъ съ учениками уроки. Онъ привелъ сюда этого человѣка, для того чтобы его жена не встрѣтилась съ нимъ. Отдавъ приказаніе, онъ тотчасъ побѣжалъ наверхъ въ ея комнату, чтобы предупредить не сходить внизъ.

— Человѣкъ? Какой человѣкъ? спросила она.

— Робертъ Лефруа. Я тотчасъ долженъ итти къ нему. Держи себя хорошо и смѣло, моя дорогая. Это точно онъ. Я еще не знаю, что онъ скажетъ мнѣ, но тебѣ лучше избѣгать его, если возможно. Когда услышу что-нибудь, я скажу тебѣ все.

Онъ поспѣшилъ внизъ и нашелъ этого человѣка разсматривающимъ полки съ книгами.

— Вы опять хорошо себя пристроили, Пикокъ, сказалъ Лефруа.

— Довольно хорошо.

— Все прежнее, я полагаю. Развиваете юныя идеи. Это называется у васъ университетомъ?

— Это школа.

— А вы одинъ изъ директоровъ?

— Я помощникъ директора.

— Я думаю, что это не такъ хорошо, какъ университетъ въ Миссури?

— Это, конечно, не такъ обширно.

— А жалованье какое?

— Намъ теперь не къ чему входить въ эти подробности. Какъ вы попали сюда, Лефруа?

— На небольшомъ кораблѣ, въ необыкновенно скверномъ вагонѣ и въ отвратительнѣйшемъ кабріолетѣ. Вотъ какъ я сюда попалъ.

— Вы вѣрно желаете что-нибудь сказать, а то не пріѣхали бы, замѣтилъ Пикокъ.

— Да, я желаю сказать много разныхъ разностей. Но вотъ завтракъ, а я умираю съ голода. Что это? Холодное мясо! Будъ я проклятъ, если могу ѣсть холодное мясо. Нѣтъ ли у васъ горячаго, милая моя?

Тогда ему объяснили, что горячаго мяса нѣтъ, если онъ не хочетъ подождать. На это, однако, онъ не согласился и служанка ушла.

— Я желаю сказать много разныхъ разностей, продолжалъ онъ. — Трудно сказать, Пикокъ, въ какихъ отношеніяхъ находимся мы съ вами.

— Мнѣ кажется, что между нами вовсе нѣтъ никакихъ отношеній.

— Я говорю о родствѣ. Невѣстка она мнѣ, или нѣтъ?

На этотъ вопросъ школьному учителю трудно было отвѣтить. Онъ ничего не отвѣтилъ и молчалъ.

— Деверь я ей или нѣтъ? Вы называете ее мистрисъ Пикокъ.

— Да, я называю ее мистрисъ Пикокъ.

— И она живетъ здѣсь съ вами?

— Да, она здѣсь.

— Не лучше ли ей повидаться со мной? Она все-таки моя невѣстка.

— Нѣтъ, сказалъ Пикокъ: — я думаю, что ей лучше не видѣться съ вами.

— Ужѣ не хотите ли вы сказать, что она мнѣ не невѣстка? Она мнѣ невѣстка, чье имя не носила бы она. Если бы даже Фердинандъ умеръ и бракъ въ Сен-Луи былъ дѣйствителенъ, все-таки она была моя невѣстка.

— Несомнѣнно, сказалъ Пикокъ. — А все-таки ей лучше не видѣть васъ.

— Ну, это странное начало. Можетъ быть, вы одумаетесь потомъ. Она слыветъ мистрисъ Пикокъ?

— Ее считаютъ моей женой, сказалъ мужъ, приходя все въ большее негодованіе съ каждымъ словомъ, но сознавая въ то же время, что онъ долженъ свое негодованіе скрывать.

— Все равно, правильно или ложно? спросилъ деверь.

— Я на такіе вопросы отвѣчать не буду.

— Вы, кажется, не очень расположены отвѣчать на какіе бы то ни было вопросы, какъ я вижу. Но я долженъ заставить васъ отвѣтить мнѣ на нѣсколько вопросовъ, прежде чѣмъ покончу съ вами. Вѣдь здѣсь живетъ ректоръ, которому принадлежитъ школа?

— Да, здѣсь. Она принадлежитъ ректору Вортлю.

— Къ нему посылаются ученики?

— Да, онъ директоръ, а я только его помощникъ.

— И онъ заботится объ ихъ воспитаніи, нравственности и религіи?

— Такъ.

— И, конечно, онъ знаетъ все и о васъ и о моей невѣсткѣ? Какъ вы женились на ней, когда она была женой другого, и увезли ее, когда узнали, что тотъ другой живъ?

Пикокъ, когда ему были предложены эти вопросы, молчалъ, потому что буквально не зналъ, какъ отвѣчать на нихъ. Онъ совсѣмъ приготовился покориться своему положенію. Онъ сказалъ себѣ, еще до появленія этого человѣка, что истину надо обнаружить въ Бовикѣ, и что онъ и жена его должны уѣхать. Человѣкъ этотъ не могъ навлечь на него несчастія болѣе того, что онъ ожидалъ. Но вопросы, предложенные ему, были такъ язвительны! Этотъ человѣкъ, безъ сомнѣнія, былъ деверь его жены. Онъ не могъ выгнать его изъ дома, какъ посторонняго, если бы посторонній пришелъ предложить ему эти вопросы, не имѣя никакихъ родственныхъ нравъ. Какъ ни гнусенъ былъ для него этотъ человѣкъ, все-таки на его сторонѣ было нѣкоторое право.

— Я думаю, сказалъ онъ: — что предложенные вами вопросы не могутъ ни въ чемъ быть полезны вамъ. А для меня въ нихъ заключается враждебность.

— Это только предисловіе къ тому, что послѣдуетъ за ними, сказалъ Робертъ Лефруа съ наглой усмѣшкой. — Конечно, эти вопросы довольно непріятны. Она столько же ваша жена, сколько моя. Вы это знали, когда увезли ее изъ Сен-Луи. Можетъ быть васъ кто-нибудь одурачилъ въ Техасѣ, когда вы вернулись и поспѣшили обвѣнчаться съ ней. Но вы знали, что дѣлали, когда увозили ее. Вы не посмѣете сказать мнѣ, что не видали Фердинанда, когда улепетнули изъ университета?

Потомъ онъ помолчалъ, опять ожидая отвѣта.

— Я уже сказалъ вамъ, отвѣтилъ Пикокъ: — что всякій разговоръ объ этомъ не послужитъ ни къ чему. Я не желаю слушать допроса о томъ, что я знаю и чего не знаю. Если вы желаете сказать мнѣ что-нибудь — скажите. Если хотите сказать что-нибудь другимъ, разсказывайте.

— Именно, сказалъ Лефруа.

— Разсказывайте.

— Вы ужасно торопитесь, мистеръ Пикокъ. Я не желаю портить вашей продѣлочки. Вы за нее деньги получаете. Я могу помочь вамъ продолжать вашу продѣлочку лучше, чѣмъ, теперь. Я не хочу васъ губить. Но такъ какъ она доставляетъ вамъ денежки, то и мнѣ хотѣлось бы попользоваться. Я ужасно стѣсненъ.

— Отъ меня вы денегъ не получите, сказалъ Пикокъ.

— Мнѣ достанетъ надолго самой бездѣлицы; и помните, что я привезъ извѣстія, за которыя стоитъ заплатить.

— Какія извѣстія?

— Если онѣ стоятъ денегъ, то невѣроятно, чтобы вы получили ихъ даромъ.

— Послушайте, полковникъ Лефруа: я не заплачу вамъ ничего, что бы вы не сказали обо мнѣ. Если бы даже вы могли погубить меня завтра, я не дамъ вамъ ни одного доллара, чтобы спасти себя.

— А ее? сказалъ Лефруа, указывая пальцемъ чрезъ плечо.

— И ее, сказалъ Пикокъ.

— Стало быть вы не очень любите ее?

— Сколько я люблю ее, я не стану вамъ объяснять. Конечно, я не такимъ образомъ буду стараться принести ей пользу. Я начинаю понимать, зачѣмъ вы пріѣхали и могу только просить васъ убѣдиться, что вы пріѣхали напрасно.

Лефруа опять принялся за завтракъ, который еще не кончилъ, а собесѣдникъ его сидѣлъ молча у окна, стараясь, на сколько могъ, сообразить обстоятельства минуты. Онъ говорилъ, что пріѣзжай этотъ, человѣкъ днемъ позже, его пріѣздъ не значилъ бы ничего. же было бы уже разсказано ректору, и деверь, со всей своей злобой, не могъ бы ничего прибавить къ истинѣ. Но теперь точно будто они оба взапуски будутъ стараться кому прежде разсказать. Теперь ректору, безъ сомнѣнія, дадутъ почувствовать, что разсказано, потому что долѣе нельзя было скрывать. Если этотъ человѣкъ прежде будетъ у ректора и разскажетъ исторію по своему, тогда онъ, Пикокъ, не въ состояніи будетъ заставить своего друга думать такъ, какъ думалъ бы онъ, если бы этотъ непрошенный посѣтитель не явился. А между тѣмъ онъ не могъ опередить этого человѣка. Не могъ же онъ броситься бѣжать и, запыхавшись, начать разсказывать, пока Лефруа стучался въ его дверь. Такой поступокъ показалъ бы отсутствіе всякаго достоинства, чего одного было достаточно, чтобы остановить его. Онъ уже назначилъ ректору часъ. Пусть же этотъ человѣкъ дѣлаетъ, что хочетъ, если только ректоръ самъ не позоветъ его ранѣе. Несчастный пріѣздъ этого отвратительнаго человѣка не отвлечетъ его отъ принятаго намѣренія.

— Ну, такъ какъ же? сказалъ Лефруа, какъ только проглотилъ послѣдній кусокъ.

— Я ничего не имѣю сказать вамъ, отвѣтилъ Пикокъ.

— Ничего?

— Ни одного слова.

— Это странно. Я думалъ бы, что у васъ найдется много словъ. У меня есть много кое-чего разсказать и я разскажу очень скоро. Нѣтъ ли здѣсь какой-нибудь гостиницы, куда я могъ бы поставить свою лошадь? У васъ вѣрно нѣтъ своей конюшни? Желалъ бы я знать, дастъ ли ректоръ мнѣ пріютъ?

— Конюшни у меня нѣтъ, а ректоръ навѣрно пріюта вамъ не дастъ. За четверть мили отсюда есть трактиръ, который, конечно, вашъ извозчикъ знаетъ хорошо. Поѣзжайте-ка туда, потому что послѣ нашего разговора, я долженъ сказать вамъ, что здѣсь васъ принимать не будутъ.

— Не будутъ принимать?

— Нѣтъ. Вы должны оставить этотъ домъ и васъ сюда не пустятъ, пока я живъ.

— Ректоръ пуститъ меня къ себѣ.

— Вѣроятно. По-крайней-мѣрѣ я отговаривать его не буду. Идя по дорогѣ, вы увидите калитку, которая ведетъ въ его домъ. Я думаю, что вы найдете его теперь уже вставшимъ.

— Какъ вы хладнокровно относитесь къ этому, Пикокъ.

— Я только говорю вамъ правду. Съ вами я не хочу больше имѣть никакого дѣла. Вы хотите что-то разсказать ректору Вортлю. Ступайте и разсказывайте.

— И я не увижусь съ моей сестрой?

— Нѣтъ, здѣсь вы не увидитесь съ вашей невѣсткой. Можетъ ли она желать видѣться съ тѣмъ, кто сдѣлалъ ей вредъ?

— Я не сдѣлалъ ей вреда по-крайней-мѣрѣ до-сихъ-поръ. Я былъ безмолвенъ, какъ могила — пока. Пусть она придетъ сюда, а вы уйдите на минуту, и мы посмотримъ, не можемъ ли мы это устроить.

— Вамъ нечего устраивать. Все, что бы вы ни сдѣлали, все, что бы вы ни сказали не можетъ имѣть вліянія ни на нее, ни на меня. Если у васъ есть что разсказать, ступайте и разсказывайте.

— Для чего вы хотите испортить все такимъ образомъ, Пикокъ? Вамъ здѣсь хорошо; почему же не остаться? Я не желаю сдѣлать вамъ вредъ. Я желаю помочь вамъ и могу. Триста долларовъ сумма для васъ не большая. У васъ всегда были деньги.

— Если бы эта шкатулка была полна золота, сказала школьный учитель, положивъ руку на письменную шкатулку, стоявшую, на столѣ: — я не далъ бы вамъ и сотой доли, чтобы заставить вашъ языкъ умолкнуть навсегда. Я не сталъ бы даже просить этого, какъ одолженія. Вы думаете, что можете разстроить наше счастіе, разсказавъ мистеру Вортлю, что вы знаете о насъ. Ступайте и попытайтесь.

Обращеніе Пикока выказывало такую твердость, что Лефруа началъ сомнѣваться, дѣйствительно ли разскажетъ тайну. Неужели ректоръ Вортль и сосѣди знаютъ все, и не смотря на это приняли въ свою среду этого мужчину и эту женщину? Они не были мужемъ и женой, а жили вмѣстѣ. Могъ ли знать это такой человѣкъ, какъ мистеръ Вортль? Когда онъ, Лефруа, спрашивалъ не для образованія ли, нравственность и религіи посылаются сюда мальчики, онъ очень хорошо понималъ положеніе Вортля. Онъ зналъ, чего стоитъ эта тайна. Онъ былъ увѣренъ, что школьному учителю, не женатому на этой женщинѣ, съ которой жилъ, не кстати занимать мѣсто въ англійскомъ училищѣ. Но теперь онъ началъ сомнѣваться

— Такъ меня выгоняютъ? спросилъ онъ.

— Да, полковникъ Лефруа, чѣмъ скорѣе вы уѣдете, тѣмъ лучше.

— Хорошъ пріемъ деверю вашей жены, который изъ Мексики пріѣхалъ видѣться съ ней.

— Добиться у нея чего можетъ посредствомъ своего непріятнаго присутствія, сказалъ Пикокъ. — Здѣсь вы не добьетесь ничего. Ступайте и дѣлайте, что хотите. Если вы не уйдете, я пошлю за полиціей.

— Будто бы?

— Да, пошлю. Я не располагаю своимъ временемъ, и не могу уйти заниматься дѣломъ, оставивъ васъ въ моемъ домѣ. Вы ничего не добьетесь отъ меня вашей дружбой. Ступайте и посмотрите, что вы можете сдѣлать, какъ мой врагъ.

— Попробую, сказалъ полковникъ, вставая: — попробую. Такое обращеніе со мною даромъ не пройдетъ. Я протягивалъ вамъ дружескую руку любящаго родственника.

— Вздоръ, сказалъ Пикокъ.

— А вы мнѣ говорите, что я вашъ врагъ. Очень хорошо; я вашъ врагъ. Я могъ бы совсѣмъ поставить васъ на ноги, но я не оставлю вамъ клочка земли подъ ногами. Вотъ увидите.

Онъ надѣлъ шляпу, вышелъ и направился по дорогѣ къ калиткѣ.

Пикокъ, оставшись одинъ, собрался съ мыслями, а потомъ пошелъ наверхъ къ женѣ.

— Ушелъ? спросила она.

— Ушелъ.

— Что же онъ говорилъ?

— Просилъ денегъ, чтобы молчать.

— Ты далъ ему?

— Ничего. Я велѣлъ ему уйти и дѣлать, что хочетъ. Зависѣть отъ такого человѣка было бы хуже для тебя и для меня, чѣмъ все посланное на насъ до-сихъ-поръ судьбой.

— Онъ желалъ видѣть меня?

— Да; но я не согласился. Не лучше ли это?

— Да, конечно, если ты это думаешь. Что я могла сказать ему? Конечно, это лучше. Его присутствіе почти убило бы меня. Но что сдѣлаетъ онъ, Генри?

— Будетъ разсказывать всѣмъ.

— О, мой дорогой!

— Что это за бѣда! Сегодня я разсказалъ бы самъ.

— Только одному.

— Это все равно. Мнѣ надоѣло скрываться. Что мы сдѣлали, кромѣ того, что не бросили другъ друга, какъ и слѣдуетъ тѣмъ, которые имѣли право любить другъ друга? Чего мы должны стыдиться? Пусть разскажетъ. Пусть сдѣлается извѣстно. Развѣ ты не была чиста и добра? Развѣ я не былъ вѣренъ тебѣ? Соберись съ мужествомъ и пусть этотъ человѣкъ дѣлаетъ, что хочетъ. Даже для того, чтобы спасти тебя я не стану унижаться предъ этимъ человѣкомъ. А если бы я это и сдѣлалъ, то не спасъ бы тебя ни отъ чего.

Глава VIII.
Разсказано.

править

Ректоръ все утро въ школу не приходилъ. Уроки продолжались отъ половины девятаго до двѣнадцати, и при нѣкоторыхъ урокахъ онъ имѣлъ обыкновеніе присутствовать. Но иногда въ суботу онъ не приходилъ, и тогда всѣ знали, что онъ приготовляетъ проповѣдь къ воскресенью. Конечно, и теперь могло быть тоже; но мальчикамъ казалось, что его удерживаетъ какая-то другая причина. Знали, что въ часъ уроковъ въ школѣ Пикокъ былъ занятъ съ какимъ-то страннымъ незнакомцемъ и нѣкоторые мальчики успѣли замѣтить, что странный незнакомецъ изъ Бовика не уѣзжалъ. И этому почему-то приписывали отсутствіе ректора.

Пикокъ употреблялъ всѣ силы, чтобы заниматься своимъ дѣломъ, какъ будто ничего не обнаружило обычнаго хода его жизни, и относительно мальчиковъ, это ему удалось. Онъ такъ же ясно растолковывалъ греческіе глаголы и латинскія фразы, какъ если бы полковникъ Лефруа остался по ту сторону океана. Но все это время онъ подвергался тяжелому усилію думать о двухъ предметахъ за одинъ разъ. Онъ рѣшилъ, что Цезарь одержитъ верхъ, но можно сомнѣваться успѣлъ ли онъ.

Въ эту самую минуту, можетъ быть, полковникъ Лефруа разсказываетъ ректору, что его Элла жена другого. Въ эту самую минуту, можетъ быть, ректоръ рѣшилъ въ своемъ гнѣвѣ, что этотъ грѣшный и лживый человѣкъ не будетъ у него служить. Часъ этотъ былъ для него слишкомъ важенъ, для того чтобы онъ могъ свободно располагать своими мыслями. Однако, онъ дѣлалъ что могъ.

— Клифордъ младшій, сказалъ онъ: — я никогда не заставлю васъ понять, что говоритъ Цезарь, если вы не обратите всѣхъ вашихъ мыслей на Цезаря.

— Я обращаю всѣ мои мысли на Цезаря, отвѣтилъ Клифордъ младшій.

— Очень хорошо; теперь продолжайте и повторяйте. Но помните, что вы должны обратить на Цезаря всѣ ваши мысли.

Говоря это, онъ соображалъ, какъ будетъ глядѣть на ректора, когда ректоръ взглянетъ на него съ гнѣвомъ. Если ректоръ будетъ съ нимъ суровъ, онъ не уступитъ ректору въ спорѣ. Въ двѣнадцать часовъ ученики ушли на воздухъ за часъ предъ обѣдомъ, и лордъ Карстерсъ попросилъ Пикока сыграть съ нимъ въ воланъ.

— Не сегодня, милордъ, сказалъ онъ.

— Развѣ что-нибудь случилось съ вами?

— Случилось.

Они вышли изъ школы и ходили взадъ и впередъ по террасѣ, усыпанной пескомъ.

— Я догадался, потому что вы назвали меня милордомъ.

— Да, со мною случилось то, что совсѣмъ перемѣнитъ мою жизнь. Но я не думалъ объ этомъ. Я нечаянно такъ назвалъ васъ, только потому, что я озабоченъ.

— Чѣмъ?

— Здѣсь былъ человѣкъ… человѣкъ, котораго я зналъ въ Америкѣ.

— Врагъ вашъ?

— Да — врагъ. Человѣкъ, желающій сдѣлать мнѣ всевозможный вредъ.

— Вы находитесь въ его власти, мистеръ Пикокъ?

— Нѣтъ, слава Богу, нѣтъ. Никто не имѣетъ власти надо мной. Онъ не можетъ нанести мнѣ матеріальный вредъ. Все, что можетъ случиться, случилось бы и безъ него. Но я несчастливъ.

— Я желалъ бы знать.

— И я желалъ бы отъ всего сердца, чтобы вы знали, я желалъ бы, чтобы знали всѣ. Но мы, конечно, это перенесемъ. А если нѣтъ, то что же за бѣда. Nil conscire sibi, — nulla pallescere culpa[7]. Вотъ все, что нужно человѣку. Я не раскаяваюсь ни въ чемъ, все, что я сдѣлалъ, я готовъ бы опять сдѣлать, и мнѣ ни о чемъ не стыдно говорить. Теперь ступайте. Собираются играть въ крикетъ. Можетъ быть я скажу вамъ больше вечеромъ.

И мистеръ, и мистрисъ Пикокъ обѣдали съ мальчиками въ часъ, а Карстерсъ, будучи ученикомъ приватнымъ, только завтракалъ въ это время. Но на этотъ разъ мистрисъ Пикокъ въ столовую не пришла.

— Сегодня я не могу, сказала она, когда мужъ уговаривалъ ее вооружиться мужествомъ и по возможности держать себя по прежнему, не смотря на ея горе: — я ничего не стану ѣсть, а они будутъ на меня смотрѣть.

— Если такъ, то лучше не приходи. Необходимости нѣтъ. Я хочу сказать, что чѣмъ менѣе пугаешься, тѣмъ болѣе страдаешь. Тотъ зябнетъ, кто дрожитъ на берегу, а не тотъ, кто бросается въ воду. Если первый толчекъ пройдетъ, я найду способы утѣшить тебя.

Онъ держалъ себя за обѣдомъ какъ съ Цезаремъ, ѣлъ жареную баранину, и картофель и сладкій пирогъ. Онъ былъ сытъ, конечно, но можно сомнѣваться понималъ ли онъ что ѣлъ. Но прожде чѣмъ обѣдъ кончился, прежде чѣмъ онъ прочелъ молитву, что всегда лежало на его обязанности, изъ пастората прислали за нимъ. „Ректоръ будетъ радъ видѣть его тотчасъ послѣ обѣда“. Онъ выждалъ очень спокойно, когда настанетъ время для молитвы, и потомъ также спокойно пошелъ въ пасторатъ. Онъ теперь зналъ навѣрно, что Лефруа былъ у ректора, потому что за нимъ прислали гораздо раньше назначеннаго времени.

Онъ болѣе всего рѣшился не уступать ректору. Ректоръ, умѣвшій хорошо понимать характеры, такъ понялъ характеръ Пикока, что не позволялъ себѣ съ самаго начала ни порицанія, ни замѣчанія. Другихъ учителей, другихъ кьюретовъ онъ иногда бранилъ. А Пикоку онъ опасался даже выказать неудовольствіе. И Пикокъ это понималъ и поэтому считалъ себя обязаннымъ внимательнѣе обыкновеннаго относиться ко всѣмъ своимъ обязанностямъ. Человѣкъ, не позволяющій порицать себя, долженъ стараться не заслужить порицанія. Таковы были усилія этого человѣка и до-сихъ-поръ успѣшныя. Каждый понималъ и уважалъ другого. Теперь ихъ взаимное положеніе должно перемѣниться. Пикокъ думалъ, входя въ пасторатъ, что ему навѣрно сдѣлаютъ строгій выговоръ, а онъ этого не можетъ перенести.

Библіотека въ пасторатѣ была обширная и красивая комната, посреди которой стоялъ большой письменный столъ, за которымъ ректоръ обыкновенно сидѣлъ, когда занимался, напротивъ двери, съ правой руки было окно съ выступомъ. Но онъ не оставался тутъ когда призывалъ кого-нибудь къ себѣ, если только не хотѣлъ обращаться строго. Пикокъ бывалъ тутъ по три и четыре раза въ недѣлю, а ректоръ всегда вставалъ съ своего кресла и стоялъ или садился на другое мѣсто, или ходилъ быстро, будучи человѣкомъ такимъ живымъ, что иногда казалось будто онъ не можетъ оставаться въ покоѣ ни одну минуту. Но теперь, когда Пикокъ вошелъ, ректоръ не всталъ съ своего мѣста у стола.

— Садитесь, сказалъ онъ: — мы должны поговорить.

— Я вижу, что полковникъ Лефруа былъ у васъ.

— Человѣкъ, называющій себя этимъ именемъ, былъ здѣсь. Что же вы не садитесь?

— Я не думаю, чтобы это было нужно. Что онъ вамъ сказалъ — какъ я предполагаю — правда.

— Вамъ все-таки лучше сѣсть. Я не вѣрю, чтобы онъ сказалъ мнѣ правду.

— Но это правда.

— Я не вѣрю, что бы онъ сказалъ мнѣ правду. По-крайней-мѣрѣ, не все можетъ быть правда. Многое не можетъ быть правда — если я не обманулся въ васъ болѣе чѣмъ въ комъ-либо. Во всякомъ случаѣ садитесь.

Тутъ школьный учитель сѣлъ.

— Онъ представилъ васъ клятвопреступникомъ, самовольнымъ, жестокимъ двоеженцемъ.

— Это неправда, сказалъ Пикокъ, вставъ съ своего мѣста.

— Человѣкомъ самовольно принесшимъ женщину въ жертву своей страсти.

— Нѣтъ; нѣтъ.

— Который обманулъ ее ложнымъ свидѣтельствомъ.

— Никогда.

— А теперь не позволилъ ей видѣться съ братомъ ея мужа, чтобы она не узнала правды.

— Она здѣсь, вы можете спросить ее.

— Слѣдовательно этотъ человѣкъ лгунъ. Вы теперь вѣроятно разскажете мнѣ длинную исторію, содержаніе которой я могу только угадывать. Я полагаю, что эта исторія будетъ разсказана точно такъ, какъ если бы этотъ человѣкъ не пріѣзжалъ сюда.

— Совершенно такъ, мистеръ Вортль.

— Слѣдовательно вы сознаетесь, что я имѣю право просить васъ сѣсть. Разсказъ можетъ быть очень длиненъ — то есть если вы намѣрены разсказать его.

— Намѣренъ — и намѣревался. Я ошибочно судилъ и прежде, что особенности моего брака не касаются никого кромѣ нея и меня.

— Да, мистеръ Пикокъ, да. Мы всѣ соединены слишкомъ тѣсно, чтобы допустить такое разъединеніе.

Въ этихъ словахъ было что-то оскорблявшее гордость школьнаго учителя, хотя ничего не было еще сказано такого что могло бы положить конецъ его отношеніямъ къ ректору. Къ его имени было приложено слово „мистеръ“, пропускаемое послѣдніе мѣсяцы во время дружескихъ сношеній между ними; а потомъ, хотя это имѣло видъ согласія на его же слова, ректоръ заявилъ, что никто не имѣетъ права отдѣлить свою жизнь отъ окружающихъ его. Это было все-равно, что обвинить, что онъ поступилъ дурно, привезя свою жену въ Бовикъ и называя ее мистрисъ Пикокъ. Онъ самъ это сказалъ, но это не дѣлало порицанія легче, когда оно вышло изъ устъ ректора.

— Послушаемъ же настоящую исторію, сказалъ ректоръ, вставая съ своего мѣста у стола и бросаясь въ кресло, чтобы смягчить суровость положенія. — Такой лжецъ какъ этотъ американецъ, вѣроятно, никогда не ступалъ ногою въ эту комнату.

Тогда Пикокъ разсказалъ свою исторію, начавъ со всѣхъ обстоятельствъ жизни своей жены, которыя казались такъ жестоки и ему и другимъ въ Сен-Луи, прежде чѣмъ онъ сошелся съ нею коротко. Потомъ разсказалъ онъ отъѣздъ обоихъ братьевъ, необходимость оказать денежную помощь, чего Пикокъ коснулся слегка, ничего не сказавъ о той помощи, которую самъ онъ оказывалъ.

— И она осталась совсѣмъ одна? спросилъ ректоръ.

— Совсѣмъ одна.

— Надолго?

— Полтора года прошло, прежде чѣмъ до насъ дошло извѣстіе, что полковникъ Лефруа умеръ.

— Мужъ?

— Мы не знали, который. Они оба были полковники.

— И тогда?

— Онъ вамъ говорилъ, что я поѣхалъ въ Мексику?

— Мы не будемъ обращать вниманія на то что онъ мнѣ говорилъ. Все, что онъ мнѣ сказалъ, ложь. Тому что вы мнѣ разсказываете я вѣрю. Но разскажите мнѣ все.

Въ голосѣ ректора былъ повелительный тонъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и доброта, заставившая школьнаго учителя разсказать подробно все.

— Когда я услыхалъ, что одинъ изъ нихъ умеръ, я отправился на окраины Техаса узнать правду.

— А она знала, что вы уѣзжаете?

— Да, я сказалъ ей въ тотъ день, когда уѣзжалъ.

— И сказали ей зачѣмъ вы уѣзжаете?

— Я сказалъ, что ѣду узнать живъ ли еще ея мужъ.

— Но…

Ректоръ колебался, но зная однако, что вопросъ этотъ, слѣдуетъ сдѣлать, онъ продолжалъ:

— Знала она, что вы любите ее?

На это Пикокъ не тотчасъ отвѣчалъ. Ректоръ, въ этихъ вещахъ человѣкъ достаточно смышленный, предложилъ свой вопросъ въ другой формѣ.

— Сказали вы ей, что любите ее?

— Никогда не говорилъ, пока думалъ, что мужъ ея живъ.

— Она должно быть угадывала, сказалъ ректоръ.

— Она могла угадывать что хотѣла. Я сказалъ ей, что уѣзжаю, и уѣхалъ.

— Что же потомъ?

— Я уѣхалъ и чрезъ нѣсколько времени встрѣтился съ тѣмъ самымъ человѣкомъ, который теперь здѣсь, съ Робертомъ Лефруа. Я разспросилъ его и онъ мнѣ сказалъ, что братъ его убитъ въ сраженіи. Это была ложь.

— Сознательная ложь? спросилъ ректоръ.

— Какъ сознательная?

— Онъ могъ быть раненъ и сочтенъ за мертваго. Братъ, могъ считать его умершимъ.

— Этого я не думаю. Мнѣ кажется это былъ заговоръ, чтобы мужъ могъ отвязаться отъ своей жены; но я этому повѣрилъ. Я вернулся въ Сен-Луи и мы обвѣнчались.

— Вы думали, что не было никакихъ препятствій къ законному браку?

— Я думалъ, что она вдова.

— Вы не медлили?

— Очень недолго. Для чего намъ было медлить?

— Я только спрашиваю.

— Она довольно страдала и я ждалъ достаточно.

— Она очень вамъ обязана, сказалъ ректоръ.

— Тутъ дѣло не въ обязанности, сказалъ Пикокъ: — она полюбила меня, а я полюбилъ ее.

— Что же было потомъ?

— Все шло очень хорошо нѣсколько мѣсяцевъ. Ничто не портило нашего счастія, до тѣхъ поръ пока вдругъ онъ не явился къ намъ.

— Мужъ?

— Да; мужъ, Фердинандъ Лефруа, старшій братъ, о которомъ мнѣ сказали, что онъ умеръ. Онъ стоялъ предъ нами, говорилъ съ нами, пьяный, но очень хорошо понимавшій, что онъ дѣлаетъ.

— Зачѣмъ онъ пріѣхалъ?

— Должно быть понадобились деньги — зачѣмъ сюда пріѣхалъ и другой.

— Просилъ онъ денегъ?

— Кажется нѣтъ тогда, хотя говорилъ о своемъ стѣсненномъ положеніи. Но на слѣдующій день онъ уѣхалъ. Мы слышали, что онъ отправился на пароходѣ въ Новый Орлеанъ; съ тѣхъ поръ мы никогда о немъ не слыхали ничего.

— Можете вы догадаться почему онъ такъ поступилъ?

— Я думаю, что въ этотъ вечеръ ему дали денегъ на отъѣздъ; но если такъ, то я не знаю кто. Я не давалъ ему. На слѣдующій же день я узналъ, что многіе въ Сен-Луи знали объ его пріѣздѣ.

— Стало быть они знали, что вы…

— Они знали, что моя жена мнѣ не жена. Объ этомъ вы хотѣли спросить?

Ректоръ кивнулъ головой.

— Да, они знали это.

— Что же потомъ?

— Мнѣ дали знать, что я долженъ разстаться съ нею, если желаю остаться на своемъ мѣстѣ въ университетѣ.

— Что вы должны отказаться отъ нея?

— Начальникъ университета сказалъ мнѣ, что ей лучше уѣхать. Какъ же я могъ выгнать ее отъ себя?

— Конечно вы не могли; а дальше что?

— Вы знаете теперь почти все. Я не могъ выгнать ее. Не могъ я уѣхать и оставить ее. Если бы мы разстались изъ-за закона, или религіи, непріятности, бѣдность, одиночество постигли бы ее.

— Я не оставилъ бы ее, говори законъ что хочетъ, сказалъ ректоръ, вставая съ своего мѣста.

— Не оставили бы?

— Нѣтъ, и думаю, что могъ бы согласовать это съ моими религіозными обязанностями. Но я можетъ быть сужу ошибочно, прибавилъ онъ: — Я только говорю что я сдѣлалъ бы.

— Я такъ сдѣлалъ.

— Именно; именно. Мы оба грѣшпики. Мы оба можетъ быть ошибаемся. Тогда вы привезли ее сюда. И вѣроятно я знаю остальное?

— Вы знаете теперь все, сказалъ Пикокъ.

— И вѣрю каждому слову. Позвольте мнѣ сказать это, если это можетъ быть утѣшеніемъ для васъ. Въ моей дружбѣ вы можете быть увѣрены. Можете ли вы остаться здѣсь, это другой вопросъ.

— Мы приготовились уѣхать.

— Вы не можете ожидать, чтобы я обдумалъ все въ то время какъ слушалъ вашъ разсказъ. Надо многое сообразить — очень многое. Я могу только сказать какъ человѣкъ человѣку, что никто никогда не сочувствовалъ другому горячѣе чѣмъ я вамъ. Вамъ лучше дать мнѣ до понедѣльника подумать объ этомъ.

Глава IX.
Мистрисъ Вортль и мистеръ Пуддикомбъ.

править

Такимъ образомъ, участь школьнаго учителя и той женщины, которую мы будемъ продолжать называть его женой, — еще не была рѣшена. Конечно, ректоръ не обнаружилъ ужаса. Можете ли вы остаться здѣсь это другой вопросъ». Во все время разговора ректоръ не сказалъ ничего суровѣе этого. Пикокъ, выходя изъ пастората, чувствовалъ, что ректоръ былъ очень къ нему добръ. Онъ не только не обнаружилъ ужаса, но даже выразилъ самое нѣжное сочувствіе. А отъѣздъ остался подъ сомнѣніемъ. Пикокъ самъ чувствовалъ, что долженъ ѣхать — но было бы очень грустно уѣхать, не имѣя ни одного друга, съ которымъ онъ могъ бы посовѣтоваться о о воемъ будущемъ положеніи.

— Такъ онъ былъ добръ? спросила мистрисъ Пикокъ своего мужа, когда онъ разсказалъ подробности свиданія.

— Очень добръ.

— И не упрекалъ тебя?

— Ни однимъ словомъ.

— И меня?

— Онъ сказалъ, что если бы это случилось съ нимъ, то онъ никогда не оставилъ бы тебя.

— Онъ сказалъ? Стало быть онъ оставитъ насъ здѣсь?

— Это не слѣдуетъ изъ этого. Я не думаю. Вѣдь и другіе узнаютъ. Твой деверь разскажетъ не ему одному. Когда онъ узнаетъ, что здѣсь денегъ получить не можетъ, то изъ одной мести будетъ разсказывать всѣмъ. Выходя изъ пастората, онъ вѣроятно былъ такъ же сердитъ, на ректора, какъ на меня. Онъ всѣмъ намъ повредитъ какъ только можетъ.

— Слѣдовательно, мы должны уѣхать?

— Я думаю. Твое положеніе здѣсь будетъ нестерпимо, даже если дозволено. Ты можешь быть увѣрена, что всѣ объ этомъ узнаютъ.

— Какое мнѣ дѣло до всѣхъ? сказала она. — Я себя не стыжусь.

— И я, моя дорогая, не стыжусь ни тебя, ни себя. Но будутъ колкія слова, а колкія слова вызовутъ недостатокъ уваженія, каково будетъ тебѣ, если мальчики станутъ смотрѣть на тебя такъ какъ будто дурно думаютъ о тебѣ?

— Они не станутъ, о! они не станутъ!

— А если слуги станутъ поносить тебя?

— Можетъ ли дойти до этого?

— Да этого дойти не должно. Но ректоръ сейчасъ сказалъ правду: человѣкъ не можетъ отдѣлить свою нравственность, свои обычаи, привычки своей жизни отъ нравственности другихъ. Люди должны жить вмѣстѣ посредствомъ извѣстныхъ законовъ.

— Стало быть для насъ надежды нѣтъ.

— Никакой, насколько я могу видѣть, относительно Бовика. Мы слишкомъ тѣсно связаны въ нашемъ дѣлѣ съ другими людьми. Здѣсь нѣтъ ни одного мальчика, съ отцомъ, матерью и сестрами котораго не были бы мы болѣе или менѣе соединены. Когда я читалъ проповѣдь въ церкви, не было ни одного человѣка въ приходѣ, съ которымъ я не былъ бы соединенъ. Какъ ты думаешь, прилично ли было бы пастору проповѣдовать противъ пьянства, если бы онъ самъ былъ извѣстный пьяница.

— Мы развѣ таковы?

— Вопросъ состоитъ не въ томъ, что пьяница пасторъ можетъ думать о себѣ, а что другіе могутъ думать о немъ. Положеніе наше не таково, какъ мы его находимъ, а какъ другіе думаютъ о немъ. Будь я на мѣстѣ ректора Вортля, а другой на мѣстѣ моемъ, я велѣлъ бы ему уѣхать.

— Ты выгналъ бы его отъ себя; его и его жену?

— Долженъ былъ бы это сдѣлать. Моя первая обязанность относится къ моему приходу и моей школѣ, если бы я могъ оказать ему услугу въ другомъ родѣ, я сдѣлалъ бы это; — и этого я ожидаю отъ ректора Вортля. Мы должны уѣхать и я принужденъ одобрить это.

Такимъ образомъ, Пикокъ дошелъ до яснаго и рѣшительнаго заключенія въ своемъ умѣ. Но ректора Вортля исторія эта до того разстроила, что онъ цѣлый день не могъ думать ни о чемъ другомъ. Онъ даже рѣшился просить мистера Пуддикомба помочь ему на другой день въ церкви. Онъ сказалъ, что нездоровъ и не можетъ читать проповѣди самъ, и что кьюрету пришлось бы служить два раза, если мистеръ Пуддикомбъ непоможетъ ему. Не можетъ ли мистеръ Пуддикомбъ самъ пріѣхать и повидаться съ нимъ въ воскресенье. Эту записку онъ послалъ съ нарочнымъ, который явился съ отвѣтомъ, что мистеръ Пуддикомбъ самъ будетъ читать проповѣдь, а потомъ зайдетъ въ пасторатъ.

Часа за два до обѣда, ректоръ поѣхалъ верхомъ, и разъѣзжая, по переулкамъ старался прійти къ какому-нибудь рѣшенію. Онъ до-сихъ-поръ не зналъ, какъ ему поступить въ настоящихъ непріятныхъ обстоятельствахъ. Онъ не могъ согласить свою совѣсть съ своимъ желаніемъ. И даже, когда онъ совѣтовалъ себѣ послушаться своей совѣсти, то эта самая совѣсть — вторая совѣсть такъ сказать — возмущалась противъ первой. Его первая совѣсть говорила ему, что главная обязанность его относится къ его приходу, вторая къ его школѣ, а третья къ его женѣ и дочери. Для исполненія всѣхъ этихъ обязанностей, онъ долженъ освободиться отъ Пикока. Потомъ другая совѣсть говорила ему, что противъ этого человѣка больше виноваты другіе, нежели онъ самъ, что самое обыкновенное человѣколюбіе предписываетъ ему не бросать человѣка, который страдалъ такъ много и незаслуженно. Потомъ эта вторая совѣсть продолжала напоминать ему, что человѣкъ этотъ въ высшей степени былъ пригоденъ даже для тѣхъ обязанностей, которыя взялъ на себя, что онъ былъ богобоязливъ, хорошей нравственности и отличный помощникъ для его школы, и что если онъ его лишится, то не можетъ найти никого кто могъ бы съ нимъ сравняться, или по-крайней-мѣрѣ подходилъ бы къ нему по своимъ способностямъ. Эта вторая совѣсть заходила далѣе и увѣряла его, что превосходства школьнаго учителя еще увеличивались отъ особенности его положенія. Не извѣстно ли всѣмъ намъ, что если человѣкъ находится въ какихъ-нибудь непріятныхъ обстоятельствахъ, то это заставляетъ его внимательнѣе относиться къ своимъ обязанностямъ? Если человѣкъ, за получаемое жалованье можетъ дать своему хозяину и высокую репутацію вмѣстѣ съ своими трудами, то думаетъ, что можетъ, по милости своей репутаціи, относиться небрежнѣе къ своимъ трудамъ. А противъ репутаціи этого человѣка, этого феникса школьныхъ учителей, ничего нельзя было бы сказать, если бы только печальное положеніе его жены не было извѣстно. Такимъ образомъ вторая совѣсть ректора почти одержала верхъ надъ первой.

Но это сдѣлается извѣстно. Невозможно, чтобы это не сдѣлалось извѣстно. Ректоръ уже рѣшился разсказать мистеру Пуддикомбу, положительно не смѣя рѣшить въ такихъ непредвидѣнныхъ обстоятельствахъ, не посовѣтовавшись съ какимъ-нибудь другомъ. Пуддикомбъ будетъ молчать, если дастъ обѣщаніе. Конечно, на него можно положиться въ этомъ отношеніи. Но другіе узнаютъ это; узнаетъ епископъ; узнаетъ мистрисъ Стантилупъ. Лефруа, разумѣется, позаботится, чтобы весь Бротонъ, наполненный соборными сановниками, узналъ. А когда мистрисъ Стантилупъ узнаетъ, то не останется родителей ни одного мальчика во всей школѣ, которые бы не узнали. Если онъ оставитъ этого человѣка, то долженъ рѣшиться на то, что всѣ будутъ знать о домашней жизни помощника, которому онъ довѣрился. И онъ долженъ приготовиться итти наперекоръ всему свѣту, увѣренный въ прямотѣ и человѣколюбіи своего намѣренія.

Въ такомъ случаѣ онъ долженъ говорить всему свѣту: «Я знаю, что бракъ ихъ незаконный. Я знаю, что ихъ положеніе въ жизни не согласуется ни съ божескими, ни съ человѣческими законами. Я знаю, что она носитъ имя, собственно не принадлежащее ей; но я думаю, что обстоятельства этого дѣла такъ странны, такъ необыкновенны, что извиняютъ даже пренебреженіе къ божескимъ и человѣческимъ законамъ…» Достанетъ ли у него мужества для этого? А если мужества и достанетъ, то достаточно ли онъ вліятеленъ и могущественъ, чтобы выполнить подобное намѣреніе? Можетъ ли онъ побѣдить цѣлую кучу разныхъ мистрисъ Стантилупъ? И можетъ ли онъ побѣдить епископа и его фалангу; — онъ зналъ, что и епископъ и его фаланга будутъ противъ него. Прихода его они коснуться не могутъ, потому что Пикокъ не будетъ служить въ церкви, но не повредитъ ли это его школѣ? И не погубитъ ли онъ себя самого безъ всякой пользы для человѣка, которому онъ желаетъ помочь?

Въ этой прогулкѣ онъ рѣшилъ только одно. Въ этотъ же день онъ все разскажетъ своей женѣ. Сначала онъ хотѣлъ скрыть это отъ нея. Правиломъ его жизни было всегда дѣйствовать по своей собственной волѣ, такъ что онъ рѣдко совѣтовался съ женою о важныхъ дѣлахъ. Теперь же онъ не могъ взять отвѣтственность на одного себя, скажутъ, что онъ подвергнулъ свою жену этой непріятности, не предоставивъ выборъ ей самой. Поэтому онъ рѣшился сказать женѣ.

— Не обвѣнчана! сказала мистрисъ Вортль, выслушавъ разсказъ.

— Они были обвѣнчаны. Не ихъ вина, что бракъ оказался незаконный. Что онъ долженъ былъ дѣлать, когда' услыхалъ, что они были обмануты такимъ образомъ?

— Обвѣнчаны незаконно! Бѣдная женщина!

— Да, дѣйствительно, что долженъ бы дѣлать я, если бы это случилось со мною чрезъ полгода послѣ нашего брака?

— Этого не могло быть.

— Почему же не могло быть съ нами такъ же какъ и съ другими?

— Я была молоденькой дѣвушкой.

— Но если бы ты была вдова?

— Перестань, другъ мой, перестань. Это было невозможно.

— Но ты жалѣешь о ней?

— О, да!

— И ты видишь; что съ нею случилось большое несчастіе, противъ котораго она ничего сдѣлать не могла?

— Пока не знала, сказала жена, обвѣнчанная законно.

— А тогда что же? Что должна была сдѣлать она тогда?

— Уѣхать, отвѣтила жена, не имѣвшая никакого сомнѣнія относительно удобствъ и совершенной безопасности своего положенія.

— Уѣхать?

— Уѣхать тотчасъ.

— Куда должна она была уѣхать? Кто взялъ бы ее за руку? Кто поддержалъ бы ее? Развѣ ты хотѣла бы, что бы она легла на первую сточную трубу и умерла.

— Лучше это, чѣмъ то, что она сдѣлала, отвѣтила мистрисъ Вортль.

— Если такъ, то во имя моей вѣры въ Христа, я скажу тебѣ, что ты жестока къ ней. Подумала-ли ты, что значитъ жить одной — снискивать пропитаніе одиноко.

— Я никогда этого не испытывала, другъ мой, сказала она, прижимаясь къ мужу. — Я всегда была счастлива.

— А развѣ мы не должны быть добры къ тѣмъ, съ кѣмъ судьба поступила такъ жестоко?

— Если мы можемъ это сдѣлать безъ грѣха.

— Грѣха! Я презираю тѣхъ, которые думаютъ, что соприкосновеніе съ грѣхомъ осквернитъ насъ. Ея грѣхъ, если только это грѣхъ, такъ близокъ къ добродѣтели, что я сомнѣваюсь не должны-ли учиться у нея скорѣе, чѣмъ избѣгать ее.

— Женщина не должна жить съ мужчиной, если она ему не жена.

Мистрисъ Вортль сказала это съ большимъ упорствомъ, нѣмъ онъ ожидалъ.

— Она была его жена, насколько это было ей извѣстно.

— Но когда она узнала, она должна была оставить его.

— И умирать съ голода?

— Я полагаю, что она могла принимать помощь отъ него.

— Стало быть ты думаешь, что она должна уѣхать отсюда?

— А ты развѣ этого не думаешь? Что скажетъ мистрисъ Стантилупъ?

— Я долженъ выгнать ихъ изъ-за подобной фуріи? И въ тебѣ такъ мало состраданія?

— Ахъ, Джефри! что скажетъ епископъ?

— Не можешь ли ты оставить безъ вниманія мистрисъ Стантилупъ и епископа и думать о справедливости?

— Мальчиковъ всѣхъ возьмутъ. Будь у тебя сынъ, отдалъ ли бы ты его туда, гдѣ школьный учитель живетъ… живетъ… О! ты не отдалъ бы.

Ректору было очень ясно, къ какому заключенію пришла его жена, а, между тѣмъ, во всей епархіи не было женщины мягкосердечнѣе мистрисъ Вортль, менѣе наклонной относиться строго къ ближнему. Не только она была добрая, кроткая женщина, но всегда готовая слушаться мнѣнія мужа во всѣхъ вопросахъ о добрѣ и злѣ. Однако, она рѣшила, что Пикоки должны уѣхать.

На слѣдующее утро, послѣ обѣдни, гдѣ школьный учитель не былъ, ректоръ увидѣлся съ Пикокомъ и объявилъ ему о своемъ намѣреніи разсказать всю исторію Пуддикомбу.

— Если вы велите мнѣ молчать, сказалъ онъ: — я молчать буду. Но мнѣ лучше посовѣтоваться съ другимъ духовнымъ лицомъ. Этотъ человѣкъ можетъ сохранить тайну.

Тогда Пикокъ далъ ему полное позволеніе разсказать все Пуддикомбу. Онъ прибавилъ, что ректоръ можетъ разсказать эту исторію кому хочетъ. Теперь всѣ могутъ ее знать. Онъ сказалъ, что рѣшился на это; къ чему скрывать, когда этотъ Лефруа здѣсь?

Послѣ вечерней службы, Пуддикомбъ пришелъ въ пасторатъ и выслушалъ все. Это былъ сухой, худощавый, по наружности несимпатичный человѣкъ, но справедливый и вовсе не жестокосердый. Онъ могъ прощать, когда думалъ, что это прощеніе принесетъ хорошій результатъ; но въ немъ не было той мягкосердечности, которая побуждаетъ спасти порочнаго человѣка отъ послѣдствій его порока только потому, что эти послѣдствія будутъ тягостны. Онъ былъ человѣкъ не обширнаго ума, не проницательный, не живой и не находчивый какъ ректоръ, но разумный во всемъ, и всегда руководился своей совѣстью.

— Онъ очень дурно поступилъ съ вами, сказалъ онъ, выслушавъ разсказъ.

— Я этого не нахожу; я этого не чувствую.

— Онъ поступилъ очень дурно, что привезъ ее сюда, не разсказавъ вамъ всѣхъ обстоятельствъ. Соображая положеніе, которое она должна была занять, онъ долженъ былъ знать, что обманываетъ васъ.

— Я могу все это простить, съ жаромъ сказалъ ректоръ. — Что меня касается, я прощаю все.

— Вы не имѣете на это права.

— Какъ не имѣю права?

— Вы должны простить меня, если я осмѣливаюсь слишкомъ смѣло выразить мои мысли по этому поводу. Разумѣется, я не долженъ этого дѣлать, если вы не приглашаете меня.

— Я желаю, чтобы вы высказали все, что думаете.

— Разсуждая объ его поведеніи, мы должны разсуждать обо всемъ. Во-первыхъ, его постигло большое и ужасное несчастіе, которое не можетъ не возбуждать нашего состраданія. Судя по его разсказу, онъ до того времени держалъ себя какъ доброжелательный и великодушный человѣкъ.

— Я вѣрю каждому его слову, сказалъ ректоръ.

— Принимая въ соображеніе естественную наклонность каждаго человѣка выставить себя съ хорошей стороны, вѣрю, и я. Онъ позволилъ себѣ полюбить жену другого; но можетъ быть намъ не слѣдуетъ настаивать на этомъ.

Ректоръ тревожно завертѣлся на своемъ креслѣ, но не сказалъ ничего.

— Мы согласимся, что бракъ поправилъ его положеніе, Хотя, конечно, слѣдовало поступить осторожнѣе. Потомъ обрушилось на него это великое несчастіе. Онъ узналъ, что бракъ незаконный. Онъ видѣлъ этого человѣка и сомнѣваться не могъ.

— Такъ, такъ, нетерпѣливо сказалъ ректоръ.

— Разумѣется, онъ долженъ былъ разстаться съ нею. Въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Тутъ нѣтъ мѣста ни для какихъ софизмовъ.

— Софизмовъ! сказалъ ректоръ.

— Я хочу сказать, что никакое состраданіе къ обстоятельствамъ, никакая мягкость сердца не должны заставлять насъ сомнѣваться въ этомъ. Такія чувства должны убѣждать насъ прощать грѣшникамъ, даже возвращать имъ нашу дружбу и уваженіе, когда они поймутъ свое заблужденіе и раскаятся.

— Вы очень строги.

— Не думаю. Во всякомъ случаѣ я могу только говорить что думаю. Но въ настоящихъ обстоятельствахъ вамъ нѣтъ никакого дѣла до всего этого. Если бы онъ спрашивалъ вашего совѣта, вы могли бы подать его ему, но его настоящее положеніе совсѣмъ не таково. Онъ разсказалъ вамъ свою исторію, но не отъ раскаянія, а оттого что это оказалось необходимо.

— Онъ разсказалъ бы мнѣ даже, если бы этотъ человѣкъ не пріѣзжалъ.

— Положимъ такъ, все таки, остаются его отношенія къ вамъ. Онъ пріѣхалъ сюда подъ ложнымъ видомъ и нанесъ вамъ большой вредъ.

— Этого я не думаю, сказалъ ректоръ.

— Взяли-ли бы его въ свою школу, если бы знали все это прежде? Конечно, нѣтъ. Поэтому я говорю, что онъ васъ обманулъ. Я не совѣтую вамъ говорить съ нимъ строго; но мнѣ кажется, ему слѣдуетъ дать понять, что вы оцѣниваете его поступокъ.

— И вы выгнали бы его — отослали бы его тотчасъ?

— Я непремѣппо отослалъ бы его.

— Вы считаете его такимъ извергомъ, что ему нельзя дозволить зарабатывать свой хлѣбъ нигдѣ?

— Я этого не говорилъ.. Я ничего не знаю объ его способахъ зарабатывать свой хлѣбъ. Люди, живущіе во грѣхѣ, постоянно зарабатываютъ хлѣбъ, но, конечно, ему не слѣдуетъ дозволять зарабатывать хлѣбъ здѣсь.

— Даже если бы человѣкъ, который былъ ея мужемъ, теперь умеръ, и онъ опять женился — женился законно — на женщинѣ, которая была ему такъ предана и вѣрна?

— Относительно васъ и вашей школы, я не думаю, чтобы это могло измѣнить его положеніе, сказалъ Пуддикомбъ.

Этимъ совѣщаніе кончилось и Пуддикомбъ уѣхалъ. Когда онъ вышелъ, ректоръ сказалъ себѣ, что это человѣкъ суровый, фанатикъ, жестокій ханжа. Но хотя онъ говорилъ это себѣ, онъ этого не думалъ, и сознавалъ, что слова этого человѣка произвели вліяніе на него.

Глава X.
Мистеръ Пикокъ уѣзжаетъ.

править

Ректоръ разсвирѣпѣлъ на свою жену, возненавидѣлъ викарія Пуддикомба, а все-таки ихъ слова произвели вліяніе на него. Они выразились очень ясно, что мистеръ Пикокъ долженъ уѣхать тотчасъ. И хотя онъ ненавидѣлъ Пуддикомба за его холодную логику, однако, не могъ не сознаться, что онъ говорилъ правду. Сообразно строгимъ законамъ о добрѣ и злѣ, эти двое несчастныхъ должны были разстаться, когда узнали, что бракъ ихъ недѣйствителенъ. И опять по строгимъ законамъ добра и зла, онъ не долженъ былъ, занявъ мѣсто въ школѣ, выдавать эту женщину за свою жену. Это былъ обманъ. Но не оказался-ли бы виновенъ въ подобномъ обманѣ онъ самъ, ректоръ Вортль, если бы ему выпало на долю защищать женщину, которая его любила и была ему вѣрна? Мистеръ Пуддикомбъ навѣрно оставилъ бы ее сокрушаться и отправился бы безъ нея исполнять свою обязанность какъ христіанинъ, не чувствуя ни малѣйшаго угрызенія. Такимъ образомъ нашъ ректоръ говорилъ себѣ о своихъ совѣтникахъ, сидя одинъ въ своей библіотекѣ.

Во время его бесѣды съ Лефруа, ему вдругъ пришла идея. Полковникъ неумышленно произнесъ одно слово, которое удостовѣрило ректора, что другой полковникъ умеръ, по-крайней-мѣрѣ, теперь. Онъ хитро старался направить разговоръ къ этому предмету, но Робертъ Лефруа остерегался какъ только примѣтилъ его цѣль, и отперся отъ своихъ словъ. Ректоръ, наконецъ, прямо спросилъ его объ этомъ. Тогда Лефруа сталъ увѣрять, что братъ его былъ живъ и здоровъ, когда онъ уѣзжалъ изъ Техаса, но сказалъ это такъ, что увѣренность въ его смерти въ душѣ ректора усилилась. Если такъ, то нельзя-ли будетъ поправить все?

Онъ нашелъ лучшимъ не возбуждать ложныхъ надеждъ. Онъ ничего не сказалъ объ этомъ Пикоку. Онъ даже не намекнулъ своей женѣ. Онъ только спрашивалъ Пуддикомба, не могло ли это устранить всѣ затрудненія. Пуддикомбъ объявилъ, что относительно школы это невозможно. Пусть ихъ обвѣнчаются, раскаятся въ своихъ грѣхахъ и уѣдутъ изъ того мѣста, которое они осквернили, и зарабатываютъ пропитаніе въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ, гдѣ имъ не нужно уже будетъ скрывать исторію своей прошлой жизни. Таково было окончательное мнѣніе Пуддикомба. Но оно нисколько не согласовалось съ чувствами ректора Вортля.

Когда Пуддикомбъ вышелъ изъ церкви въ пасторатъ, лордь Карстерсъ шелъ домой послѣ вечерней службы съ мисъ Вортль. Онъ обыкновенно ходилъ въ церковь съ семействомъ ректора, а ученики ходили подъ надзоромъ одного изъ учителей, и сидѣли отдѣльно на мѣстахъ, отведенныхъ имъ. Мистрисъ Вортль, узнавъ, что ректоръ не пойдетъ къ вечерней службѣ, не захотѣла и сама итти. Она была совершенно разстроена всѣми этими непріятными извѣстіями, и чувствовала себя не въ силахъ молиться въ приличномъ настроеніи. Она не могла ни минуты усидѣть на мѣстѣ, какъ человѣкъ, воображающій, что настаетъ представленіе свѣта, такъ ужасна была для нея близость этого человѣка и этой женщины, которая не была его жена. Потомъ опять она взволновалась, когда вспомнила, что лордъ Карстерсъ и Мери пойдутъ вдвоемъ, и сдѣлала нѣсколько неудавшихся попытокъ отговорить сначала одну, потомъ другого въ церковь не ходить. Мери, вѣроятно, не видала никакой причины, чтобы остаться дома, а лордъ Карстеръ, вѣроятно, нашелъ это лишнею причиною, для того чтобы итти. Бѣдная мистрисъ Вортль уже нѣсколько недѣль желала, чтобы этотъ очаровательный юный лордъ былъ дома у своего отца и матери, или гдѣ бы то ни было, только не у нея. Было рѣшено, что онъ уѣдетъ въ іюлѣ и не вернется послѣ лѣтнихъ вакацій. Соображая это и имѣя полное довѣріе къ своей дочери, она не выражала своихъ опасеній ректору. Но опасенія были. Для мистрисъ Вортль было очевидно, хотя ректоръ, повидимому, не примѣчалъ ничего, что юный лордъ влюбляется. Можетъ быть его молодость и природная застѣнчивость помогутъ ей, и до дня ихъ разлуки объясненій никакихъ не будетъ. Но когда ей вдругъ пришло въ голову, что они вдвоемъ пойдутъ въ церковь и обратно, то безпокойство ея усилилось.

Если бы она услыхала ихъ разговоръ, когда они возвращались, она успокоилась бы на счетъ нѣжности молодого человѣка къ ея дочери, но ее можетъ быть удивила бы его горячность въ другомъ отношеніи. Она удивилась бы также, узнавъ, какъ много было говорено въ эти сутки другими, кромѣ нея и ея мужа, о дѣлахъ мистера и мистрисъ Пикокъ.

— Вы знаете, зачѣмъ онъ пріѣзжалъ? спросила Мери.

«Онъ» относилось, разумѣется, къ Роберту Лсфруа.

— Не имѣю ни малѣйшаго понятія. Но у него и видъ былъ такой странный, какъ будто онъ пріѣхалъ по поводу чего-то непріятнаго.

— А потомъ онъ былъ у папаши, сказала Мери: — я увѣрена, что отъ этого папа и мама не пошли въ церковь. А мистеръ Пикокъ не былъ въ церкви цѣлый день.

— Случилось что-то очень огорчившее его, скакалъ юноша. — Онъ сказалъ мнѣ это еще до пріѣзда этого человѣка сюда. Я не знаю, кого я такъ люблю, какъ мистера Пикока!

— Я думаю, это на счетъ его жены, сказала Мери.

— Какъ его жены?

— Я не знаю, но думаю такъ. Она такая тихая.

— Какъ тихая, мисъ Вортль? спросилъ лордъ Карстерсъ.

— Она никогда къ намъ не приходитъ. Мама просила ее такъ часто обѣдать и пить чай, а она не приходитъ никогда. Она приходитъ къ намъ можетъ быть разъ въ два или три мѣсяца церемоннымъ образомъ, а больше мы не видимъ ее никогда.

— Она вамъ нравится? спросилъ онъ.

— Какъ могу я это сказать, когда такъ рѣдко ее вижу?

— А мнѣ она нравится. Она мнѣ очень нравится. Я часто бываю у нея. Мамаша приглашала ее въ Карстерсъ на вакаціи по моимъ отзывамъ о ней.

— Она не поѣдетъ?

— Нѣтъ; никто изъ нихъ не ѣдетъ. Я очень бы этого желалъ. Я бы желалъ, чтобы и вы поѣхали къ намъ, мисъ Вортль.

Вотъ все, что было особенно нѣжнаго между ними, когда они возвращались домой.

Поздно вечеромъ — такъ поздно, что мальчики уже легли спать, ректоръ опять послалъ за Пикокомъ.

— Я не безпокоилъ бы васъ сегодня, сказалъ ректоръ: — но я слышалъ кое-что отъ Притчета.

Притчетъ былъ садовникъ въ пасторатѣ, смотрѣвшій также за зданіями школы, человѣкъ вліятельный между прислугой. Онъ, такъ же какъ и ректоръ, очень уважалъ Пикока, и такъ же мало, какъ самъ ректоръ, былъ способенъ сказать что-нибудь дурное про школьнаго учителя.

— Въ «Ягненкѣ» говорятъ — «Ягненокъ» былъ трактиръ бовикскій — что Лефруа вчера всѣмъ разсказалъ…

Ректоръ колебался.

— Что жена моя мнѣ не жена?

— Именно.

— Разумѣется, я къ этому приготовился, я зналъ, что это будетъ. А вы развѣ нѣтъ?

— Я ждалъ.

— А я былъ увѣренъ. Можно было тотчасъ понять, что скрывать больше не къ чему. Я желалъ бы, чтобы вы поступили такъ, какъ будто всѣ факты были извѣстны всему приходу.

Послѣ этого наступило молчаніе, во время котораго никто не говорилъ нѣсколько минутъ. Ректоръ не думалъ объявлять о своемъ намѣреніи теперь, но ему казалось, что онъ почти принужденъ это сдѣлать. никокъ, видя его затрудненіе, поспѣшилъ къ нему на помощь.

— Я готовъ сейчасъ уѣхать изъ Бовика, сказалъ онъ. — Я знаю, что такъ должно быть. Я думалъ объ этомъ и вижу, что ничего болѣе не остается. Мнѣ хотѣлось бы посовѣтоваться съ вами, куда мнѣ ѣхать. Куда мнѣ прежде всего отвезти ее.

— Оставьте ее здѣсь, сказалъ ректоръ.

— Здѣсь! Гдѣ?

— Тамъ гдѣ она теперь, въ школьномъ домѣ. Ваше мѣсто не скоро еще кто займетъ.

— Я думалъ бы, сказалъ Пикокъ очень медленно: — что ея присутствіе было бы еще почти хуже, чѣмъ мое.

— Для меня она такъ чиста, какъ самая непорочная супруга во всемъ графствѣ, сказалъ ректоръ.

Пикокъ вскочилъ, схватилъ ректора за руку, но не могъ говорить отъ слезъ, потомъ опять сѣлъ и отвернулся къ стѣнѣ,

— Никому присутствіе и ваше, и ея не можетъ казаться зломъ. Зло, если я могу такъ выразиться, состоитъ въ томъ. что вы оба здѣсь вмѣстѣ. Вамъ надо разъѣхаться до тѣхъ поръ, пока для васъ настанутъ лучшія времена.

— Настанутъ ли они? сказалъ несчастный сквозь слезы.

Тогда ректоръ объяснилъ ему свой планъ. Онъ имѣлъ причины думать, что этотъ человѣкъ умеръ.

— Я сужу по обращенію Роберта Лефруа, что его братъ теперь дѣйствительно умеръ. Ступайте къ нему и спросите его смѣло, сказалъ онъ.

— Но его слова будетъ недостаточно для новаго брачнаго обряда.

Съ этимъ ректоръ согласился и прибавилъ, что, конечно, нельзя дѣйствовать по такому ничтожному доказательству. Нѣтъ; надо сдѣлать болѣе важный шагъ и который займетъ значительное время. Пикокъ долженъ ѣхать въ Миссури и узнать всю правду. Ректоръ былъ такого мнѣнія, что Пикокъ, не колеблясь, долженъ заплатить Роберту Лефруа за всякое свѣдѣніе, которое можетъ помочь ему разыскать истину.

— Когда вы уѣдете, продолжалъ ректоръ съ жаромъ: — пусть епископъ, Стантилупы и Пуддикомбы говорятъ, что хотятъ, она должна остаться здѣсь. Говорить, что она будетъ счастлива, разумѣется, напрасно. Для нея счастія не можетъ быть, пока все не поправится. Но она будетъ въ безопасности, и здѣсь, въ моихъ глазахъ, я думаю, ее никто не оскорбить. Что еще лучше можно придумать?

— Ничего не можетъ быть лучше, сказалъ Пикокъ, вздохнувъ съ облегченіемъ, какъ-будто лучъ свѣта засіялъ на него.

— Я не имѣлъ намѣренія говорить вамъ объ этомъ до завтрашняго дня, и не сказалъ бы, если бы Притчетъ не приходилъ ко мнѣ. Но чѣмъ болѣе я думаю объ этомъ, тѣмъ болѣе удостовѣряюсь, что вы оба не можете остаться, пока что-нибудь не будетъ сдѣлано.

— Я это зналъ, мистеръ Вортль.

— Мистеръ Пуддикомбъ это говоритъ. Мистеръ Пуддикомбъ вовсе для меня не авторитетъ, но это человѣкъ здравомыслящій. Я буду откровененъ съ вами — моя жена это говоритъ.

— Она не останется. Мистрисъ Вортль не будетъ обезпокоена.

— Вы еще этого не поняли, сказалъ ректоръ. — Но вы поймете, я это знаю. Она останется. Домъ будетъ принадлежать ей еще полгода, а деньги…

— У меня есть достаточно.

— Если ей понадобятся деньги, она получитъ сколько нужно. Я все готовъ сдѣлать для васъ въ вашихъ непріятностяхъ, но только вы оба не можете жить здѣсь вмѣстѣ, пока я не пожму ей руку, какъ вашей законной женѣ.

Рѣшили, что мистеръ и мистрисъ Пикокъ не пойдутъ больше въ школу, пока онъ не съѣздитъ въ Америку и не вернется. Это объяснилъ въ школѣ самъ ректоръ — потому что онъ теперь долженъ былъ самъ давать уроки по утрамъ что обстоятельства очень важныя заставили мистера Пикока немедленно отправиться въ Америку. Было болѣе чѣмъ вѣроятно, что извѣстія, разглашенныя въ «Ягненкѣ», дойдутъ до мальчиковъ. А въ томъ, что они дойдутъ до родителей мальчиковъ, нельзя было и сомнѣваться. Скрытность не могла принести никакой пользы. Но говоря съ учениками, ректоръ ничего не сказалъ о мистрисъ Пикокъ. Ректоръ объяснилъ, что онъ самъ будетъ давать уроки по утрамъ, а мистеръ Розъ, учитель математики, приметъ надзоръ за трапезами. Мистрисъ Кенъ, экономка, будетъ смотрѣть за бѣльемъ и спальнями. Было ясно, что услуги мистрисъ Пикокъ болѣе не требуются; но ея имя не было упомянуто, только ректоръ для того чтобы дать понять, что она не изгнана изъ дома, просилъ мальчиковъ не нарушать спокойствія мистрисъ Пикокъ во время отсутствія мистера Пикока.

Во вторникъ утромъ Пикокъ отправился, оставшись, однако дня два въ Бротонѣ, гдѣ ректоръ видѣлся съ нимъ. Лефруа объявилъ, что не знаетъ ничего о своемъ братѣ, живъ онъ или умеръ. Можетъ быть онъ умеръ, потому что онъ всегда участвовалъ въ разныхъ дракахъ и всегда пьянъ. Робертъ думалъ, что онъ умеръ, но не могъ этого сказать. За тысячу долларовъ онъ поѣдетъ въ Миссури, и если окажется необходимо, въ Техасъ, чтобы узнать правду. Потомъ онъ вернется и дастъ показанія. Дѣлая это доброжелательное заявленіе, онъ увѣрялъ со слезами на глазахъ, что, пріѣхалъ съ истинно братскимъ расположеніемъ къ своей невѣсткѣ, а отъ его добрыхъ намѣреній его отвлекла суровость Пикока. Потомъ онъ далъ торжественную клятву, что если бы зналъ что-нибудь о своемъ братѣ Фердинандѣ, то сказалъ бы это. Ректоръ и Пикокъ были согласны въ томъ, что слова этого человѣка не значатъ ничего, но что услуги его могутъ оказаться полезны въ разысканіи истины. Они оба были убѣждены, по словамъ, вырвавшимся у него, что Фердинандъ Лефруа умеръ; но это ни кчему не поведетъ, если нѣтъ доказательствъ.

Въ эти два дня въ Бротонѣ происходило много разговоровъ между ректоромъ, Пикокомъ и Лефруа, въ которыхъ, наконецъ, придумали планъ. Лефруа и школьный учитель вмѣстѣ поѣдутъ въ Америку и тамъ будутъ стараться достать доказательства жизни или смерти старшаго брата. Когда такое доказательство получится того или другого, тысяча долларовъ будетъ уплачена Роберту Лефруа, Но вмѣстѣ съ тѣмъ этому человѣку дали понять, что однихъ его словъ безъ подкрѣпляющихъ доказательствъ, будетъ недостаточно.

— Кто же рѣшитъ, достаточно ли доказательство или нѣтъ? просилъ Лефруа довольно основательно.

— Мистеръ Пикокъ долженъ это рѣшить, отвѣтилъ ректоръ.

— Я съ этимъ не согласенъ, отвѣтилъ Лефруа. — Хотя мы увидимъ его мертвымъ, онъ можетъ клясться, что онъ не мертвъ, и не дать мнѣ ничего. Почему и я вмѣстѣ съ нимъ не могу этого рѣшить?

— Потому что вы можете положиться на него, а онъ не можетъ, положиться на васъ, сказалъ ректоръ. — Вы знаете хорошо, что живымъ или мертвымъ увидитъ онъ вашего брата, а вы получите ваши деньги. Какъ бы то ни было, вы не получите вашихъ денегъ инымъ способомъ.

На это, наконецъ, Робертъ Лефруа согласился.

Перспектива трехъ мѣсяцевъ предъ мистеромъ Пикокомъ была очень печальна. Онъ долженъ былъ ѣхать изъ Бротона въ Сен-Луи, а оттуда, вѣроятно, въ Техасъ вмѣстѣ съ человѣкомъ, котораго онъ презиралъ. Ничего не могло быть для него ужаснѣе этого общества; но другого способа не было. Онъ долженъ былъ платить за проѣздъ Лефруа и долженъ былъ дѣлать это каждый день. Если бы онъ далъ ему денегъ на всю дорогу, онъ тотчасъ бы исчезъ. Въ Англіи и на океанѣ Лефруа могъ до нѣкоторой степени быть сговорчивъ и послушенъ, но неизвѣстно кчему онъ могъ прибѣгнуть, когда приблизится къ своей странѣ и будетъ чувствовать, что его спутникъ отдаляется отъ своей.

— Вамъ надо внимательно за нимъ смотрѣть, шепнулъ ректоръ своему другу. — Я не посовѣтовалъ бы вамъ всего этого, если бы не считалъ васъ человѣкомъ съ крѣпкими нервами.

— Я не боюсь, сказалъ Пикокъ: — но сомнѣваюсь, справлюсь ли я съ нимъ. По-крайней-мѣрѣ, я попытаюсь. Вы будете имѣть отъ меня извѣстія.

Они разстались какъ дорогіе друзья. Ректоръ сердечно полюбилъ этого человѣка съ тѣхъ поръ, какъ узналъ всѣ подробности его исторіи. И врядъ ли нужно говорить какъ глубоко былъ Пикокъ признателенъ покровителю своей жены. И даже деньги для уплаты Роберту Лефруа давалъ ректоръ. У Пикока доставало денегъ на дорогу, но тысячи фунтовъ у него не было.

Глава XI.
Епископъ.

править

Пикокъ былъ правъ, говоря, что тайна его сейчасъ сдѣлается извѣстна во всей епархіи. Такъ и вышло, прежде чѣмъ прошла недѣля послѣ его отъѣзда; и вся епархія вообще не одобряла поступковъ ректора. Эту женщину не надо было оставлять тамъ. Такъ говорила епархія. Но, разумѣется, что хотя епархія знала много, она знала не все. Такую исторію скрыть нельзя, но также и всѣ подробности невозможно разгласить. Въ глазахъ епархіи женщина, разумѣется, была главной виновницей, и главной виновницѣ позволили остаться въ школѣ.

Когда это дошло до ректора, онъ очень разсердился, говоря, что мистрисъ Пикокъ осталась не въ школѣ, что теперь мистрисъ Пикокъ ничѣмъ въ школѣ не занимается, что домъ принадлежитъ ему, и что онъ можетъ отдавать его кому хочетъ. Развѣ онъ могъ выгнать изъ дома эту женщину, когда ея мужъ уѣхалъ за такимъ дѣломъ, по его совѣту?

Разумѣется, домъ принадлежитъ ему, но, какъ приходскій священникъ, онъ не имѣетъ права дѣлать съ домомъ что хочетъ. Онъ не имѣетъ права поощрять зло. А человѣкъ этотъ не мужъ этой женщины. Вотъ на что напирала епархія. И эта женщина жила въ школѣ — жила подъ одной кровлей съ учениками! Епархія была такого мнѣнія, что всѣхъ мальчиковъ надо взять.

Епархія говорила голосомъ своего епископа, какъ епархіи и подобаетъ. Вскорѣ послѣ отъѣзда Пикока, ректоръ имѣлъ свиданіе съ его сіятельствомъ и разсказалъ все. Это было вовсе не по вкусу ему, но онъ не смѣлъ не сдѣлать этого. Онъ чувствовалъ, что обязанъ это сдѣлать для мистрисъ Пикокъ, если не для себя. Потомъ человѣкъ, уѣхавшій теперь, хотя не былъ кьюретомъ, часто говорилъ проповѣдь въ епархіи. Ректоръ чувствовалъ, что неблагоразумно будетъ не сказать епископу.

Епископъ былъ человѣкъ красивый, пріятной наружности, и съ такимъ обращеніемъ, которое дѣлало его популярнымъ Онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ, ниторые пускаютъ въ ходъ всѣ свои дарованія, не зарываютъ ихъ въ землю, а добываютъ изъ нихъ самые высокіе проценты, которые можетъ только дать мірской рынокъ. Но это не мѣшало ему быть человѣкомъ добрымъ. Дѣлать все лучшее для себя и для своего семейства, а также и исполнять свою обязанность, вотъ какого образа дѣйствія онъ держался. Въ молодости онъ сдѣлался ученымъ, не изъ любви къ учености, а считая это средствомъ къ успѣху. Духовное званіе сдѣлалось его профессіей и въ этомъ званіи онъ трудился усердно. Онъ пріучилъ себя къ вѣжливости и учтивости, потому что у него достало смысла распознать, что вѣжливость и учтивость пріятны лицамъ высокопоставленнымъ. Сдѣлавшись епископомъ, онъ исполнялъ все, что слѣдуетъ исполнять епископу. Онъ отвѣчалъ на письма, изучалъ характеры своихъ подчиненныхъ, былъ справедливъ въ своемъ покровительствѣ, конфирмовалъ дѣтей и въ холодную погоду и теплую, время отъ времени говорилъ проповѣди и былъ сановитъ и благоприличенъ въ походкѣ и обращеніи, какъ подобаетъ епископу англиканской церкви. Онъ любилъ самовластіе, но даже для самовластія не захотѣлъ бы подвергнуться непріятной ссорѣ. При первомъ прибытіи его въ эту епархію, у него были небольшія затрудненія съ нашимъ ректоромъ; но епископъ воздержался отъ сильныхъ мѣръ и вообще они были друзьями. Но епископъ чувствовалъ, что ректоръ былъ характеромъ сильнѣе его, и, вѣроятно, безъ всякой особенной злобы, готовъ былъ воспользоваться всякой возможностью унизить нѣсколько ректора и болѣе подчинить его епископской власти. Онъ отчасти завидовалъ твердости характера ректора.

Онъ выслушалъ съ улыбкой и съ совершенной вѣжливостью разсказъ ректора, и выказалъ гораздо меньше строгости къ несчастнымъ, чѣмъ Пуддикомбъ. Его не столько оскорбила нечестивость людей, живущихъ вмѣстѣ и скрывавшихъ свою тайну, какъ то зло, которое они могутъ сдѣлать — и уже сдѣлали.

— Безъ сомнѣнія, сказалъ онъ: — человѣкъ дурной жизни можетъ сказать хорошую проповѣдь, можетъ быть лучше, чѣмъ благочестивый, богобоязненный пасторъ, умъ котораго слабѣе, хотя нравственность выше; но изъ запятнанныхъ устъ самая хорошая проповѣдь не принесетъ благословенія.

На это ректоръ покачалъ головой. «Принести благословеніе», эту фразу ректоръ ненавидѣлъ. Онъ покачалъ головой не слишкомъ вѣжливо и сказалъ, что не имѣлъ намѣренія безпокоить его сіятельство относительно такого труднаго вопроса, какъ нравственность духовныхъ лицъ.

— Но мы не можемъ не вспомнить, сказалъ епископъ: — что онъ говорилъ проповѣдь въ вашей приходской церкви и прихожане знаютъ, что онъ исполнялъ между ними обязанность священнослужителя.

— Надѣюсь, милордъ, что прихожанамъ никогда не проповѣдывалъ божественнаго слова такой хорошій человѣкъ.

— Я не буду судить о немъ, но я думаю, что это было несчастіе. Вы, разумѣется, не знали.

— Если бы я зналъ все, я поступилъ бы точно также.

Это было несправедливо, но сказано просто по духу противорѣчія. Епископъ покачалъ головой и улыбнулся.

— Вопросъ о моей школѣ гораздо важнѣе, сказалъ ректоръ.

— Едва ли, едва ли, мистеръ Вортль.

— Гораздо важнѣе въ томъ отношеніи, что моя школа, вѣроятно, пострадаетъ, между тѣмъ, какъ ни нравственность, ни вѣра прихожанъ нисколько не пострадаютъ.

— Но онъ уѣхалъ.

— Онъ уѣхалъ — но она осталась.

— Какъ! воскликнулъ епископъ.

— Онъ уѣхалъ, но она осталась.

Онъ повторилъ эти слова очень внятно, нахмуривъ лобъ, какъ бы желая показать, что въ этомъ отношеніи не намѣренъ встрѣчать сопротивленія — и даже противорѣчія.

— Я слышалъ, что она имѣла какую-то должность въ школѣ.

— Имѣла, милордъ, и очень хорошо исполняла свое дѣло. Я очень много потеряю въ ней.

— Но вы сказали, что она осталась.

— Я оставилъ ее въ домѣ, пока ея мужъ вернется.

— То есть вы хотите сказать мистеръ Пикокъ, замѣтилъ епископъ, который не могъ не протестовать противъ неправильности употребленнаго выраженія.

— Я всегда буду смотрѣть на нихъ, какъ на мужа и жену.

— Но они не мужъ и не жена.

— Я отдалъ ей домъ на время его отсутствія. Я не могъ выгнать ее на улицу.

— Не лучше ли бы было ей помѣститься въ квартирѣ здѣсь въ городѣ?

— Не думаю. Ее, вѣроятно, не взяли бы, по милости ея исторіи. Жена какого-нибудь набожнаго лавочника сочла бы свой домъ оскверненнымъ подобной жилицей.

— Оно такъ бы и было, ректоръ, до нѣкоторой степени.

Услышавъ это, ректоръ выказалъ явные признаки неудовольствія.

— Вы не можете измѣнить вдругъ обычаи свѣта, хотя примѣромъ и нравоученіемъ можете медленно улучшать ихъ. Въ нашемъ несовершенномъ состояніи нравственной культуры, можетъ быть хорошо, что избѣгаютъ общества виновныхъ.

— Виновныхъ!

— Я боюсь, что долженъ это сказать. Сознаніе, что такое чувство существуетъ, конечно, отвлекаетъ другихъ отъ вины. Фактъ, что дурные поступки въ женщинахъ презираются, помогаетъ поддерживать повинность въ женщинахъ. Не такъ ли?

— Я не могу безпокоить ваше сіятельство разсужденіями о такихъ трудныхъ вопросахъ. Я думалъ, что мнѣ слѣдуетъ сообщить вамъ то, что случилось. Онъ уѣхалъ. Она осталась — и останется пока. Я не могъ выгнать ее. Находя ее достойной моей дружбы, я не могъ не поступить дружелюбно съ нею.

— Разумѣется, вы должны сами судить объ этомъ.

— Я долженъ былъ судить самъ, милордъ.

— Я боюсь, что родители мальчиковъ этого не поймутъ.

— Я также этого боюсь. Будетъ очень трудно заставить ихъ понять. Найдутся люди, которые постараются сбить ихъ съ толку.

— Надѣюсь, что этого не будетъ.

— Будетъ. Я долженъ выдержать натискъ. Я и прежде велъ борьбу, и надѣялся, что теперь, когда я становлюсь старъ, всякія борьбы кончились. Но во мнѣ кое-что осталось, и я могу еще бороться. Во всякомъ случаѣ, я рѣшился. Она останется, пока онъ не пріѣдетъ за нею.

Такимъ образомъ свиданіе кончилось. Епископъ чувствовалъ, что онъ отчасти одержалъ верхъ, а ректоръ чувствовалъ, что онъ въ нѣкоторой степени верха не одержалъ. Если возможно, онъ не хотѣлъ говорить съ епископомъ болѣе объ этомъ.

Онъ разсказалъ и Пуддикомбу.

— Вашему великодушію и добротѣ сердца, я сочувствую вполнѣ, сказалъ Пуддикомбъ, стараясь сказать что-нибудь пріятное.

— Но не моему благоразумію.

— Не вашему благоразумію, подтвердилъ Пуддикомбъ, стараясь въ тоже время быть правдивымъ.

Но главное затрудненіе ректора состояло въ его женѣ, поступками которой онъ долженъ былъ руководить, и на чувства и совѣсть которой онъ очень желалъ имѣть вліяніе. Услыхавъ объ его рѣшеніи, она заломала руки отъ отчаянія. Если бы эта женщина могла уѣхать въ Америку, а онъ остался бы, мистрисъ Ворѣтъ была бы довольна. Все дурное въ мужчинѣ было не важно — сравнительно, хотя даже онъ духовное лицо; но все дурное въ женщинѣ… и такъ близко къ ней самой! О, Боже! А бѣдные милые мальчики — въ одномъ домѣ съ нею! А мамаши мальчиковъ! Какъ она будетъ въ состояніи встрѣтиться съ мистрисъ Стантилупъ; или слышать слова мистрисъ Стантилупъ, которыя навѣрно будутъ переданы ей? Но для нея было еще кое-что гораздо хуже всего этого. Ректоръ настаивалъ, чтобы она пошла къ этой женщинѣ.

— И взяла Мери? спросила мистрисъ Вортль.

— Для чего брать Мери? Кто говоритъ о такомъ ребенкѣ? Я прошу тебя сдѣлать это изъ состраданія, изъ любви къ Христу. Думаешь ли ты когда-нибудь о Маріи Магдалинѣ?

— О! да.

— А это даже не Марія Магдалина. Это женщина, не сдѣлавшая никакого проступка отъ порочныхъ наклонностей. Это женщина, которая вполнѣ несчастлива, съ которою поступили болѣе жестокимъ образомъ, чѣмъ съ тѣми, о которыхъ тебѣ случилось читать.

— Зачѣмъ она не оставила его?

— Затѣмъ что она женщина, и что у нея есть сердце.

— Я должна итти къ ней?

— Я этого не приказываю, я только прошу.

Мистрисъ Вортль знала, что такая просьба со стороны ея мужа очень походила на приказаніе.

— Что я должна ей сказать?

— Чтобы она не теряла мужества до его возвращенія. Если бы ты была одна какъ она, не пожелала ли бы ты, чтобы другая женщина пришла утѣшать тебя? Подумай объ ея одиночествѣ.

Мистрисъ Вортль подумала и дня чрезъ два рѣшилась повиноваться… просьбѣ своего мужа. Она пошла, по изъ этого почти ничего не вышло, кромѣ того, что она обѣщала опять зайти.

— Мистрисъ Вортль, сказала бѣдная женщина: — пожалуста не безпокойте себя для меня, если вы не думаете, что на это есть достаточно причинъ. Я знаю какъ добръ былъ вашъ мужъ для насъ.

Мистрисъ Вортль однако сказала, взявъ ее за руку, что опять придетъ дня чрезъ два.

Но мистрисъ Вортль ожидали еще другія непріятности. Прежде чѣмъ она успѣла повторить свой визитъ мистрисъ Пикокъ, одна дама, жившая за десять миль, жена ректора Бёттеркопскаго пріѣхала къ ней. Это была леди Маргарета Монсонъ, дочь графа Бригстока, тридцать лѣтъ тому назадъ вышедшая замужъ за молодого пастора. Но до-сихъ-поръ она была столько же дочь графа сколько и жена пастора. Она была двоюродная сестра той мистрисъ Стантилупъ, которая вела съ ректоромъ междоусобную войну; она была также тетка одному ученику въ школѣ, который однако вовсе не былъ родня мистрисъ Стантилупъ, потому что былъ сынъ старшаго брата пастора. Леди Маргарета никогда не брала открыто стороны мистрисъ Стантилупъ. Если бы она сдѣлала это, то и церемонное посѣщеніе было бы невозможно. Но въ ней предполагались наклонности стантилупскія, и потому ее не очень любили въ Бовикѣ. Поднялся даже вопросъ принимать ли маленькаго Момсона въ школу, но сквайръ Момсонъ Бёттеркопскій отецъ мальчика рѣшилъ это, разбранивъ при ректорѣ «пошлую, скаредную, старую вѣдьму». Сынъ человѣка, пропитаннаго такими приличными чувствами, разумѣется былъ принятъ.

Но любопытство леди Маргареты было теперь возбуждено.

— Что это за романъ случился въ нашей епархіи, мистрисъ Вортль? начала она.

Читатель вспомнитъ, что леди Маргарета также была жена пастора.

— Вы говорите о Пикокахъ?

— Разумѣется о нихъ!

— Онъ уѣхалъ.

— Мы всѣ конечно это знаемъ — отыскивать мужа своей жены. Боже милостивый! Какая исторія!

— Они думаютъ, что онъ… теперь умеръ.

— Они кажется и прежде это думали, сказала леди Маргарета.

— Конечно, они думали.

— Хотя кажется никакихъ справокъ не навели. Можетъ быть тамъ они не такъ заботятся объ этомъ какъ мы здѣсь. Онъ, кажется, не очень заботился — да и она.

— Мой мужъ думаетъ, что они достойны большого сожалѣнія.

— Вашъ мужъ всегда имѣлъ донкихотовскія наклонности.

— Я вовсе этого не нахожу, леди Маргарета.

— Я хочу этимъ сказать, что онъ такъ добродушенъ и ласковъ… кажется пріѣзжалъ ея братъ?

— Братъ ея перваго мужа, отвѣчала мистрисъ Вортль, покраснѣвъ.

— Ея перваго мужа!

— Вы очень хорошо знаете, что я хочу сказать, леди Маргарета.

— Да, я знаю, что вы хотите сказать. Это такъ ужасно; не правда ли? И такъ они двое поѣхали вмѣстѣ отыскивать третьяго. Боже мой! какая компанія ихъ соберется! Какъ вы думаете, поссорятся они?

— Я не знаю, леди Маргарета.

— А онъ священнослужитель англиканской церкви! Не ужасно ли это? Что говоритъ епископъ? Онъ слышалъ все?

— Епископу нѣтъ до этого никакого дѣла. Мистеръ Пикокъ никогда не занималъ мѣста въ его епархіи.

— Но онъ очень часто читалъ здѣсь проповѣдь — и бралъ эту женщину въ церковь съ собой! Я полагаю, что епископу было сказано все?

— Вы можете быть увѣрены, что онъ все знаетъ такъ же хорошо какъ и вы.

— Мы такъ заботимся, знаете, о миломъ маленькомъ Гёсѣ.

Милый маленькій Гёсъ былъ Огёстёсъ Момсонъ, племянникъ леди Маргареты, который считался самымъ негоднымъ и самымъ глупымъ мальчикомъ въ школѣ.

— Огёстёсу это навѣрно не сдѣлаетъ никакого вреда.

— Можетъ быть прямо. Но я знаю, что моя сестра имѣетъ очень строгое мнѣніе о подобныхъ предметахъ. Теперь я спрошу васъ правда ли, что… она… осталась здѣсь!

— Она еще живетъ въ школьномъ домѣ.

— Благоразумно ли это, мистрисъ Вортль.

— Я совѣтую вамъ, леди Маргарета, спросить объ этомъ моего мужа.

Этими словами мистрисъ Вортль хотѣла сказать, что леди Маргарета ни за что на свѣтѣ не посмѣетъ сдѣлать ректору такой вопросъ.

— Онъ сдѣлалъ то, что находилъ лучшимъ.

— То есть добрымъ, хотите вы сказать, мистрисъ Вортль.

— Я хочу сказать то, что говорю, леди Маргарета. Онъ сдѣлалъ то, что нашелъ лучшимъ, принимая въ соображеніе всѣ обстоятельства. Онъ находитъ, что это люди достойные, и что съ ними поступлено очень жестоко. Онъ принялъ это въ соображеніе. Вы называете это добротой. Другіе можетъ быть назовутъ это христіанской любовью.

Хотя жена въ душѣ не одобряла поступка своего мужа, она ни за что не созналась бы другой женщинѣ, что онъ поступилъ неблагоразумно.

— Я увѣрена, я надѣюсь, что это назовутъ такъ, сказала леди Маргарета.

Потомъ прощаясь, она замѣтила:

— Я полагаю, что нѣкоторыхъ мальчиковъ возьмутъ. Мистеръ Вортль вѣроятно ожидаетъ этого.

— Я не знаю чего онъ ожидаетъ, отвѣтила мистрисъ Вортль. — Однихъ постоянно берутъ, а на ихъ мѣста поступаютъ другіе. Я съ своей стороны желала бы, чтобы онъ совсѣмъ закрылъ школу.

— Можетъ быть онъ такъ и намѣренъ, сказала леди Маргарета: — а иначе онъ не поступилъ бы такъ добродушно.

Послѣ ея отъѣзда, мистрисъ Вортль была очень несчастна.. Гнѣвъ заставилъ ее выразить желаніе, чтобы школа была закрыта. Она знала хорошо, что ея мужъ не имѣлъ такого намѣренія. Она не разъ робко намекала на это, но ректоръ никогда не обращалъ вниманія на ея намеки. У него были свои намѣренія относительно Мери, которая неоспоримо была очень хорошенькая дѣвушка. Мери могла сдѣлать хорошую партію, и 20,000 ф. с. вѣроятно будутъ этому способствовать.

Когда жена сказала ему о намекахъ леди Маргареты, онъ отвѣтилъ въ гнѣвѣ, что сейчасъ выключитъ изъ школы маленькаго Момсона, если его мать скажетъ ему хоть слово.

— Разумѣется, прибавилъ онъ: — если изъ этого мальчишки выйдетъ негодяй, что весьма вѣроятно, то это оттого, что у мистрисъ Пикокъ было два мужа. Я часто спрашиваю себя, не гнуснѣе ли религія свѣта, чѣмъ отсутствіе всякой религіи.

На эти страшныя слова бѣдная мистрисъ Вортль не посмѣла ничего отвѣтить.

Глава XII.
Стантилупская переписка.

править

Теперь мы на время перейдемъ изъ прихода бовикскаго въ бёттеркопскій. Въ Бёттеркопскомъ замкѣ въ домѣ сквайра, въ гостиной сидѣли мистрисъ Момсонъ, жена сквайра; леди Маргарета Момсонъ, жена ректора; мистрисъ Ролландъ, жена епископа и мистрисъ Стантилупъ. Въ домѣ сквайра Момсона были гости, приглашенные для епископа; и трудно было бы во всей епархіи найти четырехъ дамъ болѣе непріязненныхъ къ нашему ректору; потому что хотя сквайръ Момсонъ не очень любилъ мистрисъ Стантилупъ и употреблялъ очень сильныя выраженія противъ нея, когда желалъ отдать своего сына въ школу ректора, мистрисъ Момсонъ держала сторону мистрисъ Стантилупъ съ самаго начала ссоры.

— Надѣюсь, сказала мистрисъ Стантилупъ: — что теперь всему этому придетъ конецъ.

— Вы говорите о школѣ? спросила леди Маргарета.

— Конечно. Я всегда сожалѣла, что Огёстёса отдали туда послѣ возмутительнаго поступка съ Бобомъ.

Бобъ былъ тотъ мальчикъ, который пилъ шампанское и ѣздилъ въ каретѣ.

— Но я всегда слышала, что эта школа очень популярна, сказала мистрисъ Ролландъ.

— Я думаю, вы услышите, возразила мистрисъ Стантилупъ: — что теперь она лишилась своей популярности. Держать эту гнусную женщину въ одномъ домѣ съ учениками! Ни одинъ директоръ школы, не раздутый гордостью, не принялъ бы къ себѣ такихъ людей, какъ эти Пикоки, не наведя надлежащихъ справокъ. Потомъ позволить ему читать проповѣдь въ церкви! Я полагаю, что мистеръ Момсонъ позволитъ вамъ, тотчасъ взять Огёстёса? обратилась она къ мистрисъ Момсонъ.

— Мистеръ Момсонъ ставитъ высоко ученость ректора Вортля, извинилась мать. — А мы такъ желаемъ, чтобъ Гёсъ хорошо приготовился для Итона.

— Что значитъ латинскій и греческій языкъ въ сравненіи съ его душой? спросила леди Маргарета.

— Конечно, сказала мистрисъ Ролландъ.

Она была принуждена, какъ жена епископа, подтвердить высказанное предположеніе. Это была тихая, молчаливая, маленькая женщина, на которой епископъ женился въ первое время своей карьеры, и которая, хотя была въ восторгѣ, что попала въ общество знатныхъ людей въ епархіи, никогда не возвысилась до ихъ сферы. Хотя она имѣла понятіе о томъ, что значитъ быть женою епископа, но еще не могла примѣнить этого понятія къ дѣлу.

— Я знаю, что маленькаго Толбота берутъ, сказала мистрисъ Стантилупъ. — Когда это все случилось, я тотчасъ написала къ мистрисъ Толботъ, и слышала отъ ея кузины леди Грограмъ, что мальчика не отдадутъ послѣ вакацій.

Это была положительная ложь. Она должна бы сказать, что употребитъ всѣ силы для того, чтобы мальчика не отдавали.

— Я увѣрена, сказала леди Маргарета: — что леди Анна не оставитъ своихъ сыновей, когда узнаетъ какого сорта люди живутъ у ректора.

Эта леди Анна — была леди Анна Клифордъ, вдова и мать двухъ мальчиковъ, воспитывавшихся у ректора Вортля.

— Надѣюсь, что вы твердо отстоите Гёса, сказала мистрисъ Стантилупъ мистрисъ Момсонъ. — Если мы не будемъ прекращать такихъ вещей, какая же польза въ нравственности? Стало быть, мы можемъ жить, какъ язычники и совсѣмъ обходиться безъ вѣнчанія, какъ это дѣлается во многихъ городахъ въ Соединенныхъ Штатахъ.

— Желала бы я знать, что епископъ думаетъ объ этомъ? спросила мистрисъ Момсонъ жену епископа.

— Я знаю, что это очень его огорчаетъ, сказала мистрисъ Ролландъ: — разумѣется, онъ не можетъ вмѣшиваться въ дѣла школы, а о томъ, чтобы дать этому господину мѣсто кьюрета, разумѣется, не можетъ быть и рѣчи.

Въ эту минуту Момсонъ-пасторъ и епископъ вошли въ комнату, и имъ предложили, какъ обыкновенно бываетъ въ подобномъ случаѣ, холоднаго чаю и остатки хлѣба съ масломъ. Сквайра тутъ не было, если бы и онъ пришелъ, мистрисъ Стантилупъ вѣроятно пріудержала бы свой языкъ; но такъ какъ его не было, случай былъ довольно удобенъ, для того чтобы напасть на епископа.

— Мы говорили, милордъ, о бовикской школѣ.

Епископъ былъ человѣкъ такого рода, который могъ говорить очень откровенно съ одною дамою, но былъ очень остороженъ въ присутствіи многихъ. Каждой изъ присутствовавшихъ отдѣльно, онъ, можетъ быть, сказалъ бы, что думалъ, только бы этого другіе не слыхали. Это было бы выраженіемъ частнаго мнѣнія, но высказаться при четверыхъ равнялось бы публичному заявленію.

— О бовикской школѣ? сказалъ онъ: — я надѣюсь, что съ бовикской школой ничего дурного не случилось.

— Вы должно быть "слышали о мистерѣ Пикокѣ? сказала леди Маргарета.

— Да, конечно, я слышалъ о мистерѣ Пикокѣ. Онъ кажется оставилъ школу ректора Вортля.

— Но она осталась! сказала мистрисъ Стантилупъ съ трагической энергіей.

— Слышалъ, — она осталась въ домѣ, но не въ заведеніи.

— Развѣ это составляетъ такую большую разницу? спросила леди Маргарета.

— Это составляетъ очень большую разницу, отвѣтилъ мужъ леди Маргареты, пасторъ, желавшій помочь епископу въ его затрудненіи.

— Я совсѣмъ этого не вижу, сказала мистрисъ Стантилупъ. — Намѣреніе этого человѣка остается одинаково, позволено ли, или нѣтъ этой женщинѣ смотрѣть за бѣльемъ мальчиковъ. Я презираю его за это притворство. Ея работа въ школѣ не сдѣлаетъ вреда никому. Дѣлаетъ вредъ ея присутствіе — присутствіе женщины, которая выдавала себя за замужнюю, когда знала очень хорошо, что у нея мужа нѣтъ.

— Когда она знала хорошо, что у нея два мужа, сказала леди Маргарета.

— И представьте себѣ, леди Маргарета; леди Бреси положительно приглашала ее въ Карстерсъ! Эта женщина была ослѣплена ректоромъ Вортлемъ. Что дѣлала бы она, если бы они поѣхали и вдругъ тотъ человѣкъ явился бы туда къ своей невѣсткѣ. Лордъ и леди Бреси приглашаютъ кого ни попало въ Карстерсъ — кого ни попало!

Какъ ни былъ упрямъ сквайръ Момсонъ, а и онъ, наслушавшись впродолженіи двухъ дней краснорѣчія мистрисъ Стантилупъ, сознался, что ректоръ Вортль много взялъ на себя.

— Онъ это дѣлаетъ, сказала мистрисъ Стантилупъ: — чтобы показать, что онъ можетъ заставить родителей согласиться на все. Представьте себѣ, у него въ школѣ живетъ экономка съ учителемъ, выдающіе себя за мужа и жену, когда они знали очень хорошо, что они не мужъ и не жена!

Сквайръ Момсонъ, ни капельки не заботившійся о нравственности человѣка, обязанность котораго состояла въ томъ, чтобы учить его сына латинскому языку, и грамматикѣ, и о нравственности женщины, которая смотрѣла за бѣльемъ его сына, что-то проворчалъ.

— И вы должны платить, продолжала мистрисъ Стантилупъ съ жаромъ: — вы должны платить двѣсти пятьдесятъ фунтовъ въ годъ за такое поведеніе!

— Двѣсти, поправилъ сквайръ, который такъ же мало дорожилъ деньгами какъ и нравственностью.

— Двѣсти пятьдесятъ, если включить экстренныя издержки.

— Никакихъ экстренныхъ издержекъ нѣтъ. Но слава Богу мой мальчикъ крѣпокъ и здоровъ, сказалъ сквайръ, воспользовавшись случаемъ уколоть мистрисъ Стантилупъ.

Но пока все это происходило, онъ не противорѣчилъ, чтобы Гёса взять изъ школы, къ чему его побудило отчасти письмо ректора, въ которомъ онъ писалъ, что мальчикъ нисколько не успѣваетъ въ школѣ.

Чрезъ недѣлю послѣ своего возвращенія изъ Бёттеркопскаго замка, мистрисъ Стантилупъ написала къ своей короткой пріятельницѣ леди Грограмъ, двоюродной сестрѣ той мистрисъ Толботъ, у которой былъ сынъ въ школѣ. Леди Грограмъ была старуха твердаго характера, но небогатая, имѣвшая большое вліяніе на всѣхъ своихъ родныхъ. Мистрисъ Стантилупъ боялась, что сама она не можетъ имѣть вліянія ни на мистера, ни мистрисъ Толботъ; но надѣялась, что достигнетъ своей цѣли посредствомъ леди Грограмъ. Надо вспомнить, что она увѣряла въ Бёттеркопскомъ замкѣ, что маленькій Толботъ не вернется въ Бовикъ. Но это было сказано только для красоты слога, какъ уже было объяснено.

"Любезная леди Грограмъ, писала мистрисъ Стантилупъ: "послѣ того какъ я получила ваше послѣднее письмо, я гостила у Момсоновъ въ Бёттеркопѣ. Было ужасно скучно. Мнѣ кажется, что я никогда не встрѣчала такихъ глупыхъ людей какъ онъ и она. Ни у кого изъ этихъ Момсоновъ нѣтъ въ головѣ ни одной идеи. Они такъ же тяжелы и непріятны какъ ихъ имя. Леди Маргарета тоже была. Она была бы пріятнѣе, если бы нашъ превосходный епископъ также не былъ тамъ, и леди Маргарета вздумала выказать всѣ свои прелести предъ епископомъ и его женой. Никогда въ жизни не видала я такой шлюхи какъ мистрисъ Голландъ. Онъ очень хорошъ, и по-крайней-мѣрѣ смотритъ джентльменомъ. Я думаю это и доставило ему епархію. Говорятъ будто королева увидѣла его разъ и была поражена его обращеніемъ.

"Но я сдѣлала одно хорошее дѣло въ Бёттеркопѣ. Я заставила мистера Момсона обѣщать, что его мальчикъ не вернется въ Бовикъ. Ректоръ Вортль сдѣлался совершенно нестерпимъ. Мнѣ кажется онъ рѣшился показать, что какъ бы онъ ни поступалъ, а всѣ должны это терпѣть. Это не только самая дорогая школа во всей Англіи, но и самая дурная. Вы, конечно, знаете все объ этой женщинѣ. Она осталась въ Бовикѣ, положительно живетъ въ школѣ, называетъ себя мистрисъ Пикокъ, между тѣмъ какъ человѣкъ, съ которымъ она жила, поѣхалъ съ ея деверемъ отыскивать ея мужа! Слыхали вы когда о такомъ сумбурѣ?

«И ректоръ Вортль ожидаетъ, что отцы и матери все будутъ отдавать дѣтей въ такую школу? Я очень ошибаюсь, если она не сдѣлается пуста до Рождества. Лордъ Карстерсъ уже уѣхалъ».

Это было очень недобросовѣстно, такъ какъ мистрисъ Стантилупъ въ Бёттеркопѣ очень сурово отзывалась о всѣхъ Карстерсахъ за ихъ открытую и гнусную дружбу къ ректору Вортлю.

«Мистеръ Момсонъ, хотя совершенно не способный понять смыслъ чего бы то ни было, рѣшился взять своего сына. Жена его по-крайней-мѣрѣ можетъ поблагодарить меня за это. Я слышала, что оба сына леди Анны Клифордъ будутъ взяты».

Она ни отъ кого не слыхала, а сама говорила объ этомъ въ Бёттеркопѣ.

"Надѣюсь, что милому мальчику мистеру Толботу не дозволятъ воротиться въ такое порочное мѣсто! Представьте себѣ, мужчина и женщина живутъ такимъ образомъ вмѣстѣ, и ректоръ оставилъ эту женщину, послѣ того какъ узналъ все! Право это такъ ужасно, что не знаешь даже какъ объ этомъ, говорить. Когда епископъ былъ въ Бёттеркопѣ, я почти принуждена была молчать.

"Я знаю очень хорошо, что мистрисъ Толботъ всегда готова принять вашъ совѣтъ. А что касается мистера Толбота, то мужчины не часто думаютъ о такихъ вещахъ. Но ему будетъ непріятно оставить своего сына въ школѣ одного. Я слышала навѣрно, что изъ школы возьмутъ всѣхъ. Возможно ли, что бы какая-нибудь мать позволила своему сыну остаться тамъ?

"Подумайте объ этомъ и употребите всѣ силы. Мнѣ не нужно говорить вамъ, что намъ ничего не должно быть дороже какъ высокая нравственность. — Искренно преданная вамъ

"Джуліана Стантилупъ".

Относительно судьбы этого письма, мы только скажемъ, что когда это письмо попало къ Толботу въ руки, о чемъ постаралась его жена, онъ отозвался о мистрисъ Стантилупъ въ такихъ выраженіяхъ, которыя крайне оскорбили его жену, хотя она привыкла слышать сильныя выраженія отъ него. Толботъ и ректоръ были вмѣстѣ въ школѣ, потомъ въ Оксфордѣ и были друзья.

Теперь я приведу письмо ректора къ Момсону въ отвѣтъ на то, въ которомъ Момсонъ сообщалъ о своемъ намѣреніи взять изъ школы Гёса.

"Любезный мистеръ Момсонъ, послѣ того что вы написали, я разумѣется не стану ожидать вашего сына послѣ вакацій. Передайте его мамашѣ съ моимъ поклономъ, что онъ долженъ взять съ собой домой всѣ свои вещи. Я всегда беру за треть впередъ, когда ученика возьмутъ вдругъ, не предупредивъ заранѣе, и безъ видимой причины. Но я этого не сдѣлаю теперь ни съ вами, ни съ другими родителями, которые захотятъ взять своего сына. Случилось одно обстоятельство, которое хотя не можетъ нисколько повредить моей школѣ, но все-таки не можетъ понравиться нѣкоторымъ родителямъ. Я не измѣню моего образа дѣйствій отъ того что считаю неразумнымъ и ложнымъ пониманіемъ съ ихъ стороны. Но они имѣютъ право имѣть свое мнѣніе и я не хочу штрафовать ихъ за убѣжденія ихъ совѣсти. — Преданный вамъ

"Джефри Вортль".

«Если вы встрѣтитесь съ какимъ-нибудь знакомымъ, у кого здѣсь сынъ, вы можете показать ему мое письмо».

Поступокъ Момсоновъ, конечно, ректора оскорбилъ, онъ зналъ, что мистрисъ Стантилупъ была въ Бёттеркопѣ и что епископъ также былъ тамъ, и могъ вывести заключеніе изъ этого, но ему было обидно думать, что такая твердая, хотя «глупая» женщина какъ мистрисъ Момсонъ могла послушаться убѣжденій такой женщины какъ мистрисъ Стантилупъ. Онъ получилъ еще другія письма по этому же поводу. Вотъ одно отъ леди Анны Клифордъ:

"Любезный мистеръ Вортль, — вы знаете какъ я увѣрена въ томъ, что моимъ мальчикамъ хорошо у васъ, и какъ я обязана вамъ и вашей женѣ за всю вашу доброту, но мнѣ говорятъ разныя разности объ одномъ изъ учителей вашей школы и его женѣ. Есть ли для меня поводъ къ опасенію? Вы видите какъ я полагаюсь на васъ, когда я дѣлаю вамъ вопросъ. — Искренно вамъ преданная

"Анна Клифордъ".

Леди Анна Клифордъ была милая, кроткая, ласковая, но не очень умная женщина. Въ письмѣ, написанномъ нѣсколько дней тому назадъ Мери Вортль, которая разъ гостила у нея, она упомянула, что была въ одномъ домѣ съ епископомъ и мистрисъ Ролландъ. Разумѣется, ректоръ зналъ, что вывести изъ этого.

Потомъ пришло письмо отъ Толбота:

"Любезный Вортль, — вы опять заварили себѣ кашу. Я никогда не видалъ человѣка, который былъ бы такъ способенъ навлекать на себя непріятности! Матушка Шиптонъ[8] написала такое письмо нашей старухѣ, объясняя, что душа нашего сына погибнетъ, если мы оставимъ его у васъ. Не вовлекайте меня ужъ въ очень большую бѣду; но можете быть увѣрены, что будь у меня столько же сыновей какъ у Пріама, я всѣхъ ихъ отдалъ бы вамъ. — Всегда вашъ

" Джонъ Толботъ".

Ректоръ отвѣтилъ на это письмо гораздо подробнѣе, чѣмъ Момсону, который не былъ его другомъ.

"Любезный Толботъ, — можете быть увѣрены, что я не повторю никому, что вы говорили мнѣ о Матушкѣ Шиптонъ. Я зналъ очень хорошо, что она дѣлаетъ и чего я могу ожидать отъ нея. Я удивляюсь, какъ такая женщина можетъ убѣждать кого-нибудь, — удивляюсь также, что какое бы то ни было человѣческое существо можетъ такъ продолжительно ненавидѣть, какъ ненавидитъ меня она. Она часто старалась сдѣлать мнѣ вредъ, но все-таки ей не удалось. По-крайней-мѣрѣ, она не унизитъ меня. Если бы даже моя школа должна быть закрыта завтра, чего я не нахожу вѣроятнымъ, у меня останется чѣмъ жить, — а этого ея несчастный супругъ, кажется, не можетъ сказать про себя.

"Дѣло вотъ въ чемъ. Болѣе чѣмъ годъ тому назадъ, я взялъ помощника, по имени Пикока, пастора, кончившаго курсъ въ оксфордскомъ университетѣ, бывшаго членомъ колледжа св. Троицы; — человѣка гораздо выше всего, что я имѣлъ право ожидать для моей школы. Онъ занималъ мѣсто профессора классическихъ языковъ въ одномъ университетѣ въ Соединенныхъ Штатахъ; — это было, конечно, опрометчиво; — и тамъ, женился на вдовѣ, что было еще опрометчивѣе. Жена его пріѣхала сюда вмѣстѣ съ нимъ и заняла мѣсто смотрительницы въ школѣ, съ отдѣльнымъ жалованьемъ и отлично подходила къ этому мѣсту. Потомъ оказалось, какъ, безъ сомнѣнія, вы слышали, что ея первый мужъ былъ живъ, когда они вѣнчались. Имъ, вѣроятно, надо было бы разстаться, но они не разстались. Вмѣсто того они пріѣхали сюда, и къ нимъ сюда пріѣхалъ братъ мужа, который, какъ я полагаю, теперь умеръ, хотя этого мы навѣрно не знаемъ.

"Что онъ долженъ былъ сказать мнѣ о своемъ положеніи, этого ни одинъ человѣкъ не имѣетъ права ожидать отъ другого. Судьба была очень жестока къ нему, и для любимой женщины онъ былъ обязанъ извлекать все лучшее изъ своего положенія. Я не могу сердиться на него, хотя не могу защищать его по строгимъ законамъ справедливости. Я посовѣтовалъ ему ѣхать въ Америку и узнать, дѣйствительно ли умеръ этотъ человѣкъ. Если такъ, пусть онъ вернется и обвѣнчается опять съ этой женщиной на глазахъ свѣта. Я самъ готовъ вѣнчать ихъ и потомъ пригласить его и ее въ мой домъ.

"А пока куда же было ей дѣваться? «Пусть она найметъ квартиру», сказалъ епископъ. Переѣхать въ квартиру въ Бротонъ? Вы знаете каково ей было бы между распѣвающими псалмы лавочницами, которыя каждый день твердили бы ей объ ея несчастіи! Я не хотѣлъ подвергать ее непріятности отыскивать себѣ домъ. Я сказалъ ему, когда убѣждалъ его уѣхать, что пока его нѣтъ, она останется въ тѣхъ комнатахъ, которыя они занимали. Разумѣется, я устроилъ такъ, что другая исполняетъ ту работу, которою она занималась въ школѣ. Я упоминаю это для объясненія, что она не имѣетъ ничего общаго съ школой. Конечно, мальчики живутъ въ одномъ домѣ съ нею. Неужели отъ этого пострадаетъ нравственность вашего сына? Повидимому, нравственность Огёстёса Момсона пострадаетъ. Вы вѣдь знаете отца? Желалъ бы я знать можетъ ли отъ чего-нибудь пострадать его нравственность?

"Теперь я разсказалъ вамъ все. Это не оттого, чтобы я сомнѣвался въ васъ; но такъ какъ вамъ уже разсказали такъ много, я думалъ, что вамъ лучше узнать всю исторію отъ самого меня. Какое вліяніе это можетъ имѣть на школу, я не знаю. Пока отъ меня берутъ только одного Момсона. Но, вѣроятно, возьмутъ и нѣкоторыхъ другихъ. Четыре новыхъ ученика должны были поступить, но я уже слышалъ отъ отца одного, что онъ уже передумалъ. Мнѣ кажется, онъ знакомъ съ Матушкой Шиптонъ. Если отъ меня отберутъ всѣхъ учениковъ, я тотчасъ дамъ вамъ знать, такъ какъ, можетъ быть, вы не захотите оставить тогда вашего сына.

"Это вамъ надо знать, что жена останется здѣсь до возвращенія мужа. Я не откажусь отъ моего намѣренія, что бы ни говорила и ни дѣлала Матушка Шиптонъ. — Всегда вашъ

"Джефри Вортль".

Глава XIII.
Сапогъ мистера Пуддикомба.

править

Нельзя было ожидать, чтобы объ этомъ не заговорили провинціальныя и даже столичныя газеты. Въ этой исторіи было слишкомъ много романическаго, слишкомъ интереснаго, для того, чтобы можно было имѣть подобную надежду. Прежняя жизнь этого человѣка и этой женщины, исчезновеніе мужа и его появленіе послѣ предполагаемой смерти, отъѣздъ четы изъ Сен-Луи, пріѣздъ Лефруа въ Бовикъ, составляли въ совокупности самый привлекательный предметъ. Но этого нельзя было разсказывать, не упоминая о школѣ ректора Вортля, о положеніи его какъ приходскаго пастора, а также и о томъ, что его враги считали самымъ ужаснымъ, что мистеру Пикоку одно время дозволялось читать проповѣдь въ приходской церкви. Бротонская Газета, листокъ вполнѣ преданный интересамъ епархіи, очень краснорѣчиво распространялся объ этомъ.

«Мы не желаемъ, говорила Бротонская Газета, дѣлать какія-либо замѣчанія о школѣ ректора Вортля. Мы это оставляемъ между нимъ и родителями мальчиковъ, воспитывающихся тамъ. Намъ очень хорошо извѣстно, что самъ ректоръ Вортль человѣкъ ученый, и что его школа имѣла заслуженный успѣхъ. Конечно, желательно, чтобы въ подобномъ заведеніи не служили тѣ, жизнь которыхъ открыто безнравственна; но какъ мы уже сказали прежде, мы не имѣемъ намѣренія настаивать на этомъ. Если родители считаютъ себя обиженными, они могутъ взять назадъ своихъ сыновей. Но когда мы соображаемъ какая великая власть отдана въ руки приходскаго пастора, что онъ имѣетъ право располагать своею кафедрой, что можетъ поставить туда, кого захочетъ, проповѣдывать слово Божіе своимъ прихожанамъ, даже въ нѣкоторой степени вопреки желанію своего епископа, мы считаемъ своей обязанностью обратить вниманіе на обстоятельство такого рода».

Тутъ вся исторія разсказывалась очень подробно, для того, чтобы «мы» Бротонской Газеты имѣли удобный случай сдѣлать передовую статью не только длиннѣе, но и интереснѣе обыкновеннаго.

«Мы должны сказать», продолжала газета, кончивъ разсказъ: «что этому человѣку не слѣдовало позволять говорить проповѣдь съ бовикской кафедры. Конечно, онъ священнослужитель англиканской церкви, и ректоръ Вортль имѣлъ право просить его помощи; но приходскій пасторъ отвѣчаетъ за тѣхъ, кому онъ поручаетъ исполнять обязанности въ своей церкви, и эта отвѣтственность теперь лежитъ на ректорѣ Вортлѣ».

Въ этомъ многое очень разсердило ректора, — такъ разсердило, что онъ не могъ воздержаться. Разсказывалось такъ, какъ будто онъ поручилъ Пикоку исполнять обязанность въ своей церкви послѣ того, какъ зналъ его исторію.

— Почему я могу знать, сказалъ онъ своей женѣ: — можетъ быть у всякаго кьюрета, поступающаго ко мнѣ, есть три живыя жены. Это было бы невѣроятно, сказалъ мистрисъ Вортль.

— И все это невѣроятно; точно также невѣроятно. Не чувствуемъ ли мы всѣ состраданіе къ бѣдной женщинѣ, которая имѣла непріятности такія невѣроятныя? Что же можетъ быть невѣроятнѣе того, что ко мнѣ поступилъ пасторъ, съ которымъ случились такія невѣроятныя вещи?

Въ отвѣтъ на это мистрисъ Вортль могла только качать головой, совсѣмъ не понимая смысла доводовъ своего мужа.

Но то, что говорили объ его школѣ, оскорбляло его болѣе чѣмъ говорили объ его церкви. Относительно своей церкви онъ былъ неприступенъ, даже епископъ не могъ затронуть его, — даже онъ не могъ ему досадить. Но этотъ «копеечный писака», какъ ректоръ съ негодованіемъ назвалъ его, затронулъ самую чувствительную его струну. Объявивъ, что не имѣетъ намѣренія вмѣшиваться въ его школу, онъ дошелъ до того, что упомянулъ о безнравственной женщинѣ, имѣвшей гамъ занятія, приглашалъ всѣхъ родителей взять своихъ сыновей.

— Онъ не понимаетъ, въ чемъ состоитъ нравственность и безнравственность, сказалъ ректоръ, опять защищая себя предъ своей женой. — Насколько мнѣ извѣстно, было бы трудно найти человѣка болѣе высокой нравственности, чѣмъ мистеръ Пикокъ, или женщину, чѣмъ его жена.

— Мнѣ кажется, имъ надо было разстаться, когда они это узнали, сказала мистрисъ Вортль.

— Нѣтъ, нѣтъ, закричалъ онъ: — я утверждаю, что они поступили хорошо. Онъ имѣлъ право не оставлять ее, а она была обязана повиноваться ему. Такой человѣкъ — онъ въ гнѣвѣ скомкалъ газету въ рукахъ, какъ будто хотѣлъ скомкать и самого редактора — такой человѣкъ ничего не понимаетъ въ нравственности, чести, нѣжности. То, что онъ сдѣлалъ, я сдѣлалъ бы самъ, и я не отступлюсь отъ него, не смотря ни на епископа, ни на газеты, не смотря на злобу всѣхъ моихъ враговъ.

Онъ всталъ и началъ ходить по комнатѣ въ такомъ бѣшенствѣ, что жена не смѣла заговорить съ нимъ. Долженъ онъ или нѣтъ отвѣчать этой газетѣ? Этотъ вопросъ приводилъ его въ большое недоумѣніе первые два дня. Онъ зналъ бы что посовѣтовать другому въ подобномъ случаѣ. Онъ сказалъ бы:

— Никогда не обращайте вниманія на то, что напишутъ о васъ въ газетахъ.

Такой совѣтъ человѣкъ всегда даетъ своему другу. Но когда такое обстоятельство случится съ нимъ самимъ, ему кажется почти невозможно исполнить это.

— Къ чему? Кто интересуется тѣмъ, что говоритъ Бротонская Газета? Оставьте безъ вниманія и это забудется чрезъ три дня. Если вы сами расшевелите грязь, она прилипнетъ къ вамъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Этого именно они и желаютъ. Сами они что же могутъ еще написать? это такъ и заглохнетъ; но если вы напишите возраженіе, какой-нибудь даровой сотрудникъ напишетъ что-нибудь гораздо пріятнѣе для читателя, чѣмъ то, что обыкновенно пишется тамъ. Очень непріятно терзаться какъ крысѣ отъ собаки; но зачѣмъ вамъ самимъ лѣзть въ конуру?

Это ректоръ говорилъ не разъ своимъ клерикальнымъ пріятелямъ, которые пылали негодованіемъ на то, что было написано о нихъ. Но теперь онъ пылалъ негодованіемъ самъ, и никакъ не могъ удержаться, чтобы не взять въ руки пера.

Въ этихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ онъ отправился въ мистеру Пуддикомбу, не за совѣтомъ, какъ онъ говорилъ себѣ, но чтобы послушать, что мистеръ Пуддикомбъ скажетъ объ этомъ. Онъ не любилъ Пуддикомба, но вѣрилъ ему — а этого онъ не могъ сказать объ епископѣ. Пуддикомбъ скажетъ ему прямо, что думаетъ. Весьма вѣроятно, что Пуддикомбъ будетъ непріятенъ, но искрененъ и дружелюбенъ. Поэтому онъ отправился къ Пуддикомбу.

— Мнѣ кажется почти необходимо, сказалъ онъ: — отвѣчать на это въ видахъ истины.

— Вы не отвѣтственны за истину Бротонской Газеты, сказалъ Пуддикомбъ.

— Но я не долженъ допускать, чтобы распространяли ложные слухи о томъ, что дѣлается въ моей церкви.

— Вы не можете опровергнуть ничего изъ того, что говоритъ газета.

— Тутъ подразумѣвается, сказалъ ректоръ: — что я позволилъ мистеру Пикоку говорить проповѣдь въ моей церкви, послѣ того, какъ узналъ, что бракъ его незаконный.

— Этого не сказано, сказалъ Пуддикомбъ, внимательно прочтя опять статью. — Она написана наскоро, какъ обыкновенно пишутся такія с.татьи, но тутъ не сказано того, о чемъ говорите вы. Если вы будете отвѣчать, то можете сдѣлать это только подробно объяснивъ всѣ обстоятельства. Стоитъ ли, защищаясь противъ Бротонской Газеты, разсказывать публично всю исторію жизни мистера Пикока?

— Вы оставили бы это безъ вниманія?

— Непремѣнно.

— И такимъ образомъ признали бы справедливость всего сказаннаго газетою.

— Я не вижу, чтобы газета говорила неправду, сказалъ Пуддикомбъ, не смотря на ректора, но очевидно рѣшившись сказать, что думаетъ, какъ бы это ни было непріятно. — Дѣло состоитъ въ томъ, что съ вами случилось несчастіе.

— Я совсѣмъ этого не признаю, сказалъ Вортль.

— Но всѣ ваши друзья будутъ это думать, какъ бы эта исторія ни была разсказана. Это несчастіе, что особа, которой вы дали мѣсто въ вашей школѣ, оказалась не женою вашего учителя. Когда я гуляю по полямъ и завязну сапогомъ въ грязи, я всегда стараюсь оставаться къ этому равнодушенъ въ глазахъ тѣхъ, которые встрѣчаются со мною, а не дѣлаю напрасныхъ усилій освободиться отъ грязи. Когда грязь вытираютъ и счищаютъ, она болѣе бросается въ глаза, чѣмъ простая грязь.

— Я не признаю, чтобы на мнѣ была какая-нибудь грязь, сказалъ ректоръ.

— И я тоже скажу о себѣ въ томъ случаѣ, который описываю. Я не признаю, чтобы я былъ загрязненъ; но пусть тѣ, которые меня видятъ, составляютъ сами свое мнѣніе. Если кто-нибудь спроситъ меня о моемъ сапогѣ, я скажу ему, что это не значитъ ничего. Совѣтую вамъ сдѣлать тоже самое. Вы только сдѣлаете пятно отъ грязи очевиднѣе, если напишите въ Бротонскую Газету.

— И вы нечего не сказали бы родителямъ учениковъ? спросилъ ректоръ.

— Тутъ можетъ быть я судить не могу, потому что я никогда не содержалъ школы; но не думаю, чтобы вамъ надо было это сдѣлать. Если какой-нибудь отецъ напишетъ вамъ, тогда скажите ему правду.

Если бы дѣло зашло не далѣе этого, ректоръ можетъ быть оставилъ бы домъ Пуддикомба съ благодарностью за доброту, оказанную ему; но онъ пошелъ далѣе и старался добиться отъ своего друга сознанія въ несправедливости епископа, Стантилуповъ, газета и вообще его враговъ въ епархіи. Но это ему не удалось.

— Я думаю, мистеръ Вортль, что вы не могли ожидать ничего другого.

— Я долженъ былъ ожидать, что люди будутъ лгать?

— Я не нахожу тутъ лжи. Я не слыхалъ и не видалъ никакой лжи. Я не нахожу, чтобы епископъ лгалъ.

— Я говорю не объ епископѣ; хотя я нахожу, что онъ выказалъ большое отсутствіе сочувствія къ пастору его епархіи.

— Онъ вѣроятно думалъ, что вы поступили нехорошо, какъ же вы могли ожидать его сочувствія къ вашему нехорошему поступку?

— Что же я сдѣлалъ нехорошаго?

— Вы поддерживали безнравственность и обманъ въ вашемъ собратѣ.

— Я это отрицаю, сказалъ ректоръ, запальчиво вставая съ своего мѣста.

— Стало быть я не понимаю въ чемъ дѣло, ректоръ Вортль. Вотъ все, что я могу сказать.

— По моему мнѣнію, мистеръ Пуддикомбъ, я никогда въ жизни не встрѣчалъ человѣка лучше мистера Пикока.

— Я не могу дѣлать сравненій. Можетъ быть лучшій человѣкъ, котораго я встрѣчалъ въ жизни, все-таки поступалъ нехорошо въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ. Такъ какъ я принужденъ высказать мое мнѣніе, то долженъ сказать, что этотъ человѣкъ и эта женщина сдѣлали большой проступокъ. Вы не только извинили этотъ поступокъ, но показали и словами, и дѣйствіями, что сочувствуете и проступку, и виновникамъ его. Вы не имѣете права ожидать, чтобы епископъ сочувствовалъ вамъ въ этомъ; и въ такой странѣ, какъ наша, голоса многихъ должны были громко возстать противъ васъ.

— И вашъ громче другихъ, съ гнѣвомъ сказалъ ректоръ.

— Это жестоко и несправедливо, возразилъ Пуддикомбъ. — То, что я сказалъ, я сказалъ только вамъ, а не другимъ; и сказалъ это въ отвѣтъ на ваши же вопросы.

Ректоръ извинился, но когда онъ уѣхалъ, сердце его было ожесточено противъ Пуддикомба.

Ему было почти стыдно, когда онъ возвращался въ Бовикъ, — во-первыхъ, потому что онъ рѣшился просить совѣта, а потомъ, потому что спросивъ его, получилъ выговоръ. Да еще послѣ такого совѣта и такого выговора онъ былъ принужденъ извиниться! Сверхъ того, ему дали понять, что ему лучше не печатать ничего. Хотя Бротонская Газета будетъ постоянно дѣлать на него нападки, онъ долженъ молчать. Сравненіе съ грязнымъ сапогомъ Пуддикомба убѣдило его. Онъ могъ видѣть жалкій видъ сапога, выскобленнаго отъ грязи, и оцѣнить, на сколько лучше не тронутая грязь. Въ Пуддикомбѣ было болѣе достоинствъ, чѣмъ онъ прежде сознавалъ. Въ немъ были настойчивость, мужество, добросовѣстность, но мягкости сердца не было. Если бы была хоть капля нѣжности, онъ не могъ бы не выразить сожалѣнія, что мистрисъ Пикокъ подвергнулась такимъ незаслуженнымъ горестямъ.

Его же сердце таяло отъ состраданія, когда онъ думалъ, возвращаясь домой, о жестокости, которой она подвергнулась. Она одиноко ждетъ, ждетъ, ждетъ, пока пройдутъ печальные дни. А если не будетъ пріятныхъ извѣстій, — если Пикокъ вернется и скажетъ, что ея мужъ живъ и здоровъ, что должна дѣлать она? Какъ обойдется съ нею тогда свѣтъ?

«Будь это я, сказалъ себѣ ректоръ: — я перевезъ бы ее въ какой-нибудь другой домъ и считалъ бы ее своей женой, не смотря на всѣхъ Пуддикомбовъ и епископовъ на свѣтѣ».

Хотя ректоръ былъ и самонадѣянъ и немножко запальчивъ, онъ имѣлъ вполнѣ мягкое сердце. Надо надѣяться, что читатель уже это узналъ, — это былъ человѣкъ съ добрымъ, нѣжнымъ, любящимъ характеромъ. Можетъ быть несправедливо было бы поднять вопросъ, сдѣлалъ ли бы онъ столько, захотѣлъ ли бы онъ приносить жертвы для женщины безобразной. Если бы у мистера Стантилупа, напримѣръ, вдругъ оказалась первая жена, нашелъ ли бы ректоръ убѣжище для второй мистрисъ Стантилупъ? Мистрисъ Вортль, хорошо знавшая своего мужа, была увѣрена, что онъ не сдѣлалъ бы этого. Мистрисъ Пикокъ была прелестная женщина, а ректоръ очень любилъ красоту. Сказать, что мистрисъ Вортль ревновала, было бы несправедливо. Она любила, чтобы ея мужъ разговаривалъ съ хорошенькой женщиной, потому что тогда онъ навѣрно будетъ въ духѣ и выставитъ себя съ лучшей стороны. Она любила, чтобы мужъ ея блисталъ. Но она почти жалѣла, зачѣмъ мистрисъ Пикокъ не безобразна, потому что тогда школа не подверглась бы никакой опасности.

— Я иду къ ней, сказалъ ректоръ, какъ только пріѣхалъ домой: — спросить, не нужно ли ей чего-нибудь.

— Не думаю, чтобы ей было нужно что-нибудь, сказала мистрисъ Вортль.

— Будто бы? Она должна быть очень странная женщина, если можетъ оставаться цѣлый день одна и не желать видѣть человѣческое существо.

— Я была у нея вчера.

— Поэтому я пойду сегодня, сказалъ ректоръ, выходя изъ комнаты съ шляпой на головѣ.,

Когда онъ вошелъ въ гостиную, онъ засталъ мистрисъ Пикокъ съ газетою въ рукахъ. Онъ увидалъ съ перваго взгляда, что это Бротонская Газета и что мистрисъ Пикокъ читала ту самую статью, о которой онъ разсуждалъ съ мистеромъ Пуддикомбомъ.

— Мистеръ Вортль, сказала она: — если вы позволите, я уѣду отсюда.

— Я не позволю. Зачѣмъ вамъ уѣзжать?

— Обо мнѣ пишутъ въ газетахъ.

— Этого надо было ожидать.

— Но про васъ также писали.

— И этого надо было ожидать. Неужели вы думаете, что мнѣ могутъ повредить?

Это было пустое хвастовство, но въ подобномъ разговорѣ онъ обязанъ былъ почти хвастаться.

— Но я могу вамъ повредить.

— Вы! О, нѣтъ, нисколько.

— Могу. Пишутъ, что мальчиковъ возьмутъ изъ школы.

— Мальчиковъ берутъ и отдаютъ; это постоянно, шутя сказалъ ректоръ.

— Какъ вамъ угодно, а я вижу, что мнѣ не слѣдуетъ быть здѣсь, сказала мистрисъ Пикокъ.

— Гдѣ же вамъ быть? продолжалъ ректоръ шутить.

— Да, гдѣ! Мнѣ некуда дѣться; но все-таки мнѣ надо туда, гдѣ я могу менѣе повредить невиннымъ людямъ — тѣмъ людямъ, которыхъ бури не согнали съ обыкновеннаго жизненнаго пути. Для этого мѣста я не гожусь.

— Найдете ли вы какое-нибудь мѣсто, гдѣ васъ примутъ съ удовольствіемъ?

— Не думаю.

— Такъ предоставьте все мнѣ. Вы читали эту гнусную статью, для меня она никакого дѣйствія не можетъ имѣть. Послушайте, мистрисъ Пикокъ — тутъ онъ всталъ и держалъ ея руку, какъ будто уходилъ, но оставался нѣсколько минутъ, все говоря съ нею и все держа ея руку: — между вашимъ мужемъ и мною было рѣшено, когда онъ уѣзжалъ, что вы останетесь здѣсь на моемъ попеченіи до его возвращенія. Я обязался дать вамъ пріютъ. Мнѣ кажется, что вы обязаны повиноваться ему, а это вы можете сдѣлать только оставшись здѣсь.

— Конечно, я желаю повиноваться ему.

— Вы должны, особенно вслѣдствіе такихъ необыкновенныхъ обстоятельствъ. Не безпокойтесь насчетъ школы, но поступайте, какъ я вамъ говорю. Не можетъ быть сомнѣнія въ томъ, что вы должны это сдѣлать. Прощайте. Завтра приду я или моя жена.

Только теперь онъ выпустилъ ея руку.

На слѣдующій день пришла мистрисъ Вортль, хотя эти посѣщенія были для нея нестерпимы. Но все-таки лучше, чтобы она приходила непремѣнно съ ректоромъ, нежели чтобы онъ ходилъ каждый день. Ректоръ увѣрялъ, что изъ состраданія кто-нибудь изъ нихъ долженъ каждый день навѣщать бѣдную женщину. Онъ желалъ, чтобы онъ и жена его чередовались, но если жена его пропуститъ одинъ день, тогда онъ долженъ итти вмѣсто нея. Что же скажетъ бовикскій свѣтъ, если ректоръ будетъ навѣщать женщину молодую и прелестную каждый день, если его жена совсѣмъ не будетъ у нея бывать? Поэтому они поочередно ходили къ ней, только ректоръ иногда приходилъ вмѣстѣ съ женой. Ректоръ разъ предложилъ женѣ покатать бѣдную женщину въ ея экипажѣ. Но противъ этого возмутилась даже мистрисъ Вортль.

— Въ такихъ обстоятельствахъ, въ какихъ находится она, ей не слѣдуетъ разъѣзжать, сказала мистрисъ Вортль.

Ректоръ покорился этому, но находилъ, что бовикскій свѣтъ очень жестокъ.

Хотя мистрисъ Вортль не жаловалась, но находила, что съ нею поступаютъ очень жестоко. Было предположено ѣхать въ Бретань этимъ лѣтомъ, но дѣла мистрисъ Пикокъ не позволяли ректору отлучиться.

— Ты можешь ѣхать съ Мери, и Генри поѣдетъ съ вами.

Генри былъ холостой братъ мистрисъ Вортль, который всегда былъ къ услугамъ ректора и своей сестры. Но, конечно, она не уѣдетъ изъ Англіи и не оставитъ своего дома, если останется ея мужъ, пока мистрисъ Пикокъ живетъ въ школѣ. Она не ревновала; это было бы нелѣпо, но она знала очень хорошо, что скажетъ мистрисъ Стантилупъ.

Глава XIV.
«Общія дѣла.»

править

Но возникли непріятности болѣе тѣхъ, которыя нанесла Бротонская Газета. Въ одной лондонской еженедѣльной газетѣ подъ названіемъ Общія Дѣла, появилась статья, которая чуть не свела ректора съ ума. Это было въ послѣднюю суботу вакацій. Вакаціи начинались въ половинѣ іюля и продолжались до конца августа. Въ эти недѣли въ Бовикѣ не все шло хорошо. Родители четырехъ новыхъ ожидаемыхъ учениковъ передумали. Одинъ отецъ нашелъ, что средства его не позволяютъ, другой объявилъ, что мать нельзя уговорить разстаться съ ея любимцемъ такъ скоро, какъ онъ ожидалъ. Третій нашелъ, что предпочелъ домашняго учителя, а четвертый смѣло сказалъ, что не желаетъ отдавать своего сына, оттого, что о мистерѣ и мистрисъ Пикокъ поднялся такой шумъ. Если бы послѣднее заявленіе явилось одно, ректоръ, вѣроятно, разсердился бы; но такъ какъ оно послѣдовало за другими, то онъ предпочелъ четвертое первымъ тремъ.

— Жалкіе трусы, сказалъ онъ себѣ, спрятавъ письма.

Но самый большой ударъ нанесла ему бѣдная леди Анна Клифордъ. Она написала ему жалостное письмо, въ которомъ умоляла его позволить ей взять назадъ сыновей.

"Любезный мистеръ Вортль, писала она: — такъ какъ многіе говорятъ столько ужасовъ объ этомъ ужасномъ дѣлѣ, то я не смѣю опять послать въ Бовикъ моихъ милыхъ мальчиковъ. Маркиза такъ много говорила объ этомъ, что я не смѣю итти противъ нея. Вы знаете мои чувства къ вамъ и мистрисъ Вортль. Но я не властна располагать собой. Мнѣ всѣ говорятъ, что я прежде всего должна думать о благосостояніи моихъ милыхъ мальчиковъ; и, разумѣется, это правда. Я надѣюсь, что вы не очень на меня разсердитесь и напишите, что вы прощаете меня. Искренно вамъ преданная

"Анна Клифордъ"

Въ отвѣтъ на это ректоръ написалъ:

"Любезная леди Анна, разумѣется, ваша обязанность поступать такъ какъ вы находите лучшимъ для вашихъ сыновей, и, конечно, вамъ надо слѣдовать совѣтамъ вашихъ родственниковъ. Преданный вамъ

"Джефри Вортль".

Онъ не могъ заставить себя написать болѣе дружескимъ тономъ, или сказать, что прощаетъ ей. Онъ ей не сочувствовалъ. Онъ сочувствовалъ въ настоящую минуту только мистрисъ Пикокъ. Но леди Анна Клифордъ была не красавица какъ мистрисъ Пикокъ.

Это былъ большой ударъ. Еще двухъ мальчиковъ взяли, что составляло всего пять, и все это по милости злого языка этой негодной старухи, Матушки Шиптонъ. Ожидали еще четверыхъ на мѣсто тѣхъ, которые, кончивъ курсъ въ школѣ ректора Вортля, поступали въ высшее учебное заведеніе. Вакансіи эти всегда заранѣе были заняты домогавшимися родителями. А теперь эти вакансіи остались не заняты. Въ школѣ будетъ девять пустыхъ постелей послѣ вакацій, и ректоръ очень хорошо понималъ, что эти девять опроставшихся постелей, скоро заставятъ опростаться и другія. Успѣхъ возбуждаетъ успѣхъ, а упадокъ возбуждаетъ упадокъ. Онъ зналъ, что постепеннаго упадка онъ не можетъ вынести, онъ долженъ закрыть школу — отказаться отъ своихъ занятій — и совсѣмъ оставить дѣятельность. Онъ чувствовалъ, что если дойдетъ до этого, то долженъ повернуться къ стѣнѣ и умереть. Неужели — неужели дойдетъ до того, что мистрисъ Стантилупъ побѣдитъ его въ борьбѣ, возникшей между ними?

А между тѣмъ онъ не могъ бросить мистрисъ Пикокъ. Несмотря на обстоятельства, въ которыхъ находился, онъ не могъ бросить ее. Онъ обѣщалъ не только ей, но и ея отсутствующему мужу, что до его возвращенія она будетъ жить въ зданіи школы. Отступить отъ своего слова значило бы выказать трусость, которая была совершенно чужда его характеру. Онъ не могъ рѣшиться отступить отъ борьбы, даже если бы могъ такимъ образомъ спасти себя отъ окончательнаго пораженія, которое казалось неизбѣжно. Онъ думалъ только о томъ, какъ бы сызнова напасть на врага, а не о томъ, чтобы бѣжать отъ тѣхъ нападеній, которыя дѣлались на него. Какъ собака, которую другая собака схватила за ухо, вовсе не думаетъ о своей ранѣ, а только о томъ, какъ бы схватить за губу своего врага, такъ думалъ и ректоръ о мистрисъ Стантилупъ. Когда двухъ маленькихъ Клифордовъ взяли, ректору доставляло удовольствіе замѣчать, что мистеръ Стантилупъ не всегда могъ уплачивать по счету своего мясника.

Потомъ въ концѣ вакацій какой-то добродушный пріятель прислалъ ректору номеръ газеты Общія Дѣла. Всякому человѣку слѣдовало бы бросать въ корзинку съ ненужными бумагами не только не прочтя, по и не распечатавъ, всѣ газеты, присылаемыя къ нему, на которыя не подписался онъ самъ. Присылающій или самъ написалъ что-нибудь такое, или желаетъ что-нибудь прочесть, или желаетъ уязвить васъ какой-нибудь злой критикой, написанной противъ васъ. Общія Дѣла была газета не получаемая въ Бовикскомъ пасторатѣ; и ректоръ, хотя безъ сомнѣнія былъ знакомъ съ ея заглавіемъ, никогда не заглядывалъ въ ея столбцы. Эта газета задалась цѣлью забавлять своихъ читателей, какъ это показывало ея названіе, частными дѣлами ихъ ближнихъ. Она смѣло исполняла свое дѣло, извиняя себя тѣмъ, что Джонсъ любитъ слушать разсказы о Смитѣ, а Смитъ о Джонсѣ. Такъ какъ обѣимъ сторонамъ доставалось ровно, то кто же могъ быть противъ этого? Газета эта была въ сущности добродушна, и вѣроятно доставляла равное удовольствіе безчисленнымъ Джонсамъ и Смитамъ. Если вы не можете читать и понимать рѣчи Джонса въ Парламентѣ, вы можете, по-крайней-мѣрѣ, интересоваться тѣмъ, что онъ всегда сочинялъ свои рѣчи, сидя въ своей комнатѣ съ перстнемъ на пальцѣ и съ цвѣткомъ въ петлицѣ. Можетъ быть также пріятно знать, что поэтъ Вокеръ всегда съѣдалъ баранью котлетку и выпивалъ двѣ рюмки хереса въ половинѣ второго. Общія Дѣла разсказывали такія вещи всѣмъ, кому подобныя извѣстія были пріятны. Но говоря объ общихъ дѣлахъ такимъ образомъ, какъ бы ни былъ писатель добродушенъ, какъ бы не старался не задѣть никого, все-таки это опасно. Не всегда можно знать, задѣнешь кого или нѣтъ. Потомъ иногда является искушеніе не къ колкости, а къ шутливости, и писатель иногда позволяетъ себѣ быть нескромнымъ. Личности ведутъ къ сатирѣ, даже когда сатирикъ поступаетъ очень невинно. Можетъ быть бѣдный поэтъ никогда въ жизни не выпивалъ ни одной рюмки хереса предъ обѣдомъ, и что двѣ рюмки, приписываемыя ему среди дня, покажутся обвиненіемъ въ пьянствѣ. Но писавшій статью можетъ быть находитъ двѣ рюмки вина среди дня очень умѣреннымъ подкрѣпленіемъ. Одному человѣку можетъ показаться очень лестно, если намекнутъ, что онъ влюбляется въ каждую хорошенькую женщину, между тѣмъ какъ другой сочтетъ это гнусной клеветой.

Общія Дѣла сдѣлали подобную ошибку въ той шутливой статьѣ, которая была написана для увеселенія ихъ читателей, по поводу мистера Вортдя и мистрисъ Пикокъ. Гротонская Газета ограничилась клерикальными и высоко-нравственными взглядами, и не упомянула о томъ, что мистрисъ Пикокъ была очень хороша собой. Двѣ другія мѣстныя газеты поступили не такъ скромно и въ двусмысленныхъ и робкихъ выраженіяхъ намекнули на личный восторгъ ректора къ этой дамѣ. Слухи, возбужденные этими статьями, дошли до одного изъ самыхъ юмористическихъ сотрудниковъ газеты Общія Дѣла и онъ настрочилъ забавную статью, въ которой вовсе не намѣревался выказать злословіе, а только позабавить читателей. Онъ вѣроятно не понялъ трагическаго положенія этой женщины и святости положенія этого мужчины. Было что-то смѣшное въ томъ, что ректоръ отправилъ одного мужа въ Америку отыскивать другого мужа, а самъ утѣшалъ жену въ Англіи.

"Надо сознаться, говорилъ писатель: — что ректору досталась лучшая доля. Между тѣмъ какъ тѣ двое будутъ драться на кулачкахъ — чего нельзя не ожидать — ректоръ, по-крайней-мѣрѣ, въ безопасности будетъ наслаждаться улыбками красавицы, подъ своими собственными смоковницами въ Бовикѣ. Послѣ жаркаго утра съ τύπτω въ школѣ, будетъ «amo» въ вечерней прохладѣ[9].

И это прислалъ ректору какой-то добродушный пріятель!

Шутливый писатель достигъ популярности вѣроятно побольше той, которой ожидалъ. Статья его дошла до мистрисъ Стантилупъ, до ректора Вортля, и даже была прочтена у епископа. На нее сослалась даже Бротонская Газета не съ одобреніемъ, но высокимъ строго нравственнымъ тономъ.

«Посмотрите до чего довело всю епархію поведеніе ректора Вортля!»

Вотъ какъ отнеслась Бротонская Газета къ статьѣ въ газетѣ Общія Дѣла.

— Чего другого могъ онъ ожидать? сказала мистрисъ Стантилупъ мистрисъ Ролландъ, нарочно пріѣхавъ въ Бротонъ, для того чтобы поговорить объ этомъ въ епископскомъ дворцѣ.

Тутъ она объяснила все мистрисъ Ролландъ, сама изучивъ эту статью такъ внимательно, что могла оцѣнить всю ядовитость заключавшуюся въ ней.

— Онъ проводитъ все утро въ школѣ, и самъ сѣчетъ учениковъ, потому что отослалъ Пикока, а по вечерамъ забавляется любовью съ женою мистера Пикока, какъ онъ называетъ ее. Разумѣется это будутъ говорить — и скажутъ еще многое гораздо хуже.

Ректоръ Вортль, прочитавъ нѣсколько разъ эту статью, чуть не сошелъ съ ума, отъ того что онъ называлъ безсердечной злостью свѣта, но умственное состояніе его сдѣлалось еще хуже, когда онъ получилъ дружеское, но торжественное письмо отъ епископа, предостерегавшее его отъ опасности. Дружеское письмо отъ епископа самое непріятное посланіе, какое только можетъ получить приходскій пасторъ. Дружелюбіе какъ-то въ письмахъ не естественно. Епископъ пишетъ дружелюбно только въ такомъ случаѣ, когда хочетъ сдѣлать строгій выговоръ. Когда онъ называетъ пастора, «своимъ возлюбленнымъ братомъ во Христѣ», онъ непремѣнно покажетъ этому человѣку, что онъ недостоинъ этого названія. Таково было и письмо, теперь полученное въ Бовикѣ, въ которомъ епископъ выразилъ свое мнѣніе, что ректору Вортлю не слѣдуетъ бывать у мистрисъ Пикокъ, пока она не будетъ жить вмѣстѣ съ своимъ законнымъ мужемъ, кто бы ни былъ этотъ законный мужъ. Конечно сначала епископъ не упоминалъ о газетѣ Общія Дѣла, но говорилъ, что «столичная печать» подняла этотъ вопросъ, и что въ епархіи произойдетъ скандалъ, если будетъ подаваться поводъ.

«Недостаточно быть невиннымъ», писалъ епископъ; «но люди должны знать, что мы невинны».

Началась рѣзкая и быстрая переписка между епископомъ и ректоромъ, продолжавшаяся дней пять. Ректоръ, ничего не упоминая о письмѣ епископа, спрашивалъ только о какой столичной газетѣ епископъ говорилъ, такъ какъ если какая-нибудь газета распространяла скандалезное обвиненіе о немъ, ректорѣ, по поводу мистрисъ Пикокъ, то ректоръ обязанъ преслѣдовать эту газету за клевету. Въ отвѣтъ на это, епископъ, въ запискѣ гораздо короче и совсѣмъ не такой дружелюбной какъ его первое письмо, сказалъ, что онъ не желаетъ называть никакой столичной газеты. Но ректоръ разумѣется не удовольствовался такимъ отвѣтомъ. Онъ написалъ теперь очень торжественно, если не дружелюбно.

«Его сіятельство писалъ о „скандалѣ“ въ епархіи. Эти слова заключали въ себѣ очень важное обвиненіе. Онъ не говоритъ, чтобы это обвиненіе сдѣлалъ самъ епископъ; но по-крайней-мѣрѣ, одна изъ лондонскихъ газетъ сдѣлала это обвиненіе; иначе епископъ не упомянулъ бы о немъ. Слѣдовательно онъ, ректоръ Вортль, считаетъ себя вправѣ спросить епископа какъ называется эта газета и отъ котораго числа появилась статья».

Въ отвѣтъ на это былъ присланъ не письменный отвѣтъ, а номеръ газеты Общія Дѣла, который ректоръ уже видѣлъ. Онъ конечно зналъ и прежде, что епископъ упоминаетъ о забавномъ параграфѣ на счетъ «τύπτω» и «amo», но въ томъ важномъ шагѣ, который онъ теперь рѣшился сдѣлать, надо было достать положительное доказательство отъ самого епископа. Епископъ адресовалъ гнусную газету не своей собственной рукой, но если бы его спросили, онъ не сталъ бы опровергать, что она послана изъ его дома и по его приказанію. Получивъ ее, ректоръ тотчасъ написалъ слѣдующее:

"Сіятельнѣйшій и любезный лордъ, всякое слово отъ вашего сіятельства для меня очень важно, какъ это и слѣдуетъ относительно всѣхъ словъ, съ которыми епископъ обращается къ своему духовенству; и эти слова становятся особенно важны, когда въ нихъ заключается выговоръ заслуженный или нѣтъ. На непристойное и пошлое нападеніе, сдѣланное на меня въ газетѣ, которую ваше сіятельство прислали ко мнѣ, я не обратилъ бы никакого серіознаго вниманія, если бы ваше сіятельство не написали мнѣ по этому поводу вашего письма отъ 12 числа. Вниманіе, обращенное вашимъ сіятельствомъ на это обвиненіе придало ему такую важность, что я считаю себя обязаннымъ защитить себя публично.

"Если я подалъ поводъ къ скандалу въ епархіи, я откажусь и отъ моего прихода, и отъ моей школы. Но прежде я постараюсь доказать, что я не сдѣлалъ этого. Этого я могу достигнуть только огласивъ въ судѣ всѣ обстоятельства о моихъ отношеніяхъ къ мистеру и мистрисъ Пикокъ. Относительно меня это будетъ очень тягостно, хотя необходимо. Относительно же ихъ, я думаю, что чѣмъ болѣе истина сдѣлается извѣстной, тѣмъ обширнѣе распространился сочувствіе къ ихъ положенію.

«Такъ какъ газета, присланная во мнѣ, безъ сомнѣнія по приказанію вашего сіятельства, не сопровождалась никакимъ письмомъ, то можетъ быть окажется необходимымъ вызвать въ судъ ваше сіятельство для доказательства, что газета, о которой ваше сіятельство упоминали именно та, противъ которой я подамъ жалобу въ судъ. Разумѣется я долженъ показать, что клевета эта считалась на столько важною, что навлекла на меня выговоръ такого рода, который не позволяетъ мнѣ оставаться въ епархіи, если не будетъ доказано, что онъ не заслуженъ».

Большое смятеніе возбудило въ епископскомъ дворцѣ это письмо. Какой упрямый, жестокосердый, не клерикальный человѣкъ! рѣшился сдѣлать изъ мухи слона! Епископъ чувствовалъ себя обязаннымъ предостеречь пастора, что по своему званію онъ не можетъ поступать такъ какъ другіе. Конечно, епископа сбили съ толку дамы — особенно леди Маргарета Момсонъ — онѣ твердили ему объ ужасныхъ поступкахъ ректора. Тотъ, кто писалъ о латинскихъ и греческихъ словахъ тотчасъ увидалъ правду — такъ говорила леди Маргарета. Ректоръ извинялъ поступокъ Пикоковъ, потому что она красавица, и вознаграждалъ себя за свое милосердіе, наслаждаясь ея красотой. Нельзя сказать, чтобы въ этомъ не было нѣкоторой доли правды. Сама мистрисъ Вортль это думала. Это было ясно для всѣхъ кромѣ самого ректора Вортля и мистрисъ Пикокъ. Мистрисъ Стантилупъ, пробравшаяся въ епископу, была вполнѣ въ этомъ убѣждена. Всѣ знали, говорила она, что онъ ходилъ къ этой женщинѣ одинъ каждый день. Этого никто не зналъ. Если бы всѣ говорили правду, то всѣ сказали бы, что онъ ходитъ къ ней чрезъ день. Но какъ это было представлено епископу дамами съ помощью двухъ трехъ соборныхъ сановниковъ, то конечно, его сіятельство вмѣшаться имѣлъ право.

Но то что угрожало теперь было ужасно. Рѣшимость ректора ясно показывала епископу, что онъ исполнитъ то, что говоритъ. Когда епископъ упомянулъ о скандалѣ, разумѣется онъ не имѣлъ намѣренія сказать, что поведеніе ректора скандалезно, онъ этого не сказалъ. Онъ только хотѣлъ показать, что слѣдуетъ остановить такіе вредные слухи. «Недостаточно быть невиннымъ», писалъ онъ: «но люди должны знать, что мы невинны». Онъ сказалъ это, вѣря въ невинность ректора Вортля. Но когда газету будутъ преслѣдовать за клевету, то конечно, должны будутъ принять въ соображеніе какой вѣсъ придалъ епископъ этой статьѣ. Результатомъ было то, что епископъ пригласилъ ректора къ себѣ.

Ректоръ поѣхалъ и за обѣдомъ и въ гостиной держалъ себя очень пріятно. Онъ могъ быть очень любезенъ и пріятенъ въ гостиной. Если бы вы видѣли какъ онъ разговаривалъ съ мистрисъ Ролландъ и дочерьми епископа, вы не подумали бы, что съ нимъ случилась непріятность. Разговоръ съ епископомъ продолжался до полночи.

— Невыгодно будетъ для епархіи, когда это дѣло дойдетъ до суда — и невыгодно для церкви вообще, чтобы пасторъ искалъ такого удовлетворенія противъ своего епископа, говорилъ епископъ.

Но ректоръ стоялъ на своемъ.

— Я не ищу удовлетворенія противъ моего епископа, сказалъ онъ: — я ищу удовлетворенія противъ газеты, которая оклеветала меня. Ваше хорошее или дурное мнѣніе должно составлять для меня все, милордъ. Я долженъ сослаться на васъ, для того чтобы показать какое вліяніе имѣла эта газета на ваше мнѣніе обо мнѣ.

Глава XV.
«Amo въ вечерней прохладѣ».

править

Ректоръ отправился въ Лондонъ и его повѣренные сказали ему, что поводъ къ процессу есть. «Amo въ вечерней прохладѣ», конечно, значитъ любиться. Не могло быть никакого сомнѣнія, что это намекъ на мистрисъ Пикокъ. Обвинять приходскаго пастора и школьнаго учителя въ любви къ женщинѣ, находившейся въ такихъ обстоятельствахъ какъ мистрисъ Пикокъ, конечно, злословіе. Предположивъ, что это обвиненіе не можетъ быть доказано, онъ, конечно, выиграетъ процессъ.

— Доказано! почти вскрикнулъ ректоръ: — я никогда не говорилъ ни слова этой дамѣ кромѣ того къ чему меня побуждали состраданіе и доброта. Всякое мое слово могли слышать всѣ.

Однако въ присутствіи всѣхъ онъ не сталъ бы держать ея руку такъ долго и такъ нѣжно какъ въ тотъ разъ, о которомъ мы упоминали.

— Они, вѣроятно, извинятся, сказалъ повѣренный.

— А я обязанъ принять ихъ извиненіе?

— Нѣтъ, не обязаны, но вы должны доказать, если предъявите жалобу въ судъ, что вредъ, на который вы жалуетесь такъ великъ, что извиненія недостаточно.

— Вредъ уже сдѣланъ, съ жаромъ сказалъ ректоръ: — я получилъ выговоръ отъ епископа, онъ говоритъ, что я навлекъ скандалъ на епархію.

— Выговоры костей не ломаютъ, возразилъ повѣренный: — можете вы доказать, что это заставитъ не отдавать учениковъ въ вашу школу?

— Это вѣроятно принудитъ меня оставить приходъ. Я конечно не останусь, чтобы выслушивать порицанія епископа. Въ сущности мнѣ никакихъ вознагражденій не надо. Я денегъ не приму. Я только желаю оправдаться предъ свѣтомъ.

Тогда было рѣшено, что повѣренный предупредитъ издателей газеты, что въ судъ будетъ подана жалоба.

Послѣ этого ректоръ вернулся домой, какъ разъ во время для открытія своей школы съ уменьшенными силами. Въ послѣднюю минуту еще взяли одного ученика, такъ что осталось не болѣе двадцати. Школа никогда не была такъ мало наполнена уже лѣтъ пятнадцать, никогда не бывало менѣе двадцати восьми учениковъ съ тѣхъ поръ, какъ мистрисъ Стантилупъ начала свою кампанію. Это ужасно огорчало ректора. Ему почти было стыдно войти въ свою школу. Когда онъ приказывалъ своей экономкѣ послать къ поставщикамъ уменьшенные заказы, ему было стыдно. Когда онъ дѣлалъ распоряженія относительно уменьшенія классовъ, ему было стыдно. Онъ былъ бы готовъ теперь закрыть школу и ограничить состояніе Мери десятью вмѣсто двадцати тысячъ, но онъ только не хотѣлъ сознаться, что побѣжденъ. И ученики то ходили такъ сказать поджавши хвостъ, точно будто и они стыдились своей школы. Если, какъ это казалось вѣроятно, еще учениковъ шесть возьмутъ на Рождество, тогда надо бросить школу. А какъ же можетъ онъ оставаться ректоромъ прихода, имѣя всегда предъ глазами это отвратительное пустое зданіе.

— Надѣюсь, что ты не станешь судиться, сказала ему же на.

— Я долженъ, душа моя. Я не имѣю никакого другого способа защитить мою честь.

— Судиться съ епископомъ!

— Нѣтъ, не съ епископомъ.

— Но епископъ будетъ вовлеченъ?

— Да, онъ непремѣнно будетъ вовлеченъ.

— И какъ врагъ Я хочу сказать, что это будетъ ему непріятно.

— Въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, сказалъ ректоръ: — но онъ самъ навлекъ это на себя. Какъ онъ могъ рѣшиться послать ко мнѣ эту гнусную газету, я понять не могу. Чтобы какой-нибудь джентльменъ могъ такъ поступить съ другимъ джентльменомъ, непонятно для меня; но что епископъ сдѣлалъ это съ пасторомъ своей епархіи, поколебало всѣ мои прежнія убѣжденія. Въ этомъ есть какая то пошлость, низкій образъ мыслей, наклонность подозрѣвать всякія гадости, чего я не могу понять. Какъ! неужели онъ дѣйствительно думалъ, что я ухаживаю за этой женщиной? неужели онъ сомнѣвался, что я обращаюсь съ нею и съ ея мужемъ съ добротой, какъ человѣкъ обязанъ обращаться съ другимъ огорченнымъ человѣкомъ? неужели вѣрилъ онъ въ душѣ, что я отослалъ этого человѣка, для того чтобы достигнуть какой-то гнусной цѣли? Это невозможно. Когда я думаю о немъ и себѣ я не могу этому повѣрить. Эта — женщина, которой удалось наконецъ поднять всю эту злобу противъ меня, даже она не можетъ этому вѣрить. Ея злость достаточно объясняетъ ея поведеніе, но епископъ не имѣетъ никакой злости противъ меня. Онъ былъ бы радъ жить со мною въ пріятныхъ отношеніяхъ, если бы могъ согласить это съ своею совѣстью. Я не обвиняю его въ злости. Но я обвиняю его въ такомъ недостаткѣ умственныхъ способностей, который я считалъ невозможнымъ въ человѣкѣ, занимающимъ такое мѣсто. Я никогда не считалъ его умнымъ, никогда не считалъ его великимъ, никогда не считалъ даже джентльменомъ въ полномъ смыслѣ этого слова; но я думалъ, что онъ человѣкъ. А онъ недостоинъ даже этого названія.

— О, Джефри, онъ этому не вѣритъ.

— Чему же онъ вѣритъ? Когда онъ прочелъ эту статью, увидалъ ли онъ въ ней дѣйствительный упрекъ лицемѣру, или непристойное нападеніе на своего собрата, сосѣда, друга? Если бы онъ усмотрѣлъ послѣднее, онъ конечно не прислалъ бы мнѣ такого письма. Онъ конечно не прислалъ бы мнѣ газеты, если бы чувствовалъ, что это грязная клевета.

— Онъ хотѣлъ показать тебѣ, что говорятъ люди такого сорта.

— Да; онъ желалъ мнѣ показать это, и также желалъ мнѣ показать это чрезъ моего епископа. О всякомъ, кто прислалъ бы мнѣ эту гнусную клевету, я имѣлъ бы другое мнѣніе, но отъ него она привела меня въ отчаяніе.

— Въ отчаяніе! повторила мистрисъ Вортль.

— Да, въ отчаяніе относительно положенія церкви, когда я вижу на такомъ высокомъ мѣстѣ человѣка способнаго къ такой низости. «Amo въ вечерней прохладѣ!» И такія слова присланы ко мнѣ епископомъ, чтобы показать, что столичная печать говоритъ о моемъ поведеніи! Разумѣется моя жалоба будетъ противъ него — противъ епископа. Я буду обязанъ выставить его поступокъ. Какъ же я могу иначе поступить? Есть вещи, которыя человѣкъ не можетъ перенести и остаться живъ. Если я это перенесу, я долженъ оставить школу, приходъ, даже Англію. На мнѣ лежитъ пятно, которое я долженъ смыть, или не могу остаться здѣсь.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, сказала жена, обнимая его.

— «Amo въ вечерней прохладѣ!» Когда, Господь мнѣ судья, я употребилъ всѣ силы чтобы облегчить то, что мнѣ казалось незаслуженной горестью двухъ бѣдныхъ страдальцевъ! Со стороны мистрисъ Стантилупъ это разумѣется не значило бы ничего. Я могъ понять, что ея злость способна на всякую низость. Но со стороны епископа!

— Отчего тебѣ можетъ сдѣлаться отъ этого хуже? Кто это узнаетъ?

— Я знаю это, сказала, онъ, ударивъ себя въ грудъ. — Я это знаю. Рана здѣсь. Неужели ты думаешь, что когда грубая клевета принимается епископомъ за правду, то она не распространится въ другихъ домахъ? Когда епископъ счелъ необходимымъ прислать эту статью ко мнѣ, что же сдѣлаютъ другіе, другіе вовсе не обязанные такъ какъ онъ поступать со мною справедливо! «Amo въ вечерней прохладѣ».

Онъ схватилъ свою шляпу и выбѣжалъ въ садъ.

Тотъ кто написалъ этотъ параграфъ конечно не воображалъ какое дѣйствіе произведутъ его слова. Эта шуточка казалась ему удобной, для того чтобы наполнить параграфъ, и онъ высказалъ ее такъ сказать не подумавши. О ректорѣ и мистрисъ Пикокъ онъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія. Кто то сказалъ гдѣ то, что какой то ректоръ послалъ мнимаго мужа какой то дамы отыскивать другого мужа, а самъ остался съ нею. Шутка эта была не Богъ знаетъ какая, а все-таки шутка. Она распространилась, взбудоражила все соборное духовенство въ Бротонѣ и чуть не свела съ ума нашего добрѣйшаго ректора! «Amo въ вечерней прохладѣ»! Эти слова охватили его какъ плащъ Несса[10], терзая его душу. Чтобы епископъ епархіи, находясь въ здравомъ разсудкѣ, прислалъ ему эти слова! Ему не приходило въ голову, что онъ поступалъ неблагоразумно, навѣщая одинъ мистрисъ Пикокъ.

Было уже поздно, и онъ бродилъ по лѣсу, окраины котораго доходили до церковныхъ полей. Онъ кипѣлъ негодованіемъ, разговаривая съ своей женой; но наединѣ съ собою онъ старался преодолѣть свой гнѣвъ. Дѣло это было такъ важно для него, что ему слѣдовало обдумывать все не въ гнѣвномъ расположеніи духа. Онъ говорилъ, что откажется отъ своей школы, откажется отъ прихода, и одно время почти убѣдилъ себя, что долженъ это сдѣлать, если не можетъ заставить епископа гласно взять назадъ то порицаніе, которое онъ выразилъ противъ него.

А какова же будетъ его жизнь потомъ? Его приходъ и его школа не только были источниками довода для него, но и обязанности также были очень дороги и исполнялись съ добросовѣстной энергіей. Неужели все надо бросить и сдѣлать свою жизнь безцвѣтной, оттого что епископъ былъ къ нему несправедливъ? Онъ зналъ хорошо свой собственный характеръ и былъ увѣренъ, что если начнетъ борьбу, то постепенно станетъ разгорячаться, и что не остановится, пока не одержитъ положительнаго торжества или положительнаго уничиженія. Если онъ привлечетъ епископа въ судъ какъ свидѣтеля, или епископъ долженъ быть раздавленъ, или онъ. Епископа надо заставить сказать почему онъ послалъ эту гнусную статью пастору своего прихода, его надо спросить вѣритъ ли онъ этому самъ или не вѣритъ. Его надо заставить сказать, что онъ не имѣлъ ни малѣйшей причины вѣрить этому обвиненію, и когда онъ въ этомъ сознается, его надо спросить зачѣмъ онъ прислалъ такое письмо въ Бовикскій пасторатъ. Если это обвиненіе ложное, если эта клевета столько же какъ пошлость, злословіе столько же какъ низость, могъ ли епископъ сообщить объ этомъ пастору своей епархіи? Такіе вопросы слѣдуетъ ему сдѣлать; и ректоръ, гуляя одинъ, придумывая эти вопросы, и облекая ихъ, въ самыя сильныя выраженія какія только могъ пріискать, почти убѣдилъ себя, что епископъ будетъ уничтоженъ, отвѣчая на нихъ. Епископъ сдѣлалъ большую ошибку, такъ ректоръ убѣдилъ себя. Епископа оплели дурные совѣтники и онъ попался въ сѣти. Когда его будутъ допрашивать, онъ долженъ будетъ признаться во всемъ этомъ и тогда онъ будетъ уничтоженъ.

Но желалъ ли онъ уничтожить епископа? Развѣ этотъ человѣкъ былъ такой заклятый врагъ? Описывая своей женѣ характеръ этого человѣка въ пылу негодованія, онъ не обвинялъ его въ злобѣ. Теперь, въ болѣе спокойномъ расположеніи духа онъ былъ увѣренъ, что этотъ человѣкъ не имѣлъ намѣренія сдѣлать ему вредъ. Если бы это зависѣло отъ епископа, то и его приходъ, и его школа, и его репутація были бы не тронуты. Онъ былъ въ этомъ убѣжденъ. Въ чувствѣ, преобладавшемъ въ епископскомъ дворцѣ, вовсе не было злобнаго расположенія мистрисъ Стантилупъ. Епископъ, которому еще до сихъ поръ не удавалось одержать надъ нимъ верхъ, кротко пожелалъ этого теперь. Онъ обрадовался случаю написать это дружелюбное письмо. Намекъ на «столичную печать» вырвался у него невольно; а потомъ, когда къ нему пристали, онъ былъ принужденъ прислать газету. Онъ собственно сдѣлалъ ошибку глупую, сумасбродную ошибку, которую никогда бы не сдѣлалъ человѣкъ въ полномъ смыслѣ благовоспитанный.

— Долженъ ли я воспользоваться этимъ? спрашивалъ себя ректоръ, бродя больше часа по лѣсу.

Онъ, конечно, не желалъ самъ быть уничтоженъ. Но долженъ ли онъ желать уничтожить епископа за его ошибку?

— Что касается газеты, говорилъ онъ себѣ, ускоряя шаги, по мѣрѣ того, какъ мысли его обратились на эту сторону вопроса: — она не стоитъ моего вниманія. Какое мнѣ дѣло до того, что такое изданіе, или даже читатели его, думаютъ обо мнѣ. А что касается убытковъ, то скорѣе я умру съ голода, чѣмъ загрязню мои руки ихъ деньгами. Если бы даже имъ пришлось разорить меня, я не могъ бы принять вознагражденія въ этомъ видѣ.

Такимъ образомъ, обдумавъ хорошенько все, онъ вернулся домой, еще въ гнѣвѣ, но значительно смягченный.

Субота былъ назначенный день, когда онъ долженъ былъ опять ѣхать въ Лондонъ къ своему повѣренному. Онъ былъ принужденъ теперь выбирать дни, такъ какъ въ отсутствіе Пикока, долженъ былъ заниматься въ школѣ. Въ суботу занятія кончались рано, и въ этотъ день онъ могъ отлучиться съ тѣмъ, чтобы отложить утренній урокъ классическихъ языковъ. Когда онъ думалъ объ этомъ, все это пикоковское дѣло почти начало ему надоѣдать. Однако, въ суботу утромъ, до отъѣзда онъ зашелъ къ мистрисъ Пикокъ — вмѣстѣ съ женой — и обращался съ нею съ своей обычной дружелюбной добротой.

— Мистрисъ Вортль, сказалъ онъ: — ѣдетъ въ Лондонъ со мною; но мы вернемся сегодня вечеромъ и зайдемъ къ вамъ въ понедѣльникъ, если не завтра.

Мистрисъ Вортль ѣхала съ нимъ, не для того чтобы присутствовать при его свиданіи съ его повѣреннымъ, чего она знала ей не дозволятъ, но подъ предлогомъ покупокъ. Въ самомъ же дѣлѣ ѣхала она въ Лондонъ, для того чтобы до послѣдней минуты стараться смягчить гнѣвъ своего мужа противъ епископа.

— Я видѣлъ одного изъ издателей и редактора, сказалъ повѣренный: — они готовы извиниться. Я, право, думаю, что имъ самимъ очень жаль. Слова эти были пропущены безъ надлежащей осмотрительности, не виднѣлось ничего въ виду, кромѣ невинной шутки.

— Очень можетъ быть. Имъ это можетъ казаться невиннымъ. Если вы осыплете сажей трубочиста, эта шутка очень невинна, но она становится оскорбительной, когда сажей осыплютъ васъ.

— Они вполнѣ сознаютъ, что вы имѣете право жаловаться. Разумѣется, вы можете жаловаться, если хотите. Но то обстоятельство, что они предлагаютъ извиниться, конечно, будетъ въ ихъ пользу. А все-таки вы, вѣроятно, получите приговоръ противъ нихъ.

— Мы можемъ пригласить епископа въ судъ?

— Я думаю. Вы сохранили его письмо, гдѣ онъ говоритъ «о столичной печати».

— О, да!

— Вамъ надо подумать, мистеръ Вортль, не возстановите ли вы противъ себя духовенство?

— Разумѣется. Людямъ, имѣющимъ власть, всегда сочувствуютъ у насъ. Никто этому не радуется болѣе меня. Но, тѣмъ не менѣе, необходимо, чтобы время отъ времени человѣкъ возставалъ для своей собственной защиты. Онъ не долженъ былъ присылать мнѣ эту газету.

— Вотъ, сказалъ повѣренный: — вотъ какое объясненіе они намѣрены дать, они также заплатятъ по моему счету, который, впрочемъ, къ сожалѣнію, долженъ я сказать, будетъ не очень великъ.

Повѣренный подалъ ректору бумажку, на которой были написаны слѣдующія слова:

«Наше вниманіе было привлечено на статью, появившуюся въ… номерѣ нашей газеты, о поступкѣ одного духовнаго лица въ бротонской епархіи. Мы узнали съ сожалѣніемъ, что шутка показалась обидной, когда на это никакого умысла не было. Послѣ того мы узнали все подробно и можемъ сказать, что поведеніе того духовнаго лица не заслуживаетъ ни порицанія, ни насмѣшекъ. Побуждаемый состраданіемъ, онъ выказалъ себя искреннимъ другомъ людей, постигнутыхъ большимъ несчастіемъ».,

— Если вы желаете, они поставятъ ваше имя, сказалъ повѣренный: — или передѣлаютъ статью по вашему желанію, только бы это не было слишкомъ унизительно для нихъ.

— Я не желаю ничего перемѣнять, сказалъ ректоръ.

Онъ сѣлъ и задумался.

— Ихъ уничиженіе не принесетъ мнѣ пользы, сказалъ онъ: — они ничего не значатъ для меня. Тутъ все дѣло въ епископѣ.

Потомъ, какъ бы не думая, что дѣлаетъ, онъ разорвалъ бумажку и бросилъ куски на полъ.

— Они ничего не значатъ для меня.

— Вы не хотите принять ихъ извиненія? спросилъ повѣренный.

— О! да; или лучше сказать, оно вовсе не нужно. Вы можете сказать, что я передумалъ и не требую извиненія. Относительно газеты, пусть лучше дѣло заглохнетъ само собой. Я оставилъ бы безъ вниманія газету, если бы епископъ не прислалъ ее ко мнѣ. Я даже видѣлъ ее, прежде чѣмъ епископъ прислалъ, и почти не обратилъ на нее вниманія. Всякое животное поступаетъ по своему. Оса жалитъ, хорекъ издаетъ зловоніе, левъ растерзываетъ свою добычу. Такая газета, разумѣется, слѣдуетъ своему направленію. Можно было бы надѣяться, что и епископъ долженъ поступать такимъ образомъ.

— Могу я сказать имъ, что жалоба не будетъ подана?

— Конечно, конечно. Скажите имъ также, что они обяжутъ меня, не напечатавъ извиненія. А по вашему счету я предпочитаю заплатить самъ. Я на нихъ не сержусь. Не они обидѣли меня.

Возвращаясь домой, онъ былъ не совсѣмъ счастливъ, чувствуя, что епископъ отъ него ускользнетъ, но онъ сдѣлалъ счастливою свою жену, сообщивъ ей о своемъ рѣшеніи.

Глава XVI.
Это невозможно.

править

Отсутствіе мистера и мистрисъ Вортль было особенно не кстати въ этотъ день, такъ какъ издалека пріѣхалъ посѣтитель, котораго они оба встрѣтили бы съ большимъ удовольствіемъ, но о пріѣздѣ котораго мистрисъ Вортль услыхала вовсе не съ такимъ восторгомъ, когда Мери сказала ей, что онъ провелъ два или три часа въ пасторатѣ. Мистрисъ Вортль начала думать, могъ ли знать посѣтитель объ отсутствіи ея и ректора. Въ томъ, что Мери не ожидала его посѣщенія, мистрисъ Вортль была убѣждена. Она даже и посѣтителя не подозрѣвала, который былъ слишкомъ чистосердеченъ по характеру, для того чтобы придумать такой хитрый и гнусный планъ. Этотъ посѣтитель, разумѣется, былъ лордъ Карстерсъ.

— Долго онъ былъ? съ безпокойствомъ спросила мистрисъ Вортль.

— Часа два или три, мама. Онъ пріѣхалъ вечеромъ изъ Бёттеркопа, гдѣ гостилъ, для игры въ крикетъ и я, разумѣется, дала ему позавтракать.

— Еще бы, сказалъ ректоръ: — но я не думалъ, чтобы Карстерсъ такъ любилъ Момсоновскій кружокъ.

Мистрисъ Вортль имѣла свои сомнѣнія на счетъ поѣздки въ Бёттеркопъ, который находился на половинѣ дороги между Карстерсомъ и Бовикомъ.

— А потомъ мы играли въ лоон-теннисъ. Къ намъ пришли Толботъ и Монкъ.

Это Мери сказала тотчасъ, но подробности прибавила она, когда осталась одна съ матерью.

Молодой Карстерсъ, конечно, пріѣхалъ не украдкой, но все-таки у него былъ задуманъ планъ, и судьба неблагопріятствовала ему. Ему теперь было девятнадцать лѣтъ, а послѣдній годъ съ нимъ обращались почти какъ съ взрослымъ. Онъ не видѣлъ причины, почему ему не влюбиться, какъ влюблялись другіе. Ничего не могло быть милѣе, ничего не могло быть прелестнѣе Мери Вортль. Онъ почти рѣшился объясниться до отъѣзда изъ Бовика, но или мужества у него не хватило, или не представилось удобнаго случая. Разъ, когда онъ съ него шелъ домой изъ церкви, онъ сказалъ одно слово; но оно не привело ни кчему. Она ускользнула отъ него, прежде чѣмъ поняла, что онъ хотѣлъ сказать. Онъ не могъ предполагать, чтобы она поняла его. Онъ боялся, что она смотритъ на него, какъ на мальчика. Но пробывъ въ отсутствіи изъ Бовика два мѣсяца, онъ рѣшилъ не дозволять смотрѣть на себя, какъ на мальчика. Поэтому, онъ воспользовался случаемъ поѣхать въ Бёттеркопъ, чего, конечно, не сдѣлалъ бы для Момсоновъ и для крикета.

Онъ позавтракалъ, потомъ весьма неохотно покорился лоон-тенису съ Толбототомъ и Монкомъ, обоихъ мальчиковъ онъ любилъ, но теперь ихъ ненавидѣлъ. Однако, онъ игралъ, и когда игра кончилась, успѣлъ отвязаться отъ нихъ, выпроводивъ обратно въ школу.

— Теперь я должна съ вами проститься, сказала Мери: — у меня такъ много дѣла въ домѣ.

— Я сейчасъ уѣду, сказалъ молодой лордъ.

— Папа очень будетъ жалѣть, что онъ не видалъ васъ.

Это она уже говорила и прежде.

— Я пріѣхалъ для того, чтобы видѣть васъ, сказалъ онъ.

Они стояли на лужайкѣ и видъ Мери показывалъ, что она ожидаетъ, чтобы онъ уѣхалъ. Онъ зналъ куда пойти за своею лошадью, или приказать конюху привести ее, но вмѣсто того, онъ оставался и теперь прямо объявилъ о своемъ намѣреніи.

— Видѣть меня, лордъ Карстерсъ!

— Да, мисъ Вортль. И если бы здѣсь былъ ректоръ или ваша матушка, я сказалъ бы имъ…

— Что вы сказали бы? спросила она.

Она знала, а, между тѣмъ не могла удержаться отъ вопроса.

— Я пріѣхалъ сюда спросить, можете ли вы полюбить меня.

Это было самое рѣшительное объясненіе, и Мери тотчасъ почувствовала, что она поставлена въ большое затрудненіе. Она сама не знала, можетъ его полюбить, или нѣтъ. Почему ей не полюбить его? Но она знала, что не должна любить его, можетъ или нѣтъ. На это было много разныхъ причинъ, очень ясныхъ для нея, но которыя очень будетъ трудно растолковать ему. Онъ былъ почти мальчикъ и еще не кончилъ своего образованія. Его отецъ и мать, конечно, не желаютъ, чтобы онъ влюбился до тѣхъ поръ, пока выйдетъ изъ университета, и, конечно, не желаютъ, чтобы онъ влюбился въ дочь своего учителя. Ей казалось, что совѣсть обязываетъ ее и для своего отца и для отца этого мальчика не отвѣчать на его любовь. Она думала, что будетъ очень легко отвѣтить, что она его не любитъ; но вопросъ состоялъ не въ томъ, а можетъ ли она полюбить его? На это она совсѣмъ отвѣтить не могла.

— Лордъ Карстерсъ, сказала она строго: — вамъ не слѣдовало пріѣзжать сюда въ отсутствіе моихъ родителей.

— Я не зналъ, что ихъ нѣтъ. Я ожидалъ найти ихъ здѣсь.

— Ихъ нѣтъ. И вамъ надо уѣхать.

— И вы только это можете мнѣ сказать?

— Я думаю. Вы сами знаете, что вамъ не слѣдовало говорить со мною такимъ образомъ. Ваши родители разсердятся, если узнаютъ объ этомъ.

— Зачѣмъ имъ сердиться? Неужели вы думаете, что я имъ не скажу?

— Я увѣрена, что они этого не одобрятъ. Право, все это вздоръ и вамъ надо уѣхать.

Тутъ она сдѣлала попытку уйти въ домъ въ окно гостиной, отворявшееся на террасу. Но онъ остановилъ ее, смѣло ставъ предъ окномъ.

— Я думаю, что вамъ надо дать мнѣ отвѣтъ, Мери, сказалъ онъ.

— Я дала, и ничего не могу сказать болѣе. Вы должны пропустить меня.

— Если въ Карстерсѣ это одобрятъ, тогда вы полюбите меня?

— Тамъ этого не одобрятъ; и папа также не одобритъ. Это очень нехорошо. Вы еще не были въ Оксфордѣ и должны остаться тамъ три года. Я нахожу, что съ вашей стороны очень нехорошо пріѣхать сюда и говорить со мною такимъ образомъ. Разумѣется, это не значитъ ничего. Вы еще мальчикъ, но вамъ слѣдовало бы лучше знать, какъ поступать.

— Это значитъ очень многое. А мальчикомъ меня называть нельзя, потому что я старше васъ и очень хорошо понимаю, какъ поступать.

Тутъ она воспользовалась его движеніемъ и торопливо убѣжала въ домъ. Карстерсъ, примѣтивъ, что случай отъ него ускользнулъ, пошелъ за свою лошадью. Онъ, конечно, остался недоволенъ послѣдствіями своего объясненія, но все-таки думалъ, что теперь заставилъ ее понять себя.

Мери, очутившись въ безопасности въ своей комнатѣ, не могла удержаться, чтобы не задать себѣ вопросъ, который ей задалъ ея обожатель. «Можетъ ли она полюбить его?» Она не усматривала причины, почему ей не полюбить его. Она думала, что было бы очень пріятно полюбить его. Онъ былъ кроткаго характера, хорошъ собой, веселъ и добродушенъ, и потомъ его положеніе въ свѣтѣ было очень высоко. Но она говорила себѣ, что не полюбитъ его. Конечно, она не такъ хорошо, какъ ея отецъ, понимала разницу въ положеніи людей въ свѣтѣ, но все-таки чувствовала, что его званіе и его молодость не дозволяютъ ей любить его. Конечно, не было особенныхъ препятствій, чтобы сынъ пера женился на дочери пастора. Перъ и пасторъ оба джентльмены. Но молодой Карстерсъ былъ порученъ ея отцу. Лордъ Бреси отдалъ его сюда учиться греческому и латинскому языку, и имѣлъ право ожидать, что любовь его къ дочери учителя не будутъ поощрять. Она не считала себя недостойной любви какого бы то ни было лорда, но она была слишкомъ добра, для того чтобы навлечь непріятности на тѣхъ, кто положился на ея отца. Ея отецъ будетъ презирать ее, когда услышитъ, что она поощряла любовь мальчика, или какъ нѣкоторые скажутъ, завлекла его. Она не знала, не слѣдовало ли ей рѣшительнѣе высказаться лорду Карстерсу, но утѣшала себя увѣреніемъ, что не подала ему никакой надежды. Разумѣется, она должна разсказать все своей матери, но, дѣлая это, можетъ положительно объявить, что не подала молодому человѣку никакой надежды.

— Какъ это непріятно, что лордъ Карстерсъ пріѣхалъ, когда меня не было, сказала мистрисъ Вортль своей дочери, какъ только онѣ остались вдвоемъ.

— Да, мама, непріятно.

— И такъ странно. Я все лѣто не выѣзжала изъ дома.

— Онъ думалъ застать васъ.

— Конечно. Не говорилъ ли онъ чего-нибудь особеннаго?

— Да, мама.

— Говорилъ? Что же онъ сказалъ, душа моя?

— Я очень удивилась, мама, но я никакъ не могла остановить его. Онъ спросилъ меня…

— Спросилъ тебя о чемъ, Мери?

— О, мама!

Она стала на колѣни и спрятала лицо въ колѣняхъ матери. — О, душа моя, это очень дурно; очень дурно.

— Это не будетъ дурно ни для васъ, мама, ни для папаши.

— А развѣ это дурно для тебя, дитя мое?

— Нѣтъ, мама, только, конечно, мнѣ жаль, что это случилось.

— Что ты ему сказала?

— Разумѣется, я сказала ему, что это невозможно. Онъ еще мальчикъ, я такъ ему и сказала.

— Ты не дала ему обѣщанія?

— Нѣтъ, мама, нѣтъ! Обѣщанія! О, нѣтъ! Разумѣется, это невозможно. Я это знаю, я никогда не воображала ничего подобнаго. Онъ сказалъ все это на лужайкѣ.

— Онъ пріѣзжалъ нарочно для этого?

— Да, такъ онъ сказалъ! Но онъ поступитъ въ Оксфордъ и, разумѣется, забудетъ.

— Онъ такой милый мальчикъ, сказала мистрисъ Вортль, которая, не смотря на все свое безпокойство, не могла не полюбить еще больше молодого Карстерса за то, что онъ влюбился въ ея дочь.

— Да, мама. Онъ всегда мнѣ нравился. Но объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Что сказали бы его родители?

— Было бы ужасно, если бы вышла ссора, не правда ли? именно теперь, когда у твоего папаши такъ много непріятностей.

Хотя мистрисъ Вортль искренно выражала свои чувства относительно посѣщенія молодого лорда, однако, она не была равнодушна къ чести имѣть зятемъ молодого лорда.

— Разумѣется, объ этомъ не можетъ быть и рѣчи, мама. Мнѣ никогда и въ голову этого не приходило. Онъ долженъ поступить въ Оксфордъ и выдержать экзаменъ, прежде чѣмъ думать объ этомъ. Я тогда уже сдѣлаюсь стара и онъ забудетъ меня. Вы можете быть увѣрены, мама, что я высказалась ему очень прямо. Я желала бы, чтобы вы были при этомъ, и слышали, и видѣли все.

— Моя дорогая, сказала мать, обнимая ее: — я вѣрю тебѣ вполнѣ, хотя не видала и не слыхала ничего.

Въ этотъ вечеръ мистрисъ Вортль все разсказала своему мужу. Для нея было невозможно скрыть что-нибудь отъ мужа. Когда бывало Мери въ дѣтствѣ разорветъ платье или обрѣжетъ палецъ, это всегда пересказывалось ректору, если садовникъ залѣнится за работой, или служанка кокетничаетъ съ конюхомъ, все непремѣнно пересказывалось ректору, какая польза женщинѣ имѣть мужа, если она не можетъ говорить ему обо всемъ. Когда зашла рѣчь о томъ, чтобы взять лорда Карстерса въ домъ какъ приватнаго ученика, мистрисъ Вортль высказала свое опасеніе ректору за Мери. Ректоръ поднялъ ее на смѣхъ и вотъ каковъ вышелъ результатъ. Разумѣется, она должна сказать ректору.

— Ахъ, другъ мой, сказала она: — что ты думаешь случилось, пока мы были въ Лондонѣ?

— Карстерсъ былъ здѣсь.

— О! да, онъ былъ здѣсь. Онъ пріѣхалъ нарочно, чтобы объясниться Мери въ любви.

— Какой вздоръ!

— Право онъ объяснился, Джефри.

— Почему ты знаешь, что онъ пріѣзжалъ нарочно?

— Онъ сказалъ ей такъ.

— Я не думалъ, чтобы въ этомъ мальчикѣ было столько отваги, сказалъ ректоръ.

Мистрисъ Вортль совсѣмъ не ожидала такого взгляда на предметъ. Ея мужъ какъ будто скорѣе одобрялъ. По-крайней-мѣрѣ, онъ не выразилъ того ужаса, котораго она ожидала.

— А все-таки онъ поступилъ какъ сумасбродъ, продолжалъ ректоръ.

— Я не знаю, можно ли его назвать сумасбродомъ, продолжала мистрисъ Вортль.

— Да, онъ сумасбродъ. Ему еще не минуло и двадцати, и предъ нимъ весь университетскій курсъ. Какъ держала себя Мери?

— Какъ ангелъ, отвѣтила ея мать.

— Это, разумѣется само собой. Мы съ тобой обязаны такъ думать. Но что она сдѣлала и что она сказала?

— Она сказала ему, что это просто невозможно.

— Да — я этого боюсь. По-крайней-мѣрѣ, она была обязана не подавать ему надежды.

— Она не подала ему никакой. Она вполнѣ убѣждена, что это совершенно невозможно. Что сказалъ бы лордъ Бреси?

— Если бы Карстерсъ былъ тремя или четырьмя годами старше, гордо сказалъ ректоръ: — лордъ Бреси долженъ былъ бы радоваться, если бы моя дочь заплатила взаимностью за привязанность его сына. Чего лучше можетъ онъ желать?

— Но онъ еще мальчикъ, сказала мистрисъ Вортль.

— И Мери была права, сказавъ ему, что это невозможно. Это невозможно. И я желаю для нея, чтобы его слова не тронули ея юнаго сердца.

— О, нѣтъ! сказала мистрисъ Вортль.

— А если бы было иначе, могли ли бы мы сердиться на нашу дѣвочку?

Матери это показалось несогласнымъ съ тѣмъ, что ректоръ говорилъ ей, когда она шепнула ему, что взять лорда Карстерса въ домъ можетъ быть опасно.

— Ты знаешь, что я этого боялась, сказала она.

— Его характеръ очень перемѣнился въ послѣдній годъ.

— Я думаю это всегда бываетъ, когда мальчикъ сдѣлается взрослымъ.

— Не такъ скоро. Мальчикъ, выходящій изъ Итона, не всегда думаетъ объ этихъ вещахъ.

— Мальчикъ въ Итонѣ не бываетъ въ такомъ обществѣ, сказала мистрисъ Вортль. — Мнѣ кажется это вышло оттого, что онъ жилъ здѣсь и видѣлъ Мери каждый день.

— Бѣдная Мери!

— Я совсѣмъ не нахожу ее бѣдной, сказала мать Мери.

— Я боюсь, что она не должна мечтать о своемъ молодомъ обожателѣ.

— Разумѣется, она не будетъ мечтать о немъ. Она никогда не думала ни о чемъ подобномъ. Ни одна дѣвушка такъ мало не заражена подобнымъ вздоромъ, какъ Мери. Когда лордъ Карстерсъ объяснялся съ нею сегодня, я не полагаю, чтобы она думала о немъ болѣе, чѣмъ о какомъ бы ни было мальчикѣ изъ бывшихъ здѣсь.

— Но она будетъ думать теперь.

— Нѣтъ; нисколько. Она знаетъ, что это невозможно.

— А все-таки думать будетъ. И ты будешь думать.

— Я!

— Да — почему же нѣтъ? Почему ты не должна походить на всякую другую мать? Почему я не долженъ думать объ этомъ какъ всякій другой отецъ? Это невозможно. Я жалѣю, что это случилось. Для Мери я желалъ бы, чтобы онъ былъ четырьмя годами старѣе. Но этого передѣлать нельзя, и мы знаемъ, что это невозможно. А все таки она должна думать о немъ. Я только надѣюсь, что она не слишкомъ много будетъ думать о немъ.

Этими словами онъ закончилъ разговоръ.

Мери не очень думала объ «этомъ». Она тотчасъ поняла невозможность, то есть въ томъ отношеніи, что молодой лордъ для нея такъ же недосягаемъ, какъ лупа. Попасть на луну можетъ быть было бы очень интересно, но объ этомъ не плачешь, потому что этого достигнуть нельзя. Да въ сущности Мери и не любила своего молодого обожателя. Онъ былъ для нея очень милымъ мальчикомъ и прежде, и теперь, и больше ничего. Потомъ случился этотъ маленькій эпизодъ въ ея жизни, который придалъ ей легкій романическій оттѣнокъ. Но если бы она допросила свое сердце, она сказала бы, что не влюблена. Мать ея можетъ быть сожалѣла. Но это сожалѣніе походило на то, которое можно чувствовать относительно луны. Это было бы такъ пріятно, если бы было возможно, но это было такъ очевидно невозможно.

Ректоръ чувствовалъ совсѣмъ другое. Это не казалось ему такъ недосягаемо. Онъ не находилъ, чтобы дочь его не могла выйти за сына и наслѣдника графа. Конечно, мальчикъ былъ порученъ ему. Конечно, онъ былъ обязанъ недопускать ничего подобнаго, если бы только могъ это предвидѣть. Въ такомъ случаѣ онъ даже просилъ бы графа взять сына изъ Бовика. Но ничего подобнаго не было. Онъ дѣйствовалъ въ простотѣ своего сердца и вотъ каковъ вышелъ результатъ. Разумѣется, это невозможно, потому что мальчикъ долженъ былъ пройти университетскій курсъ. Но другихъ препятствій ректоръ не находилъ. Если этотъ юноша выкажетъ себя постояннѣе другихъ — что было невѣроятно — и если въ концѣ трехъ или четырехъ лѣтъ Мери не отдастъ своего сердца другому — это также было невѣроятно — тогда можетъ быть онъ увидитъ себя тестемъ будущаго графа Бреси. Ни Мери, ни мистрисъ Вортль этого не думали, а онъ думалъ, такъ что это нѣсколько отвлекало его мысли отъ его непріятностей.

Глава XVII.
Переписка съ епископомъ.

править

Но мысли о блестящей будущности Мери не заставили ректора забыть о тѣхъ неудовольствіяхъ съ епископомъ, которыя все еще озабочивали его. Онъ рѣшился не подавать жалобы въ судъ, потому что чувствовалъ, въ болѣе спокойныя минуты, что навлечь безславіе на епископа значило бы все равно что птицѣ запачкать свое гнѣздо. Это то убѣжденіе главное и остановило его. Онъ сказалъ своему повѣренному, что нисколько не сердится на издателей газеты. Гнусная шутка о двухъ глаголахъ совершенно въ духѣ ихъ ремесла. Для него это все равно, что брань мальчишекъ на улицѣ. Обиду ему нанесъ епископъ, и онъ рѣшился пощадить епископа ради церкви. А между тѣмъ, что-нибудь надо сдѣлать. Онъ не могъ позволить этому человѣку восторжествовать надъ нимъ. А если онъ ничего не сдѣлаетъ, то епископъ восторжествуетъ. Такъ какъ онъ не могъ рѣшиться выставить на позоръ епископа, то долженъ посмотрѣть не можетъ ли затронуть этого человѣка силою своихъ собственныхъ словъ; онъ написалъ слѣдующее:

"Любезный лордъ, я долженъ сознаться, что это письмо пишется съ чувствами, очень раздраженными поступками вашего сіятельства. Я долженъ сказать вамъ, прежде всего, что отказался отъ моего намѣренія подавать жалобу на издателей газеты, которую ваше сіятельство прислали мнѣ, потому что не желаю разглашать публично о несогласіи между пасторомъ англиканской церкви и его епископомъ. Я думаю, что всѣ несогласія, возникшія между ними, должны быть улажены такъ, чтобы не навлечь ни на котораго изъ насъ порицаніе печати. Я надѣюсь, что ваше сіятельство поймете мое чувство въ этомъ отношеніи. Только оно одно могло заставить меня отказаться отъ того, что казалось мнѣ самымъ вѣрнымъ способомъ получить удовлетвореніе.

"Я видѣлъ эту газету, прежде чѣмъ ваше сіятельство прислали ее мнѣ. Непристойныя, непріятныя и пошлыя выраженія, заключавшіяся въ ней, не очень затронули меня. Я прожилъ достаточно, чтобы знать, что какъ бы ни чиста была собственная одежда человѣка, онъ не можетъ надѣяться пройти по свѣту, не наткнувшись на тѣхъ, кто грязенъ. Только когда эти выраженія дошли до меня отъ вашего сіятельства, только тогда счелъ я ихъ достойными моего вниманія. Когда ваше сіятельство, увѣщевая меня, сочли необходимымъ сослаться на столичную печать, я весьма естественно долженъ былъ попросить васъ указать мнѣ, гдѣ я найду статью, которая имѣла такое сильное вліяніе на мнѣніе вашего сіятельства обо мнѣ, и ваше сіятельство прислали мнѣ въ отвѣтъ номеръ газеты Общія Дѣла.

"Не долженъ ли я былъ заключить, что порицаніе моего поведенія столичной печатью заключалось только въ одной этой газетѣ? Конечно, о моемъ поведеніи отзывались тамъ въ весьма строгихъ выраженіяхъ. И выраженія эти были такъ гнусны, пошлы, отвратительны, что я не стану повторять ихъ. Ваше сіятельство, вѣроятно, приславъ мнѣ одинъ экземпляръ, оставили у себя другой. Я долженъ просить ваше сіятельство отвѣтить мнѣ, имѣетъ ли эта газета такую репутацію, чтобы оправдать неудовольствіе вашего сіятельства на священнослужителя по поводу недоказаннаго заявленія, а также и то, что обстоятельства дѣла, извѣстныя вамъ, не должны ли были показать вамъ, что это заявленіе ложно. Прежде чѣмъ были напечатаны эти непристойныя слова, ваше сіятельство слышали отъ меня самого всѣ обстоятельства этого дѣла. Мнѣ кажется, ваше сіятельство, знаете меня уже двѣнадцать лѣтъ. Вы знаете какой репутаціей пользуюсь я, какъ пасторъ, школьный учитель и джентльмспъ. Вамъ было извѣстно, какъ велика моя дружба къ несчастному, о которомъ поднятъ вопросъ, и къ той женщинѣ, которая носитъ его имя. Когда вы. читали эти гнусныя слова, неужели онѣ заставили ваше сіятельство повѣрить, что я оказался виновенъ въ такомъ непростительномъ вѣроломствѣ, что могъ заниматься любовью съ бѣдной женщиной, несчастія которой я старался облегчить, и дѣлалъ это въ присутствіи моей жены?

"Я не вѣрю, чтобы вы повѣрили этому. Характеры и умы людей различны, но однѣ и тѣ же причины производятъ однѣ и тѣ же дѣйствія. Вы такъ хорошо знали меня, что не могли повѣрить будто я сдѣлалъ то, въ чемъ меня обвиняютъ. Я счелъ бы сумасшедшимъ того человѣка, который могъ бы повѣрить этому, зная столько же, сколько было извѣстно вашему сіятельству. Такъ какимъ же образомъ могу я примирить мое понятіе о характерѣ вашего сіятельства съ тѣмъ, что вы прислали мнѣ эту газету? Что я долженъ думать о томъ, что происходитъ въ умѣ вашего сіятельства, когда вы могли рѣшиться принять основаніемъ разсказъ, завѣдомо ложный, въ газетѣ извѣстнаго вамъ направленія, для торжественнаго увѣщанія священнослужителя моихъ лѣтъ и моего положенія? Вы написали ко мнѣ, какъ это было очевидно по тону и содержанію письма вашего сіятельства, оттого что столичная печать указала на мое поведеніе.

"Мнѣ тотчасъ пришло въ голову, что такъ какъ эта газета гнусно оклеветала меня, я могъ оправдать себя, подавъ жалобу въ судъ, и могъ доказать важность вреда, нанесеннаго мнѣ, показавъ какое значеніе ваше сіятельство приписывали этимъ словамъ. Такимъ образомъ, я могъ бы вынудить отвѣть вашего сіятельства на вопросы, которые я теперь предлагаю вамъ. Ваше сіятельство должны были бы показать подъ присягою вѣрите ли вы этимъ обвиненіямъ, или нѣтъ; а если вѣрите, то почему. По причинамъ, которыя я уже объяснилъ, я нашелъ неудобнымъ поступить такимъ образомъ. Отказавшись отъ этого, я не въ состояніи заставить ваше сіятельство отвѣтить мнѣ. Но я обращаюсь къ вашему чувству чести и справедливости, слѣдуетъ ли вамъ отвѣтить на мои вопросы; а также прошу у вашего сіятельства полнаго извиненія, если, сообразивъ все, вы почувствуете, что нанесли мнѣ незаслуженное оскорбленіе.

"Имѣю честь быть, милордъ, вашего сіятельства покорнѣйшій и нижайшій слуга

"Джефри Вортль."

Онъ гордился этимъ письмомъ, прочитывая его и, вмѣстѣ съ тѣмъ, нѣсколько опасался, чувствуя, что обратился къ своему епископу въ весьма сильныхъ выраженіяхъ. Можетъ быть епископъ совсѣмъ ему не отвѣтитъ, или заставитъ своего капеллана написать коротенькую записочку съ увѣдомленіемъ, что тонъ письма не позволяетъ епископу отвѣчать на него. Что онъ сдѣлаетъ тогда? Но ему казалось невѣроятнымъ, чтобы онъ получилъ только коротенькую записку отъ капеллана. Онъ оставилъ это письмо у себя цѣлыя сутки, а потомъ рѣшилъ, что не послать его будетъ трусостью. Онъ послалъ, а. потомъ часа два обдумывалъ, какое письмо напишетъ епископу, когда получитъ короткую записку отъ капеллана.

Это другое письмо должно быть таково, чтобы сдѣлать зсѣ дружелюбныя сношенія между нимъ и епископомъ невозможными, и такъ написано, чтобы его можно было напечатать, если поведеніе епископа принудитъ его къ этому. Ему было нанесено большое оскорбленіе, большое! Епископъ поддался вліянію, которое не должно было заставить его поднять свой епископскій посохъ и нанести ударъ ему, — ему, ректору Вортлю! Онъ непремѣнно покажетъ епископу, что онъ долженъ былъ сообразить заранѣе, кого онъ хочетъ ударить. «Amo въ вечерней прохладѣ!» И это приводилось какъ выраженіе мнѣнія столичной печати вообще! Онъ пощадилъ епископа и не притянулъ его въ суду; но онъ не пощадитъ его, если его доведетъ до этого еще какая-нибудь несправедливость. Такимъ образомъ онъ довелъ себя до бѣшенства. Когда онъ вспоминалъ объ этихъ гнусныхъ словахъ, онъ сходилъ съ ума отъ гнѣва противъ епископа.

Когда прошло два дня послѣ отправленія письма, такъ что отвѣтъ можно было бы уже получить, ректоръ взялъ копію съ своего письма и поѣхалъ къ Пуддикомбу. Онъ хотѣлъ показать Пуддикомбу письмо, прежде чѣмъ послать его, но умъ его возмутился противъ такого подчиненія мнѣнію другихъ. Пуддикомбъ, конечно, совѣтовалъ бы ему не посылать и тогда онъ былъ бы принужденъ послушаться этого совѣта. Но письмо было теперь отправлено. Епископъ уже прочелъ его и, конечно, нѣсколько разъ. Но ректору хотѣлось, чтобы письмо прочло какое-нибудь другое духовное лицо, чтобы какое-нибудь другое духовное лицо сказало ему, что хотя даже оно неумѣстно, то все-таки для него было основаніе. Пуддикомбу были извѣстны прежнія обстоятельства этого дѣла; и теперь съ душою, наполненною оскорбленіями, нанесенными ему, отправился онъ опять къ Пуддикомбу.

— Разумѣется, вы должны были написать такое письмо, сказалъ Пуддикомбъ.

— Стало быть, вы находите это письмо хорошимъ?

— Оно основательно и справедливо, это я нахожу.

— Но вы не находите его благоразумнымъ?

— На вашемъ мѣстѣ я нашелъ бы его безполезнымъ; но вы человѣкъ откровенный и не можете обуздывать ваши чувства.

— Я не совсѣмъ понимаю васъ.

— Что важнаго во всемъ этомъ? Епископъ поступилъ низко, упомянувъ о столичной печати, но онъ хотѣлъ только предостеречь васъ.

— Я не желаю, чтобы меня предостерегали такимъ образомъ.

— Да, именно, и онъ долженъ былъ знать, что вы этого не перенесете. Потомъ вы пристали къ нему и онъ былъ вынужденъ прислать вамъ эту глупую газету. Разумѣется, онъ сдѣлалъ ошибку; но не находите ли вы, что въ свѣтѣ жилось бы легче, если бы ошибки прощались?

— Я простилъ, потому что отказался іходать жалобу въ судъ.

— Я думаю, что вы не могли иначе поступить. Если бы вы привлекли бѣднаго епископа на скамью свидѣтелей, вы возстановили бы противъ себя все духовенство въ Англіи. Вы чувствовали это сами.

— Не совсѣмъ такъ, сказалъ ректоръ.

— Право такъ, и поэтому вы отказались. Но вы не можете выкинуть изъ головы чувство обиды и поэтому преслѣдуете епископа этимъ письмомъ.

— Преслѣдую?

— Онъ будетъ такъ думать. И я такъ думалъ бы, если бы это письмо было адресовано ко мнѣ. Какъ я уже сказалъ, всѣ ваши доводы справедливы, только я нахожу, что вы приписали всему слишкомъ большую важность. Онъ не долженъ былъ посылать вамъ эту газету, не долженъ былъ говорить о столичной печати; но онъ не сдѣлалъ вамъ вреда; онъ и не желалъ сдѣлать вамъ вредъ, и можетъ быть слѣдовало бы оставить безъ вниманія.

— Могли ли вы такъ поступить?

— Я не могу представить себя въ такомъ положеніи. Во всякомъ случаѣ я не могъ бы написать такого письма, и боялся бы написать, если бы и могъ. Я слишкомъ высоко цѣню спокойствіе и тишину, для того чтобы ссориться съ моимъ епископомъ, если бы только онъ не вздумалъ задѣвать мою совѣсть. Тутъ ничего этого нѣтъ. Мнѣ кажется, я увидалъ бы, что онъ сдѣлалъ ошибку и оставилъ бы безъ вниманія.

Ректоръ, возвращаясь домой, былъ болѣе доволенъ своимъ посѣщеніемъ, чѣмъ ожидалъ. Ему сказали, что его письмо было основательно и справедливо, а это уже было много.

Въ концѣ недѣли онъ получилъ отвѣтъ епископа и увидалъ, что онъ написанъ не капелланомъ.

«Любезнѣйшій ректоръ Вортль», отвѣчалъ епископъ: "ваше письмо чрезвычайно огорчило меня, потому что я вижу, что я причинилъ вамъ непріятности, о которыхъ искренно сожалѣю. Когда я писалъ къ вамъ въ моемъ письмѣ, не имѣя ни малѣйшаго намѣренія увѣщевать васъ, о столичной печати, я только хотѣлъ довести до вашего свѣдѣнія, что газеты говорятъ о вашемъ дѣлѣ съ мистеромъ Пикокомъ. Я сомнѣваюсь, знаю ли я что-нибудь о направленіи газеты Общія Дѣла. Я не увѣренъ даже, прочелъ ли я тѣ слова, противъ которыхъ вы такъ сильно вооружаетесь. Во всякомъ случаѣ, они не имѣли никакого вліянія на меня. Если я прочелъ — что я сдѣлалъ, вѣроятно, очень бѣгло — я не помнилъ о нихъ, когда къ вамъ писалъ. Моя цѣль была васъ предостеречь, совсѣмъ не на счетъ вашего поведенія, а о томъ, что другіе говорятъ дурно о васъ.

"Что касается жалобы въ судъ, о которой вы такъ горячо говорили, когда я имѣлъ удовольствіе видѣть васъ, я очень радъ, что вы отказались отъ этой мысли, радъ за васъ, за себя и вообще за всѣхъ насъ, кому дорого спокойствіе церкви.

"Что же касается тѣхъ выраженій, въ которыхъ вы принудили себя написать мнѣ, я долженъ напомнить вамъ, что обыкновенно пасторъ не пишетъ такъ епископу. Однако, я готовъ сознаться, что обстоятельства дѣла не обыкновенны, и могу понять, что вы сильно приняли это къ сердцу. Надѣюсь, что теперь все это прекратится, не нарушивъ тѣхъ добрыхъ чувствъ, которыя до сихъ поръ существовали между нами. Искренно вамъ преданный

К. Бротонъ".

— Скверное письмо, сказалъ себѣ ректоръ, прочтя его: — Скверное письмо.

Онъ спряталъ его и не говорилъ болѣе ни слова ни себѣ, ни другимъ. Письмо показалось ему сквернымъ, потому что произвело именно такое дѣйствіе, какого епископъ добивался. Оно не было смиренно, не выражало извиненія, а между тѣмъ не допускало дальнѣйшихъ возраженій. Оно увѣряло, что никакого порицанія не имѣлось въ виду, и выражало огорченіе, что возбудило непріятность. А между тѣмъ ректоръ находилъ его малодушнымъ письмомъ.

«Не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія увѣщевать», такъ зачѣмъ написалъ такимъ строгимъ епископскимъ слогомъ? Имѣлъ намѣреніе, извиненіе ложно. Такъ думалъ ректоръ, но спряталъ письмо и рѣшился болѣе не думать о немъ.

— Не пойдешь ли ты со мною къ мистрисъ Пикокъ послѣ завтрака, сказалъ ректоръ своей женѣ на слѣдующее утро.

Они вмѣстѣ сдѣлали визитъ; и послѣ этого ректоръ никогда не бывалъ у мистрисъ Пикокъ безъ мистрисъ Вортль. По-крайней-мѣрѣ этотъ результатъ произвела гнусная статья въ газетѣ Общія Дѣла.

Глава XVIII.
Путешествіе.

править

Мы теперь послѣдуемъ за мистеромъ Пикокомъ. Онъ началъ свое дѣло съ того, что заплатилъ по счету Роберта Лефруа въ гостиницѣ предъ отъѣздомъ изъ Бротона, и послѣ того долженъ былъ платить за малѣйшую бездѣлицу во время путешествія. Лефруа очень хотѣлось остаться недѣлю въ Лондонѣ. Онъ, конечно, остался бы и двѣ недѣли, и мѣсяцъ, если бы его спутникъ согласился; но въ этомъ отношеніи Пикокъ вмѣстѣ съ ректоромъ предписалъ себѣ планъ поведенія, отъ котораго никогда не отступалъ.

— Если вы не послушаетесь меня, я поѣду безъ васъ, сказалъ Пикокъ.

— А что вы можете сдѣлать безъ меня?

— По всей вѣроятности узнаю все что мнѣ нужно знать. Очень можетъ быть что и съ вами и безъ васъ я не узнаю ничего. Я готовъ дѣйствовать вмѣстѣ съ вами, если вы поѣдете сейчасъ, но не стану терять ни одного дня. Я отправлюсь, поѣдете вы или останетесь.

Тогда Лефруа послушался и согласился поѣхать на нѣмецкомъ пароходѣ, отходившемъ изъ Соутгемптона въ Нью-Іоркъ.

Но прежде чѣмъ пароходъ отошелъ, онъ сказалъ:

— Это все вздоръ, Пикокъ.

— Что такое вздоръ?

— Да то, что я ѣду въ Соединенные Штаты.

— Почему же это вздоръ?

— Потому что Фердинандъ умеръ болѣе года тому назадъ, почти тотчасъ какъ вы увезли ее.

— Зачѣмъ же вы не сказали мнѣ этого въ Бовикѣ?

— Затѣмъ, что вы были такъ невѣжливы, съ какой стати было мнѣ говорить вамъ, когда вы поступили со мною такъ грубо?

— Честный человѣкъ сказалъ бы мнѣ тотчасъ какъ только увидалъ меня.

— Развѣ можно провозглашать такимъ образомъ смерть, бѣднаго брата!

— Вашего бѣднаго брата!

— А какъ же, вѣдь онъ былъ мой братъ и ея мужъ! Какъ же я могъ вдругъ выболтать это? Онъ умеръ какъ Юлій Цезарь. Я видѣлъ какъ его хоронили въ Сан-Франсиско.

— Онъ уѣхалъ въ Сан-Франсиско?

— Да, мы оба отправились туда изъ Сен-Луи. Въ Сен-Луи мы заѣзжали по дорогѣ. Никто не имѣлъ намѣренія тревожить васъ, но Фердинандъ напился и пошелъ пошалить, какъ онъ выражался.

— Пошалить!

— Но мы уѣхали по желѣзной дорогѣ въ пять часовъ утра. Онъ никакъ не могъ удержаться отъ пьянства, и умеръ отъ бѣлой горячки на другой день нашего пріѣзда въ Сан-Франсиско. Вотъ вамъ вся правда, и вамъ нечего ѣздить въ. Нью-Горкъ. Дайте мнѣ доллары. Я поѣду въ Соединенные Штаты, а вы возвращайтесь и женитесь на вдовѣ или бросьте ее, какъ хотите.

Они сидѣли на своихъ чемоданахъ въ маленькой каютѣ, въ которой должны были спать. Конечно, путешествіе не имѣло никакой привлекательности для Пикока. Его спутникъ былъ крайне непріятенъ ему, пароходъ отвратительный, издержки большія, онъ былъ бы очень радъ избавиться отъ всего этого.

— Вы теперь знаете все, какъ будто были тамъ и стояли на его могилѣ, сказалъ Робертъ.

Пикокъ вѣрилъ ему. По всей вѣроятности этотъ человѣкъ говорилъ теперь правду. Почему бы не вернуться и не обвѣнчаться опять? Ректоръ тоже повѣритъ.

Но если это неправда?

— Я долженъ ѣхать въ Сан-Франсиско, сказалъ онъ.

— Зачѣмъ?

— Затѣмъ, что дѣйствительно хочу стоять на его могилѣ. Я долженъ имѣть доказательства, что онъ похороненъ.

— Такъ можете ѣхать одни, сказалъ Робертъ Лефруа.

Онъ уже говорилъ это нѣсколько разъ. Онъ можетъ ѣхать или оставаться, какъ хочетъ, но деньги ему выплатятся не прежде какъ Пикокъ получитъ положительное доказательство въ смерти Фердинанда Лефруа.

Такимъ образомъ они оба вмѣстѣ совершили свое непріятное путешествіе въ Нью-Іоркъ. Дорогою былъ споръ даже относительно количества крѣпкихъ напитковъ. Пикокъ хотѣлъ платить только за то, что заказывалъ самъ. У Лефруа были свои небольшія деньги и онъ часто напивался на пароходѣ. Много было непріятностей, но наконецъ доѣхали до Нью-Іорка.

Поднялся вопросъ прямо ли имъ ѣхать оттуда въ Сан-Франсиско, или употребить дня четыре на поѣздку въ Сен-Луи. Лефруа очень хотѣлось въ Сен-Луи, и Пикокъ рѣшился взять билеты прямо въ Сан-Франсиско чрезъ Сен-Луи. Зачѣмъ Лефруа желалъ ѣхать въ Сен-Луи? Но если онъ сказалъ неправду, то въ Сен-Луи можно кое что узнать, и наконецъ рѣшили, что поѣдутъ туда. По мѣрѣ того, какъ они переѣзжали изъ города въ городъ, перемѣняли вагоны сперва въ одномъ мѣстѣ потомъ въ другомъ, обращеніе Лефруа становилось все хуже и хуже, а слова все болѣе и болѣе угрожающими. Онъ спрашивалъ Пикока, неужели отъ думаетъ, что человѣка можно таскать такую даль и не платить за потерю времени.

— Вамъ заплатятъ, когда вы исполните условіе, сказалъ Пикокъ.

— Я хочу получить часть денегъ въ Сен-Луи, сказалъ Лефруа. — Тысячу долларовъ! Что такое тысяча долларовъ? Подавайте денегъ.

Это онъ говорилъ, когда они сидѣли въ углу курительной маленькой гостиницы, гдѣ ожидали парохода, который долженъ былъ везти ихъ по Миссисипи въ Сен-Луи. Пикокъ оглянулся и увидалъ, что они одни.

— Я ничего не дамъ, пока не увижу могилу вашего брата, сказалъ Пикокъ.

— Не дадите!

— Ни одного доллара! Что за польза говорить вамъ о томъ? Вы кажется должны были меня узнать въ это время.

— Но вы не знаете меня. Должно быть вы считаете меня, очень смирнымъ существомъ.

— Можетъ быть.

— И будете должны перемѣнить ваше мнѣніе.

— Можетъ быть. Весьма вѣроятно, что вы вздумаете убить, меня, но денегъ моихъ вы не получите чрезъ это.

— Убить васъ! Васъ не стоитъ убивать.

Потомъ они сидѣли молча, ожидая парохода часа полтора. Читатель пойметъ, что это было непріятное время для Пикока.

Цѣлыя сутки на пароходѣ Лефруа не говорилъ ни слова, насколько могъ понять его спутникъ, у него не было денегъ, потому что онъ оставался трезвъ большую часть дня, и пилъ только то, за что платилъ Пикокъ. Однако до пріѣзда въ Сен-Луи, куда они пріѣхали поздно ночью, онъ познакомился съ какими то путешествепниками, напился и очень шумѣлъ, когда вышли на набережную. Пикокъ переносилъ свое положеніе какъ могъ, и пошелъ съ Лефруа въ гостиницу. Они условились дня два остаться въ Сен-Луи, а потомъ отправиться въ Сан-Франсиско по желѣзной дорогѣ, которая шла чрезъ штатъ Канзасъ. Лефруа не хотѣлъ лечь спать, пока не сходитъ въ большую залу, гдѣ, по обычаю американскихъ гостиницъ, мужчины сидятъ, курятъ и читаютъ газеты. Тамъ, не смотря на то, что была полночь, находилась цѣлая толпа. Лефруа, сѣвъ и закуривъ сигару, вдругъ всталъ и обратился къ окружающимъ.

— Вотъ этотъ человѣкъ, сказалъ онъ: — пріѣхалъ изъ Англіи узнать, что сдѣлалось съ Фердинандомъ Лефруа.

— Я зналъ Фердинанда Лефруа, сказалъ одинъ изъ присутствовавшихъ: — и васъ также знаю, мистеръ Робертъ.

— Что сдѣлалось съ Фердинандомъ Лефруа? спросилъ Пикокъ.

— Онъ отправился куда отправляются всѣ добрые люди, сказалъ другой.

— Вы хотите сказать, что онъ умеръ, возразилъ Пикокъ.

— Разумѣется, онъ умеръ, сказалъ Робертъ: — я говорю ему это съ самаго отъѣзда нашего изъ Англіи, а онъ такой невѣрующій дьяволъ, что не хочетъ даже вѣрить родному брату человѣка. Здѣсь онъ немногое узнаетъ о немъ.

— Фердинандъ Лефруа, сказалъ первый: — умеръ дорогою, когда ѣхалъ на Западъ. Я ѣхалъ по этой дорогѣ на другой день.

— Вы ничего объ этомъ не знаете, сказалъ Робертъ: — онъ умеръ въ Сан-Франсиско чрезъ два дня послѣ нашего пріѣзда туда.

— Онъ умеръ на Огденской станціи, на поворотѣ въ Утахъ.

— Вы не видали его мертвымъ, сказалъ другой.

— На сколько я помню, продолжалъ первый: — его повезли хоронить куда-то въ окрестностяхъ, я не очень имъ интересовался и не разспрашивалъ подробно. Онъ былъ пьяница, и ему лучше лежать въ могилѣ, чѣмъ было оставаться въ живыхъ:

— А я думаю, что вы такъ же часто были пьяны какъ и онъ, сказалъ Робертъ.

— По-крайней-мѣрѣ я никому не давалъ труда хоронить меня, отвѣтилъ другой.

— Вы положительно знаете, что Фердинандъ Лефруа умеръ на этой станціи? спросилъ Пикокъ.

— Спросите его; онъ его братъ, онъ долженъ лучше знать.

— Говорю вамъ, горячо сказалъ Робертъ: — что мы довезли его до Сан-Франсиско и тамъ онъ умеръ. Если же думаете, что знаете это лучше, то оправляйтесь въ Утахъ и ждите тамъ, пока узнаете все. Вы навѣрно столько тамъ прождете, что васъ сдѣлаютъ старшиной.

Послѣ этого они пошли спать.

Пикоку теперь стало ясно, что человѣкъ, о жизни или смерти котораго онъ такъ желалъ узнать, дѣйствительно умеръ. Слова этихъ людей, никѣмъ не предупрежденныхъ, служили ему доказательствомъ. Но все-таки не было такого доказательства, которое онъ могъ отвезти съ собою въ Англію, и показать въ судѣ, или даже епископу и ректору Вортлю.

На слѣдующее утро, прежде чѣмъ Робертъ Лефруа всталъ, Пикокъ отыскалъ того человѣка, который такъ положительно увѣрялъ, что бѣдняга умеръ на станціи, которая отстояла отъ Сан-Франсиско на два дня пути. Если этотъ человѣкъ умеръ и похороненъ тамъ, то въ Сан-Франсиско ничего не будутъ знать. Путешествіе въ Сан-Франсиско будетъ совершенно напрасно, и онъ останется попрежнему непричемъ.

— Навѣрно не могу сказать, отвѣтилъ этотъ человѣкъ на вопросъ Пикока: — я повторяю только то, что сказали мнѣ. Я шелъ, а кто-то сказалъ, что Ферди Лефруа вынесли мертвымъ изъ вагона на платформу. Теперь вы знаете объ этомъ столько же какъ и я.

Слѣдовательно въ Сен-Луи нечего было больше дѣлать. Пикокъ чувствовалъ, что онъ долженъ продолжать свой путь и навести справки на Огденской станціи. На другой день они отправились, взявъ билеты въ Ливенвортъ. Имъ сказали, что въ Ливенвортѣ они тотчасъ найдутъ поѣздъ, отправляющійся въ Сан-Франсиско. Но оказалось не совсѣмъ такъ. Въ Ливенвортѣ они принуждены были оставаться цѣлыя сутки въ дрянной гостиницѣ, гдѣ должны были занять одну комнату. Это было какое-то захолустье, гдѣ люди показались Пикоку очень грубыми. Робертъ Лефруа, съ самаго пріѣзда въ Сен-Луи.сдѣлался угрюмъ скорѣе, чѣмъ непослушенъ. Онъ не отказался ѣхать, когда настала минута отъѣзда, но оставилъ подъ сомнѣніемъ намѣренъ или нѣтъ продолжать путь. Но все-таки до Ливенворта онъ доѣхалъ, и Пикокъ началъ теперь думать, что ему удастся довезти его до Сан-Франсиско.

Въ этотъ вечеръ онъ старался уговорить его лечь спать, но это ему не удалось. Лефруа непремѣнно захотѣлъ остаться въ буфетѣ, гдѣ заказалъ себѣ какой-то напитокъ, за который Пикокъ, не смотря на всѣ свои возраженія, долженъ былъ заплатить. Если онъ напьется и ляжетъ тутъ, онъ ничего не можетъ съ нимъ подѣлать. Но онъ рѣшилъ, что съ нимъ или безъ него, а уѣдетъ съ первымъ поѣздомъ — и легъ спать.

Не прошло и получаса, когда его спутникъ вошелъ въ комнату — не пьяный. Онъ сѣлъ на свою постель, взялъ дорожный мѣшокъ и выложилъ изъ него всѣ вещи на постель.

— Для чего вы это дѣлаете? сказалъ Пикокъ: — мы должны уѣхать отсюда завтра утромъ въ пять часовъ.

— Я не поѣду завтра въ пять часовъ, и совсѣмъ не поѣду завтра, и даже на слѣдующій день.

— Не поѣдете?

— Нѣтъ. Мнѣ ужъ это надоѣло. Ни за что не поѣду дальше. Давайте деньги. Вамъ все сказано о моемъ братѣ, вся правда, сколько знаю я. Давайте деньги.

— Я не дамъ вамъ ни одного доллара, сказалъ Пикокъ. — Все что я слышалъ до сихъ поръ ни кчему мнѣ не послужитъ. Насколько я могу видѣть, вы деньги заслужили, но вамъ надо ѣхать дальше.

— Я не выйду завтра изъ этой комнаты.

— Такъ я поѣду безъ васъ, вотъ и все.

— Можете отправляться къ чорту, по прежде должны подать денежки.

— Ни одного доллара.

— Не дадите?

— Конечно не дамъ. Сколько разъ я вамъ это говорилъ?

— Такъ я самъ возьму.

— Это вамъ будетъ очень трудно. Во-первыхъ, если вы перерѣжете мнѣ горло…

— Именно это я и намѣренъ сдѣлать.

— Если вы перерѣжете мнѣ горло — что само по себѣ будетъ трудно — вы только найдете немного золота, которое я взялъ на наше путешествіе въ Сан-Франсиско. Отъ этого вы не разбогатѣете. Остальное въ циркулярныхъ билетахъ[11], которые не принесутъ вамъ никакой пользы.

— Боже мой! вдругъ сказалъ Лефруа: — я не позволю надуть меня такимъ образомъ.

Съ этими словами онъ схватилъ бовайскій ножъ[12], который вмѣстѣ съ другими вещами вынулъ изъ мѣшка.

— Вы не знаете въ какой вы теперь странѣ, здѣсь не очень цѣнятъ жизнь такого скота какъ вы. Если хотите остаться жить до завтра, вы должны поладить со мною.

Комната была узкая, двѣ кровати шли вдоль стѣны, каждая ногами къ другой и пространство между ними и другой стѣной было очень узко. Пикокъ занималъ кровать ближе къ двери. Лефруа вскочилъ съ постели и съ ножомъ въ рукѣ бросился къ двери, чтобы помѣшать Пикоку убѣжать. Пикокъ, который лежалъ на постели не раздѣтый, тотчасъ вскочилъ и вытащилъ револьверъ изъ подъ изголовья.

— Вотъ какъ, вы вооружились, сказалъ Робертъ Лефруа.

— Да, отвѣтилъ Пикокъ: — если вы подойдете ко мнѣ съ этимъ ножемъ, я васъ застрѣлю. Положите ножъ.

— Такъ сейчасъ и положу по вашему приказанію.

Все держа револьверъ надъ головою Лефруа, Пикокъ медленно всталъ съ кровати.

— Если вы не отойдете отъ двери, сказалъ онъ: — я выстрѣлю одинъ разъ, чтобы дать знать, что происходитъ здѣсь. Положите ножъ. Вы знаете, что я васъ не трону.

Колеблясь минуты двѣ, Лефруа положилъ ножъ.

— Я не имѣлъ никакого дурного намѣренія, старый дружище, я только хотѣлъ напугать васъ.

— Ну, напугали меня. Дальше что?

— Нѣтъ, я нисколько васъ не напугалъ. Револьверъ всегда лучше ножа. Теперь я разскажу вамъ все.

Онъ сѣлъ на свою кровать и началъ длинный разсказъ. Онъ не поѣдетъ дальше Ливенворта. Получитъ ли онъ деньги, или не получитъ, а дальше не поѣдетъ. Есть причины, по которымъ ему непріятно ѣхать въ Калифорнію. Но онъ сдѣлалъ предложеніе. Если Пикокъ дастъ ему денегъ на прожитіе, то онъ останется въ Ливенвортѣ, пока Пикокъ вернется, или отправится въ Чикаго и будетъ тамъ ждать Пикока. Потомъ онъ объяснилъ какъ можно достать въ Сан-Фрапсиско доказательство смерти его брата.

— Этотъ человѣкъ солгалъ, сказалъ онъ: — будто братъ мой умеръ на Огденской станціи. Ему было тамъ очень плохо, и мы думали, что ему пришелъ конецъ. Но мы довезли его въ Сан-Франсиско, онъ могъ пройти по городу на своихъ ногахъ, и я думалъ, что можетъ быть онъ поправится. Однако онъ умеръ чрезъ два дня, и мы похоронили его на большомъ кладбищѣ за городомъ.

— А камень на могилѣ положили?

— Да; камень лежитъ большой. Вы прочтете на немъ имя: Фердинандъ Лефруа изъ Кильбрака въ Луизіанѣ. Кильбракомъ называлась наша плантація, гдѣ мы жили бы теперь какъ джентльмены, съ тремя сотнями негровъ, если бы не эти проклятые сѣверные лицемѣры.

— Какъ могу я найти камень?

— Тамъ есть молодчикъ, который знаетъ гдѣ найти всякую могилу. Но вы сами найдете, это на правой рукѣ, очень далеко, около стѣны. Это случилось еще не такъ давно и буквы на камнѣ должны быть очень видны.

— Въ Сан-Франсиско никто не знаетъ объ его смерти?

— Знаетъ Бурке, приказчикъ въ табачной лавкѣ Джонсона въ улицѣ Монгомери. Онъ братъ одного изъ нашихъ товарищей и былъ на похоронахъ. Можетъ быть вы найдете его.

Пикокъ и Лефруа разсуждали объ этомъ всю ночь и Пикокъ согласился на предложеніе Лефруа. Онъ далъ ему денегъ недѣли на три и на проѣздъ въ Чикаго, обѣщая выплатить тысячу долларовъ въ Чикаго, если найдетъ его тамъ въ назначенное время и отыщетъ могилу Фердинанда Лефруа въ Сан-Франсиско.

Глава XIX.
Никто васъ здѣсь не осуждалъ.

править

Мистрисъ Вортль, примѣтивъ, что ея мужъ уже не ходитъ одинъ къ мистрисъ Пикокъ, стала сама чаще навѣщать ее, и наконецъ очень привязалась къ этой женщинѣ. Когда прошелъ мѣсяцъ послѣ отъѣзда Пикока, мистрисъ Вортль взяла привычку ходить къ его женѣ каждый день, по окончаніи своихъ домашнихъ утреннихъ занятій, и оставалась у мистрисъ Пикокъ, цѣлый часъ.

Въ одно утро она узнала, что мистрисъ Пикокъ получила письмо изъ Нью-Іорка, гдѣ мистеръ Пикокъ описывалъ свои приключенія. Мистрисъ Пикокъ не прочла вслухъ всего письма, которое было наполнено такими нѣжными выраженіями, какія свойственны между мужемъ и женой, зная, что мистрисъ Вортль не считаетъ ее въ правѣ называться его женой; но она прочла много и разсказала о всѣхъ обстоятельствахъ, описанныхъ въ письмѣ.

— Стало быть навѣрно его уже нѣтъ на свѣтѣ, сказала мистрисъ Вортль.

Въ голосѣ ея была нѣкоторая грусть, когда она подумала, что все-таки говоритъ о смерти законнаго мужа этой женщины.

— Да; онъ умеръ — наконецъ.

Мистрисъ Вортль глубоко вздохнула. Для нея было ужасно думать, что она можетъ говорить такимъ образомъ о смерти своего мужа.

— Я знаю все, что происходитъ у васъ въ мысляхъ, сказала мистрисъ Пикокъ, взглянувъ на нее.

— Неужели?

— Все. Вы говорили себѣ какъ ужасно, что жена можетъ говорить о смерти своего мужа, не проливъ ни одной слезы, не выразивъ ни однимъ словомъ своего горя.

— Это очень печально.

— Разумѣется печально. Развѣ все это не было печально? Но что же я буду дѣлать? Не потому съ радостью принимаю я эти извѣстія, что онъ всегда дурно обращался со мною, не потому что испортилъ мою молодость, сдѣлавъ ее такимъ гнуснымъ пятномъ, что я едва смѣю вспоминать о немъ, не потому что его обращеніе со мною заставляло жалѣть зачѣмъ я родилась, а потому что я думаю о томъ, кто былъ всегда хорошъ ко мнѣ столько сколько тотъ былъ дуренъ. Кто заставлялъ меня удивляться благороднымъ инстинктамъ человѣка, когда тотъ другой заставлялъ меня трепетать отъ его низости.

— Вамъ было очень тяжело, сказала мистрисъ Вортль.

— А какъ тяжело тому, кто для меня дороже моей собственной души? Подумайте, объ его поведеніи со мною! Какъ онъ уѣхалъ удостовѣриться правда ли то извѣстіе, которое заставило его надѣяться, что я могу принадлежать ему! Какъ онъ долженъ былъ любить меня, когда послѣ всѣхъ моихъ непріятностей взялъ меня къ себѣ какъ только это сдѣлалось возможно! Подумайте также что онъ послѣ дѣлалъ для меня, а я для него! Какъ я испортила его жизнь, когда онъ старался поправить мою! Не обязана ли я была сдѣлать для него все?

— Все, сказала мистрисъ Вортль: — кромѣ того, что было дурно.

— А я сдѣлала. Неужели вы не сдѣлали бы того же при подобныхъ обстоятельствахъ? Неужели вы не послушались бы человѣка, который былъ для васъ вѣрнымъ мужемъ, пока считалъ себя вправѣ называться такъ? Дурно! Я сомнѣваюсь дурно ли это было. Иногда трудно узнать что дурно и что хорошо. То что онъ велѣлъ мнѣ дѣлать, то было для меня хорошо. Если бы онъ велѣлъ мнѣ уѣхать и оставить его, я уѣхала бы — и умерла. Можетъ быть это было бы хорошо.

Она замолчала, какъ бы ожидая отвѣта. Но предметъ былъ такой затруднительный, что мистрисъ Вортль не могла отвѣтить ничего.

— Я иногда желала, чтобы онъ это сдѣлалъ. Но когда я думаю объ этомъ, когда я одна, я чувствую какъ это невозможно для него. Онъ не могъ отослать меня отъ себя. То что вы называете хорошимъ, было бы невозможно для него, а я считаю его самымъ совершеннѣйшимъ изъ человѣческихъ существъ. Насколько я его знаю, онъ непороченъ; а между тѣмъ по вашему мнѣнію онъ сдѣлалъ такой важный проступокъ, что долженъ быть обезславленъ въ глазахъ всѣхъ.

— Я этого не говорила.

— Но это показывали всѣ. Я знаю какъ вы добры, какъ много обязана я вамъ. Я знаю, что мистеръ Вортль и вы были такъ добры къ намъ, что если, бы я не была признательна выше всякихъ выраженій, я была бы самымъ низкимъ существомъ. Не думайте, чтобы я сердилась на васъ за то, что вы осуждаете меня. Это неизбѣжно. Но какъ могу я осуждать себя или его?

— Если вы оба теперь свободны, то все можетъ поправиться.

— А какъ же на счетъ раскаянія? Хорошо ли будетъ, если я раскаяваться не стану? Я никогда не раскаюсь. Есть законы, сообразно которымъ я поступила нехорошо; но если бы я не нарушила этихъ законовъ, я возненавидѣла бы себя на всю жизнь. Если бы вы знали, мистрисъ Вортль, какъ было бы для меня трудно оставить его! Тогда когда онъ пришелъ ко мнѣ сказать, что ѣдетъ въ Техасъ узнать о моемъ мужѣ, поняла я что значитъ любовь. Онъ никогда не говорилъ ни слова. Онъ старался даже не показывать этого. Но я знала, что мнѣ принадлежитъ его сердце, а ему мое. Съ той минуты я думала о немъ день и ночь. Я подала ему мою руку, когда онъ уѣзжалъ, какъ принадлежащую ему. Онъ могъ дѣлать съ нею что хотѣлъ послѣ этого, все равно умеръ кто или былъ живъ. Не должна ли я радоваться, что онъ умеръ?

Мистрисъ Вортль не могла отвѣчать на этотъ вопросъ. Она могла только чувствовать дрожь.

— Я не по своей волѣ вышла за Фердинанда Лефруа, продолжала разгорячившаяся женщина. — Тогда все въ нашей странѣ было уничтожено. Все что мы любили и все что мы цѣнили, было отнято у насъ. Война разрушила все. Когда я только что вышла изъ дѣтства, мы разорились. Всѣ мы, и женщины и мужчины, и дѣвочки и мальчики должны были сдѣлаться чѣмъ-то инымъ, а не тѣмъ чѣмъ были до тѣхъ поръ. Мнѣ велѣли выйти за него.

— Это было дурно.

— Когда все рушится около васъ, возможно ли вести себя ординарно хорошо? Тогда думали, что у него изъ имѣнія останется кое-что. Наши отцы давно знали другъ друга. Несчастный, котораго пьянство сдѣлало такимъ отвратительнымъ впослѣдствіи могъ бы быть хорошимъ человѣкомъ, если бы не былъ разоренъ. Онъ не могъ походить на того героя, котораго я всегда буду называть моимъ мужемъ; но не всякій человѣкъ можетъ быть героемъ.

— Онъ съ самаго начала былъ такой дурной?

— Онъ всегда пилъ, начиная съ перваго дня свадьбы; потомъ съ нимъ былъ Робертъ, который гораздо хуже его. Жизнь была мнѣ въ тягость. Это было ужасно. Для меня было утѣшеніемъ, что меня бросали. Потомъ, я встрѣтилась съ этимъ англичаниномъ; и мнѣ вдругъ стало казаться, что весь человѣческій родъ переродился. Онъ никогда не лгалъ. Онъ никогда не былъ пьянъ. Онъ заботился не о себѣ одномъ. Да кажется о себѣ онъ не заботился совсѣмъ. Съ тѣхъ поръ какъ онъ здѣсь въ школѣ, нашли ли вы въ немъ что-нибудь достойное порицанія?

— Нѣтъ, это правда.

— И никогда не найдете! если только не достойно порицанія такъ любить женщину какъ онъ любитъ меня. Посмотрите, что онъ дѣлаетъ теперь, сколько онъ долженъ выстрадать въ обществѣ такого негодяя! И все для меня!

— Для обоихъ васъ.

— Его положеніе не сдѣлалось бы хуже, если бы онъ разстался со мной. Я не была его женой, ему стоило только велѣть мнѣ уѣхать. Въ этомъ не было бы, по мнѣнію свѣта, ничего дурного. Если бы онъ слѣдовалъ вашимъ понятіямъ о хорошемъ и дурномъ, и сказалъ бы мнѣ, что такъ какъ мы не обвѣнчаны законно, то должны разстаться, онъ непріятностей бы не имѣлъ, не правда ли?

— Право я не знаю, отвѣтила мистрисъ Вортль, которая рыдала навзрыдъ.

— И я не знаю. Я умерла бы, а онъ? Онъ теперь такой грѣшникъ, что не можетъ проповѣдовать въ вашей церкви и учить въ вашей школѣ, такъ что вашъ милый мужъ почти долженъ разориться за то, что былъ добръ къ нему. Тогда онъ могъ бы проповѣдывать въ каждой церкви, учить въ каждой школѣ. Что я должна думать о томъ, какъ поступитъ съ нимъ Господь? Осудитъ ли онъ его?

— Мы должны предоставить это Ему, рыдала мистрисъ Вортль.

— Да; но думая о нашихъ душахъ, мы должны предполагать, что можетъ быть. Люди говорятъ, что онъ поступилъ дурно, называя меня своей женой. А не должна ли я думать, что когда онъ будетъ призванъ дать отчетъ, то предстанетъ въ свѣтломъ и чистомъ образѣ, оттого что любилъ другихъ болѣе, чѣмъ себя. Я въ этомъ увѣрена! Я знаю это! и что же я должна думать о его проступкѣ и моемъ? Не повиноваться ему, не любить его, не слѣдовать во всемъ его совѣтамъ, вотъ что для меня было бы грѣхомъ. Совѣсть говоритъ мнѣ, что онъ мой мужъ. Я не хожу къ вамъ, мистрисъ Вортль, не потому, что считаю себя недостойной бывать у васъ, но потому, что не желаю повредить вамъ въ мнѣніи тѣхъ, кто не понимаетъ, что дурно, что хорошо. Я себя не стыжусь. У меня только двое судей — Господь на небеси и мой мужъ на землѣ.

— Никто васъ здѣсь не осуждалъ.

— Нѣтъ, меня осуждали. Но я не сержусь на это. Вы не думаете, мистрисъ Вортль, что я могу сердиться на васъ, когда вы были такъ добры, такъ великодушны, такъ снисходительны, что еще болѣе имѣетъ значенія, оттого что вы считали насъ закоренѣлыми и упрямыми грѣшниками? О, нѣтъ! Вамъ естественно думать такимъ образомъ, но я думаю иначе. Обстоятельства сдѣлали меня непригодной для вашего общества. Если бы у меня не было приличнаго платья, или башмаковъ, я тоже была бы непригодна, но это нисколько не унизило бы меня въ моемъ собственномъ уваженіи. Я утѣшаю себя мыслью, что не могу быть совершенно дурною, когда такой человѣкъ, какъ онъ, любитъ меня.

Обѣ женщины, разставаясь въ это утро, поцѣловались, чего прежде не дѣлали; и мистрисъ Вортль начала сомнѣваться, дѣйствительно ли грѣхъ былъ такъ великъ. Она даже осмѣлилась спросить себя, не поступила ли бы она также въ подобныхъ обстоятельствахъ. Она думала, что эта женщина имѣла право выйти за человѣка, котораго любила, когда услыхала, что ея первый мужъ умеръ. Въ этомъ не было никакого грѣха. А потомъ, что она должна была сдѣлать, когда умершій мужъ вдругъ вошелъ въ ея комнату? Мистрисъ Вортль, которой было чрезвычайно трудно вообразить себя въ такомъ положеніи, наконецъ, призналась себѣ, что непремѣнно поступила бы такъ, какъ ей сказалъ бы мистеръ Вортль. Болѣе она ничего не могла вообразить. Она не могла представить себѣ, которымъ мужемъ могъ быть мистеръ Вортль, тѣмъ ли дурнымъ, который неожиданно ожилъ, или тѣмъ добрымъ, который въ сущности, мужемъ не былъ бы; но рѣшила въ своемъ умѣ, что какъ бы ни было все, а она исполнила бы то, что ей велѣлъ бы мистеръ Вортль. Объ этомъ ужасно было думать, такъ ужасно, что она думать перестала, но во время всѣхъ этихъ размышленій, сердце ея смягчилось къ этой женщинѣ. Съ этого дня она не говорила уже о проступкѣ мистрисъ Пикокъ.

— Я, право, не знаю, какъ могла она поступить иначе, сказала она своему мужу.

— Я всегда это говорилъ.

— Было бы очень трудно уѣхать, когда онъ не пускалъ ее.

— Было бы очень трудно уѣхать, если бы онъ даже отпускалъ ее, отвѣтилъ ректоръ. — Куда ей было дѣваться? Что должна она была дѣлать? Они были связаны обстоятельствами такимъ образомъ, что имъ невозможно было разстаться. Не часто случаются такія происшествія, они такъ необыкновенны, что обычныя правила жизни не могутъ ими руководить. Съ большинствомъ изъ насъ этого не случается никогда, и это очень хорошо для насъ. Но когда это случится, мы должны отступить отъ общихъ правилъ. Это-то чувство и заставило меня оказать имъ покровительство. Съ ними случилось большое несчастіе. Я не могъ выгнать ихъ. Ему обязанность предписывала уѣхать, а мнѣ дать ей пріютъ, пока онъ вернется.

— Большое несчастіе, Джефри.

— Я этого боюсь. Посмотри.

Онъ подалъ ей письмо отъ одного вельможи, который жилъ очень далеко — такъ далеко, что врядъ ли мистрисъ Стантилупъ могла добраться до него — выражавшее его намѣреніе взять своихъ двухъ сыновей изъ школы на Рождество.

— Онъ не ссылается на эту причину.

— Нѣтъ; мы лично другъ съ другомъ незнакомы и онъ не могъ упоминать о моихъ поступкахъ. Ему было легче просто сообщить мнѣ о своемъ намѣреніи, но я тѣмъ не менѣе понимаю въ чемъ вся суть. Старшій Маубрей долженъ былъ остаться еще годъ, а младшій два года. Разумѣется, онъ имѣлъ право передумать; и я не считаю себя вправѣ жаловаться. Такая шкода, какъ моя, должна зависѣть отъ своей репутаціи. Онъ, вѣроятно, услыхалъ объ этой исторіи, и весьма естественно, хочетъ взять своихъ сыновей.

— Какъ ты думаешь, придется ли закрыть школу?

— Очень на это похоже. Я не желаю вести ее кое-какъ. Теперь я слишкомъ старъ, чтобы начать сызнова, если эта рухнетъ. На пустыя мѣста охотниковъ нѣтъ. Разумѣется, родители оставшихся мальчиковъ узнаютъ объ этомъ. Я не пожелаю, чтобы дѣло прекратилось само собой. Я думаю теперь не говорить ничего и продолжать до Рождества, а потомъ увѣдомить родителей, что школа закроется лѣтомъ.

— Это очень огорчитъ тебя?

— Конечно. Неудача не можетъ быть пріятна никому. Я почти увѣренъ, что менѣе многихъ способенъ перенести такую неудачу.

— Но ты иногда думалъ закрыть.

— Развѣ думалъ? Не помню. Зачѣмъ мнѣ закрывать? Зачѣмъ отказываться отъ профессіи, когда имѣешь и здоровье, и силы заниматься ею.

— У тебя есть другая.

— Да; но не та, на которую я употребилъ главную часть моей энергіи. Управлять такимъ приходомъ можетъ одинъ человѣкъ. У меня уже былъ кыоретъ. Кромѣ того, глупо говорить, чтобы человѣкъ не дорожилъ больше тѣмъ, что доставляетъ ему деньги. Я долженъ буду отказаться отъ двухъ тысячъ фунтовъ годового дохода, которыя я пріобрѣталъ безъ хлопотъ, а съ наслажденіемъ. Это все равно, что лишиться жизни.

— О, Джефри!

— Надо же прямо вглянуть на дѣло.

— Я жалѣю… жалѣю, зачѣмъ они пріѣхали къ намъ.

— Что за польза въ этомъ сожалѣніи? Они пріѣхали, и согласно моему образу мыслей, я исполнилъ мой долгъ относительно ихъ. Какъ я ни огорченъ, а увѣряю, что сдѣлалъ бы тоже самое опять. Неужели ты думаешь, что меня можетъ отвлечь отъ исполненія моего долга такая вѣдьма, какъ мистрисъ Стантилупъ?

— Неужели это сдѣлала она?

— Я думаю, сказалъ ректоръ, послѣ нѣкоторой нерѣшимости. — Я думаю, что это сдѣлала она. Представился удобный случай для злословія, и она воспользовалась имъ съ необыкновеннымъ искуствомъ. Это была удивительная случайность въ ея пользу. Она имѣла возможность распространить то, что собственно ложью назвать было нельзя. И ей удалось повліять именно на тѣхъ, посредствомъ кого она могла сдѣлать мнѣ вредъ. Разумѣется, помогла и переписка съ епископомъ. Епископъ не сдѣлалъ изъ нея тайны, да и зачѣмъ ему было скрывать?

— Епископу нѣтъ никакого дѣла до школы, сказала мистрисъ Вортль.

— Да, но это какъ-то слилось. Неужели ты думаешь, что на такую женщину, какъ леди Анна Клифордъ, не могло имѣть вліяніе то, что епископъ строго порицалъ мое поведеніе? Если бы не мистрисъ Стантилупъ, епископъ ничего объ этомъ не зналъ бы. Это ея дѣло. Съ огорченіемъ чувствую, что долженъ отдать честь ея искуству и энергіи.

— Ея злости, долженъ ты сказать.

— Какую важность составляетъ это? Ея злость мы знали прежде. Для человѣка злого важно достигнуть свой злой цѣли. А я боюсь, что мистрисъ Стантилупъ это удастся.

Глава XX.
Письмо лорда Бреси.

править

Дѣла въ школѣ и приходѣ шли очень спокойно весь августъ, сентябрь и половину октября. Ссора епископа съ ректоромъ прекратилась. Въ епархіи перестали говорить о мистерѣ и мистрисъ Пикокъ. Еще оставалось нѣкоторое любопытство о томъ, какова будетъ послѣдующая судьба этой бѣдной женщины, но явились другіе предметы для разговора и она уже не составляла единственной темы для всѣхъ толковъ. Двадцать мальчиковъ чувствовали, что съ уменьшеніемъ ихъ числа, уменьшилась также и ихъ репутація. Они менѣе шумѣли и держали себя не такъ «нахально», какъ отозвались бы о нихъ другіе мальчики. Но они ѣли, пили, играли, и будемъ надѣяться, учили свои уроки какъ и прежде.

Мистрисъ Пикокъ время отъ времени получала письма отъ своего мужа, и послѣднее въ то время, о которомъ мы говоримъ, было написано на Огденской станціи, гдѣ Пикокъ остановился на сутки съ тѣмъ, чтобы навести справки о томъ, что ему было разсказано въ Сен-Луи. Тамъ онъ узналъ достаточно, чтобъ убѣдиться, что Робертъ Лефруа сказалъ ему правду. На станціи еще помнили, какъ изъ вагона вынесли человѣка въ бѣлой горячкѣ, помнили также, что онъ тамъ не умеръ, но что его отвезли съ слѣдующимъ поѣздомъ въ Сан-Франсиско. Одинъ изъ носильщиковъ заявилъ, что чрезъ нѣсколько дней онъ слышалъ, что больной умеръ почти тотчасъ по пріѣздѣ въ Сан-Фрапсиско. Пикокъ написалъ обо всемъ этомъ своей женѣ, и прибавилъ, что навѣрно найдетъ могилу на кладбищѣ и привезетъ домой такое доказательство, которому не могутъ не повѣрить всѣ власти въ Англіи, и общественныя, и епископальныя, и судебныя.

— Разумѣется, они обвѣнчаются опять, сказала мистрисъ Вортль своему мужу.

— Они обвѣнчаются здѣсь, и я самъ буду ихъ вѣнчать. Не думаю, чтобы самъ епископъ могъ сказать что-нибудь противъ этого; а если и скажетъ, такъ мнѣ все равно.

— Будетъ онъ заниматься въ школѣ? шепнула мистрисъ Вортль.

— Да школа будетъ ли? Если школа останется, то онъ конечно будетъ заниматься. Объ этомъ тебѣ лучше спросить мистрисъ Стантилупъ.

— Никого не хочу спрашивать кромѣ тебя, сказала ему жена, цѣлуя его.

Между тѣмъ всячески старались успокоить мистрисъ Пикокъ и дать ей надежду на новую жизнь. Мистрисъ Вортль сказала какъ ректоръ самъ обѣщалъ обвѣнчать ихъ. Мистрисъ Пикокъ слушала все, что говорили ей спокойно и съ признательностью, но не приходила въ такое волненіе какъ въ тоіъ разъ, о которомъ мы упоминали.

Въ это-то время ректоръ получилъ письмо, которое придало его мыслямъ другое направленіе. Онъ сдѣлался очень печаленъ, если не унылъ, и ясно показывалъ своей женѣ, хотя молчалъ, что онъ все еще думалъ о томъ какой вредъ сдѣлала ему эта негодная женщина своимъ злымъ языкомъ. Но письмо, о которомъ мы говоримъ, на время устранило это чувство, и такъ сказать дало ректору новую жизнь. Письмо, которое было отъ лорда Бреси, заключалось въ слѣдующемъ:

"Любезный мистеръ Вортль, Карстерсъ уѣхалъ вчера въ Оксфордъ, но до своего отъѣзда, чрезвычайно изумилъ свою мать и меня сообщеннымъ свѣдѣніемъ. Онъ сказалъ намъ, что по уши влюбленъ въ вашу дочь. Это свѣдѣніе было сообщено намъ три дня тому назадъ, но я сказалъ Карстерсу, что я подумаю дня два, прежде чѣмъ напишу къ вамъ. Онъ очень желалъ, сказавъ мнѣ, тотчасъ отправиться въ Бовикъ и видѣться съ вами, съ вашей женой, и разумѣется съ молодой дѣвицей, но это я остановилъ своей родительской властью. Онъ сообщилъ мнѣ, что былъ въ Бовикѣ и засталъ дома предметъ своей любви, въ то время какъ вы и мистрисъ Вортль были въ отсутствіи. Онъ объяснился молодой дѣвицѣ, которая изъ благоразумной скромности убѣжала отъ него и оставила его одного на террасѣ. Вотъ его разсказъ о томъ что было, и и нисколько не сомнѣваюсь въ его правдивости. По его собственнымъ словамъ совершенно ясно, что молодая дѣвица не подала ему никакой надежды.

"Имѣя это въ виду я не счелъ бы нужнымъ писать къ вамъ, если бы Карстерсъ не приставалъ ко мнѣ до тѣхъ поръ пока я ему это не обѣщалъ. Онъ согласился не ѣздить въ Бовикъ съ условіемъ, что я напишу вамъ объ этомъ. Дѣло въ томъ, что если бы, намѣреніе его показалось мнѣ не очень серіозно, я предпочелъ бы предоставить этому пройти какъ проходятъ подобныя вещи. Но намѣреніе его очень серіозно. Какъ ни сумасбродно, — или можетъ быть мнѣ слѣдовало бы сказать необыкновенно, чтобы юноша влюбился до двадцатилѣтняго возраста, это, я полагаю, возможно. По крайней мѣрѣ съ нимъ это случилось, и онъ убѣдилъ свою мать, что было бы жестоко оставить это безъ вниманія.

"Я могу тотчасъ сказать, что относительно васъ и вашей дочери, я остался бы вполнѣ доволенъ его выборомъ. Я цѣню знатность на сколько это слѣдуетъ, но онъ знатенъ самъ и нѣтъ надобности подкрѣплять ее союзомъ съ другимъ домомъ стариннаго происхожденія. Относительно этого, я остался бы доволенъ. Что же касается денегъ, я не желаю, чтобы онъ принималъ ихъ въ соображеніе въ своей женитьбѣ. Если они будутъ, тѣмъ лучше. Если нѣтъ, у него будетъ достаточно своихъ. Слѣдовательно я пишу къ вамъ точно такъ какъ писалъ бы, если бы вы были моимъ собратомъ-перомъ, а не пасторомъ.

"Но я нахожу, что продолжительныя помолвки очень опасны; и вы вѣроятно согласитесь со мною, что онѣ дѣлаютъ болѣе вреда дѣвушкѣ чѣмъ мужчинѣ. Можетъ случиться, если въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ возникнутъ затрудненія, что онъ будетъ въ состояніи забыть объ этомъ, а она нѣтъ. У него есть много о чемъ думать, а у нея, можетъ быть, только это одно. Можетъ быть это сдѣлается для нея такъ важно, что она не будетъ въ состояніи преодолѣть свое чувство; между тѣмъ какъ безъ всякаго безсердечія съ его стороны, занятія преодолѣютъ это для него. Въ настоящемъ же случаѣ, я боюсь, что помолвка должна быть продолжительна. Мнѣ было бы жаль, если бы онъ не кончилъ своего образованія въ университетѣ, и я не нахожу благоразумнымъ отсылать юношу въ университетъ скованнымъ серіознымъ сознаніемъ, что онъ уже связанъ словомъ.

"Говорю вамъ все какъ есть, и предоставляю вашему благоразумію придумать какъ лучше поступить. Онъ взялъ съ меня слово увѣдомить мисъ Вортль объ его разговорѣ со мною. Онъ сказалъ, что имѣетъ право требовать этого, и что хотя теперь не поѣдетъ въ Бовикъ, а напишетъ къ вамъ. Молодой человѣкъ кажется обладаетъ сильной волей — о чемъ не могу сказать, чтобы я жалѣлъ. Скажете вы или нѣтъ молодой дѣвицѣ о томъ, что я вамъ написалъ, я долженъ предоставить вамъ самимъ. Если скажете, мнѣ поручено сообщить ей отъ леди Бреси, что она будетъ очень рада видѣть ее здѣсь. Ей впрочемъ лучше пріѣхать, когда этотъ пылкій юный джентльменъ будетъ въ Оксфордѣ. Искренно вамъ преданный.

"Бреси".

Письмо это очень оживило ректора и утѣшило его въ его непріятностяхъ. Хотя предполагаемый бракъ могъ оказаться невозможенъ, какъ это объявили голоса всѣхъ Вортлей одного за другимъ, все таки въ тонѣ отца молодого человѣка было что то, само по себѣ, служившее облегченіемъ. По крайней мѣрѣ въ письмѣ не было презрѣнія.

«Я могу тотчасъ сказать, что относительно васъ и вашей дочери, я остался бы вполнѣ доволенъ его выборомъ».

Это по-крайней-мѣрѣ было пріятно. И чѣмъ болѣе ректоръ смотрѣлъ на это, тѣмъ менѣе находилъ невозможнымъ. Если лорду и леди Бреси это пріятно, и молодому Карстерсу, въ желаніи котораго не было ни малѣйшей причины сомнѣваться, ректоръ не видалъ почему это должно быть невозможно. Относительно же Мери, онъ не думалъ, чтобы она стала возражать если всѣ другіе согласятся. Какъ ей не влюбиться въ молодого человѣка, если ей дадутъ позволеніе? Женихомъ красивымъ, богатымъ, знатнымъ, кроткаго характера и въ то же время страстно влюбленнымъ, пренебрегать не станутъ, все затрудненіе заключалось въ молодости жениха. И сколько вельможъ жили прекрасно въ свѣтѣ, не кончивъ образованія въ университетѣ? Кончали образованіе и женатые. Случалось молодымъ людямъ ждать своихъ невѣстъ года три. Въ продолжительной помолвкѣ нѣтъ ничего хорошаго — это несомнѣнно. Всѣ всегда говорили такъ. Но продолжительная помолвка можетъ быть лучше, чѣмъ вовсе никакой.

Онъ почти рѣшилъ говорить съ Мери; но потомъ вздумалъ прежде посовѣтоваться съ своей женой. Посовѣтоваться съ мистрисъ Вортль съ его стороны означало только наставить ее. Онъ находилъ иногда нужнымъ переговорить съ нею, какъ сдѣлалъ это относительно посѣщеній мистрисъ Пикокъ; и когда онъ принимался за дѣло, то рѣдко не имѣлъ успѣха. Мистрисъ Вортль не къ кому другому было обратиться за поддержкой. По этому онъ не сомнѣвался, когда повелъ рѣчь о помолвкѣ.

— Я получилъ сегодня это письмо отъ лорда Бреси, сказалъ онъ, подавая ей.

— Ахъ, Боже мой! Онъ слышалъ о Карстерсѣ?

— Тебѣ лучше прочесть.

— Онъ разсказалъ все, воскликнула она, когда кончила первую фразу.

— Конечно онъ разсказалъ. Но тебѣ лучше прочесть все письмо.

Она сѣла и прочла, почти съ трепетомъ.

— Ахъ, Боже! то что онъ говоритъ о тебѣ и Мери очень мило.

— Нѣтъ никакой причины, чтобы это было иначе.

— Онъ могъ разсердиться.

— Это было бы очень безразсудно съ его стороны.

— Онъ сознается, что Мери не подала надежды.

— Разумѣется она не подала. Онъ не былъ бы похожъ на джентльмена, если бы думалъ иначе. Конечно; душа моя, это хорошее письмо. Разумѣется есть затрудненія.

— О — это невозможно!

— Я совсѣмъ этого не вижу. Конечно очень много зависитъ отъ него, — отъ Карстерса; и мнѣ непріятно думать, что счастіе нашей дочери должно зависѣть отъ постоянства какого бы то ни было молодого человѣка. Но такихъ опасностей избѣгнуть нельзя. Мы съ тобою были помолвлены три года и не находили, чтобы это было нехорошо.

— Это было очень хорошо. О, я была такъ счастлива въ то время!

— Счастливѣе чѣмъ послѣ того?

— Право не знаю. Такъ было пріятно знать, что ты мой женихъ.

— Почему же и Мери не находить пріятнымъ, что у нея есть женихъ?

— Я знала, что ты останешься мнѣ вѣренъ.

— Почему же Карстерсу не остаться вѣрнымъ?

— Вспомни какъ онъ молодъ. Ты былъ пасторъ.

— Я не вижу, чтобы это могло сдѣлать меня вѣрнымъ. И пасторъ можетъ измѣнить дѣвушкѣ точно такъ же какъ и всякій другой. Это зависитъ отъ натуры человѣка.

— И ты былъ такой добрый.

— Я не встрѣчалъ юноши добрѣе Карстерса. Видишь, что отецъ его говоритъ о самостоятельной его волѣ? Когда молодой человѣкъ выказываетъ намѣреніе такого рода, онъ обыкновенно держится его.

Результатомъ было то, что Мери сказать надо, и что скажетъ ей отецъ.

— Да, папа, я все разсказала мамашѣ, сказала Мери.

— А она разумѣется разсказала мнѣ. Ты поступила какъ слѣдуетъ и я не счелъ бы необходимымъ говорить съ тобою, если бы лордъ Бреси не написалъ ко мнѣ.

— Лордъ Бреси къ вамъ писалъ? сказала Мери.

Ей, такъ же, какъ и ея матери представилось, что лордъ Бреси долженъ писать съ гнѣвомъ; но хотя она это думала, она нисколько не оробѣла, говоря себѣ, что хотя лордъ Бреси можетъ сердиться на своего сына, онъ не могъ имѣть причины остаться недоволенъ ею.

— Да; я получилъ письмо, которое ты должна прочесть. Молодой человѣкъ кажется имѣетъ очень серіозное намѣреніе.

— Я не знаю, отвѣчала Мери съ радостнымъ чувствомъ въ сердцѣ.

— Еще такъ недавно онъ казался мальчикомъ, а теперь вдругъ сдѣлался взрослымъ.

На это Мери не сказала ничего; но она также пришла къ такому заключенію, что въ этомъ отношеніи лордъ Карстерсъ перемѣнился — къ лучшему.

— Нравится онъ тебѣ, Мери?

— Нравится ли онъ мнѣ, папа?

— Милочка моя, какъ мнѣ тебѣ это объяснить? Онъ имѣетъ такое серіозное намѣреніе, что убѣдилъ отца написать ко мнѣ. Онъ хотѣлъ опять пріѣхать сюда, прежде отъѣзда въ Оксфордъ но графъ остановилъ его. Вотъ письмо, ты можешь прочесть.

Мери прочла письмо, усѣвшись въ углу комнаты, и отцу ея показалось, что она читала долго. Но въ это время она должна была многое сообразить. До сихъ поръ — до самой той минуты, когда отецъ призвалъ ее въ свой кабинетъ, она рѣшила, что это «невозможно». Она такъ ясно это опредѣлила, что не задавала себѣ вопроса, можетъ ли она полюбить молодого человѣка. Будетъ ли дурно полюбить его? Не значитъ ли это желать попасть на луну? Такъ она рѣшила, и уже пріучила себя смотрѣть на объясненіе, сдѣланное ей, какъ на сумасбродство юности. Но не смотря на это, она не могла не сознавать, что если бы обстоятельства были другія, то она могла бы полюбить его. Теперь вдругъ сдѣлалась перемѣна. Вопросъ отца показалъ ей, что онъ надѣется. Онъ не сталъ бы спрашивать ее, нравится ли ей Карстерсъ — по-крайней-мѣрѣ, не спросилъ бы ее такимъ голосомъ — если бы не приготовился одобрить, когда она отвѣтитъ утвердительно. Но дѣло это не зависѣло отъ желанія ея отца. Слѣдовательно, прежде чѣмъ она скажетъ что-нибудь, она должна узнать, что лордъ Бреси объ этомъ говоритъ. Взявъ письмо лорда Бреси, она такъ была взволнована, что не могла скоро прочесть.

— Ты понимаешь, что онъ говоритъ, Мери?

— Кажется, папа.

— Это очень доброе письмо.

— Дѣйствительно, очень доброе. Я думала, что это совсѣмъ не понравится ему.

— Онъ не дѣлаетъ никакихъ возраженій въ такомъ родѣ. Сказать по правдѣ, Мери, я счелъ бы это безразсуднымъ съ его стороны. Джентльменъ не можетъ сдѣлать ничего лучше, какъ жениться на леди. И хотя быть вельможей очень важно, гораздо важнѣе быть джентльменомъ.

— Нѣкоторые такъ много думаютъ о знатности. Потомъ онъ былъ здѣсь ученикомъ! Мнѣ было очень жаль, когда онъ заговорилъ со мной.

— Все это было и прошло. Опасно то, что помолвка была бы продолжительна.

— Очень продолжительна.

— Ты боялась бы этого, Мери?

Мери почувствовала, что отецъ поступаетъ съ нею жестоко и несправедливо. Если она скажетъ, что продолжительная помолвка не кажется очень страшной, она тотчасъ признается во всемъ. Она объявитъ, что любитъ молодого человѣка, или, по-крайней-мѣрѣ, намѣрена полюбить его. А между тѣмъ, ей казалось, что она не очень боится продолжительной помолвки. Она думаетъ, что испугалась бы гораздо больше, если бы ей предложили скорый бракъ. Ей казалось, что было бы пріятно знать, что молодой человѣкъ любитъ ее и вѣритъ его вѣрности къ ней. Она сознавала, что письмо лорда Бреси сдѣлало ее счастливою, но ей не хотѣлось тотчасъ признаться въ своемъ счастіи отцу.

— Я долженъ отвѣчать на письмо лорда Бреси, сказалъ ректоръ.

— Да, папа.

— Что же я напишу ему?

— Я не знаю, папа.

— А между тѣмъ, ты должна сказать мнѣ, что я долженъ написать, моя милочка.

— Я должна, папа?

— Конечно! Кто же другой можетъ мнѣ сказать? Но сегодня я отвѣчать не буду. Я отложу до понедѣльника.

О письмѣ разсуждали утромъ въ суботу — день, большая часть котораго посвящалась на сочиненіе проповѣди.

— Пока тебѣ лучше поговорить съ мамашей; а въ понедѣльникъ мы рѣшимъ, что написать лорду Бреси.

Глава XXI.
Въ Чикаго.

править

Мистеръ Пикокъ поѣхалъ одинъ въ Сан-Франсиско съ Огденской станціи и тамъ получилъ подробныя свѣдѣнія о томъ, что заставило его предпринять это продолжительное и непріятное путешествіе. Онъ безъ труда досталъ надлежащія доказательства. Не прошло и сутокъ послѣ его пріѣзда, какъ онъ уже стоялъ на камнѣ, положенномъ надъ тѣломъ Фердинанда Лефруа, какъ онъ сказалъ Роберту Лефруа, что онъ не останется доволенъ, пока не будетъ стоять на этомъ камнѣ. На камнѣ было просто вырѣзано: «Фердинандъ Лефруа изъ Кильбрака, въ Луизіанѣ,» и къ этимъ словамъ было прибавлено число, въ которое онъ родился и въ которое умеръ. Пикокъ велѣлъ снять фотографію съ этого камня, и взялъ также отъ пастора, хоронившаго Фердинанда, и отъ сторожа кладбища свидѣтельство о похоронахъ. Доставъ все это, онъ не могъ уже предполагать, чтобы другіе могли сомнѣваться въ смерти Фердинанда Лефруа.

Достигнувъ своей цѣли, и нисколько не интересуясь городомъ, въ который его привели такія тягостныя обстоятельства, онъ на другой же день отправился въ Чикаго. Если бы было возможно, онъ избѣгнулъ бы свиданія съ Робертомъ Лефруа, какъ ни кратко было его пребываніе въ Сан-Франсиско, онъ узналъ, что Робертъ послѣ смерти своего брата, купилъ акціи какихъ то рудниковъ и заплатилъ за нихъ фальшивыми билетами. Самого его въ поддѣлкѣ не подозрѣвали, но онъ пріѣхалъ въ этотъ городъ съ людьми, которые давно занимались этимъ, и купивъ акціи, старался продать ихъ на слѣдующій день. Ему однако удалось уѣхать, прежде чѣмъ полиція успѣла захватить его, и такъ схитрить, что никто не могъ сказать на какой станціи сѣлъ онъ на желѣзную дорогу. Въ Сан-Франсиско никто не зналъ, гдѣ теперь отыскать Роберта Лефруа. Товарищи его были пойманы и посажены въ тюрьму, гдѣ теперь былъ бы и Робертъ Лефруа, если бы его удалось поймать. Пикокъ почти ничего не говорилъ о немъ, наводя справки, какъ онъ ненавидѣлъ этого человѣка, какъ ни опасался его, какъ ни страдалъ отъ его собесѣдничества — хотя имѣлъ основательныя причины ненавидѣть всю эту фамилію, онъ считалъ обязаннымъ не выдавай, своего спутника. Человѣкъ этотъ помогъ ему только изъ за денегъ; но все-таки помогъ. Поэтому, Пикокъ не сказалъ ничего. Онъ былъ бы радъ конечно, послать деньги не видавшись съ нимъ, но это было невозможно.

Въ Чикаго онъ остановился въ гостиницѣ, недалеко отъ того дома, который назначилъ ему Лефруа, объяснивъ біографію города и прибавивъ, что самъ предпочитаетъ и скромную и тихую гостиницу. Эта скромная и тихая гостиница называлась меблированными комнатами мистрисъ Джонсъ, и находилась въ одпомь изъ предмѣстьевъ, очень далеко отъ главной улицы.

— Вамъ не надо говорить, что вы идете ко мнѣ, сказалъ ему Лефруа: — и о мистрисъ Джонсъ не упоминайте никому. Люди такъ любопытны; а иному человѣку иногда хочется притаиться.

Хотя Пикокъ не очень сочувствовалъ тѣмъ, которые любятъ «притаиться», однако, исполнилъ желаніе Лефруа и отправился къ мистрисъ Джонсъ, не сказавъ никому куда идетъ.

Онъ взялъ съ собою тысячу долларовъ банковыми билетами, сознавая, что этотъ жалкій человѣкъ заслужилъ ихъ по условію. Его единственнымъ желаніемъ теперь было какъ можно скорѣе передать деньги, и поспѣшить уѣхать изъ Чикаго. Онъ чувствовалъ себя какъ будто виновникомъ въ какомъ то преступленіи, имѣя дѣло, съ этимъ человѣкомъ, тайно отдавая ему деньги, и исполняя условіе, подробности котораго никто не долженъ знать. Что будетъ съ нимъ, если полиція Чикаго явится къ нему какъ къ пріятелю, и вѣроятно, сообщнику человѣка, требуемаго въ Сан-Франсиско по обвиненію въ подлогѣ? Но дѣлать было нечего, и у мистрисъ Джонсъ, онъ нашелъ деверя своей жены въ буфетѣ — этомъ всегдашнемъ прибѣжищѣ американцевъ — съ сигарою во рту, проводящимъ время въ праздности, какъ только въ Америкѣ посѣтители подобныхъ заведеній умѣютъ проводить. Въ Англіи такого человѣка въ такомъ мѣстѣ, вѣроятно, застали бы съ рюмкой какого-нибудь крѣпкаго напитка подъ рукой, но въ Америкѣ этого не бываетъ никогда. Если американецъ желаетъ выпить, онъ идетъ къ буфету и выпьетъ стоя — выпьетъ можетъ быть двѣ и три рюмки одну за другою — но когда сядетъ, довольствуется сигарой, и можетъ такимъ образомъ сидѣть нѣсколько часовъ, даже цѣлый день.

Такъ теперь Пикокъ, нашелъ и Роберта. Когда Пикокъ вошелъ въ комнату, Лефруа не всталъ, а заговорилъ съ нимъ, такъ какъ, будто они разстались часъ тому назадъ.

— И такъ, вы вернулись живой?

— Я пріѣхалъ изъ Сан-Франсиско.

— Тише! воскликнулъ Лефруа, оглядываясь вокругъ комнаты, въ которой однако, не было никого кромѣ нихъ: — не къ чему разсказывать гдѣ вы были.

— Мнѣ нечего скрывать.

— Это не всякій можетъ сказать. Молчать о своихъ дѣлахъ, пока васъ не спросятъ, правило хорошее. Здѣсь мастера узнавать все и обо всемъ. Ну, что же вы тамъ сдѣлали?

— Я нашелъ все какъ вы сказали мнѣ.

— Вѣдь я вамъ говорилъ? Зачѣмъ же вы притащили меня сюда, когда могли избавить меня отъ труда? Развѣ вы не заплатите мнѣ за это?

— Я пришелъ сюда, чтобы вамъ заплатить.

— То что вы мнѣ должны за сообщенныя свѣдѣнія. А за пріѣздъ? Вы мнѣ ничего не прибавите за путешествіе?

— Вы получите тысячу долларовъ.

— Тише! вы говорите о деньгахъ, какъ будто всѣмъ слѣдуетъ знать, что они у васъ въ карманѣ. Что такое тысяча долларовъ въ сравненіи съ тѣмъ, что я сдѣлалъ для васъ.

— Я ничего болѣе не могу вамъ дать.

— Пустяки!

— Хотите получить теперь?

— Вы нашли могилу?

— Да, я нашелъ могилу. Вотъ съ нея фотографія снята. Можете взять одинъ экземпляръ, если хотите.

— Что мнѣ въ немъ, сказалъ Лефруа, взявъ фотографію. — Жаль, что она вышла за Ферди, который ничего не стоилъ, а не за меня. Я сдѣлалъ бы изъ нея женщину.

Пикокъ задрожалъ, услышавъ это, но не сказалъ ничего.

— Пожалуй дайте картинку. Я повѣшу ее, если когда-нибудь у меня будетъ своя комната. Какъ это просто! Фердинандъ Лефруа изъ Кильбрака! Мало пользы принесъ намъ Кильбракъ. Теперь онъ достался какимъ то ханжамъ, распѣвающимъ псалмы, а можетъ быть и негру. Это не удивитъ меня. О! вотъ деньги то; тысяча долларовъ, и это все что я получу за то, что ѣздилъ въ Англію, разсказалъ вамъ, привезъ сюда и показалъ то мѣсто, съ котораго вы могли снять вашу хорошенькую картинку.

Онъ взялъ деньги, толстый свертокъ билетовъ, и засунулъ въ карманъ.

— Вамъ лучше сосчитать.

— Не стоитъ такую бездѣлицу.

— Дайте, сосчитаю я.

— Въ ваши руки это больше не попадетъ.

— Мнѣ и не нужно.

— А теперь давайте мнѣ за мой проѣздъ въ Англію. Теперь вы можете сдѣлать ее вашей законной женой или бросить, какъ хотите. Вы не могли бы сдѣлать ни того, ни другого, если бы я не пріѣхалъ вамъ сказать.

— Вы получили что вамъ было обѣщано.

— А мои расходы на проѣздъ?

— Я за это ничего вамъ не обѣщалъ и ничего не заплачу.

— Не заплатите?

— Ни одного доллара.

— Неужели?

— Конечно нѣтъ. И вы сами этого не ожидаете, хотя пристаете ко мнѣ.

— И вы думаете, что одержите надо мной верхъ? И вы думаете, что притащили меня сюда, для того чтобы я слушался вашихъ приказаній, и бралъ то, что вы заблагоразсудите бросить мнѣ?

— У насъ было сдѣлано условіе. Я никакого верха надъ вами не одерживалъ.

— Я думаю, Пикокъ, я думаю. Вамъ пришлось бы встать пораньше, чтобы одержать верхъ надъ Робертомъ Лефруа. Вы не ожидаете получить эти деньги обратно?

— Конечно нѣтъ — можно ли вырвать кусокъ мяса у собаки?

Пикокъ, говоря это, начиналъ сердиться.

— Вы этого не ожидали, но вы можетъ быть надѣялись, что я заслужу ихъ, исполняя ваше приказаніе?

— Вы и заслужили.

— Да; но какъ? Вы никогда не слыхали о моемъ двоюродномъ братѣ Фердинандѣ Лефруа?

— О комъ?

— О моемъ двоюродномъ братѣ, Фердинандѣ Лефруа. Онъ былъ очень хорошо извѣстенъ и въ Луизіанѣ и въ Калифорніи. Онъ былъ хорошій человѣкъ, только любилъ выпить. Мы говорили, что ему было бы хорошо жениться, но онъ никогда не былъ женатъ.

Робертъ Лефруа, говоря это, засунулъ лѣвую руку въ тотъ карманъ своихъ панталонъ, куда положилъ билеты, а правою вынулъ изъ другого кармана револьверъ.

— Я теперь лучше приготовился, сказалъ онъ: — чѣмъ въ то время какъ у васъ подъ изголовьемъ въ Ливенвортѣ лежалъ шестиствольникъ.

— Я не вѣрю ни одному слову, вы лжете, сказалъ Пикокъ.

— Очень хорошо. Вы любитель путешествій, и денегъ у васъ много. Поѣзжайте-ка лучше въ Луизіану, и прямо изъ Новаго Орлеана въ Кильбракъ. Это только сорокъ миль къ юго-западу, и желѣзная дорога не доходитъ пятнадцать миль. Вы тамъ подробно узнаете о Фердинандѣ Лефруа, нашемъ двоюродномъ братѣ, который не былъ женатъ, умеръ отъ пьянства и похороненъ въ Сан-Франсиско. Тамъ очень будутъ рады взглянуть на вашу хорошенькую картинку, потому что тамъ всегда чрезвычайно любили кузена Ферди Кильбрака. Тамъ, вы, навѣрно встрѣтите моего брата Ферди, и можете сказать ему, что видѣли меня. Можете также сообщить ему объ его женѣ. Онъ будетъ радъ услыхать объ этой бѣдняжечкѣ.

Пикокъ слушалъ и не говорилъ ни слова. Это могло быть справедливо. Почему это не могло быть справедливо? Если дѣйствительно два двоюродные брата носили одно имя, что же могло быть вѣроятнѣе, что посредствомъ обмана деньги были выманены у него? Но, когда онъ подумалъ, то убѣдился, что это справедливо быть не могло. Вѣроятность успѣха такого плана была слишкомъ мала, для того чтобы заставить этого человѣка предпринять путешествіе въ Бовикъ. И невѣроятно, чтобы его жена не знала о существованіи другого Фердинанда Лефруа, а если бы знала она, то зналъ бы и онъ.

— Это ложь съ начала до конца, сказалъ онъ.

— Очень хорошо, очень хорошо. Я постараюсь сообщить правду въ письмѣ къ ректору Вортлю и епископу и всѣмъ тамошнимъ благочестивымъ зрителямъ. Какъ подумаешь, что такой человѣкъ, какъ вы, проповѣдникъ слова Божьяго, живетъ съ чужой женой! Я скажу вамъ вотъ что: у меня теперь есть деньги, и я не прочь опять поѣхать въ Англію и разсказать всю правду самому епископу. Я могу ему растолковать, что этотъ фотографическій снимокъ не значитъ ничего, что мужъ живъ и живетъ въ своемъ собственномъ имѣніи въ Луизіанѣ. Неужели вы думали, что у насъ, Лефруа, нѣтъ другого помѣстья, кромѣ Кильбрака.

— Вы лжецъ, сказалъ Пикокъ.

— Очень хорошо. Докажите.

— Не сказали ли вы мнѣ, что вашъ братъ похороненъ въ Сан-Франсиско?

— О! это ничего не значитъ. Мое слово доказательствомъ служить не можетъ. Я точно похоронилъ Ферди Лефруа. Это я доказать могу, и. сказалъ бы вамъ, что это не родной братъ, а двоюродный, если бы вы обошлись вѣжливо со мною въ Англіи.

— Я теперь еще невѣжливѣе съ вами поступлю, сказалъ Пикокъ.

— Что вы сдѣлаете? На этотъ разъ револьверъ у меня.

— Я не намѣренъ васъ застрѣлить и даже пугать, какъ въ Ливенвортѣ; но и у меня таіже револьверъ есть.

Онъ медленно вынулъ револьверъ изъ кармана. Въ эту минуту вошли два человѣка и сѣли въ дальнемъ углу комнаты.

— Не думаю, чтобы намъ пришлось стрѣляться.

— Можетъ быть, сказалъ Лефруа.

— Васъ захватитъ полиція.

— Захватитъ на время. Что это за важность. Развѣ человѣкъ не долженъ защищаться, когда на него нападаютъ съ оружіемъ?

— Но полиція скоро узнаетъ, что вы тотъ мошенникъ, который убѣжалъ изъ Сан-Франсиско полтора года тому назадъ. Неужели вы думаете, что не узнаютъ въ васъ того, кто заплатилъ за акціи фальшивыми билетами?

— Это не я. Вы лжете.

— Теперь вамъ извѣстно то, что знаю я, и не лучше ли вамъ повторить мнѣ, кто лежитъ подъ камнемъ, съ котораго снята фотографія.

— Что это вы тамъ дѣлаете съ револьверами? сказалъ одинъ изъ незнакомцевъ, подходя къ нимъ.

— Мы на нихъ смотримъ, сказалъ Лефруа.

— Если вы замышляете что-нибудь, не лучше ли вамъ уйти въ другое мѣсто, сказалъ незнакомецъ.

— Именно. Я самъ объ этомъ думалъ, сказалъ Лефруа.

— Мы ничего не замышляемъ, возразилъ Пикокъ: — я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія застрѣлить этого господина, ни онъ меня.

— Такъ для чего же вы держите револьверы въ рукахъ? Этотъ домъ содержитъ честная вдова, и я не допущу, чтобъ она имѣла непріятности. Положите ихъ.

Лефруа спряталъ револьверъ въ карманъ, и Пикокъ сдѣлалъ то же. Тогда незнакомецъ медленно вернулся на свое мѣсто на другой конецъ комнаты.

— Вамъ сказали эту ложь въ Сан-Франсиско? спросилъ Лефруа.

— Я это слышалъ, когда спрашивалъ о смерти вашего брата.

— Если вы вѣрите этому, то довѣрите и всякому вздору.

— Я повѣрю всякому вздору, если повѣрю существованію вашего кузена.

Лефруа засмѣялся, но не сказалъ больше ничего о баснѣ, которую выдумалъ по минутному вдохновенію. Послѣ этого, они посидѣли съ четверть часа, а потомъ англичанинъ всталъ.

— Наше дѣло теперь кончилось, сказалъ онъ: — и я съ вами прощусь.

— Я скажу вамъ, что я думаю, сказалъ Лефруа.

Пикокъ стоялъ и не говорилъ ни слова.

— Мнѣ хочется вернуться съ вами въ Англію. Меня ничто не удерживаетъ здѣсь.

— Что будете вы дѣлать тамъ?

— Это будетъ для васъ доказательствомъ въ смерти Ферди.

— У меня доказательство есть. Мнѣ васъ не нужно.

— Я все-таки поѣду.

— И растратите всѣ деньги на дорогѣ.

— Вы мнѣ дадите еще.

— Ни одного доллара, сказалъ Пикокъ, отвернувшись.

Уходя, онъ услыхалъ, какъ негодяй громко хохоталъ надъ собственной своей шуткой.

До своего отъѣзда въ Англію, онъ еще разъ увидѣлъ Роберта Лефруа. Когда онъ садился въ вагонъ на желѣзной дорогѣ, Лефруа подошелъ къ нему съ озабоченнымъ видомъ:

— Пикокъ, сказалъ онъ: — въ этомъ сверткѣ было только девятьсотъ долларовъ.

— Тамъ была тысяча. Я сосчиталъ за полчаса предъ тѣмъ, какъ отдалъ вамъ.

— Когда я получилъ было только девятьсотъ.

— Вы больше не получите. А какими вы деньгами заплатили за акціи въ Сан-Франсиско?

Этотъ вопросъ онъ сдѣлалъ вслухъ, при всѣхъ пассажирахъ. Тогда Робертъ Лефруа вышелъ изъ вагона и съ тѣхъ поръ Пикокъ не видалъ его и не слыхалъ о немъ никогда.

Глава XXII.
Отвѣтъ ректора.

править

Когда насталъ понедѣльникъ, въ Бовикѣ многое надо было сдѣлать и о многомъ подумать. Мистрисъ Пикокъ въ этотъ день получила письмо изъ Сан-Франсиско со всѣми подробностями доказательствъ, полученныхъ ея мужемъ, и съ фотографической карточкой. Теперь ей не было препятствій сдѣлаться настоящей и законной женой человѣка, котораго одного она считала своимъ мужемъ въ глазахъ Господа. Пикокъ прибавлялъ, что ѣдетъ вслѣдъ за этимъ письмомъ и, слѣдовательно, его можно было ждать чрезъ недѣлю, или много, много чрезъ десять дней. Тотчасъ по пріѣздѣ въ Ливерпуль онъ, разумѣется, телеграфируетъ ей.

Получивъ это письмо, она тотчасъ послала просить къ себѣ мистрисъ Вортль. Мистрисъ Вортль, конечно, сейчасъ пришла. Но въ эту минуту она не была способна подать совѣтъ о чемъ бы то ни было, кромѣ того, что было близко къ ея сердцу.

Въ часъ, когда ученики обѣдали, Мери должна была сказать отцу, что ему отвѣтить лорду Бреси, а Мери еще не пришла ни къ какому рѣшенію. Будь она не такъ молода, она поняла бы, что въ послѣднюю минуту отецъ рѣшитъ за нее, и будь она опытнѣе, она не сомнѣвалась бы, что отецъ рѣшитъ по ея желанію. Теперь же она дрожала въ неизвѣстности, опираясь на безполезную помощь матери, истерзанная чувствомъ, что въ часъ пополудни она должна рѣшить.

И среди всего этого мать отняли отъ нея въ десять часовъ. Обѣ дамы немногое могли сказать другъ другу. Мистрисъ Пикокъ сочла необходимымъ дать ректору знать, что мистеръ Пикокъ вернется скоро.

— Чрезъ недѣлю! сказала мистрисъ Вортль, какъ бы непріятно изумленная такимъ скорымъ возвращеніемъ.

— Чрезъ недѣлю или восемь дней. Онъ выѣдетъ изъ Сан-Франсиско вслѣдъ за этимъ письмомъ.

— И онъ все узналъ?

— Кажется. Посмотрите!

Мистрисъ Пикокъ показала своей пріятельницѣ фотографическій снимокъ съ могилы.

— Боже мой! сказала мистрисъ Вортль: — Фердинандъ Лефруа! и это его могила?

— Это его могила, отвѣтила мистрисъ Пикокъ, отвернувшись.

— Это очень грустно, очень грустно; но вѣдь вы ожидали этого извѣстія.

— Для него это не было грустно, я надѣюсь, сказала мистрисъ Пикокъ. — Во всемъ этомъ я стараюсь думать о немъ скорѣе, чѣмъ о себѣ. Когда я принуждена думать о себѣ, мнѣ кажется, что моя жизнь была такъ испорчена, что я должна оставаться равнодушной ко всему, что случается со мною теперь. То, что случилось со мною, было такъ дурно, что хуже со мною случиться не можетъ ничего. Но если для него настанетъ хорошее время, хоть маленькое облегченіе, хоть что-нибудь утѣшительное, тогда я останусь довольна.

— Почему вамъ обоимъ не быть счастливыми?

— Я почти такъ же сдѣлалась мертва и для надежды, какъ и для стыда. Года два тому назадъ, я думала, что мнѣ будетъ невозможно перенести, что на меня смотрятъ такъ, какъ будто моя жизнь была грѣшна и нечиста. Теперь я совсѣмъ равнодушна къ этому. Я могу глядѣть на всѣхъ смѣлыми глазами и мѣднымъ лбомъ и говорить имъ, что ихъ жестокость такъ же дурна, какъ и поведеніе.

— Мы на васъ такъ не смотрѣли, сказала мистрисъ Вортль.

— Нѣтъ; вотъ почему я послала за вами и говорю вамъ это все. Страннѣе всего для меня то, что я встрѣтила человѣка такого великодушнаго, какъ вашъ мужъ, и такую сострадательную женщину, какъ вы.

Нечего больше было говорить. Мистрисъ Вортль поручила сказать ея мужу, что мистера Пикока надо ждать чрезъ недѣлю или десять дней, и она поспѣшила подать помощь, какую могла, въ болѣе важныхъ затрудненіяхъ своей дочери.

Разумѣется, это было гораздо важнѣе, для мистрисъ Вортль. Сдѣлается ли ея дочь женою молодого лорда — будущей графиней? Неужели ей предстоитъ быть тещей графа? Разумѣется, это было гораздо важнѣе для нея. И среди всего этого, такъ какъ она была добрая, хорошая христіанка, то было еще кое что гораздо важнѣе этого. Хотя она ставила высоко графское званіе, большой доходъ и громадный замокъ въ Карстерсѣ, и великолѣпный паркъ съ чудесными аллеями, и экипажъ, въ которомъ ея дочь будетъ ѣздить на лондонскія пиршества, и брильянты, которыя она надѣнетъ, когда будетъ представлена ко двору, какъ невѣста лорда Карстерса, однако она знала очень хорошо, что въ настоящемъ случаѣ она не должна придавать этимъ вещамъ главную важность. Прежде всего, она должна заботиться о счастіи своей дочери — о ея благосостояніи и въ этомъ мірѣ, и будущемъ. Вотъ о чемъ она должна думать — и только объ этомъ. Если теперь отвѣтить лорду Бреси, что они, Вортли, согласны связать свою дочь помолвкою, будетъ ли молодой лордъ также считать себя связаннымъ? И что же станется съ ея дѣвочкой, если такая сомнительная помолвка продлится нѣсколько лѣтъ и потомъ будетъ нарушена равнодушіемъ молодого человѣка? Что будетъ съ нею, когда можетъ быть, года чрезъ три или четыре, придетъ письмо, что молодой лордъ поредумалъ и помолвилъ какую-нибудь болѣе знатную невѣсту? Не обязана ли она, какъ мать, спасти свою дочь отъ такого страшнаго горя?

Все это ясно представлялось ея уму; но ей также было ясно, что если пропустить этотъ случай, то такая блистательная партія вѣроятно ли представится опять. Колеблясь между великолѣпной будущностью для дочери съ одной стороны, и опасеніемъ страшнаго несчастія съ другой, мистрисъ Вортль была совершенно неспособна подать хорошій совѣтъ. Ей бы однако слѣдовало знать, что ея совѣтъ не будетъ имѣть никакой важности. Ея опытность должна была бы сказать ей, что ея мужъ самъ все рѣшитъ. Если бы рѣчь шла объ ея собственномъ счастіи, объ ея собственномъ величіи, она и не подумала бы имѣть собственное мнѣніе. Она посовѣтовалась бы съ своимъ мужемъ и просто поступила бы такъ какъ велѣлъ бы онъ. Но дѣло шло о ея дочери, и смутно, нерѣшительно чувствовала она, что дочери она сама должна подать совѣтъ.

— Мама, сказала Мери, когда ея мать вернулась отъ мистрисъ Пикокъ: — что я должна сказать, когда папа пришлетъ за мною?

— Если ты думаешь, что можешь полюбить его, душа моя…

— О, мама, вамъ не надо спрашивать меня объ этомъ!,

— Милочка моя!

— Мнѣ онъ нравится, очень нравится.

— Если такъ…

— Но я никогда не думала объ этомъ прежде, и потомъ если онъ… если онъ…

— Что, душа моя?

— Если онъ передумаетъ?

— Ахъ, да! въ томъ-то и дѣло. Это не то, какъ если бы ты могла выйти замужъ чрезъ три мѣсяца.

— О, мама, я бы вовсе этого не хотѣла!

— Или даже чрезъ полгода.

— О, нѣтъ!

— Разумѣется, онъ очень молодъ.

— Да, мама.

— А когда молодой человѣкъ такъ молодъ, я думаю, онъ самъ не знаетъ хорошо своихъ мыслей.

— Это правда, мама, но и…

— Что такое, моя милочка?

— Его отецъ говоритъ, что у него очень много силы воли, сказала бѣдная Мери, которой хотѣлось, безсознательно хотѣлось замолвить доброе словечко съ своей стороны, не слишкомъ выказывая своего желанія.

— У него всегда это было. Бывало во всякой игрѣ онъ всегда любилъ поступать по своему. Но такіе люди точно также перемѣняются, какъ и другіе.

— Неужели, мама?

— Но мнѣ кажется, что у него очень высокія правила.

— Папа всегда это говорилъ.

— И прекрасныя великодушныя чувства. Онъ не будетъ вертѣться такъ, какъ флюгеръ.

— Если вы это думаете, я… я… я… О! мама, зачѣмъ вы мнѣ сказали?

— Моя дорогая, мое дитя, мой ангелъ, что я должна сказать тебѣ? Я нахожу, что изъ всѣхъ молодыхъ людей, которыхъ я знаю, онъ самый милый, самый пріятный, и самый добрый.

— О, мама, вы думаете это? сказала Мери, бросившись къ матери, обнимая ее и цѣлуя.

— Но если ты отдашь ему твое сердце, а потомъ все разстроится!

Мери бросила обнимать и цѣловать и сѣла на диванѣ одна. Такимъ образомъ прошло утро, и когда Мери позвали въ кабинетъ отца, мать и дочь еще не пришли ни къ какому рѣшенію.

— Ну, что, душа моя, — сказалъ ректоръ, улыбаясь: — что я долженъ написать графу?

— Развѣ вы должны написать непремѣнно сегодня, папа?

— Я такъ думаю. Его письмо таково, что его нельзя оставить долго безъ отвѣта, а то онъ подумаетъ, что мы сами не знаемъ что сказать.

— Развѣ онъ это подумаетъ, папа?

— Ему представится, что намъ стыдно принять предложеніе, а между тѣмъ мы принять желаемъ.

— Я не стыжусь ничего.

— Ты не имѣешь на это никакой причины.

— И мы также, папа.

— И я. Это совершенно справедливо. Слѣдовательно, зачѣмъ же намъ колебаться? Не помочь ли тебѣ, моя дорогая, прійти къ какому-нибудь рѣшенію?

— Хорошо, папа.

— На сколько я понимаю твое сердце, оно еще не было отдано этому молодому человѣку.

— Не было, папа.

Это Мери сказала, однако, не съ такимъ выраженіемъ, которое придаетъ большую силу удостовѣренію.

— Но для такихъ вещей должно быть начало. Мужчина бросается на это очертя голову, какъ кажется это сдѣлалъ милордъ Карстерсъ. По крайней мѣрѣ такъ поступаютъ всѣ лучшіе молодые люди.

Тутъ Мери очень захотѣлось встать и поцѣловать отца, но она воздержалась.

— Молодая дѣвушка съ другой стороны, если она такова, какою я тебя считаю, ждетъ предпочтенія. Тогда это и начнется.

Говоря это, ректоръ нѣжно улыбнулся.

— Да, папа.

— А когда началось, она неохотно высказываетъ это тотчасъ, даже своему любящему старому отцу.

— Папа!

— Вотъ это такъ; неправда ли? Не угадалъ ли я?

Онъ замолчалъ, какъ бы ожидая отвѣта, но она не могла еще отвѣтить ничего.

— Поди сюда, душа моя.

Она подошла такъ, что онъ могъ обнять ея станъ рукой.

— Я предполагаю только, что теперь ты лучше расположена къ этому молодому человѣку, чѣмъ къ кому-нибудь другому.

— О! да, папа.

— Ко всѣмъ другимъ ты совершенно равнодушна.

— Да, папа.

— Я въ этомъ увѣренъ. Но къ этому ты равнодушна не совсѣмъ. Поцѣлуй меня, моя дорогая, и я приму это за твой отвѣтъ.

Она поцѣловала его очень горячо.

— Что же, душа моя, напишу я графу?

— Я не знаю, папа.

— И я также. Я никогда не знаю, что я напишу, пока не возьму въ руки пера. Но ты даешь мнѣ право написать какъ мнѣ покажется лучше?

— О! да, папа.

— И я могу предположить, что знаю твои мысли.

— Да, папа.

— Очень хорошо. Теперь тебѣ лучше меня оставить, чтобы я могъ приняться за дѣло, имѣя предъ собою бумагу, а въ рукахъ перо. Я никогда не могу начать думать, пока не приму такого положенія.

Тутъ она вернулась къ матери.

— Ну, что, душа моя? спросила мистрисъ Вортль.

— Онъ собирается писать къ лорду Бреси.

— Но что же онъ ему напишетъ?

— Я не знаю, мама.

— Не знаешь!

— Мнѣ кажется, онъ хочетъ сказать лорду Бреси, что препятствій нѣтъ никакихъ.

Тутъ мистрисъ Вортль поняла, что ректоръ рѣшился пренебречь всѣми опасностями и что, слѣдовательно, и она должна такъ поступать.

Ректоръ, оставшись одинъ, посидѣлъ нѣсколько времени, задумавшись, прежде чѣмъ принялъ то положеніе, о которомъ говорилъ съ своей дочерью. Онъ сознавался себѣ, что трудно написать приличный отвѣтъ на такое письмо. Когда онъ рѣшился послать епископу письмо, исполненное негодованія, слова вылетали изъ него, какъ молнія изъ тучи. Наконецъ, онъ долженъ былъ много подумать, прежде чѣмъ придастъ своимъ словамъ надлежащій смыслъ. «Разумѣется, такой бракъ выгоденъ для моей дочери и пріятенъ мнѣ», желалъ онъ сказать: «не только потому, что сынъ вашъ знатенъ, сдѣлается графомъ и очень богатымъ человѣкомъ. И это много для насъ значитъ. Мы слишкомъ правдивы, чтобы это опровергать, мы ненавидимъ притворство и желаемъ просто сказать вамъ правду. Титулъ и деньги значатъ много, но вполовину не столько, какъ то мнѣніе, которое мы имѣемъ о хорошихъ качествахъ молодого человѣка. Я не отдалъ бы моей дочери самому знатному и богатому вельможѣ въ Великобританіи, если бы не думалъ, что онъ будетъ любить ее и обращаться съ нею такъ, какъ мужъ долженъ обращаться съ своей женой. Но находя въ этомъ молодомъ человѣкѣ всѣ хорошія качества и прекрасный характеръ, я готовъ и моя дочь также готова подвергнуться опасностямъ продолжительной помолвки, въ надеждѣ получить всѣ тѣ блага, которыя, если все кончится благополучно, достанутся ей».

Вотъ что онъ желалъ сказать графу, но ему показалось очень трудно высказать это въ принятыхъ и естественныхъ выраженіяхъ.

"Любезный лордъ Бреси! когда я узналъ отъ матери Мери, что Карстерсъ въ наше отсутствіе пріѣзжалъ объясниться въ любви нашей дочери, я долженъ признаться, что это было непріятно мнѣ. Я чувствовалъ, во-первыхъ, что онъ слишкомъ молодъ для такихъ вещей; а потомъ, что вы весьма естественно разсердитесь на то, что вашъ сынъ, находившійся здѣсь для ученія, вздумалъ заниматься любовью. Думаю, что вы поймете мои чувства. Однако, объ этомъ нечего говорить. Зло, насколько это можетъ назваться зломъ, было сдѣлано, и Карстерсъ, отправлялся въ Оксфордъ, гдѣ можетъ все забыть. Я съ своей стороны не счелъ необходимымъ пожаловаться вамъ на его пріѣздъ.

"Всему этому ваше письмо придало совершенно другой видъ. Я думаю, что я менѣе кого-либо другого думаю о внѣшнихъ преимуществахъ, но не менѣе всякаго другого понимаю, какую честь мнѣ самому и какія выгоды моей дочери доставитъ предлагаемый ей бракъ. Я счелъ себя обязаннымъ дать ей прочесть ваше письмо, потому что, ея сердце и ея воображеніе весьма естественно были затронуты тѣмъ, что ей сказалъ вашъ сынъ. Мнѣ кажется я могу сказать о моей дочери, что нѣтъ на свѣтѣ дѣвушки добрѣе, невиннѣе и менѣе занятой выгодами такого предложенія. Но сердце ея было тронуто, и хотя она думала о немъ только, какъ о знакомомъ, пока онъ съ нею не объяснился, и не приняла его предложенія тогда, теперь, когда она узнала болѣе отъ васъ, она уже неравнодушна. Я думаю, что вы найдете это естественнымъ.

"Я и ея мать также, разумѣется, понимаемъ опасности продолжительной помолвки и тѣмъ болѣе, что сыну вашему еще предстоитъ довольно долго заняться своимъ образованіемъ. Спроси онъ совѣта у васъ или у меня, ему, разумѣется, не посовѣтовали бы думать о бракѣ пока; но страсть, побудившая его сдѣлать этотъ шагъ по своему собственному усмотрѣнію показываетъ, какъ вы сами это сказали, что у него воля сильнѣе, чѣмъ обыкновенно бываетъ въ его года. Это въ нѣкоторой степени ручается за его постоянство.

«Я думаю, вы теперь поймете мысли мои, Мери и ея матери.»

Лордъ Бреси, читая это, сказалъ себѣ, что хотя мысли ректора были очень ясны, мыслей мистрисъ Вортль онъ не зналъ совсѣмъ.

"Я предложилъ бы, чтобы это дѣло осталось такъ, какъ оно есть, и чтобы молодые люди поняли, что помолвка должна зависѣть отъ постоянства не одного изъ нихъ, а обоихъ вмѣстѣ.

"Если, послѣ этого, леди Бреси будетъ пріятно принять Мери въ Карстерсъ, мнѣ не нужно говорить, что Мери будетъ очень пріятно пріѣхать къ ней.

"Примите увѣреніе, любезный лордъ Бреси, въ искренней преданности къ вамъ

"Джефри Вортля".

Графъ, прочтя это письмо, хотя въ немъ не было ни одного слова, къ которому онъ могъ бы придраться, остался не совсѣмъ доволенъ.

— Разумѣется, они будутъ помолвлены, сказалъ онъ женѣ.

— Конечно, отвѣтила графиня: — Карстерсъ имѣетъ очень серіозное намѣреніе. Онъ сдѣлалъ бы это самъ, если бы ты не сдѣлалъ этого для него.

— Во всякомъ случаѣ ректоръ Вортль джентльменъ, утѣшилъ себя графъ.

Глава XXIII.
Возвращеніе мистера Пикока.

править

Отвѣтъ графа ректору былъ короткій:

«Пусть будетъ такъ».

Въ письмѣ не было болѣе ни одного слова, но была приписка почти такая же короткая:

«Леди Бреси напишетъ Мери и условится съ нею, когда ее ждать».

Такимъ образомъ ректоръ, мистрисъ Вортль и сама Мери поняли, что Мери помолвлена съ лордомъ Карстерсомъ.

Устроивъ дѣло такимъ образомъ, ректоръ, такъ сказать, крѣпко ухватившись за то, что ему было предложено, пересталъ говорить объ этомъ, но тотчасъ обратилъ свои мысли на мистера и мистрисъ Пикокъ. Для жены его, которая, вѣроятно, одна понимала пылкость его духа и соотвѣтствующую этому наклонность къ унынію, было очевидно, что онъ принялся за дѣла Пикока съ возобновленнымъ мужествомъ. Пикокъ долженъ приняться за свои обязанности, какъ только перевѣнчается, и пусть мистрисъ Стантилупъ или епископъ осмѣлятся сказать что-нибудь тогда. Ректору казалось невозможнымъ, чтобы родители имѣли глупость предположить, будто нравственность ихъ сыновей испортится отъ сношеній съ человѣкомъ такимъ правдивымъ, такимъ благороднымъ, такимъ энергичнымъ. Онъ уже не говорилъ о томъ, что закроетъ школу, но повидимому думалъ, что опустѣвшія мѣста пополнятся. Онъ опять обѣдалъ съ аппетитомъ, бранилъ либераловъ, заботился о виноградѣ и персикахъ, какъ всегда бывало съ нимъ, когда дѣла шли хорошо. Все это, какъ мистрисъ Вортль понимала, происходило отъ блистательной будущности Мери.

Но хотя онъ молчалъ, мистрисъ Вортль не молчала. Для нея было невозможно говорить объ этомъ, когда она была одна съ Мери, или одна съ ректоромъ. Такъ какъ онъ совѣтовалъ ей не поощрять Мери и слишкомъ много думать объ этомъ, она была принуждена молчать, когда они оба находились съ нею, но вдвоемъ и съ нимъ и съ нею она только и говорила что объ этомъ. Ректору она сообщала всѣ свои опасенія и всѣ свои сомнѣнія, показывая слишкомъ ясно, что у нея разорвется сердце, если что-нибудь помѣшаетъ величію и благосостоянію, которыя казались почти подъ рукою, но не совсѣмъ, у ея милой дочери. Что если Карстерсъ окажется вѣроломенъ, если Аристотель или Сократъ выгонятъ любовь изъ его сердца! Если другіе негодные лорды въ колледжѣ Христовой Церкви натвердятъ ему, что молодому лорду глупо помолвить дочь своего учителя до окончанія университетскаго курса! Если какая-нибудь болѣе знатная дѣвица встрѣтится ему и затмитъ Мери въ его сердцѣ. Болѣе прелестной и болѣе доброй дѣвушки найти онъ не можетъ — въ этомъ она была убѣждена. Въ этомъ ректоръ соглашался и говорилъ ей, что ей слѣдуетъ болѣе довѣрять прелестямъ ея дочери, но въ тоже время прибавлялъ, довольно суровымъ голосомъ, что ей не слѣдуетъ увлекаться великолѣпіемъ графской короны. Въ этомъ, я думаю, было нѣкоторое лицемѣрство. Будь ректоръ такъ простодушенъ какъ его жена, онъ вѣроятно признался бы, что такъ же дорожитъ графскою короною какъ и она.

Мистрисъ Вортль передавала мудрость ректора своей дочери.

— Папа говоритъ, душа моя, что тебѣ не надо слишкомъ много думать объ этомъ.

— Я думаю о немъ, мама. Теперь я его люблю, и разумѣется думаю о немъ.

— Разумѣется ты думаешь, душечка; разумѣется думаешь; какъ тебѣ не думать о немъ, когда онъ составляетъ для тебя все? Но папа находитъ, что это еще нельзя назвать помолвкой.

— Я не знаю какъ это надо назвать; но разумѣется я люблю его. Онъ можетъ пожалуй перемѣниться.

— Но ты не должна думать объ этомъ, зная его званіе и богатство.

— Объ этомъ я никогда не думала, мама; но онъ остается такимъ же какъ и былъ, и я должна о немъ думать.

Бѣдная мистрисъ Вортль не знала какой подать совѣтъ, услышавъ это признаніе. Молчать было бы благоразумнѣе, но это было невозможно для нея. Отъ полноты сердечной говорятъ уста, а сердце ея было очень полно лордомъ Карстерсомъ, Карстерскимъ замкомъ и брильянтами, которые надѣнетъ ея дочь, когда будетъ представляться королевѣ, если только этотъ молодой человѣкъ исполнитъ свою обязанность.

Бѣдной Мери приходилось хуже всѣхъ. Ей ничего не было сказано, будетъ ли она видѣться съ своимъ женихомъ, или писать къ нему. Единственное свиданіе, которое происходило между ними было то, когда она убѣжала отъ него и бросила его, какъ выразился графъ, на террасѣ. Она еще не шепнула ему ни одного нѣжнаго слова, даже не пожала ему руки въ знакъ своего расположенія. Она совсѣмъ не знала, когда ей позволятъ выйти съ нимъ, не рѣшили ли старшіе между собою, что женихъ и невѣста не должны видѣться до-тѣхъ-поръ пока онъ не выйдетъ изъ университета. Было уже рѣшено, что она поѣдетъ въ Карстерсъ въ половинѣ ноября и останется до половины декабря; но рѣшили также, что ея жениха не будетъ въ Карстерсѣ въ это время. Онъ будетъ тогда въ Оксфордѣ и долженъ заниматься только греческимъ и латинскимъ языкомъ, или пожалуй развлекаться, нисколько не думая что въ Бовикскомъ пасторатѣ есть сердце, принадлежащее ему. Хотя Мери, конечно, думала объ этомъ больше всѣхъ, она имѣла менѣе возможности говорить объ этомъ съ отцомъ и матерью.

Между тѣмъ Пикокъ возвращался домой. Когда только ректоръ услыхалъ, что день пріѣзда почти назначенъ, и будучи тогда, какъ мы уже объясняли, доволенъ всѣми кромѣ мистрисъ Стантилупъ и епископа, началъ обдумывать какъ слѣдуетъ поступить въ томъ щекотливомъ дѣлѣ, въ которомъ онъ былъ обязанъ подать совѣтъ. Сначала онъ говорилъ, что самъ обвѣнчаетъ ихъ въ своей приходской церкви, но теперь чувствовалъ, что это будетъ затруднительно.

— Она должна поѣхать въ Лондонъ и встрѣтиться съ нимъ тамъ, а онъ не долженъ показываться здѣсь, пока не привезетъ ее сюда какъ свою законную жену.

Устроить все это потребовалось довольно хлопотъ. Надо было также дать понять въ чемъ дѣло его друзьямъ, и главное его врагамъ. Если бы съ нимъ не поступили такъ какъ будто онъ сдѣлалъ вредъ всему свѣту вообще, оказавъ дружелюбіе Пикоку, онъ охотно умолчалъ бы объ этомъ совсѣмъ, и сообщилъ бы развѣ только своимъ друзьямъ, но теперь онъ не могъ спрятать свой свѣтильникъ подъ кустомъ. Его наказали почти до разоренія жестокой несправедливостью, которую надѣлалъ злой языкъ мистрисъ Стантилупъ и глупость епископа. Теперь онъ долженъ дать знать всѣмъ тѣмъ, кто задѣлъ его, что онъ сдѣлалъ и какой изъ того вышелъ результатъ. Онъ написалъ письма, которыя однако не хотѣлъ отправлять до брака Пикока, къ епископу, къ леди Аннѣ Клифордъ, къ мистеру Толботу, и — не къ мистрисъ Стантилупъ, а къ ея мужу. Было также письмо къ Момсону, хотя въ сердцѣ онъ презиралъ вполнѣ Момсона. Въ этихъ письмахъ онъ объяснялъ, какое высокое уваженіе почувствовалъ онъ къ мистеру и мистрисъ Пикокъ, когда познакомился съ ними и какъ былъ огорченъ, когда Пикокъ счелъ себя обязаннымъ объяснить ему обстоятельства, которыя мы не будемъ повторять, потому что читателю они уже извѣстны.

"Мистеръ Пикокъ, прибавлялъ онъ: "ѣздилъ въ Америку и узналъ, что человѣкъ, котораго онъ считалъ умершимъ, когда женился на своей женѣ, умеръ послѣ своего несчастнаго появленія. Мистеръ Пикокъ видѣлъ его могилу, читалъ на камнѣ его имя, и привезъ съ собою доказательство его смерти и похоронъ.

«Теперь я, нисколько не колеблясь, принимаю опять въ школу его и его жену, и я думаю, вы согласитесь, что я не могу иначе поступить. Мнѣ кажется также вы согласитесь, что во всемъ этомъ дѣлѣ я не сдѣлалъ ничего такого, на что имѣли право пожаловаться родители ввѣренныхъ мнѣ учениковъ?»

Потомъ онъ отправился въ Лондонъ и устроилъ такъ чтобы бракъ можно было совершить такъ скоро какъ только возможно послѣ пріѣзда Пикока. Вернувшись въ Бовикъ, онъ отправился къ Пуддикомбу съ копіей своего письма въ карманѣ. Пуддикомбу онъ не намѣренъ былъ посылать такого письма. Пуддикомбъ не вмѣшивался въ его школу и вообще выказалъ себя вѣрнымъ другомъ. Ему не было надобности защищаться предъ Пуддикомбомъ, но онъ думалъ, что Пуддикомбъ долженъ знать что онъ хочетъ сдѣлать, и надѣялся, наконецъ, получить отъ него похвалу. Но Пуддикомбу не понравилось письмо.

— Оно говоритъ неправду, сказалъ онъ.

— Неправду!

— Не всю правду.

— Какъ! Что же я скрылъ?

— Если я понялъ какъ слѣдуетъ въ чемъ дѣло, то родители хотѣли взять своихъ дѣтей изъ вашей школы, потому что мистеръ Пикокъ продолжалъ жить съ женщиной, которая не была ему жена.

— Я не былъ тому причиной.

— Но вы извиняли это. Я не осуждаю васъ. Вы извиняли это, и теперь оправдываете себя въ этомъ письмѣ. Но оправдываясь, вы не касаетесь именно того въ чемъ, по вашимъ же словамъ, васъ обвиняли. Говоря всю правду, вамъ слѣдовало бы сказать: «Они жили вмѣстѣ, хотя не были мужъ и жена; а зная всѣ обстоятельства, я не находилъ, чтобы они чрезъ это были недостойны заниматься съ моими учениками».

— Но я тотчасъ отправилъ его въ Америку.

— Вы позволили ей остаться.

— Такъ что же вы хотите, чтобы я написалъ? спросилъ ректоръ.

— Ничего, отвѣтилъ Пуддикомбъ: — ни одного слова. Пройдите все молчаніемъ. Найдутся люди, которые какъ я, хотя не осмѣлятся сказать, чтобы въ нравственномъ отношеніи вы поступили строго правильно, полюбятъ васъ больше за то что вы сдѣлали.

Ректоръ взглянулъ на этого сухого, жесткой наружности человѣка, и на глазахъ его навернулись слезы.

— Нѣкоторые изъ насъ умѣютъ иногда оцѣнить болѣе всякой нравственности доброту, но когда человѣка спрашиваютъ прямо, онъ обязанъ сказать правду.

— Вы ничего не сказали бы въ свое оправданіе?

— Ни одного слова. Вы знаете французскую пословицу: «Кто извиняется, тотъ самъ себя обвиняетъ.» Истина обнаружится всегда. Насколько я могъ примѣтить, клевета никогда долго не живетъ.

— Десять учениковъ у меня взято, сказалъ ректоръ, который до-сихъ-поръ не говорилъ объ этомъ ни слова никому кромѣ своего семейства: — десять изъ двадцати.

— Это будетъ только временный убытокъ.

— Убытокъ не значитъ ничего — ничего. Прискорбна мысль, что школа упадаетъ.

— Ученики вернутся. Я не думаю, чтобы это письмо вернуло хоть одного ученика. Я почти готовъ сказать, мистеръ Вортль, что человѣкъ никогда не долженъ оправдываться.

— Онъ не долженъ имѣть для этого причины.

— Это почти одно и тоже. Но я скажу вамъ что я сдѣлаю, мистеръ Вортль, если это будетъ цріятно вамъ. Я поѣду въ Лондонъ съ вами и буду присутствовать при бракосочетаніи. Я сдѣлаю это не для того что воображалъ будто вамъ нужна чья-нибудь поддержка, или чтобы я могъ дать ее вамъ.

— Вы больше всѣхъ извѣстныхъ мнѣ.

— А потому, что мистеру Пикоку можетъ быть будетъ пріятно видѣть, что окрестное духовенство на его сторонѣ.

Такимъ образомъ, рѣшили, что Пуддикомбъ поѣдетъ въ Лондонъ вмѣстѣ съ ректоромъ Вортлемъ и мистрисъ Пикокъ.

Ректоръ, уѣзжая изъ пастората Пуддикомба, не далъ обѣщанія писемъ не посылать. Когда человѣкъ написалъ письмо, которое стоило ему порядочныхъ хлопотъ, а главное когда онъ снялъ съ него копію для нѣсколькихъ писемъ, ему непріятно разорвать его. На возвратномъ пути домой ректоръ старался убѣдить себя, что онъ можетъ быть еще пошлетъ письма. Онъ не могъ совсѣмъ согласиться съ своимъ другомъ. Пикокъ, конечно, зналъ свое положеніе и строгій моралистъ можетъ осудить его. Но онъ, онъ — ректоръ Вортль — не зналъ ничего. Онъ не сдѣлалъ ни чего другого кромѣ того что не осудилъ Пикока, когда узналъ.

Но пріѣхавъ домой, онъ рѣшилъ, что сожжетъ письма. Онъ не показывалъ ихъ никому. Онъ даже не упомянулъ о нихъ своей женѣ. Онъ могъ сжечь ихъ, не унизивъ себя въ мнѣніи кого бы то ни было — и сжегъ. Съѣхавшись съ Пуддикомбомъ на Бротонской станціи, когда они отправлялись въ Лондонъ съ мистрисъ Пикокъ, онъ просто шепнулъ ему объ участи своихъ писемъ.

— Послѣ того, что вы сказали, я уничтожилъ то, что написалъ.

— Можетъ быть такъ лучше, сказалъ Пуддикомбъ.

Когда пришла телеграмма съ увѣдомленіемъ, что мистеръ Пикокъ въ Ливерпулѣ, мистрисъ Пикокъ желала немедленно ѣхать въ Лондонъ, но ректоръ ее удержалъ — или, лучше сказать, мистрисъ Вортль по приказанію ректора.

— Нѣтъ, милая моя, нѣтъ, вы не должны ѣхать, пока все не будетъ приготовлено, для того чтобы вы встрѣтились съ нимъ въ церкви, мой мужъ такъ говоритъ.

— Я не должна видѣть его, пока онъ не подойдетъ къ алтарю?

Объ этомъ было новое совѣщаніе между мистрисъ Вортль и ея мужемъ, и она объяснила ему, что этой женщинѣ невозможно будетъ вѣнчаться съ надлежащимъ спокойствіемъ и приличіемъ, если она прежде не увидится съ нимъ.

— Да, сказала мистрисъ Вортль: — онъ можетъ видѣться съ вами въ гостиницѣ наканунѣ вечеромъ и опять утромъ, такъ что вы можете обо всемъ переговорить. Потомъ послѣ вѣнца онъ привезетъ васъ сюда. Мой мужъ и мистеръ Пуддикомбъ пріѣдутъ съ другимъ поѣздомъ, разумѣется, это непріятно, но надо покориться необходимости.

Для мистрисъ Пикокъ это было такъ непріятно, что она не знала, можетъ ли она покориться этому. Вѣнчаться три раза, и во второй разъ съ однимъ и тѣмъ же человѣкомъ! Когда мистрисъ Пикокъ думала объ этомъ, огорченіе для нея заключалось не столько въ этомъ, какъ въ томъ положеніи, въ которое эти обстоятельства поставили ее.

— Я долженъ завтра ѣхать въ Лондонъ и останусь тамъ два дня, сказалъ ректоръ громко въ школѣ одному изъ учителей, такъ чтобы всѣ мальчики могли его слышать. — Надѣюсь, что мистеръ Пикокъ будетъ съ нами послѣ завтра.

— Мы очень этому рады, сказалъ учитель.

— А мистрисъ Пикокъ будетъ по прежнему обѣдать съ нами? спросилъ одинъ маленькій мальчикъ.

— Надѣюсь, Чарли.

— Мы будемъ этому рады, а то она теперь обѣдала всегда одна.

Вся школа, даже Чарли, самый маленькій мальчикъ въ ней, знали все. Мистеръ Пикокъ ѣздилъ въ Америку, мистрисъ Пикокъ ѣдетъ въ Лондонъ вѣнчаться еще разъ съ своимъ мужемъ, и ректоръ Вортль, и мистеръ Пуддикомбъ оба будутъ ихъ вѣнчать. Учитель и взрослые мальчики, разумѣется, знали все подробнѣе, до нихъ дошли даже слухи о фотографическомъ снимкѣ. Ректоръ съ своей стороны объяснилъ то, что считалъ необходимымъ, для того чтобы мистеръ Пикокъ могъ опять явиться, не возбуждая особенныхъ замѣчаній.

Чрезъ день послѣ этого, мистеръ и мистрисъ Пикокъ пріѣхали въ школу въ бротонской наемной каретѣ. Мистрисъ Пикокъ прямо прошла къ себѣ, а мистеръ Пикокъ въ школу. Мальчики и три помощника столпились около него и всякое слово, сказанное ему, было ласково и дружелюбно, но впродолженіи всѣхъ своихъ непріятностей, для него не было минуты труднѣе этой, такъ что онъ почти не могъ сказать что-нибудь или не сказать ничего.

— Да, я былъ очень далеко съ тѣхъ поръ, какъ видѣлъ васъ.

Это былъ отвѣтъ молодому Толботу, который спросилъ его правда ли, что онъ путешествовалъ очень далеко.

— Въ Америкѣ, сказалъ французскій учитель, знавшій очень хорошо, гдѣ была снята фотографія.

— Да, въ Америкѣ.

— И ѣздилъ даже въ Сан-Франсиско, сказалъ Чарли.

— Даже въ Сан-Франсиско, Чарли — и вотъ опять вернулся.

— Да, я знаю, что вы вернулись, отвѣтилъ Чарли: — потому что вижу васъ здѣсь.

— Теперь здѣсь только десять мальчиковъ, сказалъ одинъ изъ десяти.

: -- Слѣдовательно, у меня будетъ больше времени теперь заниматься съ вами.

— Я такъ полагаю, сказалъ мальчикъ, повидимому, не находя особеннаго утѣшенія въ такомъ взглядѣ на предметъ.

Какъ ни тягостно было это первое появленіе, больше ничего изъ этого не вышло. Никакихъ вопросовъ не было предлагаемо, никакихъ объясненій никто не ожидалъ. Можетъ быть мистрисъ Стантилупъ овладѣлъ новый нравственный ужасъ, когда она услыхала о возвращеніи Пикока, можетъ быть, епископъ сказалъ, что ректоръ Вортль сумасброденъ и упрямъ по прежнему. Можетъ быть бротонскіе соборяне много объ этомъ говорили. Но въ школѣ не было говорено ничего болѣе того, о чемъ мы упомянули.

Глава XXIV.
Успѣхъ Мери.

править

Въ этой послѣдней главѣ нашего короткаго разсказа, я быстро пройду нѣсколько мѣсяцевъ, чтобы объяснить какъ устроились дѣла въ Бовикѣ до конца года. Не могу увѣрить читателя, что онъ узнаетъ будущую судьбу всѣхъ нашихъ дѣйствующихъ лицъ. Онѣ останутся еще продолжать борьбу.

Мистеръ и мистрисъ Пикокъ принялись за свои обычныя обязанности въ уменьшившейся школѣ, повидимому, безъ всякаго труда. Такъ какъ ректоръ не послалъ своихъ писемъ, разумѣется, не получилъ и отвѣтовъ, и слѣдовательно, не было ни порицанія, ни похвалъ. Онъ не слыхалъ ничего болѣе о столичной печати, и съ удивленіемъ узналъ, что Бротонская Газета помѣстила очень короткій параграфъ, въ которомъ говорилось, «что мистеръ и мистрисъ Пикокъ принялись за свои обычныя занятія въ Бовикской школѣ послѣ интересной церемоніи въ Лондонѣ, при которой присутствовали ректоръ Вортль и мистеръ Пуддикомбъ».

На сколько ректору было извѣстно, печать ничего болѣе не сказала объ этомъ. А если какія-нибудь предосудительныя замѣчанія объ его поведеніи были сдѣланы Стантилупами и Момсонами, то они до него не дошли. Скоро послѣ возвращенія Пикоковъ, въ епископскомъ дворцѣ былъ большой обѣдъ, на который были приглашены ректоръ и его жена. Обѣдъ былъ не клерикальный, и тѣмъ выше была честь. Тутъ была вся окрестная аристократія, включая леди Анну Клифордъ, которая почти съ раскаяніемъ выказывала свою преданность своему старому другу, тутъ была и леди Маргарета Момсонъ, единственная жена пастора, кромѣ его жены, которая увѣряла его съ безстыдной наглостью, что никогда ни о чемъ въ жизни не жалѣла она такъ, какъ о томъ, что Огёстёса взяли изъ его школы. Намѣреніе епископа загладить вредъ, сдѣланный имъ, было очевидно.

— Говорила что-нибудь леди Анна о своихъ сыновьяхъ? спросила мистрисъ Вортль, когда они возвращались домой.

— Хотѣла сказать, но я не далъ ей. Я успѣлъ показать ей, что не желаю этого, а у нея достало смысла остановиться.

— Я не буду удивляться, если она пришлетъ ихъ, сказала мистрисъ Вортль.

— Она этого не сдѣлаетъ. Я даже сомнѣваюсь, взялъ ли бы я ихъ. Но если случится, что она захочетъ ихъ прислать, ты можешь быть увѣрена, что и другіе пришлютъ. Въ такихъ вещахъ она все равно, что флюгеръ, показываетъ куда дуетъ вѣтеръ.

Такимъ образомъ, обѣдъ у епископа принесъ въ нѣкоторой, степени успокоеніе и утѣшеніе.

Но обстоятельство самое успокоительное и утѣшительное для одной изъ обитательницъ пастората случилось чрезъ три дня послѣ этого обѣда. Выходя изъ своей передней въ одну суботу, тотчасъ послѣ завтрака, ректоръ увидалъ въ наемномъ гигѣ, въѣзжавшемъ на его дворъ, лорда Карстерса. Ни обѣщаній, ни рѣшительныхъ условій не было, но всѣ какъ будто понимали, что Карстерсъ не покажется въ Бовикѣ, пока не кончитъ своего образованія. Рѣшили даже, что онъ не будетъ въ Карстерсѣ во время пребыванія тамъ Мери, такъ считали необходимымъ, чтобы молодые люди не встрѣчались. А теперь вдругъ онъ подъѣзжаетъ въ гигѣ къ пасторату.

— Карстерсъ! это вы?

— Да, ректоръ Вортль, это я.

— Мы не ожидали видѣть васъ, мой милый.

— Я полагаю. Но когда я услыхалъ, что мистеръ Пикокъ вернулся, я не могъ не пріѣхать къ нему, мы съ нимъ всегда были большими друзьями.

— О! видѣть мистера Пикока?

— Я думалъ, что онъ будетъ недоволенъ, если я не пріѣду на него взглянуть. Онъ вѣдь хорошо устроилъ свои дѣла?

— Да; онъ все устроилъ. Лучшаго человѣка на свѣтѣ нѣтъ. Но онъ самъ все разскажетъ вамъ. Онъ путешествовалъ съ револьверомъ въ карманѣ. Вы навѣрно, увидѣвшись съ Пикокомъ, пройдете къ дамамъ.

— Да, я думаю, что зайду къ нимъ, отвѣтилъ молодой лордъ, какъ будто ему было равно желательно видѣть и мать, и дочь.

— Я только скажу, что вы здѣсь, а потомъ мы вмѣстѣ пойдемъ въ школу.

Ректоръ отыскалъ служанку и послалъ сказать о пріѣздѣ лорда Карстерса.

— Лордъ Карстерсъ здѣсь?

— Да, мисъ, онъ вмѣстѣ съ вашимъ папашей пошли въ школу. Баринъ приказалъ сказать барынѣ, что его сіятельство, вѣроятно, останется обѣдать.

Только въ это утро Мери сѣтовала на свое жестокое положеніе. Что за польза имѣть жениха, если она не должна никогда его видѣть, никогда не получать отъ него писемъ — и даже стараться не думать о немъ? Она уже начинала воображать, что продолжительная помолвка при такихъ условіяхъ, будетъ заключать въ себѣ болѣе страданія, чѣмъ она ожидала, Ей казалось, что пока она всегда будетъ думать о немъ, онъ, пожалуй, никогда не будетъ думать о ней. Если бы она услыхала отъ него хоть одно слово, это значило бы что-нибудь — или хоть бы прочла нѣсколько словъ въ письмѣ — даже этого было бы достаточно, чтобы оживлять ея надежду! Но никогда не видѣть его. никогда не читать его писемъ! Мать сказала ей въ это самое утро, что она не будетъ встрѣчаться съ нимъ вѣроятно всѣ три года, пока онъ не кончитъ университетскій курсъ. И вдругъ онъ очутился здѣсь, и ея отецъ прислалъ сказать, что онъ будетъ у нихъ обѣдать. Это такъ удивило ее, что она почти стала опасаться встрѣчи съ нимъ. Не успѣла она подумать объ этомъ и двухъ минутъ, какъ пришла къ ней мать.

— Душечка, Карстерсъ здѣсь.

— Ахъ! мама, зачѣмъ онъ пріѣхалъ?

— Онъ пошелъ въ школу съ твоимъ папашей къ мистеру Пикоку. Онъ всегда очень любилъ мистера Пикока.

Что-то похожее на ревность сжало сердце Мери — но только на одну минуту. Онъ навѣрно не пріѣхалъ бы въ Бовикъ, если бы начиналъ уже становиться равнодушенъ къ ней!

— Папа говоритъ, что онъ вѣроятно останется обѣдать.

— Такъ я должна видѣться съ нимъ?

— Да; конечно, ты должна видѣться съ нимъ.

— Я этого не знала, мама.

— Развѣ ты не желала видѣть его?

— О! мама, да. Если бы онъ пріѣхалъ и уѣхалъ и совсѣмъ не видался со мною, то я подумала бы, что все кончено. Только… я не знаю, что сказать ему.

— Это придетъ само собой, душа моя.

Два часа спустя, они пошли вдвоемъ въ бовикскій лѣсъ. Молодые люди встрѣтились въ присутствіи отца и матери, и женихъ обнялъ невѣсту, прежде чѣмъ кто-нибудь изъ нихъ могъ помѣшать. Мери вскрикнула, но можно сказать, что въ эту минуту она была самой счастливой дѣвушкой во всей епархіи.

— Отецъ вашъ знаетъ, что вы здѣсь? спросилъ ректоръ, возвращаясь съ молодымъ лордомъ изъ школы въ домъ.

— Знаетъ, потому что я написалъ матушкѣ. Я всегда говорю имъ все. Но иногда лучше рѣшиться, прежде чѣмъ получишь отвѣтъ.

Тутъ ректоръ рѣшилъ, что лордъ Карстерсъ всегда и во всемъ будетъ поступать по своему.

— Не разсердится ли графъ? спросила мистрисъ Вортль своего мужа.

— Нѣтъ; онъ не разсердится. Онъ слишкомъ хорошо знаетъ свѣтъ и долженъ знать, что это должно было случиться. Притомъ онъ такъ любитъ своего сына, что одобряетъ всѣ его поступки. Нельзя было предполагать, чтобы они не встрѣчались никогда. Послѣ всего, что было рѣшено, я обязанъ принимать его, какъ дорогого гостя, если онъ вздумаетъ пріѣхать. Я полагаю, онъ не останется, потому что у него съ собою платья нѣтъ.

— Есть. Джонъ принесъ чемоданъ и мѣшокъ изъ гига.

Между тѣмъ лордъ Карстерсъ увелъ Мери гулять въ лѣсъ, а она, идя рядомъ съ нимъ, сама не знала, на головѣ она идетъ или на ногахъ. Вотъ это значило имѣть жениха. Утромъ она думала, что когда пройдутъ три года, онъ врядъ ли захочетъ увидѣть ее, а теперь они сидѣли между падающими листьями подъ деревомъ, какъ будто ничто не должно ихъ разлучить. До-сихъ-поръ они говорили между собой, какъ простые знакомые, а теперь онъ каждую минуту называлъ ее просто Мери и разсказывалъ ей всѣ свои секреты.

— У насъ въ Карстерсѣ такой хорошенькій лѣсъ, сказалъ онъ: — но тамъ намъ нельзя будетъ сидѣть, потому что это будетъ зимою. Мы будемъ охотиться, а вы должны къ намъ пріѣзжать.

— Но васъ тамъ не будетъ при мнѣ, сказала она робко.

— Не будетъ? Много вы знаете объ этомъ! Я могу это устроить.

— Вы будете въ Оксфордѣ.

— Вы должны остаться послѣ Рождества, Мери. Вы не должны думать уѣзжать до января.

— Но леди Бреси не захочетъ, чтобы я осталась.

— Она захочетъ. Мы должны сдѣлать, чтобы она захотѣла. Они должны понять, что если вы не останетесь для меня, то я пріѣду домой даже въ серединѣ курса. Я это устрою. Неужели вы полагаете, что я не буду тамъ, когда вы сдѣлаете вашъ первый визитъ въ нашъ старый замокъ.

Все это значило быть въ раю. Мери чувствовала, когда шла съ нимъ домой и потомъ была одна въ своей комнатѣ, что прежде онъ только нравился ей, теперь она любила его. Теперь она начинала узнавать его и чувствовать, что умретъ, положительно умретъ отъ разбитаго сердца, если лишится своего жениха. Но теперь она могла разстаться съ нимъ безъ особенной грусти, зная, что увидитъ его опять въ Карстерсѣ.

Но это была не послѣдняя прогулка въ лѣсу. Онъ остался два дня въ Бовикѣ, чтобы вполнѣ возобновить свою короткость съ мистеромъ Пикокомъ. Онъ объяснилъ, что репетиторъ его колледжа далъ ему отпускъ на два дня, а что на языкѣ колледжа это всегда значитъ три. Онъ вернется на третій день, когда будутъ запирать ворота и болѣе ничего самая строгая дисциплина не станетъ требовать отъ него. Нужно ли говорить, что большую часть времени онъ проводилъ съ Мери, но успѣвалъ посвящать часъ или два своему старому другу, помощнику ректора.

Пикокъ разсказалъ Карстерсу всю свою исторію, а Карстерсъ, нравственность котораго можетъ быть была не такъ строга, какъ Пуддикомба, отдалъ ему все свое сочувствіе.

— Подумать, что человѣкъ можетъ быть такимъ скотомъ, сказалъ онъ, когда услыхалъ, что Фердинандъ Лефруа явился къ своей женѣ въ Сен-Луи: — только изъ шалости.

— Нельзя знать, до какой глубины погибели можетъ нищета довести человѣка, родившагося въ лучшемъ положеніи. Онъ впадаетъ, въ лѣность, а потомъ утѣшается пьянствомъ.

— А тотъ другой, какъ вы думаете, онъ хотѣлъ васъ застрѣлить?

— Нѣтъ. Онъ только хотѣлъ напугать меня, только для этого онъ и вытащилъ свой ножъ въ Ливенвортѣ. И мой револьверъ не былъ заряженъ.

— Почему?

— Потому что хотя я не желалъ быть убитымъ, я предпочелъ бы это, чѣмъ убить самому кого-нибудь. Но онъ этого не хотѣлъ. Его единственной цѣлью было выманить у меня какъ можно больше денегъ. Я же не могъ дать ему больше, потому что у меня не было.

Послѣ этого они заключили дружескій союзъ и Пикокъ обѣщалъ, что когда-нибудь онъ пріѣдетъ, съ женою въ Карстерсъ.

Чрезъ мѣсяцъ послѣ этого, Мери отослали въ Карстерсъ. Тогда ректоръ былъ чрезвычайно веселъ. Онъ получилъ письмо отъ отца двухъ Маубреевъ, который писалъ, что онъ опять передумалъ, потому что слышалъ двоякій разсказъ. Онъ надѣялся, что ректоръ Вортль пойметъ его и проститъ ему, когда онъ скажетъ, что повѣрилъ обоимъ разсказамъ. Если послѣ этого ректоръ не захочетъ опять взять его сыновей, онъ сознается, что не имѣетъ причины обижаться. Но если ректоръ ихъ возьметъ, то онъ отдастъ ихъ ректору съ чрезвычайнымъ удовольствіемъ — какъ и прежде.

Ректоръ колебался. Но тугъ, можетъ быть первый разъ въ жизни, женѣ удалось уговорить его.

— Это такіе вліятельные люди, сказала она.

— Кому это нужно? Я никогда этимъ не дорожилъ.

Это, однако, было не совсѣмъ справедливо.

— Когда я удостовѣрялся, что ко мнѣ присылаетъ сына джентльменъ, я бралъ мальчика, не заглядывая далѣе. Низко было съ его стороны взять назадъ слово послѣ того, какъ я согласился на его просьбу.

— Но онъ извиняется въ такихъ лестныхъ выраженіяхъ!

Тутъ ректоръ согласился и позволилъ обоимъ мальчикамъ пріѣхать. Леди Анна, услышавъ, что ректоръ смягчается, очень жалобно стала просить прощенія. Знатная родня теперь соглашалась. Это была не ея вина. Сама она всегда желала, чтобы ея мальчики остались въ Бовикѣ. И такимъ образомъ оба Клифорда вернулись на свои прежнія мѣста.

Мери, пріѣхавъ въ Карстерсъ, сначала не знала, какъ ей держать себя. Леди и лордъ Бреси обращались съ нею очень дружелюбно, но въ первые два дня ничего не говорили о Карстерсѣ. Открыто не признавали ея положенія. Но она и не ожидала этого; и хотя умирала отъ желанія заговорить, разумѣется, не говорила ни слова. Но не прошло и недѣли, какъ леди Бреси заговорила, а въ концѣ двухъ недѣль лордъ Бреси подарилъ Мери великолѣпную брошку.

— Это значитъ, сказала леди Бреси, когда онѣ сидѣли вдвоемъ въ маленькой гостиной наверху: — что онъ смотритъ на васъ, какъ на дочь.

— Неужели?

— Да, душа моя, да.

Тутъ онѣ расцѣловали другъ друга и только и говорили, что о Карстерсѣ и обо всѣхъ его совершенствахъ, и объ его неизмѣнной любви, и, какъ эти три года быстро пролетятъ, и этотъ разговоръ разнесся по дому какъ это всегда съ такими разговорами бываетъ — и весь домъ понялъ, что мисъ Вортль невѣста лорда Карстерса.

Разумѣется, она осталась и послѣ Рождества, вернувшись въ Бовикъ на недѣлю, а потомъ опять въ Карстерсъ, такъ что могла разсказать матери все и услыхать, что шесть новыхъ учениковъ поступятъ послѣ праздника.

— Папа не могъ взять обоихъ Бёпкомбовъ, сказала мистрисъ Вортль съ торжествомъ: — а одинъ долженъ остаться дома до лѣта. Сер-Джорджъ хотѣлъ отдать обоихъ или ни одного, но принужденъ былъ согласиться. Я совѣтовала папашѣ поставить еще постель въ восточной комнатѣ, но онъ не захотѣлъ.

Мери вернулась въ Карстерсъ, пріѣхалъ туда и ея женихъ; домъ былъ полонъ гостей и всѣ знали о помолвкѣ. Мери гуляла съ женихомъ, ѣздила съ нимъ верхомъ, танцевала, говорила съ нимъ по секрету, такъ какъ будто университетскаго курса не предстояло. Конечно, это было неблагоразумно, но графъ и графиня знали обо всемъ. Что могло выйти, что вышло изъ этого сумасбродства, и чѣмъ оно кончилось, я не намѣренъ разсказывать теперь. Я боюсь, что жениха и невѣсту ожидали непріятности. Можетъ быть университетскій курсъ будетъ принесешь въ жертву любви, и лордъ Карстерсъ женится на своей невѣстѣ, когда сдѣлается совершеннолѣтнимъ.

Школа же нисколько не пострадала отъ великодушія ректора Вортля, и я недавно слышалъ, что епископъ предлагалъ мистеру Пикоку мѣсто кьюрета. Принялъ ли онъ его, я не слыхалъ; но думаю, что мистеръ Пикокъ останется при своемъ прежнемъ намѣреніи.

Конецъ.



  1. Колледжами въ англійскихъ университетахъ называются учрежденія, имѣющія свои доходы, и гдѣ студенты и профессора живутъ вмѣстѣ въ отдѣльныхъ зданіяхъ, и начальники этихъ колледжей, профессора и студенты, составляютъ корпорацію, независимую отъ университета. Членами колледжей могутъ быть только люди, выдержавшіе экзаменъ на степень бакалавра словесныхъ наукъ. Они имѣютъ право голоса въ управленіи колледжей, но не исполняютъ никакихъ обязанностей, пользуясь содержаніемъ въ 200 и 300 фунтовъ въ годъ. Мѣста эти могутъ занимать только люди холостые и не имѣющіе дохода изъ другихъ источниковъ. Пр. Пер.
  2. Ректоромъ въ іерархіи англійскаго духовенства называется то духовное лицо, которое имѣетъ право на полный доходъ съ прихода, занимаемаго имъ. Викаріемъ называется тотъ, кто получаетъ только часть дохода, а остальное идетъ въ пользу какого-нибудь высшаго духовнаго лица. Кьюретъ, помощникъ въ приходѣ ректора или викарія. Пр. Пер.
  3. Члены колледжей въ англійскихъ университетахъ, по старинному, еще неизмѣнившемуея обычаю, должны быть не женаты. Прим. Перев.
  4. Очевидно главный.
  5. Въ Англіи, такъ какъ епископъ носитъ титулъ лорда, то его величаютъ «сіятельствомъ»; архіепископа титулуютъ «его свѣтлость». Пр. перевод.
  6. Господь и это прекратитъ.
  7. Не сознавать за собою ничего худого, не блѣднѣть ни за какую свою вину.
  8. Женщина, слывшая подъ именемъ Матушки Шиптонъ, жила въ царствованіе Генриха VIII, и славилась своими предсказаніями. Она предсказала смерть Вольсея, лорда Перси и другихъ лицъ. Пр. Пер.
  9. И греческое, и латинское слово значитъ «люблю».
  10. Во время путешествія Діамиры дочери короля Каледонскаго съ Геркулесомъ, который отнялъ ее у ея жениха Ахелауса, центавръ Нессъ предложилъ перенести Діамиру на своей спинѣ чрезъ волны Эвена, но Геркулесъ убилъ Несса стрѣлой отравленной кровью лернейской змѣи. Нессъ, умирая, отдалъ свой плащъ Діамирѣ, увѣривъ ее, что если Геркулесъ надѣнетъ этотъ плащъ, то крѣпко привяжется въ ней. Въ минуту ревности Діамира послала этотъ плащъ Геркулесу, который почувствовалъ страшныя боли, потому что плащъ былъ пропитанъ ядомъ, велѣлъ развести костеръ на горѣ Эми и сжегъ себя, Діамира съ отчаянія повѣсилась. Пр. Пер.
  11. Главные банкирскіе дома въ Англіи выдаютъ эти циркулярные билеты для удобства путешественниковъ, отправляющихся за границу. Стоимость ихъ въ десять фунтовъ и болѣе. Вмѣстѣ съ этими билетами путешественнику выдается на французскомъ языкѣ письмо, адресованное длинному списку заграничныхъ банкировъ, которое путешественникъ долженъ представлять при размѣнѣ каждаго билета. Путешественникъ долженъ самъ подписать это письмо, и такимъ образомъ, если билеты будутъ украдены безъ письма, ихъ никто не размѣняетъ, а если вмѣстѣ съ письмомъ, то вору пришлось бы доказывать подлинность подписи на письмѣ. Пр. Пер.
  12. Ножъ, имѣющій отъ десяти до пятнадцати дюймовъ длины и около двухъ дюймовъ ширины. Носится какъ оружіе въ Южныхъ и Юго-Западныхъ Штатахъ. Названъ такъ но имени своего изобрѣтателя полковника Джемса Бовая. Пр. Пер.