Что такое библиологическая психология? (Рубакин)

Что такое библиологическая психология? Определение, содержание и объем этого понятия
автор Николай Александрович Рубакин (1862—1946)

Дата создания: 1924. Источник: Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. Краткое введение в библиологическую психологию. — М.: 1977.

Что такое библиологическая психология? Определение, содержание и объем этого понятия

Определение.

Библиологической психологией, или, короче, библиопсихологией, мы называем психологию книжного дела в процессе его эволюции и диссолюции, то есть развития и упадка, в связи с условиями окружающей социальной среды — места и времени.

Это определение нуждается в пояснении. Из него, во-первых, видно, что приравнивать библиопсихологию только к психологии читательства и авторства — это значит суживать се значение, приравнивая всю эту науку к одной из глав ее и принимая часть за целое. Авторство и читательство неотделимы от книжного дела вообще и находятся в функциональной зависимости как от него в целом, так и меж собою. Вне гигантского социального механизма, называемого книжным делом, ни авторство, ни читательство существовать не могут. От количественной и качественной стороны авторства зависит количественная и качественная сторона читательства. С другой стороны, стоит лишь, в ходе истории, измениться читательским вкусам и запросам, интересам и потребностям, нравам, обычаям и привычкам, — неизбежно приспособляется к этим переменам и авторство, и весь механизм книжного дела. Поэтому изучать психологию того и другого можно лишь в связи с психологией книжного дела, — будь это издательство, или книготорговля, или библиотечное дело, или все другие его отрасли. Еще ошибочнее приравнивать библиопсихологию к изучению читательских интересов — это значило бы еще более суживать ее понимание. Не менее ошибочно видеть в ней один из отделов библиографии: ниже мы увидим, что между этими двумя отраслями книговедения очень мало общего.

Приурочивать библиопсихологию к библиологии и видеть в ней один из отделов этой последней тоже неправильно: библиопсихология охватывает библиологию целиком, рассматривая книгу как явление психологическое. Для библиопсихолога техника набора и печатания книг есть психология набора и наборщика, печатника и типографщика, издателя и издательства, покупателя и продавца, книжного спроса и предложения, циркуляции книг и в пространстве, и во времени. Все без исключения отрасли книжного дела библиопсихолог изучает как и библиолог, но не иначе, как с психологической стороны, видя и отмечая во всех них психологический, точнее сказать, социально-психологический коррелят. Для библиопсихолога экономический и всякий другой интерес к книге и книжному делу — это значит психология этих интересов. Изучая роль экономического фактора в книжном деле, библиопсихолог старается выяснить влияние его на психику его работников как социальную, так и индивидуальную, и обратно. Таким образом, и наука о книжном деле является для библиопсихолога психологией книжного дела и всех его отраслей в их взаимном влиянии, в их функциональной зависимости.

Родовым признаком библиопсихологии является тот, что она представляет собой одну из отраслей именно психологии, один из определенных отделов ее, который существует и имеет право на самостоятельное существование, рядом с другими такими же отделами, каковы, напр., психология педагогическая, объектом которой является психология ребенка и его воспитания, или психология криминальная, изучающая психологию преступника и преступления, и т. д. Видовым признаком библиопсихологии является ее особый объект, а именно книжное дело. Если мы определим теперь оба эти признака библиопсихологии — родовой и видовой, то определим и содержание этого еще нового и непривычного термина.

Содержание понятия библиопсихологии А. Родовой признак его: психология

В каком смысле понимаем мы этот термин? Как известно, в настоящее время научная психология переживает глубокий и решительный кризис: на место психологии старой, интроспективной выдвигается новая — экстроспективная, или объективная, иногда называемая рефлексологией; на место психологии как науки о душе выдвигается психология без души; на место изучения «способностей души» — изучение внешних проявлений психических процессов. При этом исследователь психических переживаний, как их качественной, так и количественной стороны, обосновывает свои выводы прежде всего данными объективных наблюдений, не решаясь опираться на данные, непосредственно переживаемые и интроспективно замечаемые изучаемым субъектом. Эти последние берутся под строгий контроль объективных наблюдений. Такая точка зрения новой психологии должна быть использована и в области библиопсихологии.

Слово, фраза, книга, совокупность книг, целая литература рассматриваются при этом как возбудители реакций, как реактивы на исследуемого индивида и коллектива, причем качественная и количественная стороны возбужденных реакций являются характеристикой реагирующего. Библиопсихология есть психология книжного дела, изучаемого по реакциям, т. е. внешним проявлениям.

Этот термин «книга, слово как реактив на читателя» введен был нами впервые в 1903 году, а затем научно обоснован в трудах Лозанской секции библиопсихологии^[1], что, впрочем, не помешало некоторым несведущим критикам приравнять эту науку и к интроспективной, и даже к спекулятивной.

Стремясь к максимальной объективности и не доверяя никаким интроспективным данным, библиопсихолог ставит своей задачей борьбу с субъективностью и пристрастностью. С библиопсихологической точки зрения еще вовсе не достаточно не доверять субъективности исследуемых; вместе с тем необходимо не доверять субъективности и самого исследователя: необходимо изучать и его самого, тоже по объективным проявлениям, а не по интроспективным его мнениям и вообще переживаниям. Между тем исследователи часто не замечают всей субъективности своих мнений, чем и сводят на нет все их, якобы, объективное значение. Поэтому еще в 1889 г.^[2] нами был уже формулирован вопрос о поправке на исследовательскую субъективность, который постепенно развернулся в библиопсихологическую теорию поправки на исследователя (наблюдателя), поправки на читателя и поправки на автора. Этому вопросу посвящено несколько страниц в нашем дальнейшем изложении.

Переходим теперь, в связи с этим, к вопросу об интроспекции вообще. Оставляя в стороне долгий и затяжной спор о ее недостатках и неприменимости, отметим прежде всего тот разумный способ ее использования в психологических целях, какой рекомендуется представителями новой психологии, напр. В. Бехтеревым, К. Корниловым, И. Павловым, Э. Клапаредом, Дж. Уотсоном и др. Ни один из противников старой психологии никогда и не думал отрицать самого факта наличности интроспективных переживаний в каждом из нас. Все нормальные люди знают непосредственно, по своему собственному опыту, что значит ощущение приятное и неприятное, ощущение зеленого, белого и др. цветов, переживание радости или горя, уныния или борьбы и т. д. и т. д. Все эти субъективные переживания — факт. Вместе с тем факт и то, что до сего времени наука еще не объяснила с достаточной бесспорностью происхождение или генезис субъективных переживаний или, как это было формулировано уже давно, факт превращения «самого движения атома в ощущение, переживание, сознание им этого движения». Но из этого нашего теперешнего незнания его причин, разумеется, вовсе не следует, что они останутся неизвестными веки-вечные. Поэтому, оставляя в стороне не только всякую теологию и метафизику, но и всякого рода хотя бы самые ученые догадки о том, что еще не познано, мы не можем не считаться с самым фактом наличности субъективных переживаний. Но совсем другое — вопрос о их объективном значении. Интроспективные знания всякого субъективного переживания всегда и неизбежно остаются заведомо известными только тому, кто их переживает. Никакие точные знания о их качестве и количестве не могут быть переданы, объяснены никакому другому Я. Ниже мы покажем, что это не достижимо и при помощи слов, по той простой причине, что чужие слова, нами слышимые или читаемые, нам известны не иначе как в качестве не чужих, а только наших собственных субъективных переживаний, ими возбужденных. Если читатель говорит, что он чувствует, напр., радость, из этого вовсе не следует, что я понимаю это слово как такую же радость: быть может, она, моя радость, вовсе не похожа на его ни качественно, ни количественно. Поэтому, прежде чем верить чужим словесным показаниям, выражающим то, что почерпнуто самим говорящим из его интроспекции, сначала следует убедиться в тождественности понимания этого слова «радость» и им, и исследователем. То же самое нельзя не сказать и о тождественности понимания всякого другого слова обоими. Но это самое относится к каждому слову самого исследователя, в том числе и к его возражениям против интроспекции. Но, с другой стороны, когда, на вопрос исследователя: «Переживаете ли вы или не переживаете такое-то субъективно вам известное явление, напр, радость?» исследуемый отвечает «Да» или «Нет«, этот ответ его правильно рассматривается тоже как реакция. Слова ответа (движения голосового аппарата) играют роль стрелки гальванометра. Как, напр., узнать, хочет или не хочет человек есть, не спросив его об этом? Но не следует забывать, что иной голодный человек, по какой-либо причине, не говорит, что он голоден. Значит, правильность словесного ответа должна подлежать контролю. Но эта словесная реакция принимается исследователем не как субъективное описание интроспективно узнаваемых переживаний, а как констатирование или отрицание факта, интересующего данного исследователя. Впрочем, даже и такие словесные свидетельства должны быть контролируемы при помощи объективных методов, о которых дальше и будет идти речь.

Не отступая от вышеизложенных принципов использования интроспективных показаний в целях объективного исследования, надо отметить еще одно очень важное обстоятельство. Читатель этой (и всякой иной) книги в курсе ее чтения непосредственно переживает целый ряд психических явлений, которые только ему одному и известны, и во всяком случае каждому лично они могут быть известны в неизмеримо большей степени, чем всем другим читателям той же книги. Можно ли определить экстроспективно, т. е. путем внешних наблюдений всех читательских реакций, как качественную, так и количественную сторону этих, тоже читательских переживаний? В настоящее время, когда объективная психология находится лишь в стадии своего начального развития, — на такой вопрос приходится, пока что, дать отрицательный ответ. А между тем интимные переживания как читателей, так и авторов представляют первостепенный интерес для работника книжного дела: от качеств и количеств этих переживаний зависит и цель, и постановка всей работы. Поэтому тем более не приходится совершенно отбрасывать читательских показаний, добываемых интроспективным путем. С ними приходится и считаться, и сообразоваться. Отсюда необходимость думать о рационально организуемом широком контроле их, а не об отбрасывании только. В ожидании дальнейших успехов объективной психологии нельзя не пользоваться в некоторых случаях и подконтрольною интроспекциею. Необходимо для этого научно организовать получение интроспективных показаний и их объективную проверку. С библиопсихологической точки зрения, некоторые термины интроспективной психологии не должны быть отбрасываемы, а тем более в таких случаях, где нет никаких других способов исследовать читательские переживания, чтобы с ними снова сообразоваться.

Сказанное сейчас относится и к слову «психика». Это слово будет не раз встречаться на страницах этой книги. Разумеется, этому слову мы никоим образом не придаем средневекового смысла «души», «субстанции» и т. д. Им мы будем выражать лишь субъективную сторону объективно существующего переживания. Но почему они существуют? Откуда они взялись? Эти вопросы мы оставляем, пока что, за пределами нашего исследования, лишь признавая тот факт, что сущность психики, как и сущность материи, как и сущность энергии до сих пор не выяснены наукой.

Почти исключительно к интроспекции надо отнести и опыты читателя над самим собой: только таким путем может каждый отдельный читатель разрешать, напр., такие вопросы: какая книга ему нравится или не нравится, интересна или не интересна и какие эмоции и мысли она возбуждает в нем. Только на такие свидетельства самого читателя может опираться и исследователь, и руководитель, выбирая для данного читателя подходящие для него книги. Так и поступают все исследователи «читательских интересов» и «впечатлений, производимых книгами». Каждый из нас, то и дело, проделывает опыты над самим собою, беря читать такую-то книгу. Всякое чтение есть такой опыт. С помощью читаемой книги вызываются те или иные психические переживания. Здесь перед нами «провоцированная интроспекция», которая позволяет нам самим изучать, точнее сказать, осознавать те или иные стороны самого себя. Но, разумеется, за пределы собственного изучения так полученные данные распространены быть не могут. Интроспективные самонаблюдения и опыты читателя над собой необходимы и для исследователя, так как каждый из нас постоянно пользуется теми или иными данными о себе самом, чтобы сравнивать с ними реакции, наблюдаемые, в более или менее сходных случаях, у других людей. Но и здесь интроспекция находится под строгим контролем объективных наблюдений.

Ниже мы увидим, какую громадную роль играет в процессе чтения, процессе как будто бы сознательном, подсознание читателя. То, что читателем не сознается, находится вне сферы и его интроспекции. Оставляя даже в стороне всем известные ошибки и промахи этой последней, мы не можем не прийти к выводу, что главной базой всех библиопсихологических исследований являются объективные экстроспективные наблюдения, а не интроспекция.

Но она еще более ничтожна, чем это кажется, если принять в расчет, что некоторые психические переживания, которые еще очень недавно считались лишь интроспективно известными, оказались в действительности, как это ныне вполне установлено, доступными экстроспективному исследованию. Так, напр., читая книгу, мы переживаем те или иные эмоции. Эти последние имеют своим объективным коррелятом целый арсенал проявлений, напр. в виде изменений пульса и дыхания, в виде дрожания некоторых мышц, выделительной работы разных желез и т. д. Наблюдается и строгое соответствие между самыми интимными переживаниями и их проявлениями. Далее, читая книгу «про себя», мы неизбежно сопровождаем этот процесс так наз. «внутреннею речью». У субъектов моторного типа она представляет собой не иное что, как работу тех же мышц голосового аппарата, как и при говорении. Подобно этому, и мимика, и пантомимика бывают не только внешними (отлично заметными со стороны), но и внутренними, т. е. хотя и мало заметными, но все же поддающимися объективному изучению при помощи, напр., особых инструментов.

Резюмируем теперь то, что было сказано. Поскольку библиопсихология изучает живых людей в курсе непосредственного переживания ими тех или иных психических явлений, она изучает этот живой материал прежде всего по внешним, объективным проявлениям субъективных переживаний, по реакциям на те или иные раздражения, причем интроспекция не только отодвигается на второй план, но и подчиняется объективному контролю. Библиопсихолог подходит к своему живому объекту, будь это читатель, автор и всякий работник книжного дела, как натуралист: этот живой объект является, в глазах такого, исследователя, не чем иным, как психофизическим организмом, находящимся в определенных условиях социальной среды, места и времени. Изучая этот объект по его внешним реакциям библиопсихолог причисляет к ним и его словесные показания, которые тоже подлежат контролю. Всякий вопрос — это реактив, всякий ответ на него — это реакция слушателя. С этой точки зрения всякая книга, всякая ее фраза, всякое слово этой фразы является раздражителями и причиной реакции. Реакции же эти рассматриваются как характеристики не только того, на кого эти раздражители действуют, но и как характеристики этой книги, фразы и слова как раздражителей.

Ныне интроспекция играет в разных отделах литературы огромную роль. Тысячи, если не миллионы книг, переполнены описанием переживаний их авторов, лишь интроспективно констатированных ими. А, между тем, те же самые авторы, до объективных психологов включительно, которые особенно борются против интроспекции, ее-то и практикуют в своих трудах. Одна из задач библиопсихологии — борьба с такой ненаучной практикой, чрезвычайно тормозящей прогресс науки, литературы и книжного дела.

Содержание понятия библиопсихологии. В. Видовой признак его: книжное дело

Рассмотрим теперь, в основных чертах, тот признак библиопсихологии, который отличает ее от других отраслей психологических наук. Библиопсихология исследует психические явления, связанные со всеми отраслями книжного дела и в них происходящие. Определение этого термина зависит от того, что мы будем понимать под книгой. Мы будем подразумевать под этим термином всякое произведение слова, — будь это слово печатное, рукописное или устное. Эти три главнейших формы словесных произведений, созданных и постоянно, хронически создаваемых человечеством в его социальной жизни, соединены одна с другой целым рядом переходных ступеней и постоянно переходят одна в другую. Всем известно, что книга нередко начинается в виде разговора, который затем систематизируется, записывается и таким образом кристаллизуется то в рукописную, то в печатную речь. С другой стороны, печатное слово, читаемое и перечитываемое, постоянно переходит в устную народную словесность, в фольклор. Таково происхождение множества пословиц, поговорок, «крылатых слов», басен, прибауток, странствующих сказаний, легенд, «всемирных сюжетов» и т. д. и т. д. Один Грибоедов своим замечательным произведением «Горе от ума» доставил устной словесности десятки пословиц и поговорок. Этот литературный фольклор, в свою очередь, вдохновляет писателей, и те снова переводят его в рукописное и печатное слово. Многие народные песни, очень распространенная форма устной народной словесности, тем не менее книжного происхождения (напр., песни А. Кольцова, Дельвига, А. Пушкина и т. д.). Переводить рукописное и печатное слово в устное — это то же, что вводить книжные содержания в обыденную жизнь: это одна из целей книжного дела. Далее, изысканное, литературно-отчеканиваемое ораторство — это тоже одна из переходных форм между словом устным и печатным. То же и декламация, и мелодекламация, и театр. С другой стороны, произведения гектографированные, мимеографированные, литографированные, дактилографированные — все это переходные формы между словом печатным и рукописным. И все это различные формы единого книжного дела. Где же провести границы между его тремя главными формами и можно ли изучать одну из них, не изучая двух других? Но еще важнее тот факт, о котором мы будем говорить ниже, что слово печатное, напр. беллетристика, требует для своего понимания очень основательного знакомства со словом устным. Так как из печатного и рукописного слова, именно потому, что они кристаллизовались в беззвучные зрительные значки, исчезли уже такие элементы, придающие ему смысл, каковы, напр., интонация, произношение, ударения, жесты, их сопровождающие, и т. д. Изучать процесс чтения печатных и рукописных произведений с психологической стороны можно лишь не отделяя его от изучения устной речи. Поэтому объектом библиопсихологии является речь и печатная, и рукописная, и устная.

Но книжное дело не ограничивается только словом. Книжное дело, как мы сейчас покажем, представляет собою трудовой процесс, и как таковой предполагает и работника, и его труд, и социальную среду, и различные соотношения этого трудового процесса с производственным процессом вообще. Мы будем понимать под термином «книжное дело» — трудовой процесс производства, круговращения и потребления ценностей печатного, рукописного, а также устного слова. Под это определение подходят все формы человеческого труда, неразрывно связанные и обусловленные самым фактом существования словесного общения, которым всякий социальный коллектив связуется в единое целое. Книжное дело есть трудовой процесс, на протяжении которого как индивид, так и коллектив преодолевают некоторые препятствия или сопротивления, начиная от препятствий материальных (технических) и кончая психическими, каковы, напр., непонимание или враждебное отношение со стороны читателя или слушателя. Каждый отдел книжного дела занимает в этом процессе определенное место, как и каждый работник, участвующий в этом трудовом процессе. Объектами библиопсихологического изучения в процессе книжного дела являются:

1. Работники его и их психические типы.
2. Их труд и его психические особенности.
3. Продукты их труда, от качества которого зависит степень воздействия печатного, рукописного и устного слова на индивида и коллектив.
4. Социальная среда, обусловливающая и качественную и количественную сторону психологии книжного дела как трудового процесса.

В отличие от наук, исследующих явления только литературные (авторство, читательство, литературу и т. п.), библиопсихологические исследования обнимают всех работников книжного дела, участвующих в процессе и вносящих свой элемент в явления, которые называются «ореолом и влиянием печатного, рукописного и устного слова на индивида и коллектив», потому что слово действует не только тем, что называется его «содержанием», но и тем ореолом, каким оно окружено в момент действия. Ореол, которым окружен каждый экземпляр любой книги, доходящий до данного читателя, представляет собою очень сложное психологическое (социально-психологическое) явление, в создавании которого участвует не только сам читатель и автор, но и издатель (имя, реноме издателя), и типографщик, я значит, и наборщик, и все те работники, трудом которых создан этот экземпляр (и от которых зависит внешность издания, — тоже один из элементов ореола) и чрез руки которых он дошел до читателя. Поэтому к библиопсихологии должны быть отнесены: а) профессиональная ориентация работников книжного дела; б) изучение психических явлений, происходящих в работнике в процессе его труда, психология его профессии. Как известно, в этой профессии наблюдаются очень разнообразные и сложные вариации, смотря по области книжного дела. Разделение труда обусловливает и психологические вариации разных профессий. Книжное дело в его целом является их совокупностью, органически связанной и спаянной самою организацией производства. Психология работника и его труда кладет определенный отпечаток на продукт и вообще результат труда. Поэтому можно говорить о психических свойствах продукта и результата. Таким образом, у каждого явления книжного дела получается свой психический коррелят. Самый процесс труда всех работников книжного дела как в их социальной совокупности, так и в индивидуальностях их, с библиопсихологической точки зрения есть не иное что, как их поведение, т. е. совокупность их действий и поступков, — основных движений (реакций) каждого работника и всех их вместе, и связи между ними, причем все эти факторы, т. е. работники, их движения, действия, поступки, труд, находятся в функциональной зависимости от условий социальной среды, места и времени. Задача библиопсихологии — объективное изучение поведения работников книжного дела во всех отраслях этого последнего. Их поведение — это и есть материальная основа книжного дела. Таким образом, книжное дело, в конечном счете, сводится к реагированию работников его на среду и друг на друга и их приспособление к среде и среды к ним. Нетрудно понять, что в труде каждого такого работника имеются два элемента: 1) элемент труда физического; 2) элемент труда умственного. Количество и качество этих двух элементов варьирует в зависимости от разновидностей труда: напр., в труде писателя и ученого преобладает второй из этих двух элементов; в труде наборщика и печатника и переплетчика — первый. У обоих этих элементов книжного труда опять-таки наблюдаются вариации психических коррелятов и разная интенсивность как пассивности, так и творчества, как врожденных, так и благоприобретенных качеств (т. е. рефлексов безусловных и условных). Изучение всех этих элементов, их разновидностей и их функциональных зависимостей не может не входить в библиопсихологию книжного дела как ее объект. Далее, так как работой называется преодоление сопротивления путем затраты некоторой силы, то слово устное и рукописное, как и печатное, представляют собой также одну из разновидностей работы. Все они требуют от работника тех или иных мышечных усилий и той или иной затраты нервной энергии. Особый вид работы представляет также мимика, неотъемлемая принадлежность устной речи, внутренняя речь, внутренняя пантомимика. С психофизиологической точки зрения всякая реакция есть работа.

Из предыдущего уже видно, что под термином «книжное дело» мы будем понимать не только совокупность книг и не только совокупность произведений печатного, рукописного и устного слова, но и совокупность всех трудовых процессов, которыми эти ценности созданы в прошлом, создаются в настоящем и будут создаваться в будущем.

Книжное дело есть таким образом труд и трудовой процесс. Психология книжного дела есть психология такого труда и процесса.

С библиопсихологической точки зрения к книжному делу должны быть отнесены и такие ценности, как произведения драматического искусства, музыки, живописи и вообще пластики (до «выразительного человека» включительно). Психология театра неотделима от психологии печатных и рукописных драматических произведений. Пластика человеческой речи есть один из элементов драматического искусства. На границе между ними стоит психология оперы, оперетки. Некоторые явления в области психологии книжного дела могут быть поняты не иначе, как путем психологического изучения музыки, напр. пение и мелодекламация, музыкальность речи, произношение, тембр, ударение и т. д. Изучение живописи с психологической стороны безусловно необходимо для понимания той громадной роли, какую играют в книжном деле всякого рода иллюстрации к текстам, диаграммы, чертежи и разные другие графики как образные схемы отвлеченного мышления. Нуждается в психологическом изучении и фотография, фиксирующая момент, равно как и кинематография, фиксирующая ряд моментов и в таком виде воплощающая содержание художественных и др. произведений. Поэтому во всех этих так называемых изящных искусствах надо видеть особые главы библиопсихологии.

Из предыдущего следует, что понятие библиопсихологии отнюдь не совпадает с понятием «психологии литературы» и (по терминологии проф. П. Сакулина) «литературной жизни». Признавая все громадное значение этих двух отделов литературоведения, нельзя не видеть, что библиопсихология относится к ним как целое к части: она их в себе вмещает. В таком же отношении она находится и к лингвистике и к филологии: книжное дело есть процесс вообще трудовой, а не только трудовой словесный. Одна лингвистика никоим образом не может объяснить всех явлений книжного дела, как, напр., появление и исчезание все новых и все разных областей распространения, все новых и новых форм разновидностей книжного труда, и экономические, политические и другие явления, с этим связанные.

Объем понятия библиопсихологии

Выяснив содержание этого понятия, его родовой и видовой признаки, переходим теперь к выяснению его объема. На предыдущих страницах мы отчасти уже определили, к каким категориям жизненных явлений относится объект библиопсихологии. Все эти явления можно классифицировать так:

1. Процессы создавания ценностей печатного, рукописного и устного слова.
2. Процессы их циркуляции, их проталкивания в социальную среду и стремления к ним, их притягивание.
3. Процессы их утилизации.

Нетрудно видеть, что эти три процесса, точнее сказать — этот тройной процесс аналогичен производственному процессу, обнимающему производство, циркуляцию, распределение и потребление хозяйственных благ, человеческим трудом создаваемых хронически. Этим тройным процессом уже определяется объем понятия библиопсихологии. А так как книжное дело есть процесс, отсюда неизбежно следует: библиопсихология должна подходить к его изучению динамически к диалектически. Книжное дело никогда не стоит, а течет. Изменяются авторы, изменяются читатели, книги, действия книг, формы речи, грамматика и риторика; изменяются приемы производства, распределения и потребления библиопсихологических ценностей. Всякое изменение имеет свой психический коррелят. Книжное дело тоже развивается путем противоречий, которые и обнаруживаются и разрешаются в его процессе, в борьбе и через борьбу противоположностей.

Книжное дело есть неустанный поток материальных и духовных ценностей, которые можно себе представить так. Берем какую-нибудь материальную и, вместе с тем, духовную ценность, напр, книгу. Каждая книга, раз она кристаллизовалась на рабочем столе ее автора, этим самым уже получает свою траекторию. Она начинает переходить из рук в руки и циркулировать в пространстве и во времени, вплоть до ее забвения человечеством и вплоть до ее разрушения. Этапы этого ее продвижения всем известны: рабочие комнаты автора, редактора, издателя, наборщика, типографщика, корректора, брошюровщика, книжный склад, книжный магазин, библиотека и т. д. и т. д. вплоть до читателя.

Затем книга начинает переходить из рук в руки. Траектория всякой книги прерывиста. Переход из рук в руки, от лица к лицу в недрах социального коллектива требует разного количества времени. После всякого перехода остается некоторый психологический след. Психология передающего более или менее отличается от психологии получающего. Психология подхода человека к человеку, коллектива к человеку и человека к коллективу представляет собой, так сказать, библиопсихологический цемент всех передвижений всякой книги по ее траектории.

Так продвигаются все книги, миллионы, сотни тысяч миллионов книг. Подобно этому продвигаются, хотя и в более ограниченных пределах, и рукописи (напр., частные письма). Имеют свою траекторию и устные речи, поскольку они передаются из уст в уста и поскольку выдумываются и начинают циркулировать «новые слова», «новые обороты речи», новые афоризмы, песни и т. д. Можно сказать, что на наших глазах придуманы такие новые слова, как «клептократия» (для обозначения тех, кто нажился от войны), «размагничиваться» и т. д. Ф. Достоевский пустил в ход новое слово «стушеваться», И. Тургенев — слово «нигилист», П. Боборыкин слово — «интеллигенция». С библиопсихологической точки зрения, во всяком передвижении всякой ценности по ее траектории особо важный интерес представляет психология подхода человека к человеку. Все книжное дело слагается из таких подходов. Качество и количество этих последних обусловливают собой качественную и количественную сторону книжного дела как трудового потока, начиная от автора и кончая Летой. Подходом человека к человеку управляет особый закон библиопсихологии, глубокой практической и теоретической важности, — закон консонанса и диссонанса эмоций. О нем будет идти речь в одной из следующих глав. Мы увидим, что в процессе продвижения всякой ценности, печатного, рукописного и устного слова, по ее траектории консонанс эмоций передающего с эмоциями получающего способствует продвижению этой ценности. Диссонанс же их эмоций мешает ему. Подобные же явления консонанса и диссонанса существуют между эмоциями коллектива (преобладающие в нем эмоции) и индивида. Этот консонанс и диссонанс играет в книжном деле не только не меньшую роль, чем так наз. содержание печатного или устного слова, но еще более важную. Эта роль обыкновенно не изучается и даже упускается из виду теоретиками и историками литературы. С библиопсихологической точки зрения, это межкнижное и межиндивидуальное, но вполне социальное явление продвижения словесных ценностей по их траекториям нуждается в особенно серьезном изучении, потому что самый центр тяжести всякого успеха, всякого значения, всякого влияния печатного, рукописного и устного слова находится именно здесь в соотношениях психологии тех, кто передает и кто получает.

Но что значит переход словесной ценности от передающего к получающему? Существуют разные разновидности этого перехода. Простейшая из них передача материальная. Напр., книга как материальный предмет переходит из рук в руки. Неизмеримо более сложен переход книжного «содержания». Здесь перед нами явления слушания и чтения, которые тоже представляют собой не иное что, как процессы трудовые. Слушание есть очень сложный труд. Еще более сложен процесс чтения. Здесь перед нами вопрос: страдает или не страдает в процессе таких передач и переходов самое содержание печатного, рукописного и устного слова? От того или иного решения этого вопроса зависит судьба авторства, литературы, книжного дела. От того же перехода зависит ореол книги, ее автора, читателя, рекомендателя и т. д. От этого ореола зависит, в свою очередь, и продвижение книги по ее траектории. Но от того же ореола книги зависит и впечатление от ее глав, фраз и даже отдельных слов. Таким образом, обстоятельства как будто совершенно внешние и посторонние книжному содержанию оказывают весьма существенное влияние на отношение к книге целого ряда лиц.

Всех тех, кто так или иначе участвует в этом процессе продвигания печатного, рукописного и устного слова по их траекториям, мы будем называть работниками книжного дела. Таким образом, к их числу надо отнести как автора, так и читателя, как наборщиков, так и редакторов, как переплетчиков, так и книгопродавцев, и рассказчиков, и декламаторов, и рецензентов и т. д. При этом участие это бывает или положительное, или отрицательное. Иной работник книжного дела создает ему только помехи; тогда как другими книга то проталкивается, то притягивается. Проталкиватели несут на себе работу предложения, притягиватели — работу спроса. И та и другая форма книжного труда имеет своеобразную психологию.

Книжное дело есть процесс, объединяющий труд всех его работников самым своим ходом и своим отношением к социальному коллективу, социальной среде. Каждый отдел книжного дела занимает определенное место в этом процессе и органически связан функциональными отношениями со всеми другими отделами его. Тоже и каждый работник органически связан с другими работниками и от них функционально зависит. С психологией и работников, и этого процесса не может не считаться тот, кто в такой среде работает. Этим и определяется объем понятия библиопсихологии в его целом.

Книжное дело как творческий процесс. Его изучение по реакциям

Но пойдем дальше в глубь книжного дела. Книжное дело есть процесс творческий. В него входит:

1. Творчество языка, все формы этого творчества.
2. Творчество новых литературных форм, в которых творчество языка кристаллизуется, воплощается.
3. Творчество материальных субстратов (книг, брошюр, листков, писем и др. рукописей), в которых формы языка фиксируются.
4. Творчество идей, чувств, стремлений, в процессе чтения и слушания, потому что весь процесс читательства — процесс творческий.
5. Творчество новых форм жизни, социальной и индивидуальной, под влиянием чтения и слушания.
6. Процесс создавания читательства и читателей и процесс превращения некоторых из них в писателей.

Ниже мы покажем (в следующей главе), что по самой природе живого вещества как основе психической и биологической жизни весь процесс книжного дела, словно какой поток, может течь только в одну сторону — в сторону творчества, а не разрушения,— это последнее является лишь незначительным и случайным исключением из общего правила. В этом смысле библиопсихология, изучающая все явления творческой работы в области печатного, рукописного и устного слова, есть наука о словесном творчестве. Изучение этого последнего входит в объем понятия библиопсихологии.

Но одно дело — творчество авторское и совсем другое дело — творчество читательское; одно дело — творчество оратора, и совсем другое дело — творчество слушателя его.

Выше мы говорили об отношении работника к работнику, передающего к получающему. Одной из самых важных глав библиопсихологии является глава, посвященная психологии этой передачи. Кого мы называем «передающим»? Под этим очень общим названием мы подразумеваем, во-первых, всякого говорящего, коррелятом которого является слушающий; во-вторых, всякого пишущего, коррелятом которого является читающий. По общераспространенному мнению, уже укоренившемуся в течение веков, во всяком печатном, рукописном и устном слове имеется определенное содержание, а именно такое самое, какое в них вложено раз навсегда. Оно имеется потому, что говорящий и пишущий, в процессе речи, «вкладывают» его во всякое свое слово, фразу, текст. По этому представлению, речь как устная, так и письменная представляет собой как бы особый сосуд, в котором это содержание и может храниться хотя бы до скончания веков: всякий желающий может взять этот сосуд и пить из него это самое содержание, — именно его. Но так ли это? С библиопсихологической точки зрения это вовсе не так, потому что процесс вкладывания совсем не то, что процесс получения. И правда, уже в течение тысячелетий известен и тот факт, что чужая устная и печатная речь понимается различными читателями или слушателями по-разному, нередко диаметрально противоположно. Это можно видеть на примере разных споров и разноречивых толкований одного и того же закона юристами и одного и того же текста священного писания верующими. Таким образом оказывается, что содержание, вложенное в устную или письменную речь ее авторами, всегда испытывает некоторую перемену в процессе чтения или слушания. Почему так? Не пора ли спросить: да не кроется ли причина такого явления в самом процессе чтения и слушания, в самой природе их? Здесь перед нами важнейший вопрос библиопсихологии, который, вместе с тем, и основной вопрос книжного дела. Этот-то вопрос и должен быть освещен научно и выяснен раньше всех других вопросов, входящих в объем книжного дела.

Из сейчас сказанного вытекает необходимость особого изучения как процесса вкладывания, так и процесса получения. Первый мы будем впредь называть процессом авторства, или просто авторством; второй — процессом читательства, или просто читательством. Не следует смешивать с этими терминами более общие понятия «труд автора» и «труд читателя». Мы будем называть «библиопсихологическими ценностями» ценности печатного, рукописного и устного слова, как физические, так и психические.

Так как психология книжного дела сводится к процессу труда и поведению работников, а поведение их представляет собой совокупность реакций, ответов на раздражения, то авторство, на языке объективной психологии, сводится к поставке раздражителей, а читательство — к получению раздражений и реагированию на них. Нельзя не видеть в читательстве результата авторства, так как всякая реакция есть не иное что, как результат раздражения. О значении раздражений мы судим по реакциям на них. Поэтому и о значении авторства необходимо судить по читательству. Отсюда вывод: первое и центральное место в библиопсихологических исследованиях должно занять изучение тех действий, влияний, раздражений, которые оказывает печатное, рукописное и устное слово на читателя и слушателя.

По обычаю и по привычке, издавна установившимся, исследователи этим-то меньше всего и интересовались. Они сосредоточивали свое внимание не на действии слова, а на происхождении его (даже такой психофизиолог, как В. Вундт), не на влиянии слова, фразы, текста печатного и рукописного, не на влиянии вообще произведения, а на самом слове, фразе, произведении, полагая, что это последнее поддается исследованию и само по себе, помимо его действия на читателя или слушателя. С библиопсихологической точки зрения качества всех этих раздражителей могут быть выяснены только по реакциям. Поэтому библиопсихология есть наука о реакциях на такие раздражители, как печатное, рукописное и устное слово. Выражаясь языком старой психологии, ее можно назвать психологией восприятия. Качество всякого текста определяется совокупностью всех реакций, какие он произвел, производит и может производить на всех своих читателей. По ним и определяется текст. От изучения этих реакций исследователь может подняться к изучению текста от чтения и читателя, от слушания и слушателя — к изучению книга и речи. Качества автора и оратора определяются совокупностью всех реакций, которые произведены и могут быть произведены совокупностью всех произведений данного автора или оратора. Значит, с библиопсихологической точки зрения в исследованиях книжного дела необходимо идти таким путем: чрез изучение чтения и читателя (resp. слушания и слушателя) к изучению произведений слова, и только после того к изучению авторов. В настоящее время обыкновенно делают так: прежде всего изучаются произведения автора, по ним исследуется сам автор, а что касается до читателя и чтения, все это оставляется за пределами литературы, ее истории и теории, тогда как с библиопсихологической точки зрения помимо изучения читательства совершенно невозможно изучить объективно ни истории, ни теории литературы. Старая теория литературы делает объектом своего исследования два фактора: книгу и ее автора. Библиопсихологическая теория литературы сводит книжное дело к взаимодействию трех факторов: читателя, книги и писателя. Сейчас сказанное будет пояснено всеми последующими страницами этой книги.

Процесс создавания библиопсихологических ценностей

Сделаем краткий обзор тех процессов книжного дела, которые определяют объем понятия библиопсихологии.

Подлежат нашему изучению: процесс создавания библиопсихологических ценностей, психических и материальных. Что касается до филологии, то предмет библиопсихологии выходит далеко за пределы только филологических изысканий.

А. ЦЕННОСТЕЙ ПСИХИЧЕСКИХ. — В их создавании участвует, потому подлежит библиопсихологическому изучению, целый ряд так наз. интеллигентных профессий. Среди них главное место занимают следующие три типа, в чистом виде очень редко встречающиеся в жизни: а) мыслитель, искатель истины («человек ума»); б) художник («человек чувства», мыслящий образами или представлениями); в) администратор, организатор («человек воли»). Создавание психических ценностей предполагает их выявление, реализацию в формах жизни. К типам таких выявителей, иногда вовсе не создающих этих ценностей, а лишь повторяющих, изучающих чужие идеи, и значит, подражающих чужим чувствам и порывам, полученным от других путем психической заразы или иначе как, должны быть отнесены, напр., ораторы, популяризаторы, переводчики, редакторы. Кроме того, существует особый разряд людей, препятствующих выявлению психических ценностей и их внедрению в жизнь. Таков, напр., цензор, который по чужому приказу или по доброй воле, иногда даже по собственному фанатизму, накладывает свою властную руку на продукт чужого психического творчества. К типу цензоров должны быть отнесены многие педагоги и родители и все те, кто, путем внешних, полицейских мер, препятствует свободному создаванию психических ценностей. К отделу создавания ценностей относится психология всех видов творчества: художественного, в том числе и литературного, научного, технического, общественного, в том числе административного, и т. д. Все эти виды творчества хронически воплощаются в жизнь через посредство определенных словесных форм, в виде различных библиопсихологических ценностей. Драматическое искусство как совместно с музыкальным, так и отдельно от него, а также и постановка фильм[ов] тоже один из видов творческой работы библиопсихологического типа. Конечный эффект воздействия духовных ценностей на человеческую культуру и цивилизацию, в связи с действием других социальных факторов, является итогом библиопсихологического творчества жизни. Ниже мы покажем, что все это разнообразие созидательной психической работы в области книжного дела может быть подведено под определенные общие принципы и координировано с их помощью. Библиопсихология должна научно и объективно выяснить не только основные факты и проявления всех творческих работ в области книжного дела, но и условия, и причины удач и неудач, и целесообразность тех или иных приемов этой работы.

На границе между создаванием психических и физических ценностей стоит издатель, в лице которого соединяется администратор, с одной стороны, и печатник, с другой. Выбирая материал для своих изданий, издатель тот же редактор. Организуя печатание и продажу их, издатель принадлежит к числу создавателей библиопсихологических ценностей материального характера.

В. ЦЕННОСТЕЙ МАТЕРИАЛЬНЫХ. — К числу профессий, создающих материальную сторону книжного дела, относятся, например, те, которые участвуют в процессе производства бумаги, краски, шрифта, печатных машин и т. п. Исследования, произведенные в целях профессиональной ориентации, показывают, сколь разнообразна психология всех таких работников. К той же категории создавателей материальных ценностей должны быть отнесены профессии переплетчика и дактилографа, стенографа, корректора, все типографские профессии (труд наборщика, метранпажа, печатника), затем труд гравера, цинкографа, фотографа и т. п., брошюровщика и переплетчика. Так как на читателя действует и внешняя, и внутренняя сторона всякой книги, то с библиопсихологической точки зрения все вышеизложенные профессии тоже участвуют в организации книжного влияния. Это видно из того, что стоит лишь какому-либо из этих участников общего трудового процесса исполнить свое дело плохо, и это неизбежно скажется на его результате. Так, напр., в 1847 году один наборщик в типографии «Москвитянин» в статье известного славянофила Ю. Самарина^[3] вместо слова «примирение» набрал слово «принижение»; корректор не заметил этой ошибки; редактор и автор тоже не заметили ее. Читатели, в том числе и критики, обратив внимание на это слово «принижение», приписали его автору и придали этому слову особенно важное значение. Оно возбудило в психике читателей настоящую бурю, результатом которой явилась затяжная полемика, продолжавшаяся десятки лет. При этом ошибочное слово комментировалось читателями с самых разнообразных точек зрения, в зависимости от того, какие эмоции были в ком возбуждены. Ошибка наборщика и корректора выяснилась лишь через десять лет^[4], но, несмотря на всю свою незначительность, она изрядно посодействовала обострению разлада между славянофилами и западниками: последние с К. Кавелиным во главе энергично ополчились против «теории принижения личности», которой отнюдь не исповедовало славянофильство^[5]. Какую роль сыграли ошибки переписчиков до изобретения книгопечатания в искажении старинных текстов, всем известно. Значительную, хотя и невидимую роль играют до сих пор ошибки стенографов, дактилографов, корректоров, в особенности в тех случаях, когда их переделки, пропуски и вставки задевают эмоциональность читателя или слушателя. Эти ошибки механических работников книжного дела имеют очень близкое касательство к итогам книжного влияния, и в настоящее время, по инициативе профессора Фрейда, психология описок, как и обмолвок и ослышек, является объектом научного изучения. Изучая описки старинных русских переписчиков XI века, филология пользуется ими для восстановления старинных форм языка^[6]. Педагоги судят по опискам учащихся детей о их умственном утомлении. Нет такого писателя, который никогда бы не был повинен в описках. Вышеизложенное достаточно иллюстрирует ту нашу мысль, что и наборщик, я переписчик, и корректор, и разные другие представители, в сущности, механического труда участвуют не только в создавании материальной стороны книги: их влияние сказывается и на психической стороне ее. Таким образом процесс создавания книги, обнимающий как создавание «содержания» ее, так и ее ореола, есть процесс единый, целостный, а его психология — одна из глав библиопсихологии.

Процесс распространения библиопсихологических ценностей и их циркуляция

Под этим термином следует понимать переход их не только от индивида к индивиду и к коллективу, но и переход их от коллектива к индивиду, причем всегда второй тип распространения преобладает над первым. Всякий из нас, пользуясь теми или иными библиопсихологическими ценностями из окружающей среды, всегда получает их в большем количестве, чем в каком даст их ей. Следует отличать психологию получения этих ценностей из коллектива, из социальной среды, от психологии внедрения в него тех ценностей, которые являются продуктом индивидуального творчества. Существует, наконец, третий вид распространения, когда распространитель является лишь передатчиком того, что им самим не создано, а лишь получено из индивидуального же или социальных источников. Каждый из этих трех видов распространения имеет свою психологию, и судить об одной из них по двум другим и обратно — было бы большой ошибкой. Эта глава библиопсихологии имеет особо важный практический интерес, так как подводит социально-психологический фундамент под всякую пропаганду знаний, идей и настроений (т. е. агитацию). Здесь перед нами теория посева библиопсихологических ценностей, в процессе которого участвуют три фактора: сеятель, семена и почва, на какую их бросают. Посев этот бывает то сознательный, то малосознательный, то вовсе не сознательный, и, тем не менее, ни один из них не остается без тех или иных результатов. Посев этот может то соответствовать требованиям и запросам жизни, то не соответствовать им. Но особенно интересным с библиопсихологической точки зрения является изучение психологии сеятеля и его труда, а также применение теории естественного отбора и подбора к выяснению результатов посева. Работу сеятеля библиопсихологических ценностей можно бы назвать работой приспособления к среде в целях приспособления среды.

Но что понимать под словом посев библиопсихологических ценностей? Было бы ошибкой считать им только тиражи изданий и их разбрасывание. Без всякого результата можно разбросать хотя бы и миллионы экземпляров. Посевом следует называть не иначе, как совокупность тех семян, которые укрепились на той почве, на какую попали, и дали ростки. Поэтому циркуляцию книг надо отличать от посева. Огромное большинство ныне существующих книг «путешествует мимо», «всегда мимо», «только мимо». Причины или условия такого их непопадания подлежат библиопсихологическому исследованию. Ниже мы покажем, что прорастают лишь некоторые элементы книги, но никогда не все целиком. Огромное большинство читателей и слушателей выносят из чтения и слушания лишь очень немногие факты и мысли, очень немногие фразы или слова. Это тоже ставится в вину не иначе, как читателям и слушателям, тогда как с библиопсихологической точки зрения это явление подлежит серьезному исследованию. Если столь печальный факт наблюдается всюду и всегда, и со всеми, то не следует ли спросить: почему так? Не зависит ли он от самой природы посева, понимая под ним совместное действие сеятеля, семени и социальной среды? Здесь перед нами опять-таки несовершенство давным-давно устаревших взглядов на «лигу и ее старая теория: семенами, подлежащими распространению, считается содержание печатного, рукописного и устного слова, а содержанием называется при этом не то, что произрастает, а то, что вложено в эти семена их творцами, т. е. говорящим и пишущим. Нельзя не видеть аналогии такого взгляда с архаической теологической теорией — творца, вкладывающего очень определенные качества в свое творение. Но так ли это? Ответ на такой вопрос может дать только исследование, во-первых, той почвы, на какую падают семена, самого процесса посева, самих семян и сеятеля. Исследование их нам покажет, в чем и как распространение библиопсихологических ценностей путем устной речи отличается по своей психологии от распространения речи рукописной и печатной. При этом между той и другой существует ряд промежуточных, переходных форм (чтение книг вслух, рассказывание своими словами и беседы по поводу «прочитанного», драматическое искусство, декламация, мелодекламация, фонограф и т. д.). Все эти формы распространения словесных ценностей, входя в объем библиопсихологии, подлежат особому изучению.

Далее, не следует смешивать психологию тех профессий, которые занимаются распространением библиопсихологических ценностей, с психологией ее создавателей и потребителей. Здесь перед нами совершенно своеобразные знания, эмоции, идеи, действие и все поведение,— особая профессиональная ориентация и особая психология профессии. Подлежат библиопсихологическому изучению три главных вида распространения и распространителей: а) путем слова устного (психология разговора, в том числе по телефону и радио, ораторства, проповеди, лекторства, пропаганды, фонографа и радио); б) слова рукописного (психология частных писем, интимных дневников, мемуаров, гекто— и мимеографов, старых рукописей и т. д.); в) слова печатного (психология издательства, книжной торговли, книжных складов, магазинов, кольпортажа, офеньства, психология библиотечного дела, во всех его разновидностях, психология таких распространителей печатных произведений, каковы, напр., правительство, разные общества, учреждение, политические партии, школы, церковь и т. д.). Подлежит библиопсихологическому изучению работа и таких распространителей, как почта, телеграф <...>

Не следует также смешивать процесс их разбрасывания с процессом их циркуляции. Циркулирует в той или иной мере всякий распроданный экземпляр печатного произведения. Каждый тираж имеет свою область распространения или рассеяния. Мы будем называть эту область диаспорой. Каждая книга, каждое слово, более или менее кристаллизовавшееся, имеют свою особую диаспору. Этот термин применительно к распространению библиопсихологических ценностей представляет то большое удобство, что с ним не связано понятие никакой определенной границы ни в пространстве, ни во времени. Каждая библиопсихологическая ценность всегда имеет ту или иную диаспору и в пространстве, и во времени. Здесь мы дадим лишь определение этого понятия, о котором будем говорить более подробно. Размеры диаспоры в пространстве и во времени зависят от трудовых процессов распространителей, как проталкивающих, так и притягивающих книгу. Сопоставляя размеры диаспоры с тиражом (количество экземпляров) книги, мы получаем количественное представление о распространенности книги. Но ее распространенность еще не значит ее читаемость, так как распространенные экземпляры могут преспокойно лежать в виде мертвого капитала целые века, вплоть до их полного изнашивания. С библиопсихологической точки зрения следует сопоставлять распространенность с циркуляцией, т. е. быстротой передвижения в пределах диаспоры. Но в это еще не дает ясного представления о значении книги. Кому не известен случай, что быстро циркулирующая книга еще не значит книга непременно читаемая теми, чрез чьи руки она проходит. Таким образом, работа распространения и распространителей тройная: 1) завоевание пространства и времени; 2) продвигание, организация продвижения в пределах завоеванного; 3) интенсификация действия в толпе с момента водворения и в интересах продвижения.

В интересах библиопсихологического изучения этих явлений необходима особая организация статистики. О ней будет идти речь ниже.

Процесс утилизации библиопсихологических ценностей

Под их утилизацией или использованием мы должны понимать превращение их в жизнь. Слушать даже хотя бы самые умные-разумные наставления еще не значит следовать им. Читать наилучшие книги — еще не значит осуществлять их идеи, указания и объяснения на практике. Чтение и слушание их суть только первые шаги в процессе утилизации, а не самая утилизация. Она лишь приоткрывание дверей.

Утилизация библиопсихологических ценностей — тоже процесс, один из видов трудового процесса, называемого книжным делом, а эта его разновидность предполагает существование определенных профессий и профессионального труда. Лишь с первого взгляда кажется, что не нужно иметь профессиональной подготовки, чтобы слушать чужую речь. В действительности же, на основании экспериментальных исследований, оказывается, что слушать чужих речей мы не умеем,— не умеет огромное большинство имеющих уши и вовсе не глухих людей. Из 10-20 слов мы обыкновенно слышим 5-6; из сотни слов, дошедших до наших ушей, мы понимаем 15-20; из этого числа понятых мы запоминаем 3-4. Такого слушания нельзя считать работой действительно плодотворной. Но и эти слова, которые мы слышим и понимаем, мы понимаем лишь приблизительно и, что особенно важно, даже и можем-то понимать только так. Представляя себе книжное дело как совокупность траекторий всех библиопсихологических ценностей, а каждую такую траекторию как ряд этапов, где человек получает их от человека, мы определенно можем утверждать, что на всех этих этапах в сношениях людей с людьми наблюдается большее или меньшее непонимание людей людьми,— в целом или в частях, если не в одном, так в другом. Это непонимание, замечаемое между всеми работниками книжного дела, должно подлежать библиопсихологическому исследованию. Непонимание между разговаривающими, как мы увидим ниже, происходит вследствие целого ряда препятствий физиологического, психологического и социального характера. Отсюда вывод: утилизация библиопсихологических ценностей путем слушания представляет собой труд, крайне несовершенно организованный и нуждающийся в большом усовершенствовании. Необходимо выяснить, возможно ли его усовершенствовать, и если да, то каким путем и в какой мере.

Еще более несовершенен другой вид утилизации библиопсихологических ценностей, а именно путем чтения рукописей и печатной речи. В сущности, настоящий читатель, поглощающий читаемую книгу слово за словом, фразу за фразой,— существо мифическое. Оно встречается во всяком случае очень редко. Обыкновенно книги вовсе не читаются, а то, что называется их чтением, сводится к скаканию глаз. Читатель перескакивает через буквы, читая слова; перескакивает через слова, читая фразы, а то и через абзацы, параграфы, главы и т. д. До читателя доходит только очень небольшая часть текста, но никогда не доходит весь текст целиком. Содержанием книги считается при этом только то, что дошло. Все это склеивается при помощи цемента, черпаемого из читателя, а не из книги, и в результате получается некоторый конгломерат, который и называется «содержанием книги».

С первого взгляда кажется, что содержание это, составленное из слов, нами вполне понято, потому что нами поняты все слова, из каких оно составлено. Но это не так. Смысл этих слов кажется нам известным потому, что мы узнали его от других людей той же общественной среды, в какой мы родились, выросли, жили и живем. Мы приурочиваем к этим словам так слышанный и так узнанный нами смысл. Смысл каждого слова нашего родного языка — явление общественное, потому что оно социального происхождения. Но к какой же именно реальности какое слово относится? Этого мы не знаем для огромного большинства слов всякой читаемой нами книги. В III главе будет показано, почему это происходит. Между смыслом слов и обозначаемою им реальностью, как мы увидим, имеется пропасть, на краю которой привычные смыслы привычных нам звуков речи обыкновенно и застревают. Поэтому лишь ничтожное число читателей способны передать читаемую ими мало-мальски отвлеченную книгу словами обыденного языка: ее передача обыкновенно сводится к повторению слов той же книги, только в несколько иных комбинациях и в ином их числе. Отсюда вывод: чтение, как и слушание, очень несовершенный путь к превращению библиопсихологических ценностей в жизнь. Тем более — оно плохой путь к пониманию жизни.

Переходя к тем формам труда, которые специально посвящены утилизации этих ценностей, отметим четырех главнейших представителей их. Такими являются: 1. Всякий слушатель устной речи. 2. Всякий читатель речи печатной или письменной. 3. Всякий учащийся, утилизирующий библиопсихологические ценности в целях изучения. К этой категории принадлежат и педагоги, читающие ради пополнения своих знаний и в интересах сообщения их другим. 4. Всякий практик, который впитывает прикладные знания из чужой речи в целях какой-нибудь практической работы (учится работать по книгам или по чужим словесным указаниям, а не путем подражания соответствующему поведению других, уже обученных работников). Утилизацией библиопсихологических ценностей следует считать во всех этих случаях такое внедрение их в каждого из этих работников, какое сопровождается влиянием на их идеи, эмоции, хотения, действия и на все их поведение.

Здесь перед нами конечная практическая цель библиопсихологии, поскольку она наука прикладная, и выяснение путей к этой цели, поскольку она наука теоретическая.

Библиопсихология как наука синтетическая

Теперь, после того, как на предыдущих страницах был дан анализ и содержания, и объема библиопсихологии, мы можем дать и более точное ее определение. Мы понимаем под библиопсихологией ту отрасль современной (бихевиористской) психологии, объектом которой является поведение работников во всех областях того трудового процесса, который называется книжным делом и включает в себя все процессы создавания, распространения, циркуляции и утилизации всех ценностей печатного, рукописного и устного слова.

Выше было намечено, какие именно отрасли и вопросы должны быть отнесены к числу библиопсихологических. Все они имеют одну общую черту: они представляют собою ценности словесного типа, в том числе слова печатного, рукописного и устного. Это значит, что задачей библиопсихологии является изучение всех процессов жизни и мысли постольку, поскольку от них зависит действие слова как один из видов поведения (словесное поведение).

Так как процесс создавания, циркуляции и утилизации библиопсихологических Ценностей является одним из основных трудовых процессов, на каких держится современная, в сущности, вербальная цивилизация и культура человечества, то от рациональной постановки изучения и использования этого процесса зависит и усовершенствование культуры и цивилизации: общение людей в виде взаимного непонимания должно быть в нем заменено общением с максимальным обоюдным пониманием. Это значит: слушающий должен научиться максимально понимать говорящего, а читающий пишущего, независимо от разных препятствий и перегородок и самых разнообразных причин, которые приводят к дифференциации психических и социальных особенностей всех говорящих и слушающих, всех пишущих и читающих. Это значит, что слово печатное, рукописное я устное необходимо сделать орудием общения с тождественным пониманием, тогда как ныне оно лишь орудие общения с многоразличным, искаженным и неодинаковым пониманием одних и тех же форм речи.

Уже из всего сказанного выше нельзя не видеть, что понятие библиопсихологической ценности представляет собою понятие очень сложное. Уже в течение целых тысячелетий такие ценности служат объектами научной и философской мысли человечества, и за это долгое время успела накопиться обширнейшая литература, посвященная исследованию этих ценностей. Особенность всех этих материалов — их раскиданность не только по самым разнообразным, но буквально по всем отраслям знания и по всем отделам каталога. Даже в литературе о конхилиологии (наука о раковинах) нам удалось найти очень интересные материалы, касающиеся психологии ученых терминов, — вопроса чисто библиопсихологического. Мы не имеем основания утверждать, что главный материал для создавания библиопсихологии как особой науки поставляет лингвистика, теория и история литературы, семантика. Очень много ценнейших материалов можно почерпнуть из физиологии, из учения об условных рефлексах академика И. Павлова, из статистики, из теории вероятностей, из методологии истории, из логики и логистики. Библиопсихология прежде всего есть синтез старого. В ней новое имеется лишь настолько, насколько нов этот самый синтез старого. Библиопсихология прежде всего наука индуктивная и синтетическая, идущая от фактов к их рассортовке, сопоставлению, объединению и обобщению. Чтобы осветить с психологической стороны всю область книжного дела синтетически, т. е. как единое целое, библиопсихология старается собрать, систематизировать, использовать, во-первых, данные естествознания и математики, во-вторых, данные гуманитарных (общественных, философских, исторических) наук, в-третьих, данные филологии и лингвистики, в-четвертых, данные библиографии и библиологии, в-пятых, — различных прикладных наук, наконец, в-шестых, — всех отраслей современной психологии. Разбросанность библиопсихологичских материалов, их обилие и пестрота, а также сложность и тонкость психических коррелятов всех явлений, относящихся к книжному делу, очень затрудняют знакомство с библиопсихологией и понимание ее точки зрения и основных принципов даже для тесьма опытных работников книжного дела, особенно если они принадлежат к типу односторонних специалистов, библиографов и библиофилов «an und für sich», философов книжных полок, не знакомых с естествознанием, социологией и психологией. С библиопсихологией повторилось то же самое, что со многими другими науками: она тоже прошла через стадию такого разбросанного состояния, а затем ее объем и содержание как особой науки постепенно выяснились, кристаллизовались, оформились, отмежевались от других наук под напором общественной жизни и ее потребностей. В Зап. Европе и Америке это произошло раньше, чем в СССР.

Библиопсихология — одна из социальных наук

С непростительной узостью взгляда некоторые (впрочем, только русские) авторы видят в библиопсихологии один из отделов индивидуальной психологии в ее приложении к психологии читательства. Из всего сказанного выше в достаточной степени виден социальный характер библиопсихологии. Такие явления, как литература, книга, писатель, читатель и все книжное дело, суть явления социальные, равно как и человеческий язык. Создавание, циркуляция, утилизация библиопсихологических ценностей — явления социальные. Нет и не может быть в области книжного дела ни одного психического явления, которое не было бы обусловлено социальным фактором. Как чтение, так и влияние книги предполагают для своего существования социальную среду, обусловливающую как их происхождение, так и их развитие, и их результаты. Индивид как таковой <...> является продуктом коллективной жизни, и из того, что наука изучает индивида, как она же изучает и коллектив, вовсе не следует, что она отодвигает при этом на второй план значение социального фактора в оформлении индивида. Подобно этому, индивидуализация чтения и обучения предполагает существование социальной среды, в которой происходят эти явления и которые постоянно и неизбежно влияют на самую индивидуализацию, ее ход и даже суть. В этом смысле к индивиду, живущему в коллективе, нельзя подойти иначе, как через социальный коллектив. Но и к коллективу нельзя подойти иначе, как чрез индивида. Самый этот подход — явление тоже социальное. Говорение-слушание, писание-чтение, давание-получение — все это процессы социальные, из которых, как мы и отметили, слагается весь процесс книжного дела <...>

Социальный характер библиопсихологии виден и из активизма этой науки, и из тех социальных целей, какие она себе ставит, и из тех методов, с помощью которых стремится к этим целям. Библиопсихология есть наука о социальном психическом воздействии. Это последнее выражается в виде распространения знаний, идей, настроений, навыков, уменья, в интенсификации труда, в развертывании социально полезного поведения, в целесообразном и планомерном приспособлении миросозерцании к трудовому, т. е. активному (процессу творчества общественно-полезной работы.

Цели и задачи библиопсихологии, теоретические и практические

Столь сложное, глубокое и бесконечно большой практической важности социальное явление, как книжное дело, уже давно нуждается в специальной дисциплине, посвященной детальному исследованию его психического коррелята. Кто не знает, что имеется множество специально-научных дисциплин, изучающих явления неизмеримо меньшей сложности. История книжного дела всех времен и стран то и дело преподносит нам самые неожиданные парадоксы, нелепости, сюрпризы всех рангов и оттенков как в области авторства и читательства, так и в области циркуляции и социального влияния книги. Гуманист и моралист Марк Аврелий делается гонителем христиан. Книга «мира и любви» Евангелие ведет к инквизиции. <...>

Книга заведомо непонятная, совершенно непонимаемая вдруг заставляет полуграмотного читателя так усиленно работать головой, что он вырабатывает свое собственное миросозерцание из тех элементов, какие в нем были еще со времен детства. (Из рукописи сапожника А. Б.) Просветительная работа иногда создает настоящий туман в голове читателя и усиливает его невежество, облаченное в ученейшие слова и научные термины. Книги, по нашему мнению «хорошие», гниют на полках, а сыщицкие и другие дрянные книжки читаются нарасхват. Умный читатель явно перевирает даже популярную книгу. Глупая книга очень много дает умному читателю, напр. «Рокамболь» Глебу Успенскому. (См. его «На родном пепелище».) Все это библиопсихологические парадоксы, а их бесконечно много, и в практике книжного дела они растут, как грибы после дождя. <...> К библиопсихологическим парадоксам надо отнести и вопрос о малочтении и многочтении, о начитанных идиотах и о неграмотных мудрецах, а также вопрос о книжной и словесной моде, о словобоязни и словоблудстве. Мы думаем, что только научная теория книги и ее практическое использование во всех областях книжного дела могут дать всем его работникам действительно прочное и мощное орудие борьбы с разными печальными явлениями.

Практическую цель библиопсихологии можно формулировать так: наука эта должна указать верный и наиболее быстрый и успешный путь к экономизации времени, сил и средств для всех работников книжного дела и вообще умственного труда. Она должна избавить их от напрасной, иногда даже бессмысленной траты их энергии во всех без исключения областях книжного дела.

Такую цель, вместе с практическими способами ее достижения, можно назвать интеллектуальным тэйлоризмом. В этом практическом смысле библиопсихология есть интеллектуальный тэйлоризм. Она представляет собою научную организацию всех отраслей труда в области книжного дела.

Но между библиопсихологией и настоящим тэйлориэмом, этим детищем капиталистического строя, есть и очень существенная разница: интеллектуальный (библиопсихологический) тэйлоризм ставит своей задачей не интересы патрона дрессировщика, а интересы самого работника. Патрон организует труд этого последнего в целях извлекать из него наибольшую выгоду. Задача библиопсихологии — научить самого работника так организовать свой умственный труд, чтобы извлечь из него максимальную выгоду для социального коллектива, а чрез него и для самого себя. Библиопсихология указывает работнику пути и способы скорейшего и основательного самовооружения научными знаниями, уменьем мыслить и общественным настроением, путем самообразования, самовоспитания, самоопределения в интересах коллектива, в недрах коллектива и вместе с коллективам.

Из нашей личной переписки с читателями.

Здесь перед нами чисто практический вопрос о библиопсихологических способах создавания общественно-необходимых сознательных кадров образованных и просвещенных работников, строителей нового строя. Библиопсихология не должна иметь ничего общего с натиранием очков и формировкою лжецов. Ее цель — развитие самостоятельного мышления, чувствования и воления. Идеалам стада и человека из стада она противопоставляет идеал борца, не за страх, а за совесть преданного творческой социальной работе. <...> Кроме этих общих целей библиопсихологии, имеется в каждом отделе книжного дела и свой специальный отдел.

Практика книжного дела, разумеется, нуждается в теории, так как при неправильной теории печатного, рукописного и устного слова вышенамеченные практические цели совершенно недоступны.

Библиопсихология ставит себе следующую теоретическую цель: она ищет способов внести в изучение книжного дела объективность понимания. Только в таком случае знание ведет к предвидению, а предвидение к действию, как говорил Огюст Конт^[7]. На предыдущих страницах мы уже наметили эту цель и показали, в чем она заключается. Библиопсихология ищет способов объективно оценивать всякое субъективное суждение, никого не лишая права дорожить субъективными своими оценками любого явления. Каждая тора в Альпах похожа только на самое себя, но это не мешает нам измерять их высоту от уровня моря. Этот эталон, т. е. уровень, представляет собою мерку для оценки всякой индивидуальности по его амплитуде, т. е. по уклонению от среднего уровня. Подобно этому библиопсихология стремятся оценивать всякую индивидуальность, будь то автор, читатель или иной работник книжного дела, по его амплитуде, удаленности от среднего уровня, а этот уровень, как мы увидим в последних главах этой книги, специальный метод библиопсихологии дает возможность установить, не умаляя ничьих прав на какие угодно субъективные мнения и оценки.

Теперь вряд ли кто оспаривает целесообразность библиопсихологии как особой научной дисциплины, посвященной книжному делу во всей его психической сложности. Если вся современная культура и цивилизация, как мы уже заметили выше, держится на книжном деле, как может не существовать особой науки о таком их базисе?

Каждая новая научная дисциплина, рассчитывающая на особое существование, должна оправдать такое свое домогательство, во-первых, указав свой особый объект, не совпадающий в его целом с объектами других автономных дисциплин; во-вторых, свой определенный, специальный метод, примененный к исследованиям этого объекта и проливающий на него свой особый свет; в-третьих, свои особые цели. На предыдущих страницах в достаточной степени был выяснен специфический объект библиопсихологии.

В III главе будет идти речь о ее специальном методе. Что касается до ее целей, они в достаточной степени выяснены на предыдущих страницах и более подробно выяснятся на протяжении всей книги. Эти цели можно формулировать так:

1. Превращать (печатное, рукописное и устное слово из орудия взаимных непониманий в орудие взаимного понимания.
2. С этой целью найти научные способы формулировки своих собственных мыслей на языке не только своей, но и чужой психологии.
3. Научно организовать психологическую ассимиляцию знаний реальных вместо словесных, т. е. понимание слов заменить знанием и пониманием реальностей.
4. Этим способом превращать печатное, рукописное и устное слово в реальное и могущественнейшее орудие борьбы за истину и справедливость.
5. Из этой последней цели естественно вытекает самая ожесточенная борьба с натиранием очков, дрессировкой, тренировкой и муштрой, со всякого рода «bourrages des crâ nes» (фаршированием мозгов).

Другими словами, задача такова: заменить умственную деятельность пассивную умственною деятельностью активной, умственным самовооружением, самовоспитанием, самодеятельностью, самоопределением в пределах своего социального коллектива и в его интересах, как и в интересах индивида, неотделимых от тех.

Ниже мы покажем, что все эти цели являются логическим и естественным следствием или выводом из естественнонаучной теории книги, которой посвящены все последующие главы. Одна из задач ее автора — показать и теоретически, и практически, что, только опираясь на естественные законы, лежащие в основе книжного дела и обоснованные социально-психологически и биологически, можем мы развернуть это дело и в глубь, и в ширь, и в высь. Старая его теория отжила свой век не в меньшей степени, чем спекулятивная, эмпирическая и вообще старая психология. Все поведение каждого работника книжного дела должно сообразоваться только с естественными законами, а не с традиционной трухой и не с словобоязнью и словоблудством замаринованных доктринеров.

Отделы библиопсихологии

Психология книжного дела, как и психология общая, в виду сложности и разновидности своего объекта и в виду обширности материала, должна быть подразделена на ряд отделов, которые в настоящее время более и менее уже разработаны и о которых необходимо сказать два слова. Как и всякая другая наука, библиопсихология разделяется на теоретическую, описательную и прикладную, причем первые две исследуют библиопсихологическую действительность («то, что есть»). Их цель — каузальное исследование реальности. Здесь исследователь подходит к фактам книжного дела, во-первых, идеографически, т. е. констатируя и описывая их, а во-вторых, номотетически, т. е. исследуя их повторяемость и закономерность. Прикладная библиопсихология представляет собою библиопсихологическую цель. Как наука, родившаяся индуктивно в вихре жизни и революции, борьбы с царизмом и капитализмом и с церковностью, как их рабом, библиопсихология с самого своего возникновения, еще в 1889 году доставила практику впереди теории, а то, что было выяснено практикой, было теоретически оформлено путем психологических и социологических и др. научных исследований лишь в 1910 году^[8]. К прикладной библиопсихологии относится библиопсихология педагогическая, библиотечная, библиопсихология популяризации и самообразования, пропаганды и агитации. Все эти отделы так тесно соединены с библиологически-психологическими теориями, что мы не решаемся определенно провести границу между прикладной и теоретической библиопсихологией. Далее, от библиопсихологии нормальной необходимо различать библиологическую психопатологию; к ее области относятся, напр., такие явления, как расстройства речи (афазия, эхолалия, парафазия, глоссолалия и т. д.), расстройство письма (аграфия, графомания и т. п.), расстройство слышания (словесная глухота), психопатология авторства, литературного творчества и вообще изучение любых патологических продуктов его (напр., книг и стихов, исповедей, «ученых» трактатов и т. д., написанных ненормальными людьми). Сюда же относится психопатология гения и таланта, затем психопатология коллективная, охватывающая целые социальные группы. Область патологических явлений библиопсихологического характера очень обширна, и ее научное исследование объясняет многое в библиопсихологии нормальной.

Далее библиопсихология должна быть подразделена на индивидуальную и социальную. Правда, индивидуальная библиопсихология не может не рассматривать личность как продукт социальной среды, но детальное и углубленное изучение тех библиопсихологических явлений, какие (происходят в личности работника и в процессе его хотя бы и общественной работы, является необходимым дополнением и основой изучения той же личности в связи с психологией ее социальной группы. Библиопсихологические явления, происходящие в личности, представляют ту почву, на какую действуют психологические же влияния, идущие от других личностей, из социальной группы и социальной среды вообще. Социальные сходства вовсе не исключают индивидуальных особенностей и обратно. Личная инициатива, личное творчество вовсе не исключает стадности и подражательности. Ниже мы покажем, что и индивидуализация библиопсихологических явлений не только не исключает, но даже предполагает их коллективизацию и обратно. В таком же соотношении находится индивидуальная библиопсихология с коллективной или социальной. Оба эти термина мы будем понимать всегда в одинаковом смысле, но из отдела библиопсихологии социальной мы считаем полезным выделить тот ее отдел, который Г. Тард назвал интерпсихологией, или интерментальной психологией, объектом которой служат явления, происходящие между двумя или несколькими индивидами, напр. между говорящим и слушающим, между пишущим и читающим, между тем, кто дает, и тем, кто берет, между всякими двумя или несколькими индивидами, которые подходят друг к другу, притягиваются, сближаются или отталкиваются.

Далее следует различать:

1. Общую библиопсихологию и
2. Специальную.

К общей мы относим общую библиорефлексологию, физиологическую библиопсихологию (анатомо-физиологическое изучение библиопсихологических процессов), напр. анатомию и физиологию речи <...> поскольку они влияют на библиопсихологические явления, и т. д.

К общей же библиопсихологии мы относим библиопсихологическую психофизику, а также изучение тех психических процессов, которые представляют собой элементы процессов библиопсихологических.

Библиопсихология специальная обнимает, напр., библиопсихологию разных возрастов, разных полов, разных рас и национальностей, библиопсихологию отдельных профессий, разных общественных классов и т. д. Число апециальных отделов безгранично велико.

От библиопсихологии специальной следует отличать библиопсихологию дифференциальную или учение о психических различиях индивидов. Эти различия могут относиться как к индивидам одного и того же пола, возраста, расы, одной и той же профессии или общественного класса, так и к разным; как к отделам одного и того же социального коллектива, так и к разным. Дифференциальная библиопсихология то же, что сравнительная. <...>

Отметим затем библиопсихологию генетическую, объект которой — изучение всех библиопсихологических перемен, последовательно происходящих в психологии индивида и коллектива с течением времени. Книжное дело есть явление, закономерно изменяющееся с ходом времени. Оно может быть изучаемо только диалектически и в процессе его эволюции. Не только писатель и читатель и всякий другой работник книжного дела, но и каждое библиопсихологическое явление, — речь, и ее формы, и содержание печатного, рукописного и устного слова,— имеет свой онтогенезис и филогенезис. Все они представляют собой не нечто застывшее, а нечто текучее, вечно изменяющееся. Подлежат библиопсихологическому изучению и сходства и различия в онтогенезисе и филогенезисе, этих двух разновидностей эволюции, — эволюции вида и индивида.

Особо важное значение имеет с библиопсихологической гонки зрения коллективная психология или рефлексология книжного дела. К этому отделу относится библиопсихология языка, литературы, науки, искусства, права, религии, (поскольку они являются факторами книжного дела. Сама библиопсихология, как мы уже отметили, является наукой социальной и лишь искусственно выделяется из социального комплекса явлений. Следует еще отметить библиопсихологическую географию, изучающую распределение библиопсихологических явлений в пространстве, и библиопсихологическую историю, изучающую их распределение во времени. Сюда относится, напр., история письменности и история литературы, история всех областей книжного дела. Поскольку историю как науку идеографическую нельзя смешивать сучением о социальной эволюции как науки номотетической, постольку нельзя смешивать и библиопсихологическую социологию с генетической библиопсихологией. Каждый из вышеперечисленных отделов библиопсихологии имеет не только свой особый объект, но иногда и свой особый метод, и преимущественно утилизирует некоторые определенные методы, почти не утилизируя других.

Литература не только на иностранных языках, но и на русском но всем отделам библиопсихологии очень обширна. Указатель ее, имеющийся в библиотеке Секции библиологической психологии (в Лозанне), содержит более 30000 названий книг, брошюр и статей на разных языках. Изучая их, нетрудно восстановить общий ход истории библиопсихологии, начиная с Древнего Востока и до наших дней. К сожалению, по недостатку места, мы не можем не исключить из этой книги как отдела истории нашей науки, так и библиографии ее. <...>

1. См.: «Introduction a la psychologic bibliologique». Т. 1. Еще см. предисловие к нашему «Опыту программы», стр. 7.
2. «Опыт программы», 1889, стр. 7.
3. «О мнениях „Современника“ исторических и литературных». Появилась в «Москвитянине», 1847, № 2.
4. См. письмо Ю. Самарина к А. И. Герцену от 9 мая 1858 г.
5. Разумник, История русской общественной мысли. Изд. 1-е, т. 1, стр. 263-4.
6. Томсон, Общее языкознание, стр. 59.
7. Огюст Конт (1798—1857) — французский социолог и философ. Родоначальник позитивизма. Основоположник социологии как самостоятельной науки. Основные труды — принесший ему наибольшую известность «Курс позитивной философии» (фр. «Cours de philosophie positive», т. 1-6, 1830—1842) и «Система позитивной политики, или Трактат по социологии, устанавливающий религию Человечества»
8. См. статью «Психология книжного влияния», в журн. «Новая жизнь», 1910, XII.