Четыре времени года (Шумахер)

Четыре времени года
автор Пётр Васильевич Шумахер (1817—1891)
Из сборника «Между друзьями». Дата создания: ~ 1860-е годы (не датировано), опубл.: 1883 год. Источник: «Стихи не для дам», русская нецензурная поэзия второй половины XIX века (под ред. А.Ранчина и Н.Сапова). Москва, Ладомир, 1994, стр. 172-174.


Этот текст содержит ненормативную лексику.
Содержание этой страницы или секции некоторым читателям может показаться непристойным или оскорбительным.


ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ ГОДА


 
Я готов любоваться природой
От утра до другого утра:
Ясно, тихо ли, дождь, непогода,
День ли в небе, ночная ль пора.

ЛЕТО

Летом: ясное утро — отрада,
Воздух чист, неподвижна река,[1]
Ароматами дышет тень сада,
И тоска от души далека.

В полдень лес меня манит прохладный:
Говор листьев, чиликанье птиц,[2]
И я слушаю, слушаю жадно
Жизни пир вкруг себя без границ.

И усталое тело спокоит
Вечер тихий с прохладой ночной,
Ослабевшие силы удвоит,
Очарует закатом, луной.

Набегают ли на небо тучи,
Буря ль воет во мраке ночном,
Молний блеск, и в раскатах могучих
Загремит ли стремительно гром:

Предаюся ожившей душою
Я восторгу неведомых чувств;
Древний грек так склонялся главою
Пред святыней изящных искусств.

И, свободно места выбирая,
Каждый день всё на новых серу,
Жопу мягкой травой подтирая,
Сберегаю бумагу — перу.

ОСЕНЬ

Освежительный запах соломы
И тумана сребристого пыль
Мне в осеннее утро знакомы,
Как недавно прошедшая быль.

По полудне слежу вереницы,
Улететь бы хотелось и мне
Вслед, куда перелётные птицы
Улетают навстречу весне.

Да возы, нагружённые хлебом,
Да плодов всех сортов благодать...
Под открытым лишь изредка небом
В это время удастся посрать.
__________________

В жопу дует, и нужно терпенье,
Чтоб Россию тогда не проклясть;
Уж такое у нас заведенье:
Ну́жник — скверна, мученье, напасть.

Вечереет, и ветер завоет,
Нескончаемый дождь застучит,
Безболезненно сердце заноет,
Только думу мою горячит.

Ночью думать и думать — отрадно,
Вдохновенье объемлет меня,[3]
И тогда воспеваются складно
И сраньё, и пердёж, и ебня.

ЗИМА

Зимним солнцем вполне я доволен,
Ярок луч на равнинах снегов...
Галок крик на крестах колоколен,
Визг саней, скрип поспешных шагов.

И блистанье замёрзшего пара,
И румяные лица людей,
Их движения, полные жара,
Ветер резкий, мороз-лиходей.

И поэзии полные вьюги,
Ветра буйного свист или вой,
И одетые, крепче кольчуги,
Реки льдом, как корой голубой.

Звёзды в небе, при месяце полном,
Долу звёзды, на белом снегу.
И сугробы, подобные волнам:
Это всё не любить — не могу.[4]

Хоть сурова родная природа,
Неприветлива зимней порой,
Но бодрит она силы народа,
Шевелит темперамент сырой.

Богатырской наделится силой,
На морозе привыкнул кто срать,
И не скоро в холодной могиле
Доведётся его зарывать.

ВЕСНА

Возрожденье весною природы,
Вновь облёкшейся в пышный убор,
Через меру разлитые воды
Поневоле чаруют мой взор.

Птиц и крики, и трели, и пенье,
Благовоние сочной травы,
Свежесть воздуха, чувств пробужденье,
Никогда не прискучите вы!

Голубой опрокинувшись чашей,
Приковали мой взор небеса,
И тому, кому горько жить даже,
И тому их понятна краса.

Позабывши заботу и горе,
В поле, в лес с наслажденьем идёшь
И как летом, опять на просторе,
Одинок, беззаботно сернёшь.

Встрепенутся ожившие силы,
И тяжёлая жизнь не горька,
Всюду жизнь разлита, и могила
Устрашает тогда бедняка.[5]

И здесь серется как-то приятно
И пердится, и бздится легко...
Ждать не долго уже — до возвратной
Ведь весны не совсем далеко.[6]


~ 1860-е годы, С-Петербург.

Примечания

  1. «Воздух чист, неподвижна река» — и снова возникает ностальгический поэтический штамп всех романтиков-живописцев. Неподвижно парящая река — излюбленный природный фон, когда Шумахер готовится сказать про «сраньё» (например, сравнить с аналогичными строками в стихотворениях: Патриот, Прогулка или Утро). Таким образом автор, видимо, активизирует обоняние читателя, приуготавливая его к принятию грядущего аромата.
  2. «Говор листьев, чиликанье птиц» — это не опечатка, именно «чиликанье», так в оригинале у Шумахера. И здесь играет роль не только приятная звукоподражательность этого слова (поскольку речь идёт не о чирикающих ворорбьях, а о лесных птицах). Кроме всего, Шумахер очень прислушивался к деревенским и диалектным говорам и с удовольствием записывал полюбившиеся ему слова.
  3. «Вдохновенье объемлет меня» — слегка ханжеское замечание Шумахера с прозрачным намёком на пушкинское осенне-болдинское вдохновение. Самого Шумахера осень нисколько не вдохновляла, даже напротив: подавляла и холодом, и сыростью, и обострившимися болезнями, о чём он прозрачно говорит в предыдущих строфах.
  4. «И сугробы, подобные волнам: Это всё не любить — не могу» — а вот здесь Шумахер нисколько не кривит душой. Он и в самом деле любил сухой (сибирский) мороз и солнце, всем своим обликом словно опровергая пословицу: «что русскому хорошо — то немцу смерть». Повседневное поведение и внешний облик Шумахера был чрезвычайно колоритным. Можно сказать, что он сам напоминал одного из смачных персонажей своей поэзии. Высокий и тучный, с густой шевелюрой, не поседевшей до старости, он вёл жизнь шумную, весёлую и обильную, понимая толк в еде, питье и других удовольствиях. Вот какие красноречивые воспоминания оставила о Шумахере одна знакомая дама, знавшая его ещё со времён жизни в Иркутске:
    «...Водку он пил не иначе, как большими чайными стаканами. Со своими друзьями, фотографом Брюэн-де-Сент-Ипполитом и доктором Персиным, за один присест обыкновенно выпивали четверть ведра. Несмотря на невероятное количество выпиваемых им спиртных напитков, я пьяным его не видела никогда. Это была сильная и закалённая натура. Выходя на улицу, он никогда не надевал ни шубы, ни пальто и в самые сильные морозы щеголял в одном сюртуке. Домашний костюм его был – длинная женская рубашка, и больше ничего. <…> Несмотря на то, что он воспитывался у ксёндзов, он был полнейший атеист. Литературу и иностранные языки он знал великолепно. Для общества это был незаменимый человек. Он очень любил рассказывать. Когда он начинал говорить, пересыпая речь остротами и шутками, все тут же умолкали. <…> К сожалению, он был большой циник и, не стесняясь присутствием женщин, говорил непозволительные вещи. Утверждая, что необходимо серьёзное мешать с весёлым, он постоянно выкидывал разные дурачества. <…> Вообще он всегда говорил так, что трудно было уловить, правду ли он говорит или врёт.
    А врать он любил вообще».
    («Стихи не для дам», русская нецензурная поэзия второй половины XIX века (под ред. А.Ранчина и Н.Сапова). Москва, Ладомир, 1994, стр. 144-148.)
  5. «Устрашает тогда бедняка» — несколько корявая строка, не сразу понятная читателю. Шумахер здесь имеет в виду не бедность как имущественный статус, а душевную печаль, когда «бедняга» не хочет умирать, наблюдая вокруг сказочное буйство жизни. Примерно в таком же значении это слово Шумахер употребляет в стихотворении Элегия, открывающем сборник «Между друзьями».
  6. Не слишком вразумительное окончание тетралогии «Четыре времени года» позволяет предполагать, что Шумахер начал его за здравие, а кончил — заупокой. Повидимому, первая половина цикла была сочинена разом, а вторую он отложил, да так и потерял запал. Безусловно, это стихотворение не относится к лучшим находкам Шумахера.