А. Виноградов
правитьШейх Мансур
правитьЖурнально-газетное объединение
Москва —1934
Предисловие
правитьБудучи простым пересказчиком этого исторического эпизода, я не считаю себя, вправе умолчать о том, как возник сюжет этой чуждой для меня повести и что привело меня к намерению опубликовать ее в печати. Я предложил однажды сделать все это Юрию Николаевичу Тынянову, он отказался, чем поставил меня в затруднительное положение, ибо я, конечно, не сумею передать чужой рассказ так, как это свойственно изумительному таланту почитаемого мною автора «Вазир Мухтара».
Работая над «историей молодого человека XIX столетия» и перечитывая забавную отповедь Тургенева на критику «Отцов и детей», я набрел на такое место: «Самый печальный пример отсутствия истинного знания представляет нам последнее произведение графа Льва Николаевича Толстого „Война и мир“.
Не могу понять, откуда у безукоризненно образованного человека Тургенева такое безапелляционное осуждение размера познаний Льва Толстого. В качестве яркого примера глубины Толстого мне припомнилась одна деталь из моих очень немногих встреч с великим писателем.
В январе 1909 года я еще студентом филологического факультета был в Ясной Поляне. А через полгода с Е. Д. Гончаровой, моей „крестной“ матерью я два раза был снова там, где А. К. Черткова нас принимала. Лев Николаевич говорил много и сердито о нездоровых увлечениях молодежи, а к тогда запоем читал Мережковского „Толстой и Достоевский“. Концепции Мережковского не понимал, романы его любил, а об „идеях“ спрашивал Толстого. Толстой книг Мережковского не читал и, сердито смотря на меня, сказал: „Как много вздора сейчас читают, молодой человек! Ну, на что вам Мережковские, Чертиковские, ну их всех собаке под хвост“.
Кто-то, не помню кто, прочел стихи Андрея Белого яз сборника „Золото в лазури“.
Сердце вещее радостно чует Призрак близкой священной войны.
Встречено это было с осуждением всеми, а Толстым даже с выражением явного негодования.
„Знают ли они, --заговорил о“, встав и заходив по комнате, ударяя ножом для разрезания книг по разрисованной масляными красками крымской гальке. — Знают ли они, что священных войн не бывает… и даже самая священная--кавказский газават — и та была выдумана, кем бы вы думали?»
Тут он рассказал историю, которая одна показывает глубокое знание материалов, с которым Толстой подходил к построению сюжета. И если даже на. долгие годы расставался с задуманным планом, то, возвращаясь к нему, он более и более его углублял. Очевидно, о Кавказе Толстой думал в 1909 году неустанно. Недаром, говоря о нем, он вдруг молодел и глаза его загорались как голубые льдинки под прямо падающим светом.
Эпизод, который был рассказан вкратце, относился к предыстории Хаджи-Мурата, и, очевидно, вводил Льва Николаевича в самую раннюю пору зарождения газавата и мюридизма. Эпизод этот касается истории Шейха Мансура. Толстой говорил:
"Возьмите сейчас любой справочник по-Кавказу по военной истории Буткова и прочтете под именем Шейха Мансура целый ряд странных и нелепых вещей. Вот вам XXXIX том энциклопедического словаря Брокгауза!
«Шейх Майсур один из видных деятелей кавказской войны конца XVIII века. Шейх Мансур, настоящее имя которого было Ушурма, родился в Алды в Большой Чечне. История его самого, так и проповеданного им учения до сих пор вполне не выяснена». Так вот, если выяснить эту историю, то окажется, что она так же мало связана с Кавказом, как и ее герой. Это тем более странно, что Кавказ очень чуток ко всему чужому и, чтобы так обмануть кавказских мусульман, как их обманули однажды, нужно быть только искрой, падающей на пороховую бочку, ибо создать целое учение не мог конечно маленький ничтожный человек Шейх Майсур. В самом деле: от Мансура потерпел поражение в 1785 году полковник Пьери с отрядом отборных войск. Следом, город Битлиса с двадцатитысячным населением открыл ворота Мансуру, высокорослому, чернобородому мужчине, в белой одежде суфия, черноглазому, стройному, с горбатым носом, худым, бледным лицом, горящими глазами и «речью, которая жгла, как уголь». А с ним было всего 96 человек, и укрепленный город сдался ему без боя!!! Отсюда начало его славы!!! А умер он в Соловецком монастыре, после того как был взят в плен уже в 1791 году. И вот подумайте, что этот человек был предшественником великого Шамиля, знал наизусть кора и, всех дивил строгостью своей жизни, кавказским презрением к боли и настоящим фатализмом. Причем он не был ни кавказцем, ни мусульманином. Это был обыкновенный европейский неудачник. А все неудачники и жулики, как только начинают войну, прибавляют название «священная».
Это краткое вулканическое сообщение до такой степени поразило меня, что я попросил Льва Николаевича сообщить, кто же этот Шейх Мансур[1]. Но время было позднее, говорить помешали. Потом, бродя часов до трех ночи под руку с Анатолием Медведевым по большим коридорам телятниковского дома, я расспрашивал его о таинственном шейхе. Позже в Москве я убедился в правоте Льва Толстого, у него очевидно были источники, которых никто не трогал. А история с Шейхом Мансуром сводилась к следующему.
Глава первая
правитьЧерез десять лет после казни Пугачева, за четыре года до Великой французской революции, за два года до феерической поездки, устроенной Потемкиным для Екатерины из Петербурга в Тавриду, путешествия, которое обошлось приблизительно в сто тысяч человеческих жизней и пятьдесят тысяч конских голов, путешествия, при котором в Каневе Екатерину приветствовал король польский, а близ Херсона под именем графа Фалькенштейна — австрийский император, путешествия, в котором на триумфальных арках красовалась бестактная надпись: «Путь императрицы в Византию», одним словом в 1782 году к Потемкину явился молодой человек с фантастическим предложением разделить Турцию между двумя европейскими державами с тем, чтобы царская Россия получила львиную долю. Дележи и восстания были в моде. Только что поделена была Польша. Был усмирен Пугачев, закончилась гайдамачина, в которой Гонта и Железняк соревновались в количестве убийств и разжигания национальной вражды. Даже так называемой просвещенной части русского дворянства была в тягость авантюрная политика князя Потемкина. Уже «как свинец, нависла над государством тоска миллионного крестьянства», — говорил Радищев, а вместе с тем, по выражению Щербатова, «росла и мрачного негодования дворянского туча». Масоны и розенкрейцеры екатерининских времен творили мистические произведения. Молодой Альбрехт заготовил рукопись «Пансальвин, князь тьмы», где высмеивал Потемкина и Екатерину, рукопись, стоившую многим: ревнивым копировщикам ссылки и каторги.
Но темная дворянская политика небольшой кучки фаворитов делала свое дело.
Потемкин отверг искательства молодого иностранца. а планы его принял. Возник знаменитый «Греческий проект 1782 года», и через пять лет Россия объявила Турции войну. Русский посол в Константинополе Булгаков был посажен в Семибашенный замок. Задунайские, Чесменские и Крымские: графы и князья, т. е. Румянцевы, Орловы и Долгоруковы повели в бой на Балканы русских крестьян, переодетых в мундиры и белые парики, гигантские медные киверы. От Турции вновь потребовали признания независимости кавказских народностей, т. е. вернее невмешательства мусульманского турецкого правительства в дела царицы на Кавказе. А самое главное — потребовали свободного плавания русских купеческих кораблей по Черному и Средиземному морям и очищения Грузии и Мингрелии, чем дозволялась широкая и произвольная деятельность русского оружия.
В это время на Кавказе и Закавказье возник человек, двигавшийся с невероятной быстротой и появлявшийся в местах самых неожиданных. Все горское население внезапно зашевелилось. К самым подступам Кубани выдвинуты были передовые посты казаков. Наездники в бараньих шапках далеко кинули свою разведку. Перехваченный дозорными из казачьих станиц кавказец говорил: "Из Курдистана, из города Амеди, вышел пророк, призывающий к покаянию и молитве, открывающий «путь к истине», тарикун, как говорят арабы. Он проповедует на базарах и площадях, призывает к нестяжанию и священной войне, он пишет и говорит: «Пророк видит, что правоверные отступили от закона, данного им в святой книге, он послал меня возвестить сынам ислама, что их ждут страшные кары, если они не покаются и не возвратятся на путь истины».
Через два месяца в Петербурге читали донесение войсковых предгорных частей: "На просьбу сказать, кто он, отвечал: «Никто не знает, кто я, и никто этого никогда не узнает, тайна останется тайной, но врагам на посрамление и для славы божьей я буду являться в мир всякий раз, когда бедствия станут угрожать правоверным. Идущий за мной спасется, не идущий встретит мое оружие. Оружие дано мне пророком, им покараю я нечестивых и в бегство обращу неверных».
Эта грамота Шейха Мансура начиналась обычными словами корана: «Бисм ильлахи рахмани рах' хими алх’эмду лильахи рабби», что значит по-русски: «во имя бога всемилостивого и милосердного, господа вседержителя миров».
С армией в 96 человек, таких же как он, уверовавших и готовых пожертвовать всем, Шейх Мансур подступил к городу Битлисе, и турецкий гарнизон сдался ему без боя, выйдя и преклонив колена. Шейх Мансур проявил чрезвычайную жестокость, он заявил, что и падишах, и северные войска в одинаковой степени виновны перед пророком, но те просто неверные гяуры, а солдаты падишаха, угнетая мирное население Кавказа, вдвойне повинны перед пророком. Мансур обрекал на истребление турецкие гарнизоны. Это решило участь других крепостей. Повсеместно турецкие гарнизоны слагали оружие и бежали, или разоружались местным населением. Прошло полтора месяца после падения Битлисы, а под зеленым знаменем Мансура было уже сорок тысяч человек, главным образом кавказцев, побывавших в Мекке, фанатизированных мусульман, считавших себя «хаджи», так как «труден был путь через пустыни пешком и на верблюдах сирийского мехмеля»[2].
Один за другим падали города: Ахалцых, Эрзрум, Каре и Тифлис. Турецкие гарнизоны, разоруженные, сдавали свою артиллерию пророку. И так как он почти без сопротивления вступал в города, то «слава об этом победном шествии была славой о чуде».
Дальнейшие донесения Потемкину говорили о планах Мансура итти на Константинополь. Мы видим здесь уловку пророческой дипломатии: объявляя священную войну против неверных, живущих за степями и реками на дальнем северном море, Шейх Майсур делает диверсию в сторону Константинополя только для того, чтобы обмануть бдительность русского правительства. Он внезапно появляется в 1775 году в пределах Кавказа й Чечни. Вся Чечня поднимается, как один человек. Тревога накопилась в каждом сердце. Нашествие северных отрядов русской царицы несло. с собой порабощение, превращение горных племен в данников, обложение непосильными податями, отнятие коней, изгнание из аулов, насилие солдат. Из Чечни впервые полетел на север клич «газават» — священная война, отсюда шло учение Мансура, проповедь мира и дружбы в рядах своих войск. Секретная канцелярия Екатерины поручила разведать о происхождении этого странного человека. «Статься может-- из обиженных князей, тогда спроси — не пойдет ли на золото, на высокий чин в свиту ее величества».
Ответом было сообщение гвардии сержанта Давлет-Шина[3] «неграмотный чеченец из села Алды, изуверствующий над магометовым кораном, вопреки обычаям мусульман не ставить себе в муллы не знающих грамоты. Проповедует слияние всех враждующих племен Кавказа в единый народ — в царство пророка».
Потемкин был в лагерях и делал смотр войскам кавказских границ. И его приказом был снаряжен отряд полковника Пьери из самых отважных частей, знавших горную войну. Успех Пьери на первых порах сделал его неосторожным. Он захватил Алды после ничтожного сопротивления совершенно исчезнувшей кучки приверженцев пророка. Пьери кинулся ему в догонку по сожженным аулам и вдруг в тыл ему ударил отряд Мансура. Пьери и все солдаты его отряда были перебиты, и лишь один был отправлен с угрозами, обращенными лично к Потемкину. Так погибла гвардейская рота, весь Астраханский полк, батальон хорошо вскормленных кабардинцев, рота Томского полка, сотня терских казаков и два орудия. Первый сожженный аул страшной ценой обошелся царской России. Не имея времени резать головы, жалея порох для расстрела, русских солдат загнали в, реку Сунжу и топили сотнями под градом и дождем, камней.
Шейх Мансур пошел на Кизляр, сильную опорную крепость. Каринский редут перед Кизляром сразу пал. Пожар от построек дошел до порохового, погреба, кизлярский гарнизон погиб от взрыва и только случайно подоспевшие к вечеру терские казаки загнали чеченцев Мансура в болота по Тереку, и там часть чеченцев попала в плен. Ликующий командир казачьей сотни привел в штаб к Потемкину пленного Мансура. Но пленный сразу отказался говорить и отвечать на вопросы. Его заковали в кандалы, но обещали всяческие милости, если он раскроет тайну своего происхождения и расскажет о своих планах, выдав своих соратников.
Пленный молчал.
А пока светлейший князь Потемкин снаряжал гонцов в Петербург c радостною вестью, беглецы из Кабарды сообщали, что истинный Шейх Мансур собрал под зеленым знаменем десятки тысяч правоверных и двинулся на осаду нового города--важнейшего подступа к Владикавказу, Григорополиса, названного по имени Григория Потемкина. Ложный Мансур, попрежиему не проронивший ни слова, был казнен, а 20 августа настоящий Шейх Мансур появился снова на путях к Кизляру и повел штурм укреплений, приведя в отчаяние войска, оставшиеся в глубоком тылу, отрезанные от коммуникационной линии. Кизляр почти без войск имел все-таки преимущества перед Шейхом Майсуром своей крепостной артиллерией. Но уже одна весть о неожиданном вторичном появлении Шейха Мансура под Кизляром настолько ужасала население я казаков, что все были в полном смятении и готовились сдаться.
Испуганные дети кричали, женщины плакали и теряли голову, мужчины рыли погреба, иные бежали за город, тонули в болотах без дороги, седые старики оставались покинутыми и торопливо убирали жалкие пожитки.
Половина Кизляра выехала в Астраханские степи. Казаки, с вечера отправленные за Терек, подозрительно глядя друг на друга, спрашивали: «Клянешься ли стоять за родную станицу и падать спиной в Терек, ежели не одолеем пастуха-волка?». Пастухом-волком повсеместно в кавказских войсках прозвали Шейха с легкой руки Потемкина. На утро показалась за Тереком пыль, вой раздался по Кизляру. Пастух-волк шел со своим войском: стучали конские копыта, блестело оружие, по ветру развевалось зеленое знамя. Попы еще ходили по улицам Кизляра, кропили дома святой водой, и солдаты хмуро обтирали с усов струи от поповского кропила.
Ничего исключительного не произошло. Рассыпавшись перед Кизляром, нашумев, настрелявшись вдоволь, выкрав запас кизлярэвского пороха, чеченцы с Мансуром вдруг неожиданно бросили Кизляр, а потом появились в кумыкских степях.
После этих побед Кабарда устроила Мансуру торжественную встречу. Там перед многотысячными толпами, объезжая на коне войско и мирное население, Мансур изложил свой план: итти на левый берег Малки и брать Астрахань. Перед каждым отрядом, перед каждым селением он произносил одни и те же слова о необходимости подчиниться новому учению, развертывающему перед людьми знамя, на коем начертана воля пророка, знамя единения всех горских племен Кавказа. Второго ноября Мансур встретил на своем пути полковника Нагеля со смешанным отрядом в четыре батальона пеших войск, два эскадрона Астраханских драгун, Моздокского казачьего полка и три сотни донских, терских и гребенских казаков. Отступив после двухдневного боя, Нагель написал отчаянное донесение: «Обнаружилось, что пастух-волк вовсе не простой мулла из Алды. Он располагает таинственными нововведениями в деле военном. После пятичасового отчаянного рукопашного боя он во второй день удержал свои позиции. Кумыки шли под прикрытием особых подвижных щитов в виде грозной стены, против которой оказалась бессильна наша артиллерия. Двоерядные брусы с землею, прослоенной меж рядами, сею насыпкою не пропускали наших ядер. Сии подвижные щиты из брусов с земляной насыпкою со свободностью двигались на колесах, а за ними на наши части с безопасностью продвигались кумыкские стрелки».
На другой день к вечеру пришедшее подкрепление дало русским войскам победу.
И тут Мансур исчез, оставив на произвол потемкинского войска свои отряды в том месте, где за пять веков перед этим Тамерлан разбил Тахтамыша, на месте развалин древнего Татартуба. Тут теперь полегли войска нового пророка. Шейх Мансур окончил первый этап войны с царицей.
Но не прошло и двух месяцев, как он появляется в турецких крепостях на берегах Азовского и Черного морей. Его слушают, его приветствуют, ему дают отряды для похода снова на Кавказ за Кубань. Проходит год, Шейх Мансур поднимает черкесов, с войском идет в пределы будущей Ставропольской губернии, доходит до города Александрова, берет. Новоеельцы, громит Донскую крепость, захватывает после страшного боя прет Безопасный и открывает себе дорогу, на Черкасск. Вот он уже подбирается к Болдырскому редуту. Река Ея окрашивается кровью. Конница и пехота Мансура вперемежку бегут на завалы, пугая этим казаков, не привыкших к такому дикому и страшному способу ведения войны. Три донских казачьих полка, стоявших в редуте, истребляются Шейхом поголовно. Но теперь уже изменилась тактика Мансура, изощрились его стратегические приемы. Никто уже не мог как прежде определить, где он сам, ибо, помимо Болдырского редута, его войска осаждают крепость Северную, а третий отряд нападает на далеко отстоящую Темижбекскую крепость. Перехватывается одновременно на линии коммуникации письмо Шейха Мансура, которое обнаруживает, что этот «волк-пастух и неграмотный мулла-чеченец» имеет в виду соединиться с нагаями и поднять калмыков. И так как азовско-моздокская линия укреплений еще не была закончена, то этим самым Шейх Мансур с полным основанием предполагал начисто уничтожить все колонизационные успехи русских войск на Кавказе.
Заволновался Петербург. Запретили писать что-либо и говорить о кавказских делах. Тайная экспедиция снаряжает против Шейха Мансура три сильных отряда, похожих на армию, под командой Ребиндера, Елагина и Ратиева. Части получают предписание летучими отрядами тревожить Кубань, жечь черкесские аулы, а остальные силы направлять полностью против Мансура, который по донесениям потемкинского штаба находился в это время между реками Лабою и Урупом.
Ребиндеру выпало на долю первому столкнуться с Мансуром. Летучие отряды, пошедшие за Кубань, встретили жесточайшее сопротивление аулов и делали свое разорительное дело настолько неудачно для царского оружия, что на Шейха Мансура более чем когда-либо стали смотреть не только как на вождя кавказского объединения, провозгласившего священную войну, но даже как на организатора кавказской бедноты и покровителя черкесских беженцев.
В самом деле — русские войска угоняли скот, разоряли аулы, жгли сакли, насиловали женщин, грабили мирное население. Вот именно в это время «Шейх Мансур с шестью стами арабов» стоял, как говорилось в донесении, вагенбургом (это особый способ лагерного расположения повозок). Его сторожевые посты приносили ему известия о продвижении отряда Ребиндера.
Шейх Мансур первым бросился на врага и смял русского генерала, но вечером подоспел Ратиев с артиллерией, и Мансур отступил на половину дневного перехода. На склоне следующего дня к его лагерю приблизились русские войска, тогда Мансур сам повел своих черкесов в бой, сидя на коне. Бой длился до ночи и был упорен.
Во время боя мюрид, ученик и послушник пророка, один из тех, кто давно сделался проповедником мюридизма при Мансуре, подъехал к нему и сообщил, что в дальнем ауле на горах сожжен дом Мансура и захвачено его имущество.
Мансур выронил саблю, спешился и скрылся.
К утру войска Мансура разбежались, так как сам он снова исчез. Год не было о нем вести, и опять он появился за Лабой неожиданно с отрядом в пять тысяч. Но тут, не дав ему развернуться, встречает его отряд генерала Такели. Двенадцать тысяч царских солдат наносят окончательное и полное поражение Майсуру, и вторично штаб царского войска, получает извещение о гибели пророка. Пленные свидетели сообщают, что Шейха с головой, висящей на обрывке кожи, вынесли из боя, чтобы предать почетному погребению. После этого надолго исчезает самое имя волка-пастуха, но возникает мюридизм и разгорается газават. Послушничество и священная война становятся лозунгами мусульманского Кавказа в те дни, когда русские генералы путем подкупа начали расслаивать население аулов. Русские научились привлекать на свою сторону влиятельных богачей и стали разводить свои шпионские гнезда в подкупленных аулах.
В те дни, когда разгоралась война с Турцией, царские войска подступили к Анапе. 22 июля 1791 года, когда во Франции заседало Национальное собрание, а король Людовик XVI собирался бежать из своей страны; в те дни, когда Екатерина, разгневавшись, приказала вынести в сарай из своего Эрмитажа бюст Вольтера, в те дни, когда она не разрешала еще снять годовой опалы и гнева на Голицына и Строганова, участвовавших во взятии Бастилии парижским простонародьем, — Анапа была взята.
Бой был долог и кровопролитен. Ни одна турецкая крепость не была зажжена таким огнем фанатизма, таким желанием продать себя подороже, как Анапа.
После штурма озверевшие солдаты русской царицы ворвались в крепость и началось избиение. По улицам, закоулкам и базару, среди дыма и огня, в лужах крови бегали озверелые люди, искали руководителей обороны. Их нашли: Шейх Мансур в зеленой чалме с полумесяцем сидел сложа руки в глубине погреба, на него сквозь щади потолка, пробитого ядром, падали лучи черноморского солнца, мюриды с шашками, копьями, пистолетами оборонялись наверху и были все перебиты. Так нашли истинного руководителя анапской обороны.
Сержант императорской гвардии сделал все, чтобы спасти Мансура от разъяренной солдатской толпы. Мансур был взят в плен и отправлен в Петербург. Там увидел его, вынесенного из кибитки, ослабевшего, стройного, высокого, с великолепными умными и злыми глазами, князь Потемкин Таврический. Увидел и испугался. Перед ним снова стоял юноша, приехавший из страны лавров и миртов, юноша, который когда-то, за девять лет перед тем, предлагал ему поделить Турцию и обещал свое участие в качестве организатора мусульманского восстания. Это был старый знакомый, это был уже виденный однажды красавец. Неужели он оказался «волком-пастухом, неграмотным муллой из Алды», Шейхом Мансуром? Уже в 1782 году екнуло сердце светлейшего князя, как только он увидел красивого юношу. Создав с его слов греческий проект, князь Потемкин не решился пускать в ход опасного молодца, ибо «если бы матушка-государыня увидела этого черноокого итальянца, она конечно воспылала бы ненасытными страстями, и оный, разделив Турцию, разделил бы на части сердце самого светлейшего князя, пожалуй еще десять тысяч душ крепостных перепало бы этому новому фавориту, и новый позолоченный камзол с бриллиантовым аграфом пришлось бы заказывать придворным мастерицам для нового генерал-адъютанта». Однако было приказано по приезде Шейха Мансура показать его матушке-государыне. Обо всем этом подумал Потемкин, когда перед ним стал «начальник кавказского мятежа».
Обаяние этой фигуры было настолько сильно, мужество и фанатизм так запечатлелись в чертах его лица, так была сильна его покровительственная улыбка, когда он не без презрения посмотрел на князя Таврического, что, оставив под надежным присмотром Шейха Мансура в своих покоях, князь Потемкин немедленно отбыл во дворец. Бросившись в ноги Екатерине, Потемкин сказал: «Государыня-матушка, он болен с поветрия, этот Шейх Мансур, пускать его на высокие ступени твоего дворца небезопасно! Прикажи отправить его в Соловки».
Приказание было дано. Императрица смотрела из окна Мельбрунского павильона, когда лучи солнца, падая со стороны Невы, играли на ста тысячах граненых хрусталиках люстр и канделябров беломраморного павильона; Екатерина, укрывшись в колоннаде между миртовыми деревьями, росшими прямо из мраморного поле, видела, как два конвоира сажали высокого черного человека, закутанного зеленой шелковой чалмой, в полицейскую карету.
Глава вторая
правитьИ Калиостры и Казаковы и великие Розенкрейцеры, временно приезжавшие в Петербург, шарлатанившие на всю Европу, мелькали один за другим. Вот промелькнул в сумраке крепостной России и этот великий авантюрист. Кто он был? Последнее письмо его помечено «Соловецк, 15 сентября 1798 года». Это — время полной ночи за полярным кругом, это — время, когда громадные глыбы соловецких башен стынут под северным ветром, когда птицы на Анзерском острову погибают, наносимые бурей на скалы, когда темнота и страшный мрак овладевают человеческим сердцем в этой обители, видавшей так много на своем веку. Там были тоже свои суфии, там были тоже свои мюриды: схимники старцы и послушники Соловецкой обители. Но эти беглецы от мира не занимались «священной войной». В отличие от мусульманских горцев они всякую войну, предпринятую царями, считали священной. В эти годы сын Екатерины и сумасшедшего Петра III, сам полоумный, наследник, будущий Павел I, пропутешествовав под фамилией Северного графа Comte du Nord и завязав связи с германскими Розенкрейцерами, потанцевав на балу у герцога Вюртембергского, в тот вечер, когда напрасно искали по всем заставам герцогского фельдшера, Фридриха Шиллера, написавшего трагедию «Разбойники», я провозглашенного почетным гражданином Французской республики, в эти годы наследник цесаревич Павел Петрович сам строил козни против матушки Екатерины, выступая мстителем за убитого отца, и тоже замышлял «священную войну» против Французской революции. Он восклицал: «Как прекрасна была утренняя заря масонства, братья наши показали, сколь они верны к своим государям». И русские масоны считали возможным ввести наследника в масонскую ложу, а строитель одного из самых красивых дворцов тогдашней России — Пашкова дома на Моховой улице в Москве, Баженов — архитектор-иллюзионист, внушал и своему собрату по масонству мысль о необходимости священной войны в Европе, ибо «царь есть глава веры», как писал он Павлу в своем «Кратком извлечении»: «Бог изготовил для вас нечто лучшее, нежели сия мрачная и несовершенная земля государство Екатерины». Баженов прямо вместе с масонами говорил, что «особа царя состоит из начала божественного и человеческого происхождения». Кончалось послание Баженова словами о том, что: «радуется Павел о своем страдании». Так в безысходной путанице тогдашних голов возникли бредовые мысли, словно причудливые тучи над огромной, измученной бесконечными войнами и дворянским разгулом страной.
Некий профессор Огтино нашел в Турине в городском архиве связку писем. Арабская надпись сверху говорила, что это «Письма Шейха Мансура». Под письмами Оттино нашел мемуары, написанные прекрасным итальянским языком. Мемуары рассказывают историю этого таинственного человека. Посланник Сардинского короля Виктора Амедея купил в городе Манферате всю связку этих документов внука знаменитого Шейха Мансура. Некоторые письма подписаны Profeta Mansur. Кем же он был, этот пророк Мансур? Его действительное имя Джиовани-Батиета-Боэти.
Он был сыном нотариуса. Отец предназначал его для медицинской карьеры, и вот, почти мальчиком, Боэти отправили изучать медицину в город Милан. Наука эта пришлась не по душе молодому Боэти. Пятнадцати лет, без гроша в кармане, он совершает побег из школы, поступает в солдаты и быстро усваивает технику жизни в разных положениях, в разных слоях общества. Взяв шпагу и зарядив пистолеты, он покупает серый камзол и бежит в Богемию, где при дворах богемских графов выдает себя за алхимика. Разочаровавшись в искании золота и жизненного элексира, Боэти появляется в Риме уже в качестве монаха, брата ордена святого Доминика. Там он ночи просиживает над изучением «Oracolo» Джиованни Савонароллы, и выступает с проповедями, которые не укладываются в рамки католической цензуры и послушания. Он ссорится с монастырским начальством. Желая использовать дар красноречия Боэти и его фанатическую убежденность, а вместе с тем отделаться от беспокойного человека, церковные власти Рима отправляют Боэти в Сирию и Палестину миссионером. Там он с диким фанатизмом предается изучению арабского языка, выучивает наизусть коран, в совершенстве овладевая и обычной речью Востока и «священным языком великой книги». Легенды Востока, сказания о крестовых походах, — все это перекрещивается и перепутывается в горячем мозгу Боэти, а его ораторские таланты и действительно прекрасная внешность, быстро делают его популярным под разными именами от Персидского залива до берегов Малой Азии. Начинается «путешествие Лоуренса древних лет», но Лоуренса, служащего не «господам, а рабам». Полгода он проводит в монастыре, ведя проповедь христианства с церковной кафедры, другие полгода он проводит в пустыне, ведя проповеди корана и вызывая вражду к христианам. Так прошли одиннадцать с половиной месяцев в Палестине среди иезуитов. Братья были добры и снисходительны, а коадъюторы запросили Рим, а из Рима последовал ответ неожиданный. Когда однажды Боэти вернулся в монастырь из такой тайной поездки по пустыне, он встретил у ворот юношу, преданного ему сердцем, и тот предупредил его, что давно дан приказ об аресте Боэти, что из Рима пришло отлучение Боэти от церкви. Не входа в монастырь, мгновенно приняв решение, Боэти увлекается новыми грандиозными затеями. Голодая, с израненными без сандалий ногами, он скитается по пустыне, изучает нравы разнообразных кочующих племен, встречающихся ему по пути. Железный закал и без того здорового организма помог ему снести год одиноких скитаний и закалил его еще больше. Проповедуя на базарах, на площадях, присматриваясь к жизни бедноты, к ее слабостям, и умея тонко пользоваться всеми оттенками чувств своей пестрой разнообразной паствы, он зачастую порождал такие жестокие свалки на персидских, аравийских и сирийских базарах, что городские власти стремились немедленно удалить чересчур пылкого и беспокойного проповедника. Но чем дальше, тем больше приверженцев появлялось на его пути. Во всяком городе заранее находились у него помощники, спасающие его из тюрьмы; во всяком селе у него заранее находился человек, который его кормил и был еще за это Мансуру благодарен. Редко встречался нетребовательный, бессребренник, так восхитительно знающий наизусть книгу пророка. На мусульманском Востоке это был ключ, отпирающий все двери.
Боэти был в Константинополе, в Трапезунде, в Эрзруме, в Персии — почти во всех крупных ее городах, в Ахалцыхе и Ардагане, в Поти и Тифлисе, прежде чем у него возник большой план действия. В пути к нему он был скромен, он был только наблюдателен, он узнал пути, измерил расстояния, по звездам сумел ориентироваться в местности, он узнал новые селения, имена тех, кто принимает гостей, имена тех, кто продает и покупает, имена тех, кто лечит и умерщвляет, кто командует и кто подчиняется; он изучил тайны подвоза оружия из Англии и Германии, изучил наглую политику русских царей на Кавказе и в Турции. Но, наконец, в Тегеране он, арестованный по доносу, в кандалах сел в арбу и дал себя отправить по каменистым дорогам Малой Азии в Константинополь. Там нечеловеческие страдания под пыткой вынудили его сказать свое имя сардинскому консулу. Его как итальянского гражданина выпускают из тюрьмы. Он переодевается арабским купцом и убегает в Скутари.
И вот, наконец, в европейском платье, блестящий, обаятельный, успокоившийся, он появляется в Петербурге в надежде по пути Калиостро и Казановы попасть к императорскому двору. Была ли у него мысль о фаворитизме, неизвестно, но то, что он являлся автором греческого проекта Потемкина--это установлено. Известно также, что после первого визита этого странного человека к всесильному фавориту последующие события заставили Боэти покинуть Россию. Он снова в Скутари, он затевает экспедицию за жемчугом и алмазами в Индию. Богатый армянин берет его в компанию, доверяя фиктивным бумагам якобы богатого молодого купца. И вот он и трое его сателлитов; француз Калиоп Гобено, неаполитанец Камилл Рутиль-яно и немецкий еврей Самуил Гольденберг — отправляются в дорогу. Гобено один из трех превратился в мюрида и всюду сопровождал Шейха Мансура в его скромном и первоначально простом пути на Битлису. Другие спутники исчезли сразу, неизвестно куда, но с деньгами. Что касается Гобено, то этот ловкач бежал от Мансура лишь после того, как Мансур был окончательно разбит. Убедившись, что гибель Мансура неизбежна, «француз-мюрид» во-время догадался и во время боя шепнул ему о сожжении дома Мансура в ауле Чечни. В этом ауле был зарыт шелковый пояс, в котором зашиты были «бриллианты купца из Скутари», состояние, достаточное, чтобы безбедно прожить остаток дней, поражая всех алмазами на зеленой чалме имама. Исчезновение этого француза было знаменательно, так как весьма возможно, что дом Мансура и не был сожжен. Но исчезнув, мюрид Гобено так нигде и не появился открыто.
Возможно, что судьба привела его в какой-нибудь восточный городок, где на остатки украденных денег он открыл маленькую кофейню и там принимал участие в философских разговорах, сам сидел на корточках среди мусульман в фесках, пил кофе и вел важные и серьезные беседы. Возможно и другое, что Гобено попал в армию Наполеона и где-нибудь под Молодечно сложил свою голову во время отступления; возможно, что стал акционером лионских шелковых фабрик при Людовике XVIII и мало ли что еще возможно для такого человека, который прошел, по старой поговорке, и огонь и воду и медные трубы.
Каковы были планы Мансура, мы видим из его писем.
Толстой прав, что самое начало священной войны в мусульманском мире связано было с фигурой совершенно не мусульманской, что «священность» этой законной обороны была простым вымыслом авантюриста, который «упал как искра на бочку с порохом». Но, с другой стороны, это был и не «простой авантюрист», ибо в одном из писем Шейх Мансур говорит: «Если угодно богу, я вижу падение Константинополя, а за ним и падение папского Рима, так как и папа Римский, и константинопольский муфтий, и шериф Великой Мекки одинаковые невежды и обманщики бедняков всего мира. Они слепые вожди слепцов. Но придет время, народы прозреют и погибнут все Вавилоны».
Если возьмем мюридизм и так называемый тарикат, то мы увидим, что это демократическое учение, объединявшее главным образом мусульманскую бедноту, и что когда в дальнейшем Шамиль вздумал отступиться от этих тариков, как «путей к истине», то против него пошли именно беднейшие слои Кавказа. Шамиль в отличие от своего предшественника был гораздо более правоверным, а Гази Мулла или вернее Газн-Махаммед, младший из друзей Шейха Майсура, обучавший Шамиля секретам тарикуна-мюридизма и передавший ему приказ вести газават, не мог преодолеть его естественной ограниченности. Шамиль родился в тот год, когда гибла Французская революция под сапогом Бонапарта: в 1799 году в Гимрах появился на свет этот будущий чшам. Он прошел настоящую школу арабского ученого, он завершил ее походом в Мекку и обучением во всемусуль-манском университете Аль-Азхарийэ в Каире. Почти семьдесят лет жил этот человек священной войной. В 1870 году он был еще жив в ссылке, в Калуге, а в 1871 году усталым и старым он был отпущен царем в Мекку с обязательством не выезжать из города пророка никуда. Там он умер в тот год, когда в Париже взвилось знамя Коммуны. Родившись в последний год Французской революции, Шамиль, поднявший восстание на Кавказе, умер в первый год коммунаров в Европе.
Приложение
правитьВ «Материалах для новой истории Кавказа» П. Г. Буткова приводятся очень интересные инструкции "попам и протопопам о том, как обращать в христанство кавказских горцев и парализовать мусульманскую проповедь лжепророка Шейх Мансура. Майор Бутков не говорит, а проговаривается о тех условиях, которые обеспечивали всякую антиправославную и антирусскую агитацию среди угнетаемых русским оружием кавказских племен. Вместе с тем, располагая очень интересным материалом, Бутков не усматривает связи между Шейх Мансуром и другими иностранными эмиссарами, которые, возможно, являлись агентами смешанного иностранного шпионажа. В письмах майора Буткова Николаю Новосильцеву есть немало указаний, которые кропотливый, но недогадливый майор не удосужился связать между собою. 22 мая 1806 года Бутков говорит «о мятежных покушениях на Кавказе некоего француза в мамелюкской одежде Ласкари де Винтемил (Вионемиль), обнаруженного в Таганроге в 1804 году». Сам по себе факт такого обнаружения чрезвычайно интересен. Бутков не догадывается, что этот Вионемиль был одним из спутников Мансура-Ушурмы. Безвестный русский романист Савинов напечатал в журнале «Пантеон» 1852 года «Восточный роман из жизни Шейх Майсура». Но ничего не прибавил для объяснения происхождения и цели этого человека.
Привожу выдержки из Буткова, которые, с одной стороны, удивляют своей скрупулезностью, а с другой — только затуманивают вопрос о происхождении и целях этого любопытного авантюриста итальянца.
1
правитьБутков говорит[4]: «Мы будем по своим местам видеть, что успех обращения горцев в христианство недалеко взошел, по препятствиям от кабардинцев всегда поставляемым, которые и проезд осетинцам в Моздок затруднять старались, и по усилившемуся от лжепророка Мансура в горах магометанству.
2
правитьВ исходе 1789 года дан был от султана Селима III новый фирман известному лжепророку Ушурме, повелевающий стараться всех горских народов склонять к соединению с турками и изготовить их к предприятиям на Русских в следующей весне, к чему уже Порта и 1789 года усилие прилагала. Кубанцы уже и начали впадать на наш берег Кубани сильнее обыкновенного и производить беспокойство.
3
правитьСмятения, произведенные на севере Кавказа лжепророком Ушурмою, воспламенили всю ту полосу и сильное имели влияние на дерзость лезгинских владельцев и ахалцихского паши; кажется, все они действовали по одному плану, начертанному от Турков.
Царь Ираклий, предвидя намерения своих неприятелей, собрал своих войск до восьми тысяч человек и поставил их в городах Гори, Тифлисе, Телаве и Сигнахе, а оба егерские баталиона соединил в Тифлисе. К начальнику же линии кавказской послал требовать пороху и на помощь двух полков. Но в сие время все войска на линии были крайне заняты Ушурмою и не могли уделяться на подкрепление Грузии. При том от сих возмущений Прервано было сообщение с Грузиею, и сие тем более беспокоило начальство, что войска наши в Грузии не только оставались без помощи в случае нападения неприятельского, но и лишены самого нужного, не получая целый год ни жалования, ни амуниции. В дополнение и жизненное продовольствие, которое должно было по трактату получать от царя, доставлялась с крайним затруднением и медленностию, и в таком малом количестве, что ниже малого запаса основать было не можно.
При таких обстоятельствах царь Ираклий а войсками российскими и с небольшим числом Грузия прибыл в Сигнах, ибо из Карталинии не мог взять войск, опасаясь от Ахалциха; а Казахов и Шамшадилов и прочих магометан, (Подданных своих, не осмелился призывать К ополчению, опасаясь их измены.
4
правитьГенерал-аншеф Текелли, назначенный к командованию кавказским и кубанским корпусами еще 15 августа 1787 года и принявший начальство над оными 4 октября от генерал-порутчика Потемкина, получившего другое назначение, не упуская времени, возобновил подвиги Россиян на Закубанцов.
Итак, 13 октября, сосредоточа (силы кавказского корпуса, а Войску Донскому с частию кубанского корпуса приказав следовать в) Кубани же, сам между тем 14 октября поднялся тремя колоннами от берегов Кубани с 12 750 человек. Он, переправясь через Кубань ниже Аджи-Кале, или Турецкого Окопа, и главны силы направя противу Мансуровцев и прочих народов между Лабы и Кубани живущих, где Ушурма имел свое пребывание, следовал к горам три дня, вверх по Зеленчугам, не встречая неприятеля, а находя только оставленные оным жилища и хлеба; но 17-го, приближаясь к Черным Горам, соседним снеговому хребту, увидели на высотах толпы Абазинцев, Алтикизиков в труднейших ущельях, между рек Кубани и Большого Зеленчуга.
5
правитьГенерал Текелли послал два деташмента против Алтикизеков; один с полковником Ребиндером к вершинам речек Малого Зеленчуга и Марухи, другой — с генерал-майором князем Ратиевым на речку Ахсаут. 18-го числа неприятели предприняли сопротивляться оным, но, разбиты, преследованы через Черные к снеговым горам и, увидя, что имение их осталось в наших руках и что все жилища и хлеба их предаются огню, а сами нигде убежища не обретают, большая часть Абазинцов прислали к Текелли депутатов, просили помилования и изъявили желание вступить в российское подданство.
В то самое время генерал Текелли, получив известие, что лжепророк Ушурма со всеми Мансуровцами собирает многие толпы на вершинах реки Большого Зеленчуга и речки Кефире, перешел 19-го числа Большой Зеленчуг, оставя на правом берегу сей реки свой вагенбург, отправил один отряд с полковником Ребиндером влево, в самые вершины Большого Зеленчуга, где остатки древнего города Acne, а сам пошел в ущелья речки Кефире. Неприятель, не надеясь и тут отстояться, оставил свои жилища и все свое имение, разбросанное в арбах по ущельям, и белил вниз к реке Урупу.
В сие самое время один из Мансуровских владельцев Расламбе Мансуров, увидя, что войско наше взошло на самую подошву снеговых гор, отдался со всеми подвластными своими в подданство. По сем Текелли, оставя с отрядом из трех тысяч человек полковника Ребиндера для прикрытия вагенбурга, для вывода на кавказскую линию покоренных и для истребления здесь остатков неприятельских, сам 20-го числа преследовал вышепоказанного неприятеля до Урупа; 21-го прибыл на речку Аксеки недалеко от Урупа и, услышавши, что Мансуровцы с лжепророком кроются в снежных горах, в ущельях Урупа, послал туда генерал-майора князя Ратиева с отрядом и сам туда же подвинулся, а генерал-майора Елагина с отрядом послал вправо, к вершинам речки Тичена или Тигина, впадающую в Уруп, чтоб запереть неприятелям путь к стороне реки Лабы и для подкрепления в нужде сил, устремленных прямо на неприятеля.
6
правитьОтряд князя Ратиева понудил Мансуровцев податься в глубину снежных гор, а отряд Елагина преградил им путь на Лабу. В сих обстоятельствах лжепророк Ушурма, не предвидя никакого спасения, с частию Мансуровцов, при двух их владельцах, бежали через хребет снеговых гор к стороне Суджук-Кале и оттуда в Анапу, бросая старых и малых в жертву гонящих, а большая часть Мансуровцев принуждена покориться и отдаться в подданство.
По сем Текелли 24-часа стоял, занимаясь выводом побежденных, 25-го со всеми отрядами двинулся для истребления жилищ Абазинцев, Башильбаев и Черкес бесленейских и часгию термиргойских и, проникая до самой вершины Лабы, истребил и поработил всех тех, кои искали спасения жизни в непроходимых ущельях, засеками и другими преградами еще больше укрепленных, и кои не могли укрыться от посланных на них охотничьих партий. Таким образом, опустошив все, что найдено было между Кубани и Лабы, Текелли не встречал уже больше неприятеля, возвратился вниз по реке Урупу к Кубани 2 ноября и расположился на линии до зимовым квартирам.
7
правитьМежду тем войска донского атаман генерал-поручик Иловайский, имея девять тысяч Казаков, подкрепляемых 1500 егерей при генерал-майоре бароне Розине, по трудности переправы через Кубань, которую перешли ниже нынешней кавказской крепости, у Казанского редута, на Романовском броде, прибыл к вершинам правого берега Лабы только 23 октября и был обращен генералом Текелли на левый берег сей реки, произвел с таковым же успехом поиски над неприятелем, там, в ущельях кроющимся, и как время настало уже поздное, то и Иловайский возвратился в границы в начале же ноября.
Вся российская потеря в сей экспедиции состояла убитыми и пропавшими без вести — 27, ранеными — 57.
В сем походе возвращено из плену захваченных Татарами. 100 человек Русских; разорено и сожжено более 300 неприятельских деревень; арб с разным имуществом получено в добычу до четырех тысяч. Хлеб же и сено истреблены всеместно и вся та сторона оставлена опустошонною.
Переведено на наш берег Кубани и поселено у Кум-горы нагайских Татар, владений Расламбека Мансурова, Измаила Калмикаева и Нурадина Киркова 717 семей, содержащих 3 480 душ; Абазинцов Бибердова рода 200 семей; Батырь-Гирея-Султана 30; мурзы Ислама-Мусина 56, да взятых в идея без семей 91 человек. Все оные вышли со скотом своим, но хлеб их истреблен.
В то же время обитающие в вершинах Кубани владельцы: нагайский Атажука Ахлов; абазинские старшины родов Лобова, Кяча и Трамова, Мисост Бибердов, Идыл Бибердов, Сералп; Атажука и Ислам-Гирей Лобовы и Али Дударуков с подвластными своими предались российскому подданству; присягали на верность и дали аманатов с тем, чтоб в скором времени выдти на нашу сторону, что и исполнили.
Всем сим и вышеписанным переселенцам генерал Текелли назначил места для обитания между нынешнего Кумского штерншанца и селения Александрии, по левой стороне реки Кумы.
8
правитьВообще во всю сию войну прилагаемо было попечение о выводе на нашу сторону Кубани Нагайпов.
И еще в генваре 1787 года Единсанского поколения от Татар, за Кубанью находящихся, где кочевали они по устьям рек Урупа и Лабы, из бежавших сюда 1783 года, явился к князю Потемкину шейх с объявлением желания всей орды перейти в вечное подданство России и сесть на земли, от реки Ей к Азову лежащие, что им и позволено, и по сему вышло их оттуда около двух тысяч кибиток и присоединились к оставшимся на Ей от побега 1500 кибиткам. За всем тем оставалось их за Кубанью еще нарочитое число; а те, около 3 500 кибиток, переселены одни Таврической губернии в Мелитопольский уезд, на Молочные Воды, где и ныне обитают, другие в Кизлярский уезд, в присовокупление к Нагаям же, издавна там кочующим.
9
правитьВ марте 1791 года Порта еще усиливалась, хотя и напрасно, возбуждать против России оружие Кавказцов и Дагистанцов. Султан прислал к ним почетный о том фирман, угрожая им, в случае непоследования оному, по слову Магомета, желанием разлучения с ними жен их. Анапский Мустафа-Паша трехбунчужный извещал их о множестве собранного на помощь им войска, обещал им деньги и требовал в присылку к себе, для принятия оных и в залог верности их Порте, четырех владельцов и 24 узденей. Именующийся калгою султан Магомет-Гирей утверждал Кабардинцев в надежде на успехи против Россиян. Лжепророк Ушурма, находясь в Анапе, удостоверял в том же. Он писал к Кабардинцам и к Дагистанцам, побуждая их к совокупному поднятию оружия против России. Одним письмом склонял Кабардинцов исполнить требование анапского паши о присылке в Анапу владельцов и узденей; а другое письмо, по переводу с арабского языка, содержало следующее:
„Изъявляю Вам искреннее почтение мое и советую очистить сердца ваши от пороков и ходить путем истины по закону Божию. Старайтесь ополчаться против беззаконных и мужественно наносите им вред. Я знаю достоверно, что война Русских уже страшит; собираю теперь силы; ожидаю прибытия сюда войск правоверных и, с ними соединясь, предприму наступление на Русских. Не бойтесь угроз их. Настало уже время ослабления беззаконных и торжества мусульманов“.
Такие подущения не произвели, однако, желанных Портою действий. Хотя оные склонения не были сокрыты от генерал-аншефа Гудовича, который назначен главнокомандующим у Кавказа и Кубани 24 декабря 1790 года и прибыл в Георгиевск 28 генваря 1791 года, но он не принимал против Кабардинцов строгих мер единственно в чаянии, что по предположенном уже истреблении Анапы, подающей им обманчивые надежды, можно будет удобнее прибрать их к рукам.
10
правитьЗнаменитейшие из пленных были в Анапе: командовавший трехбунчужный Мустафа-Паша, командовавший под ним сын Баталь-Паша, подвергшагося такой же участи в 1790 году; Сеит-Магмут Тенрь или Таияр-Паша, кади, владелец земли анапской и шегакийских Черкес Магомет-Гирей Занов и множество других чиновников.
Наконец, не избег участи своей и лжепророк Ушурма, так долго наносивший Россиянам беспокойства. Он и тогда, как Русские держали в руках своих главные батареи, ворвались повсеместно в крепость, когда уже не осталось ни малейшей надежды к спасению, долго еще защищался в погребе. Наконец, угрожение картечным ударом, решительно сказанное ему генерал-майором Булгаковым, поколебало его твердость. Он сдался, представлен к Гудовичу и умножил блеск сей знаменитой победы. Ушурма тотчас препровожден в Петербург. Он и по заключении мира с Турками не мог приобрести свободы, но как член чеченского народа, не зависящего от Порты, многократно присягавшего на подданство России, а больше, что имел дух, готовый к новым мятежам, отправлен на пребывание в Соловецкий монастырь, где, как говорят, через несколько лет закончил поприще свое естественною смертью. Память о нем долго хранилась в горах Кавказских, и еще в 1806 году думали там, что он жив и находится в деревнях, пожалованных ему от покойного императора Павла I».
К этому сводятся старые документы, касающиеся загадочного Шейха, которого историческая наука до 1913 года продолжала считать чеченцем Ушурмою из аула Алды, и лишь Лев Николаевич Толстой очевидно знал его подлинное имя.
- ↑ Мансур-Назара-Назарет — арабско-семнтские формы, «вспоможенный богом» — человек, которому помогает аллах.
- ↑ Мехмелем называется священный караван, ведущий путника в Мекку.
- ↑ Внук его служил в царской контрразведке и оставил замечательное описание своего хождения s Мекку под видом простого богомольца.
- ↑ Сохраняется орфография, принятая Бутковым