Шиллеръ остается любимцемъ русскихъ читателей. Едва закончено роскошное изданіе его сочиненій, какъ уже вышли новые переводы его драмъ, принадлежащіе дѣятельному г. Голованову; теперь передъ нами великая трагедія Валленштейна въ новомъ переводѣ Каленова, увидѣвшемъ свѣтъ лишь послѣ смерти переводчика. Въ общемъ можно согласиться съ хвалебной характеристикой перевода, сдѣланной въ предисловіи благодарнымъ ученикомъ покойнаго переводчика П. Н. Милюковымъ. Переводъ въ самомъ дѣлѣ сдѣланъ легкимъ, литературнымъ стихомъ и стремится въ передачѣ общаго духа подлинника, не гонясь за воспроизведеніемъ частностей. Едва-ли возможно возразить что-либо вообще противъ такого пріема: если ужъ чѣмъ-нибудь необходимо пожертвовать, то, конечно, предпочтительнѣе отказаться отъ буквальной точности. Но конкретныя примѣненія этой манеры могутъ быть различны; и если въ самомъ дѣлѣ «нельзя доказать, чтобы Каленовъ шелъ въ этомъ направленіи (въ жертвѣ точностью) дальше, чѣмъ того требовалъ отъ него его чистый, выразительный русскій языкъ», то надо признать, что подчасъ онъ жертвовалъ слишкомъ многимъ изъ яркаго, красочнаго языка Шиллера. Даже въ тѣхъ случайно взятыхъ отрывкахъ, которые П. Н. Милюковъ приводитъ въ параллельныхъ переводахъ Каленова и другихъ переводчиковъ, чтобы наглядно показать всѣ преимущества стиля перваго, мы слишкомъ часто — особенно въ среднемъ отрывкѣ Каленова — встрѣчаемъ рѣшительное пренебреженіе къ выраженіямъ Шиллера, которыя имѣютъ же свою дѣну и все-таки не недоступны русскому переводу. Надо сказать, что мы считаемъ переводъ П. И. Вейнберга, съ которымъ здѣсь сопоставляется переводъ Каленова, не такимъ точнымъ, но и не такимъ нескладнымъ, какъ находитъ П. Н. Милюковъ. Такъ, Максъ Пикколомини говоритъ здѣсь объ имени Фридланда; у П. И. Вейнберга вмѣсто этого — Валленштейнъ; это два имени одного человѣка, но вѣдь Максъ говорить объ имени и не случайно выбираетъ одно изъ двухъ; едва-ли также Zauberring значитъ здѣсь «волшебный перстень»; скорѣе это волшебный кругъ, которымъ какъ бы обведенъ и заколдованъ Максъ. Но у Каленова мы не находимъ ни круга, ни кольца — а просто нѣкую абстрактную «волшебную силу», которая, быть можетъ, звучитъ хорошо, но все же лишаетъ насъ интереснаго конкретнаго образа, даннаго Шиллеромъ. Конечно, если необходимо выбирать изъ двухъ крайностей, то крайность сохраненія духа предпочтительнѣе, но она все-таки — крайность, а не рѣшеніе вопроса о переводѣ Шиллера — такомъ переводѣ, въ которомъ духъ и буква сохраняли бы вожделѣнное равновѣсіе.
Кромѣ оцѣнки перевода и характеристики подлинника, предисловіе П. Н. Милюкова даетъ интересную характеристику переводчика — его гимназическаго учителя, удивительнаго и подлиннаго «гуманиста», который и въ классической гимназіи, на урокахъ греческаго языка, умѣлъ зажечь въ своихъ ученикахъ огонь идеализма. Воодушевленіе, подсказанное благодарностью и сознательнымъ преклоненіемъ передъ прекраснымъ образомъ учителя, подняло эту характеристику до высоты художественнаго литературнаго портрета. Счастливъ, кто имѣлъ такихъ учителей; счастливъ, кто имѣлъ такихъ учениковъ.