Что такое научная философія? *). править
XIX. править
Мы сказали уже, что какъ ни близко подошелъ Авенаріусъ къ разрѣшенію нашего вопроса, но все же не ему, а Петцольдту принадлежитъ честь окончательнаго его рѣшенія. Поправка, вносимая Петцольдтомъ въ воззрѣнія Авенаріуса, относится не къ какой-либо частности или подробности этихъ воззрѣній, но имѣетъ общій, принципіальный характеръ. Намъ необходимо, поэтому, ознакомиться съ тезисомъ Петцольдта по возможности ближе.
Петцольдтъ начинаетъ съ сопоставленія принципа «наименьшей траты силъ» во всякой психической дѣятельности, съ Фехнеровымъ принципомъ «стремленія къ устойчивости» (Prinzip der Tendenz zur Stabilität), представляющимъ въ высшей степени плодотворное обобщеніе и углубленіе ученія Дарвина и раскрывающимъ въ извѣстной мѣрѣ основы всякаго развитія. Сравненіе этихъ двухъ принциповъ, — говоритъ Петцольдтъ, — должно показать, что они тождественны, а добытая такимъ образомъ болѣе общая точка зрѣнія должна бросить новый свѣтъ на значеніе понятія философіи.
Петцольдтъ находитъ, что выставленный Авенаріусомъ принципъ является и недостаточно обоснованнымъ, и недостаточно общимъ. Говоря о цѣлесообразности психическихъ функцій, Авенаріусъ только вскользь указываетъ на соотношеніе этой цѣлесообразности къ поддержанію индивида и намѣренно не развиваетъ дальше своихъ изъясненій. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ только мимоходомъ упоминаетъ о приложимости принципа не только къ философіи, но и къ другимъ областямъ, не поддерживая эти указанія никакими объясненіями. Совсѣмъ иначе поступаетъ Фехнеръ: онъ, установляя свой широко охватывающій принципъ, достаточно опредѣленно выясняетъ его всеобщую приложимость. Согласно его взгляду, передаваемому здѣсь въ самомъ сжатомъ изложеніи, всякое движеніе, разсматриваемое отъ его возникновенія до окончанія, т.-е. до перехода двигавшихся элементовъ въ состояніи (относительной) устойчивости, есть развитіе. Развитіе можно разсматривать, слѣдовательно, какъ постепенное устраненіе преградъ и всякаго состязанія вообще, или, формулируя точнѣе, всякое развитіе есть результатъ состязающихся между собою стремленій, а результатъ самого развитія есть (относительная) устойчивость. Всѣ эти тезисы имѣютъ чисто-отвлеченный характеръ; высказывая ихъ, мы отвлекаемся отъ всякаго конкретнаго представленія захватываемыхъ развитіемъ элементовъ. Мы имѣемъ въ виду только отношеніе между элементами, поэтому и говоримъ лишь о препятствіяхъ и ихъ устраненіи, о движеніи и устойчивости элементовъ. Очевидно, однако же, что тезисъ этотъ можетъ одинаково относиться и къ направленнымъ на какой бы то ни было предметъ желаніямъ, и къ устремленнымъ къ какимъ бы то ни было цѣлямъ побужденіямъ, и къ сосредоточеннымъ на какомъ бы то ни было вопросѣ научнымъ мнѣніямъ, и къ добивающимся какого бы то ни было результата политическимъ и соціальнымъ дѣйствіямъ, и т. д.
Если мы, — говоритъ далѣе Петцольдтъ, — замѣчаемъ во всѣхъ родахъ состязаній постоянное приближеніе къ устойчивому состоянію, то, само собою разумѣется, что для нашего опыта можетъ идти рѣчь только объ относительномъ постоянствѣ такой устойчивости. Не касаясь внѣшняго міра, приложеніе къ которому указываемаго здѣсь замѣчанія слишкомъ очевидно, и имѣя въ виду только міръ внутренній, надо будетъ признать, что всѣ психическія явленія, которыя можно счесть устойчивыми, всегда существуютъ только въ связи съ относительно-устойчивыми матеріальными состояніями. Условность устойчивости психическихъ состояній вытекаетъ отсюда сама собой. Послѣдніе остатки духовныхъ результатовъ дѣятельности человѣчества исчезнутъ, конечно, на нашей планетѣ вмѣстѣ съ прекращеніемъ человѣческаго рода. Если полный параллелизмъ движенія и ощущенія дѣйствительно существуетъ, то моменты наступленія безусловной устойчивости какъ психической, такъ и физической должны быть связаны между собою неразрывно. Что же касается системъ условной устойчивости, то онѣ вступаютъ, какъ элементы, въ другія системы: наша солнечная система есть только часть другой, большей, составляющей, въ свою очередь, часть слѣдующей, и т. д.; организмы тоже образуютъ новыя устойчивыя состоянія (семейства, государства); науки, взаимно устраняя противорѣчія, имѣющія между ними мѣсто, находятъ свое единство въ философіи и т. д.
Петцольдтъ поясняетъ далѣе, что относительныя устойчивыя состоянія ихъ обыкновенно считаемъ цѣлями, а необходимыя для ихъ осуществленія силы разсматриваемъ какъ средства. Всякая система признается нами тѣмъ болѣе цѣлесообразною по своему строю, чѣмъ менѣе встрѣчаемъ мы возможностей къ разстройству какъ въ ней самой, такъ и въ отношеніяхъ ея къ внѣшнимъ силамъ, т.-е. чѣмъ исключительнѣе служатъ въ ней силы къ поддержанію. Полной цѣлесообразности въ природѣ мы не находимъ, а видимъ только въ нашей солнечной системѣ, напримѣръ, приближеніе къ ней. Изъ этого видно, что понятіе цѣлесообразности въ такой же мѣрѣ относительно, какъ и понятіе устойчивости. Мы мѣряемъ здѣсь человѣческою мѣрой. Умы, для которыхъ милліоны лѣтъ имѣли бы такое значеніе, какъ для насъ мгновеніе, усмотрѣли бы въ жизни земнаго шара столь же мало цѣлесообразности, сколько мы усматриваемъ ее въ мгновенномъ сверканіи молніи; тогда какъ обитатели капли воды переживаютъ мгновенія такъ, какъ мы десятилѣтія. Они, быть можетъ, въ теченіе времени, которое потребно для паденія капли съ облаковъ на землю, выполняютъ самое содержательное и цѣлесообразное существованіе. Замѣтимъ, что мы разсматриваемъ, какъ цѣль, не исключительно только то, что считается нами устойчивымъ, но можемъ усматривать цѣль и въ томъ, что, являясь скоропреходящимъ, служитъ, однако же, возникновенію или поддержанію чего-либо, способствующаго устойчивому состоянію. Такимъ образомъ, въ ряду причинъ и дѣйствій, направляющихся къ устойчивому состоянію, каждый членъ можетъ разсматриваться, какъ средство, по отношенію къ предъидущему моменту и, какъ цѣль, по отношенію къ моменту послѣдующему. Не совсѣмъ поверхностное мышленіе, все же-таки, принимаетъ за главную цѣль — цѣль конечную, т.-е. такое состояніе, которое можетъ сохранить относительно постоянную устойчивость.
Авенаріусъ указываетъ, — говоритъ далѣе Петцольдтъ, — на склонность людей къ систематизированію, какъ на ясное доказательство безсознательнаго приложенія принципа наименьшей траты силъ. Очевидно, однако же, что въ систематизированіи, также какъ и въ стремленіи къ установленію единства, можно видѣть проявленіе побужденія къ устойчивому состоянію, такъ какъ пока система не организована, пока единство не добыто, до тѣхъ поръ мы не можемъ еще считать «развитія» законченнымъ и цѣль его достигнутою. Сочтется же достигнутою цѣль эта тогда, когда наступитъ моментъ покоя, моментъ устойчивости, — тутъ и полученъ будетъ нами научный результатъ умственной работы или фактъ, вѣнчающій нашу практическую дѣятельность.
Полное, дружное приложеніе силъ для установленія устойчиваго состоянія заключается въ цѣлесообразномъ пользованіи ими. «Во всей природѣ, — заключаетъ Петцольдтъ эту часть своего разсужденія, — неизбѣжно царитъ стремленіе къ такому ими пользованію, царитъ принципъ стремленія къ устойчивости», принципъ наибольшей гармоніи. Этотъ принципъ и долженъ заключать въ себѣ то, что выражено у Авенаріуса «принципомъ наименьшей траты силъ». Въ немъ слѣдуетъ видѣть не только основоположеніе психической жизни, какъ думаетъ Авенаріусъ, но и основоположеніе для всѣхъ естественныхъ явленій, поскольку эти послѣднія являются процессами развитія и устойчивыми состояніями.
Продолжая изслѣдованіе принципа Авенаріуса, Петцольдтъ переходитъ къ разсмотрѣнію того истолкованія, которое представляетъ этому принципу самъ Авенаріусъ. На первыхъ же страницахъ его труда мы читаемъ, что «всякое рѣшеніе той или иной задачи придется счесть тѣмъ болѣе цѣлесообразнымъ, чѣмъ менѣе силъ будетъ при этомъ потрачено напрасно, — чѣмъ болѣе будетъ ихъ сохранено для другихъ дѣйствій; мы всегда почтемъ данную силу тѣмъ цѣлесообразнѣе приложенною, чѣмъ значительнѣе будетъ полученный чрезъ ея посредство результатъ». Вторая часть этого положенія, по мнѣнію Петцольдта, останется до тѣхъ поръ лишенною всякаго уловимаго смысла, пока у насъ не будетъ масштаба, которымъ мы могли бы опредѣлить размѣръ получаемыхъ нами результатовъ. На самомъ дѣлѣ, всѣ наличныя потенціальныя или кинетическія силы производятъ въ каждый данный моментъ все то, что онѣ вообще произвести могутъ. Съ точки зрѣнія чистой механики, а, слѣдовательно, и съ точки зрѣнія чистой психо-физики, нельзя, при томъ же, и говорить о большемъ или меньшемъ результатѣ. Всѣ результаты показываютъ совокупность затраченныхъ силъ и, объективно, ни одинъ не имѣетъ преимущества передъ другимъ. Только субъективное, телеологическое сужденіе дѣлитъ ихъ на цѣлесообразныя и нецѣлесообразныя, на большія и меньшія, въ зависимости отъ того, много или мало способствуютъ онѣ установкѣ устойчиваго состоянія. На основаніи этихъ соображеній, намъ слѣдуетъ, въ видахъ большей точности, сформулировать тезисъ Авенаріуса такимъ образомъ: данная сила будетъ считаться приложенною тѣмъ цѣлесообразнѣе, чѣмъ значительнѣе окажется ея дѣйствіе для установки устойчиваго состоянія.
Слѣдуетъ еще не упускать изъ вида и того обстоятельства, что фактическое рѣшеніе всякой задачи неизбѣжно совершается всегда при наименьшей затратѣ силъ. Опредѣленно ограниченный результатъ всегда является эквивалентомъ опредѣленнаго количества силъ, не болѣе. Когда предъявляется требованіе рѣшить какую-нибудь задачу наивозможно-меньшими средствами, то при этомъ не имѣютъ въ виду, конечно, чтобы требуемый результатъ явился выраженіемъ наименьшей суммы силъ, а стараются только, чтобы, кромѣ желаемаго результата, не были вовсе тратимы силы на полученіе другихъ, побочныхъ результатовъ. Въ этомъ смыслѣ только и можемъ мы принимать указаніе на наименьшую трату силъ въ тезисѣ Авенаріуса и только сообразно этому толкованію можемъ понимать и самый тезисъ.
Представивъ вслѣдъ затѣмъ короткое резюме извѣстнаго уже намъ приложенія принципа Авенаріуса къ мышленію вообще и философскимъ обобщеніямъ въ особенности, Петцольдтъ приступаетъ къ изложенію той поправки, которую, по его убѣжденію, необходимо внести въ воззрѣнія Авенаріуса. Поправка эта не имѣетъ въ виду расширенія понятія философіи, но только приданіе понятію ея большей опредѣленности, вытекающей изъ положеній, установленныхъ самимъ же Авенаріусомъ, частью въ его книгѣ Philosophie dis Denken der Welt gemäss dem Princip d. к. К., частью въ статьѣ Ueber die Stellung der Psycholopie zur Philosophie, помѣщенной въ его же философскомъ журналѣ въ 1877 году.
Изъ двухъ задачъ теоретическаго мышленія: установленія (соотнос. усвоенія) системы понятій и приложенія ея къ внѣшнему и внутреннему міру, — интересуетъ насъ теперь только первая. И такъ какъ дѣло идетъ собственно объ опредѣленіи отношенія между философіей и отдѣльными науками, то мы, оставляя въ сторонѣ вопросъ о происхожденія понятій, констатируемъ только, что всѣ науки стремятся, какъ къ идеалу, къ такому строю, который представлялъ бы замкнутую, послѣдовательную, свободную -отъ противорѣчій, полную и общепризнанную систему; иначе говоря, всѣ науки стремятся къ устойчивому состоянію. Изъ этого видно, что, разсматривая задачу каждой науки въ отдѣльности, надо сказать, что задача эта заключается въ приложеніи принципа наименьшей траты силъ къ мышленію объ отдѣльныхъ частяхъ міра; сопоставляя же всѣхъ ихъ и предполагая ихъ закопченными, намъ придется сказать, что сумма ихъ отвѣчаетъ мышленію о мірѣ, какъ цѣломъ, согласно нашему принципу. Авенаріусъ, какъ извѣстно, отвергаетъ осуществимость этого послѣдняго результата на томъ основаніи, что отдѣльныя науки не избираютъ всей совокупности существующаго предметомъ своихъ изслѣдованій и не могутъ поэтому выработать высшаго, абсолютно-всеобщаго понятія, охватывающаго все существующее, а установляютъ только тѣ понятія, которыя имѣютъ значеніе высшихъ по отношенію къ спеціальнымъ областямъ изслѣдованія. Изъ этихъ общихъ, предварительно очищенныхъ спеціальными науками, понятій выдѣляетъ ужь философія все то, что находитъ въ нихъ общаго. Петцольдтъ возражаетъ противъ такого заключенія, указывая на отсутствіе какихъ бы то ни было рѣзко очерченныхъ границъ между отдѣльными науками, какія предполагаются приведеннымъ выше взглядомъ Авенаріуса. Петцольдтъ утверждаетъ, что, напротивъ того, отдѣльныя науки, по свойству своихъ объектовъ, находятся неизбѣжно между собою во взаимодѣйствіи. Относительно наукъ естественныхъ признаетъ это взаимодѣйствіе и Авенаріусъ; но онъ не доводитъ разсужденія своего до конца. Нельзя не признать, что отдѣльныя науки принуждены, благодаря ихъ взаимодѣйствію, исправлять одна у другой важныя основныя положенія. Физикѣ и химіи приходится вырабатывать соглашеніе относительно понятія атомовъ. Подобная же взаимность существуетъ между геологіей и біологіей, физикой и физіологіей, физіологіей и психологіей, — вездѣ проявляются разнообразнѣйшія соотношенія, вездѣ объявляются настоятельныя требованія обоюднаго приспособленія посредствомъ устраненія противорѣчій, помѣхъ, излишествъ; вездѣ — стремленіе къ конечному устойчивому состоянію, — къ такому состоянію, въ которомъ могло бы найти покой теоретическое мышленіе. Если же мы предоставимъ спеціальнымъ наукамъ не только взаимно совершенствовать ихъ частныя понятія, но возложимъ еще на нихъ выработку и высшихъ понятій ихъ областей изслѣдованія, не признавая такой работы философскою, то почему бы не потребовать отъ нихъ установки и самаго высшаго общаго понятія, какъ увѣнчанія ими же самими воздвигнутаго зданія; зачѣмъ считать нужнымъ относить эту работу, качественно ничѣмъ не отличающуюся отъ предъидущей, къ какому-то особенному, не естественно-научному, а философскому мышленію? Вѣдь, допускаетъ же самъ Авенаріусъ, что психологія, находившаяся прежде въ полной зависимости отъ философіи, пріобрѣла въ настоящее время полную самостоятельность, отнявъ у философіи существенную часть ея задачи. Эта часть заключается, однако же, не менѣе какъ въ самомъ основномъ ея понятіи, томъ понятіи, которымъ охватывается все существующее. Если, по Авенаріусу, результатомъ психологическаго изслѣдованія слѣдуетъ считать положеніе, что мы мыслимъ міръ матеріально — какъ ощущеніе, формально — какъ движеніе, то, вѣдь, это положеніе и составляетъ содержаніе философіи.
Петцольдтъ не находитъ нужнымъ входить въ разсмотрѣніе вопроса о томъ, слѣдуетъ ли признать результатъ этотъ правильнымъ, или ожидать новыхъ изслѣдованій, могущихъ дать новый укладъ мышленію о мірѣ, или, наконецъ, остановиться на той мысли, что въ настоящее время не существуетъ еще возможности принять какой-либо законченный взглядъ, — онъ имѣетъ въ виду только указаніе на необходимость не только ожидать отъ спеціальныхъ наукъ, но и требовать отъ нихъ или одного абсолютно-общаго, или, если потребуется, нѣсколькихъ абсолютно-общихъ понятій[1]. Въ выработкѣ такого именно понятія или такихъ понятій и слѣдуетъ видѣть, какъ то всегда и было, задачу философіи
Но философское мышленіе, — продолжаетъ далѣе Петцольдтъ, — характеризуется не однимъ тѣмъ, что оно направлено только на общую совокупность существующаго, хотя черта эта, какъ показалъ Авенаріусъ, и существенна, но еще и въ томъ, что оно стремится отнестись, по возможности, непредубѣжденно къ даннымъ отдѣльнымъ явленіямъ и связываетъ это стремленіе съ своимъ взглядомъ на цѣлое. Эта сторона мышленія, какъ справедливо указалъ уже Махъ, и придаетъ воззрѣніямъ собственно философскій характеръ; она присуща всякому великому философу. Философія не принадлежитъ къ числу отдѣльныхъ наукъ: ни по особенности своею содержанія, ни по особливости того общаго понятія, которое могло бы отрознить ее отъ совокупности спеціальныхъ дисциплинъ, она заключается исключительно въ томъ всеохватывающемъ, непредубѣжденномъ мышленіи, которое всѣ отдѣльныя части цѣлаго связываетъ живыми отношеніями и такимъ образомъ создаетъ для себя по отношенію къ явленіямъ спокойную обезпеченность. Между истинною наукой и истинною философіей противорѣчія не существуетъ. Для дѣйствительно плодотворной и сознательной работы обѣ должны идти непремѣнно рука объ руку: философъ, наблюдающій за общимъ направленіемъ подвигающейся впередъ работы человѣческой мысли, долженъ непосредственнымъ вмѣшательствомъ въ спеціальные труды исправлять ихъ; а спеціалистъ не долженъ терять изъ вида общаго направленія, для того, чтобы всегда понимать свое положеніе и не намѣчать такихъ «научныхъ результатовъ», которые въ высшей степени безразличны для цѣлаго и способны только возбуждать у проницательныхъ наблюдателей сожалѣніе о напрасно растраченныхъ силахъ. Спеціалистъ, ничего не вѣдающій о великомъ пути всей вообще науки, подобенъ отдѣльному солдату, который хотя и работаетъ для однѣхъ съ нею цѣлей, но остается въ невѣдѣніи о нихъ, а потому легко можетъ преувеличить значеніе своихъ дѣйствій или умалить значеніе дѣятельности другихъ; онъ идетъ безсознательно, а потому не свободно; онъ — орудіе развивающагося дѣла; если его не поведутъ другіе, онъ, всего вѣроятнѣе, направится скорѣе по ложному, нежели по вѣрному пути.
Подходя къ концу своего разсужденія, Петцольдтъ ставитъ вопросъ: какъ далеко можетъ идти философское мышленіе, не теряя права на это названіе? Изъ предъидущаго видно, — говоритъ онъ, отвѣчая на этотъ вопросъ, — что предѣлы тутъ могутъ быть поставлены одними только индивидуальными дарованіями, вообще же установить предѣлы эти нельзя. По Авенаріусу, искать ихъ надо тамъ, гдѣ оканчивается пониманіе природы или вообще пониманіе. Всякая наука вынуждена остановиться на какихъ-нибудь фактахъ, не разлагающихся на болѣе простые, и пренебречь всякимъ трансцендентнымъ объясненіемъ; факты эти, образуя «чистый опытъ», указываютъ на одну границу пониманія, тогда какъ двѣ другія границы, находятся въ сторонѣ абсолютно-простаго и абсолютно общаго понятія (или понятій, если сведеніе ихъ къ единству окажется несущественнымъ). Въ этихъ границахъ и совершается систематизированіе понятій, привносимыхъ спеціальными науками, — понятій, которыя ранѣе того имѣли свой собственный, весьма, притомъ, высокій, интересъ, но которыя теперь получаютъ интересъ собственно-философскій. Ясное расчлененіе и гармоническая законченность созидаемаго цѣлаго не должны быть теряемы изъ вида тѣми, которые слѣдятъ за его устроеніемъ. Это цѣлое, эта система имѣютъ для мышленія нашего громадное значеніе, такъ какъ завершеніе ихъ и есть достиженіе настоящей цѣли теоретическаго мышленія — устойчиваго состоянія. Философія всегда много хлопотала объ упрежденіи этого устойчиваго состоянія, хотя попытки ея удавались и рѣдко. Выработка общаго понятія не есть дѣло специфически-философской умственной дѣятельности: это — дѣло общей совокупной работы спеціальныхъ наукъ. То, что Авенаріусъ называетъ «укладомъ философіи», находится въ полной зависимости отъ развитія отдѣльныхъ наукъ. Нѣтъ такой отдѣльной науки — философіи, которая обладала бы средствами для выработки въ основныхъ чертахъ законченнаго міровоззрѣнія безъ помощи наукъ о природѣ и при посредствѣ предвосхищенія ихъ результатовъ. Мышленіе окажется запечатлѣннымъ философскимъ характеромъ только тогда, когда единичное будетъ охватываться взглядомъ, устремленнымъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и на цѣлое, и когда представленіе цѣлаго въ свою очередь будетъ привлечено для разсматриванія единичнаго.
Такъ оканчиваетъ Петцольдтъ свое критико-философское изслѣдованіе и вмѣстѣ съ нимъ оканчивается и наше изложеніе воззрѣній того ряда мыслителей, на которыхъ мы остановились, какъ на представителяхъ послѣдней эволюціи научно философской мысли. Намъ остается теперь сказать еще только нѣсколько заключительныхъ словъ.
XX. править
Читатель, имѣвшій терпѣніе прослѣдить за нашими розысканіями до конца, могъ убѣдиться, конечно, что искомый отвѣтъ найденъ. Отвѣть этотъ представляетъ не плодъ мечтательности какого-нибудь уединеннаго философа, а послѣднее, заключительное звено умственной работы цѣлаго ряда мыслителей, — завершеніе сложной философской эволюціи, въ которой желанія, вкусы, настроенія и тенденціи отдѣльныхъ личностей оказываются совершенно поглощенными общимъ направленіемъ мысли, постепенно подвигавшейся по точно-опредѣленному руслу научнаго изслѣдованія. Оригинальность принадлежитъ тутъ не отдѣльно взятому звену, не индивидуальному творчеству, а всей эволюціи, всему ряду усилій коллективной мысли добиться общаго результата научной работы нашего вѣка и выразить его съ тою ясностью и опредѣленностью, которыя разъ навсегда отдѣлили бы его рѣзкою чертой отъ всякаго попятнаго движенія или безсознательной остановки, принимаемой за движеніе поступательное.
Уже Риль выяснилъ, что только поэтическія произведенія руководятся единствомъ какой-нибудь идеи и выполняются одною какою-нибудь личностью, тогда какъ дѣло науки — результатъ общей, связной работы многихъ. Одинъ изъ русскихъ профессоровъ, именно покойный Милославскій, хотя и метафизикъ въ душѣ, не могъ не замѣтить, однако же, что развитіе научно-философскихъ идей мало связывается съ именами и личностями, «такъ какъ самая наука не есть исключительное произведеніе и достояніе какой-нибудь одной головы, и не одинъ открываетъ законы природы и строитъ научныя обобщенія. Какой-нибудь абсолютный философскій принципъ не могъ быть придуманъ или найденъ десятерыми заразъ, и прежнія философскія системы сначала до конца создавалъ какой-нибудь одинъ умъ и становился центромъ, главою, учителемъ своего оригинальнаго философскаго мышленія. Напротивъ, современныя научныя умозрѣнія вырабатываются и развиваются цѣлыми массами ученыхъ и не замыкаются въ школѣ какого-нибудь именитаго философа». «Философія, въ смыслѣ какой-нибудь исключительной системы, отождествленной съ метафизикой, находится въ упадкѣ и, по распространенному мнѣнію, вся безъ остатка сдается въ архивъ, а на дѣлѣ, которое отъ мнѣнія и воли людей зависитъ мало, во всѣхъ просвѣщенныхъ странахъ и особенно въ Германіи выражается настойчивая потребность въ философіи»[2].
Таковы характеристическія черты того пути, съ которымъ мы только что ознакомились. Оглянемся назадъ и отдадимъ себѣ отчетъ въ его истинномъ значеніи.
Припомнимъ, прежде всего, что еще ранѣе, чѣмъ мы приступили къ отчету о работахъ, давшихъ окончательный отвѣтъ на поставленный нами вопросъ, намъ пришлось распознаться среди той массы разнообразныхъ продуктовъ философской мысли, которые столь преизобильно и повсемѣстно являются въ настоящее время подъ названіемъ позитивной или научной философіи. Устранивъ изъ сферы нашего разсмотрѣнія контовскій позитивизмъ и всѣ его развѣтвленія, а также и «научную философію», вдохновляющуюся «синтетическою системой» Спенсера, мы рѣшили прослѣдить только за тѣмъ направленіемъ научной мысли, которое примѣняется къ философскому критицизму въ широкомъ значеніи этого термина. Имѣя въ виду представителей этого направленія въ Англіи и Германіи,.мы сосредоточили, главнымъ образомъ, наше вниманіе надъ научно-философскою школой, имѣющею значительную группу представителей въ послѣдней изъ этихъ странъ, и намѣтили ихъ, какъ такихъ, которые могутъ дать намъ «самое опредѣленное, полное и ясное рѣшеніе нашего основнаго вопроса».
Установивъ такую градацію разныхъ фазисовъ развитія научно-философской мысли, мы, какъ намъ думается, успѣли тѣмъ самымъ предотвратить предъявленіе такихъ вопросовъ, рѣшеніе которыхъ заключается уже въ принятомъ нами порядкѣ ихъ разсмотрѣнія. Намъ представлялось очевиднымъ, что требованіямъ по отношенію представителей научной философіи въ Англіи былъ заранѣе уже положенъ извѣстный предѣлъ и было отнято всякое основаніе ожидать отъ нихъ окончательнаго отвѣта на нашъ вопросъ. Если же, вопреки такой очевидности, все же могло явиться такое, лишенное всякаго основанія, требованіе, то, въ виду всего сказаннаго нами ранѣе, мы, считая излишнимъ повторить извѣстное уже нашимъ читателямъ, отмѣтимъ только, что мнимо-сокрушительныя замѣчанія на воззрѣнія Гёксли, Маудсли и др. идутъ со стороны слишкомъ извѣстнаго у насъ мистика — г. Козлова, который не мало удивилъ бы всѣхъ, слѣдящихъ за нашею философскою литературой, если бы пересталъ повторять давно спѣтую имъ старую пѣсню.
Ознакомивъ читателей съ главнѣйшими моментами развитія научно-философской мысли, мы, вмѣстѣ съ тѣмъ, дали и ту точку зрѣнія, съ которой всѣ отмѣченныя нами явленія располагаются въ извѣстной перспективѣ. Намъ представляется поэтому совершенно излишнимъ останавливаться теперь надъ попытками смѣшенія моментовъ, характеризующихъ эволюцію, съ тѣми, которые соотвѣтствуютъ устойчивому состоянію. Проведенію различія, о которомъ идетъ рѣчь, посвящено такъ много мѣста въ нашей работѣ, что для непонимающихъ или не желающихъ понять насъ мы ничего уже прибавлять не станемъ.
Въ ряду нѣмецкихъ писателей, съ воззрѣніями которыхъ мы успѣли познакомиться изъ предшествовавшихъ очерковъ, Авенаріусъ былъ первымъ, заговорившимъ о «методѣ элиминаціи» и вырабовавшимъ при посредствѣ этого метода понятіе «чистаго опыта». Сопоставляя съ Авенаріусомъ тѣхъ писателей, о которыхъ мы говорили или упоминали ранѣе, мы можемъ констатировать, что и они, несомнѣнно, шли къ «чистому опыту» путемъ «элиминаціи», начиная съ самого родоначальника этого движенія — геніальнаго Давида Юма.
Намъ нѣтъ надобности настаивать на этомъ фактѣ: онъ слишкомъ общеизвѣстенъ; не можемъ только не отмѣтить при этомъ случаѣ ту курьезную его оцѣнку, которая возникаетъ у нѣкоторыхъ писателей частью подъ вліяніемъ ихъ путанныхъ воззрѣній, частью отъ избытка усердія. Г. Козловъ, говоря объ «очищеніи» Юмомъ философіи отъ метафизики, утверждаетъ, что Юмъ «поступилъ съ философіей какъ крыловскій крестьянинъ, чистившій червонецъ „пескомъ, дреской и мѣломъ“; червонецъ сталъ чистъ и блестящъ, какъ жаръ, но, вмѣстѣ, потерялъ прежній вѣсъ и цѣну». Истинно удивительное сопоставленіе! Г. Козловъ ставитъ себя по отношенію къ Юму въ то же самое положеніе, въ которомъ стоитъ Крыловъ къ крестьянину, котораго онъ, — напомнимъ при этомъ, — лишь благодаря своему рѣдкому благодушію, называетъ только «простакомъ». Бредъ величія, обнаруживаемый смѣлымъ мнѣніемъ о Юмѣ, дѣлаетъ будто губительное для Юма сближеніе весьма комичнымъ. Къ тому же, наличностъ положенія смѣлаго цѣнителя геніальныхъ мыслителей не заканчивается тѣмъ, что въ «простаки» попадаетъ одинъ Юмъ; нѣтъ, въ эту плачевную категорію неизбѣжно зачисляются и всѣ мыслители, длиннымъ рядомъ прошедшіе передъ нами въ предшествовавшихъ главахъ. Оказывается, что обезцѣненный Юмомъ червонецъ они продолжали чистить до полнаго его уничтоженія. И кто же замѣтилъ такую бѣду? Г. Козловъ! Онъ спасъ или, по крайней мѣрѣ, спасаетъ философію отъ нашествія «простаковъ»!
Взглянемъ же теперь на то опустошеніе, которое произвели въ вертоградѣ любомудрія орды этихъ разрушителей. Если мы примемъ во вниманіе, что потребность въ очищеніи мышленія, обусловливающая «методъ элиминаціи», предполагаетъ приложеніе принципа «наименьшей траты силъ», — принципа, плодотворно приложимаго только при сведеніи количества элементовъ всякаго даннаго рода къ минимуму, и если, вмѣстѣ съ тѣмъ, мы не упустимъ изъ вида, что принципъ наименьшей траты силъ въ свою очередь предполагаетъ стремленіе элементовъ даннаго рода къ устойчивому состоянію, такъ какъ наступленіе этого состоянія указываетъ на минованіе надобности въ затратѣ силъ, то намъ придется признать, конечно, что въ различеніи знанія отъ пониманія и въ отверженіи объективированныхъ понятій методъ элиминаціи успѣлъ уже сказаться довольно выразительно. Далѣе, въ анализѣ Лааса, устраняющемъ математизированіе, раціонализированіе и спиритуализированіе мышленія и предостерегающаго отъ стремленія къ постиженію, къ раскрытію сущностей, къ абсолюту и т. д., мы опять встрѣчаемъ тотъ же элиминаціонный методъ, хотя еще и не называемый, но обозначающійся все болѣе и болѣе явственно. Этотъ же методъ имѣетъ, конечно, въ виду и Риль, когда одною изъ задачъ научной философіи выставляетъ отрицательное отношеніе къ метафизическимъ измышленіямъ и вообще борьбу противъ метафизики, не только явной, широко излагающейся въ цѣлыхъ системахъ, но и скрытой, незамѣтно примѣшивающейся къ наукѣ и не устранимой безъ критики понятій. У всѣхъ этихъ мыслителей, очевидно, идетъ разработка метода элиминаціи и, несомнѣнно, подготовляется отрицательное отношеніе къ признанію философіи отдѣльною наукой: у однихъ философія всецѣло сводится къ теоріи познанія, у другихъ она является какъ синтезъ наукъ; нигдѣ нѣтъ яснаго обозначенія обособленности ея предмета и метода. Многое, правда, остается еще неполнымъ, недосказаннымъ, половинчатымъ; происходитъ это вслѣдствіе нѣкоторыхъ заимствованій у метафизики — у однихъ, скрытому тяготѣнію къ идеализму — у другихъ[3], или отъ неправильной гносеологической оцѣнки результатовъ научнаго метода, или отъ ошибочнаго взгляда на объемъ ихъ охвата. Читатель, прослѣдившій за нашимъ изложеніемъ, замѣтилъ, конечно, какъ ошибки и недомолвки однихъ исправляются и пополняются другими, и оцѣнилъ, вѣроятно, важность коллективной выработки понятій. Мы знаемъ уже, что элиминаціонный методъ получаетъ полное раскрытіе у Авенаріуса, по нельзя не признать, что въ установленіи принципа экономизаціи силъ у Фольца и Маха мы встрѣчаемъ уже весьма послѣдовательное и широкое приложеніе этого метода. Въ борьбѣ противъ раціонализированія опыта, въ отстаиваніи первенствующаго значенія фактовъ, въ твердомъ проведеніи взгляда на познаваніе, какъ на процессъ приспособленія мысли къ дѣйствительности, а также и многихъ другихъ положеніяхъ, развиваемыхъ этими двумя писателями, мы видимъ уже начало выработки понятія «чистаго опыта», получающаго относительную выработку у Авенаріуса. У Авенаріуса же впервые высказывается, наконецъ, мысль, что между философіей и наукой можно установить только условное или даже произвольное различіе, что философія перестаетъ быть наукой въ обычномъ значеніи этого слова и остается только какъ философское, на единство предмета изученія направленное мышленіе. Но за всѣмъ тѣмъ все еще встрѣчаемъ здѣсь разсужденіе объ укладѣ философіи; тѣнь отдѣльной науки еще продолжаетъ мелькать и какъ бы ищетъ себѣ точки опоры. Нужно еще одно, послѣднее усиліе — и призракъ этотъ, наконецъ, исчезнетъ безповоротно. Петцольдтъ договариваетъ мысль Авенаріуса до конца, онъ подводитъ принципъ наименьшей траты силъ подъ болѣе общее понятіе развитія или эволюціи, показываетъ, что наименьшая трата силъ есть только форма состязанія конкуррирующихъ элементовъ и выясняетъ значеніе заключительнаго момента эволюціи — устойчиваго состоянія. Съ этой точки зрѣнія философія, какъ отдѣльная наука, теряетъ свой raison d'être. Выдѣлить ее, какъ самостоятельный элементъ, играющій свою опредѣленную роль въ процессѣ эволюціи, становится невозможнымъ потому, что такое выдѣленіе было бы и предвосхищеніемъ результата эволютивнаго процесса, и смѣшеніемъ средствъ съ цѣлью — состязанія и устойчивости. Признаніе ея отдѣльною наукой и, вмѣстѣ съ тѣмъ, выразительницей устойчиваго состоянія всѣхъ элементовъ, принимавшихъ участіе въ эволюціи, дѣлается немыслимымъ, такъ какъ такое признаніе грѣшило бы внутреннимъ противорѣчіемъ и, все же-таки, не могло бы создать для философіи какое бы то ни было содержаніе, способное отрознить ее отъ общей совокупности спеціальныхъ дисциплинъ. Философія, такимъ образомъ, перестаетъ быть отдѣльною наукой; она выходитъ изъ того ложнаго положенія, которое создавало ей столько недоразумѣній и являлось источникомъ столькихъ, какъ сказалъ бы Лаасъ, конвульсивныхъ измышленій. Истинное ея значеніе — быть мѣрою высоты научнаго отвлеченія, показательницей шири научнаго обобщенія, выразительницей характера науки, проявляющемся въ охватываніи единичнаго взглядомъ, устремленнымъ на цѣлое, и привлеченіи представленія цѣлаго для разсматриванія единичнаго. Ничего болѣе нельзя требовать отъ науки и ея философіи. Нельзя не согласиться поэтому съ Авенаріусомъ[4], что терминъ «научная философія» слѣдуетъ считать плеоназмомъ, оправдываемымъ только тѣмъ обстоятельствомъ, что истинное понятіе о философіи остается и до сихъ поръ не выясненнымъ. Научную философію все еще представляютъ себѣ однимъ изъ направленій отдѣльной науки — философіи — и не хотятъ видѣть въ ней упраздненіе всѣхъ этихъ направленій, устраненіе этой мнимой философіи и замѣну всевозможныхъ созерцаній и мечтаній положительными результатами наукъ. У насъ нашелся даже проницательный философъ, который въ терминѣ «научная философія» усмотрѣлъ «рекламный характеръ»; по философъ этотъ и самъ не понималъ, конечно, что онъ хотѣлъ внушить своимъ читателямъ. Ужели называть общій результатъ всѣхъ наукъ научнымъ менѣе основательно, чѣмъ считать празднословіе философіей?
Всякій, кто вникнетъ въ разсматриваемый нами вопросъ, убѣдится, конечно, что какое бы то ни было рѣшеніе, уклоняющееся отъ указываемаго нами, не можетъ не быть искусственнымъ и химеричнымъ. Уже столько разъ было толкуемо и повторяемо, что древняя наука — философія вовсе не осталась такою, какою она была тогда, когда отдѣльныя науки находились еще въ зачаточной степени развитія и не могли и мечтать о самостоятельности. Въ теченіе долгаго времени философія выдѣляла изъ своихъ нѣдръ одну науку за другою, пока, наконецъ, все содержаніе стало исчерпываться психологіей и тѣсно примыкающей къ ней теоріей познанія. Память объ этомъ времени и до сихъ поръ еще держится у тѣхъ, которые отождествляютъ философію съ названными науками и въ особенности съ послѣдней, но въ наши дни нельзя не считать уже безповоротно миновавшимъ то доброе старое время, когда основныя и руководящія идея психологіи созидались внѣ вліянія наблюденія и опыта и затѣмъ совсѣмъ готовыми поступали въ вѣдѣніе науки о душѣ, которая и выдавала ихъ за научныя истины. Теперь мирахъ этотъ окончился, и поборникамъ отдѣльной науки — философіи только и осталось, что навязывать этой наукѣ содержаніе всей совокупности спеціальныхъ наукъ. Намъ незачѣмъ говорить еще и еще разъ, что такое повтореніе ничѣмъ не можетъ искупить своей явной призрачности.
Смѣшеніе философіи съ теоріей познанія, встрѣчаемое, какъ намъ извѣстно, и въ современной литературѣ, ведетъ, какъ то показываютъ многіе примѣры, къ сооруженію изъ теоріи познанія послѣдняго убѣжища для философіи, растерявшей все свое содержаніе. Такой исходъ можно считать для философіи общимъ мѣстомъ; но мы имѣемъ въ виду указать теперь на одно исключеніе, интересное для насъ потому, что оно принадлежитъ нашей литературѣ и является поучительнымъ прецедентомъ того рѣшенія нашего вопроса, которому посвящена наша настоящая работа. Мы имѣемъ въ виду статью г. А. Слѣпцова (Гдѣ искать основаніе здравой педагогикѣ?), помѣщенную въ Современномъ Обозрѣніи, издававшемся Н. Л. Тибленомъ въ 1868 году. Въ этой превосходной статьѣ рѣшеніе нашего вопроса было бы предвосхищено за двадцать слишкомъ лѣтъ тому назадъ, если бы только указанное выше смѣшеніе не воспрепятствовало правильной постановкѣ вопроса. Указавъ задачу философіи въ познаніи сущаго, г. Слѣпцовъ, упустивъ изъ вида распаденіе философіи на отдѣльныя науки и перенесеніе изученія познанія въ одну изъ этихъ наукъ, утверждаетъ, что философія же имѣетъ и другую задачу: опредѣленіе границъ, доступныхъ человѣческому познанію. Сопоставляя обѣ эти задачи и видя, что правильное рѣшеніе второй вовсе отнимаетъ raison d'être у первой, г. Слѣпцовъ усматриваетъ въ этомъ явленіи саморазложеніе философіи, а потому и говоритъ: "дѣло философіи окончено: опредѣливъ границы, доступныя человѣческому знанію, она совершила все, что могла, Послѣ исчезновенія философіи мѣсто ея заступаетъ наука, «которая лучше соглашается знать сравнительно-немногое, лишь бы это немногое можно было доказать неопровержимо; наука поэтому и ограничилась предметами, доступными человѣческому изслѣдованію». Намъ незачѣмъ настаивать теперь, что границы человѣческаго познанія опредѣлила не философія, а теорія познанія, и что задачею своей она ставитъ не одно только это опредѣленіе, но и изслѣдованіе акта познанія въ самомъ широкомъ смыслѣ. Огульному осужденію вмѣстѣ съ философіей она поэтому не подлежитъ. Выработавъ же взглядъ на познаніе, какъ на приспособленіе мышленія къ явленіямъ дѣйствительности, установивъ различеніе представленій и понятій и указавъ на отношеніе пониманія къ знанію, гносеологія сохранила отъ крушенія не только себя, но и философію, — не ту, конечно, которая бьется надъ постиженіемъ бытія и разыскиваніемъ сущностей, но ту, которая неотдѣлима отъ научнаго познанія и всегда служитъ показателемъ его роста и охвата, какъ мы то и указывали уже ранѣе[5].
Уясняя себѣ значеніе научной философіи, отъ такого фазиса умственной дѣятельности, который упразднилъ старую, отжившую метафизику, мы не должны упускать изъ вида, что при всей очевидности для насъ полной закономѣрности указываемой нами замѣны одного фазиса другимъ, замѣна эта остается чисто-принципіальною, убѣдительною только для умовъ непредубѣжденныхъ. Во всѣхъ же тѣхъ случаяхъ, когда «неутолимая жажда познанія» является предметомъ гордости, внушающимъ мысль о возвышенности и идеальности присущихъ личности стремленій, или когда живая дѣйствительность, съ ея такъ часто идущимъ въ разрѣзъ съ личными хотѣніями пареніемъ фантазіи, представляется грубою и низменною, а просторная и податливая область творчества противуполагается этой реальной юдоли, какъ высокій міръ идей и безпечальныхъ созерцаній, или въ иныхъ подобныхъ случаяхъ, — метафизика остается и останется, конечно, постояннымъ прибѣжищемъ и успокоеніемъ. Поэтическія души, импульсивныя натуры, волнуемыя побужденіями, слабо поддающимися критикѣ, благодаря самой ихъ неопредѣленности и неясности, не перестанутъ въ тысячный и тысяча первый разъ возвращаться къ старымъ рѣшеніямъ неразрѣшенныхъ вопросовъ и въ безконечныхъ варіаціяхъ ихъ будутъ искать и находить себѣ и занятіе, и усладу жизни. Вокругъ этого ядра искреннихъ и восторженныхъ метафизиковъ всегда можетъ набраться, конечно, не мало лицемѣровъ и тщеславныхъ людей, для которыхъ жить значитъ производить вокругъ себя шумъ, а также и тѣхъ ничтожныхъ личностей, которыя стараются прикрыть грязь своего существованія громкими фразами и напускною восторженностью. Въ общемъ всегда должно бы получиться при этомъ впечатлѣніе Бэдлама, но есть слабые, шаткіе, неспособные къ самостоятельному сужденію, которымъ, напротивъ того, весь этотъ базаръ метафизической суеты импонируетъ. «Высокій тонъ» завываній гипнотизируетъ эти тѣни и онѣ тѣмъ охотнѣе начинаютъ повторять чужія бредни, чѣмъ бредни эти маловразумительнѣе. Такъ живетъ метафизика и таковы ея шансы на безсмертіе!
XXI. править
Отрицаніе философіи, какъ отдѣльной науки, и вытекающій изъ этого отрицанія взглядъ на характеръ и значеніе научной философіи не представляютъ, конечно, одного изъ тѣхъ безконечныхъ повтореній, которымъ слѣдуетъ всегда предпочесть ихъ первоисточникъ, а дѣйствительно является какъ нѣчто новое. Смыслъ этого новаго и есть именно тотъ, который разумѣлъ Данте, когда называлъ излишними и безполезными рѣчи человѣка, пытающагося вновь доказывать положенія, доказанныя уже Эвклидомъ, или увлекающагося какимъ нибудь другимъ повтореніемъ стараго и не способнаго коснуться истинъ, не тронутыхъ еще другими. Въ этомъ именно смыслѣ и имѣетъ значеніе новое воззрѣніе на философію: оно завершаетъ то движеніе, которое совершаетъ испытующая, критическая мысль отъ временъ Юма; оно устанавливаетъ то прочное положеніе, которое подготовлялось всѣмъ предшествовавшимъ развитіемъ и которое ранѣе было невозможно, немыслимо; оно ново, такъ какъ исключаетъ излишнее и безполезное повтореніе уже извѣстнаго ранѣе.
Не надо упускать изъ вида, притомъ же, что указываемый нами переходъ къ устойчивому состоянію, выражающійся новымъ воззрѣніемъ на характеръ и значеніе философіи, совершился при такихъ условіяхъ, которыя тоже можно назвать совершенно новыми. Дѣло въ томъ, что вслѣдъ за разложеніемъ первоначальной общей науки философіи на рядъ отдѣльныхъ, спеціальныхъ наукъ, наступила пора уразумѣнія взаимной связи, существующей между всѣми этими науками, и дѣятельное исканіе тѣхъ общихъ элементовъ, которые обосновываютъ эту связь. Это движеніе, не совсѣмъ точно названное возвращеніемъ наукъ къ философіи, было вѣрнѣе возрожденіемъ философіи на почвѣ положительнаго знанія, процессомъ образованія новой философіи, не предшествующей наукамъ и предвосхищающей ихъ истины, а завершающей ихъ работу и увѣнчивающей ихъ зданіе. Это движеніе совершалось, какъ-то и очевидно, въ непосредственномъ взаимодѣйствіи съ указанною выше эволюціей, руководимою элиминаціоннымъ методомъ, такъ какъ имѣло мѣсто въ пору установленія теоріи познанія, какъ самостоятельной дисциплины, и, слѣдовательно, не могло уже, какъ то было въ доброе старое время, отдаваться произволу личнаго творчества или увлекаться мечтательностью. Такимъ образомъ, выработка «чистаго опыта» и достигнутое при ея посредствѣ «устойчивое состояніе» научной философіи совершилось при такихъ условіяхъ, которыя дружно способствовали намѣченному результату и своею помощью гарантировали его успѣшность. Эта «новость» положенія научной философіи и выражается въ томъ противуположеніи ея старой метафизикѣ не только по постановкѣ вопросовъ, методу ихъ разработки и общему духу и характеру, — на что столько разъ уже было указано въ настоящей статьѣ, — но еще, какъ замѣтилъ Вундтъ, и въ выборѣ предметовъ изученія: «Философы по призванію, — говоритъ Вундтъ, — находятъ удовлетвореніе въ толкованіи старыхъ системъ или въ приложеніи филологическаго искусства къ главнымъ произведеніямъ философской литературы; хоръ же „спеціалистовъ“, главнымъ образомъ, посвящаетъ свои силы дѣлу самостоятельныхъ умозрѣній». Нечего и говорить, что эти умозрѣнія не нуждаются въ той исходной точкѣ, къ которой отправлялъ Фауста Мефистофель, — въ той пустотѣ, гдѣ нѣтъ ни опоры, ни почвы, гдѣ царитъ созерцаніе и гдѣ прибываютъ таинственныя «матери», которыя «однѣ лишь схемы видятъ». Въ исходной точкѣ новой философіи нѣтъ ничего загадочнаго, никакой «бездны пустоты безъ очертанія и границъ», а только опытъ и методическое мышленіе. Изъ мистической пустоты, обманчивой и скучной, мысль ринулась въ полноту жизни, въ полноту фактовъ, и твердо установилась на незыблемомъ берегѣ дѣйствительности.
Всякій, кто знакомъ съ ходомъ развитія современной философіи, признаетъ, конечно, что дѣло шло именно такъ, какъ мы его представляемъ, болѣе того, оно не могло идти иначе. Если же г. Козлову, все же-таки, воображается, что «козырнымъ тузомъ современнаго позитивизма» слѣдуетъ считать Лааса, то это доказываетъ только, что г. Козлову или факты, о которыхъ у насъ шла рѣчь, были мало извѣстны, или что онъ не съумѣлъ среди ихъ оріентироваться. «Козырнымъ тузомъ», если только нельзя обойтись безъ этого пошлаго выраженія, нельзя, очевидно, считать ни Лааса. ни кого бы то ни было другаго изъ числа представителей научной философіи: «козырный тузъ» — это вся совокупность научно-философскаго движенія, вся эволюція, давшая извѣстный теперь намъ результатъ, вся цѣпь, а не отдѣльное звено ея. Пора привыкнуть, наконецъ, къ мысли, что личное творчество потеряло то значеніе, которое оно имѣло въ метафизическій періодъ, и перестать мѣрить тою мѣрой, которая годилась когда-то для нынѣ отжившаго.
Оставляя мертвыхъ при мертвыхъ, мы желаемъ только сказать при этомъ случаѣ живымъ, что реставрація старыхъ, потерявшихъ значеніе принциповъ имѣетъ ту же неизбѣжную участь, что и всякая реставрація: въ ней непремѣнно заключается извѣстная доза фальши и самообмана. Какъ, повидимому, ни была бы полна и удачна какая бы то ни было реставрація, она, все же-таки, всегда оказывается безсильной отрѣшить свидѣтелей ея осуществленія отъ той ассоціаціи идей, которыя никогда не перестанутъ напоминать о различіи стараго, отжившаго, отъ современнаго, подновленнаго. Очень можетъ быть, напримѣръ, что новая Вандомская покойна весьма точно воспроизводитъ прежнюю; но кто же окажется въ силахъ истребить воспоминаніе о низверженіи старой и о фактахъ, связанныхъ съ ея возстановленіемъ? Тщетно будутъ насъ увѣрять, что передъ нами монументъ Наполеона, когда для насъ онъ въ гораздо большей степени является монументомъ людей 70-хъ годовъ и событій, еще живыхъ въ нашей памяти. Дѣло реставраторовъ всегда до извѣстной степени призрачно.
Рѣшая вопросъ о томъ, «что такое научная философія», мы, само собою разумѣется, держались въ области чистой теоріи; но результатъ, полученный нами, переходитъ ея предѣлы: онъ указываетъ на «законченное міровоззрѣніе» и сводитъ его на совокупность отдѣльныхъ дисциплинъ, сознающихъ свою взаимную связь и проникнутыхъ, благодаря этому сознанію, духомъ цѣльности и общности, иначе говоря — духомъ философскимъ. Понимая, такимъ образомъ, воздѣйствіе на «законченное міровоззрѣніе» выясненной нами «элиминаціи» философіи, какъ отдѣльной науки, мы утверждаемъ тѣкъ самымъ, что «научная философія», какъ мы ее разумѣемъ, обнимаетъ въ полной мѣрѣ «понятіе о работѣ, которую можетъ производить человѣкъ», т.-е. обнимаетъ не только умозрѣніе, но и дѣйствіе или, выражаясь языкомъ Ог. Конта, не только «область науки, но и область искусства». Мы раздѣляемъ съ Контомъ и взглядъ на соотношеніе этихъ двухъ областей, а именно: думаемъ, что наука должна служить основаніемъ искусству, потому что дѣйствіе человѣка на природу можетъ имѣть только одну истинно-раціональную основу — изученіе природы. Только знаніе законовъ природы, съ его постояннымъ результатомъ — предвидѣніемъ, можетъ повести къ возможности измѣненія однихъ явленіи посредствомъ другихъ; наши же собственные непосредственные способы вліянія на естественныя явленія, насъ окружающія, слишкомъ слабы и слишкомъ несоразмѣрны съ нашими потребностями. Только знаніе ведетъ къ предвидѣнію, а предвидѣніе — къ дѣйствію. Этою простою формулой можно, но мнѣнію Конта, весьма точно опредѣлить отношеніе науки къ искусству, принимаемымъ въ самомъ общемъ ихъ смыслѣ.
Тѣсная связь между наукою и искусствомъ, на которую мы только что указали, давая научной философіи цѣлостность и общность, не исключаетъ тѣхъ особенностей каждой изъ нихъ, безъ которыхъ обѣ части неизбѣжно слились бы до полнаго безразличія. Такъ какъ теорія мотивовъ, по мѣткому замѣчанію одного англійскаго мыслителя, никогда не можетъ сама стать мотивомъ, то искусство необходимо должно исходить изъ реальныхъ, жизненныхъ побужденій, потребностей, чувствованій и интересовъ. Отсюда замѣна въ области искусства объективной точки зрѣнія науки точкою зрѣнія субъективною, какъ то и было выяснено въ предшествующихъ, нашихъ сочиненіяхъ. Субъективная точка зрѣнія, какъ показалъ въ послѣднее время американскій соціологъ Лестеръ Уордъ (Lester Ward)[6], имѣетъ руководительное значеніе въ области научной теоріи человѣческой дѣятельности или дѣйственной соціологіи, какъ ее называетъ Уордъ, и приводитъ къ уясненію тѣхъ основоначалъ этой дѣятельности, безъ которыхъ роли человѣка по отношенію природы пришлось бы остаться навсегда пассивной. Лестеръ Уордъ настаиваетъ на примѣненіи строго-телеологическаго метода воздѣйствія на природу, долженствующемъ поднять человѣка на высоту владыки природы и установить, вмѣсто шаткаго и медленнаго прогресса, подвигающійся твердою поступью прогрессъ сознательно-телеологическій. Философіи, освобожденной отъ туманныхъ метафизическихъ умствованій, предстоитъ обширная и трудная работа воздѣйствія на жизнь и всесторонняго улучшенія ея. Ей предстоитъ, какъ то прекрасно выяснилъ Уордъ, провести идею необходимости перемѣнъ во всѣхъ сферахъ жизни, внушить предпочтеніе производительной умственной работы надъ губительною гимнастикой мысли и возбудить вкусъ къ изученію вопросовъ, способствующихъ человѣческому благу, вытѣсненныхъ теперь пустымъ многознаніемъ, и повліять на устраненіе изъ области общественныхъ отношеній преобладанія традиціи и рутины. Теоретическая мысль, которая потеряла бы изъ вида эту основную жизненную цѣль свою, оказалась бы неспособною пользоваться своими обновленными силами и снова превратилась бы въ пустое и безплодное созерцаніе.
- ↑ О закономѣрности пользованія терминомъ абсолютный см. наши Этюды и очерки, стр. 327 и слѣд.
- ↑ П. Милославскій: «Типы современной философіи въ Германіи», стр. 280—281. Казань, 1878 г.
- ↑ У Гёфдинга, по его собственному признанію. См. Archiv für Geschichte der Philosophie. Band II, Heft 1, S. 74.
- ↑ См. статью его въ Vierteljahrsechrift f. w. Ph.
- ↑ См. статьи наши въ журналѣ Дѣло 1883 г. и Сѣв. Вѣстн. 1886 г., перепечатанная въ Этюдахъ и очеркахъ, стр. 276—291 и 355—363.
- ↑ Dynamic Sociology. New-York, 1883. Ср. J. Cotter Morison: «The Service of man». London, 1887.