Михаил Первухин
правитьЧудо искусства
правитьЯ решительно не понимаю, каким образом то, о чем я хочу рассказать, не попало в известное собрание сказок 1001 ночи. Вероятно, по ошибке. А, может быть, так как первое полное собрание этих сказок у нас появилось при блаженной памяти Вячеславе Константиновиче Плеве, в те дни, когда свирепствовала цензура, вычеркивая вольный дух даже из поваренных книг, на ту страницу, на которой красовалась эта сказка Шехеразады, пролились красные, как кровь, цензорские чернила.
Во всяком случае, мой друг Халил-Аджи-Нафтулла из Испагани на днях целый час переводил с персидского на русский язык эту сказку, уверяя, что ее рассказывают во всех кофейнях востока. И я не вижу причин, почему не передать ее читателям, тем более, что от нее так и веет милым востоком.
…И когда наступила ночь, то премудрая Шехеразада сказала своему великому и грозному владыке Шахриару:
— О, повелитель мой и господин! Слышал ли ты когда-нибудь о «чуде искусства» и об истории, некогда разыгравшейся при дворе премудрого и великодушного предка твоего, пятого из Аббассидов, халифа Багдадского Гарун-Аль-Рашида? Я расскажу тебе эту занимательную историю, мой господин и повелитель!..
Как-то властитель запада, великий Карл, император германцев, прислал из Аахена в Багдад пышное посольство к повелителю востока, великому Халифу Гаруну-Аль-Рашиду. Во главе посольства был мудрый старец Алькуин, историограф Карла, седобородый старец. Посольство привезло от императора германцев халифу богатые дары: расшитые полотна саксонских жен, янтарь с берегов Балтики, меха гиперборейских стран, древние рукописи с загадочными рисунками, добытые в разграбленных пришельцами монастырях неаполитанского побережья. Гостеприимный халиф радушно принял посольство, почтил его рядом торжеств и празднеств. По вечерам, в честь посольства зажигались тысячи огней, гремели тамтамы, плясали на коврах красавицы алмеи, заклинатель змей индус ставил среди толпы свою плетеную из тростника корзину, из-под крышки которой поднималась плоская голова кобры…
Но вот и кончены приемы празднества. Северные гости, исполнив поручение своего властелина, собираются домой из знойного и пышного Багдада в сырой и холодный Аахен, чтобы отвезти императору Карлу привет и поклон от Гаруна-Аль-Рашида.
Сам халиф отобрал из своих сокровищниц ряд даров для германского владыки и лично присутствовал при передаче их из рук в руки.
За несколько дней до отъезда на родину германского посольства, Гарун вдруг вспомнил, что он наградил все посольство, всех щедро одарил золотом, драгоценными тканями, блестящим оружием выкованным в Дамаске, пышными парчовыми тканями, — забыл одного только старца Алькуина, главу посольства. И забыл вследствие того, что, затрудняясь выбором для него подарка, все откладывал и откладывал решение вопроса.
— Джиафар! — позвал халиф своего великого визиря.
— Я здесь, о повелитель! — отозвался Джиафар.
— Джиафар! Я придумал, что подарить франку Алькуину. Ему не нужны арабские скакуны, ибо он стар и ездит в колымагах…
— Так, повелитель!
— Ему не нужно оружие — его рука уже не владеет мечом… Ему не нужны красавицы невольницы, ибо он стар и его глаза не останавливаются с ласкою на самом прекрасном женском лице…
— Ты всегда прав, о, повелитель…
— Но Алькуин мудр, и старческий ум его пытлив, и он будет рад моему подарку… Ты помнишь, Джиафар, того индуса мудреца, который приносил в мой дворец таинственную «машину времени», заменявшую клепсидры, или «великий указатель часов дня и ночи?» Я решил поднести мудрому Алькуину эту таинственную машину.
— Но, повелитель, ты отказался купить это чудо искусства для себя! Твоя казна опустела, а эта машина…
— Я знаю, что она стоит тысячу червонцев. Казна пуста. Но наш престиж требует жертв… Прикажи отколотить палками старшин базарных торговцев, не говоря за что, и они сейчас же принесут блюдо с золотом, прося милости сказать, за что их колотят… Возьми с них одну тысячу червонцев, отправляйся в лавку индуса, и… Я все сказал!
— Твои мудрые слова, о, повелитель, легкою газелью промчались по тропинкам моего слуха… Твой приказ свято будет исполнен…
Полчаса спустя слуги халифа дули палками по спинам старшин базарных торговцев. Те орали благим матом. Верноподданные Гаруна глядели на это приятное зрелище и почесывали собственные спины.
Но старшины были догадливы и привыкли к таким случаям, и раньше, чем очередь дошла до третьего из них, как перед Джиафаром, распоряжавшимся карательной экспедицией, стоял, дрожащий «аксакал» с блюдом червонцев в трепетных руках.
— Сколько? — спросил кратко, но внушительно Джиафар.
— Ты-ты-ты-сяча…
— Мало. Жарь его! — крикнул Джиафар. — Палок не жалеть!
— Тысяча пятьсот! — с отчаяньем воскликнул аксакал, предвкушая удовольствие получить палки…
— А-гм… Пожалуй, довольно! — раздумчиво почесал себе нос неподкупный Джиафар. — Тысяча на покупку, а пятьсот мне за труды!.. И отправился с деньгами в лавку индуса.
Индус показал ему «великий указатель часов дня и ночи» — попросту — часы. Это была довольно громоздкая штука с массою колес, гирек, стрелок, с хитрыми фигурками и тончайшею резьбою. Запросил за часы индус тысячу червонцев, но потом довольно легко спустил цену до 700. Оглядывая лавку рассеянным взором, Джиафар обратил внимание, что на полке у индуса стоит точь-точь такая же «машина времени».
— А это что, раб? — спросил, хмуря брови, верный Джиафар.
— Это — копия той машины, которая привлекла твое внимание, о, господин мой. Только те часы из золота и на драгоценных камнях, а эти — из серебра… И стоимость их всего двести червонцев.
Джиафар нахмурился, потом мудрый взор его просветлел, и он вытащил из кармана двести червонцев и велел снять с полки часы.
— А расписку, раб, ты напишешь так: проданы одни часы его высокопревосходительству великому визирю Джиафару за одну тысячу червонцев! Понял? Ибо мне дано разрешение истратить одну и купить одни часы… И наш государственный контроль может придраться, если я, превысив свои полномочия, куплю пару часов… Ты понял меня, раб?
— О, кто же не поймет твоих премудрых речей? — отвечал с загадочною улыбкою индус.
Покинув лавку индуса, неподкупный Джиафар отправил золотые часы своей красавице супруге Зобеиде вместе с шестьюстами лишних червонцев базарных торговцев, а серебряные часы отдал багдадскому адмиралу Абу Бекру.
— Несись, как на крыльях ветра! Отнеси это сокровище, это чудо искусства неверной собаке франку Алькуину. Так хочет великий халиф!
Абу Бекр помчался исполнять приказание любимца халифа, великого Джиафара. Но по дороге любопытство его разыгралось, и он рискнул поглядеть на «чудо искусства». Его опытный глаз моментально открыл, что ему вручены часы серебряные. Его словно паром обдало: если откроется обмен часов, то как бы не пришлось отвечать по обвинению в подлоге?
И он сообразил: семь бед, один ответ!..
Он опрометью бросился в лавку индуса.
— Слушай, ты, раб… Я видел у тебя на полке стояло несколько машин времени, и одна из них носит пометку — 100 червонцев…
— Вот та машина, о великодушный господин мой. Она из цинка и меди, но в остальном ничем не отличается от золотой машины, которую только что приобрел у меня премудрый Джиафар…
Абу Бекр заплатил индусу сто червонцев за цинковые часы и помчался, как на крыльях ветра, исполнять приказание Джиафара. По дороге стоял приветливый домик, в котором обитала балерина придворного театра, красавица Зюлейка, про которую злые языки говорили, что она находится на содержании у целомудренного Абу Бекра, известного под именем «сухопутного адмирала».
Красавица отдыхала в благовонной тени, забавляясь пощипыванием струн семиструнного сааза.
— Ты давно мечтала о «чуде искусства» — сказал ей Абу Бекр. — Возьми, и храни эту серебряную вещицу… И помни, как умеет любить тебя храбрый Абу Бекр!.. Я для тебя совершаю преступление по службе и подлог!
Просидев у милой девушки всего часа полтора, Абу Бекр заторопился исполнить приказание Джиафара — отнести Алькуину «машину времени» и пробормотал:
— Ах, черт бы побрал эту проклятую службу… Изволь в такую жару бегать, высунув язык, к этим идиотам франкам…
Балерина пожалела бедного мученика своего долга Абу Бекра и сказала ему ласковым голосом:
— Послушай, о, господин мой! Я давно рекомендовала тебе для разных услуг — чиновником особых поручений моего двоюродного брата, Ибн-Солимана бен Махсуди… Молодой человек жаждал отличиться на службе великому халифу, но для этого не представлялось до сих пор удобного случая… Поручи отнести эту цинковую машину к Алькуину моему кузену…
Абу Бекр облегченно вздохнул: он мог не нестись больше на крыльях ветра в караван-серай, где остановились франки, а посидеть еще часок в благовонной тени у ног красавицы Зулейки, обнимая ее стройный стан и целуя ее уста, красные, как цветок граната…
А Ибн-Солиман бен Махсуди, при появлении целомудренного адмирала спрятанный балериною в какой-то чулан, отправился с цинковыми часами к Алькуину.
По дороге он забрел в кабачок, где собравшаяся теплая компания молодых людей привилегированного сословия приветствовала его радушными кликами и приглашением присесть с ними у котла с жирным пловом и освежиться хоть одним бокалом пенистого вина.
Ибн-Солиман долго отнекивался, уверяя, что он должен лететь быстрее ветра, чтобы исполнить немедленно тайное поручение самого халифа, тени Аллаха на земле, — который обратил свой милостивый взор на его таланты и заслуги. Но в конце концов сдался и присел на корточки у казана с пловом.
Узнав, какое именно поручение исполняет Ибн-Солиман, его друзья преисполнились уважения к нему и потребовали, чтобы он угостил их как надлежит, ибо он начинает возвышаться.
Но у Ибн-Солимана в кармане не было ни золота, ни кредиток. Чтобы выйти из такого затруднения, все его товарищи старательно обсудили этот вопрос. В результате мальчик из кабачка отнес цинковые часы индусу, взял у него такие же часы — только сделанные из папье-маше и вызолоченные шумихою: это была детская игрушка, продававшаяся на всех базарах Багдада по двугривенному… Цинковые же часы индус охотно взял обратно и уплатил за них двадцать червонцев благородному и исполнительному Ибн-Солиману. Этого было достаточно, чтобы хорошенько отпраздновать начало служебной карьеры Солимана… Позднею ночью вдребезги пьяный Ибн-Солиман стал неистово стучать в ворота караван-серая, где стоял премудрый Алькуин.
Старик вышел на его пьяный зов, кутая в меха свое дряхлое тело. Ибн-Солиман сунул ему картонную модель часов, бормоча:
— Вот… собака гяурская… Получи!.. Прислал тебе халиф… И распишись… Потому что государственный контроль… наш повелитель…
Алькуин был удивлен сверх меры, получив грошовую игрушку. Но, как истинно мудрый человек, подумал: «Вероятно, в том, что могучий халиф дарит мне эту дрянь, заключается какая-то великая аллегория!» — и взял игрушку.
На другой день посольство откланивалось халифу. Это было большое торжество. Когда Алькуин подошел к престолу Гаруна, тот удостоил осведомиться, получил ли он его подарок. Это был роковой момент…
Неподкупный Джиафар взглянул на бескорыстного Абу Бекра, Абу Бекр метнул взор на стоявшего в толпе исполнительного Ибн-Солима.
— Так, господин и повелитель мой! — отвечал склоняя свою мудрую голову Алькуин.
И раньше, чем прозвучали его слова, новоиспеченный чиновник особых поручений Ибн-Солиман взглянул победоносно на сухопутного адмирала Абу Бекра, Абу Бекр на неподкупного и победоносного Джиафара, Джиафар, склоняясь к уху халифа, прошептал:
— Твоя воля — закон, о, владыка! Твои приказания всегда свято исполняются верными слугами с быстротою урагана…
И халиф мирно отпустил посольство, которое и отбыло на родину. По дороге Алькуин все думал: что за аллегория — подарок ему, старику, детской игрушки?
В день, когда отбыло посольство, Джиафар и Абу Бекр призвали к себе редакторов багдадских газет и сказали им пару весьма теплых слов на тему об опасности излишней болтливости, особенно о тех делах, которые касаются сношений с иностранными государствами.
Выйдя из кабинета, редакторы долго щупали себе ребра, удивляясь тому, что они — целы, — и если ты, о, интересующийся рассказываемою мною историею, станешь рыться в библиотеках, просматривая номера современных событий багдадских газет, то, уверяю тебя, ты на страницах всех багдадских органов свободного живого печатного слова не отыщешь и намека на посещение Багдада посольством Карла Великого и особенно о том, как золотые часы обратились в серебряные, серебряные — в цинковые, а цинковые — в картонную дрянь с шумихою…
Все это было по истине — чудо искусства!..
Так закончила свою речь премудрая Шехеразада, заметившая, что ее повелитель уже дремлет. И она заключила свой рассказ такими словами:
— Я поведала тебе, о, владыка, о чуде искусства и о волшебном превращении в ловких руках верных слуг мудрого Гаруна золота в мусор. Но то ли еще делалось при пышном дворе мудрого халифа его верными слугами? Я расскажу тебе о том, как сухопутный адмирал Абу Бекр строил для похода на персов галерную флотилию в Евфрате, а получилась…
Получилась партия старых галош и одно бриллиантовое ожерелье для артистки придворного театра красавицы Зулейки.
Я расскажу тебе, о, владыка…
Но тут Шехеразада заметила, что уже блеснул луч рассвета, и потому скромно умолкла.
1906 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.