Чернышевский (Полянский)

Опубл.: 1930. Источник: az.lib.ru

Лебедев-Полянский П. И. Чернышевский // История русской литературы: В 10 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941—1956.

Т. VIII. Литература шестидесятых годов. Ч. 1. — 1956. — С. 113—174.

http://feb-web.ru/feb/irl/il0/il8/il8-1132.htm

Чернышевский

1

Имя Чернышевского вошло в историю прежде всего как имя одного из величайших революционеров. Вся его многогранная деятельность политического борца, публициста, экономиста, философа, историка, беллетриста, теоретика искусства и литературы, историка литературы и литературного критика была подчинена единой задаче — задаче революционного преобразования общества.

Николай Гаврилович Чернышевский родился 12 (24) июля 1828 года в Саратове, в семье священника. Отец Чернышевского был небогат, и быт семьи Чернышевских был близок к быту семей интеллигентов-разночинцев того времени.

В своей автобиографии Чернышевский вспоминал впоследствии об обстановке семьи, в которой он вырос; «Простой человеческий взгляд на каждый отдельный факт жизни господствовал в этой семье» (I, 684).^[1] Отец Чернышевского имел большую и довольно разнообразную библиотеку, он выписывал лучший журнал того времени — «Отечественные записки», и котором печатали свои статьи Белинский и Герцен, постоянно приносил домой новинки литературы, произведения Пушкина, Жуковского, Гоголя и других писателей. Н. Г. Чернышевский с детского возраста увлекался чтением. До поступления в учебное заведение он приобрел часть широких познаний, которые впоследствии поражали современников. Он читал художественную литературу и исторические труды, книги по разным разделам знаний и изучал языки — древние и новые. Молодой Чернышевский внимательно наблюдал окружавшую его жизнь, рано стал «разбирать, что правда и что ложь, что добро и что зло» (слова Чернышевского), критически относился к явлениям действительности, к мнениям, которые господствовали в его среде, к содержанию книг, которые попадали ему в руки. Он видел, что, помимо нравственных принципов, которые бытуют в народе, стремящемся к справедливой жизни, человеку внушается мораль, выработанная общественным строем эксплуатации и угнетения. Чернышевский с негодованием говорил впоследствии о том, какая «смесь понятий» преподносится ребенку:

«Будь честен; пьянствуй; будь добр; воруй; люди все подлецы; будь справедлив; всё на свете продажно; молись богу; не пей вина; бога нет; будь трудолюбив; бей всех по зубам; кланяйся всем; от ученья один вред; бездельничай; от науки всё полезное для людей; законы надобно уважать; плутуй; люби людей; дуракам счастье; смелому удача; говори всегда правду; без ума плохо жить; будь тише воды, ниже травы; закон никогда не исполняется; закон всегда исполняется…» (I, 671).

До конца своей жизни Чернышевский сохранил в памяти возмущавшие его еще в детстве факты насилия, угнетения, произвола властей. В Саратове жили ссыльные, и юноша часто сталкивался с жертвами николаевской реакции, лицами, гонимыми за их политические и религиозные убеждения. Чернышевского возмущал тупой консерватизм окружающей среды, удивляло, как люди могут мириться с насилием и несправедливостью. Он с детства наблюдал высокие нравственные качества народа, и эти наблюдения пробуждали в нем уверенность, что «из дикой бессмыслицы разовьется жизнь, приличная человеческому обществу» (I, 672).

В 1842 году, четырнадцати лет, Чернышевский поступил в Саратовскую духовную семинарию, прямо во вторую половину низшего отделения (класс риторики).

Семинария больших знаний не могла дать Чернышевскому. По своим знаниям Чернышевский был не только выше своих сверстников-соучеников, но и многих преподавателей семинарии. Время своего пребывания в семинарии Чернышевский использовал для самообразования. Он много читал, продолжал изучение языков, самостоятельно занимался русской грамматикой, теорией словесности, историей, географией и другими предметами.

В 1846 году Чернышевский поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Вполне сознательно отказавшись от духовной карьеры, он мечтал о том, чтобы служить русской науке. Научная работа представлялась ему патриотическим, общественным делом огромной важности. Приехав в Петербург для поступления в университет, он писал А. Н. Пыпину: «Пусть и Россия внесет то, что должна внести в жизнь духовную мира… И да совершится чрез нас хоть частию это великое событие! И тогда не даром проживем мы на свете… Содействовать славе не преходящей, а вечной своего отечества и благу человечества — что может быть выше и вожделеннее этого?» (XIV, 48).

Время пребывания Чернышевского в университете (1846—1850) было временем бурного развития крестьянского движения в России. Нарастание крестьянского протеста поставило помещиков перед неотвратимой необходимостью отмены крепостного права. Революционеры из среды дворянства и разночинцев внимательно следили за революционным движением на Западе, за ходом революции 1848 года и извлекали уроки из этих наблюдений. В среде университетских студентов был широко распространен интерес к политическим и философским вопросам. В университете Чернышевский знакомится и сближается с М. Л. Михайловым, его товарищем по университету оказывается петрашевец А. В. Ханыков, убежденный социалист-утопист и революционер, вскоре Чернышевский сближается и с другим петрашевцем — И. М. Дебу. Чернышевский всей душой сочувствовал борьбе петрашевцев. Он чутко прислушивался к известиям о выступлениях угнетенных против угнетателей в России и Европе и, горячо принимая к сердцу интересы народа, тяжело переживал известия о победе реакции над защитниками народа, случаи произвола и насилия, свидетелем которых он зачастую бывал.

Студент Чернышевский был постоянным членом кружка Ир. И. Введенского, близкого по своим интересам и взглядам к кружку петрашевцев. После расправы правительства с петрашевцами Чернышевский с грустью отмечает, что в кружке Введенского «о возможности восстания, которое бы освободило их, и не думают» (I, 346).

В Петербургском университете во всем ощущался политический гнет николаевского царствования. Министерство народного просвещения стремилось изгнать всякую свободную мысль из университетского преподавания. Университетская администрация поощряла реакционную профессуру, покровительствовала ей. Передовые прогрессивно настроенные профессора не допускались к преподаванию. Библиотечное начальство старалось не выдавать студентам книги, не соответствующие «охранительному» направлению. Чернышевский испытывал чувство обиды за передовую русскую науку, притесняемую в стенах университета, чувство презрения к профессорам-реакционерам, следующим в своем преподавании указаниям министерства народного просвещения. Он ненавидел университетских чиновников и их «начальников». О попечителе Петербургского учебного округа М. Н. Мусине-Пушкине Чернышевский-студент записывал в своем дневнике: «я его враг, это так» (I, 136), а через несколько страниц добавлял: «… я смотрел на него, конечно, с враждою…; эта развалина поставлена управлять и стеснять движение живых сил…» (I, 144, 145). Чернышевский понимал, что университетское начальство является частью правительственной бюрократической системы с царем во главе. О царе Чернышевский заявлял, что считает его «чем-то вроде <Мусина->Пушкина» (I, 237) — ненавистного ему чиновника министерства народного просвещения.

Широко образованный уже ко времени поступления в университет, Чернышевский много и плодотворно занимался в университете, причем занятия его носили в значительной степени самостоятельный характер. Впоследствии Чернышевский писал о себе: «Н. Чернышевский…, человек очень много учившийся, еще более думавший о предметах очень серьезных…» (XII, 134). Чернышевский широко изучал литературу предметов и совершенно ясно понимал, на каких идейных позициях стоит тот или другой профессор, на каком материале основывают преподаватели свои лекции, насколько оригинальны и научны их концепции. О профессоре греческой словесности Ф. Б. Грефе Чернышевский записал в дневнике: «… читает совершенно как Фрейтаг,^[2] меня уморила эта детскость их, господ классических филологов. Грефе совершенный ребенок по понятиям своим, и мне совестно было смотреть на человека этого, которому 75 лет» (I, 105). Профессора всеобщей истории М. С. Куторгу Чернышевский критиковал за подражательность его концепций: «Куторга читал о характере главных европейских народов, — основные мысли из Гизо…» (I, 105). Живо интересуясь курсом славянских древностей, который читал профессор И. И. Срезневский, и составляя записи этого курса, Чернышевский вместе с тем отмечал ограниченность кругозора Срезневского, его консервативный академизм: "Срезневский говорил против наших беллетристов и критиков: «Этот вздор, — говорит, — высоко ценят, ученый труд — ничего»… Он сказал между прочим: «Напр., хоть в „Отеч. записках“ писал критики человек, который кроме новейшей литературы ничего не знал, да и вообще у нас пишут критику, сами ничего не зная»… Неужели это так, и критик, беллетрист тоже не имеет чрезвычайного влияния и чрезвычайных заслуг? И это не пристрастный взгляд?" — писал в дневнике студент Чернышевский (I, 106). Чернышевский прилежно и активно занимался, писал доклады и статьи по курсам Никитенко, Плетнева и Срезневского, составлял словарь к «Ипатьевской летописи», написал рассуждение об историческом роде поэзии, о том, какие книги можно давать детям, о влиянии поэзии и т. д. Словарь к «Ипатьевской летописи» был им затем завершен как большой, обстоятельный научный труд и опубликован через три года после окончания университета в «Известиях Второго отделения Академии наук» (1853). Работа эта получила высокую оценку языковедов и историков. Однако уже в университетские годы Чернышевский резко расходился со своими учителями в оценке исторических и литературных явлений, в самом подходе к ним; его работы и выступления во время занятий зачастую носили полемический характер.

В дневнике Чернышевского часто встречаются записи о спорах с Никитенко, Срезневским и другими профессорами. Неуважительный отзыв Никитенко о Гоголе, заявление его, что «Гоголь — поэт и писатель и Гоголь — не поэт и не писатель — два совершенно различные человека», вызывают возражения Чернышевского (I, 140) и попытку написать о Гёте, с тем чтобы опровергнуть распространенное в литературе того времени мнение об «эгоизме и холодности» Гёте. Считая творчество Гоголя явлением эпохального значения, Чернышевский утверждал, что и личность Гоголя не могла не быть достойна его высокого призвания; это свое суждение он распространял на крупные исторические личности вообще и в том числе на Гёте. На эту тему между Чернышевским и Никитенко происходили споры. «Я много говорил с ним; он говорит, что… не во всех сферах человек одинаков, — я говорил против этого», — записывал Чернышевский в дневнике (I, 151).

Студент Чернышевский оспаривал мнение Срезневского, который недооценивал значения Гоголя и Лермонтова. Чернышевский страстно «защищал» Лермонтова и Гоголя, отстаивал заслуги их перед обществом и литературой.

По кафедре Никитенко Чернышевский брал темы для кандидатской работы «О „Бригадире“ Фонвизина» и магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности». Еще в сентябре 1848 года, фиксируя в дневнике планы своей студенческой работы, Чернышевский наметил изучение вопроса «об отношении поэзии к действительности — тему, которую предложил Никитенко» (I, 108). Замысел диссертации на эту тему созрел в сознании Чернышевского значительно позже. Лишь в сентябре 1853 года Чернышевский в письме к родителям сообщает, что работает над диссертацией об отношении искусства к действительности. Однако еще в студенческие годы Чернышевский ставил перед собой эту проблему и, несомненно, решал ее не в том плане, который намечал предлагавший ему эту тему профессор.

За время своего пребывания в университете Чернышевский из юноши, неосознанно протестующего против общественной несправедливости, еще верящего иногда в то, что монархическая власть должна сохраниться «до конца развития в нас демократического духа», становится последовательным революционером и демократом, готовым принять участие в революционном деле, социалистом, отрицающим всякий гнет и эксплуатацию, воинствующим материалистом и атеистом.

Чернышевский постоянно следил за русской и западноевропейской прессой. События общественной и политической жизни России и Европы, факты идейной и литературной борьбы составляли предмет его пристального внимания. Сочинения крупнейших философов, начиная с Аристотеля и Платона и кончая Гегелем и Фейербахом, разнообразнейшая историческая литература (Гизо, Барант, Беккер, Шлоссер и др.), труды экономистов (А.-Ж. Бланки, Сисмонди, Сей и др.), теоретиков искусства и критиков, и среди них прежде всего Белинского, работы языковедов, фольклористов и этнографов читались и тщательно изучались Чернышевским. Знакомясь с произведениями выдающихся мыслителей своего времени, Чернышевский умел критически оценить их, при этом проницательность и сила критического анализа уже у студента Чернышевского поистине поразительны. Социалистические идеи Фурье, Сен-Симона а вызывали живое сочувствие юноши Чернышевского; он верил, что социалистическим идеям принадлежит будущее, но вместе с тем зорко подмечал слабые стороны учений этих мыслителей.

Прочтя философские труды Гегеля, Чернышевский записывает: «он раб настоящего положения вещей, настоящего устройства общества» (I, 231). Восприняв материализм передовых мыслителей, в частности, Фейербаха, Герцена и Белинского, Чернышевский увидел слабость идеалистической системы Гегеля, оправдывающей прусскую монархию.

Чернышевский сознательно готовил себя к революционной деятельности, вырабатывая свое мировоззрение и характер. Он пишет: «… я стал по убеждениям в конечной цели человечества решительно партизаном социалистов и коммунистов и крайних республиканцев…» (I, 122). Дневник Чернышевского за 1848—1853 годы является замечательным документом, отображающим процесс самовоспитания великого революционера и ученого.

Все свои познания Чернышевский стремился поставить на службу народу. Будучи студентом, он мечтает об участии в подготовке революционного переворота, об уничтожении царизма и всего несправедливого общественного строя путем вооруженного восстания крестьян, ищет путей к сближению с народом, к ведению революционной агитации. «Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой революции и жажда ее…», — записывает он в своем дневнике 20 января 1850 года (I, 356—357). Чернышевский ощущает себя готовым посвятить всю свою жизнь служению революции и сознает, что на этом пути его может ожидать и трагическая участь его друзей-петрашевцев, приговоренных к смертной казни, а затем «помилованных» и сосланных на каторгу.

Во время пребывания в университете Чернышевский делает первые попытки писать беллетристические произведения, работает в области филологии, эстетики и истории литературы.

После окончания университета (весной 1850 года) и кратковременной работы в качестве преподавателя в кадетском корпусе Чернышевский получил назначение в Саратовскую гимназию и весной 1851 года приступил к работе. Несмотря на усиленный надзор начальства, считавшего Чернышевского «вольнодумцем» и «вольтерьянцем» (слова директора гимназии Майера о Чернышевском), молодой учитель использует свой курс для проповеди передовых революционных идей, для внушения молодежи мысли о необходимости отмены крепостного права, введения политических свобод и т. д. «У меня такой образ мыслей, что я должен с минуты на минуту ждать, что вот явятся жандармы, отвезут меня в Петербург и посадят меня в крепость, бог знает, на сколько времени. Я делаю здесь такие вещи, которые пахнут каторгою — я такие вещи говорю в классе», — признавался Чернышевский в 1853 году (I, 418). Молодой учитель постоянно возвращался домой из гимназии в окружении учеников, горячо его любивших и ловивших каждое его слово.

В Саратове Чернышевский познакомился с дочерью врача Васильева, Ольгой Сократовной, и женился на ней. Предлагая свою руку О. С. Васильевой, Чернышевский сказал ей: «Неудовольствие народа против правительства, налогов, чиновников, помещиков всё растет. Нужно только одну искру, чтобы поджечь всё это. Вместе с тем растет и число людей из образованного кружка, враждебных против настоящего порядка вещей. Вот готова и искра, которая должна зажечь этот пожар… А если вспыхнет, я… не буду в состоянии удержаться. Я приму участие… Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня» (I, 418—419). В лице Ольги Сократовны Чернышевский нашел преданного, смелого друга. Высокую любовь к жене, верную и самоотверженную дружбу к ней Чернышевский пронес через всю свою жизнь.

В мае 1853 года Чернышевский переехал в Петербург. Здесь он надеялся продолжить научные занятия и найти более широкие возможности для выражения своих взглядов и для борьбы за осуществление своих политических идеалов. Еще в Саратове он решает, что по приезде в Петербург станет сотрудником одного из передовых журналов — «Отечественных записок» или «Современника». Журнал «Отечественные записки» привлекал внимание Чернышевского как орган, в котором в течение ряда лет печатались статьи Белинского, стихотворения Лермонтова и Кольцова, произведения петрашевцев. Поэтому Чернышевский на первых порах стал помещать свои произведения в «Отечественных записках». Однако политическая ориентация редактора «Отечественных записок» Краевского, его умеренный либерализм, отражавшийся в 50-х годах на направлении журнала, не могли не быть ясны Чернышевскому. Симпатии молодого критика всё более и более склонялись к «Современнику» Некрасова. Чернышевский знакомится с редактором журнала, великим поэтом-демократом, сближается с ним и становится сотрудником «Современника». Некрасов оценил революционные взгляды молодого критика, его необыкновенное дарование и широкую образованность. Он привлек Чернышевского к участию в редакционных делах. Втянуть Чернышевского в дела редакции журнала стремится и Краевский. Желая вынудить молодого критика отказаться от сотрудничества в «Современнике», Краевский поставил перед ним категорически вопрос о невозможности участия в обоих, полемизирующих между собой, журналах. Чернышевский избрал «Современник», несмотря на то, что, оставаясь сотрудником «Отечественных записок», он мог надеяться на более прочное материальное положение.

Некрасов был близок Чернышевскому, как истинный демократ, верный ученик и последователь Белинского, великий народный поэт.

Чернышевский не был удовлетворен тем, что в «Современнике» печатались статьи Анненкова, Дружинина и других либералов, проповедовавших отказ от обличения крепостничества и бюрократии в литературе, отход от реализма, боровшихся с эстетикой Белинского. Однако Чернышевский видел, что все симпатии Некрасова на стороне революционной демократии, что Некрасов рад сделать «Современник» трибуной для проповеди революционно-демократических идей. Критик-революционер начинает деятельно сотрудничать в журнале Некрасова. Одна за другой появляются в «Современнике» его статьи. Чернышевский низвергает раздутые либеральной и эстетской критикой авторитеты салонных дворянских писателей (статьи: «Роман и повести М. Авдеева» и «Три поры жизни. Роман Евгении Тур», 1854), разоблачает беспринципность либеральной критики, борется за реализм и идейность в литературе (статьи: «Бедность не порок. Комедия А. Островского» и «Об искренности в критике», 1854).

Ведя напряженную работу в журнале, Чернышевский в то же время готовится к защите магистерской диссертации. Один за другим сдает он магистерские экзамены, а 10 мая 1855 года в университете происходит защита только что (3 мая 1855 года) напечатанной диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности». Официальными оппонентами были профессор А. В. Никитенко и адъюнкт М. И. Сухомлинов.

Революционер и новатор во всех областях своей деятельности, Чернышевский не отделял науку от революционной борьбы. Диссертация Чернышевского явилась смелой проповедью материализма в философии и эстетике, реализма в искусстве. В ней содержался призыв к борьбе за освобождение человека от политического и социального гнета, материалистическое определение общественного значения искусства, обоснование реалистического метода.

Защита диссертации Чернышевским была большим общественным событием. Диспут привлек многочисленную аудиторию. Представители революционно настроенной молодежи во время выступления Чернышевского явно выражали сочувствие и одобрение диссертанту. «Небольшая аудитория, отведенная для диспута, была битком набита слушателями. Тут были и студенты, но, кажется, было больше посторонних, офицеров и статской молодежи. Тесно было очень, так что слушатели стояли на окнах. Я тоже был в числе этих, а рядом со мной стоял Сераковский (офицер генерального штаба, впоследствии принявший участие в польском восстании и повешенный Муравьевым). Во время диспута Сераковский приходил в самый шумливый восторг и увлекался до невозможности…», — рассказывает Шелгунов.^[3] В профессорских креслах было заметно движение во время резких и определенных ответов Чернышевского оппонентам. Диссертация наносила страшный удар эпигонам идеалистической эстетики.

В прекрасно аргументированной, страстной речи Чернышевский разбил доводы официальных оппонентов, защищавших представления «об идеальном значении искусства». «Кажется, я на лекциях читал вам совсем не это!» — обратился с упреком к диссертанту Плетнев,^[4] забывая, как часто его лекции и утверждения вызывали возражения Чернышевского еще на студенческой скамье.

Н. В. Шелгунов в своих воспоминаниях так характеризовал содержание диссертации Чернышевского:

«Эти прекрасные мысли, выраженные с такой страстной любовью к людям, и до сих пор дышат свежестью и будят в душе благородные чувства. Какой же увлекающей силой они явились тридцать лет назад! Это была целая проповедь гуманизма, целое откровение любви к человечеству, на служение которому призывалось искусство. Вот в чем заключалась влекущая сила этого нового слова, приведшего в восторг всех, кто был на диспуте, но не тронувшего только Плетнева и заседавших с ним профессоров. Плетнев, гордившийся тем, что он угадывал и поощрял новые таланты, тут не угадал и не прозрел ничего; он даже и не предчувствовал, что перед ним восстала во всем своем будущем величии новая идея, которой суждено овладеть всем движением мысли и указать новый путь, которым и пойдет затем наша литература и журналистика».^[5]

Диссертация Чернышевского была воспринята как революционное выступление в среде университетских чиновников и бюрократов, ведавших народным просвещением.

Сразу после опубликования диссертации, еще до диспута, министру просвещения А. С. Норову был сделан донос об опасном «вольнодумном» направлении работы Чернышевского. Норов «пришел в ужас» от содержания диссертации, но приостановить защиту уже не мог. Однако, несмотря на то что совет университета «определил удостоить» Чернышевского степени магистра, Норов в течение трех с половиной лет держал дело о присуждении Чернышевскому ученой степени под сукном. Лишь в 1858 году, когда Норова на посту министра сменил Е. П. Ковалевский, последний, желая подчеркнуть свой либерализм, утвердил Чернышевского в степени магистра русской словесности. Теоретики «чистого искусства» и либеральные идеологи выступили в журналах против материалистической эстетики Чернышевского.^[6]

Борьбу против Чернышевского, его революционного мировоззрения и материализма либералы и эстеты пытались вести внутри журнала «Современник», основным сотрудником которого стал Чернышевский.

Представители группы литераторов-либералов, сотрудничавших в «Современнике», ощущали бо?льшую идейную близость к «Отечественным запискам» Краевского и «Библиотеке для чтения», нежели к «Современнику», направление которого вполне определилось во второй половине 50-х годов.

Противники Чернышевского внутри «Современника» предпринимали попытки воздействовать на редакцию журнала, помешать росту влияния Чернышевского на редакционные дела. «Подобное направление гибельно — и Современнику, больше чем кому-нибудь, следовало восстать против него», — убеждал И. И. Панаева Тургенев,^[7] разумея революционно-демократическое направление. В первой половине 1856 года группа сотрудников-либералов предложила Некрасову заменить Чернышевского в журнале Ап. Григорьевым. Некрасов отверг это предложение. Особенно активны в борьбе с Чернышевским были такие сотрудники «Современника», как В. П. Боткин, П. В. Анненков и А. В. Дружинин. Дружинин, проповедник реакционной теории «искусства для искусства», враг реалистического «гоголевского» направления в литературе и революционно-демократических традиций критики Белинского, оказался наиболее упорным и последовательным антагонистом Чернышевского. Став ведущим сотрудником «Современника», Чернышевский повел решительную борьбу за превращение журнала в орган революционной демократии.

Появление ряда статей Чернышевского в «Современнике» было крупным литературным и политическим событием. В них нашла свое выражение целая система политических взглядов идеолога крестьянской революции, стройная концепция материалистической эстетики и оценки наиболее значительных явлений литературы с позиций революционной демократии.

За годы с 1854 по 1863 Чернышевский поместил в «Современнике» большое количество литературно-критических и историко-литературных работ: статьи об изданных П. В. Анненковым «Сочинениях А. С. Пушкина» (1855), «Очерки гоголевского периода русской литературы» (1855—1856), о «Детстве и отрочестве» Л. Толстого (1856), «Заметки о журналах» (1856—1857), о «Стихотворениях Н. Огарева» (1856), «Лессинг. Его время, его жизнь и деятельность» (1856—1857), о «Губернских очерках» Щедрина (1857), о «Сочинениях и письмах Н. В. Гоголя. Издание П. А. Кулиша» (1857), «Не начало ли перемены?» (1861); статьи на политические и экономические темы: «О поземельной собственности» (1857), «О новых условиях сельского быта» (1858), «Кавеньяк» (1858), «Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле X» (1858), «Июльская монархия» (1859), «Капитал и труд» (1859), «Материалы для решения крестьянского вопроса» (1859) и другие; статьи философского характера: «Антропологический принцип в философии» (1860) и др. Кроме того, он печатал систематические обзоры политических событий за границей под заглавием «Политика» (с 1859 года) и свой перевод «Оснований политической экономии» Д. С. Милля (1860), в примечаниях к которым Чернышевский высказал ряд замечательных мыслей по вопросам политической экономии.

Несмотря на многочисленные нападки на него критики (еще в 1855 году Чернышевский писал: «… из статеек, направленных на меня в разных журналах, можно было бы составить книгу порядочной толщины»; XIV, 302), несмотря на усилия Дружинина, стремившегося создать вокруг Чернышевского в «Современнике» атмосферу недоверия и травли, влияние Чернышевского как в «Современнике», так и в целом в литературе всё возрастало.

В конце 50-х — начале 60-х годов общественная борьба в России чрезвычайно обострилась. Революционные демократы повели непримиримую борьбу как с консерваторами — прямыми защитниками интересов господствовавших классов, так и с либералами.

В 1858 году, после того как Чернышевский поместил в журнале «Атеней» бичующую либералов статью «Русский человек на rendez-vous» по поводу повести Тургенева «Ася», отношения между Тургеневым и редакцией «Современника» ухудшились. Весьма несочувственно отнесся Тургенев и к статьям Добролюбова, развивавшим революционно-демократический взгляд на дворянских либералов. Тургеневу, как и другим сотрудникам «Современника» — либералам, «претил мужицкий демократизм Добролюбова и Чернышевского».^[8] Вскоре группа сотрудников, не разделявших революционно-демократических принципов редакции «Современника», покинула журнал. Среди них был и Тургенев, решительно порвавший с журналом после статьи Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» (1860) и рецензии Чернышевского на книгу Н. Готорна «Собрание чудес, повести, заимствованные из мифологии» (1860), и которой Чернышевский упрекал Тургенева за нерешительность, проявленную им при создании образа Рудина.

Некрасов встал на сторону Чернышевского и его соратника Н. А. Добролюбова.

Чернышевский возглавил борьбу революционной демократии за подлинное освобождение народа. Разоблачая маневры правительства и либералов, вскрывая грабительскую сущность реформы 1861 года, Чернышевский утверждал, что только крестьянская революция может принести народу политические права и экономическое освобождение. Эту мысль он умел выражать таким образом, что ее удавалось провести через препятствия и рогатки царской цензуры.

Ближайшим соратником Чернышевского явился Добролюбов, которого Чернышевский в 1856 году привлек в «Современник», передав ему затем руководство отделом критики.

Замечательное критическое дарование Добролюбова сформировалось и созрело под непосредственным воздействием Чернышевского, который первый разгадал огромные силы и возможности безвестного студента, предложившего в «Современник» свои статьи. Чернышевский явился чутким и внимательным другом Добролюбова. Вместе с Н. А. Некрасовым он создал в журнале условия для развития таланта молодого критика. Глубоко уважая творческую индивидуальность Добролюбова, Чернышевский поддерживал тесный контакт с ним в работе. Творческое содружество Чернышевского и Добролюбова представляет собой классический пример плодотворного сотрудничества двух гениальных ученых, единомышленников, революционных борцов.

После смерти Добролюбова Чернышевский писал: «О, как он любил тебя, народ! До тебя не доходило его слово, но когда ты будешь тем, чем хотел он тебя видеть, ты узнаешь, как много для тебя сделал этот гениальный юноша, лучший из сынов твоих» (VII, 852). Чернышевский дал полную и глубокую оценку значения деятельности Добролюбова, которого враждебные революционной демократии литераторы пытались представить начинающим критиком, не успевшим, несмотря на свои незаурядные способности, внести сколько-нибудь значительный вклад в литературу. Подготовленное Чернышевским собрание сочинений Добролюбова, составленные им материалы для биографии умершего критика-революционера, выступление в публичных чтениях с воспоминаниями о Добролюбове — имели огромное политическое, агитационное значение. В качестве эпиграфа к сочинениям Добролюбова было помещено его стихотворение «Милый друг, я умираю…», оканчивающееся словами, как бы обращенными к читателю:

И тебя благословляю:

Шествуй тою же стезею.

Чернышевский пропагандировал творчество Добролюбова, раскрывал революционный смысл его деятельности в обстановке наступления реакции на передовые силы общества, зверского подавления крестьянских выступлений, травли и полицейских преследований революционеров.

Полицейские угрозы и ненависть реакционеров не могли запугать его.

Вокруг Чернышевского объединялись все передовые, революционно настроенные люди. В Чернышевском они видели своего главу, идейного вождя и руководителя. В доме Чернышевского постоянно собиралась революционно настроенная молодежь. Студенты считали Чернышевского своим другом и защитником, согласовывали с ним свои выступления, неукоснительно следовали его советам. Огромным авторитетом пользовался Чернышевский и среди передового офицерства. Единомышленниками Чернышевского были Н. В. Шелгунов, М. Л. Михайлов, Н. и А. Серно-Соловьевичи, С. И. Сераковский, Н. И. Утин и др.

На грабительскую реформу 1861 года Чернышевский и его друзья ответили созданием ряда прокламаций, имевших целью подготовить революционную борьбу народа за свое освобождение. Чернышевский взял на себя самое ответственное задание — составление прокламации, обращенной к крепостным крестьянам. Он написал замечательное революционное воззвание «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» (1861). Шелгунов составил прокламации к солдатам и к молодежи («К молодому поколению»).

В прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» Чернышевский в доступной народу, яркой и убедительной форме объяснял грабительский смысл реформы и призывал к революции, насильственному изменению социального и политического строя.

Чернышевский был вдохновителем и, по многим данным, одним из организаторов революционного подпольного общества «Земля и воля». По свидетельству В. А. Слепцова, Чернышевский «интересовался работой нарождавшегося общества…, то подвергал критике наши очередные проекты, то давал советы».^[9]

Для пропаганды революционно-демократических требований и привлечения к революционной работе передовых слоев русского офицерства Чернышевский использовал свое пребывание на посту главного редактора «Военного сборника» (1858). Н. Г. Чернышевский, Н. А. Серно-Соловьевич и другие большое внимание уделяли революционной работе среди военных. Ряд офицеров был вовлечен ими в революционные кружки. Об этой работе Чернышевского были хорошо осведомлены Герцен и Огарев, стремившиеся привести войско к участию в революции.

Прекрасный конспиратор, Чернышевский сумел тщательно скрыть свою связь с революционными кружками, не дать в руки следившей за ним полиции никаких улик против себя. Однако он был слишком опасным врагом самодержавия, и III Отделение не посчиталось с «формальностями».

Характеризуя революционную ситуацию начала 60-х годов, В. И. Ленин писал: "При таких условиях самодержавное правительство, которое свое высшее назначение видело в том, чтобы, с одной стороны, отстоять во что бы то ни стало всевластие и безответственность придворной камарильи и армии чиновных пиявок, а с другой стороны, в том, чтобы поддерживать худших представителей эксплуататорских классов, — подобное правительство не могло поступать иначе, как беспощадно истребляя отдельных лиц, сознательных и непреклонных врагов тирании и эксплуатации (т. е. «коноводов» «революционной партии»), запугивать и подкупать небольшими уступками массу недовольных".^[10]

Приписка Герцена в письме к Н. А. Серно-Соловьевичу о своей готовности совместно с Чернышевским издавать «Современник» за границей явилась достаточным предлогом для обвинения Чернышевского в связях с революционной эмиграцией. 7 июля 1862 года Чернышевский был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Следствие по делу Чернышевского продолжалось около полутора лет. Чернышевский вел упорную борьбу со следственной комиссией, опровергая фальшивые документы и ложные свидетельские показания, которые фабриковались по заданию комиссии и приобщались к делу. В виде протеста против незаконных действий следственной комиссии Чернышевский объявил голодовку, которая продолжалась девять дней. Вместе с тем Чернышевский с удивительным мужеством продолжал работать и в тюрьме. В каземате Петропавловской крепости он писал роман «Что делать?» (1863), повесть «Алферьев» (1863, не закончена), роман «Повести в повести» (1863, не закончен), ряд мелких рассказов (1864), автобиографию (1863). Кроме того, здесь им были сделаны переводы ряда исторических и литературных трудов и т. д.

Появление в «Современнике» (1863, №№ 3—5) романа «Что делать?» Чернышевского было событием первостепенной важности в истории русской литературы и общественной мысли. Мужественный голос замечательного революционера-демократа, философа-материалиста и социалиста снова прозвучал на всю Россию и призвал молодежь и всех передовых людей общества к борьбе во имя светлого, социалистического будущего.

7 февраля 1864 года сенатом был объявлен приговор по делу Чернышевского: ссылка на каторжные работы сроком на четырнадцать лет, а затем поселение в Сибири пожизненно. Александр II уменьшил срок каторжных работ до семи лет, что не помешало ему после продержать Чернышевского в тюрьме и на каторге свыше двадцати лет.

19 мая 1864 года состоялась возмутительная церемония «гражданской казни» Чернышевского. «Казнь» эта, которая была задумана с целью унизить Чернышевского, предать его публичному позору, превратилась в демонстрацию любви и преданности революционно настроенной молодежи своему учителю. Чернышевский, показав пример выдержки и самообладания, остановил молодежь от слишком резких выступлений, которые могли бы привести к новым репрессиям.

Арест и ссылка Чернышевского были огромной потерей для революционного движения России.

Преследования революционно настроенных литераторов и расправа с Чернышевским вызвали гнев и негодование лучших людей России и Европы. В августе 1862 года Герцен писал: «В России террор… Страшно больно, что С<ерно>-С<оловьевича>, Чер<нышевского> и других взяли. Это — у нас незакрывающаяся рана на сердце…».^[11] В этом же письме Герцен выражал веру в то, что революционное движение не удастся подавить, и высказывал возмущение статьями доносительного характера, публиковавшимися в русских консервативных и либеральных журналах и газетах.

Реакционеры и либералы одобряли действия правительства. К. Д. Кавелин убеждал Герцена: «Известия из России, с моей точки зрения, не так плохи… Аресты меня не удивляют и, признаюсь тебе, не кажутся возмутительными. Это война: кто кого одолеет. Революционная партия считает все средства хорошими, чтоб сбросить правительство, а оно защищается своими средствами. Не то были аресты и ссылки при подлеце Николае. Люди гибли за мысль, за убеждения, за веру, за слова… Чернышевского я очень, очень люблю, но такого брульона, бестактного и самонадеянного человека я никогда еще не видал. И было бы за что погибать! Что пожары в связи с прокламациями — в этом нет теперь ни малейшего сомнения».^[12]

В. И. Ленин, процитировав это письмо Кавелина в своей статье «Гонители земства и Аннибалы либерализма», следующим образом характеризовал позицию Кавелина: «Вот образчик профессорски-лакейского глубокомыслия! Виноваты во всем эти революционеры, которые так самоуверенны, что освистывают фразерствующих либералов, так задорны, что тайно и явно работают против правительства, так бестактны, что попадают в Петропавловку. С подобными людьми и он, либеральный профессор, расправлялся бы „всеми средствами“, если бы был у власти».^[13]

20 мая 1864 года Чернышевский был отправлен на каторгу в Сибирь.

На каторге и в ссылке, так же как и в крепости, Чернышевский продолжал борьбу с правительством. Поставленный полицейскими властями в крайне тяжелые условия, он героически сопротивлялся беззаконию и насилиям, которым его подвергали, демонстративно отказываясь просить царя о помиловании или облегчении своей участи.

Чернышевский не прекращал попыток продолжить свою литературную деятельность, стремясь найти путь к пропаганде революционных идей даже в том положении, в которое он был поставлен. После того как роман «Что делать?» был напечатан и его революционный смысл стал ясен всем, на возможность опубликования произведений Чернышевского стало особенно трудно рассчитывать. Несмотря на это, Чернышевский работал и упорно предпринимал одну попытку за другой так или иначе проникнуть в печать.

Каторгу Чернышевский отбывал в Кадаинском руднике и Александровском заводе, а затем был переведен в Вилюйск. В Сибири Чернышевским был написан ряд произведений и в числе их замечательный роман «Пролог». Написанные им произведения он много раз пытался пересылать жене, Пыпину, редактору журнала «Вестник Европы» М. М. Стасюлевичу. Однако большей частью они не доходили по назначению, а те, которые были получены адресатами, напечатать не удалось.

Неоднократные попытки передовых людей России облегчить участь Чернышевского легальными способами и путем организации его бегства не увенчались успехом. Одна из таких попыток была сделана в 1870 году Г. А. Лопатиным под влиянием бесед с К. Марксом. Маркс с большим волнением следил за исходом смелого предприятия Лопатина, которое также окончилось неудачей. Только в 1883 году Александр III, после неоднократных требований ряда лиц и организаций, напуганный ростом общественного протеста, разрешил переезд Чернышевского в Астрахань. Несмотря на тяжелое физическое состояние и полицейский надзор, Чернышевский продолжает здесь свою литературную работу и добивается разрешения хотя бы анонимно печатать свои произведения. Он пишет свои «Воспоминания», осуществляет перевод «Всеобщей истории» Вебера, подготавливает материалы для биографической работы о Добролюбове. В журнале «Русская мысль» появляется его статья «Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь» (1888) и «Материалы для биографии Добролюбова» (1888). В 1889 году, незадолго до смерти, Чернышевскому было разрешено вернуться в родной Саратов. Через пять месяцев после своего приезда в Саратов, в ночь на 17 (29) октября 1889 года, Чернышевский скончался.

2

Идеолог крестьянской революции, непримиримый борец против самодержавия и крепостничества, Чернышевский был крупнейшим представителем материалистической философии, социологом, историком, экономистом, выдающимся писателем, теоретиком искусства, историком литературы, литературным критиком.

Вся деятельность Чернышевского была подчинена интересам народа, делу освобождения многомиллионных крестьянских масс от крепостнического гнета.

В. И. Ленин относил Чернышевского к числу величайших революционеров мира, рассматривал его как предшественника русской социал-демократии. В своей знаменитой книге «Что делать?» В. И. Ленин писал: «… мы хотим лишь указать, что роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что? это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература; пусть… да довольно и этого!».^[14]

Революционный демократизм Чернышевского был неразрывно связан с социализмом. Несмотря на то, что социализм Чернышевского носил еще утопический характер, основатели научного социализма Маркс и Энгельс, внимательно следившие за революционно-освободительным движением в России, за развитием русской общественной мысли, считали Чернышевского великим мыслителем, великим русским ученым и критиком.^[15] Энгельс писал, что историческая и критическая школа в русской литературе (т. е. школа Чернышевского и Добролюбова) «стоит бесконечно выше всего того, что создано в Германии и Франции официальной исторической наукой».^[16] Говоря о Чернышевском и его друге Добролюбове, как о двух социалистических Лессингах,^[17] Энгельс указывал на величайшее историческое значение Чернышевского и Добролюбова как крупнейших литераторов, ученых и революционеров.

Изучив русский язык, Маркс и Энгельс обратились к сочинениям Чернышевского и Добролюбова, как к работам первостепенной важности. В библиотеке К. Маркса сохранился экземпляр книги Чернышевского «Очерки из политической экономии (по Миллю)» с многочисленными критическими замечаниями Маркса и подчеркнутыми им местами. Маркс во многом не соглашался с русским демократом, но при этом высоко ценил его смелые и глубокие мысли. «Браво», «хорошо», — писал Маркс на полях книги, выделяя ту или иную мысль Чернышевского.

К. Маркс придавал большое научное и политическое значение работам Чернышевского, содержавшим оригинальный, проникнутый революционным отношением к фактам действительности анализ экономической и политической жизни России и Европы. Маркса и Энгельса живо интересовали события общественного, социального быта России. Энгельс писал о Марксе; «… я не знаю никого, кто бы так хорошо, как он, знал Россию, ее внутренние и внешние отношения…».^[18] Маркс в течение десяти лет тщательно изучал материалы, характеризующие крестьянскую реформу в России: работы русских экономистов, публицистов и политических деятелей, официальные сведения и данные. На основе этих материалов Маркс хотел развернуть анализ русских земельных отношений в «Капитале». Особенно внимательно отнесся Маркс к трудам Чернышевского, которые он изучал в подлиннике. «Письма без адреса», написанные Чернышевским в Петропавловской крепости для «Современника» и запрещенные цензурой, читались Марксом в рукописи. Он перевел это произведение на немецкий язык. При содействии Маркса «Письма без адреса» Чернышевского были напечатаны в Швейцарии.

В трудах Чернышевского Маркс черпал сведения о борьбе, происходившей вокруг крестьянской реформы в России, о том, в интересах каких классов проводилась реформа, каковы были ее последствия для русского общества в целом и для отдельных ее классов.

«Нужна была именно гениальность Чернышевского, чтобы тогда, в эпоху самого совершения крестьянской реформы (когда еще не была достаточно освещена она даже на Западе), понимать с такой ясностью ее основной буржуазный характер, — чтобы понимать, что уже тогда в русском „обществе“ и „государстве“ царили и правили общественные классы, бесповоротно враждебные трудящемуся и безусловно предопределявшие разорение и экспроприацию крестьянства», — писал В. И. Ленин.^[19]

В беседе с Г. А. Лопатиным Маркс следующими словами охарактеризовал Чернышевского: «… из всех современных экономистов Чернышевский представляет единственного действительно оригинального мыслителя, между тем как остальные суть только простые компиляторы, …его сочинения полны оригинальности, силы и глубины мысли…».^[20] Оценивая русское революционное движение как явление большого исторического значения, Маркс утверждал, что труды Чернышевского «делают действительную честь России».^[21] Маркс считал, что передовые публицисты и политические деятели России должны познакомить Европу с этим «замечательным мыслителем». Ссылку Чернышевского на каторгу Маркс рассматривал как огромную потерю «для ученого мира не только России, но и целой Европы».^[22]

В. И. Ленин не раз писал о гениальности Чернышевского, называл его русским великим социалистом домарксова периода, гениальным провидцем.^[23] Для В. И. Ленина Чернышевский — великий революционер, защитник и выразитель интересов крестьянства, широких народных масс. Деятельность Чернышевского В. И. Ленин рассматривал как важнейший этап в русском освободительном движении, в развитии русской общественной мысли.

В эпоху, когда во главе революционного движения стояли декабристы, дворянские революционеры, «крепостная Россия», по определению В. И. Ленина, была «забита и неподвижна».^[24] К 50—60-м годам, когда на историческую арену выступил Чернышевский, произошли серьезные изменения. В эту эпоху, указывает В. И. Ленин, «революционные мысли не могли не бродить в головах крепостных крестьян».^[25] Однако, пишет далее Ленин, «… века рабства настолько забили и притупили крестьянские массы, что они были неспособны во время реформы ни на что, кроме раздробленных, единичных восстаний, скорее даже „бунтов“, не освещенных никаким политическим сознанием…».^[26] Выразителями и защитниками коренных интересов крестьянства выступили в ту пору революционеры, «… понимавшие всю узость, все убожество пресловутой „крестьянской реформы“, весь ее крепостнический характер. Во главе этих, крайне немногочисленных тогда, революционеров стоял Н. Г. Чернышевский».^[27]

Чернышевский всесторонне исследовал земельные отношения в России и ставил ближайшей целью борьбу за освобождение крестьян от крепостной зависимости и уничтожение всех остатков крепостного права в экономике России. Вместе с тем Чернышевский понимал, что только социалистический строй может принести подлинное освобождение и материальное благосостояние трудящимся.

В «Очерках из политической экономии (по Миллю)» Чернышевский следующим образом изложил существо своих взглядов: «Главные черты образа мыслей, ведущего к улучшению быта, мы уже знаем. Они состоят в том, что труду не следует быть товаром, что человек работает с полною успешностью лишь тогда, когда работает на себя, а не на другого, что чувство собственного достоинства развивается только положением самостоятельного хозяина, что поэтому искать надлежащего благосостояния будет работник только тогда, когда станет хозяином; что с тем вместе принцип сочетания труда и характера улучшенных производительных процессов требует производительной единицы очень значительного размера, а физиологические и другие естественные условия требуют сочетания очень многих разнородных производств в этой единице; и что поэтому отдельные хозяева-работники должны соединяться в товарищества» (IX, 643). Отмечая заслуги английской классической политической экономии, ее преимущества перед новейшей апологетически-буржуазной и совершенно ненаучной политической экономией, Чернышевский показывал вместе с тем и слабые стороны экономического учения А. Смита и Рикардо. Они не смогли сделать те политические выводы, которые вытекали из ими же установленных законов капиталистической экономики. Они рассматривали капиталистический способ производства как единственно возможный.

Чернышевский дал историческое объяснение источников силы и слабости классической политической экономии. Экономические работы Чернышевского вскрывали классовый характер политической экономии. Сурово критиковал Чернышевский современных ему эпигонов Смита и Рикардо, представителей вульгарной политической экономии, апологетов буржуазии. Уничтожающей критике подвергал он реакционную теорию Мальтуса, теорию, которая в наши дни подхвачена идеологами империализма. Чернышевский подчеркивал враждебность этой теории трудящимся массам, прямо указывая на реакционные цели Мальтуса.

В послесловии ко второму изданию «Капитала» Маркс отмечал, что «банкротство „буржуазной“ политической экономии… мастерски выяснил уже в своих „Очерках политической экономии по Миллю“ великий русский ученый и критик Н. Чернышевский».^[28]

Буржуазной политической экономии Чернышевский противопоставлял теории утопических социалистов, утверждавших, что капиталистический строй должен уступить место социалистическому строю. Чернышевский считал, что социалистическим идеям принадлежит будущее. В социалистических теориях он усматривал «ближайшее родство с потребностями времени, наибольшую теоретическую справедливость и практическую благодарность» (VII, 30). Оставаясь в рамках утопического социализма, Чернышевский сознавал ограниченность отдельных представителей утопического социализма 20—40-х годов, видел слабые, уязвимые стороны их теорий. Он заявлял, что современный исследователь должен воспользоваться всеми достижениями классической буржуазной политической экономии, но дополнить их новыми наблюдениями, основанными на вере в права трудящихся и защите этих прав.

Положения политической экономии приводят к социалистическим выводам. Их делает «политическая экономия трудящихся», — утверждал Чернышевский: «Прежняя теория говорит: всё производится трудом; новая теория прибавляет: и потому всё должно принадлежать труду… Прежняя теория говорит: свобода труда; новая теория прибавляет: и самостоятельность трудящегося» (VII, 57).

Чернышевский критиковал учение Сен-Симона за его фантастичность и аристократизм, за подмену экономической жизни «жизнью сердца», он видел в Сен-Симоне «герцога, потомка феодалов, наследника средневековых воззрений» (VII, 157). Высоко ценя некоторые стороны теории Фурье, Чернышевский решительно возражал против его мнения, что при социализме неизбежно сохранение «контрастов между богатыми и бедными», оспаривал ряд других его утверждений.

Чернышевский верил, что со временем, по мере развития общества, социалистические учения освободятся от фантастики, а классы, которые заинтересованы в победе социализма, будут «рассудительнее» и будут считать социализм «делом собственной надобности» (VII, 185).

Чернышевский знал, что решающей силой истории является народ, о чем он неоднократно писал в своих статьях, в том числе и в замечательной статье «Антропологический принцип в философии».

В отличие от западноевропейских социалистов-утопистов, считавших, что переход к социализму совершится мирным путем, и возлагавших большие надежды на буржуазную филантропию, Чернышевский был сторонником революционного переворота. Чернышевский был теоретиком народной революции. Он понимал, что народ может добиться освобождения только путем насильственного свержения всех старых властей, путем революции.

«… Чернышевский был не только социалистом-утопистом. Он был также революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя — через препоны и рогатки цензуры — идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей», — писал В. И. Ленин.^[29]

Чернышевский предупреждал, что для завоевания власти народом нужна борьба и борьба, что «исторический путь — не тротуар Невского проспекта; он идет целиком через поля, то пыльные, то грязные, то через болота, то через дебри. Кто боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги, тот не принимайся за общественную деятельность» (VII, 923).

В воззвании «Барским крестьянам» (1861) Чернышевский прямо призывал народ к революционным выступлениям. Сам он участвовал в попытках создания революционного центра, который должен был возглавить крестьянскую революцию.

Чернышевский ясно понимал, что господствующие классы не отдадут без долгой и упорной борьбы своих привилегий, что для уничтожения эксплуатации нужен социальный переворот, ибо в основе жизни общества лежат экономические отношения, в сохранении которых заинтересованы господствующие классы.

Он заявлял, что государство в современном эксплуататорском обществе является орудием защиты интересов эксплуататоров. «… Чернышевский понимал, что существование правительства, прикрывающего наши антагонистические общественные отношения, является страшным злом, особенно ухудшающим положение трудящихся», — указывал В. И. Ленин.^[30] Революционеры должны раскрыть народу подлинную роль правительства, угнетающего политически и юридически порабощенные классы. Чернышевский развивал мысль о том, что разные формы государства возникают исторически в процессе борьбы классов.

«Простой народ», трудящиеся классы, утверждал Чернышевский, не занимали до сих пор «независимого положения в политической истории» (VII, 35). Они использовались буржуазией в ее борьбе с феодалами; народ был главной силой всех буржуазных революций, но буржуазия присваивала себе плоды победы, создавая свое государство, подавляющее народ. Буржуазия лишь номинально провозглашала свободы, фактически лишая народ всяких прав. «Эх, господа, господа, — пишет Чернышевский, обращаясь к французским либералам, — вы думаете, дело в том, чтобы было слово республика, да власть у вас, — не в том, а в том, чтобы избавить низший класс от его рабства не перед законом, а перед необходимостью вещей… Не люблю я этих господ, которые говорят свобода, свобода — и эту свободу ограничивают тем, что сказали это слово да написали его в законах, а не вводят в жизнь, что уничтожают законы, говорящие о неравенстве, а не уничтожают социального порядка, при котором ⁹/₁₀ народа — рабы и пролетарии; не в том дело, будет царь или нет, будет конституция или нет, а в общественных отношениях, в том, чтобы один класс не сосал кровь другого» (I, 110).

Чернышевский призывал народ к самостоятельной политической деятельности. Он считал, что демократическая, крестьянская революция, беспощадная и решительная вооруженная борьба народа с угнетателями приведет к победе народа, созданию им своего государства, защищающего завоевания революции (демократической республики).

Понимая неизбежность классовой борьбы в современном ему обществе, Чернышевский считал, что решительным моментом классовой борьбы в России явится крестьянская революция, следствием которой будет установление социалистического строя в стране. Переход к социализму, по мнению Чернышевского, должен был совершиться через крестьянскую общину, которую он думал обновить и использовать с целью приближения народа к социалистическим формам труда и быта.

Чернышевский хорошо знал экономику русской деревни и не идеализировал современного состояния общины. Он считал, что община лишь после революции сможет стать учреждением, имеющим исторически-прогрессивное значение. Однако и в такой форме надежды на крестьянскую общину были иллюзорны, и здесь сказались слабые стороны экономических взглядов Чернышевского.

«Чернышевский был социалистом-утопистом, который мечтал о переходе к социализму через старую, полуфеодальную, крестьянскую общину, который не видел и не мог в 60-х годах прошлого века видеть, что только развитие капитализма и пролетариата способно создать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма», — писал В. И. Ленин.^[31]

Чернышевский наблюдал рост капитализма в Европе и России, он сознавал, что капитализм с его крупным производством идет на смену мелкотоварному хозяйству. Он писал: «Коренная черта экономического прогресса с технической стороны — расширение производительной единицы по мере успехов сочетания труда; все отрасли производства постепенно принимают фабричный размер. Ремесленник, работающий при помощи своего хозяйства и двух-трех учеников, заменяется фабрикантом; поселянин-собственник уступает место фермеру-капиталисту. От этого, соразмерно экономическому прогрессу, увеличивается пропорция наемных работников и уменьшается пропорция самостоятельных хозяев в рабочих классах» (IX, 626).

Чернышевский видел, какой остроты достигают общественные противоречия при капитализме, как богатеют эксплуататоры и нищают народные массы, и мечтал о том, что Россия минует стадию капитализма. Он не знал и не мог знать, что пролетариат является могильщиком капитализма и классового общества, гегемоном в социалистической революции.

Свою революционную деятельность Чернышевский стремился основать на анализе экономики общества. По определению В. И. Ленина, Чернышевский «был замечательно глубоким критиком капитализма несмотря на свой утопический социализм».^[32] Сила мысли Чернышевского, указывает В. И. Ленин, сказалась в оценке им так называемой «крестьянской реформы».

Чернышевский возглавлял в годы обсуждения и проведения крестьянской реформы общественные силы, боровшиеся за подлинное освобождение народа. В. И. Ленин указывал, что развернувшаяся вокруг вопроса о реформе борьба между крепостниками и либералами, «столь раздутая и разукрашенная… либеральными и либерально-народническими историками, была борьбой внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок. Либералы так же, как и крепостники, стояли на почве признания собственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой власти».^[33]

К полному свержению этой власти стремился Чернышевский.

В. И. Ленин рассматривал 1861 год как поворотный пункт в историческом развитии России.

«19-ое февраля 1861 года знаменует собой начало новой, буржуазной, России, выраставшей из крепостнической эпохи», — писал он.^[34]

Объективную сущность деятельности Чернышевского составляла борьба за наиболее прогрессивный путь капиталистического развития России.

Главными политическими силами, выражавшими две политически противоположные тенденции в историческом развитии России, были революционные демократы и либералы. «Либералы 1860-х годов и Чернышевский суть представители двух исторических тенденций, двух исторических сил, которые с тех пор и вплоть до нашего времени определяют исход борьбы за новую Россию».^[35]

Либералы были сторонниками реформ, проводимых в интересах господствующих классов, Чернышевский — сторонником крестьянской революции. Отсюда непримиримая борьба между Чернышевским и либералами. Борьба эта развертывалась не только непосредственно в области политики, но также и в области философии, политической экономии, литературы, литературной критики и т. д.

Уже в первые годы своей деятельности в «Современнике» Чернышевский выступал против политических идеалов дворянских либералов, против либерального обличительства, нападавшего, по выражению Добролюбова, «не на принцип, не на основу зла, а только на злоупотребления того, что в наших понятиях есть уже само по себе зло».^[36]

В серии статей, посвященных западноевропейским событиям, Чернышевский блестяще раскрывает сущность либерализма, его трусость, враждебность народу.

В статьях «Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле X», «Июльская монархия», «Кавеньяк» и др. Чернышевский с особой отчетливостью выразил классовое понимание исторических событий, дал изумительные характеристики роялистов и либералов во Франции.

Замечательная характеристика западноевропейского буржуазного либерализма, данная Чернышевским, не потеряла своей остроты и в наши дни.

«… Либералы, — пишет Чернышевский, — никак не согласятся предоставить перевес в обществе низшим сословиям…, либералы обыкновенно питают к демократам смертельную неприязнь, говоря, что демократизм ведет к деспотизму и гибелен для свободы…, либерализм понимает свободу очень узким, чисто формальным образом. Она для него состоит в отвлеченном праве, в разрешении на бумаге, в отсутствии юридического запрещения. Он не хочет понять, что юридическое разрешение для человека имеет цену только тогда, когда у человека есть материальные средства пользоваться этим разрешением. Ни мне, ни вам, читатель, не запрещено обедать на золотом сервизе; к сожалению, ни у вас, ни у меня нет и, вероятно, никогда не будет средства для удовлетворения этой изящной идеи…» (V, 216, 217).

Обличая западноевропейский либерализм, Чернышевский одновременно и главным образом метил в русских либералов. На целом ряде фактов из современной французской, итальянской политической жизни Чернышевский показал, что либералы предают народную свободу и идут на сделку с королевской властью.

Беспощадному разоблачению русского либерализма посвящена статья Чернышевского «Русский человек на rendez-vous. Размышления по прочтении повести г. Тургенева „Ася“».

В. И. Ленин характеризует Чернышевского как мыслителя, обогатившего все отрасли общественных наук. Много внимания уделяет В. И. Ленин философским работам Чернышевского. О них он пишет в своей гениальной книге «Материализм и эмпириокритицизм». В статье «О значении воинствующего материализма», утверждая, что в России издавна существует солидная материалистическая традиция, В. И. Ленин наряду с Плехановым упоминает Чернышевского.

Чернышевский был наследником русской философской материалистической школы, школы, давшей таких замечательных мыслителей-революционеров, как Радищев, Белинский, Герцен, и сам явился ее крупнейшим представителем. Вместе с тем Чернышевским было творчески усвоено наследие выдающихся западноевропейских философов. Большую роль в формировании идейного развития Чернышевского сыграло материалистическое учение Фейербаха.

Философские работы Чернышевского В. И. Ленин оценивал как крупнейшее достижение материалистической философии, как важнейший этап в борьбе материализма с идеализмом.

Чернышевский полагал, что без передовой философии невозможна плодотворная революционная деятельность, успешная политическая борьба, правильное решение практических вопросов. Он требовал философских знаний также от писателя и от критика. Чернышевский утверждал, что каждый философ является представителем той или иной политической партии и что всегда можно установить, кому служит та или иная философская система — привилегированным классам или народу. Он понимал, что борьба в области философии имеет политический смысл. В статье «Антропологический принцип в философии» Чернышевский писал:

«Политические теории, да и всякие вообще философские учения, создавались всегда под сильнейшим влиянием того общественного положения, к которому принадлежали, и каждый философ бывал представителем какой-нибудь из политических партий, боровшихся в его время за преобладание над обществом…» (VII, 223).

Свою материалистическую философию Чернышевский сознательно стремился сделать обоснованием практической деятельности революционной демократии. Чернышевский материалистически решал основной вопрос философии, он считал, что «в природе нечего искать идей: в ней разнородная материя с разнородными качествами». Материалистическое учение Чернышевский обосновывал, опираясь на достижения естествознания.

«Философия видит в нем <человеке> то, что видят медицина, физиология, химия; эти науки доказывают, что никакого дуализма в человеке не видно, а философия прибавляет, что если бы человек имел, кроме реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура непременно обнаруживалась бы в чем-нибудь, и так как она не обнаруживается ни в чем, так как всё происходящее и проявляющееся в человеке происходит по одной реальной его натуре, то другой натуры в нем нет», — писал Чернышевский (VII, 240).

Он разбирал идеалистические теории дуализма человеческой природы, раскрывая, что за этими теориями стоит поповщина и реакционная аскетическая мораль отречения. И в области философии, как в экономической теории, политической и литературной деятельности, Чернышевский отстаивал право отдельного человека и народа в целом на счастье, материальную обеспеченность, всестороннее духовное развитие.

Чернышевский пришел к пониманию того, что мышление, психические процессы — свойства или качества человека, его физической природы, что сознание есть особое свойство материи. При этом Чернышевский не всегда был достаточно последователен в социальном объяснении особенностей человеческого мышления. Однако в целом вопрос об отношении духа и материи он решал материалистически.

На материалистических позициях Чернышевский стоял и в области теории познания. В. И. Ленин указывал «к сведению путаников-махистов»: «Чернышевский называет метафизическим вздором всякие отступления от материализма и в сторону идеализма и в сторону агностицизма».^[37]

В. И. Ленин, ссылаясь на предисловие Чернышевского к предполагавшемуся в 1888 году третьему изданию «Эстетических отношений искусства к действительности», писал: «… критика Канта Чернышевским диаметрально противоположна критике Канта Авенариусом-Махом и имманентами, ибо для Чернышевского, как и для всякого материалиста, формы нашего чувственного восприятия имеют сходство с формами действительного, т. е. объективно-реального существования предметов…».^[38]

Практическая деятельность представлялась Чернышевскому естественным завершением теоретической работы и ее окончательной проверкой. Материалистическое познание способствует изменению жизни общества, — заявлял Чернышевский в статье «Антропологический принцип в философии».

Огромное революционизирующее действие материализма Чернышевского осознавалось реакционерами и либералами — врагами революционной демократии. После появления статьи «Антропологический принцип в философии» либеральные и реакционные критики соединились в борьбе против Чернышевского. Полемизировавший с Чернышевским представитель поповского идеализма Юркевич был ими объявлен оригинальным мыслителем. Чернышевский разоблачил отсталость и убожество теорий своего оппонента в статье «Полемические красоты» и дал понять, что философский спор материалистов и идеалистов имеет политический смысл.

Однако, в силу объективных условий, Чернышевский не мог полностью освободиться от ограниченности и метафизических пут домарксистского материализма. В борьбе против идеализма великий русский философ часто обращался к доводам антропологического материализма. Антропологический принцип, использующий понятия «нормальной человеческой природы», «человеческой натуры», обнаруживал свою узость при рассмотрении общественной природы человека, законов общественного развития.

Вместе с тем не следует отождествлять философский материализм Чернышевского с антропологическим материализмом Фейербаха. Материализм Чернышевского пронизан идеей классовой борьбы, которая была совершенно чужда Фейербаху.

В отличие от Фейербаха, Чернышевский сделал диалектику сильнейшим оружием в своих руках. Он разрабатывал учение о конкретности истины. Эта заслуга Чернышевского отмечена И. В. Сталиным.

В статье «Как понимает социал-демократия национальный вопрос?» И. В. Сталин, разоблачая закавказских меньшевиков и националистов, требовавших от большевиков решительного ответа на вопрос: «выгодна или невыгодна пролетариату „национальная независимость“?», пишет:

«Я вспоминаю русских метафизиков 50-х годов прошлого столетия, которые назойливо спрашивали тогдашних диалектиков, полезен или вреден дождь для урожая, и требовали от них „решительного“ ответа. Диалектикам нетрудно было доказать, что такая постановка вопроса совершенно не научна, что в разное время различно следует отвечать на такие вопросы, что во время засухи дождь — полезен, а в дождливое время — бесполезен и даже вреден, что, следовательно, требование „решительного“ ответа на такой вопрос является явной глупостью».^[39]

Спор между диалектиками и метафизиками, о котором здесь говорит И. В. Сталин, нашел отражение в «Очерках гоголевского периода русской литературы». Под диалектиками И. В. Сталин подразумевает Чернышевского и его сторонников.

Чернышевский дал замечательную формулировку закона развития, как перехода от низших форм к высшим. «… Вечная смена форм, вечное отвержение формы, порожденной известным содержанием или стремлением вследствие усиления того же стремления, высшего развития того же содержания, — кто понял этот великий, вечный, повсеместный закон, кто приучился применять его ко всякому явлению, о, как спокойно призывает он шансы, которыми смущаются другие!.. он не жалеет ни о чем, отживающем свое время, и говорит: „пусть будет, что будет, а будет в конце концов все-таки на нашей улице праздник!“» (V, 391). Источник развития Чернышевский видел в борьбе противоречивых сил и, наблюдая процесс борьбы старого с новым в природе и обществе, он заявлял себя последовательным и принципиальным сторонником нового, страстно желающим его победы. Чернышевский подчеркивает вместе с тем, что в области общественного развития победа нового дается только после упорной борьбы. Особую роль он отводил здесь революционным периодам, периодам «усиленной борьбы». Эти исторические периоды, во время которых активность народных масс сильно возрастает, являются величайшей проверкой людей, считающих себя друзьями народа.

Давая оценку Чернышевскому как философу, В. И. Ленин писал: «Чернышевский — единственный действительно великий русский писатель, который сумел с 50-х годов вплоть до 88-го года остаться на уровне цельного философского материализма… Но Чернышевский не сумел, вернее: не мог, в силу отсталости русской жизни, подняться до диалектического материализма Маркса и Энгельса».^[40]

В деле революционного изменения действительности Чернышевский придавал большое значение усилиям передовых людей общества — революционеров, теоретиков и организаторов масс. В статье «Граф Кавур» он прямо заявлял, что общество «подвигается вперед усилиями решительных прогрессистов» (т. е. последовательных революционеров) (VII, 671). Поэтому Чернышевский уделял много внимания подготовке революционеров и вел непримиримую борьбу с либералами, окончательно обанкротившимися, показавшими свое подлинное лицо врагов народных масс в годы подготовки реформы и в период революционной ситуации 60-х годов. Будучи наследником русской материалистической философии, Чернышевский развил эту философию, сделав ее величайшим оружием в борьбе за освобождение народных масс от гнета феодальных форм жизни.

Чернышевский, пишет В. И. Ленин, «сделал громадный шаг вперед против Герцена. Чернышевский был гораздо более последовательным и боевым демократом. От его сочинений веет духом классовой борьбы. Он резко проводил ту линию разоблачений измен либерализма, которая доныне ненавистна кадетам и ликвидаторам».^[41]

В статье «Памяти Герцена» В. И. Ленин так определяет место Чернышевского в истории освободительной борьбы:

"Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию.

"Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. «Молодые штурманы будущей бури» — звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.

«Буря, это — движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах».^[42]

Вся деятельность Чернышевского — литератора, ученого, философа, революционера — была пронизана глубоким патриотизмом, беззаветной любовью к родине. Чернышевский верил, что его родная страна, забитая и угнетенная, поднимется против угнетателей, что русский народ пойдет первым во главе всего человечества по пути социалистического переустройства общества.

В «Очерках гоголевского периода русской литературы» Чернышевский писал: «Русский, у кого есть здравый ум и живое сердце, до сих пор не мог и не может быть ничем иным, как патриотом… — деятелем в великой задаче просвещения русской земли» (III, 138).

Главной патриотической задачей Чернышевский считал освобождение народа от векового гнета, свержение самодержавия и осуществление социалистических идеалов. Чернышевский верил в силу и могущество русского народа, в его революционные возможности.

С болью и гневом писал Чернышевский в романе «Пролог» об отсталости русской жизни при крепостном праве и об отсутствии революционности в народных массах. «… Это были, — писал В. И. Ленин, — слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения».^[43]

Деятельность Чернышевского, его соратников и учеников содействовала просвещению русского народа, возбуждала его революционность. Чернышевский гордился великим историческим прошлым своего народа и видел в этом прошлом залог великого будущего: «… не завоевателями и грабителями выступают в истории политической русские, как гунны и монголы, а спасителями — спасителями и от ига монголов, которое сдержали они на мощной вые своей, не допустив его до Европы…, и другого ига — французов и Наполеона» (XIV, 48).

Патриотизм Чернышевского был чужд национальной ограниченности. Чернышевский сочувствовал национально-освободительному движению народов Европы и Америки. Он боролся против великодержавного гнета и произвола царизма по отношению к народам Российской империи.

Всю свою жизнь Чернышевский посвятил родине. К деятельности Чернышевского полностью применимы слова, сказанные им о критике Белинского: «Любовь к благу родины была единственною страстью, которая руководила ею: каждый факт искусства ценила она по мере того, какое значение он имеет для русской жизни. Эта идея — пафос всей ее деятельности. В этом пафосе и тайна ее собственного могущества» (III, 138).

3

Взгляды Чернышевского в области теории искусства, наиболее полно выраженные в его диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности», явились значительным шагом вперед в развитии русской и мировой эстетической мысли. Несомненно, что знаменитый трактат Чернышевского занимает одно из первых мест среди работ домарксова периода, посвященных вопросам эстетики. Смело и по-новому решая вопросы теории искусства, диссертация Чернышевского была вместе с тем манифестом революционной демократии, призывом к изменению общественного строя. Трактат Чернышевского явился ударом по идеалистической эстетике и одновременно разоблачением философского идеализма вообще, страстной пропагандой материализма. По словам автора, сущность трактата — в «апологии действительности сравнительно с фантазиею» (II, 89), в разоблачении безграничных панегириков искусству в идеалистических эстетиках, в установлении подлинной роли искусства в общественной жизни.

Эстетика Чернышевского, выражая его революционно-демократические позиции, подытоживала опыт всего передового реалистического искусства, являлась дальнейшим развитием эстетики Белинского.

Распространяя материализм на область эстетики, великий революционный демократ стремился сосредоточить внимание читателей на решение общественных задач. Проходящая через всю работу Чернышевского мысль о том, что искусство не выдерживает сравнения с живой действительностью, что жизнь выше искусства, заключает в себе глубокий материалистический и гуманистический смысл. Нет ничего выше человека, его счастья и материального благополучия, нет ничего выше благородной задачи изменения общественного строя ради счастья людей. Чернышевский высмеивает теоретиков, всю жизнь толкующих о греческих статуях, об «Ифигении в Тавриде» и избегающих ставить в своих работах волнующие вопросы современности. Отвлеченным теориям Чернышевский противопоставляет реалистические и гуманистические традиции русской литературы: «Нет, человек не пошлость, и в холодных истуканах ваших меньше поэзии, нежели в Акакии Акакиевиче… Что делать! Аполлон Бельведерский и Венера Медицейская давно описаны, воспеты, и нам остается восхищаться только живыми людьми и живою жизнью, которую забывают в эстетиках, толкуя о Геркулесе фарнезском и картинах Рафаэля» (II, 156, 158).

Чернышевский указывал, что подлинный расцвет искусства, подлинное царство прекрасного наступит в будущем свободном, социалистическом обществе. Оптимистический взгляд Чернышевского на судьбы искусства в корне отличается от идеалистических построений Гегеля, считавшего, что абсолютный дух уже миновал в своем развитии ступень эстетического, а потому современное искусство клонится к упадку. Эстетический идеал Гегель видел не в настоящем и будущем, а в прошлом, в искусстве античной Греции.

Гегелевская эстетика рассматривала искусство как этап в развитии, в осуществлении абсолютной идеи. Основная категория идеалистической эстетики — прекрасное — определялось как выражение абсолютной идеи в чувственном предмете, как проявление конечного в бесконечном. Гегелевская эстетика возвеличивала абсолютную идею и принижала материальную действительность, как мир конечного, преходящего, не имеющего абсолютной значимости.

Идеалистическая эстетика противопоставляла искусство жизни, отрывала искусство от действительности, ставила его выше жизни. Сторонники теории «чистого искусства», выражая интересы господствующих, эксплуататорских классов, заинтересованных в сохранении существующего социального строя, пытались представить искусство как средство примирения с действительностью. Такими критиками были идейные и политические враги Чернышевского — Дружинин, Дудышкин, Ап. Григорьев и др. Все они пытались сбить литературу с реалистического пути, оказывая отрицательное воздействие на творчество передовых писателей-реалистов.

Вслед за Белинским Чернышевский продолжил борьбу с реакционной эстетикой и критикой, развил дальше реалистическую теорию искусства Белинского.

Чернышевский отбросил узкий, ограниченный подход к искусству идеалистической эстетики, пытающейся ограничить всё содержание искусства тесными рубриками «прекрасного и его моментов» — возвышенного, трагического, комического. Чернышевский считал, что область поэзии — «вся область жизни и природы; точки зрения поэта на жизнь в разнообразных ее проявлениях так же разнообразны, как понятия мыслителя об этих разнохарактерных явлениях…» (II, 81).

Критикуя идеалистическое понимание искусства, Чернышевский выдвигает положение: «прекрасное есть жизнь». Этим определением Чернышевский поражает идеалистические теории, полагающие, что прекрасное «не существует в объективной действительности, а осуществляется только искусством». Определение Чернышевского утверждало объективность прекрасного. Разъясняя свое положение, Чернышевский писал: прекрасна «такая жизнь, какую хотелось бы ему <человеку> вести»; «прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет, который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни…» (II, 10).

Понятие «хорошей жизни», «жизни, как она должна быть», Чернышевский связывал с материальными условиями быта, с местом труда в жизни человека. Мысль Чернышевского прежде всего обращена к крестьянству: «„Хорошая жизнь“, „жизнь, как она должна быть“, у простого народа состоит в том, чтобы сытно есть, жить в хорошей избе, спать вдоволь; но вместе с тем у поселянина в понятии „жизнь“ всегда заключается понятие о работе: жить без работы нельзя; да и скучно было бы. Следствием жизни в довольстве при большой работе, не доходящей, однако, до изнурения сил, у молодого поселянина или сельской девушки будет чрезвычайно свежий цвет лица и румянец во всю щеку — первое условие красоты по простонародным понятиям» (II, 10). Обрисованная Чернышевским картина крестьянского быта «с жизнью в довольстве» в период тяжелого положения крестьянства и острой классовой борьбы накануне реформы 1861 года, несомненно, имела особенно острый политический смысл и отражала чаяния и помыслы крестьянских масс, изнемогающих под игом помещиков.

Чернышевский подчеркивает, что социальный гнет и связанные с ним материальные лишения и неудобства, нездоровое, ненормальное развитие обезображивают жизнь. «Что портит жизнь, то портит и красоту» (II, 146). «… Всякая некрасивость, всё, мешающее красоте, подходит под понятие вредного для жизни, пагубного для жизни» (II, 147). Таким образом, диалектически раскрывая свое определение искусства, Чернышевский приводит читателя к революционным выводам о необходимости общественного преобразования.

В диссертации и несколько шире в статье «Критический взгляд на современные эстетические понятия» Чернышевский раскрывает социальный характер понятия о красоте, показывает зависимость понятия прекрасного от эпохи, различие в понимании человеческой красоты у крестьянства, купечества и представителей высшего класса общества. Чернышевский рисует образ крестьянской девушки, купеческой и светской красавицы и устанавливает зависимость типа красоты от материальных условий жизни и отношения к труду. Тучность купеческих красавиц, бледность и болезненность светских красавиц Чернышевский связывает с паразитическим образом жизни эксплуататорских классов.

Несмотря на конкретно-исторический подход к понятию прекрасного, к эстетическим вкусам и чувствам людей, Чернышевский иногда рассматривает эти вкусы и чувства с точки зрения неизменных норм, якобы присущих человеческой природе. Антропологический принцип мешал Чернышевскому быть до конца последовательным диалектиком.

С материалистических позиций Чернышевский подверг критике воззрение идеалистической эстетики на «моменты прекрасного» — возвышенное, трагическое, комическое. Опровергая идеалистические теории о субъективном характере этих категорий эстетики, Чернышевский указывает на то, что они являются отражением объективной действительности.

Автор трактата подробно останавливается на понятии трагического, он ставит себе целью очистить взгляд на трагическое от «трансцендентальной примеси» (II, 111), показать, что оно не имеет ничего общего с понятием судьбы, внутренняя пустота которого доказана наукой. Для революционного демократа было ненавистно представление о трагическом, как о чем-то неизбежном, необходимо присущем жизни, как о «законе вселенной».

С возмущением отвергает Чернышевский «мысль видеть в каждом погибающем виноватого» (II, 181); в статье «Возвышенное и комическое» он раскрывает социальную сущность понятия «трагической вины». Согласно «обыкновенным эстетическим понятиям», «ягненок в басне, пьющий из одного ручья с волком, виноват: зачем шел к ручью, где мог встретить волка, а главное, зачем не запасся такими зубами, чтобы самому съесть волка?» (II, 180, 181).

Чернышевский дает определение трагического как «ужасного в человеческой жизни», как «страдание или погибель человека» (II, 185, 183).

Выступление Чернышевского против утверждений идеалистической эстетики о трагическом как о незыблемом, неизбежном законе жизни, связано с историческим оптимизмом, с революционными убеждениями, с верой в возможность уничтожить эксплуатацию человека человеком, с верой в победу человека над силами природы: «… счастливая борьба, как бы ни была она тяжела, — не страдание, а наслаждение, не трагична, а только драматична» (II, 28).

В статье «Возвышенное и комическое» Чернышевский пишет, что эстетика забывает еще об одном роде трагического — «о трагическом злого» (II, 184). Под трагическим злого он разумеет злодейства и преступления, от которых терпит всё общество, а не отдельные лица: «… страдающим лицом в трагическом злого является нам общество и нравственный закон; печаль и сострадание к обществу, оскверняемому, заражаемому личностью с пагубным направлением, также непременно возбуждаются в нас при таком зрелище» (II, 185). Рисуя в качестве примера образ английского лорда, Чернышевский дает понять, что представители эксплуататорских классов — самые страшные злодеи и преступники. Трагическое злого, корни которого в социальном зле эксплуататорского общества, являются самым страшным родом трагического, по мнению Чернышевского; картина жизни носителя такого рода трагического страшнее картин жизни Макбета и Яго; «в нем выразится ужас порока, ужас самого зла, а не отдельных злодейств, порождаемых злом» (II, 184). «Проклинайте болезнь, жалейте и лечите больных» — этим призывом к изменению общественного устройства заканчивает Чернышевский рассуждение о трагическом злого (II, 185). Очевидно, политическая острота вопроса не дала возможности хотя бы кратко развить эту мысль в диссертации. Рассуждение о трагическом злого не было опубликовано при жизни Чернышевского и увидело свет лишь в 1928 году.

В своей критике идеалистического понятия трагического Чернышевский приближался к Марксу и Энгельсу, разоблачавшим реакционный смысл гегелевского понятия «железной необходимости», обрекающей угнетенные массы на пассивность и гибель. Однако Чернышевский не мог подняться до марксистской эстетики и поставить вопрос о трагической коллизии; правильная постановка и решение этого вопроса возможны были лишь на базе исторического материализма.

Разбив представление о мнимом превосходстве искусства над действительностью, Чернышевский дал глубокое определение сущности искусства и его задач. Воспроизведение жизни — такова первая и основная задача произведений искусства. Это материалистическое положение противостояло идеалистическим воззрениям на сущность искусства и было встречено с негодованием реакционной и либеральной критикой.

«Нет сомнения, что теория воспроизведения, если заслужит внимание, возбудит сильные выходки со стороны приверженцев теории творчества», — писал Чернышевский в авторецензии, понимая под «теорией творчества» теорию «чистого искусства» (II, 109).

Предупреждая обвинение в натурализме, в призыве «к дагерротипной копировке действительности» (II, 109), Чернышевский показывает, что воспроизведение не является мертвой копировкой уже потому, что оно передает существенные черты подлинника. Искусство исполнено содержания уже потому, что обращает внимание мыслящего человека на предметы, достойные внимания, выбирая для воспроизведения общеинтересное в жизни. Ценность художественного произведения автор трактата ставит в прямую зависимость от общественной значимости воспроизводимого предмета. Вслед за Белинским Чернышевский призывает поэтов отказаться от чрезмерного увлечения в своих произведениях изображением любви и красот природы, обратиться к другим сторонам жизни, гораздо более интересующим человека вообще. Развивая эту мысль, Чернышевский опирался на опыт реалистической русской литературы, сила которой состояла в острой постановке социальных вопросов, и вместе с тем боролся за то, чтобы критический реализм отображал явления общественной жизни во всей их сложности и противоречивости с точки зрения передовых идей эпохи.

Чернышевский разъяснял, что предметом воспроизведения искусства может и должна быть внутренняя жизнь человека. Говоря о характере воспроизведения в искусстве, Чернышевский указывал, что непременным условием художественности, прекрасной формы произведений является конкретность, предметность, образность. Создания искусства должны быть выражены в живых картинах, в индивидуальных образах.

Воспроизведение жизни Чернышевский назвал «общим, характеристическим признаком искусства, составляющим сущность его» (II, 92). Это общее основное определение автор трактата дополняет следующим положением: «… очень часто, особенно в поэзии, выступает на первый план также объяснение жизни, приговор о явлениях ее» (II, 111). Это Чернышевский называет «высшим значением искусства». Какими же средствами достигает искусство указанной цели? Часто уже самый выбор объекта, внимание, обращенное на предмет, объясняет его значение, заставляет лучше понять жизнь. Искусство объясняет действительность, поскольку оно, воспроизводя предметы и события, указывает на их существенные черты. О передаче существенных черт предмета, как о необходимой стороне художественности, Чернышевский писал позднее в рецензии на книгу Готорна (1860), где он дал такое определение: «Сущность поэзии в том, чтобы концентрировать содержание» (VII, 452).

Огромное значение придавал Чернышевский приговору над явлениями действительности, содержащемуся в лучших произведениях искусства. Свою диссертацию он закончил тезисом, чрезвычайно сжато и четко определяющим основное содержание его работы:

«Воспроизведение жизни — общий, характеристический признак искусства, составляющий сущность его; часто произведения искусства имеют и другое значение — объяснение жизни; часто имеют они и значение приговора о явлениях жизни» (II, 92).

Последнее, по мнению Чернышевского, в особенности делает искусство значительным явлением общественной жизни.

Суждение художника о фактах действительности может, по мнению Чернышевского, состоять в том, что художник расположен к одним сторонам действительности и избегает другие. Однако Чернышевский считает, что подлинный художник в своей тенденции выражает сочувствие самым существенным вопросам современности. Вопросы, предлагаемые или разрешаемые искусством, отмечает Чернышевский, «все найдутся в действительной жизни» (II, 86).

Великим источником силы искусства Чернышевский считал передовое революционное мировоззрение, правильную оценку явлений действительности художником. Верный, ясный взгляд художника на жизнь, его сочувствие новым, исторически прогрессивным силам общества дает ему огромное влияние на людей, возможность активно вмешиваться в жизнь, способствовать историческому прогрессу. Произнося свой приговор над жизнью общества, художник способствует революционному просвещению масс, повышению их политической активности.

Подводя итоги своим воззрениям на сущность искусства, Чернышевский развертывает обоснованное Белинским положение реалистической эстетики о науке и искусстве, как о двух формах познания действительности, направленных на ее изменение ко благу человека: «Наука не стыдится говорить, что цель ее — понять и объяснить действительность, потом применить ко благу человека свои объяснения; пусть и искусство не стыдится признаться, что цель его: для вознаграждения человека в случае отсутствия полнейшего эстетического наслаждения, доставляемого действительностью, воспроизвести, по мере сил, эту драгоценную действительность и ко благу человека объяснить ее» (II, 90).

Чернышевский называет искусство учебником жизни. В магистерской диссертации, как это отмечал сам Чернышевский, не было возможности в полной мере развернуть взгляд на «практическое» общественное значение искусства. Революционный просветитель придавал огромное значение искусству как средству пропаганды передовых идей среди широких масс. Великое значение искусства Чернышевский видел в том, что в доступной, доходчивой форме оно раскрывает смысл вещей, приносит умственную, а потом принесет и материальную пользу людям.

Не стирая специфики искусства, Чернышевский видел в нем «могущественное пособие науки» в достижении цели общественного переустройства; он говорит о «неизмеримо огромном» значении искусства для человеческой жизни. В ответ на упреки в принижении роли искусства Чернышевский указывал, что рассмотрение искусства как рода деятельности, служащей на благо человека, не уменьшает, а, наоборот, возвышает реальное значение искусства.

В статье «О поэзии. Сочинение Аристотеля» великий критик дает бой представителям теории «чистого искусства»: «„Искусство для искусства“ — мысль такая же странная в наше время, как „богатство для богатства“, „наука для науки“ и т. д. Все человеческие дела должны служить на пользу человеку, если хотят быть не пустым и праздным занятием…» (II, 271).

Искусство не может стоять в стороне от общественной жизни, оно всегда служит интересам определенных социальных групп, партий. Чернышевский дал не только теоретическое обоснование этого своего положения, но и подтвердил его конкретным анализом целого ряда художественных произведений.

Продолжатель дела Белинского, он развил в своей эстетике учение о передовой тенденции, идейности искусства как о непременном условии художественности. В своих критических статьях Чернышевский показывал, как ложная, реакционная тенденция приводит к творческому упадку даже талантливого писателя. В статье «Бедность не порок» (1854) критик предостерегал Островского от пагубного воздействия на его творчество славянофильских идей. Фальшивая идея искажает, подкрашивает действительность и поэтому лишает произведение художественной ценности. «В правде сила таланта, — указывает Чернышевский, — ошибочное направление губит самый сильный талант. Ложные по основной мысли произведения бывают слабы даже в чисто художественном отношении» (II, 240).

Характеризуя направление «искусства для искусства» как идеологию «праздного застоя», Чернышевский отмечал, что все произведения, написанные в этой тенденции, «совершенно ничтожны в художественном отношении: они холодны, натянуты, бесцветны и реторичны» (III, 301).

С негодованием Чернышевский обрушивался на искусство, обращающее основное внимание на форму, заботящееся лишь об отделке и украшении художественных произведений. В повести «Теория и практика» (1849) Чернышевский разоблачает такого рода формализм: «Конечно, форма очень важная вещь, но содержание, мне кажется, всегда главное дело; форма, может, много придает ему цены или очень много отнимает ее у него, но сама она свое значение получает только от содержания, и если содержание ничтожно, форма никогда не может придать большого значения произведению, и я не думаю, чтоб через нее делались люди поэтами и тем менее бессмертными поэтами…» (XI, 671).

Чернышевский обосновывает положение о ведущей, решающей роли содержания в искусстве: «Если идея фальшива, о художественности не может быть и речи, потому что форма будет также фальшива и исполнена несообразностей» (III, 663). Чернышевский сумел раскрыть диалектическое соотношение формы и содержания. Он выдвигает понятие о внутренней форме художественного произведения, как о развитии основной идеи в характерах, образах, положениях, во всем, что составляет «тело поэтического создания». Чернышевский придает громадное значение «внутренней форме», но считает, «… что все-таки идея в произведении главное и что, конечно, произведение потеряет почти всё свое достоинство от дурного развития этой идеи, но все-таки самое лучшее исполнение, самые богатые положения и мысли, самым лучшим образом созданные характеры не много придадут значения произведению, если основная идея не сообщает ему этого значения» (XI, 671—672).

Чернышевский показывает, что форма и содержание находятся в единстве, во взаимном проникновении: «… эти вещи так между собой связаны, что их нельзя разделять и в общем теоретическом анализе элементов поэтического произведения, а в действительном, живом произведении они всегда совершенно сливаются воедино: характер, положение и основная идея — вы их не отличите друг от друга, и поэтому, в сущности, дело тут почти в одних словах» (XI, 672).

По мнению Чернышевского, сила реалистического искусства в его связи с современностью. Произведения подлинных художников, по словам Чернышевского, являются сочинениями на тему, предлагаемую современной жизнью. Расцвета достигают только те литературные направления, которые возникают под влиянием передовых идей и «удовлетворяют настоятельным потребностям эпохи» (III, 302). И, наоборот, главная причина жалкого состояния отдельных видов искусств заключается, по мнению Чернышевского, в «отчуждении этого искусства от современных стремлений» (III, 302).

Основную тенденцию, отвечающую своему времени, великий критик видит в стремлении к «гуманности и… улучшению человеческой жизни» (III, 302). Таланты, не проникнутые этими чувствами и стремлениями, не создали ничего заслуживающего внимания, указывает Чернышевский и приводит в качестве примера Александра Дюма, талант которого «остался чужд стремлениям века, — и результатом было ничтожество его произведений» (III, 303).

Борьба за передовое искусство, поднимающее самые существенные вопросы современности, была одновременной борьбой за народное искусство, направленное на благо народа. Выдвигая «общеинтересное» в жизни как содержание искусства, Чернышевский тем самым утверждал принцип народности.

Как и Белинский, Чернышевский рассматривает понятия передовой идейности и народности в нерасторжимой связи.

Борьба за передовую тенденцию в искусстве не имела в эстетике Чернышевского ничего общего с проповедью дидактизма. Чернышевский считал, что эта борьба вместе с тем является борьбой за подлинную свободу творчества: «Нельзя насильно дать себе одушевления тем, что? не возбуждает одушевления в нашей натуре» (III, 303). Передовые стремления должны находиться в натуре, в сердце подлинного художника, сына своего времени, своего народа. Если у писателя нет соединения «таланта и живого сердца», то ему «бесполезно было бы накладывать на себя маску патетического одушевления современными вопросами» (III, 303). Таким образом, Чернышевский восставал и против «чистого искусства», и против холодного и мертвого дидактического искусства.

Развивая взгляд на сущность искусства как на воспроизведение жизни, Чернышевский показывает роль творческой фантазии художника. «Необходимость комбинировать и видоизменять» проистекает не из того, что художник должен привнести что-то в объективную действительность, — эта необходимость вызвана тем, что «картина действительной жизни принадлежит не той сфере бытия, как действительная жизнь» (II, 89); иными словами, жизнь — объективная реальность, а картины жизни — форма сознания, отражающая эту реальность, поэтому художник для воспроизведения жизни должен овладеть особыми средствами. Вмешательство фантазии состоит, по мнению Чернышевского, в том, что поэт опускает ряд несущественных подробностей наблюдаемой действительности и в то же время для художественной полноты вводит сцены и положения, оставшиеся в его памяти и основанные на наблюдениях, сделанных прежде; поэт должен отделить избранное событие от сцепления с другими происшествиями и от ненужных эпизодов, отделить существенные черты воспроизводимого от случайного. Большую роль отводил Чернышевский творческой работе художника при создании типических образов: поэт должен «уметь понимать сущность характера в действительном человеке, смотреть на него проницательными глазами», «понимать или чувствовать, как стал бы действовать и говорить этот человек в тех обстоятельствах, среди которых он будет поставлен поэтом», и, наконец, поэт должен «уметь изобразить», «передать понятое» (II, 66).

Основную задачу реалистического искусства Чернышевский видел в создании типических образов. В эстетике Чернышевского центральное место занимает теория реализма, а в теории реализма — проблема типичности.

Эта проблема впервые была широко разработана Белинским. Еще в своей ранней статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835) он писал: «Один из самых отличительных признаков творческой оригинальности, или, лучше сказать, самого творчества, состоит в… типизме…, который есть гербовая печать автора. У истинного таланта каждое лицо — тип, а каждый тип, для читателя, есть знакомый незнакомец».^[44] В статьях 40-х годов Белинский особенно много внимания уделял проблеме типичности, разрабатывая ее с позиций революционно-демократического и материалистического мировоззрения и опираясь на опыт передовой русской литературы — на опыт Пушкина, Гоголя и их последователей. Чернышевский и Добролюбов, подняв на новую ступень революционно-демократическую мысль в целом, углубили материалистическое учение о реализме, о типичности.

Чернышевский показал объективный характер типического. Он активно боролся против идеалистического понимания типизации, как «возведения к идеальному значению», «опоэтизирования прозы и нескладицы жизни». Он указывает, что «оригинал уже имеет общее значение в своей индивидуальности» (II, 66). Задача художника — подметить типическое в жизни, понять сущность характера и передать понятое. Чернышевский уже в ранней своей повести «Теория и практика» освещает вопрос о социально-исторической определенности типического лица. Тип для Чернышевского — «представитель того класса, к которому принадлежит в политическом или — как вам угодно назовем это — в социальном, в общественном отношении…» (XI, 672).

Чернышевский писал, что внимание художника должно быть обращено прежде всего на изображение самых благородных для своего времени натур, «чрезвычайно богатых чувствами, сердцем, с чрезвычайно энергического волею» (XI, 673). Героиня повести «Теория и практика» говорила, что такого рода люди встречаются во всех слоях общества. Особое внимание она обратила на средний круг, т. е. на среду, из которой вышла передовая разночинная интеллигенция.

Типическими для Чернышевского являлись прежде всего «герои своего времени», лица, выражавшие важный момент исторического развития общества. Так, например, Чернышевский считает, что в «Фаусте» в лице Мефистофеля и Гретхен Гёте изобразил «благородных людей тогдашней Германии». «Жгучее отрицание», «титаническая дерзость» Мефистофеля, «нежная и чистая красота сердца» Гретхен были характерными чертами благородных натур немецкого общества той поры (XII, 679).

Типическими для русской действительности недавнего прошлого, по мнению Чернышевского, является, например, «лицо, чувства и мысли которого вы узнаете из поэзии г. Огарева» (III, 565). В статье «Стихотворения Н. Огарева» (1856) Чернышевский выдвигает задачу изображения в литературе человека нового типа, «который становится во главе исторического движения с свежими силами» (III, 567); иными словами, Чернышевский ставит вопрос об изображении революционера.

Постановка вопроса о типическом как об отражении передовой общественной тенденции помогла Чернышевскому углубить оценку ряда произведений искусства прошлого и сформулировать новые задачи, стоящие перед современной литературой, отражающие новый революционно-демократический этап в развитии русского революционно-освободительного движения.

Замечательно, что Чернышевский, первый сформулировавший новые задачи, был первым художником, разрешившим их в своем творчестве.

Сохраняя завоевания критического реализма предшествующего периода, Чернышевский выступил как новатор, сделавший типическим изображение людей, разрушающих старое общество, старые этические нормы, людей, которые активно влияют на окружающую их общественную среду, накладывают яркий отпечаток на ход исторического развития. Чернышевский сумел показать, как революционные идеи влияют на человека, изменяют его отношения к окружающему, придают ему силы и уверенность в борьбе за изменение общественного строя.

Эстетика Чернышевского оказала огромное, благотворное влияние на русское искусство и литературу. Она способствовала укреплению и развитию принципов реализма в искусстве.

И. Е. Репин вспоминает, что в мастерских художников, стремившихся к реализму и боровшихся с академической рутиной, «прочитывались запоем новые статьи: „Эстетические отношения искусства к действительности“ Чернышевского, „Разрушение эстетики“ Писарева… и многое другое»; и далее: «молодая жизнь кипела идеями Чернышевского».^[45] Эстетика Чернышевского вдохновляла молодых живописцев — членов «художественной артели» Крамского, а затем передвижников на борьбу за действенное, пронизанное прогрессивными идеями искусство, искусство, отображающее современную русскую жизнь, создающее типические образы представителей русского общества.

Большое значение имела эстетика Чернышевского для развития русской национальной музыки. Члены кружка Балакирева — Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков и другие — были последователями Чернышевского в области эстетики. О влиянии на русское искусство книги «Эстетические отношения искусства к действительности», не называя имени «опального» автора трактата", писал В. В. Стасов, защитник русской реалистической школы в музыке и живописи.^[46]

Мимо эстетической теории Чернышевского, не испытав в той или другой форме ее воздействия, не прошел ни один крупный русский писатель-реалист второй половины XIX века.

4

Чернышевский проявил свое замечательное дарование и в литературной критике, которой он отдал много сил и труда. Развивая мысль своего предшественника и учителя Белинского, утверждавшего, что народ «видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от мрака самодержавия, православия» и крепостничества,^[47] Чернышевский постоянно подчеркивал особое значение русской литературы в жизни общества. Он понимал, что правдивая реалистическая литература, ярко изображающая современный социальный быт, обличающая самые основы этого быта и показывающая силы протеста, образы положительных героев из народа и революционной интеллигенции, способствует пропаганде революционных идей, воспитанию борцов за дело освобождения народа.

Чернышевский указывал, что освобождение народа от гнета помещиков и других эксплуататоров, свержение полицейско-монархического режима создадут новые, благоприятные условия для развития русской литературы и явятся предпосылкой ее невиданного расцвета.

Чернышевский утверждал, что подлинным художником может быть только писатель, служащий своим правдивым пером народу. Только такой писатель может создавать высокохудожественные произведения. Русская публика, писал Чернышевский, «… умеет ценить людей и награждает своим сочувствием только тех писателей, которые служат правде, служа поэзии, потому что без правды нет и поэзии» (III, 694).

Борясь за правду в искусстве, Чернышевский боролся за усиление влияния идей революционной демократии на литературу и за утверждение в ней реалистического метода. Одно было неотделимо от другого. Писатели, испытавшие на себе влияние ложных, враждебных народу реакционных идей, отходили от реализма в своем творчестве, переставали подмечать типические явления жизни, не могли создать типические образы. Чернышевский зорко наблюдал за современной ему литературой и неутомимо боролся против всяких вредных развитию реализма влияний и тенденций. Творчество каждого даровитого писателя было дорого великому критику. Он чутко замечал появление нового таланта, тщательно следил за его ростом, давал всестороннюю оценку его творчества, способствуя укреплению в нем плодотворных начал и преодолению слабых сторон. Под воздействием Чернышевского и укрепилось революционно-демократическое начало и развился критический реализм в творчестве Некрасова и Салтыкова, Огарева и Герцена. Критика Чернышевского содействовала упрочению демократических тенденций и расцвету художественного своеобразия таких писателей, как Островский, Толстой, под его влиянием сформировались дарования плеяды реалистов-демократов — Н. Успенского, Решетникова, Помяловского, Слепцова, Левитова, Гл. Успенского и др.

Чернышевский высоко ценил произведения, изображающие действительность в развитии, движении. Он ратовал за расцвет передовой литературы, содействующей росту и укреплению новых, исторически прогрессивных, революционных сил и явлений в обществе. Поэтому исторические вопросы, осмысление исторического прошлого жизни народа и его литературы были для Чернышевского исполнены жгучего современного значения. Литературная борьба принимала в его статьях политическое значение. Борясь за исторически точные оценки явлений прошлого, критик пропагандировал революционные идеи, выступал против сторонников «чистого искусства» и эстетов, искажавших историческое прошлое русской литературы; он боролся против влияния враждебной народу либеральной идеологии на литературу, укреплял связи передовой реалистической литературы с освободительным движением. Чернышевский считал, что подлинно научное познание действительности ведет к практической революционной деятельности, подлинное изучение законов прошлого — к прозрению будущего.

Вопрос об исторических традициях русской литературы ставился Чернышевским в неразрывной связи с проблемой преемственности в революционной борьбе. В своем труде «Очерки гоголевского периода» Чернышевский показал, что развитие критического реализма в 30—40-х годах было связано с достижениями корифеев русской художественной литературы Пушкина и Гоголя и с деятельностью великого борца за освобождение народа, замечательного мыслителя, теоретика искусства и критика Белинского. Русская литература может идти вперед, только опираясь на творческий опыт величайших писателей предшествующего периода и сохраняя верность принципам, завещанным ей Белинским. Отказ от творческого усвоения наследия Белинского ведет к отходу от традиций русского реалистического искусства, заявлял Чернышевский. Деятельность Чернышевского как историка русской литературы, его научные исследования имели огромное значение для литературы, науки и политической борьбы его времени. Чернышевский направлял современную ему критику и науку на путь изучения и определения исторического своеобразия русской литературы, ее национальных особенностей. Он неустанно подчеркивал мысль о мировом значении русской литературы, об оригинальности русских писателей. Чернышевский показывал, что, чем совершеннее мастерство писателя, чем глубже идейное содержание его произведений, тем народнее и самобытнее его творчество. Вся критическая деятельность Чернышевского была пронизана высоким патриотизмом, горячей любовью к русскому народу и его литературе.

Чернышевский придавал огромное значение изучению эстетических проблем, анализу художественной стороны произведений, их стиля, «внутренней» и «внешней» формы, как он выражался. Он указывал, что писатели, вносящие новое содержание в литературу, создают соответствующую ему новую совершенную художественную форму. Анализ идейного содержания и художественной формы произведений составляет в его статьях единое целое.

Литературно-критическая деятельность Чернышевского началась в первой половине 50-х годов. Крупнейшим литературно-критическим произведением его является цикл статей под общим названием «Очерки гоголевского периода русской литературы».

«Очерки гоголевского периода» знаменуют эпоху в истории русской критики и литературы. Чернышевский печатал эту работу в то время, когда самое имя Белинского не могло быть прямо названо. Только в конце своей работы, печатавшейся в течение 1856 года в «Современнике» из номера в номер (первая статья была напечатана в № 12 за 1855 год), критик смог прямо назвать имя Белинского.

Несмотря на жестокость цензуры, Чернышевский в «Очерках гоголевского периода» ярко выразил революционные требования, которые он предъявлял к литературе и критике, показал революционную и материалистическую основу творчества Белинского, заявил, что преемниками Белинского являются деятели революционной демократии новой эпохи. Чернышевский призывал писателей и критиков к верности традициям Белинского.

"Наши статьи имели целью, — писал он, — не только историческое изложение различных направлений русской критики: мы хотели также указать на основания, от которых не должна уклоняться современная критика, если не хочет впадать в бессилие, мелочность, пустоту. Справедливые понятия об этом были высказываемы у нас Белинским, и на его критику до сих пор надобно смотреть… как на руководительный пример…

«Два важные принципа особенно должны быть хранимы в нашей памяти, когда дело идет о литературных суждениях: понятие об отношениях литературы к обществу и занимающим его вопросам; понятие о современном положении нашей литературы и условиях, от которых зависит ее развитие. Оба эти принципа были выставляемы Белинским, как важнейшие основания нашей критики, разъясняемы со всею силою его диалектики и постоянно применяемы им к делу, успех которого и зависел в значительной степени от их соблюдения» (III, 298—299).

Чернышевский вступает в непримиримую борьбу с реакционерами и либералами, клеветавшими на Белинского и искажавшими его облик и смысл его деятельности. Он восстанавливает подлинный облик Белинского, приводя многочисленные цитаты и большие отрывки из статей Белинского в тексте своей работы, в подстрочных примечаниях к ней и в приложениях. Чернышевский прямо объяснял смысл цитирования им Белинского: «… если бы мы не приводили его мнений его собственными словами, иным, быть может, вздумалось бы говорить, что мы приписываем Белинскому мнения, которых он не имел: мы уже говорили, что память у многих из нас очень коротка» (III, 298). Несколько замечательно ярких страниц Чернышевский посвящает разоблачению реакционной легенды о том, будто политическая и литературная непримиримость Белинского объясняется личными качествами «неистового Виссариона». Чернышевский показывает, что никакой «неистовости» в характере Белинского не было, что Белинский стоял на почве трезвого материалистического понимания действительности, не был ни мечтателем, ни фанатиком. Его нежелание идти на компромиссы было обусловлено его принципиальностью, его безусловной правотой и безусловной неправотой его врагов. Поведение Белинского для Чернышевского является образцом, примером, на котором надо воспитывать писателей и критиков. «Он писал так, как думал, заботясь только о правде и употребляя именно те слова, которые точнее выражали его мысль. Дурное он прямо называл дурным, не прикрывая своего суждения дипломатическими оговорками и двусмысленными намеками. Потому людям, которым всякое правдивое слово кажется жестким, как бы ни было оно умеренно, мнения Белинского казались резкими: что делать, многие прямоту считают всегда резкостью» (III, 234).

Борьба Чернышевского за наследие Белинского и Гоголя в «Очерках гоголевского периода» была борьбой за идейность, общественную значимость литературы, борьбой против проповеди теоретиков «чистого искусства». Чернышевский заявляет, что защитники «чистого искусства» являются политическими врагами критики Белинского и гоголевского направления в литературе. Творчество Гоголя имеет политический смысл, как всякое литературное явление. Деятельность Гоголя «есть служение определенному направлению нравственных стремлений», иносказательно писал Чернышевский (III, 21), разумея при этом революционизирующее значение творчества Гоголя. Далее он выражал свою мысль, хотя и иносказательно, но совершенно ясно:

"… Кем довольны все, тот не делает ничего доброго, потому что добро невозможно без оскорбления зла. Кого никто не ненавидит, тому никто ничем не обязан.

«Гоголю многим обязаны те, которые нуждаются в защите; он стал во главе тех, которые отрицают злое и пошлое. Потому он имел славу возбудить во многих вражду к себе. И только тогда будут все единогласны в похвалах ему, когда исчезнет всё пошлое и низкое, против чего он боролся!» (III, 22).

Смысл и значение творчества Гоголя, гениального писателя-реалиста, обличителя крепостнического дворянства и бюрократии, Чернышевский исчерпывающе раскрыл в «Очерках гоголевского периода» и в примыкающих к ним статьях.

Гоголь-реалист отдал весь свой талант обличению современного социального строя, беспощадному отрицанию его, поэтому Белинский справедливо сделал его своим знаменем и определил как «главу поэтов», главу литературного периода. Только опираясь на наследие Пушкина, Гоголя и Белинского, русская литература может исполнять свое высокое призвание:

«… Как бы ни стали мы судить о нашей литературе по сравнению с иноземными литературами, но в нашем умственном движении играет она более значительную роль, нежели французская, немецкая, английская литература в умственном движении своих народов, и на ней лежит более обязанностей, нежели на какой бы то ни было другой литературе. Литература у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа… Поэт и беллетрист не заменимы у нас никем. Кто кроме поэта говорил России о том, что слышала она от Пушкина? Кто кроме романиста говорил России о том, что слышала она от Гоголя?» (III, 303, 304).

Чернышевский не сглаживал противоречий творчества Гоголя. Он раскрывал реакционную сущность его книги «Выбранные места из переписки с друзьями» и, объясняя причины эволюции Гоголя, не имевшего последовательного, передового мировоззрения, показывал пагубное влияние, которое оказал на него отъезд за границу, вызванный атмосферой травли, созданной вокруг Гоголя правительственной бюрократией и реакционной критикой. Чернышевский подчеркивал, что только на путях развития и продолжения традиций гоголевского реализма возможно дальнейшее движение в литературе.

Только сохраняя такой характер, русская литература останется верна своим патриотическим традициям. Патриотизм представлялся Чернышевскому неотделимым от стремления к преобразованию общества, от борьбы за счастье народа. Гоголевское направление в литературе и революционно-демократическая критика Белинского были ему бесконечно дороги, прежде всего, как патриотические явления.

«Много было достоинств у критики гоголевского периода; но все они приобретали жизнь, смысл и силу от одной одушевлявшей их страсти — от пламенного патриотизма…, — писал Чернышевский о критике Белинского, — немного найдется в нашей литературной истории явлений, вызванных таким чистым патриотизмом, как критика гоголевского периода. Любовь к благу родины была единственной страстью, которая руководила ею: каждый факт искусства ценила она по мере того, какое значение он имеет для русской жизни. Эта идея — пафос всей ее деятельности. В этом пафосе и тайна ее собственного могущества» (III, 136, 138).

Истинный патриотизм связан с революционными устремлениями. Заслуга Белинского и Герцена (о котором Чернышевский сумел также сказать в «Очерках гоголевского периода», называя его «другом Огарева») критик видел в том, что они сумели соединить социалистические идеи со стремлением активно воздействовать на общество.

Чернышевский отмечает, что в то время, когда «огромное большинство и ученых людей и европейской публики, поверив пристрастным и поверхностным отзывам экономистов, не хотели понять смысла новой науки <т. е. социалистических учений>…, Г. Огарев и его друзья занялись этими вопросами, понимая чрезвычайную их важность для жизни» (III, 216). Чернышевский гордился тем, что передовые люди России поняли значение социализма и самостоятельно сделали попытку соединить учение о социализме с материализмом.

Чернышевский указывал, что деятельность Белинского и Герцена в 40-х годах имела эпохальное, историческое значение. Будучи совершенно самостоятельным мыслителем, подвергшим с материалистических позиций критике гегелевскую философию, Белинский по силе ума и таланта стоял в ряду крупнейших мыслителей мира. Чернышевский с гордостью отмечает тот факт, что русская философская мысль, и прежде всего философская мысль Белинского и Герцена, сыграла огромную роль в развитии материалистической философии XIX века. Самобытность русской реалистической литературы, следующей заветам Белинского и традициям, идущим от реализма Гоголя, противостоит тунеядству, эпигонству и бесплодной деятельности адептов «чистого искусства». Либералы Дружинин, Дудышкин, Анненков и другие являются последователями явных и тайных врагов Белинского и Гоголя.

В русской литературе побеждают силы реализма, в русской критике не может не победить революционно-демократическая критика. За этими убеждениями Чернышевского стояла вера в победу крестьянской революции. Чернышевский верил в творческие силы русской литературы и русской теоретической мысли и справедливо связывал великое будущее русской культуры с успехами революционной политической борьбы: «… эта эпоха еще впереди, и скоро ли настанет она, трудно решить: что будет, можно предвидеть, скоро ли и каким образом будет, нельзя сказать. Мы знаем так же верно, как 2 в 2 = 4, что за ночью последует день, и кто доживет до светлого дня, конечно будет наслаждаться сиянием, более ярким и живительным, нежели какой давали светила ночи, которые озаряют ныне путь наш во мраке» (III, 278). Он обращается к народу с призывом изменить общественные условия, создать новые благотворные условия для развития русской литературы и критики — с иносказательно выраженным призывом к революции:

«Не торопитесь же осуждать русского писателя: о, если б вы знали, как неблагоприятны для развития его таланта обстоятельства и отношения, в которых он действует, вы подивились бы не бессилию, а силе его… Не торопитесь осуждать русского писателя за недостатки его произведений, читатель: осуждайте за них себя… От вас, читатель, зависит развитие русской литературы: выразите непреклонную волю вашу, чтобы она развивалась, и только тогда будет она иметь возможность развиваться» (III, 308—309).

Эта мысль Чернышевского перекликается с основной мыслью написанной им позже статьи «Не начало ли перемены?» и с его знаменитым романом «Что делать?». Задавая от имени читателя вопрос: «что ж делать?», Чернышевский отвечает в «Очерках гоголевского периода»: «Как „что делать“? Должно требовать» (III, 305).

Работа Чернышевского «Очерки гоголевского периода» имела огромное общественное значение. Чернышевский сформулировал в ней идейные основы революционно-демократической критики. «Очерки гоголевского периода» придали реалистической литературе новые силы, теоретически вооружив передовых писателей-реалистов. Чернышевский показал, что всякая идеология выражает классовые интересы, что литературная борьба отражает политическую, классовую борьбу. Чернышевский доказал, что передовые идеи приводят к расцвету литературы, к возникновению высокохудожественных произведений, в то время как реакционная идеология губит искусство, бессодержательное или реакционное произведение не может быть художественным. В искусстве форма в отрыве от содержания не существует.

Чернышевский гордился достижениями своих предшественников. Он дал научное исследование процесса поступательного развития русской литературной критики, показал перспективу дальнейшего развития литературы и литературной критики.

Подступом к «Очеркам гоголевского периода» были четыре статьи Чернышевского, посвященные разбору «Сочинений А. С. Пушкина. Издание П. В. Анненкова» («Современник», 1855, №№ 2, 3, 7 и 8). Мысли, высказанные в этих статьях, были затем развиты в книге Чернышевского для юношества «Александр Сергеевич Пушкин. Его жизнь и сочинения» (1856), в авторецензии на эту книгу и в «Очерках гоголевского периода». В своих статьях Чернышевский дал общую оценку значения творчества Пушкина, опираясь на суждения Белинского.

Сторонники теории «чистого искусства», и прежде всего Дружинин, покинувший «Современник», как только выяснилось, что Чернышевский приобретает всё большее влияние в редакции журнала, стремились оказать давление на Некрасова и других крупнейших писателей-реалистов, заставить их отказаться от обличительных тенденций в творчестве, отречься от традиций «гоголевского» направления. На некоторых писателей они оказали значительное влияние. В своем наступлении на традиции критического реализма либералы пытались использовать авторитет Пушкина. Они трактовали Пушкина как поэта чистой формы, презиравшего «требования минуты», и призывали «идти по стопам» Пушкина, отказаться во имя «чистого искусства» от участия в политической борьбе.

Чернышевский видит огромное значение Пушкина в том, что он сделал литературу мощным средством воздействия на общество, привлек к ней всеобщее внимание: «Через него разлилось литературное образование на десятки тысяч людей, между тем как до него литературные интересы занимали не многих. Он первый возвел у нас литературу в достоинство национального дела, между тем как прежде она была, по удачному заглавию одного из старинных журналов, „Приятным и полезным препровождением времени“ для тесного кружка дилетантов. Он был первым поэтом, который стал в глазах всей русской публики на то высокое место, какое должен занимать в своей стране великий писатель. Вся возможность дальнейшего развития русской литературы была приготовлена и отчасти еще приготовляется Пушкиным» (II, 475).

Чернышевский подчеркивал, что Пушкин являлся пламенным патриотом, сознательно стремился служить народу, благотворно воздействовать на русское общество. Поэтому Пушкин и смог стать родоначальником реалистической русской литературы, создателем ее лучших традиций. Чернышевский считал Пушкина первым великим русским поэтом, так как Пушкин первый сделал содержанием своего творчества русскую жизнь, обратился к вопросам, волнующим русское общество: «… Пушкин первый стал описывать русские нравы и жизнь различных сословий русского народа с удивительною верностью и проницательностью… Прежние писатели редко избирали предметом своих рассказов русскую жизнь, а если и делали это, то описывали ее неточно и неестественно» (III, 315).

Пушкин создал прекрасную форму для реального изображения действительности. «… Пушкин был по преимуществу поэт формы, — писал Чернышевский. — Этим не хотим мы сказать, что существенное значение его в истории русской поэзии — обработка стиха; в такой мысли отзывался бы слишком узкий взгляд на значение поэзии в обществе. Но действительно, существеннейшее значение произведений Пушкина — то, что они прекрасны или, как любят ныне выражаться, художественны» (II, 473).

Творчество Пушкина характеризуется, по мнению Чернышевского, страстным интересом к реальной русской действительности, влюбленностью в жизнь. У Пушкина «художественность составляет не одну оболочку, а зерно и оболочку вместе» (II, 473). Художественность его поэзии — реальное, полное и прекрасное воспроизведение жизни. Поэтому произведения Пушкина сыграли огромную роль в просвещении русского общества, подготовив его «к восприятию высшего нравственного развития» (II, 474), т. е. революционных идей. «… Пушкин… был человек необыкновенного ума и человек чрезвычайно образованный… Каждый стих, каждая строка беглых заметок Пушкина затрогивала, возбуждала мысль, если читатель мог пробудиться к мысли», — писал Чернышевский (II, 475). «Нравственное здоровье» Пушкина, его любовь ко всему прекрасному (вспомним, что прекрасное, в определении Чернышевского, «такая жизнь, какую хотелось бы ему <человеку> вести, какую любит он»; II, 10) придавали его произведениям большую воспитательную силу:

«Поэты — руководители людей к благородному понятию о жизни и к благородному образу чувств: читая их произведения, мы приучаемся отвращаться от всего пошлого и дурного, понимать очаровательность всего доброго и прекрасного, любить всё благородное; читая их, мы сами делаемся лучше, добрее, благороднее.

„И если Пушкин в самом деле великий поэт, то нельзя не согласиться, что он один из тех людей, которые сделали наиболее добра своим соотечественникам, один из тех людей, которых каждый русский наиболее обязан уважать и любить“ (III, 313).

Чернышевский особенно ценил роман „Евгений Онегин“ Пушкина. Критик развивал мысль Белинского о том, что это произведение является „энциклопедией русской жизни“. Его восхищение вызывало типическое изображение людей и их быта в романе Пушкина. Чернышевский полностью солидаризировался с Белинским, утверждавшим, что Пушкин является не просто поэтом только, но и представителем впервые пробудившегося общественного самосознания», что «Евгений Онегин» и «Горе от ума» «были школою, из которой вышли и Лермонтов и Гоголь».^[48]

Однако, ценя необыкновенно высоко Пушкина как писателя-реалиста, Чернышевский не удовлетворялся тем, как Пушкин объясняет действительность, относится к ней. «Пушкин, — писал он, — не был поэтом какого-нибудь определенного воззрения на жизнь» (II, 473). Чернышевский указывал, что творчество Пушкина отвечало потребностям русского общества на определенном этапе его развития, но, когда вопрос об изменении всего общественного устройства революционным путем стал реальной и насущной проблемой жизни, творчество Пушкина, по мнению критика, оказывается менее созвучным новой эпохе, нежели творчество Гоголя. Чернышевский писал свои статьи в то время, когда наследие Пушкина было еще не целиком издано. Публикации, связанные с жизнью и творчеством Пушкина, делались либералом и сторонником «чистого искусства» Анненковым. Анненков тенденциозно преподносил материал. Он замалчивал факты, раскрывающие тесные связи Пушкина с революционным движением декабристов, игнорировал материалы, свидетельствующие о глубоком разрыве Пушкина со светской средой. Идейная позиция Пушкина в конце его жизни искажалась Анненковым и личными друзьями поэта, идейно совершенно чуждыми ему: Жуковским, Вяземским и др. В их тенденциозном и искаженном изображении Пушкин 30-х годов представлялся примирившимся с политикой Николая I, «раскаявшимся» в своих декабристских «заблуждениях». В совершенно искаженном виде было представлено поведение Пушкина в последние дни его жизни.

Неразработанность проблем жизни и деятельности Пушкина, умышленное искажение некоторых их сторон в современных Чернышевскому изданиях материалов о жизни поэта наложили некоторый отпечаток на отношение Чернышевского к Пушкину. Так, например, Чернышевский недооценивал значение декабристских идей для Пушкина, не знал о тесной близости Пушкина к декабристским организациям и о его творческом общении с декабристами. Он не имел возможности опровергнуть легенду о примирении Пушкина с николаевским правительством. Однако, несмотря на эти частные неудачи в решении отдельных вопросов творчества Пушкина, Чернышевский произвел в высшей степени справедливую и проницательную оценку значения деятельности Пушкина в целом. Статьи его, вслед за статьями Белинского, легли в основание советского пушкиноведения, они противостояли либеральным истолкованиям творчества поэта.

5

Если в статьях о Пушкине, полемизируя с либеральной критикой, Чернышевский показывал, что сила Пушкина в его стремлении к народности, в стремлении оторваться от своего класса, то в статьях, посвященных дворянским писателям, превозносимым либеральной критикой, Чернышевский вскрыл органические их связи с дворянской средой. Идеология этих писателей реакционна, стиль их произведений подражателен, а произведения антихудожественны. Чернышевский показывает, что, пытаясь внешне подражать Лермонтову, Авдеев идеализирует и прикрашивает то, что обличал и гневно бичевал Лермонтов, возводит в идеал тунеядство дворянской среды, ее паразитизм, крепостнический уклад ее жизни. Авдеев создает произведения, ничего общего с лермонтовскими не имеющие. Пафос разоблачения современного дворянского быта, реалистическое изображение действительности совершенно чужды ему. Его герой Тамарин, которого автор считает образом, подобным Печорину, на самом деле «Грушницкий, явившийся г. Авдееву во образе Печорина», — дворянская посредственность, салонный «герой» (II, 214). Герои его рассказов, идиллически рисующих поместную жизнь, — «осовевшие под розовыми красками коршуны и сороки…, от этих сов плохо приходится очень многим, потому что тунеядцы должны же кого-нибудь объедать» (II, 218). Писатели типа Авдеева не могут быть названы «истинно современными писателями». Они не способны правильно осмыслить действительность, и от их произведений веет «элегантною отсталостью» (II, 221).

Ту же отсталость и реакционность отмечал Чернышевский и в повести «Три поры жизни» Евгении Тур, и в творчестве Растопчиной, которую реакционные критики ставили в один ряд с Лермонтовым и Пушкиным. Чернышевский показывает, что жизнь высшего света, основанную на тунеядстве, себялюбии, безнравственности, нельзя изобразить художественно, относясь к ней апологетически, что типичные представители высшего дворянского круга — люди растленные, лишенные элементарных человеческих достоинств. Поэзия в кругу высшего света является презренной служанкой тунеядцев, пустым развлечением, «промежутком меж выездов и балов» (III, 462). Такую роль и играет салонная поэзия Растопчиной. Аристократической пустоте произведений Растопчиной Чернышевский противопоставляет демократизм всех крупнейших писателей, произведения которых всегда служат народу. Стихи Растопчиной, говорит Чернышевский, рассчитаны на «светских женщин» и потому написаны «салонным языком: ведь другого языка они не захотели бы слушать, даже не поняли бы…» (III, 466).

Это замечание — одно из свидетельств постоянной борьбы Чернышевского за народность языка в литературе. Он зло высмеивал тех псевдолитераторов, которые подходили к языку как к явлению узко сословному. Он подверг уничтожающей критике произведения, в которых крестьяне разговаривали на ломаном русском языке. Он доказывал, что крестьяне владеют общенародным русским языком во всяком случае не хуже других классов и сословий. Высоко оценивал Чернышевский язык крестьян в лучших произведениях Григоровича (III, 692—693).

Демократизм является непременной чертой истинно великих писателей. Обращаясь к читателю, Чернышевский заявляет: «Ведь вы любите Диккенса и Теккерея, этих грубых, хотя и даровитых людей, которые с такою мужицкою прямотою называют каждую вещь прямо по имени, не имея понятия о приличиях в образе выражения» (III, 467). Характерно, что эпитет «мужицкий» Чернышевскому представлялся наиболее подходящим для определения той прямоты и принципиальности, которую он требовал от литературы.

В статье «Стихотворения Н. Щербины» (1857) Чернышевский показывает, какое вредное влияние оказала теория «чистого искусства» на творчество Щербины, сделав этого талантливого поэта эпигоном чуждой потребностям времени и народа антологической поэзии античности и А. Шенье. Щербина не способен творчески откликаться на вопросы современности, поэтически изображать русскую жизнь, а следовательно, как поэт он бесплоден: стихи его не имеют никакого значения в русской литературе и жизни. Разоблачение дворянской салонной реакционной литературы последовательно проходит через ряд статей и рецензий Чернышевского и является частью его борьбы за упрочение влияния революционной демократии на литературу.

Идеей борьбы за творческое развитие традиций передовой литературы пронизаны статьи о «Бедности не порок» А. Н. Островского (1854), об «Очерках из крестьянского быта» А. Ф. Писемского (1857), о «Стихотворениях» Н. Огарева (1856). В статье об Островском Чернышевский говорит, что, отказываясь от правдивого изобличения современной действительности ради идеализации реакционных патриархальных сторон быта, Островский теряет возможность быть реалистом, произведения его утрачивают свою художественную силу.

Чернышевский стремился освободить Островского от влияния реакционного кружка младославянофилов, от влияния эстетской критики Ап. Григорьева и вернуть его в лагерь передовой реалистической литературы. Впоследствии, когда Островский порвал с кружком «Москвитянина» и написал свою реалистическую обличительную комедию «Доходное место», Чернышевский с большой симпатией отозвался об этой пьесе.

Борьбу за передовые тенденции в творчестве Островского продолжал соратник Чернышевского Добролюбов в своих гениальных статьях «Темное царство» и «Луч света в темном царстве».

Горячей защитой идейности и отрицанием «эстетской критики» проникнута статья об «Очерках из крестьянского быта» А. Ф. Писемского. Воспроизводя весь ужас подневольной жизни крепостного крестьянства, Писемский не только не призывает изменить эту жизнь, но даже не подозревает возможности подобных изменений. Писемский — писатель, недостаточно ясно осмысляющий действительность. Реакционная критика в лице Дружинина именно эту слабую сторону в творчестве Писемского и стремилась выставить как его достоинство. Чернышевский, иронизируя по поводу статьи Дружинина и показывая ее грубую тенденциозность и враждебность передовой русской литературе, напоминает Писемскому, что, только идя по пути, указанному Белинским и Гоголем, писатель-реалист может совершенствовать свое дарование и поставить его на службу народу.

В статье о «Стихотворениях» Н. Огарева Чернышевский развивает мысли, высказанные в «Очерках гоголевского периода» относительно деятельности Огарева. Огарев особенно дорог ему как друг и соратник Герцена, как один из крупнейших деятелей революционного движения. Лирический герой поэзии Огарева — революционер, для которого счастье людей — цель жизни и деятельности:

"… Чувствуется, что наслаждение жизни для такой личности заключается в том, чтобы жить для других, быть счастливым от счастья близких и скорбеть их горем, как своим личным горем.

"Действительно, таковы были люди, тип которых отразился в поэзии г. Огарева, одною из них.

«И вот, между прочим, одно из качеств, по которым она останется достоянием истории: в ней нашел себе выражение важный момент в развитии нашего общества. Лицо, чувства и мысли которого вы узнаете из поэзии г. Огарева, лицо типическое» (III, 564—565).

Чернышевский призывает создать образ последовательного революционера, соединяющего революционную теорию с практической деятельностью на благо народа. «Мы слышали от самого Рудина, что время его прошло; но он не указал нам еще никого, кто бы заменил его… Мы ждем еще этого преемника, который, привыкнув к истине с детства, не с трепетным экстазом, а с радостною любовью смотрит на нее; мы ждем такого человека и его речи, бодрейшей, вместе спокойнейшей и решительнейшей речи, в которой слышалась бы не робость теории перед жизнью, а доказательство, что разум может владычествовать над жизнью, и человек может свою жизнь согласить с своими убеждениями» (III, 567—568). Впоследствии в своем замечательном романе «Что делать?» Чернышевский изобразил таких «новых людей».

Духом борьбы за передовую, идейную критику и литературу против либерализма пронизана статья Чернышевского «Об искренности в критике» (1854). Чернышевский показывает, что либеральные деятели, скрывающие за левой фразой готовность пойти на сговор с реакцией и отсутствие каких-либо убеждений, не способны руководить литературой. Они не выражают интересов общества и нации, они противостоят традиции критики, идущей от Белинского. Чернышевский пишет в этой статье о критике: «Ее значение — служить выражением мнения лучшей части публики и содействовать дальнейшему распространению его в массе. Само собою разумеется, что эта цель может быть достигаема сколько-нибудь удовлетворительным образом только при всевозможной заботе о ясности, определенности и прямоте… Русская критика не должна быть похожа на щепетильную, тонкую, уклончивую и пустую критику французских фельетонов; эта уклончивость и мелочность не во вкусе русской публики, нейдет к живым и ясным убеждениям, которых требует совершенно справедливо от критики наша публика» (II, 254, 255).

Статья Чернышевского «Русский человек на rendez-vous» (1858), по выражению В. И. Ленина, «злая и меткая характеристика российского либерализма».^[49] Чернышевский высоко ценил творчество Тургенева. Он боролся против принижения значения тургеневского реализма либеральными критиками.^[50] Он утверждал, что «из действующих ныне литераторов наших, нет ни одного, заслуги которого перед публикою равнялись бы заслугам г. Тургенева» (III, 780), и старался освободить Тургенева из плена либеральной идеологии, вредно отражавшейся на его творчестве.

Чернышевский показывает в статье по поводу «Аси», что, субъективно симпатизируя своим героям-дворянам, Тургенев сумел объективно, реалистическим их изображением показать типичные черты дворянской интеллигенции — «лишних людей». Герой Тургенева — никчемный фразер и позер, у которого фраза всё время расходится с жизненной практикой. Он типичный представитель дворянства, классовое благополучие которого связано с нищетой и угнетением народа. Чернышевский показывает, что политическим выражением дворянского «свободолюбия» является либерализм. Критик разоблачает классовый эгоизм либерального дворянства: «Мы не имеем чести быть его <дворянского героя> родственниками; между нашими семьями существовала даже нелюбовь, потому что его семья презирала всех нам близких. Но мы не можем еще оторваться от предубеждений, набившихся в нашу голову из ложных книг и уроков, которыми воспитана и загублена наша молодость, не можем оторваться от мелочных понятий, внушенных нам окружающим обществом; нам всё кажется (пустая мечта, но всё еще неотразимая для нас мечта), будто он оказал какие-то услуги нашему обществу, будто он представитель нашего просвещения, будто он лучший между нами, будто бы без него было бы нам хуже. Всё сильней и сильней развивается в нас мысль…, что есть люди лучше его, именно те, которых он обижает; что без него нам было бы лучше жить…» (V, 171—172).

Вскоре в романе «Что делать?» Чернышевский создал образы новых героев — демократов 60-х годов, имевшие огромное воспитательное значение. Он показал их как людей, для которых слово и дело неразделимы, людей честных и в личных отношениях, и в трудовой практике, и в политических своих убеждениях и делах.

Чернышевский анализирует ряд повестей Тургенева, поэму «Саша» Некрасова и другие произведения, рисующие дворянского героя, и отмечает, что трусливый либерал всей своей жизнью доказывает свою беспринципность и никчемность. Он разоблачает себя как «страшный рутинер», который «дряннее отъявленного негодяя» (V, 158). Чернышевский дает понять, что дворянский либерализм еще яснее покажет свою беспринципность, трусость и ренегатство во время открытой политической борьбы.

Статья Чернышевского «Русский человек на rendez-vous» проникнута верой в неизбежную близость крестьянской революции, убеждением, что революционная демократия должна быть готовой возглавить эту революцию, должна способствовать всеми мерами ее подготовке. Сегодняшний день он считает днем накануне «суда», во время которого народ окончательно поймет все свои права, незаконно отобранные у него эксплуататорами, вернет их себе и заставит господствующие классы «расплатиться за всё до последней мелочи» (V, 174).

Статья Чернышевского «Русский человек на rendez-vous» вызвала взрыв бешенства в лагере либералов. С ответом Чернышевскому выступил Анненков, напечатав в журнале «Атеней» (1858, № 32) статью «Литературный тип слабого человека».

Чернышевский признавал характер героя тургеневской повести типическим, указав при этом, что в нем воплощены типические черты либерала — безусловного врага революции, защитника интересов помещичьего класса. Чернышевский доказал, что люди того типа, представителем которого является герой тургеневской повести, не могут, не имеют права называться «лучшими людьми». К числу действительно лучших людей Чернышевский относит тех, которые противостоят герою повести «Ася» — разночинцев-демократов, сторонников крестьянской революции.

Анненков соглашается с той характеристикой психологического облика тургеневского героя, которая дана ему в статье Чернышевского, — с характеристикой его как «слабого» человека. Вместе с тем Анненков доказывает, что слабость героя Тургенева, его безволие не принижает, а возвышает его, что в нем олицетворены лучшие черты современного ему общества, что он «есть единственный нравственный тип, как в современной нам жизни, так и в отражении ее — текущей литературе».^[51] Слабость его, по Анненкову, будто бы коренится в той силе мысли, которая содержится в нем.

Словом, и Чернышевский, и Анненков признают героя тургеневской повести явлением типическим для своего времени. Но тогда как Чернышевский осуждает этого героя, Анненков оправдывает его и возвышает. Революционный демократ Чернышевский и либерал Анненков с противоположных позиций подходили к решению проблемы типичности.

Беспощадно борясь с либеральной и консервативной идеологией, вредно влиявшей на творчество некоторых передовых писателей, Чернышевский зорко подмечал всё новое, передовое в искусстве, поддерживая его и создавая своей критикой условия для его развития. Умение писателя увидеть типичные черты действительности, показать новое, присущее современной русской жизни, дать правдивое изображение жизни и тем самым содействовать познанию действительности и, в конечном счете, ее изменению — Чернышевский выдвигал как критерий оценки значения художественных произведений. С этой точки зрения Чернышевский анализировал творчество Л. Н. Толстого. Он дал замечательную характеристику его таланта на основании первых немногочисленных произведений писателя и своих статьях: «Детство и отрочество. Военные рассказы» (1856), «Заметки о журналах» (декабрь 1856 г.).

Чернышевский отмечает, как отличительную особенность дарования Толстого, его умение удивительно верно проникнуть в психологию крестьянина, изобразить не только быт деревни, но и духовный мир крестьян. «Теперь очень ясно для нас только одно то, что граф Толстой с замечательным мастерством воспроизводит не только внешнюю обстановку быта поселян, но, что гораздо важнее, их взгляд на вещи. Он умеет переселяться в душу поселянина, — его мужик чрезвычайно верен своей натуре, — в речах его мужика нет прикрас, нет реторики, понятия крестьян передаются у графа Толстого с такою же правдивостью и рельефностью, как характеры наших солдат» (IV, 682).

Чернышевский приводит эпизоды из «Утра помещика», в которых Толстой показывает взаимное непонимание помещика и крепостного крестьянина, основанное на противоположности их материальных интересов.

Критик обращает внимание на изображение фальшивой филантропии помещика и нищеты крестьянина у Толстого. Говоря о том, что воспроизведение взгляда крестьян на вещи важнее всего, он разумел ярко показанную Толстым враждебность крестьян к помещикам. До конца правдивое и реалистическое изображение людей, их взаимоотношений, их быта и психологии в произведениях Толстого дало критику основание сделать вывод о «юношеской свежести» «нравственного чувства» (III, 427) как типичной черте личности и творчества Толстого. Правдивость Толстого, чистота и искренность его социальных исканий, его нежелание в чем-либо идти по пути лжи и рутины представлялись Чернышевскому источником огромных творческих сил писателя.

Таким образом, в произведениях молодого Толстого Чернышевский прозрел черты, получившие развитие в дальнейшем творчестве великого писателя, срывавшего все и всяческие маски, выразителя «тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России».^[52]

Огромным достижением толстовского реализма критик считал метод, которым Толстой изображает внутренний мир человека. Чернышевский, понимавший значение диалектического метода как средства познания мира, высоко ценил в Толстом писателя, раскрывшего «диалектику души», показавшего психологическую жизнь человека как противоречивый и сложный процесс: «Особенность таланта графа Толстого состоит в том, что он не ограничивается изображением результатов психического процесса: его интересует самый процесс…» (III, 426). Он сравнивает Толстого с живописцами, которые умеют передавать движение в природе и о которых «по преимуществу говорят, что они умеют уловлять жизнь природы», и добавляет: «Нечто подобное делает граф Толстой относительно таинственнейших движений психической жизни» (III, 426).

Проникновение художника в человеческую психологию Чернышевскому представляется одной из важных форм сознания общественной жизни, дающей «прочную основу для изучения человеческой жизни вообще, для разгадывания характеров и пружин действия, борьбы страстей и впечатлений» (III, 426).

Чернышевский отметил пристальное внимание, с которым Толстой наблюдает жизнь, и указал, что круг тем творчества Толстого всё расширяется. В этом он увидел залог великого будущего молодого писателя:

«Этот талант принадлежит человеку молодому, с свежими жизненными силами, имеющему перед собою еще долгий путь — многое новое встретится ему на этом пути, много новых чувств будет еще волновать его грудь, многими новыми вопросами займется его мысль, — какая прекрасная надежда для нашей литературы, какие богатые новые материалы жизнь дает его поэзии! Мы предсказываем, что всё, данное доныне графом Толстым нашей литературе, только залоги того, что совершит он впоследствии; но как богаты и прекрасны эти залоги!» (III, 431).

Предсказание Чернышевского сбылось. Глубоко проникнув в сущность произведений молодого писателя, великий критик предвидел пути его дальнейшего творчества.

6

Оценивая творчество писателя, Чернышевский прежде всего стремился установить, что нового вносит он в литературу, какие явления жизни отразились в его творчестве, с какой точки зрения он смотрит на эти явления, какую пользу принесут его произведения народу. Поэтому ни одно новое значительное явление литературы не прошло мимо внимания критика.

Чернышевский отмечал, что писатели, принадлежащие к лагерю революционной демократии, сознательно борются за счастье народа.

Некрасова он считал «гениальнейшим и благороднейшим из всех русских поэтов» (XV, 88), видел в нем защитника русского народа, крестьянства. Чернышевский первый понял, что Некрасов начинает новый период русской поэзии. Он утверждал, что сила поэзии Некрасова в передовых идеях, лежащих в основе его творчества. Чернышевскому было ясно, что, борясь за освобождение народа от крепостного права, борясь со всем крепостническим строем оружием своей поэзии, Некрасов выковывал новую художественную форму, был поэтом-новатором. Чернышевский видел в Некрасове одного из вернейших учеников Белинского.

В. И. Ленин следующим образом характеризовал отношения Некрасова и Чернышевского: «Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но все симпатии его были на стороне Чернышевского. Некрасов по той же личной слабости грешил нотками либерального угодничества, но сам же горько оплакивал свои „грехи“ и публично каялся в них».^[53]

Появление Чернышевского в «Современнике» сыграло огромную роль не только в жизни журнала, но и в литературной и политической судьбе его редактора. Чернышевский часто отрицал свое влияние на Некрасова из скромности и из любви к поэту, стремясь подчеркнуть как можно больше его самостоятельность, однако факт воздействия могучей революционной проповеди Чернышевского на Некрасова неоспорим. Некрасов признавал это и сам. Он ценил Чернышевского выше всех современных литературных деятелей и критиков. Лежа на смертном одре, в ответ на полное восхищения его творчеством письмо Чернышевского, узнавшего в вилюйской ссылке о его смертельной болезни, Некрасов просил Пыпина: «Скажите Николаю Гавриловичу, что я очень благодарил его; я теперь утешен; его слова дороже мне, чем чьи-либо слова».^[54]

Чернышевский мечтал написать статью о творчестве Некрасова, однако это ему не удалось. Печатать в «Современнике» критическую статью о деятельности его редактора было неудобно, либеральные же журналы стремились замалчивать поэзию революционного певца и ненавидели обличителя либерализма — Чернышевского. Не удивительно, что редактор «Библиотеки для чтения» Дружинин уклонился от того, чтобы поместить в своем журнале статью Чернышевского о стихотворениях Некрасова.

Чернышевский дал развернутый анализ произведений Некрасова в письмах к поэту; по собственному признанию, Чернышевский развивал здесь мысли, которые думал сделать основой статьи о Некрасове. С радостью констатирует здесь Чернышевский, что стихотворения Некрасова — прекрасное выражение самой передовой идеологии современного русского общества, идеологии революционной демократии: «… и людям самостоятельным критика может быть полезна, когда в состоянии обнаружить недостатки в их убеждениях (только в убеждениях, в понятиях о жизни) и заставить их вернее смотреть на жизнь — но в этом отношении… я не знаю, какие ошибочные убеждения нужно было бы Вам исправлять в себе» (XIV, 316).

По определению Чернышевского, Некрасов одарен «талантом первоклассным, вроде Пушкина, Лермонтова и Кольцова» (XIV, 315). Чернышевский протестует против легенды о «тяжелом» стихе Некрасова, созданной сторонниками «чистого искусства» (эта легенда получила такое широкое хождение в либеральной критике, что сам Некрасов, человек чрезвычайно скромный, по временам был готов поверить ей). Чернышевский показывает, что энергия стиха, связанная с революционным пафосом, с демократизмом произведений, является неприемлемой для подобных критиков и производит на них впечатление «тяжести».

Впоследствии, в 1886 году, Чернышевский резко протестовал против эстетско-снобистского пренебрежения либералов к великому наследию Некрасова. Он негодовал на издававших собрание сочинений Некрасова Л. М. Скабичевского и С. И. Пономарева, осмелившихся «исправлять» стихи Некрасова там, где им казалось, что поэт не выдерживает размера. Чернышевский неоспоримо доказывает, что «исправители» не понимают сложности и совершенства художественной структуры произведений поэта.

Чернышевский подчеркивает в своих письмах к Некрасову, что задача Некрасова — открыть новые пути в поэзии, что форма его произведений так же нова, как их содержание. Некрасов творчески развивал реализм в поэзии, продолжая дело Пушкина, Лермонтова и Кольцова. Естественно, что его не могли признать эпигоны, не понимавшие, по существу, ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Кольцова.

Чернышевский напоминал Некрасову о том, что творчество его имеет огромное общественное значение. В письме к поэту от 5 ноября 1856 года, заботливо осведомляясь о его здоровье, Чернышевский писал: «Вы отвечаете за Ваше здоровье перед русским обществом. Теперь Вы дали нам книгу, какой не бывало еще в русской литературе, — но Вы обязаны дать нам еще гораздо больше…» (XIV, 329).

Чернышевский указывал Некрасову, что особенное значение его лирике придает ее новое содержание, выражающее идеи, психологию и этику революционной демократии — идеи любви к народу, стремления помочь ему, идеи ненависти к его угнетателям, идеи любви к родине, уважения к личности других людей. Чернышевский оговаривается, что этими темами далеко не исчерпывается богатое содержание поэзии Некрасова, что он остановился лишь на некоторых сторонах его творчества, наиболее «личных» для поэта, которые, однако, дают полное основание утверждать, что Некрасов — поэт, сохранивший «редкую свежесть и силу чувства» (XIV, 325).

Глубоко сочувствуя прекрасным лирическим стихотворениям, в которых поэт выражал чувства грусти и уныния, вызванные тяжелой обстановкой гнета, насилий и притеснений, господствовавшей в обществе, Чернышевский призывал Некрасова отказаться от таких настроений в поэзии. Они мимолетны, и не их ждет русское общество от Некрасова. Поэзия революционного поэта должна звать на победоносную борьбу.

Некрасов был близким другом и соратником Чернышевского. Он посвятил свою жизнь, как и Чернышевский, служению народу, делу его освобождения. В своем творчестве Некрасов следовал советам своего великого друга.

Давая общую оценку значения творчества Некрасова, Чернышевский писал: «… его слава будет бессмертна, …вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов… Он действительно был человек очень высокого благородства души и человек великого ума. И, как поэт, он, конечно, выше всех русских поэтов» (XV, 88).

До последних своих дней Чернышевский ощущал потребность обстоятельно изложить свои взгляды на творчество Некрасова. Находясь в Астрахани, ссыльный и поднадзорный Чернышевский, произведения которого запрещено было печатать, в письме к Пыпину от 17 июня 1886 года сообщает о том, что им составлена рецензия на посмертное издание «Стихотворений» Н. А. Некрасова, вышедшее в 1879 году в четырех томах со вступительной статьей А. М. Скабичевского.

В своих заметках при чтении посмертного издания «Стихотворений» Некрасова Чернышевский решительно выступает против попытки истолковать Некрасова как либерала, будто бы полевевшего в ходе пресловутой борьбы крепостников и либералов вокруг реформы 1861 года.

Чернышевский напоминает, что «образ мыслей Некрасова» сформировался в кругу «замечательных людей» — революционеров 40-х годов («Белинский, Герцен и их друзья»). Некрасов тяжело переживал невозможность осуществить, по цензурным причинам, ряд своих замыслов.

"Он был одушевляем на работу желанием быть полезен русскому обществу; потому и нужна ему была для работы надежда, что произведение будет скоро напечатано; если бы он заботился о своей славе, то мог бы работать и с мыслью, что произведение будет напечатано лишь через двадцать, тридцать лет; право на славу заработано созданием пьесы…, посмертные находки ценятся дороже даваемого поэтом при жизни. Но они служат только славе поэта, а не обществу…

«Итак, писать без надежды скоро увидеть произведение напечатанным Некрасов не имел влечения. Потому содержание его поэтических произведений сжималось или расширялось соответственно изменениям цензурных условий» (I, 744).

Говоря об отношении Некрасова к реформе 1861 года, Чернышевский указывает, что поэт в общем разделял его взгляды на крестьянский вопрос, но до последней минуты надеялся, что помещики и правительство не посмеют превратить реформу в средство окончательного ограбления крестьянства. Реформа произвела на него тягостное впечатление. Чернышевский же не был ничуть удивлен характером реформы. Однако тут же Чернышевский замечает, что отношение Некрасова к реформе выражало лишь чувства поэта, его горячее желание, чтобы участь народа была хоть отчасти облегчена.

Чернышевский свидетельствует, что реальные события, наблюдение явлений окружающей его жизни были материалом для произведений Некрасова и воздействовали на их направление.

Он напоминает, что Некрасов сознательно сделал свой журнал «Современник» органом революционной демократии и не отступал перед цензурными преследованиями, которым из-за этого подвергался журнал. Органическая близость Некрасова с его сотрудниками — революционными демократами, в первую голову с самим Чернышевским, подчеркивается в воспоминаниях Чернышевского о Некрасове, в которых Чернышевский дает обаятельный образ редактора «Современника» — организатора сил реалистической литературы, с глубокой симпатией относившегося к молодым представителям революционно-демократического направления в критике.

Как представителя революционно-демократического направления в литературе оценивал Чернышевский и М. Е. Салтыкова-Щедрина. Он приветствовал «Губернские очерки» и посвятил им большую статью (1857). Рассматривая первый крупный цикл Салтыкова-Щедрина, Чернышевский дал замечательную характеристику таланта писателя, проницательно определил черты, ставшие затем типическими для всего его творчества.

Щедрин — беспощадный и последовательный отрицатель современного общественного строя: «… ни у кого из предшествовавших Щедрину писателей картины нашего быта не рисовались красками, более мрачными. Никто… не выставлял перед нами наших общественных язв с большею беспощадностию. У него нет ни одного веселого или легкого выражения, не только целого очерка, — у него нет не только целого рассказа, похожего на „Коляску“, или на „Тяжбу“, или на „Лакейскую“ Гоголя, — нет двух строк, которые бы ни были пропитаны грустным чувством. Он писатель, по преимуществу скорбный и негодующий» (IV, 266—267).

Критический реализм Щедрина является шагом вперед по отношению к творчеству Гоголя, так как он осуществляет отрицание современного общества с позиций сознательного демократизма, знает источник общественного зла, знает, во имя чего и какими средствами должно бороться с этим злом. Революционная идейность играет огромную роль в художественном творчестве писателя, и Щедрин вносит эту идейность в литературу. В статье «Сочинения и письма Н. В. Гоголя. Издание П. А. Кулиша» (1857) Чернышевский формулирует мысль о дальнейшем развитии критического реализма Щедриным. Гоголя, указывает здесь Чернышевский, «… поражало безобразие фактов, и он выражал свое негодование против них; о том, из каких источников возникают эти факты, какая связь находится между тою отраслью жизни, в которой встречаются эти факты, и другими отраслями умственной, нравственной, гражданской, государственной жизни, он не размышлял много. Например, конечно, редко случалось ему думать о том, есть ли какая-нибудь связь между взяточничеством и невежеством, есть ли какая-нибудь связь между невежеством и организацией различных гражданских отношений. Когда ему представлялся случай взяточничества, в его уме возбуждалось только понятие о взяточничестве и больше ничего; ему не приходили в голову понятия произвол, бесправность, централизация и т. п.» (IV, 632). Чернышевский указывает, что обличение взяточничества в «Губернских очерках» Щедрина ведется с революционно-демократических позиций: «… Щедрин вовсе не так инстинктивно смотрит на взяточничество,… он очень хорошо понимает, откуда возникает взяточничество, какими фактами оно поддерживается, какими фактами оно могло бы быть истреблено» (IV, 633).

Мыслью о художественной новизне и революционном характере идейного содержания творчества Щедрина пронизана вся статья о «Губернских очерках».

Отношения между классами Чернышевский сравнивает с войной между государствами. Продолжая критику либерализма, развернутую им в ряде других статей, Чернышевский анализирует яркий образ либерала-дворянина Буеракина в «Губернских очерках» Щедрина. Либералы — люди, которые находятся в «фальшивом или, проще сказать, ненатуральном положении» (IV, 291). Они пытаются представить себя защитниками крестьянства, врагами крепостного права, живя за счет крепостных крестьян. Чернышевский сравнивает «ненатуральность положения» Гамлета с положением дворянских либералов и приходит к выводу о неизбежности их бездеятельности: «Любить женщину и не желать назвать ее своею женою, желать добра людям и вместе с тем брать у них необходимое им, для удовлетворения своим прихотям, — которое из этих двух положений кажется вам менее противоестественно, менее фальшиво? На наши глаза оба они равно ненатуральны, равно дурны» (IV, 291). «Нерешительный», когда дело доходит до осуществления «народолюбивых» обещаний, либерал-помещик очень энергичен в защите своих материальных, классовых интересов. Фразы о свободе и справедливости в устах либерала лишены своего подлинного смысла, а следовательно, имеют прямо противоположный тому, какой вкладывают в них защитники народа. О либерале Буеракине Чернышевский пишет:

"Внимательное рассмотрение его убеждений докажет, что какова бы ни была его деятельность, но она сообразна с его убеждениями.

«В самом деле, положение человека имеет решительное влияние на характер его убеждений…, два различные положения необходимо ведут к двум различным взглядам на вещи» (IV, 293, 294).

Теория либералов вполне соответствует их помещичьей практике. Для пояснения своей мысли Чернышевский рассказывает притчу о Цицероне, Верресе и Цезаре. Цицерон, обличающий пропретора Сицилии Верреса в злоупотреблениях, но не требующий отмены в Сицилии всей системы управления, неизбежно порождающей злоупотребления, в притче Чернышевского иносказательно обозначает либерала-обличителя. Чернышевский доказывает, что противоречия между Верресом и Цицероном — крепостниками и либералами — случайные недоразумения в одном лагере, несмотря на внешнюю «решительность» Цицерона. Обоим им противопоставляется Цезарь — иносказательное обозначение революционной демократии. Либералы ненавидят революционную демократию, а с консерваторами они всегда могут сговориться: вся система общественного устройства, не отвергаемая либералами, так же как и консерваторами, предопределяет их воззрения на жизнь и их действия. Цезаря, конечно, не смутили бы такие оправдания, так как он отрицает всю систему управления Сицилией и настаивает на уничтожении этой системы в целом. «Но Цицерон был враг Юлия Цезаря и его благотворных для римского государства действий. Он осуждал Юлия Цезаря как врага Римской республики… Он хотел задушить Юлия Цезаря рукою палача, как задушил Лентула. Он не мог бы согласиться с мнением Юлия Цезаря о деле Верреса и сицилианцев», — так иносказательно выразил Чернышевский мысль о предательской роли либералов в политической борьбе (IV, 296).

Иносказательно, но вполне ясно Чернышевский заявил и о том, что осуществление справедливости может быть обеспечено только в том случае, если власть будет передана революционной демократии, народу и отнята у либералов и консерваторов-помещиков. «Справедливость требует, — говорит „Цезарь“, — чтобы государство было управляемо сообразно с своими потребностями. Помпей и Цицерон совершенно не понимают этих потребностей и вводят Рим в бесконечные бедствия. Справедливость требует, чтобы они удалились от дел, заниматься которыми неспособны, и чтобы эти дела поручены были человеку, который один в целом Риме способен вести их надлежащим образом с выгодою для государства, то есть поручены были мне. А что касается до тяжбы Цицерона с Верресом, это нелепость, основанная на тупоумных односторонностях той и другой партии. Справедливость требовала бы объявить торжественно на форуме и Цицерона и Верреса глупцами; но так как это дело пустое, то лучше его бросить» (IV, 298).

Огромное значение книги Салтыкова-Щедрина «Губернские очерки» Чернышевский видел в том, что, противостоя либеральной обличительной литературе, она разоблачала социальный строй крепостнической России в целом, была проникнута ощущением неизбежности и благотворности крестьянской революции.

"«Губернские очерки» мы считаем не только прекрасным литературным явлением, — эта благородная и превосходная книга принадлежит к числу исторических фактов русской жизни.

«„Губернскими очерками“ гордится и долго будет гордиться наша литература. В каждом порядочном человеке русской земли Щедрин имеет глубокого почитателя. Честно имя его между лучшими, и полезнейшими, и даровитейшими детьми нашей родины», — писал Чернышевский (IV, 302).

Критика Чернышевского имела огромное влияние на Салтыкова-Щедрина. Она помогла писателю твердо встать на путь борьбы за крестьянскую революцию.

Черты нового отношения к народу, связанные с идеями революционной демократии, Чернышевский усмотрел в рассказах молодого писателя-разночинца Н. Успенского (статья «Не начало ли перемены?», 1861). Успенский не идеализирует народ, не рисует его однообразной массой, он показывает, что на некоторые слои народа оказало пагубное влияние крепостное право, воспитав в людях покорность, консерватизм, тупость, невежество. С этими проявлениями рабства надо, по мнению Чернышевского, бороться, поэтому трезвое изображение народа может принести огромную пользу крестьянской революции. Близость революционного взрыва, который потребует мобилизации всех сил народа, обязывает повести борьбу с забитостью отсталых слоев крестьянства. Русскому народу свойственны прекрасные черты: свободолюбие, смелость, стойкость в борьбе за свое счастье, трезвая мудрость и проницательность в оценке обстановки, — все эти черты являются гарантией успешности революционного движения народа. Однако нужна большая агитационная работа, чтобы вся масса народа поднялась на борьбу, нужно разоблачить и отбросить предрассудки, навязанные народу и сковывающие подчас его инициативу: «Наше общество составляют люди очень различных образов мыслей и чувств. В нем есть люди пошлого взгляда и благородного взгляда, есть консерваторы и прогрессисты, есть люди безличные и люди самостоятельные. Все эти разницы находятся и в каждом селе, и в каждой деревне. Мы, по указаниям г. Успенского, говорим только о тех людях мужицкого звания, которые в своем кругу считаются людьми дюжинными, бесцветными, безличными…, не заключайте по ним о всем простонародье, не судите по ним о том, к чему способен наш народ, чего он хочет и чего достоин. Инициатива народной деятельности не в них…, но должно знать их свойства, чтобы знать, какими побуждениями может действовать на них инициатива» (VII, 863).

Несмотря на то, что крестьяне «сами по себе сильнее» своего врага и «собственно от него могли бы защищаться», они терпят обиды, так как боятся возбудить «против себя другую силу» (VII, 869) — опирающееся на солдатские штыки крепостническое государство. Нужно направить удар восставшего народа на все устои современного государственного строя. В эпоху, когда вопрос о народной революции стал насущным и реальным вопросом жизни общества, когда приблизилась «минута энергических усилий, отважных решений» в истории народа, должно констатировать, что «коренная причина… тяжелого хода» народной жизни состоит в несознательности и разобщенности крестьянства (VII, 877, 873).

Чернышевский устанавливает, что народ способен воспринять революционную пропаганду. Лучшие представители народа уже сами стали доходить до их осознания. Революционная демократия, борющаяся за интересы крестьянства, близка им и легко может найти с ними общий язык. «Десять лет тому назад не было из нас, образованных людей, такого человека, который производил бы на крестьян подобное впечатление. Теперь оно производится нередко. Если вы одеты не бог знает как богато, если вы человек простой по характеру и если вы действительно любите народ, мужик не отличает вас ни по разговору, ни по языку от своей братьи, отпущенников; это свидетельствует о том, что в числе людей, принадлежащих по своим интересам к народу, есть уже такие, которые довольно похожи на нас с вами, читатель. Свидетельствует также, что образованные люди уже могут, когда хотят, становиться понятны и близки народу…, говорите с мужиком просто и непринужденно, и он поймет вас; входите в его интересы, и вы приобретете его сочувствие. Это дело совершенно легкое для того, кто в самом деле любит народ, — любит не на словах, а в душе» (VII, 889).

Интересы народа, польза его — вот тот критерий, которым руководствовался Чернышевский, оценивая значение творчества писателей, начинающих и знаменитых, стоящих во главе литературы и второстепенных.

Чернышевский был замечательным знатоком и ценителем мировой литературы. Прекрасно зная немецкий, французский и английский языки, он внимательно следил за всеми новинками зарубежной литературы. Его горячее сочувствие вызывали писатели-гуманисты, защищавшие права человеческой личности и народа, выступавшие против политического гнета, реакции, феодальной и капиталистической эксплуатации народных масс. При оценке явлений западной литературы, так же как при анализе произведений русской литературы, Чернышевский исходил из определения значения творчества того или другого писателя в жизни общества, влияния его на судьбы народа. Он высоко ценил Шекспира за гуманизм, которым проникнуто его творчество, за жизненность образов и ситуаций его драм, за благородный пафос его произведений, уважал Байрона за его могучее «недовольство собою и миром» (II, 191), любил Диккенса за реалистичность его произведений, за подлинное сочувствие его к маленьким, простым людям, которых он сделал своими героями. Гейне Чернышевский считал «одним из серьезнейших и благороднейших поэтов нашего времени» (II, 272), Жорж Санд — замечательной писательницей, смелой защитницей прав женщин и угнетенных вообще. Шиллера и Гете Чернышевский оценивал как величайших поэтов мысли. Шиллера он высоко ставил и как обличителя феодальных нравов, писателя, произведения которого овеяны духом революционной гражданственности. Замечательному немецкому просветителю Г.-Э. Лессингу Чернышевский посвятил специальную большую работу «Лессинг, его время, его жизнь и деятельность» (1856—1857).

В этой работе дана широкая картина немецкой общественной жизни и литературы XVIII века. Чернышевский показал, какое место в политической жизни Германии этой эпохи занимала литература. Он указывал, что сила передовой немецкой литературы XVIII века состояла в том, что она будила в немецком народе стремление к борьбе за национальное единство, против феодальной раздробленности, тормозившей развитие страны. Это участие литературы в важном общественном и политическом деле увеличивало ее историческое значение. Выступая против феодальной тирании и эксплуатации крестьянства, литература осуществляла благородное дело защиты интересов народных масс, которые были подавлены и забиты. В центре работы Чернышевского стоит Лессинг, которого он считает преобразователем немецкой литературы. Чернышевский указывал, что Лессинг первый придал немецкой литературе народное значение, сделав ее средством постановки и решения важнейших для своего времени задач и придав ей национальную художественную форму. Лессинг боролся за национальную самобытность и самостоятельность немецкой литературы. Он первый в Германии стал изображать простых людей, их быт и их духовный мир. Произведения его выражали демократические тенденции писателя и его патриотизм. Характеризуя деятельность Лессинга как просветителя и человека передовых для своего времени идей, Чернышевский показывал, что этот писатель вступал в столкновения с реакционными силами немецкого общества, препятствовавшими развитию литературы, вторжению ее в жизнь общества. В борьбе с реакционной эпигонской литературой просветитель-энциклопедист Лессинг трудился на благо народа и его культуры, развивал новые литературные жанры, до него слабо развитые в Германии, создал стройную теорию искусства. Все его произведения имели острый политический смысл, были злободневны. Лессинг обличал княжеский деспотизм, выступал против средневековых предрассудков и религиозных распрей, мешавших объединению Германии. Чернышевский указывал, что его литературная деятельность имела исторически прогрессивное значение и способствовала решению насущных для немецкого народа вопросов.

7

Чернышевский чрезвычайно высоко ценил народное творчество, в частности народную поэзию. Народная поэзия — устная литература широчайших масс крестьянства — выражает лучшие черты народного характера, является мощным средством воспитания и представляет собой огромную эстетическую ценность. Чернышевский указывает, что истинный патриот не может не любить фольклора. Устная народная словесность «до сих пор остается единственною поэзиею массы народонаселения; поэтому она интересна и мила для всякого, кто любит свой народ. А не любить своего родного невозможно. Другое достоинство ее — чисто ученое: в народной поэзии сохраняются предания старины. Потому важность ее неизмеримо велика и посвящать свою жизнь собиранию народных песен — прекрасный подвиг. Народная поэзия прекрасна» (II, 308).

Народная поэзия является прекрасным материалом для изучения народа, его исторически сложившихся особенностей, она имеет большое научно-познавательное значение.

«Существенные качества народной поэзии, достойной своего имени, очевидны из качеств народа, которому она принадлежит, из обстоятельств ее происхождения и роли, какую играет она в народной жизни. Народная поэзия развивается только у народов энергических, свежих, полных кипучей жизни, искренности, достоинства и благородства. Потому она всегда полна свежего, энергического, истинно поэтического содержания. Она всегда возвышенна, целомудренна, если можно так выразиться, чиста, проникнута всеми началами прекрасного… Она принадлежит целому народу, потому чужда всякой мелочности и пустоты, которой в неиспорченном народе может поддаваться только отдельный человек, а не целая масса; она вообще полна жизни, энергии, простоты, искренности, дышит нравственным здоровьем. Каково ее содержание, такова и форма ее: проста, безыскусственна, благородна, энергична» (II, 297—298).

Наибольшего расцвета народная поэзия достигает у народов свободолюбивых, активно борющихся за свою национальную независимость и свою свободу: «Только там являлась богатая народная поэзия, где масса народа… волновалась сильными и благородными чувствами, где совершались силою народа великие события. Такими периодами жизни были у испанцев войны с маврами, у сербов и греков — войны с турками, у малоруссов — войны с поляками» (II, 295).

В борьбе обнаруживаются лучшие качества народа, и фольклорные произведения, в которых это показано, наиболее ярко выражают дух народа. Чернышевский приводит примеры высоких образцов героической народной поэзии — патриотическую сербскую песню, рисующую самоотверженную и непримиримую борьбу сербов с турецкими захватчиками, и русскую былину о Даниле Денисьевиче, в которой честному и смелому богатырю Даниле, его верной, исполненной чувства собственного достоинства жене противопоставляются завистливый и жестокий князь Владимир и его коварный советник Мишаточка Путятин.

Вместе с развитием народа, с ростом его культуры развивается его национальная самобытность. Культура народа всегда носит национальный характер: «… только образование даст индивидуальности содержание и простор; варвары все сходны между собою; каждая из высоко-образованных наций отличается от других резко обрисованною индивидуальностью. Потому, заботясь о развитии общечеловеческих начал, мы в то же время содействуем развитию своих особенных качеств…» (II, 292).

У колыбели национальной культуры стоит фольклор. Он служит ярким проявлением высокого уровня развития духовной жизни народа зачастую уже на ранних исторических этапах. Народ создает произведения, о которых «должно решительно сказать, что только у первоклассных поэтов могут быть найдены произведения, равные им по красоте» (II, 305).

Народная поэзия, в своем содержании отражающая мечты, чаяния и переживания народа, прекрасная, истинно художественная по форме, является богатым источником для писателей. Наиболее даровитые, честные, болеющие за судьбу народа и близкие ему писатели приближаются к этому источнику и черпают из него огромные силы. «Всё светлое» в творчестве Шекспира, по мнению Чернышевского, объясняется «очаровательным влиянием» сказок, которое господствует над его поэзией. Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Некрасов учились на фольклорных образцах и вступали с ними в творческое соревнование. Чернышевский возражал против попыток противопоставить народную поэзию современной литературе, опереться в отрицании современной реалистической школы на фольклор. Полемизируя со славянофилами и их последователем Ап. Григорьевым, он показал, что реалистический стиль и обличительные тенденции свойственны лучшим фольклорным произведениям.

За противопоставлением фольклора литературе и попытками превозносить фольклор за счет литературы Чернышевский справедливо усмотрел реакционную идеализацию отживших старых форм жизни, попытку противопоставить революционную интеллигенцию народу как якобы консервативной, «охранительной» силе. Реакционные теории подобного рода были разбиты Чернышевским.

Развивая взгляды Белинского на народность литературы и значение народной поэзии, Чернышевский энергично выступил против реакционных и либеральных концепций в фольклористике. Он отметил, что революционно-демократическая критика недостаточно уделяет внимания научной литературе, в результате этого представители ложных концепций чувствуют себя спокойнее в науке, чем в литературе: «Ученая критика у нас еще слабее литературной; потому часто одна массивность и внешняя ученая обстановка сочинения вводят в заблуждение и заставляют многих принимать выводы, делаемые автором, хотя в сущности он не представил и не мог представить никаких подтверждений своим положениям» (II, 326).

В статьях, посвященных «Магазину землеведения и путешествий» Фролова, «Путешествию» А. Норова, «Архиву историко-юридических сведений» Калачева и др., Чернышевский боролся против лженаучных концепций в фольклористике и филологии. Крупнейший знаток языков, фольклора и литературы разных народов, замечательный филолог и историк, он развил революционно-демократическую научную критику. Борясь с либеральными и консервативными представителями «академической» науки, Чернышевский показывал, что нет «чистой науки», не зависимой от жизни общества и от борьбы, которая происходит в обществе. Наука должна сознательно служить народу, его интересам, делу революции. Отгораживаясь от народа, она неизбежно делается служанкой господствующих классов и реакционных групп.

Чернышевский вскрывает реакционный политический смысл филологических построений Гильфердинга и замечает: «Вот до каких несообразностей доводят и людей, добросовестно трудящихся для науки, задние мысли» (II, 418). Принципиальный характер носит и критика им Буслаева, стремившегося замкнуться в «чистую науку», впадавшего в идеализацию искусства и культуры феодальной эпохи, и критика Гримма. О подобных ученых Чернышевский писал: «… для филологических исследователей, в главе которых стоит Гримм, старина важна потому, что она старина. А наука должна быть служительницею человека. Чем более может она иметь влияния на жизнь, тем она важнее. Неприложимая к жизни наука достойна занимать собою только схоластиков» (II, 373).

Чернышевский указывал, что идеализация первобытных форм жизни и культуры народа всегда носит реакционный характер. «Вместо движения превозносится застой, вместо живого духа начинает господствовать мертвая буква» (II, 293). Такое отношение к своему народу и его культуре в существе своем антипатриотично. В качестве исторического примера Чернышевский напоминает «грустную историю тевтономании, которая нанесла так много вреда… Германии» (II, 293). Ссылаясь на авторитет Белинского, Чернышевский указывает, что тевтономания «жалкого немецкого романтизма в науке и литературе», идеализировавшего средневековую германскую отсталость, была глубоко отрицательным явлением. Она оказала пагубное влияние на немецкую литературу и привела к тому, что Германия была «наводнена переводами дюмасовских романов» (II, 293).

Чернышевский выступал против снобизма и эстетского подхода к народной поэзии. Он требовал, чтобы фольклористы тщательно собирали народные песни, внимательно изучали фольклор всех народов, вникая в его содержание, показывая, какие черты народной жизни и характера отразились в этих произведениях, делали на основании своих изучений выводы о том, к какой жизни стремится народ и каким образом можно помочь его освобождению.

Чернышевский указывал, что без понимания современного положения общества и народов нельзя осмыслить их историческое прошлое. Великий критик призывал к тщательному изучению Национальных особенностей развития народов. Он критиковал труды представителей «теории миграции» и работы ученых, искавших в каждом культурном явлении следы заимствований.

Фольклористика и филология должны, по мнению Чернышевского, соединяться с этнографией, с изучением быта, условий материальной жизни народов разных времен. Абстрактным теориям представителей мифологической школы в фольклористике Чернышевский противопоставил требование настойчиво изучать живую современную речь и быт народов.

*

Изучение литературно-критической деятельности Чернышевского, как и вообще революционных демократов, — одна из основных задач советского литературоведения. Эстетика революционных демократов является самой близкой по своему духу к нашей эстетике, эстетике социалистического реализма, краеугольные камни которой заложены в трудах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Громадное значение имеют статьи Чернышевского для изучения русской литературы XVIII и XIX веков, для разработки таких проблем эстетики социалистического реализма, как проблема закономерности развития искусства, проблема типичности, конфликта, сатиры и т. д.

Самый облик Чернышевского-критика является примером для нашей критики и литературоведения. Примечательно, что в докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград» А. А. Жданов, говоря о боевых, наступательных задачах советской литературной критики, призывал критиков учиться у революционных демократов — у Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина.

Файл:Zhurnal.tmpi423970.png

Файл:Zhurnal.tmpi423971.png

↑ Здесь и в дальнейшем тексты из произведений Чернышевского цитируются по изданию: Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, Гослитиздат, 1939—1953.
↑ Профессор римской словесности и древностей Петербургского университета.
↑ Н. В. Шелгунов. Воспоминания. ГИЗ, М. — П., 1923, стр. 163.
↑ Там же, стр. 164.
↑ Там же, стр. 166.
↑ Статья С. С. Дудышкина в «Отечественных записках», 1855, № 6; рецензия в «Библиотеке для чтения», 1855, № 7, и др.
↑ Тургенев и круг «Современника». М. — Л., 1930, стр. 39.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 27, стр. 244.
↑ Цитируется по изданию: А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, т. XVI, 1920, стр. 75.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 27.
↑ А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, т. XV, 1920, стр. 390—391.
↑ Письма К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева к А. И. Герцену, 1892, стр. 82.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 30.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 342.
↑ К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. 2, стр. 389, 396; т. XVII, стр. 13.
↑ К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 389.
↑ К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XV, стр. 235.
↑ К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 586—587.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 263.
↑ Сб. «Герман Александрович Лопатин», ГИЗ, 1922, стр. 71.
↑ К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIII, ч. 1, стр. 354.
↑ Сб. «Герман Александрович Лопатин», стр. 71.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 31, стр. 52; т. 1, стр. 264.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 19, стр. 294.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 96.
↑ Там же.
↑ Там же.
↑ К. Маркс. Капитал, т. I, Госполитиздат, 1949, стр. 13.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 97.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 263—264.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 97.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 224.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 96.
↑ Там же.
↑ Там же.
↑ Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. II, 1935, стр. 175.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 346.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 345.
↑ И. В. Сталин, Сочинения, т. 1, стр. 50—51.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 346.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 224.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 14—15.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 21, стр. 85.
↑ В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. II, 1900, стр. 224.
↑ И. Е. Репин. Далекое близкое. Изд. 4-е, изд. «Искусство», 1953, стр. 174—175, 198.
↑ В. Стасов. Двадцать пять лет русского искусства. «Вестник Европы», 1882, № 12, стр. 632—633.
↑ «Литературное наследство», кн. 56, 1950, стр. 579.
↑ В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. XII, 1926, стр. 74, 84.
↑ Ленинский сборник, XXV, стр. 224.
↑ См. его полемику с Дудышкиным в № 2 «Современника» за 1857 год (IV, 696—701) и статью «Разговор отчасти литературного, а более не литературного содержания» (III, 776—782).
↑ П. В. Анненков, Воспоминания и критические очерки, отд. II, СПб., 1879, стр. 153.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 180, 183.
↑ В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 287.
↑ Письмо А. Н. Пыпина к Н. Г. Чернышевскому от 5 ноября 1877 года. — Н. Г. Чернышевский, XV, 920.

[1] Здесь и в дальнейшем тексты из произведений Чернышевского цитируются по изданию: Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, Гослитиздат, 1939—1953.

[2] Профессор римской словесности и древностей Петербургского университета.

[3] Н. В. Шелгунов. Воспоминания. ГИЗ, М. — П., 1923, стр. 163.

[4] Там же, стр. 164.

[5] Там же, стр. 166.

[6] Статья С. С. Дудышкина в «Отечественных записках», 1855, № 6; рецензия в «Библиотеке для чтения», 1855, № 7, и др.

[7] Тургенев и круг «Современника». М. — Л., 1930, стр. 39.

[8] В. И. Ленин, Сочинения, т. 27, стр. 244.

[9] Цитируется по изданию: А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, т. XVI, 1920, стр. 75.

[10] В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 27.

[11] А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, т. XV, 1920, стр. 390—391.

[12] Письма К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева к А. И. Герцену, 1892, стр. 82.

[13] В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 30.

[14] В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 342.

[15] К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. 2, стр. 389, 396; т. XVII, стр. 13.

[16] К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 389.

[17] К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XV, стр. 235.

[18] К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 586—587.

[19] В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 263.

[20] Сб. «Герман Александрович Лопатин», ГИЗ, 1922, стр. 71.

[21] К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIII, ч. 1, стр. 354.

[22] Сб. «Герман Александрович Лопатин», стр. 71.

[23] В. И. Ленин, Сочинения, т. 31, стр. 52; т. 1, стр. 264.

[24] В. И. Ленин, Сочинения, т. 19, стр. 294.

[25] В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 96.

[26] Там же.

[27] Там же.

[28] К. Маркс. Капитал, т. I, Госполитиздат, 1949, стр. 13.

[29] В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 97.

[30] В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 263—264.

[31] В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 97.

[32] В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 224.

[33] В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 96.

[34] Там же.

[35] Там же.

[36] Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. II, 1935, стр. 175.

[37] В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 346.

[38] В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 345.

[39] И. В. Сталин, Сочинения, т. 1, стр. 50—51.

[40] В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 346.

[41] В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 224.

[42] В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 14—15.

[43] В. И. Ленин, Сочинения, т. 21, стр. 85.

[44] В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. II, 1900, стр. 224.

[45] И. Е. Репин. Далекое близкое. Изд. 4-е, изд. «Искусство», 1953, стр. 174—175, 198.

[46] В. Стасов. Двадцать пять лет русского искусства. «Вестник Европы», 1882, № 12, стр. 632—633.

[47] «Литературное наследство», кн. 56, 1950, стр. 579.

[48] В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. XII, 1926, стр. 74, 84.

[49] Ленинский сборник, XXV, стр. 224.

[50] См. его полемику с Дудышкиным в № 2 «Современника» за 1857 год (IV, 696—701) и статью «Разговор отчасти литературного, а более не литературного содержания» (III, 776—782).

[51] П. В. Анненков, Воспоминания и критические очерки, отд. II, СПб., 1879, стр. 153.

[52] В. И. Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 180, 183.

[53] В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 287.

[54] Письмо А. Н. Пыпина к Н. Г. Чернышевскому от 5 ноября 1877 года. — Н. Г. Чернышевский, XV, 920.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

[27]

[28]

[29]

[30]

[31]

[32]

[33]

[34]

[35]

[36]

[37]

[38]

[39]

[40]

[41]

[42]

[43]

[44]

[45]

[46]

[47]

[48]

[49]

[50]

[51]

[52]

[53]

[54]