Четыре призрака (Дорошевич)/ДО
| Четыре призрака : Изъ записной книжки туриста |
| Изъ цикла «Сказки и легенды». Источникъ: Дорошевичъ В. М. Легенды и сказки Востока. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1902. — С. 164. |
Усталый, измученный, — вы вернулись изъ Константинополя на пароходъ, — и четыре призрака встаютъ передъ вами надъ этимъ пышнымъ городомъ, тонущимъ въ розовомъ сумракѣ заката.
Въ этихъ призракахъ прошлое, настоящее, будущее Оттоманской имперіи.
Во время осмотра города четыре образа поразили ваше воображеніе, захватили ваше вниманіе. Четыре образа султановъ: Мемета, Сулеймана Великолѣпнаго, Абдулъ-Азиса, Абдулъ-Гамида.
На одной изъ колоннъ Айя-Софіи, на высотѣ нѣсколькихъ саженей вы увидите отпечатокъ руки, выгравированный на мраморѣ.
Это отпечатокъ руки Мемета.
Великаго Мемета, Мемета-Завоевателя, Мемета, взявшаго Царь-Градъ и, въ благодарность, посвятившаго соборъ Софіи Аллаху, богу войны и побѣды.
Пали твердыни Царь-Града, и турки ринулись въ городъ, избивая все передъ собой.
Въ ужасѣ жители бѣжали въ соборъ Св. Софіи, укрыться тамъ, умереть у алтаря.
Соборъ былъ переполненъ. Обезумѣвшіе отъ страха люди взбирались другъ на друга. Гора задавленныхъ росла. Трупы во много рядовъ покрывали полъ. Эта кровавая масса человѣческаго мяса выросла въ нѣсколько саженей. Тогда въ храмъ ворвалась толпа янычаръ. Началась поголовная рѣзня. Янычары вырѣзывали все, что попадалось живого на этой горѣ труповъ.
Съ площади донеслись клики радости, торжества, восторга!
Опьяненный побѣдой, въ соборъ на конѣ во весь опоръ влетѣлъ Меметъ.
Брызгая кровью изъ-подъ копытъ, словно птица, взлетѣлъ его конь на груду тѣлъ.
И сказалъ побѣдитель Меметъ, глядя на залитый кровью великолѣпный храмъ:
— Довольно!
И рѣзня прекратилась.
— Съ этихъ поръ Византія принадлежитъ правовѣрнымъ, и этотъ храмъ я посвящаю Аллаху!
Меметъ нагнулся съ сѣдла, омочилъ свою руку въ теплой крови и ударилъ ладонью по колоннѣ.
На мраморѣ отпечаталась кровавая ладонь.
Это была печать Мемета.
Кинжалами, саблями и ятаганами янычары тотчасъ выгравировали на мраморной колоннѣ отпечатокъ руки великаго Мемета.
Таковъ былъ Меметъ, истинный представитель воинствующаго Ислама, Ислама, проповѣдующаго священную ненависть къ гяурамъ, пророчащаго весь міръ повергнуть къ ногамъ Пророка.
Мечеть Мемета высится на одномъ изъ холмовъ Стамбула. Кругомъ нея расположена самая грязная, самая азіатская часть города.
Здѣсь тѣснота, здѣсь давка необыкновенная. На каждой квадратной сажени ютится нѣсколько человѣкъ.
И надъ всей этой округой царитъ духъ великаго Мемета.
Въ его мечети цѣлый день не прерываются гнусливыя завыванія софтъ, нараспѣвъ читающихъ Коранъ.
Въ двухъ шагахъ отъ мечети Мемета расположена семинарія, — полу-училище, полу-монастырь, — самая фанатическая во всей Турціи.
Недоступная совершенно для любопытствующихъ иностранцевъ, гдѣ софты встрѣтятъ васъ бранью и полными ненависти взглядами.
Здѣсь формируется все, что есть самаго непримиримаго въ мусульманскомъ духовенствѣ.
Здѣсь эти будущіе муллы, софты, изучаютъ Коранъ, и распаленное воображеніе рисуетъ имъ картины священной войны во славу Аллаха и его великаго Пророка.
Духъ великаго Мемета витаетъ здѣсь надъ всѣмъ.
Между мечетью Мемета и семинаріей расположенъ фруктовый базаръ, грязнѣйшій изъ базаровъ Стамбула, вѣчно переполненный толпой бѣдноты.
На этомъ базарѣ и былъ поданъ сигналъ къ рѣзнѣ армянъ. Здѣсь изступленные софты призывали толпу фанатиковъ къ избіенію гяуровъ. Эта самая толпа ринулась въ нижніе кварталы Стамбула, въ Перу, въ Галату съ криками:
— Смерть гяурамъ!
Это кратеръ того самого вулкана, на которомъ живутъ европейцы Константинополя.
Теперь кратеръ временно затихъ, — хотя патрули на каждомъ шагу говорятъ вамъ, что въ кратерѣ что-то клокочетъ.
Вокругъ мечети Мемета, семинаріи и базара сбѣгаютъ съ холма узенькія, кривыя, извилистыя улицы, по которымъ мѣстами съ трудомъ проѣзжаешь верхомъ.
Нигдѣ иностранецъ не встрѣтитъ столько враждебныхъ взглядовъ, какъ здѣсь, въ этихъ улицахъ, переполненныхъ правовѣрными.
Здѣсь чаще, чѣмъ гдѣ-нибудь, передъ вами мелькаетъ зеленая чалма человѣка, побывавшаго въ Меккѣ. Фанатичный, изступленный, — онъ видѣлъ, приближаясь къ Каабѣ то, чего нѣтъ, чудеса, которыя создало его воспаленное воображеніе, — и разсказываетъ эти чудеса народу. Здѣсь вѣрятъ всему этому.
Только здѣсь, — да еще въ Меккѣ, — продолжаютъ вѣрить, что міръ будетъ принадлежать правовѣрнымъ, и что во всѣхъ храмахъ всего міра будутъ раздаваться гнусливыя завыванія софтъ.
Здѣсь живутъ величайшіе политики Стамбула. Восточные люди любятъ заниматься политикой, — имъ не нужно для этого газетъ: имъ достаточно слуховъ. И тысячи слуховъ ходятъ въ этомъ самомъ фанатическомъ уголкѣ Стамбула.
— Паша такой-то продалъ Турцію грекамъ.
— Паша такой-то бросилъ Исламъ и въ тайнѣ исповѣдуетъ христіанство.
И ихъ сердца переполняются ненавистью къ правовѣрнымъ, кидающимъ Исламъ, и къ гяурамъ, совращающимъ правовѣрныхъ слугъ Пророка.
Вой моэдзиновъ, призывающихъ къ молитвѣ съ минаретовъ мечети Мемета, — похожій на вой голодныхъ шакаловъ, — кажется имъ голосомъ неба.
Имъ кажется, что это небо воетъ, какъ голодный шакалъ, давно не видѣвшій крови.
Европа напираетъ со всѣхъ сторонъ. Все, что есть мало-мальски просвѣщеннаго, цивилизованнаго въ Константинополѣ, бѣжало изъ Стамбула въ Перу, въ Галату, на берегу Босфора. Самъ Стамбул подается подъ натискомъ Европы, и нижнія улицы его дѣлаются все болѣе и болѣе европейскими.
И только здѣсь еще на этом холмѣ остались правовѣрные, исповѣдующіе истинный, воинствующій Исламъ.
Сбившись в каррэ вокругъ мечети великаго Мемета, они стойко выдерживаютъ натиск Европы, не сдаются и мечтаютъ о побѣдѣ правовѣрныхъ надъ гяурами и подчиненіи міра Пророку.
Духъ великаго Мемета, истиннаго слуги Аллаха витаетъ надъ ними и благословляетъ ихъ грезы.
Все дышитъ великолѣпіемъ въ этомъ мѣстѣ послѣдняго упокоенія султана, прозваннаго Великолѣпнымъ.
Въ этой часовнѣ-гробницѣ, которую Сулейманъ построилъ для себя, стѣны выложены разноцвѣтными фарфоровыми плитами.
Сулейманъ отдыхаетъ вѣчнымъ сномъ подъ пестрымъ куполомъ-шатромъ, среди причудливыхъ рисунковъ котораго сверкаютъ, искрятся, горятъ крупные брилліанты.
Горятъ?.. Вѣроятно, горѣли. Страна, когда-то дававшая Великолѣпныхъ султановъ, давнымъ-давно, навѣрное, «пустила въ оборотъ» крупные брилліанты, украшавшіе потолокъ гробницы Сулеймана, — и въ нашъ вѣкъ фальсификаціи, въ потолкѣ давнымъ-давно ужъ, конечно, словно звѣзды горятъ… фальшивые брилліанты.
Могъ ли думать объ этомъ султанъ Сулейманъ, прозванный Великолѣпнымъ?
Лавры Юстиніана не давали ему спать.
И Айя-Софія стояла упрекомъ передъ честолюбивымъ султаномъ.
Какъ? Лучшая изъ мечетей Аллаха, предметъ изумленія цѣлаго міра, построена чужестранцами?
Развѣ онъ не могучій повелитель великаго народа? Развѣ несмѣтныя сокровища, лучшіе художники Востока, десятки тысячъ рабочихъ рукъ не въ его распоряженіи? Развѣ слово его не всесильный законъ?
И онъ не можетъ превзойти славы Юстиніана?
Стамбулъ не можетъ затмить блескомъ Византіи?
Мечеть Сулеймана — это роскошный, фантастическій сонъ, приснившійся восточному владыкѣ.
Это сказка Шехеразады въ линіяхъ и краскахъ.
Мулла поднимаетъ тяжелый кожаный занавѣсъ, закрывающій арку, и вы входите въ полусумракъ огромной мечети.
Стройно несутся вверхъ огромныя пестрыя колонны, и, словно огромный шатеръ изъ разноцвѣтныхъ персидскихъ ковровъ, высится надъ ними колокольный куполъ. Гигантскія колонны-монолиты; темно-краснаго мрамора поддерживаютъ портики, отгороженные причудливыми золотыми рѣшетками, словно золотая лоза вьется по узорной оградѣ.
Эти колонны привезены изъ Бальбека, изъ его храмовъ, великолѣпнѣйшихъ въ мірѣ. Подъ этими портиками, за этими рѣшетками, правовѣрные когда-то хранили свои драгоцѣнности. Отправляясь на богомолье въ Мекку, они приносили сюда все, что было у нихъ цѣннаго. Золото, парчевыя одежды, чаши, оружіе, убранное драгоцѣнными камнями. Здѣсь все это хранилось до ихъ возвращенія.
За этими рѣшетками горѣли груды золота, серебра, драгоцѣнныхъ камней, — говоря о богатствѣ, величіи, блескѣ, великолѣпіи царства султана, котораго міръ звалъ Великолѣпнымъ.
Словно самоцвѣтные камни, горятъ въ частыхъ переплетахъ высокихъ оконъ пестрыя, узорныя стекла.
Здѣсь ни день, ни ночь, ни свѣтъ, ни тьма. Подъ этимъ пестрымъ небомъ, въ лѣсу этихъ узорныхъ колоннъ, здѣсь сумракъ сказки.
И, входя въ этотъ храмъ, великолѣпнѣйшій изъ султановъ могъ смѣло воскликнуть:
— Развѣ я не всесиленъ? — Я властитель правовѣрныхъ, создающій такіе храмы!
Когда вы ѣдете по Босфору, когда любуетесь его чудной панорамой, — на Азіатской сторонѣ, на темномъ фонѣ огромной горы передъ вами, словно граціозный призракъ, стройный, изящный бѣлый мраморный дворецъ.
Онъ стоитъ у самой воды и похожъ на ундину, которая вышла на берегъ спѣть свою, полную грустной поэзіи, пѣсню.
Вотъ-вотъ, напуганная какимъ-нибудь шумомъ, она снова исчезнетъ подъ водой. И, стоя на палубѣ, вамъ, очарованному чуднымъ видѣніемъ, кажется, что оно вотъ-вотъ скроется изъ глазъ, растаетъ въ воздухѣ.
Это дворецъ, который несчастный султанъ Абдулъ-Азисъ построилъ для императрицы Евгеніи, когда она захотѣла провести лѣто на берегахъ Босфора.
Любуясь съ кладбища Эюба чудной панорамой, которая разстилается передъ вами, вы увидите налѣво, въ самой глубинѣ Золотаго Рога, небольшой, бѣлый, мраморный дворецъ съ узорными башнями.
Стройный, граціозный, воздушный онъ вырѣзывается своими изящными контурами на изумрудной зелени холмовъ.
Словно какое-то граціозное видѣніе легкимъ, воздушнымъ шагомъ приближается къ Константинополю.
По легкости, граціи, изяществу постройки, по красотѣ контура, по воздушности линій вы сразу угадаете автора этой поэмы изъ бѣлаго мрамора.
Это загородный дворецъ Абдулъ-Азиса.
Сюда онъ пріѣзжалъ днемъ, бросая свой великолѣпный, кружевной дворецъ Долма-Бахче, развлечься, отдохнуть отъ скучныхъ бесѣдъ съ визирями и послами, утомительныхъ офиціальныхъ пріемовъ.
Здѣсь было нѣчто вродѣ цирка, огромная яма, выложенная мраморомъ, вся залитая свѣтомъ лившимся, въ нее черезъ стеклянную крышу. На днѣ этой мраморной пропасти бродили огромные бенгальскіе тигры.
Звонкія мраморныя стѣны гулко отдавали ихъ бѣшеный ревъ.
Сидя въ своей ложѣ наверху, Абдулъ-Азисъ часами любовался на игры этихъ царственныхъ животныхъ, на ихъ могучія и граціозныя движенія.
По ночамъ султанъ часто уѣзжалъ на Азіатскую сторону, гдѣ у него былъ дворецъ, такой-же бѣлый мраморный снаружи, и отдѣланный розовымъ мраморомъ внутри. Съ бассейнами, комнатами, превращенными въ ковровые шатры. Здѣсь султанъ видѣлъ сны, которые сулилъ Пророкъ правовѣрнымъ въ садахъ Аллаха.
Въ Старомъ Сералѣ грустно и одиноко доживаютъ свою жизнь старушки, въ которыхъ никто бы не узналъ, конечно, стройныхъ газелей гарема Абдулъ-Азиса. Онѣ могли бы разсказать правовѣрнымъ обо всѣхъ радостяхъ и утѣхахъ Магометова рая. Онѣ видѣли ихъ на пышныхъ оргіяхъ Азиса.
Такъ жилъ этотъ султанъ среди грезъ наяву. Султанъ-поэтъ, создававшій мраморныя поэмы въ честь тѣхъ, кого любилъ. Среди наслажденій Магометова рая мечтавшій о бѣлокурой красавицѣ съ черными глазами, блиставшей въ Тюльерійскомъ дворцѣ.
Онъ спитъ теперь вѣчнымъ сномъ, этотъ Петроній мусульманскаго міра, перерѣзавшій себѣ вены, какъ говорятъ одни, отравленный Гассаномъ, какъ утверждаютъ другіе.
Надъ нимъ неумолчно гнусавятъ Коранъ. Надъ его гробницей спускается и горитъ разноцвѣтными искрами великолѣпная хрустальная люстра, — подарокъ императрицы Евгеніи. Около его гробницы стоитъ пара красивыхъ бронзовыхъ часовъ — подарокъ императора Наполеона III.
Вмѣсто старинной, огромной, бѣлоснѣжной чалмы, его гробницу украшаетъ маленькая изящная доска, фасона имъ изобрѣтеннаго, въ честь него называющагося «азизисъ».
И это все, что осталось отъ изнѣженнаго султана-поэта, грезившаго раемъ и облекавшаго свои грезы въ мраморныя поэмы — дворцы.
— Чараганъ. Этого имени нельзя произносить въ Константинополѣ.
Точно такъ же, какъ имени узника, живущаго въ немъ.
Этотъ огромный дворецъ напоминаетъ колоссальный мавзолей. Отъ него вѣетъ холодомъ и тишиной могилы, — могилы, въ которой живой человѣкъ.
Ни души кругомъ. Полосатыя сторожевыя будки у всѣхъ воротъ. Словно изваянія, недвижно стоятъ часовые. Никто не имѣетъ права приблизиться къ дворцу-тюрьмѣ, дворцу-могилѣ, дворцу-мавзолею надъ живымъ человѣкомъ.
Имя Мурата, братъ султана, — его боится произнести отецъ сыну.
Изъ-за пышной зелени огромнаго сада, изъ-за алыхъ цвѣтущихъ миндальныхъ деревьевъ, на Чараганъ смотритъ, словно зорко и пугливо слѣдитъ за нимъ, такой же недоступный, такой же отшельникъ — Ильдызъ-Кіоскъ.
Отъ него по склону холма вьется дорожка къ берегу моря.
У берега, выстроившись въ рядъ, стоятъ три яхты, всегда подъ парами, всегда готовыя сняться и отплыть, — словно хозяинъ рѣшилъ уже ѣхать и только не знаетъ еще часа отъѣзда…
Такова резиденція Абдулъ-Гамида.
Таковы мысли, которыя навѣваютъ эти четыре призрака, встающіе надъ пышнымъ городомъ, тонущимъ въ розовомъ сумракѣ заката.
Таково прошлое, настоящее, будущее Оттоманской имперіи.
Когда вы ѣдете по Константинополю, вамъ покажутъ желтое, потрескавшееся, готовое развалиться старое зданіе министерства иностранныхъ дѣлъ н скажутъ его позваніе:
— Блистательная Порта.
Какой это звучитъ злою насмѣшкой!