ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
правитьФЕЛЬЕТОНЫ
правитьЧЕТЫРЕ СТАТЬИ О «ЧИРИКОВСКОМЪ ИНЦИДЕНТѢ» *)
править- ) «Инцидентъ», надѣлавшій въ свое время много шуму, заключался въ томъ, что два прогрессивныхъ писателя — г-да Чириковъ и Арабажинъ — высказали въ одномъ кружкѣ взгляды, которые потомъ были въ печати истолкованы какъ протестъ противъ наплыва евреевъ въ русскую литературу.
I
ДЕЗЕРТИРЫ И ХОЗЯЕВА
править
Изъ всей обстановки любопытнаго случая, разыгравшагося на чтеніи новой драмы г. Шолома Аша, и изъ всѣхъ разговоровъ, которые затѣмъ послѣдовали, неопровержимо вытекаетъ одна непріятная правда: что г. Чириковъ высказалъ коллективныя мысли. Объ этихъ щекотливыхъ предметахъ наши сосѣди, повидимому, уже давно шушукаются. Мы найдемъ, конечно, утѣшителей, которые станутъ божиться, по обыкновенію, что г-да Чириковъ и Арабажинъ совершенно одиноки въ своемъ образѣ мыслей; при этомъ случаѣ, кстати, вспомнятъ, что г. Чириковъ не особенно талантливъ, и даже его пьесу «Евреи» не пощадятъ, а г-на Арабажина, который мало извѣстенъ, и совсѣмъ низведутъ до нуля; и получится, какъ всегда, что только нули осмѣливаются ворчать противъ евреевъ, а «лучшая часть интеллигенціи неизмѣнно стоитъ за насъ». Что и требовалось доказать. Но непріятная правда все-таки въ томъ, что г. Чириковъ высказалъ общія мысли, и это въ его лицѣ русская интеллигенція начинаетъ показывать коготки. Насколько талантливъ г. Чириковъ, предоставляю судить тѣмъ счастливцамъ, которые читали этого писателя: я, кромѣ «Евреевъ», никакихъ плодовъ его пера не вкушалъ. Но если правду говорятъ что г. Чириковъ и по таланту, и по всѣмъ другимъ качествамъ посредственность, то тѣмъ характернѣе этотъ выпадъ. Тутъ передъ нами, очевидно, человѣкъ какъ всѣ, т. е. самый цѣнный типъ для изученія массовой психологіи: въ свое время, когда надвигалась весна и «всѣ» были добродушно настроены, онъ отъ чистаго. сердца написалъ юдофильскую пьесу, а теперь, когда «всѣ» начали морщиться, онъ опять таки отъ чистаго сердца запротестовалъ противъ нашествія катерныхъ блюдъ на столъ русской литературы. Тогда дѣйствовалъ безъ умысла и теперь инстинктивно отражаетъ свою среду. И столь же симптоматично выступленіе г. Арабажина. Большая публика, особенно еврейская, совсѣмъ его не знаетъ, и потому надо ей сказать, что это одинъ изъ тѣхъ людей, которые всю жизнь ужасно заботятся, какъ бы не подмарать и не подмочить свою передовую репутацію. Въ этой заботѣ чуть ли не главный моментъ ихъ политической психологіи. Въ свое время г. Арабажинъ редактировалъ «Сѣверный Курьеръ», выступившій въ защиту евреевъ послѣ скандала съ «Контрабандистами». Теперь онъ, хотя съ оговорками, осторожно, кончикомъ мизинца, поддержалъ г. Чирикова въ томъ смыслѣ, что вотъ, дѣйствительно, есть и такое мнѣніе, и хотя мое дѣло сторона, а вы, евреи, все-таки прнутихните/ «До сихъ поръ вы имѣли дѣло только съ отбросами общества, теперь будете имѣть дѣло съ настоящей русской интеллигенціей», предсказываетъ г. Арабажинъ. И будьте увѣрены — разъ г. Арабажинъ объ этомъ говоритъ, значитъ объ этомъ уже можно говорить: отлученіе отъ передового лагеря не послѣдуетъ. Люди этой категоріи выступаютъ только тогда, когда чувствуютъ за собою молчаливый мандатъ многихъ. Конечно, г-да Чириковъ и Арабажинъ люди не крупные, но вѣдь никогда первачи не бываютъ застрѣльщиками, и никогда не только генералы, но и вообще большіе люди не бѣгутъ передъ полкомъ, отправляющимся въ походъ. Впереди бѣжитъ, обыкновенно, городское отрочество и вообще элементы менѣе цѣнные и зато болѣе подвижные, а настоящая серьезная сила идетъ сзади, и, быть можетъ, не сейчасъ.
Въ данномъ случаѣ даже очень вѣроятно, что не сейчасъ. Политическій моментъ все-таки неудобенъ для открытаго разрыва между русской передовой интеллигенціей и евреями. Главные органы передовой печати постараются замять всю эту исторію (они упорно молчатъ о ней), а потомъ и въ еврейской средѣ подымутъ голосъ утѣшители, оправившіеся отъ ошеломленія, и запоютъ старую пѣсню, что все обстоитъ благополучно, — старую пѣсню, приниженную, льстивую, неискреннюю, — старую пѣсню, на которую не стоитъ отвѣчать, ибо авторы ея лгутъ и сами знаютъ, что лгутъ и что никто имъ не вѣритъ. А подъ шумокъ этихъ успокоительныхъ завѣреній будетъ дѣлаться тихое, незамѣтное дѣло: всѣ тѣ отрасли русской умственной жизни, которыя теперь «заполнены» евреями, начнутъ потихоньку избавляться отъ этого услужливаго, дешеваго, но непопулярнаго элемента. Лозунгъ «judenrein!» проникнетъ понемногу и въ передовую прессу, и въ издательства, и въ передовой театръ; для этого совсѣмъ не потребуется, чтобы во главѣ учрежденій стали антисемиты — напротивъ, найдутся и еврейскіе редакторы или антрепренеры, даже некрещенные, которые, считаясь съ настроеніемъ потребителя, сами позаботятся объ уменьшеніи процента евреевъ. Создадутся вполнѣ приличныя литературныя общества, куда евреямъ будетъ затрудненъ доступъ, конечно въ самой благородной формѣ, безъ подчеркиваній, безъ явнаго антисемитизма. Вообще до антисемитизма, въ грубомъ смыслѣ этого слова, у передовой интеллигенціи дѣло еще не скоро дойдетъ, а просто захочется ей пока побыть наединѣ съ собою, безъ постояннаго еврейскаго свидѣтеля, который слишкомъ акклиматизировался, чувствуетъ себя черезчуръ по домашнему, во все вмѣшивается, всюду подаетъ голосъ…
Что этотъ процессъ вытѣсненія евреевъ изъ послѣднихъ убѣжищъ нѣкогда неудержимо начнется, можно предсказать безъ всякой робости. Лично я предсказываю это не только безъ всякой робости, но и безъ всякаго сожалѣнія. Реальной потери для еврейства тутъ не предвидится, кромѣ той, что нѣсколько сотъ душъ изъ еврейскаго умственнаго пролетаріата останутся безъ заработковъ. Но что значатъ нѣсколько сотъ душъ при нашей повальной нищетѣ? А больше ничего, кромѣ хлѣба для нѣсколькихъ сотъ душъ, эта еврейская эмиграція въ русскую литературу, прессу и театръ намъ не давала. Популяризація нашихъ Игрековъ и Имярековъ не принесла намъ никакой пользы, кромѣ развѣ той, что расшатала въ русской публикѣ предразсудокъ о поголовной талантливости евреевъ. Популяризація Шолома Аша привела только къ тому, что онъ (а за нимъ и другіе жаргонисты) сталъ писать не для клсг, а для нихъ. Да достаточно характеренъ и тотъ мелкій фактъ, что на первую читку новой пьесы г. III. Аша приглашаются рецензенты всѣхъ русскихъ газетъ и ни одной души отъ еврейскихъ изданій. Въ этомъ вся писательская психологія нашего поэта, пригрѣтаго на русскомъ рынкѣ. А меньше всего дала намъ эта эмиграція на русскій рынокъ въ смыслѣ политическомъ. Передовыя газеты, содержимыя на еврёйскія деньги и переполненныя сотрудниками-евреями, до сихъ поръ, несмотря на всѣ наши вопли, игнорируютъ еврейскія нужды и молчатъ въ отвѣтъ на юдофобскую травлю. Очевидно, даже при обиліи евреевъ свято соблюдается принципъ — не портить русскихъ газетъ еврейскими темами, и сами еврейскіе сотрудники и редакторы ничего противъ этого правила не имѣютъ. Обидно, конечно, если въ награду за такое безкорыстное самозабвеніе имъ теперь начнутъ постепенно указывать на дверь. Но что теряетъ еврейство, если въ русской печати не будетъ этихъ людей, которые пальцемъ о палецъ не ударили въ его защиту въ эту эпоху неслыханной травли? Ничего не теряетъ, ни одного заступника, ни одного учителя.
Мы, настаивавшіе всегда на концентраціи національныхъ силъ, требовавшіе, чтобы каждая капля еврейскаго пота падала на еврейскія тшва, — мы только со стороны можемъ слѣдить за развитіемъ этого конфликта между нашими дезертирами и ихъ хозяевами, — со стороны, какъ зрители, въ лучшемъ случаѣ: безучастно, въ худшемъ случаѣ съ горькой усмѣшкой. Щелчокъ, полученный дезертирами, насъ не трогаетъ, и когда онъ разовьется даже въ цѣлый градъ заушеній, — а это будетъ, — намъ тоже останется только пожать плечами, ибо что еврейскому народу въ людяхъ, которыхъ высшая гордость была въ томъ, что они, за ничтожными исключеніями, махнули на него рукою?
Мы не видимъ повода горевать. Не видимъ и повода изумляться. Во всемъ этомъ нѣтъ для насъ ничего новаго. Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали имъ, что ничего добраго отсюда не выйдетъ ни для русской политики, ни для еврейства, и жизнь доказала нашу правоту. Теперь евреи ринулись дѣлать русскую литературу, прессу и театръ, и мы съ самаго начала съ математической точностью предсказывали и на этомъ поприщѣ крахъ. Онъ разыграется не въ одну недѣлю, годы потребуются для того, чтобы передовая русская интеллигенція окончательно отмахнулась отъ услугъ еврейскаго вѣрноподданнаго, и много за эти годы горечи наглотается послѣдній; мы напередъ знаемъ всѣ унизительныя мытарства, какія ждутъ его на этой наклонной плоскости, конецъ которой въ сорномъ ящикѣ, и по человѣчеству и по кровному братству больно намъ за него. Но не нуженъ онъ ни намъ, ни кому другому на свѣтѣ, вся его жизнь недоразумѣніе, вся его работа — пустое мѣсто, и на всѣ приключенія его трагикомедіи есть у насъ одинъ только отзывъ: туда и дорога.
II
АСЕМИТИЗМЪ
править
Нѣкоторые органы большой передовой прессы Петербурга рѣшили, очевидно, совсѣмъ замолчать случай съ г-дами Чириковымъ и Арабажинымъ. Это можно было предвидѣть заранѣе. Въ эпоху. ассимиляціи нѣмецкихъ евреевъ кто-то пустилъ въ обращеніе слѣдующую формулу: лучшій способъ проявить юдофильство, это — не говорить ни слова ни о евреяхъ, ни объ ихъ противникахъ. Лучшій ли, не знаю, но, несомнѣнно, удобнѣйшій способъ. Въ нравы и традиціи русской печати ввела его почтенная и заслуженная московская газета, деканъ и образецъ русскаго прогрессизма. Эта газета выдвинулась въ эпоху самой отчаянной травли еврейскаго племени и стойко молчала въ теченіе 25 лѣтъ На сію щекотливую тему: не обмолвилась ни однимъ звукомъ ни о евреяхъ, ни объ ихъ литературныхъ гонителяхъ. Примѣръ не остался безъ подражателей, и съ тѣхъ поръ замалчиваніе считается высшимъ шикомъ прогрессивнаго юдофильства. Такой щикъ задаютъ теперь «Наша Газета» и «Рѣчь» по поводу чириковскаго приключенія. Какъ разъ въ тѣхъ кругахъ, которые весьма близки обѣимъ редакціямъ, объ этомъ случаѣ говорятъ очень много, а обѣ газеты молчатъ и, несомнѣнно, думаютъ, что у нихъ это выходитъ очень эффектно и многозначительно: сама, дескать, истина молчитъ нашими устами!
Съ послѣднимъ я вполнѣ согласенъ и даже попытаюсь разобраться въ таинственномъ содержаніи этого многозначительнаго безмолвія. Въ самомъ дѣлѣ, о чемъ молчитъ истина устами почтенныхъ органовъ? Что знаменуетъ ихъ нѣмота въ этомъ случаѣ?
Не тогда надо начать съ другой догадки: что знаменуетъ самый случай, каковъ его общественный смыслъ? Московскія газеты даютъ безхитростный и грубоватый отвѣтъ: культурный антисемитизмъ. Кто-то какъ-то предсказывалъ, что вмѣсто д-ра Дубровина возстанетъ у насъ когда-нибудь д-ръ Люэгеръ, и это будетъ куда пострашнѣе; и вотъ московскія газеты полагаютъ, что моментъ уже близокъ, и гг. Чириковъ и Арабажинъ возвѣстили скорое пришествіе новаго д-ра Дубровина, въ исправленномъ и очищенномъ изданіи.
Врядъ ли оно такъ. Прежде всего надо заступиться за гг. Чирикова и Арабажина: когда они увѣряютъ, что ничего антисемитскаго не было въ ихъ рѣчахъ, то они оба совершенно правы. Изъ-за того, что у насъ считается очень distingué помалкивать о евреяхъ, получилось самое нелѣпое слѣдствіе: можно попасть въ антисемиты за одно слово «еврей» или за самый невинный отзывъ о еврейскихъ особенностяхъ. Я помню, какъ одного очень милаго и справедливаго господина въ провинціи объявили юдофобомъ за то, что онъ прочелъ непочтительный докладъ о литературной величинѣ Надсона. Когда г. Чуковскій констатировалъ тотъ неопровержимый фактъ; что евреи, подвизающіеся въ русской изящной литературѣ, ничего стоющаго ей не дали, очень недалеко было отъ того, чтобы и г. Чуковскаго ославили антисемитомъ. То же самое теперь съ г. Чириковымъ. Хороши или плохи русскія бытовыя пьесы послѣднихъ лѣтъ, я судить не берусь; но г. Чириковъ совершенно правъ, когда говоритъ, что глубоко прочувствовать ихъ можетъ только русскій, для котораго Вишневый Садъ есть реальное впечатлѣніе дѣтства, а не еврей. Если бы г. Чириковъ сказалъ: «а не полякъ», никто бы въ этомъ не увидѣлъ ничего похожаго на полонофобію. Только евреевъ превратили въ какое-то запретное табу, на которое даже самой безобидной критики нельзя навести, и отъ этого обычая теряютъ больше всего именно евреи, потому что, въ Концѣ концовъ, создается такое впечатлѣніе, будто и самое имя «еврей» есть непечатное слово, которое надо порѣже произносить…
Кого особенно несправедливо обижаютъ, это г. Арабажина. Если оставить въ сторонѣ его выпады въ печати противъ сіонизма, которые не стоять вниманія прежде всего потому, что г. Арабажинъ въ этомъ вопросѣ не компетентенъ, то именно онъ ужъ совсѣмъ ничего грѣховнаго не сказалъ. Онъ и вообще (судя даже по тѣмъ пересказамъ, противъ которыхъ онъ печатно протестуетъ, и тѣмъ болѣе по его собственной передачѣ) не выразилъ въ этомъ спорѣ никакихъ собственныхъ взглядовъ. Онъ только констатировалъ, что настроеніе, звучавшее въ словахъ г. Чирикова, свойственно не одному лишь послѣднему, а имѣетъ или можетъ имѣть сторонниковъ въ кругахъ, прикосновенныхъ къ русской литературѣ и русскому театру. Г. Арабажинъ сдѣлалъ даже оговорку, что лично онъ этого настроенія не раздѣляетъ, но что оно все-таки есть, и онъ считаетъ долгомъ обратить на это серьезное вниманіе товарищей-евреевъ. Можетъ быть, все это было высказано имъ и г. Чириковымъ въ болѣе мѣшковатой формѣ (нельзя же забывать, что споръ былъ въ частной товарищеской компаніи, гдѣ половина собравшихся другъ съ другомъ на ты), но по существу ничего антисемитскаго, реакціоннаго и по всѣмъ прочимъ статьямъ преступнаго эти нашумѣвшія рѣчи не содержали. Одно только въ нихъ было: симптоматическое.
Именно съ этимъ всего неохотнѣе согласятся юдофилы-замалчиватели. Съ ихъ точки зрѣнія ужъ лучше записать гг. Чирикова и Арабажина въ списокъ отлученныхъ отъ прогресса, чѣмъ признать, что въ рѣчахъ этихъ писателей звучалъ смягченный отголосокъ нѣкоего общаго настроенія, пробивающаго себѣ дорогу въ среднемъ кругу передовой русской интеллигенціи. Спорить тутъ невозможно, документальныхъ доказательствъ не добудешь — наличность такого настроенія можно установитъ пока только наощупь, и не всякій захочетъ признаться, что уловилъ въ другихъ или въ самомъ себѣ нѣчто подобное. Но если бытъ искреннимъ, то вѣдь ни для кого не тайна, что это такъ. Изо всѣхъ безчисленныхъ толковъ, вызванныхъ чириковскимъ инцидентомъ, явственно звучалъ одинъ общій мотивъ: «это» не новость, объ «этомъ» уже давно и много поговариваютъ. Есть, конечно, люди, которые въ такихъ случаяхъ нарочно затыкаютъ уши — и не только себѣ, но и другимъ, въ томъ числѣ и заинтересованной сторонѣ; и пойдетъ эта заинтересованная сторона довѣрчиво дальше по старому пути, не слыша надвигающагося грома, и потомъ будетъ захвачена врасплохъ. Это считается шикомъ прогрессивнаго образа мыслей, и ничего не подѣлаешь съ людьми, которымъ такая тактика по вкусу. Я я не намѣренъ ихъ переубѣждать. Пусть притворяются оглохшими и незрячими. А все-таки назрѣваетъ какое-то облачко и невнятно доносится далекій, еще слабый, но уже непривѣтливый гулъ…
Повторяю — то, что назрѣваетъ въ нѣкоторомъ слоѣ русской интеллигенціи, не есть еще антисемитизмъ. Антисемитизмъ очень крѣпкое слово, а крѣпкими словами зря не слѣдуетъ трать. Антисемитизмъ предполагаетъ активную вражду, наступательныя намѣренія. Разовьются ли эти чувства когда-нибудь въ русской интеллигенціи, предсказать нелегко; но пока до нихъ еще, во всякомъ случаѣ, далеко. То, чѣмъ вѣетъ теперь, чѣмъ такъ сильно пахнуло изъ-за завѣсы, чуть-чуть приподнятой гг. Чариковымъ и Арабажинымъ, то не антисемитизмъ, а нѣчто отличное отъ него, хотя родственное, и, быть можетъ, служащее предтечей антисемитизму. — Это асемитизмъ. Въ Россіи это слово мало извѣстно, зато заграницей, гдѣ куда лучше знаютъ толкъ въ разныхъ оттѣнкахъ жидоморства, оно давно въ ходу. Это не борьба, не травля, не атака: это — безукоризненно корректное по формѣ желаніе обходиться въ своемъ кругу безъ нелюбимаго элемента. Въ разныхъ профессіональныхъ сферахъ оно разно проявляется. Въ сферѣ литературно-художественной, съ которой у насъ «началось», оно приняло бы форму такого разсужденія: я пишу свою драму для своихъ и имѣю право предпочитать, чтобы на сценѣ ее разыграли свои и критику писали свои. Этакъ мы лучше поймемъ другъ друга.
Если хотите, не вижу въ этомъ еще невнятномъ вѣяніи ничего новаго. Ново только, что объ этихъ вещахъ начинаютъ говорить: прежде считалось, что «эти вещи» сами собою понятны, вслухъ о нихъ не болтали и просто осуществляли асемитизмъ на практикѣ. И не со вчерашняго дня, а искони. Ибо что есть двадцатипятилѣтнее величавое молчаніе «Русскихъ Вѣдомостей»? Что есть теперешнее молчаніе передовыхъ органовъ? Вотъ уже пять лѣтъ прошло съ кишиневскаго погрома; за это время Россію наводнили книжками и листками, проповѣдующими племенную рѣзню, десятки уличныхъ газетъ разносятъ по всѣмъ угламъ зажженную паклю ненависти къ евреямъ; чуть ли не вся идеологія реакціоннаго движенія сводится къ этой ненависти, и, казалось бы, уже хоть потому, если не изъ рыцарской потребности заступиться за угнетеннаго, полагалось русской передовой печати бороться противъ этой пропаганды. Русская передовая печать ничего въ этомъ смыслѣ не сдѣлала. Да простится мнѣ рѣзкое слово: больше вбитыхъ гвоздей я нашелъ въ мертвыхъ глазницахъ одной изъ жертвъ погрома въ Бѣлостокѣ, чѣмъ статей объ этомъ погромѣ въ русской передовой печати. Были постановленія какихъ-то съѣздовъ, чтобы газеты энергично боролись съ юдофобской пропагандой, и тоже не помогло. Не помогло даже изобиліе сотрудниковъ-евреевъ: знаю по горькому опыту, что самое страстное желаніе поднять голосъ въ защиту своей народности разбивалось, за кулисами даже самыхъ смѣлыхъ и боевыхъ органовъ, обо что-то неуловимое и неосязаемое. Много интереснаго можно было бы разсказать на эту тему… Да къ чему? Кто этого не знаетъ? Теперь образовалось нѣсколько издательствъ для борьбы съ антисемитизмомъ; оставимъ въ сторонѣ вопросъ, много ли могутъ они сдѣлать; но любопытно то, что ихъ руководители очень близко стоятъ къ вліятельной передовой печати и хорошо понимаютъ, что статья въ распространенной газетѣ гораздо полезнѣе брошюры, которая Богъ вѣсть еще попадетъ ли въ настоящія руки. И, однако, они вынуждены возиться съ этими брошюрами и не смѣютъ мечтать о борьбѣ съ пропагандой погрома черезъ оппозиціонную прессу. Почему?
Какъ-то я прямо задалъ этотъ вопросъ руководителямъ одной редакціи и выжалъ послѣ множества уклоненій такой отвѣтъ: насъ читаетъ интеллигенція, а она въ такихъ поученіяхъ не нуждается. Было это въ 1906 году. Хорошо. Но теперь у насъ 1909 г. Что-то новое начинаетъ прокрадываться въ русскую интеллигентскую психологію. Если и правда, что тогда русская интеллигенція была иммунизирована отъ юдофобскихъ предразсудковъ, то хватитъ ли у кого-нибудь отваги ручаться, что иммунитетъ сохранился и нынѣ?
О, да, очень многозначительно это безмолвіе. Совѣтую очень глубоко вдуматься въ него читателямъ обѣихъ національностей. Твердой рукою подписываюсь подъ словами г. Арабажина: здѣсь есть предостережете и вамъ, и намъ. Предостережете тѣмъ болѣе серьезное, что повѣтріе, первые симптомы котораго теперь насъ такъ переполошили, далеко не такая новость на нашей улицѣ, какъ это можетъ показаться наивному, — ибо зародыши той асемитической тенденціи, на которую такъ безхитростно вслухъ указали гг. Чириковъ и Арабажинъ, давно молчаливо таились во всей тактикѣ русской интеллигенціи по одному изъ самыхъ трагическихъ вопросовъ россійской жизни
III
МЕДВѢДЬ ИЗЪ БЕРЛОГИ
править
«Нынѣ отпущаеши», могутъ сказать г-да Чириковъ и Арабажинъ: подходитъ, кажется, моментъ, когда небо исполнитъ, наконецъ, завѣтное желаніе этихъ двухъ писателей — ихъ оставятъ въ покоѣ. Der Mohr hat seine Schuldigkeit gethan — der Mohr kann gehen. Не потому, чтобы инцидентъ былъ исчерпанъ: напротивъ, инцидентъ только начинаетъ завариваться по настоящему, и, если не будетъ войны или чего-нибудь другого очень сенсаціоннаго, не скоро еще уляжется въ газетахъ эта любопытная исторія. Но дѣло въ томъ, что г-да Чириковъ, Арабажинъ, Ашъ. другой Ашъ и вообще всѣ участники той знаменитой бесѣды вдругъ отошли на второй планъ — ихъ заслонили болѣе крупныя фигуры. На сцену выступили г-да Струве и Милюковъ и, какъ свойственно крупнымъ фигурамъ, сразу взяли быка за рога и поставили точку на і. Пока перессорившіеся между собою совозлежатели мирной трапезы, отнынѣ безсмертной въ лѣтописяхъ еврейскаго дезертирства, обидчиво препирались на разныхъ языкахъ о томъ, какое кто слово сказалъ и какого не сказалъ, г-да Струве и Милюковъ просто перешагнули черезъ это скаредное крохокопательство и перенесли вопросъ на единственно стоящую почву. Они поняли, что дѣло совсѣмъ не въ томъ, проштрафился или не проштрафился тотъ или другой маленькій человѣкъ въ ночь на такое-то число въ частной квартирѣ такого-то, — а важно установить только одинъ моментъ: что тутъ было — случайная шальная пуля, залетѣвшая невѣдомо откуда, или первый, пусть и преждевременный, выстрѣлъ изъ сильнаго и уже недалекаго отъ перехода въ боевое настроеніе лагеря?
Мнѣніе по этому вопросу г. Струве — не новость. Въ разгарѣ выборовъ во вторую Думу онъ заявилъ одному интервьюеру, что настоящій антисемитизмъ — интеллигентскій — еще впереди. Было это напечатано въ газетѣ «Русь» и, конечно, не удостоилось ни перепечатки, ни комментарія въ другихъ передовыхъ органахъ. Теперь г. Струве иными словами повторяетъ ту же мысль. Скрывать русское «національное лицо» — «безнужно и безплодно, ибо его нельзя прикрыть». А въ чемъ оно состоитъ? Это — не раса, не цвѣтъ кожи ит. д., это есть «нѣчто гораздо болѣе несомнѣнное и въ то же время тонкое. Это — духовныя притяженія и отталкиванія… Они живутъ и трепещутъ въ душѣ». И въ томъ числѣ — «сила отталкиванія отъ еврейства въ самыхъ различныхъ слояхъ (!) русскаго населенія фактически очень велика». Конечно, въ области государственной съ этими «отталкиваніями» считаться не слѣдуетъ, т. е. равноправіе все-таки нужно дать. «Но государственная справедливость не требуетъ отъ насъ національнаго безразличія. Притяженія и отталкиванія принадлежатъ намъ, они наше собственное достояніе, въ ко торомъ мы вольны… И я не вижу ни малѣйшихъ основаній для того, чтобы отказываться отъ этого достоянія въ угоду кому-либо и чему-либо»… «Я полагаю, евреямъ полезно увидѣть открытое національное лицо той части русскаго, конституціонно и демократически настроеннаго общества, которая этимъ лицомъ обладаетъ и имъ дорожитъ. И, наоборотъ, для нихъ совсѣмъ не полезно предаваться иллюзіи, что такое лицо есть только у антисемитическаго изувѣрства». Все это напечатано въ газетѣ «Слово» отъ 10-го и 12-го марта и ни въ какихъ поясненіяхъ и подчеркиваніяхъ не нуждается. Но г. Милюковъ все-таки нашелъ, что масломъ каши не испортишь, и не то съ сокрушеніемъ, не то съ ироніей подливаетъ (въ «Рѣчи» отъ 11-го марта) свою толику масла: «Г-нъ Ж. можетъ торжествовать: онъ выманилъ медвѣдя изъ берлоги… добился того, что молчаніе кончилось, и то страшное и грозное, что прогрессивная печать и интеллигенція старались скрыть отъ евреевъ, наконецъ обрисовалось въ своихъ настоящихъ размѣрахъ».
Впрочемъ, это еще сказано полуиронически, и въ концѣ статьи идутъ, конечно, завѣренія, что означенное настроеніе у русской интеллигенціи скоро пройдетъ. Но зато безо всякой ироніи и совершенно въ серьезъ дѣлается слѣдующее, вполнѣ новое и очень пикантное разоблаченіе: «Я тоже думаю, что старой русской интеллигенціи, святой и чистой въ своемъ блаженномъ невѣдѣніи, наступилъ конецъ въ Россіи съ началомъ новой политической жизни. Я тоже увѣренъ, что многія жизненныя утопіи, созданныя этой интеллигенціей на почвѣ той старой святости, скоро отомрутъ, чтобы уже не возрождаться больше. Но я увѣренъ также и въ томъ, что наивный „асемитизмъ“ и „антисемитизмъ“, предъявляющій намъ свои національныя права на существованіе, есть тоже одинъ изъ послѣднихъ пережитковъ (!) нашей блаженной интеллигентской невинности». Вотъ это, въ самомъ дѣлѣ, ново. «Пережиткомъ» называется нѣчто такое, что уцѣлѣло со старыхъ временъ. Значитъ, и у старой русской интеллигенціи, святой и чистой и пр., тоже имѣлись антиеврейскія «отталкиванія»? Значитъ, медвѣдь-то давно сидѣлъ въ берлогѣ? Любопытно. Вслухъ еще въ этомъ никто не признавался, особенно никто столь авторитетный. А еще любопытнѣе то, что присутствіе медвѣдя въ берлогѣ не мѣшаетъ г. Милюкову аттестовать ту старую русскую интеллигенцію «святой и чистой», а «наивный асемитизмъ или антисемитизмъ» числится у него въ спискѣ настроеній, созданныхъ «на почвѣ той старой святости». Очень у г. Милюкова мягкое отношеніе къ медвѣдю въ берлогѣ. Это уже не въ первый разъ: мы еще помнимъ его надгробную статью о Іоллосѣ, въ которой даже вѣрноподданные евреи изъ «Свободы и Равенства» усмотрѣли неосторожное обращеніе со словомъ «жидъ». Очевидно, въ нѣкоторыхъ русскихъ интеллигентахъ еще весьма живы пережитки старой чистоты и святости…
Итакъ, медвѣдь выглянулъ изъ берлоги. Торжествуетъ ли г. Ж., это мы оставимъ въ сторонѣ. По моему, торжествовать ему нечего: къ статьѣ Струве сдѣлано примѣчаніе, что она была написана и сдана до появленія въ «Словѣ» другихъ статей на чириковскую тему. Никто медвѣдя нарочно не выманивалъ, а самъ онъ, повидимому, учуялъ въ воздухѣ нѣчто родное и по собственной иниціативѣ рѣшилъ подать сочувственно голосъ. Й эта собственная иниціатива — еще одинъ любопытный штрихъ для характеристики настроенія. И вызывать не надо — сами откликаются!
Послѣ этого блестящаго выхода первачей мы считаемъ окончательно выясненнымъ основной вопросъ, въ которомъ для насъ сосредоточенъ весь общественный смыслъ инцидента: вопросъ о симптоматичности. Кому не противно, пусть и дальше разоряется на клятвенныя завѣренія, что «ничего подобнаго нѣтъ». Г. Винаверъ въ той же «Рѣчи» отъ 13-го марта все-таки предлагаетъ и на будущее время еврейскія услуги, согрѣтыя взаимной любовью, «именно любовью». На здоровье. Ласковое теля двухъ матокъ сосетъ. Предоставляемъ г. Винаверу и прочимъ ласковымъ людямъ прожить маеусаиловы годы въ этой курьезной позиціи, когда они, заглядывая пану въ очи, умильно говорятъ: «а все-таки вы насъ любите!» — а г-да Струве и Милюковъ отвѣчаютъ: — «Ммъ… не очень». — Для насъ споръ въ этой части исчерпанъ. Да въ сущности и для возражателей нашихъ, особенно изъ евреевъ, дѣло такъ же ясно, какъ и для насъ. Всѣ они про себя знаютъ и съ глазу на глазъ сознаются, что медвѣдь давно началъ ворочаться въ берлогѣ и, того и гляди, высунетъ морду. Лицемѣріемъ, неискренностью, малодушіемъ и искательствомъ пропитана ихъ ласковая декламація, и оттого она такъ непроходимо бездарна, и нѣтъ въ ней даже паѳоса умѣлой лжи. Люди сами себѣ не вѣрятъ и почти вслухъ говорятъ, что не вѣрятъ, и имъ никто не вѣритъ. Что же съ вами спорить? Ступайте себѣ съ миромъ дальше и повторяйте in’s Blaue свои казенныя слова.
Гораздо искреннѣе тѣ публицисты изъ «Новой Руси» и «Нашей Газеты», которые простодушно спрашиваютъ: «своевременно ли? Не лучше ли раньше вмѣстѣ рѣшить общегосударственную задачу?» — Это мы понимаемъ. Это, по крайней мѣрѣ, практическая постановка вопроса. И нельзя не согласиться, что правда, дѣйствительно, несвоевременна — съ русской точки зрѣнія. Ибо одно изъ двухъ: разъ медвѣдь выглянулъ, надо или бороться съ нимъ, или признать его полноправнымъ гостемъ. Бороться? Это значило бы открыть свои газеты для систематической защиты еврейскаго равноправія, для систематическаго отпора на юдофобскую травлю. Мерси боку — только этого, въ самомъ дѣлѣ, и недоставало почтеннымъ газетамъ, на которыхъ и такъ стопудовымъ бременемъ тяготѣетъ подозрѣніе въ недостаточномъ «асемитизмѣ». А признать медвѣдя тоже неудобно. Гораздо удобнѣе было бы сохранить до поры до времени старую иллюзію, что въ «святомъ и чистомъ» климатѣ этой прекрасной страны зоологическій видъ ursus judaeophagus intellectualis вообще не водится…
Но это съ русской точки зрѣнія, да еще съ точки зрѣнія еврейской прислуги русскаго чертога. Мы благодаримъ за любезное приглашеніе идейно пріютиться въ той-же людской и чрезъ ея стекла выглядывать на Божій свѣтъ, благодаримъ за столь лестное мнѣніе о нашей готовности къ собачьему самозабвенію, — но честь эту рѣшительно отъ себя отклоняемъ. Мы прекрасно понимаемъ, что для васъ удобнѣе сохранить блаженное невѣдѣніе до дня, когда будетъ рѣшена общегосударственная задача, — потому что оно васъ ни къ чему не обязываетъ и сохраняетъ къ вашимъ услугамъ всю полноту усердія и расторопности вѣрноподданнаго Израиля; а когда общегосударственная задача будетъ рѣшена, и медвѣдя, наконецъ, выпустятъ на волю, — тогда вы-то ровно ничего не потеряете. Но мы? Намъ тоже полезно не видѣть и не слышать? Намъ тоже полезно удариться въ славянофильство и грезить, что хорошо намъ знакомый зоологическій экземпляръ, вдоволь посвирѣпствовавшій въ самыхъ культурныхъ заграницахъ, — только здѣсь, только въ этой обѣтованной странѣ, только у этого богоизбраннаго русскаго народа почему-то не родится? Намъ тоже выгодно будетъ, если, одураченные этой грезой, мы довѣрчиво разоружимся, распустимъ свою моральную самооборону, заложимъ и перезаложимъ въ вашихъ ломбардахъ всѣ свои цѣнности, — и тогда, въ одинъ прекрасный день, вы съ душевнымъ прискорбіемъ объявите намъ, что медвѣдя не устерегли и онъ, къ глубокому вашему сожалѣнію, вырвался изъ берлоги? Нѣтъ, милостивые государи, не тогда, а теперь должны вы выложить на столъ все, что у васъ за душою; и кто бы ни выболталъ намъ эту правду, — ваши илоты, какъ это было до сихъ поръ, или ваши дураки, какъ это случилось недавно, или ваши разумники, какъ это происходитъ въ послѣднемъ фазисѣ, — мы ставимъ и будемъ ставить каждое лыко въ строку, и кричимъ глупому старому еврею, что зажмурилъ глаза и идетъ, улыбаясь до ушей, приложиться къ панской ручкѣ: — помни о берлогѣ!
Много характернаго проглянуло въ этой исторіи, но всего характернѣе этотъ резонъ о несвоевременности. Никогда еще эксплуатація народа народомъ не заявляла о себѣ съ такимъ невиннымъ цинизмомъ…
IV
РУССКАЯ ЛАСКА
править
Пушкинъ.
И пошло! Въ учебникѣ сказано, что тихая стоячая вода можетъ остыть иногда ниже нуля, не замерзая; но достаточно бросить въ нее камень, чтобы она мгновенно покрылась льдомъ. Это часто наблюдается и въ дѣлахъ человѣческихъ. Теперь имѣемъ случай любоваться этимъ занимательнымъ явленіемъ природы по милости инцидента съ «національнымъ лицомъ». На дняхъ еще за стыдъ и срамъ считалось русскому интеллигенту выговорить этакое слово безъ презрительной гримасы, а теперь даже такая заскорузлая, стерилизованная невинность, какъ «Наша Газета», черезъ номеръ усердно склоняетъ и спрягаетъ «національныя» словеса. И оказывается, что они, видите ли, всегда дорожили національными моментами, всегда понимали, что правильное національное чувство есть вещь безупречно-прогрессивная, и чуть ли не за то, главнымъ образомъ, и серчали на русское начальство, что оно унижаетъ національное величіе! Поистинѣ трогательное открытіе. Кто подозрѣвалъ о присутствіи такой контрабанды подъ спудомъ, а особенно въ «Нашей Газетѣ», въ этомъ классическомъ образчикѣ русско интеллигентской передовитости, въ этомъ безполомъ органѣ строго выдержаннаго направленчества безъ направленія, въ этомъ щепетильно отгороженномъ и чистенько подметенномъ пустомъ мѣстѣ, на которомъ группа тщательно подобранныхъ безцвѣтностей, не моргая, при всемъ честномъ народѣ смотритъ себѣ въ пупъ? Такая была идеальная тихая и стоячая вода, но видно крѣпко прохватило ее окружающей температурой; попалъ въ нее камень, да еще брошенный неумной и, можетъ быть, нетрезвой рукою, — и пошло!
Многихъ изъ насъ это ошеломило — потому что мы плохіе наблюдатели. Конечно, тотъ тонкій слой, который носитъ имя передовой русской интеллигенціи и задаетъ искони тонъ въ печати, до послѣдняго времени просто не интересовался своей великорусской національностью, какъ здоровый человѣкъ не интересуется своимъ здоровьемъ, особенно когда у него другихъ хлопотъ полонъ ротъ, хата не топлена и сквозь крышу небо плачетъ. Сытый кашей каши не проситъ, особенно когда у самого сапоги просятъ каши. Но мы, по еврейской нашей склонности подчеркивать и размалевывать, а еще больше по надобности оправдать ассимиляцію, прицѣпили къ этой особенности русскаго интеллигента безконечный хвостъ распространительныхъ толкованій. Изъ настроенія, обусловленнаго только національной сытостью великоросса, мы сдѣлали чуть ли не элементарную черту его характера; мы шумѣли на разные лады, что именно русскіе, не въ примѣръ нѣмцу и всякому другому бусурману, органически на «это» не способны, что имъ отъ-роду присуще нѣкое вселенское начало и отмѣнно теплыя чувства по всѣмъ направленіямъ, безъ различія вѣры и племени. И, какъ всегда, мы самихъ себя гипнотизировали своимъ шумомъ и побѣдоносно пролетали мимо самыхъ яркихъ фактовъ, не удостаивая на нихъ оглянуться. Даже мимо погромовъ попробовали сгоряча проскакать безъ оглядки, сваливъ всю бѣду на подстрекателей сверху и «отбросы общества» снизу, какъ будто оглушительный успѣхъ подстрекателей самъ по себѣ не характеренъ для данной среды, или какъ будто отбросы не характерны для выдѣляющаго ихъ организма. Но былъ еще фактъ, мимо котораго мы пробѣжали съ зажмуренными глазами; и даже не мимо него, а насквозь, проникая внутрь и ничего не. замѣчая, глядя и не видя, смакуя и не чувствуя дегтя, анализируя тонкости и не натыкаясь на оглоблю. Этотъ фактъ — русская литература, та самая, что со временъ еще Радищева славила свободу и милость къ падшимъ призывала, та самая, что такъ сильно проникнута идеями подвига и служенія; та самая, которая устами своихъ лучшихъ ни одного добраго слова не сказала о племенахъ, угнетенныхъ подъ русскою державой, и руками своихъ первыхъ пальцемъ о палецъ не ударила въ ихъ защиту; та самая, которая зато руками своихъ лучшихъ и устами своихъ первыхъ щедро обдѣлила ударами и обидами всѣ народы отъ Амура до Днѣпра, и насъ больше и горше всѣхъ.
На дняхъ праздновали юбилей Гоголя, и немало евреевъ использовали, конечно, этотъ случай лишній разъ «поплясать на чужой свадьбѣ». Должно быть, въ нѣкоторыхъ еврейскихъ училищахъ черты устроили и еще устроятъ послѣ каникулъ гоголевскія торжества, учитель русскаго языка скажетъ прочувствованное слово, учитель физики покажетъ въ волшебномъ фонарѣ картинки изъ «Тараса Бульбы», а потомъ ученики или ученицы, картавя, пропоютъ передъ бюстомъ: «Николаю Васильевичу сла-а-ва». И девяти десятымъ изъ устроителей и участниковъ не придетъ въ голову задуматься, какова съ нравственной точки зрѣнія цѣнность этого обряда цѣлованія ладони, которой отпечатокъ горитъ на еврейской щекѣ; не придетъ въ голову, какой посѣвъ компромиса, безхарактерности, самоуниженія забрасывается въ сознаніе отрочества этимъ хоровымъ поклономъ въ ноги единственному изъ первоклассныхъ художниковъ міра, воспѣвшему, въ полномъ смыслѣ этого слова, всѣми красками своей палитры, всѣми звуками своей гаммы и со всѣмъ подъемомъ увлеченной своей души воспѣвшему еврейскій погромъ.
Стоило бы, можетъ быть, въ честь юбилея тутъ переписать слишкомъ забытыя нѣсколько страницъ изъ того же «Тараса Бульбы». Ничего подобнаго по жестокости не знаетъ ни одна изъ большихъ литературъ. Это даже нельзя назвать ненавистью, или сочувствіемъ казацкой расправѣ надъ жидами: это хуже, это какое-то беззаботное, ясное веселье, не омраченное даже полумыслью о томъ, что смѣшныя дрыгающія въ воздухѣ ноги — ноги живыхъ людей, какое-то изумительно-цѣльное, неразложимое презрѣніе къ низшей расѣ, не снисходящее до вражды. Стоило бы процитировать, да не хочется. Все равно, кому нужно усердствовать, тѣхъ не остановишь. Нѣтъ такой хитрой преграды, чтобы подъ нею не проползъ кабцанъ, которому дали входной билетъ погрѣться у людей на солнышкѣ. И не хочется еще потому, что нѣтъ никакой причины останавливаться на одномъ Гоголѣ, дѣлать выписки изъ него и не дѣлать выписокъ изъ его братьевъ по этой великодушной литературѣ. Чѣмъ онъ хуже ихъ, и чѣмъ они лучше?
Веселая картина получится, если взять и на память, не выискивая, не докапываясь, просто, какъ говорятъ репортеры, au hazard подсчитать ласку, что мы видѣли въ разныя времена отъ разныхъ великановъ русскаго художества. Для Пушкина понятіе еврей тѣсно связано съ понятіемъ шпіонъ (это въ замѣткѣ о встрѣчѣ съ Кюхельбекеромъ). Въ «Скупомъ рыцарѣ» выведенъ еврей ростовщикъ, расписанный всѣми красками низости, еврей, подстрекающій сына отравить папашу — а ядъ купить у другого еврейчика, аптекаря Товія. У Некрасова «жиды» на биржѣ уговариваютъ проворовавшагося русскаго купца: «намъ вы продайте паи, деньги пошлите въ Америку», а самъ пусть бѣжитъ въ Англію:
«На катерѣ —
Къ насей финансовой матери,
И поживайте, какъ царрь!»
Такъ говорили жиды —
Слогъ я исправилъ для ясности…
У Тургенева есть разсказъ «Жидъ», неправдоподобный до наивности; читая, видитъ ясно, что авторъ нигдѣ ничего подобнаго не подсмотрѣлъ и не могъ подсмотрѣть, а выдумалъ, какъ выдумывалъ сказки о призракахъ, — и что выдумалъ, и съ какимъ чувствомъ нарисовалъ и раскрасилъ! Старый жидъ, конечно, шпіонъ, а кромѣ того продаетъ еще офицерамъ свою дочку. Зато дочь, конечно, красавица. Это понятно. Нельзя же совсѣмъ обездолить несчастное племя. Надо жъ ему хоть товаръ оставить, которымъ онъ могъ бы торговать.
По Достоевскому — отъ жидовъ придетъ гибель Россіи. Это, казалось бы, давало жидамъ извѣстное право на вниманіе; однако, ни одного цѣльнаго еврейскаго образа у Достоевскаго нѣтъ, насколько сейчасъ могу припомнить. Но если правда, что битый радъ, когда бьютъ и сосѣда, то мы можемъ утѣшиться, припоминая польскіе типы Достоевскаго, особенно въ «Карамазовыхъ» и въ «Игрокѣ». «Полячокъ» — это обязательно нѣчто подлое, льстивое, трусливое, вмѣстѣ съ тѣмъ спѣсивое и наглое; и даже тѣ затаенныя въ польской душѣ надежды, къ которымъ самый заклятый врагъ долженъ отнестись съ уваженіемъ, о которыхъ самъ Бюловъ, защищая враждебный полякамъ законъ, говорилъ недавно въ рейхстагѣ съ шапкою въ рукахъ, — коробитъ и вспомнить, какой желчной слюною облиты эти надежды разгромленнаго народа у тонкаго, многострадальнаго автора «Карамазовыхъ».
Чеховъ? Еврейскіе критики ужасно любятъ цитировать изъ «Моей жизни» мимоходомъ оброненную фразу, что библіотека провинціальнаго городишки пустовала бы, если бы не дѣвушки «и молодые евреи». Это глубоко трогаетъ еврейскихъ критиковъ, это имъ очень льститъ, они въ этомъ видятъ явную агитацію за безпроцентное допущеніе евреевъ къ образованію. Добрый мы народъ, и самая добрая наша черта, это — что и малымъ довольны… По существу же былъ Чеховъ наблюдатель, не вѣдавшій ни жалости, ни гнѣва, и не любившій ничего, кромѣ увядающей красоты «вишневаго сада»; поэтому еврейскія фигуры, изрѣдка попадающіяся въ «Степи», «Перекати-полѣ», «Ивановѣ», написаны съ обычнымъ для этого художника правдивымъ безразличіемъ. И съ такимъ же правдивымъ безразличіемъ нарисовалъ Чеховъ своего Иванова, одного изъ несчетныхъ Ивановыхъ, составляющихъ фондъ русской интеллигенціи, и съ такимъ же правдивымъ безразличіемъ засвидѣтельствовалъ, что Ивановъ, когда въ дурномъ настроеніи, вполнѣ способенъ обругать свою крещеную жену жидовкой. Но Чеховъ самъ былъ во многихъ отношеніяхъ Ивановымъ, русскимъ интеллигентомъ до мозга костей, и случилось и ему однажды выругаться по адресу жидовки. Тогда онъ написалъ свою «Тину». Это анекдотъ еще болѣе нелѣпый и неправдоподобный, чѣмъ тургеневскій «Жидъ», настолько пошлый по сюжету, что и двухъ строкъ не хочется посвятить его передачѣ. Гдѣ это Чехову приснилось? Зачѣмъ это написалось? — Такъ. Прорвало Иванова, одного изъ несчетныхъ Ивановыхъ земли русской.
Кого еще назвать? Лѣскова? Н. Вагнера (Котъ-Мурлыка)? Изъ однихъ именъ можно было бы составить длинное стихотвореніе, какъ у того французскаго поэта:
Jeannette, Nine,
Alice, Aline,
Léda, Julie —
Et j’en oublie…
Ничего въ противовѣсъ этому списку не можетъ назвать русская литература. Никогда ни одинъ изъ ея крупныхъ художниковъ не поднялъ голоса въ защиту правды, растоптанной на нашей спинѣ. Даже въ публицистикѣ не на что указать, кромѣ одной статейки Щедрина и одной статейки Чичерина. Въ беллетристикѣ нечѣмъ похвастать, кромѣ сладенькаго, нестерпимо-бездарнаго мачтетовскаго «Жида», да еще гдѣ-то за порогомъ художества красуется шедевръ г. Чирикова. Тѣ изъ насъ, которые малымъ довольны, восторгаются еще «Суднымъ днемъ» Короленко, ибо тамъ доказано, что иной хохлацкій шинкарь еще прижимистѣе шинкаря-еврея. Лестно. Если за это полагается мерси, то у Лѣскова есть гораздо болѣе обстоятельные разсказы на тему о томъ, что хотя жидъ и мошенникъ, но румынъ еще того хуже, а русскій помѣщикъ, купецъ и мужичокъ тоже не промахъ по части вороватости… Но ничего настоящаго, ничего такого, что если не по силѣ, то хоть по настроенію, по проникновенію въ еврейскую душу могло бы стать рядомъ съ «Натаномъ Мудрымъ» или съ Шейлокомъ, русская литература не дала. Да и зачѣмъ такіе высокіе образцы: рядомъ у поляковъ есть Элиза Ожешко, есть знаменитый Янкель изъ «Пана Тадеуша», написанный Мицкевичемъ въ то самое время, когда Пушкинъ малевалъ своего жида Соломона изъ «Скупого рыцаря»…
Не сомнѣваюсь: какъ всегда, найдется гдѣ-нибудь газетный пошлякъ, который во всемъ этомъ увидитъ ненависть къ русской литературѣ. Если это случится, я возражать не буду — надоѣло спорить съ пошляками, возиться съ людьми внутренно недобросовѣстными, которые давно сами знаютъ о своемъ банкротствѣ и еще все-таки зазываютъ бѣдную публику съ ея нищенскими сбереженіями къ своему подгнившему прилавку. Между прочимъ, русскую литературу я очень цѣню, включая и этого самаго Гоголя, потому что литература должна быть прежде всего талантлива, и русская литература — далеко не въ примѣръ инымъ прочимъ отраслямъ русской національной жизнедѣятельности — этому условію удовлетворяетъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ надо помнить, что философію народа, его настоящую, коренную философію выражаютъ не философы и публицисты, а художники, и въ данномъ вопросѣ характеръ этой философіи для всякаго, кто. не слѣпъ и не глухъ; ясенъ безъ малѣйшей двусмысленности. Можетъ быть мало на свѣтѣ народовъ, въ душѣ которыхъ таятся такіе глубокіе зародыши національной исключительности. Мы проглядѣли, что родоначальная страница русской классической драмы — «Горе отъ ума» — насквозь пропитана обостреннымъ націоналистическимъ чувствомъ, до краевъ полна протестомъ во имя національной самобытности, выходками противъ французско-нижегородской ассимиляціи, проповѣдью «премудраго незнанья иноземцевъ». Мы проглядѣли, что Пушкинъ въ разгарѣ таланта написалъ потрясающее по энергіи и силѣ стихотвореніе «Клеветникамъ Россіи», гдѣ трепещетъ подлинный нервъ того настроенія, которое въ Англіи теперь называютъ джингоизмомъ. Мы проглядѣли, что въ пресловутомъ, и ласъ захватившемъ культѣ «святой и чистой» русской интеллигенціи, которая де лучше всѣхъ заграничныхъ и супротивъ которой нѣмцы и французы просто мѣщане, — что во всемъ этотъ славословіи о себѣ самихъ, рѣшительно вздорномъ и курьезномъ, гулко звучала нота національнаго самообожанія. И когда началось освободительное движеніе и со всѣхъ трибунъ понеслась декламація о томъ, что «мы» обгонимъ Европу, что Франція реакціонна, Америка буржуазна, Англія аристократична, а вотъ именно «мы», во всеоружіи нашей неграмотности, призваны утереть имъ носъ и показать настоящее политическое зодчество, — наша близорукость и тутъ оплошала, мы и тутъ не поняли, что предъ нами взрывъ непомѣрно вздутаго національнаго самолюбія, туманящій глаза, мѣшающій школьникамъ учиться уму-разуму у Европы, у Америки, у Австраліи, у Японіи, у всѣхъ, потому что всѣ ихъ обогнали.
Я говорю только о зародышахъ. Они еще надолго останутся зародышами. Несмотря на всѣ призывы Струве, великорусскому націонализму еще некуда и не во что развиваться, кромѣ какъ по черносотенной тропинкѣ, по которой серьезная часть интеллигенціи, должно быть, не пойдетъ. Въ національномъ смыслѣ у великоросса ни въ чемъ нѣтъ недостатка, а напротивъ — въ колоссальныхъ доходахъ, которые приносить ему его національная культура, большую роль играютъ инородческія подати, особенно еврейская. Кто сочтетъ, въ какой мѣрѣ хотя бы нынѣшнія модныя книгоиздательства обязаны своимъ ростомъ русифицированному инородческому потребителю, и въ первую очередь еврею? Русскому націонализму не за что бороться — никто русскаго поля не занялъ, а напротивъ: русская культура, безсознательно опираясь на казенное насиліе, расположилась на чужихъ поляхъ и пьетъ ихъ матеріальные и нравственные соки. Для развитія зародышей нѣтъ еще почвы, и она явится только въ тотъ моментъ, когда среди народностей Россіи подымется національное движеніе въ серьезъ, и борьба противъ русификаціи проявится не на словахъ, какъ теперь, а въ фактическомъ разрывѣ съ великорусскою культурой. Мы тогда увидимъ, кто наши могучіе сосѣди и есть ли у нихъ національная струнка, и тогда, можетъ быть, лучше поймемъ нѣкоторыя забытыя страницы изъ Некрасова, Пушкина и Гоголя.