Четыре призрака (Дорошевич)
| Четыре призрака : Из записной книжки туриста |
| Из цикла «Сказки и легенды». Источник: Дорошевич В. М. Легенды и сказки Востока. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1902. — С. 164. |
Усталый, измученный, — вы вернулись из Константинополя на пароход, — и четыре призрака встают перед вами над этим пышным городом, тонущим в розовом сумраке заката.
В этих призраках прошлое, настоящее, будущее Оттоманской империи.
Во время осмотра города четыре образа поразили ваше воображение, захватили ваше внимание. Четыре образа султанов: Мемета, Сулеймана Великолепного, Абдул-Азиса, Абдул-Гамида.
На одной из колонн Айя-Софии, на высоте нескольких саженей вы увидите отпечаток руки, выгравированный на мраморе.
Это отпечаток руки Мемета.
Великого Мемета, Мемета-Завоевателя, Мемета, взявшего Царь-Град и, в благодарность, посвятившего собор Софии Аллаху, богу войны и победы.
Пали твердыни Царь-Града, и турки ринулись в город, избивая всё перед собой.
В ужасе жители бежали в собор Св. Софии, укрыться там, умереть у алтаря.
Собор был переполнен. Обезумевшие от страха люди взбирались друг на друга. Гора задавленных росла. Трупы во много рядов покрывали пол. Эта кровавая масса человеческого мяса выросла в несколько саженей. Тогда в храм ворвалась толпа янычар. Началась поголовная резня. Янычары вырезывали всё, что попадалось живого на этой горе трупов.
С площади донеслись клики радости, торжества, восторга!
Опьянённый победой, в собор на коне во весь опор влетел Мемет.
Брызгая кровью из-под копыт, словно птица, взлетел его конь на груду тел.
И сказал победитель Мемет, глядя на залитый кровью великолепный храм:
— Довольно!
И резня прекратилась.
— С этих пор Византия принадлежит правоверным, и этот храм я посвящаю Аллаху!
Мемет нагнулся с седла, омочил свою руку в тёплой крови и ударил ладонью по колонне.
На мраморе отпечаталась кровавая ладонь.
Это была печать Мемета.
Кинжалами, саблями и ятаганами янычары тотчас выгравировали на мраморной колонне отпечаток руки великого Мемета.
Таков был Мемет, истинный представитель воинствующего Ислама, Ислама, проповедующего священную ненависть к гяурам, пророчащего весь мир повергнуть к ногам Пророка.
Мечеть Мемета высится на одном из холмов Стамбула. Кругом неё расположена самая грязная, самая азиатская часть города.
Здесь теснота, здесь давка необыкновенная. На каждой квадратной сажени ютится несколько человек.
И над всей этой округой царит дух великого Мемета.
В его мечети целый день не прерываются гнусливые завывания софт, нараспев читающих Коран.
В двух шагах от мечети Мемета расположена семинария, — полу-училище, полу-монастырь, — самая фанатическая во всей Турции.
Недоступная совершенно для любопытствующих иностранцев, где софты встретят вас бранью и полными ненависти взглядами.
Здесь формируется всё, что есть самого непримиримого в мусульманском духовенстве.
Здесь эти будущие муллы, софты, изучают Коран, и распалённое воображение рисует им картины священной войны во славу Аллаха и его великого Пророка.
Дух великого Мемета витает здесь над всем.
Между мечетью Мемета и семинарией расположен фруктовый базар, грязнейший из базаров Стамбула, вечно переполненный толпой бедноты.
На этом базаре и был подан сигнал к резне армян. Здесь исступлённые софты призывали толпу фанатиков к избиению гяуров. Эта самая толпа ринулась в нижние кварталы Стамбула, в Перу, в Галату с криками:
— Смерть гяурам!
Это кратер того самого вулкана, на котором живут европейцы Константинополя.
Теперь кратер временно затих, — хотя патрули на каждом шагу говорят вам, что в кратере что-то клокочет.
Вокруг мечети Мемета, семинарии и базара сбегают с холма узенькие, кривые, извилистые улицы, по которым местами с трудом проезжаешь верхом.
Нигде иностранец не встретит столько враждебных взглядов, как здесь, в этих улицах, переполненных правоверными.
Здесь чаще, чем где-нибудь, перед вами мелькает зелёная чалма человека, побывавшего в Мекке. Фанатичный, исступлённый, — он видел, приближаясь к Каабе то, чего нет, чудеса, которые создало его воспалённое воображение, — и рассказывает эти чудеса народу. Здесь верят всему этому.
Только здесь, — да ещё в Мекке, — продолжают верить, что мир будет принадлежать правоверным, и что во всех храмах всего мира будут раздаваться гнусливые завывания софт.
Здесь живут величайшие политики Стамбула. Восточные люди любят заниматься политикой, — им не нужно для этого газет: им достаточно слухов. И тысячи слухов ходят в этом самом фанатическом уголке Стамбула.
— Паша такой-то продал Турцию грекам.
— Паша такой-то бросил Ислам и в тайне исповедует христианство.
И их сердца переполняются ненавистью к правоверным, кидающим Ислам, и к гяурам, совращающим правоверных слуг Пророка.
Вой муэдзинов, призывающих к молитве с минаретов мечети Мемета, — похожий на вой голодных шакалов, — кажется им голосом неба.
Им кажется, что это небо воет, как голодный шакал, давно не видевший крови.
Европа напирает со всех сторон. Всё, что есть мало-мальски просвещённого, цивилизованного в Константинополе, бежало из Стамбула в Перу, в Галату, на берегу Босфора. Сам Стамбул подаётся под натиском Европы, и нижние улицы его делаются всё более и более европейскими.
И только здесь ещё на этом холме остались правоверные, исповедующие истинный, воинствующий Ислам.
Сбившись в каре вокруг мечети великого Мемета, они стойко выдерживают натиск Европы, не сдаются и мечтают о победе правоверных над гяурами и подчинении мира Пророку.
Дух великого Мемета, истинного слуги Аллаха витает над ними и благословляет их грёзы.
Всё дышит великолепием в этом месте последнего упокоения султана, прозванного Великолепным.
В этой часовне-гробнице, которую Сулейман построил для себя, стены выложены разноцветными фарфоровыми плитами.
Сулейман отдыхает вечным сном под пёстрым куполом-шатром, среди причудливых рисунков которого сверкают, искрятся, горят крупные бриллианты.
Горят?.. Вероятно, горели. Страна, когда-то дававшая Великолепных султанов, давным-давно, наверное, «пустила в оборот» крупные бриллианты, украшавшие потолок гробницы Сулеймана, — и в наш век фальсификации, в потолке давным-давно уж, конечно, словно звёзды горят… фальшивые бриллианты.
Мог ли думать об этом султан Сулейман, прозванный Великолепным?
Лавры Юстиниана не давали ему спать.
И Айя-София стояла упрёком перед честолюбивым султаном.
Как? Лучшая из мечетей Аллаха, предмет изумления целого мира, построена чужестранцами?
Разве он не могучий повелитель великого народа? Разве несметные сокровища, лучшие художники Востока, десятки тысяч рабочих рук не в его распоряжении? Разве слово его не всесильный закон?
И он не может превзойти славы Юстиниана?
Стамбул не может затмить блеском Византии?
Мечеть Сулеймана — это роскошный, фантастический сон, приснившийся восточному владыке.
Это сказка Шахерезады в линиях и красках.
Мулла поднимает тяжёлый кожаный занавес, закрывающий арку, и вы входите в полусумрак огромной мечети.
Стройно несутся вверх огромные пёстрые колонны, и, словно огромный шатёр из разноцветных персидских ковров, высится над ними колокольный купол. Гигантские колонны-монолиты; тёмно-красного мрамора поддерживают портики, отгороженные причудливыми золотыми решётками, словно золотая лоза вьётся по узорной ограде.
Эти колонны привезены из Бальбека, из его храмов, великолепнейших в мире. Под этими портиками, за этими решётками, правоверные когда-то хранили свои драгоценности. Отправляясь на богомолье в Мекку, они приносили сюда всё, что было у них ценного. Золото, парчовые одежды, чаши, оружие, убранное драгоценными камнями. Здесь всё это хранилось до их возвращения.
За этими решётками горели груды золота, серебра, драгоценных камней, — говоря о богатстве, величии, блеске, великолепии царства султана, которого мир звал Великолепным.
Словно самоцветные камни, горят в частых переплётах высоких окон пёстрые, узорные стёкла.
Здесь ни день, ни ночь, ни свет, ни тьма. Под этим пёстрым небом, в лесу этих узорных колонн, здесь сумрак сказки.
И, входя в этот храм, великолепнейший из султанов мог смело воскликнуть:
— Разве я не всесилен? — Я властитель правоверных, создающий такие храмы!
Когда вы едете по Босфору, когда любуетесь его чудной панорамой, — на Азиатской стороне, на тёмном фоне огромной горы перед вами, словно грациозный призрак, стройный, изящный белый мраморный дворец.
Он стоит у самой воды и похож на ундину, которая вышла на берег спеть свою, полную грустной поэзии, песню.
Вот-вот, напуганная каким-нибудь шумом, она снова исчезнет под водой. И, стоя на палубе, вам, очарованному чудным видением, кажется, что оно вот-вот скроется из глаз, растает в воздухе.
Это дворец, который несчастный султан Абдул-Азис построил для императрицы Евгении, когда она захотела провести лето на берегах Босфора.
Любуясь с кладбища Эюба чудной панорамой, которая расстилается перед вами, вы увидите налево, в самой глубине Золотого Рога, небольшой, белый, мраморный дворец с узорными башнями.
Стройный, грациозный, воздушный он вырезывается своими изящными контурами на изумрудной зелени холмов.
Словно какое-то грациозное видение лёгким, воздушным шагом приближается к Константинополю.
По лёгкости, грации, изяществу постройки, по красоте контура, по воздушности линий вы сразу угадаете автора этой поэмы из белого мрамора.
Это загородный дворец Абдул-Азиса.
Сюда он приезжал днём, бросая свой великолепный, кружевной дворец Долма-Бахче, развлечься, отдохнуть от скучных бесед с визирями и послами, утомительных официальных приёмов.
Здесь было нечто вроде цирка, огромная яма, выложенная мрамором, вся залитая светом лившимся, в неё через стеклянную крышу. На дне этой мраморной пропасти бродили огромные бенгальские тигры.
Звонкие мраморные стены гулко отдавали их бешеный рёв.
Сидя в своей ложе наверху, Абдул-Азис часами любовался на игры этих царственных животных, на их могучие и грациозные движения.
По ночам султан часто уезжал на Азиатскую сторону, где у него был дворец, такой же белый мраморный снаружи, и отделанный розовым мрамором внутри. С бассейнами, комнатами, превращёнными в ковровые шатры. Здесь султан видел сны, которые сулил Пророк правоверным в садах Аллаха.
В Старом Серале грустно и одиноко доживают свою жизнь старушки, в которых никто бы не узнал, конечно, стройных газелей гарема Абдул-Азиса. Они могли бы рассказать правоверным обо всех радостях и утехах Магометова рая. Они видели их на пышных оргиях Азиса.
Так жил этот султан среди грёз наяву. Султан-поэт, создававший мраморные поэмы в честь тех, кого любил. Среди наслаждений Магометова рая мечтавший о белокурой красавице с чёрными глазами, блиставшей в Тюльерийском дворце.
Он спит теперь вечным сном, этот Петроний мусульманского мира, перерезавший себе вены, как говорят одни, отравленный Гассаном, как утверждают другие.
Над ним неумолчно гнусавят Коран. Над его гробницей спускается и горит разноцветными искрами великолепная хрустальная люстра, — подарок императрицы Евгении. Около его гробницы стоит пара красивых бронзовых часов — подарок императора Наполеона III.
Вместо старинной, огромной, белоснежной чалмы, его гробницу украшает маленькая изящная доска, фасона им изобретённого, в честь него называющегося «азизис».
И это всё, что осталось от изнеженного султана-поэта, грезившего раем и облекавшего свои грёзы в мраморные поэмы — дворцы.
— Чараган. Этого имени нельзя произносить в Константинополе.
Точно так же, как имени узника, живущего в нём.
Этот огромный дворец напоминает колоссальный мавзолей. От него веет холодом и тишиной могилы, — могилы, в которой живой человек.
Ни души кругом. Полосатые сторожевые будки у всех ворот. Словно изваяния, недвижно стоят часовые. Никто не имеет права приблизиться к дворцу-тюрьме, дворцу-могиле, дворцу-мавзолею над живым человеком.
Имя Мурата, брат султана, — его боится произнести отец сыну.
Из-за пышной зелени огромного сада, из-за алых цветущих миндальных деревьев, на Чараган смотрит, словно зорко н пугливо следит за ним, такой же недоступный, такой же отшельник — Ильдыз-Киоск.
От него по склону холма вьётся дорожка к берегу моря.
У берега, выстроившись в ряд, стоят три яхты. всегда под парами, всегда готовые сняться и отплыть, — словно хозяин решил уже ехать и только не знает ещё часа отъезда…
Такова резиденция Абдул-Гамида.
Таковы мысли, которые навевают эти четыре призрака, встающие над пышным городом, тонущим в розовом сумраке заката.
Таково прошлое, настоящее, будущее Оттоманской империи.
Когда вы едете по Константинополю, вам покажут жёлтое, потрескавшееся, готовое развалиться старое здание министерства иностранных дел н скажут его позвание:
— Блистательная Порта.
Какой это звучит злою насмешкой!