Чудаки
правитьВ небольшом городке Миттельвальде, в Глацском графстве, жил некоторый граф, удивлявший всех людей своими странными поступками. В молодые годы он вел себя порядочно, как все прочие люди, и только отличался своим великим богатством. Лишась первой супруги, женился он в другой раз на почтенной и любезной женщине. Два года протекли во взаимной любви и удовольствии. У четы нашей родилась дочь, которая теперь почитается украшением своего пола. В сие-то время характер графа весьма переменился, так что все не могли надивиться странному превращению. Он возненавидел супругу свою и дочь; причина осталась для всех непроницаемою тайною. Мать и дочь отправлены в дальнейший замок; им определено пристойное содержание, и приказано никогда не посещать Глацских владений. С тех пор граф ни одного разу не видался с женою. По прошествии двадцати двух лет молодая графиня осмелилась посетить своего родителя, который принял ее как незнакомую и чужую, и по двухдневном угощении простился с нею. Расставшись с женою и дочерью, которая по-видимому была причиною непонятной перемены, граф начал вести себя отличным, весьма странным образом. Он совсем оставил платье нынешнего покроя, одевался в старомодное франконское. Сряду по нескольку недель спал в кафтане, камзоле, исподнем платье и сапогах, и по нескольку же недель сряду носил свой шлафрок, запачканный, изорванный, с висящими лоскутками. Постель его была самая бедная и неопрятная; ее никогда не перестилали. Рубашку свою скидал только тогда, как нельзя уже было носить ее по причине ветхости; в таком случае бросал он ее в угол комнаты, доставал другую и носил, пока на плечах могла держаться. На постели лежали разбросанные монеты золотые и серебряные, бумаги, съестные припасы и проч. Тот навлек бы на себя величайшее негодование графа, кто осмелился бы прибрать все сии вещи. Комнату выметать надлежало не иначе как по данному приказанию, и это случалось весьма редко. Надобно представить себе разбитые и бумагою залепленные окна, с полусгнившими, едва держащимися рамами, от малейшего ветра готовыми развалиться; изломанные двери, через которые дул сквозной ветер; сбитые гвоздями стулья и столы, ветхие, замаранные, едва стоящие на кривых ножках; везде разбросанные бумаги и книги, едва видимые под толстым слоем пыли; куски пирогов, паштетов и мяса; кружки, бутылки и фляжки с напитками; разные сосуды, которых никто не чаял бы найти в комнате здорового человека; по всем углам свитки паутины; ветхую печь, которая зимою только замазывается нечистою глиною: тогда можно иметь некоторое понятие о сем отвратительном жилище. Почти такой же порядок господствовал и во всем замке, который всякому с первого раза мог показаться обиталищем ночных пугалищ и привидений. Во внутренность дома надлежало взбираться по небольшой темной, полуразвалившейся и весьма нечистой лестнице. Передняя почти без дверей и совсем без оконниц, походила на кузницу; на левой стороне описанный выше кабинет, на правой комната для трех служителей графских, или лучше сказать для трех медведей с человеческими руками и ногами. Глаза их дико смотрели из-под бровей густых и нависших; всклокоченные длинные волосы расстилались по смуглой роже; нельзя угадать, какого цвета было засаленное их платье. Граф принимал сторонних людей обыкновенно или в старомодном своем наряде, или в изорванном шлафроке, лежа на постели и держа в правой руке толстую трость, а в левой слуховую трубу, которую прикладывал к уху. В. нем приметны были многие основательные сведения, чтением и размышлением приобретенные; тем удивительнее, как мог он вести такой странный род жизни. Он был весьма щедр, и подарки его иногда превышали всякое чаяние.
Проспавши целый день, работу свою начинал он при наступлении ночи; читал и писал неутомимо, только не письма от родных и знакомых, которые оставлял даже нераспечатанными, но повеления своим чиновникам и примечания к бумагам по судопроизводству. Тяжебные дела были его стихиею; ими и для них жил он в свете. Сам ни на кого не подавал прошений, но распоряжал таким образом, чтобы на него жаловались. Заключал условия и не исполнял по ним; не платил купцам и ремесленникам, для того чтобы искали на нем судебным порядком; договаривал управителей, и не выдавал им в срок определенного жалованья; нанимал в разных городах большие дома, приказывал убирать их великолепно, и ни за наем, ни за уборы не платил по доброй воле. Даже адвокатам своим, которых содержал великое множество, не выдавал жалованья, чтобы довести их до необходимости начать тяжбу. Дела свои защищал неутомимо и с удивительным упрямством; но иногда, и очень часто, умышленно пропускал назначенные сроки, и каждый раз был чрезвычайно доволен, когда тяжба клонилась не в его пользу. Он никогда не выигрывал; не мог и не хотел выигрывать, и по окончании дела судебным порядком каждый раз платил вдвое более того, что должен был бы заплатить, не начиная тяжбы. «Я люблю справедливость, обыкновенно говаривал граф, и для того хочу всегда, чтобы судьи нас разобрали».
Забавы его были не менее странны. Около пятидесяти маленьких девочек жили у родителей своих на иждивении графском. В назначенное время они должны были плясать и делать разные смешные прыжки под его окошком. В ненастное время собирались они под дощатый шалаш, нарочно для того сделанный. В летнюю пору ездил граф на санях, и приглашал с собою чиновников своих, которые также на санях должны были за ним тащиться. На кухне его всегда готовилось большое количество разного кушанья; приносили к графу каждое блюдо; он делил их на части и потом отсылал в коляске или к девочкам, или к другим любимым особам. Сам он ел мало, кроме 22 яиц, обыкновенной ежедневной его пищи; пил одну воду и по маленькой рюмке вина венгерского. Число чиновников, находившихся в службе его, было весьма велико: в одной небольшой волости, которою могли бы управлять два человека, содержал он генерал-инспектора, главного эконома, управителя, директора, бухгалтера, контролера, двух казначеев, кастеляна, лесничего, объездчика лесов, сборщика податей, секретаря, поверенного, юстициария, юстиц-адъюнктора, полицей-мейстера, счетчика, архивариуса, многих, писарей и других служителей. Все сии люди беспрестанно судились с графом и выигрывали свои тяжбы. Граф не принимал ничьих посещений и сам ни к кому не ездил. Прожив таким образом 24 года, он умер 74 лет в мае 1796.
Незадолго перед своею смертью велел он призвать сапожника и сказал ему: «Как возможно скорее сделай мне пару сапог из крепкой кожи и с самыми лучшими подошвами, я сбираюсь в дальнюю дорогу». Ежедневно спрашивал он о сапогах своих. Они привезены в пятый день. Граф осмотрел их, похвалил работу, и на требование мастера о заплате денег за сапоги и по старому счету, отвечал улыбаясь: «Подай на меня просьбу, пускай судьи разберут нас; когда велят, я заплачу в ту ж минуту». Позван хирург, который сверх определенного жалованья за бритье каждый раз получал по два гроша. «Теперь, друг мой, ты мне более уже не надобен, сказал ему граф: знаю, что за несколько лет следует тебе получить жалованье. Найми адвоката и подай на меня просьбу; а между тем обрей мне бороду; вот твои два гроша; поторопись, мне недосуг». После того велел призвать священника, и поговоривши с ним о вере, скончался.
Такова история сего человека, которого я знал лично, с которым часто разговаривал, которого поступки наблюдал в продолжение целого года, и о котором собрал многие достоверные известия. Жаль, что ничего не мог я разведать о подробных обстоятельствах его молодости, тогда было бы легче угадать причину странной его жизни. Думать надобно, что скрытная досада и горесть заставили его возненавидеть людей и отказаться от света. Вероятно, содействовала тому и скука, сия мать странных прихотей. Может быть, граф сперва решился казаться чудаком в отмщение несправедливости ненавистного ему света; потом мало-помалу привык к новому образу своей жизни, и напоследок привычка сия сделалась второю натурою.
Чудаки: [Рассказ о странностях графа Л.Г. из Миттельвальда Глацского графства] / [Пер. В. А. Жуковского] // Вестн. Европы. — 1810. — Ч. 52, N 13. — С. 68-73.
Графѣ, Л. Г. обладалъ весьма знатнымъ имѣніемъ. Съ младенческихъ лѣтъ всѣ его желанія и прихоти были удовлетворяемы, и онъ только по слуху зналъ о нуждѣ. Все его воспитаніе состояло въ томъ, что учили его искусству наслаждаться роскошью, и что старались сдѣлать его такимъ человѣкомъ, которой умѣлъ бы только желать, затѣвать, требовать и приказывать. Въ цвѣтущемъ возрастѣ посѣтилъ онъ Парижъ. Въ сей столицѣ роскошества нашелъ все, о чемъ и помышлять было не можно въ бѣдной Германіи[1]. Здѣсь далъ онъ полную волю-своимъ прихотямъ, наслаждался даже до пресыщенія, и отправился обратно въ отечество съ твердымъ намѣреніемъ не покидать своихъ удовольствій, но только пользоваться ими совсѣмъ инымъ образомъ. Пріѣхавши домой, нашъ почтенный Графѣ тотчасъ началѣ заботиться обѣ исполненіи своего предпріятія и о способахъ прославить имя свое странными поступками. Живучи въ Нѣмецкомъ городѣ, онъ окружилъ себя французами. Всѣ служащіе при немъ люди, отъ секретаря до послѣдняго конюха, были родомъ изъ Парижа. Они получали большое жалованье; не смотря на то, вели жизнь самую скучную: ибо никто неразумѣлъ ихъ, и Графѣ тому очень радовался. Въ Январѣ и Февралѣ, въ трескучіе морозы одѣвалъ онъ домашнихъ своихъ въ лѣтнее платье, приказывалъ имъ украшаться розами и фіалками, и въ такомъ видѣ являться на улицахъ. Самъ Графъ превратился въ настоящаго француза; говорилъ только на французскомъ языкѣ; писалъ на немъ приказы управителямъ, которые должны были и свои донесенія сочинять по французски же. Бѣлье Графское посылаемо было для мытья въ Парижѣ къ тамошнимъ прачкамъ. Пироги и паштеты для стола выписывались изъ Парижа. Графъ женился. Маленькую дочь свою воспитывалъ онъ какъ природную француженку; все для нее выписывалъ изъ Франціи, даже модную обувь. Въ одной деревнѣ своей построилъ онъ великолѣпную залу и украсилъ ее дорогими Венеціянскими зеркалами. Пригласивши туда дворянъ изъ города, будто бы въ маскарадѣ, Графѣ впустилъ въ залу дикихъ быковъ и цѣпныхъ собакѣ, которыя испугавшись, разбили всѣ зеркала въ дребезги. Хозяинѣ былъ весьма доволенъ симъ произшествіемъ.
Днемъ весь домъ былъ запертъ; у дверей и воротъ стояли часовые; въ корридорахъ горѣли лампады; никто несмѣлъ идти со двора, и всѣ должны были покоиться на своихъ постеляхъ. Вечерній колоколѣ пробуждалъ домашнихъ; при наступленіи ночи каждой начиналъ отправлять свою должность. Въ сіе время и кабинетъ Графской былъ отворенъ для приходящихъ; въ два часа послѣ полуночи собирались въ домовую церковь; по окончаніи обѣдни садились за столъ, а къ утру опять все въ домѣ затихало. Такимъ образомъ Графѣ Л. Г. жилъ до своей смерти.
Нѣкоторый офицеръ, бывъ нѣсколько разъ обойденъ при повышеніи другихъ чинами, рѣшился сдѣлаться чудакомъ. Онъ вышелъ въ отставку, купилъ себѣ загородной домъ, укрѣпилъ весь дворъ плотнымъ заборомъ, и оставилъ только одну дверь, которая была всегда запертою, и отворялась нѣсколько разѣ въ годъ, да и то ночью. Въ семъ домѣ жилъ офицеръ одинъ-душою, питаясь растѣніями своего сада. Въ темныя ночи выходилъ онѣ изъ своей темницы въ городъ для закупки того, что почиталъ для себя нужнымъ. Въ Свѣтлое Воскресенье обыкновенно являлся въ церкви, исповѣдовался и причащался. Послѣ обѣдни заходилъ въ городъ для заплаты поземельныхъ денегъ, потомъ опять запирался въ своемъ домѣ. Любопытные смотрѣли въ скважины забора, и каждой разъ видѣли нашего чудака за работою въ саду или въ огородѣ. Лѣтомъ въ жаркой полдень иногда выходилъ онъ на дворъ безъ рубашки и ложился противъ солнца. Дрова носилъ на себѣ по ночамъ изъ лѣса, платя за нихъ одному крестьянину ежегодно извѣстную сумму. Отшельникъ, ходя ночью или днемъ, по обыкновенію своему въ церковь, низко кланялся всѣмъ встрѣчавшимся, но ни съ кѣмъ неговорилъ ни слова. Въ городѣ былъ у него небольшой капиталъ, котораго процентами удовлетворялъ свой надобности, получая оные въ Свѣтлое Воскресенье. Явившись къ пріятелю своему за процентами, онъ говорилъ только самое необходимое; равномѣрно былъ на слова скупъ и передъ чиновникомъ, которому отдавалъ поземельныя деньги. Человѣкъ сей провелъ такимъ образомъ многіе годы; въ 1786 году онъ былъ еще живъ.
Чудаки: (Окончание): (Из Museum des Wundervollen) // Вестн. Европы. — 1810. — Ч. 52, N 14. — С. 141-144.
- ↑ Графъ былъ Нѣмецъ.