Гильфердинг А. Ф. Россия и славянство
М.: Институт русской цивилизации, 2009.
ЧЕМ ПОДДЕРЖИВАЕТСЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ВЕРА У ЮЖНЫХ СЛАВЯН?
правитьКогда мы читаем или слышим о бедственном состоянии православной церкви у единоверных нам южных славян, то многие из нас, быть может, спрашивают себя: чем же поддерживается у них вера православная? Ведь это бедственное, это ужасающее состояние не со вчерашнего дня — оно длится с лишком четыреста лет.
Вопрос трудный и вызывающий на размышление: чем поддерживается православная вера у южных славян под игом Турции и властью Австрии? Исчерпать его я не берусь; но позволю себе представить несколько мыслей, к которым этот вопрос привел меня, когда я старался объяснить себе на месте причины, привязывающие южных славян к православной вере.
Единственная опора какой бы то ни было веры, у какого бы то ни было народа есть его убеждение в том, что она истинна. Это несомненно, и сколько пример истории, столько же и здравый смысл показывают, что всякая другая опора, подставляемая под веру, — насилие ли, светские ли выгоды и соображения и тому подобное — не только не поддерживает веры, а, напротив, губит ее, будучи отрицанием свободы убеждения, единственной годной для нее основы, так как эта основа одна соответствует сущности веры.
В массе народа, исповедывающей известную веру, убеждение в том, что она истинна, передается семейным и общественным преданием и воспитанием из рода в род и возвышается до степени духовного сознания (где это сознание возможно: я не говорю о религиях низших) размышлением, чтением, наставлением, — словом сказать, духовным образованием у тех людей, которым доступно это благо. Это может быть так, положим, у нас в России: убеждение в истине православной веры живет в народе и передается от поколения к поколению свободно и беспрепятственно; есть многочисленное духовенство, призванное к тому, чтобы наставлять народ, и проповедью, частным поучением, совершением таинств, наконец, примером собственной жизни утверждать его убеждение в истине исповедываемой им веры; есть церкви, построенные по всем местам для того, чтобы народ внимал в них слову Божию; есть всякого рода училища, в программах которых разумное утверждение в вере постоянно сопровождает образование в науках; есть духовная литература, у которой должна быть цель — распространять в читателях всех сословий понимание истин православного христианства и свободным обсуждением отстранять всякое сомнение и недоразумение; есть, наконец, типографии, существующие для того, чтобы делать священные книги доступными всякому человеку в России, даже самому бедному.
А взгляните на южных славян, наших единоверцев. И они так же, как русский народ, наследовали православную веру от своих предков. Но вот уже четыреста с лишком лет, как стоит над ними с поднятой саблей или палкой турок и твердит каждому из них с детства до конца жизни: «Твоя вера не правая, а моя, мусульманская вера, истинна, и видишь ли, за это Бог даровал мне власть и силу, а тебя, неправоверного, сделал моим рабом!» — и колотит он его, и показывает ему на его отце, брате или соседе, что он властен отрубить и ему голову, и приговаривает: «А покинь-ка ты свою веру и обратись к истинной, магометовой, и ты будешь таким же господином, как я, будешь властвовать и блаженствовать на этом свете и на том».
Мало того. К этим православным, стоящим под саблею и палкою турок, приходит миссионер римской церкви, образованный, знающий свет, умеющий лечить разные болезни: он пренебрегает всеми трудностями и опасностями пути, презирает все удобства жизни, чтобы служить с ревностью, достойной уважения и удивления, тому, что он считает христианской истиной; он приходит к православному славянину в Турции и говорит ему: «Ты веришь в истинного Бога, как христианин, но ты не принадлежишь к настоящей церкви, установленной Спасителем на преемстве Петра Апостола; греки, из гордости, отложились от этой церкви и из корыстолюбия привлекли к себе твою братию; но зато посмотри, какая разница! Твой Цареградский владыка только берет с тебя деньги, а мой епископ дает, напротив, деньги своим бедным: как он печется о своем стаде, воистину по примеру апостольскому! И как сами турки уважают нашу церковь: они не смеют обращаться с нашими людьми так, как обращаются с вашими; могущественнейшие государства, Франция, Австрия, служат папе и не дают в обиду его верных чад; они строят им церкви, училища: переходи к нам, ты веры своей не переменишь, а будешь пользоваться такими преимуществами, каких греческая церковь не имеет и никогда иметь не будет».
Наконец, является к бедному православному и английский миссионер, основывает в его городе училище, принимает туда даром бедных детей и вдобавок дает деньги их родителям, сыплет на все стороны священные книги и говорит: «Читай, поучайся и не верь своей церкви, которая умеет только предписывать ненужные обряды, налагать лишние бремена; верь просто слову Писания, как мы, и присоединись к нам. Видишь ли, мы первый народ на свете, самый свободный, самый сильный: Турция трепещет перед нами. Если ты будешь нашим, никто не посмеет тронуть и волоска на твоей голове!»
Таким образом, главнейшая основа, поддерживающая существование веры в народах, т. е. преемственная передача из рода в род убеждения в ее истине, окружена у православных славян в Турции противными силами, которые многоразличными способами стремятся поколебать ее и уничтожить или ослабить в каждом из этих славян убеждение в том, что вера, наследованная им от предков, есть истинная вера.
Посмотрим же теперь, существуют ли у православных славян турецких стихии, которые противодействовали бы этим усилиям и могли бы утверждать в их сознании уверенность в истине их исповедания?
Духовенство содействует ли исполнению этой задачи? Известно, что высшая иерархия в славянских землях Турции выбирается из числа так называемых Константинопольских фанариотов, для которых управление славянскими паствами Македонии, Болгарии, Боснии, Герцеговины, Старой Сербии составляет главнейшую доходную статью, отдаваемую на откуп почти что с торгов. Понятны отношения <таких> иерархов к этим паствам.
Известно, что еще не так давно православные болгары, жители города Кукуша (в Македонии), для того только, чтобы избавиться от подобного иерарха, решились обратиться в унию и просить себе епископа из Рима — и тотчас отреклись от папы и возвратились в православие, как только патриарх поставил им архиерея — болгарина. Этот случай говорит собою достаточно и избавляет нас от обязанности приводить другие примеры в доказательство того, что подобные отношения православных славян к так называемым фанариотам существуют по всей Турции. Низшее духовенство, как горское, так и монашествующее, в этих землях свое родное, славянское; но образования оно не имеет, потому что решительно негде ему получать его, и несмотря на высокие нравственные достоинства многих его членов, оно в умственном развитии вообще не стоит выше народа: потому оно (кроме немногих лиц, которые заслуживают тем большего уважения) не в состоянии воспитывать народ, наставлять его в вере и в прениях о вере побеждать миссионеров римских и протестантских.
Церкви, монастыри и общественное богослужение, конечно, много содействуют поддержанию у православных славян Турции веры отцов; но их слишком мало: есть до сих пор целые края православные, где никто не слыхал богослужения, а до сороковых годов нынешнего столетия число церквей, особенно сельских, и монастырей было еще несравненно меньше нынешнего; притом в обширной славянской области (Македонии и восточной Албании, где жители — болгары) в немногих существующих церквах и монастырях богослужение совершается по-гречески, и, будучи непонятно народу, не может иметь на него достаточного действия1.
Училищ почти нет у южных славян в Турции: прежде их не было вовсе, разве что в немногих монастырях обучались церковной грамоте готовящиеся к духовному званию; в последние годы в некоторых городах православные учредили народные училища, но их число так незначительно и преподавание в них еще так недостаточно, что они до сих пор не могли иметь заметного участия в поддержании православной веры в этих землях.
Духовная литература у южных славян в Турции не существует вовсе, священные книги у них не печатаются,2 а получаются из России с великим трудом, так что самые церкви нуждаются в них, а народу они решительно недоступны.
Все вышесказанное относится к южным славянам, сербам и болгарам, находящимся под властью Турции. Но, кроме того, часть южных славян, именно почти два миллиона православных сербов, живет в Австрии. Этих славян турки не трогают, протестантские миссионеры не имеют к ним доступа; но при всем том, конечно, православная вера у них не более безопасна от искушения, чем в Турции. Церковь православная не имеет в Австрийских владениях гражданских прав, одинаковых с римско-католическою; ее членам ежедневно дается чувствовать их унижение; молодые люди православного исповедания, обучающиеся в казенных учебных заведениях, обязываются присутствовать при уроках римско-католического законоучителя, а законоучителей православных при этих заведениях не бывает; почти все гимназии в областях, где обитают православные сербы, находятся исключительно в руках римского духовенства3; а курс в этих гимназиях обязателен для всякого православного, желающего получить какую бы то ни было общественную должность: поступая на службу, военную или гражданскую, православный серб в Австрии знает наперед, что весь свой век останется в низших чинах, а переход в католицизм дает ему верное ручательство в повышении. Так потрясает Австрия православные убеждения в высшем слое сербского общества; а на простой народ призываются к действию иезуитские и францисканские проповедники, которые обещают поселянам всякие льготы, в особенности относительно податей, если они согласятся перейти — не в католицизм, а только в унию. Для распространения ее между сербами даны австрийским правительством большие средства построением униатских церквей в таких даже местах, которые еще ждут униатов, назначением при них священников с хорошим содержанием и т. п.
Итак, нельзя сказать, чтобы в Австрии преемственное хранение православной веры в народе встречало меньше противодействия, чем в Турции. А кто может там блюсти за этим хранением и утверждать в народе веру, которую так сильно стараются поколебать в нем? Патриарх? Но он стеснен гражданскими властями так, что его голос редко и слабо долетает до народа. Подчиненные ему епископы? Но Австрия озабочивается, чтобы их выбирали между людьми «неопасными», не умеющими протестовать. Приходские священники и братья существующих в этих землях старинных православных монастырей? Но они в течение последних лет подверглись такому разорению (податями, от которых до 1850 года были избавлены, и отнятием принадлежавших прежде православным монастырям поместий, за которые они одни не получили никакого вознаграждения), что бьются теперь из-за куска хлеба и утратили отчасти прежнюю энергию. Притом вследствие недостатка духовных православных училищ и отнятия казною капиталов, завещанных в прежнее время на такие училища, число молодых людей, способных к принятию священства, ежегодно уменьшается, и ряды православного духовенства в австрийских областях видимо редеют. Много ли, стало быть, может сделать духовенство у австрийских сербов, при неоспоримом усердии и достоинстве своем, против всех мер, приспособленных к ослаблению и разрушению в этом народе православной веры? О характере тамошних училищ я сказал; о церквах, которые в этом крае не оправились еще от разорения, причиненного в 1848 году, и у которых по большей части отняты капиталы, служившие для их поддержки, я умалчиваю, так же как о духовной литературе, столь слабой и подавленной,4 что иметь заметное влияние на народ она не может; умалчиваю и об издании некоторых священных книг православных, предпринимавшемся в разное время по распоряжению австрийского правительства, так как эти книги не только не распространяются в народе, но даже отвергаются им, как подозрительные.
При всем том, однако, как в Австрии, так и в Турции, православная вера у южных славян решительно не слабеет. В ее среде не возникло ни раскола, ни ереси, ни какого бы то ни было отступления от чистоты христианского учения, несмотря на то что предметы религиозные сильно занимают умы этих племен и что невежество народа и слабость влияния на него высшей иерархии могли бы, по-видимому, облегчить распространение ложных мнений и толков. Переход же частных лиц из православной веры в мусульманство или в другое христианское исповедание случается чрезвычайно редко, да и то большею частью невольно или бессознательно; так, например: сирота, оставшийся после православных родителей, берется в мусульманский дом5 или призревается в католическом или протестантском училище и воспитывается, таким образом, в другом исповедании; деревенская девушка увлекается или, еще чаще, насильственно похищается мусульманином и, чтобы не возвратиться в родительский дом опозоренною, предпочитает остаться мусульманкою в гареме своего соблазнителя; замужняя женщина изменяет своему долгу связью с мусульманином и потом спасается в его доме и объявляет себя мусульманкою; православная девушка влюбляется в католика и, как в Турции смешанный брак не допускается, принимает веру своего жениха (это бывает и в Австрии, и даже в гораздо сильнейшей степени, так как там и православный мужчина, чтобы жениться на католичке, обращается в католицизм, тогда как в Турции, для избежания смешанного брака, невеста-католичка, чтобы выйти за православного, обыкновенно принимает его веру, и таким образом, в общей сложности, равновесие обоих исповеданий не нарушается).
Случаи независимого от таких внешних отношений вероотступничества у православных славян в Австрии и Турции так редки, что в жизни церкви они совершенно незаметны. В западных славянских областях Турции, т. е. в Боснии, Герцеговине и Старой Сербии, я не встретил ни одного подобного случая, несмотря на то, что мусульманский гнет там ужасен и что, с другой стороны, католицизм именно в этих областях всего сильнее6. Не ручаюсь за Болгарию, где созревшая в народе и доходящая иногда до страстности потребность иметь, как в былые времена, свою родную иерархию и богослужение на славянском языке могла вызвать в некоторых местах мысль — подчиниться Риму на правах униатов для того только, чтобы освободиться от иерархической власти греков. Но это мимоходные явления, которые, как мы видим на деле, отстраняются тотчас, как скоро Константинопольский патриарх решится удовлетворить законным требованиям славянской паствы. Если мы посмотрим на такие явления с точки зрения самих болгар, то мы не сочтем их за признак упадка в них убеждения в истине православной веры: ибо возникшая в некоторых местах Болгарии мысль отложиться от Константинопольского патриархата имеет единственным поводом отчуждение высшей иерархии, как особенной касты, от народа и введение в славянских церквах богослужения на чужом языке: и то и другое скорее согласно с началами римской церкви; но в отношении болгар римская церковь, чтобы пользоваться ошибкою патриархата, отрекается от своих начал и обещает недовольным болгарам и народную иерархию, и славянское богослужение. Конечно, мы не думаем оправдывать помышлений об унии, родившихся в умах некоторых болгар. Мы видим в этом их неопытность и совершенное незнание того, какая судьба постигла других славян — униатов; но мы хотели показать, что такие помышления, как они ни печальны и оскорбительны для нас, еще не обличают в болгарах упадка убеждения в истине православной веры: они обличают в них, напротив, только слишком нетерпеливое чувство того, что церковное управление в их земле не соответствует их желаниям, — желаниям, вполне согласным с духом православия.
Случаи же сознательного перехода болгар в католицизм или протестантизм, также как и в мусульманское исповедание, сколько мы знаем, чрезвычайно редки, и в этом народе убеждение в истине православной веры живет так же упорно, как в сербах турецких и австрийских. Последние, т. е. австрийские сербы, не уступают своим турецким собратьям в твердости, с какою они хранят православное предание. Вероотступничество такого человека, как Омер-паши или каких-нибудь (хотя весьма немногочисленных) австрийских офицеров и чиновников из православных сербов, которые свою карьеру предпочли вере своей, составляет явление столь ничтожное в жизни народа и церкви, что об нем говорить не стоит.
Словом сказать, в какую сторону мы ни посмотрим у южных славян, везде мы встречаем тот же важный и, надобно сознаться, многозначительный факт: убеждение в истине православной веры укоренено в этих племенах так, что оно противостоит всему. Четыреста лет турецкого, сто семьдесят лет австрийского плена, усилия разных пропаганд, соединенные с самыми невыгодными обстоятельствами внутри самой церкви у сербов и болгар, не могли поколебать в них этого убеждения. Такой факт я называю знаменательным даже в отношении к самой России: сравните безопасность православной церкви в наших пределах, сравните средства, которыми могут утверждать у нас в народе сознание в истине православия, сравните все это и многое другое с положением единоверных нам южных славян — и вспомните, что у них нет раскола, нет примеров добровольного и сознательного предпочтения чужого исповедания своему.
В чем же заключается, наконец, эта дивная сила православной церкви у южных славян? Постараюсь ответить на этот вопрос по крайнему моему разумению, не прибегая за объяснением к каким-нибудь случайным обстоятельствам, например к невежеству народа, которое будто б поддерживает в нем отцовские предания, как говорят иные (ибо наши раскольники доказывают, напротив, до какой степени невежество пагубно для хранения православной истины), и не удовлетворяясь также, как делают другие, мыслью об особенном содействии Божием: ибо, — скажу словами одного из замечательнейших истолкователей православия, — «если, с одной стороны, справедливо признавать пути Провидения во всем развитии истории, то, с другой, неразумно и, может быть, несогласно с христианским смирением отгадывать случаи прямого вмешательства Божьего в дела человеческие»7.
По моему мнению, сила православной веры у южных славян заключается в том, что самая сущность православия вполне сродни с сущностью славянского духа и быта.
Возьмите магометанство, религию по преимуществу фанатическую, воинственную, отрицающую у женщины бессмертную душу; религию, которая во внешнем поклонении отвергает все говорящее чувствам, а во внутреннем созерцании погружает человека в чувственность, которая стесняет свободу частной жизни условными обрядами и свободу жизни общественной деспотическим религиозно-государственным авторитетом. Всеми этими и многими другими существенными свойствами магометанство прямо противоположно существенным свойствам славянского племени. Впрочем, чтобы объяснить неуспех магометанской проповеди между южными славянами, достаточно признать в них (а это несомненно) на столько благородства душевного, чтобы предпочесть высоту духовную высоте материального положения; а всякий из этих славян, как бы он ни был невежествен, как бы мало ни понимал свою собственную, христианскую веру, чувствует внутренним чутьем (если он не в состоянии уразуметь сознательно) неизмеримую высоту христианской веры сравнительно с исламом. Разговор с каждым, самым простым и одичалым, поселянином в этих странах убедит вас в существовании этого внутреннего чувства.
Коль скоро это чувство и это сознание существует в южных славянах, вопрос заключается в том: готов ли славянин жертвовать выгодами мирскими для сохранения своей духовной высоты и способен ли он подвергнуться страданиям и, если нужно, смерти, чтобы не изменить тому, что считает истиной? Кажется, история и современность довольно громко отвечают в пользу славянского народа.
Однако же в Турции мы находим немалое число славян-мусульман; именно в Боснии и значительной части Герцеговины. Положим, в настоящее время ислам не имеет силы привлекать к себе славян; но в старинное время, когда в нем было больше энергии против его завоевательного фанатизма, как видно, плохою защитою было и чувство превосходства христианской веры и готовность жертвовать собою для служения истине?
Надобно вглядеться попристальнее в это явление, и оно откроет нам многое.
История свидетельствует, что Босния и Захолмие (т. е. три четверти нынешней Герцеговины, за исключением южной ее части, древней Травунии, где теперь православная вера господствует почти исключительно) находились издавна в самом неустроенном религиозном состоянии. Официально эти земли считались в духовной области Рима, и православная вера, хотя, как видно, проникала в народ, однако не достигла первенства; а между тем дуалистическая ересь, известная под названием богомильской, преемница манихейского и павликианского учения, вероятно, именно вследствие борьбы латинства с православием в самом народе распространилась здесь с удивительной быстротою. Богомильство и католицизм оспоривали друг у друга умы князей и аристократии боснийской и захолмской; в XIII веке богомильство, по-видимому, совершенно владело этими странами, но в XIV и XV, благодаря влиянию Венгрии, усилиям пап и усердию посланных сюда монахов францисканского ордена, католицизм одержал верх при дворе боснийских государей, и множество богомилов добровольно или по принуждению приняли римское исповеданье; православная же вера хранилась в значительной части простонародья, но не пользовалась в Боснии и Захолмии покровительством властей и высшего сословия, так что даже не оставила по себе в этих землях почти никаких памятников, ни церквей, ни монастырей, ни даже письменности. Вдруг нагрянул ислам — и богомильство, которого не могли искоренить все усилия Рима, мгновенно исчезло: об нем с тех пор не было помину в Боснии и Захолмии, а тамошняя аристократия является с того времени вся исповедывающей магометанство. Стало быть, вот почва, на которой ислам водворился между южными славянами. Легкость, с которою богомилы приняли его, объясняется, кроме желания сохранить свое аристократическое положение, самым характером их веры. И дуализм и ислам были порождением южного Востока (хотя вышли, разумеется, из двух различных точек созерцания); и дуализм и ислам отделяли бездною неисполнимою Божество от человечества, не сознавали в Божестве любви, не понимали Божественной Троицы, веровали в явление пророка-параклита после Христа,8 в богослужении отвергали все символическое и заменяли символ голым, обязательным обрядом9. Это внутреннее сродство обеих религий доказывает, что переход боснийских и герцеговинских богомилов в ислам не был случайным, а существенно необходимым фактом, коль скоро ислам явился властелином в страну, наполненную богомилами. Оттого мы даже не видим в исторических памятниках следов борьбы между этими исповеданиями: богомильство вдруг исчезает в этих странах, и магометанство вдруг является в них исповеданием высшего сословия и части остального народа. Я упомянул о том, что католицизм в Боснии и Захолмии долго боролся с богомильством и наконец привлек к себе часть его последователей. В Боснии и Герцеговине эти две религиозные стихии везде совместны были в своем постоянном антагонизме, тогда как православная вера, сколько видно, оставалась вне их круга. Этим, кажется, объясняется то, что мусульманство и теперь еще преимущественно распространено в тех краях Боснии и Герцеговины, где из двух христианских исповеданий преобладает католицизм, и несравненно слабее там, где христианское население принадлежит к православной вере10. Нет сомнения, что при завоевании этих областей султаном Магометом II ислам был принят и значительною частью римско-католического населения; ибо непосредственно перед турецким завоеванием католицизм сделался там, как я сказал, религией двора и аристократии и многие из богомилов были принуждены подчиниться ему для светских выгод: что же им стоило потом, для таких же выгод, опять отречься от католицизма и признать себя мусульманами, коль скоро мусульманство было до такой степени сродно их первоначальному вероисповеданию? Впрочем, и в позднейшее время, когда о богомильстве не осталось и помину, католики довольно легко совращались в ислам: это доказывают и воспоминания местных жителей, и жалобы римского духовенства. Причину этого явления я вскоре постараюсь объяснить, а теперь поставлю только общий вывод из предыдущего изложения, именно: что ислам утвердился между славянами преимущественно на почве дуалистической ереси, отчасти также и на почве католицизма, но отнюдь не на почве православия.
Это находит новое, неопровержимое подтверждение в том, что между всеми южными славянами ислам приобрел себе последователей только в Боснии и Герцеговине, и вместе с тем объясняет такое явление. В Боснии и Герцеговине (за исключением юго-западного ее угла) туземцы-мусульмане составляют почти четверть всего населения; в Болгарии же и собственно сербских землях (княжестве Сербии, Старой Сербии и южной Герцеговине)11 славяне-мусульмане составляют самую незначительную долю населения, — и именно эти страны были чисто православные, когда их застало турецкое владычество. Но откуда взялись там те немногие мусульмане, которые говорят по-сербски и по-болгарски и, по-видимому, принадлежат к славянской народности? Не полагаю, чтобы они все, или даже большинство их, происходили от тех частных случаев обращения, о которых я говорил выше и которые в старину были гораздо обыкновеннее (ибо известно, что прежние султаны брали насильно толпы детей в покоренных христианских землях и воспитывали их в мусульманстве для зачисления в янычары). Но независимо от этого первые государи турецкие раздавали своим сподвижникам поместья в новопокоренной Болгарии и Сербии и водворяли целые массы турок и обращенных в мусульманство арнаутов в важнейших городах и стратегических пунктах этих земель: понятно, что потомки переселенцев сроднились с языком окружающего христианского племени и теперь отличаются от него только вероисповеданием12. Притом в Болгарии были тоже многочисленные богомилы, и хотя видно, что эта ересь уже угасала там во время, предшествовавшее турецкому завоеванию, однако весьма вероятно, что остатки ее еще были застигнуты исламом и, конечно, столь же легко поглощены им, как в Боснии (ближайших данных об этом я, впрочем, не имею). Наконец, в Болгарии приливало много татарских, мусульманских стихий и гораздо прежде нашествия турок,13 и, разумеется, эти стихии тотчас привились к турецкому магометанству и нашли в нем опору, без которой они иначе исчезли бы в преобладающем христианском населении. Вот многочисленные источники, из которых проистекло большинство мусульманских жителей Болгарии; самая же малая часть их (впрочем, и без того немногочисленных сравнительно с Боснией и Герцеговиной) могла произойти от православных болгар — вероотступников14.
Покончив дело с мусульманством, рассмотрим внутренние отношения южных славян к вероисповеданиям, разделяющим христианский мир.
В христианство южные славяне обратились без труда и сопротивления; крещение сербов началось уже в VII веке, крещение македонских и фракийских славян — в VIII, а может быть и раньше. В Болгарии противодействие христианству выходило не из покоренной славянской стихии, а из среды завоевателей, задонских болгар, и принятие князем Борисом крещения доставило полное нравственное торжество славянской стихии, с которой завоеватели-болгары с тех пор совершенно слились, оставив славянам только свое имя.
Это легкое и беспрепятственное торжество христианской веры между южными славянами, совпадающее с целым рядом подобных явлений в других славянских землях, объясняется, конечно, не равнодушием славян к вере, а, с одной стороны, внутренним согласием христианства с требованиями их духа, с другой — слабым развитием у них языческой мифологии15. Несмотря на близость южных славян к Византии, а иногда по причине этой самой близости, православное исповедание не приобрело у них бессовместного господства в начале их христианской жизни: напротив, перевес находился на стороне католицизма. Сербы получили первую христианскую проповедь из Рима, по свидетельству самих византийских источников, и хотя в IX веке Восточная церковь приняла деятельное участие в утверждении между сербами христианства, однако до XII века земля сербская оставалась официально в области римской церкви. Сербские князья и короли признавали над собою власть папы и постоянно сносились с ним, главный пастырь Сербской земли, архиепископ Барский (Антиварийский), зависел от Рима и получал оттуда паллиум, и ему подчинены были епископства в сербских и албанских пределах16. В Болгарии с самого крещения Борисова началась борьба Западной церкви с Восточною. Борис несколько времени стоял решительно на стороне первой, и проповедники ее имели в Болгарии обширное поприще деятельности; и хотя Борис потом объявил себя в пользу Восточной церкви и Болгария была признана за нею, однако государи ее редко были искренно преданы православию. Они боялись влияния соседней Греческой империи и охотно искали себе опоры на Западе. Известны сношения могущественнейшего из царей болгарских, Иоанна Асеня, с папою Иннокентием III; такая политика была, можно сказать, наследственною у болгарских государей.
При таком направлении верховной власти, конечно, не от нее зависело, что католицизм не водворился в болгарском народе во время его независимого существования. Верховная власть не только не поддерживала искренно православной веры, но давала народу всевозможные поводы отступать от нее. Несмотря на то, католицизм вовсе не приобрел в Болгарии последователей между православными: те католики, которые там оказались, были исключительно обращенные богомилы17. Стало быть, не правительство, а сам народ сохранил в Болгарии неприкосновенной православную веру. Еще разительнее представляется это явление в сербских землях. Они, как я сказал, состояли официально под властью Рима и связаны были с ним своей иерархией. Но славянское богослужение и проповедь Кирилла и Мефодия проникли к сербам, и православная вера водворилась в народе. Каким образом это происходило, мы не знаем: это был органический процесс народной жизни, который остался незамеченным в современных памятниках, но который вдруг обнаружился великим фактом, изменившим совершенно направление сербской истории. В 1143 году один из мелких удельных владетелей, разделявших между собою сербскую землю, Неманя, в летах зрелого мужества отрекся от латинской веры и принял православие. Все прочие удельные князья восстали против него, и не раз он находился на краю погибели. Но он одолел, и вместо крошечного наследственного удела своего, в части нынешней Черногории, оставил своим сыновьям обширную державу, заключавшую в себе значительную часть сербских земель. Очевидно, Неманя пользовался какою-то вновь вызванною к деятельности силою, если он в короткое время мог совершить в сербских землях такой огромный переворот: эта сила была народ, а народ стал за него, как за представителя православной веры. Что Неманя сделал для православия у сербов в области политической, то сделал сын его св. Савва в области церковной. Он установил там православную иерархию, он проповедью своею обратил в православную веру тех, которые ей не принадлежали, и утвердил в остальном народе ее чистоту. Вот почему сербский народ назвал и называет до сих пор св. Савву своим просветителем. Название это могло казаться странным и бессмысленным тем, которые не принимали во внимание вышеизложенных обстоятельств; ведь сербская земля была давным-давно просвещена христианством, когда св. Савва начал в ней действовать18: св. Савва был ее просветителем в смысле православия.
Обыкновенно смотрели иначе на характер деятельности Немани и на причину его быстрых успехов19; а как тут лежит, по нашему мнению, ключ к пониманию древней истории сербов, то мы постараемся подкрепить наш взгляд некоторыми доводами.
Только такой переворот, какой должен был произойти в исторической жизни сербов правительственным признанием народного православного вероисповедания, может дать разумное объяснение необыкновенному факту, поражающему нас в сербской истории. Позволю себе привести слова, сказанные мною в другом месте: «Сербы считают, так сказать, свое историческое существование со дня крещения Немани в православную веру, вся прежняя, пятисотлетняя, ее бездеятельная и не бесславная, история их сделалась до такой степени чужда им, что во всех их старинных летописях и сказаниях не говорится о ней ни слова. Эти летописи и сказания начинаются все с великого Немани, называя его внуком сестры равноапостольного царя Константина. Между Константином Великим, который умер в 337 году, и Неманею, который родился в 1103-м, летописцы сербские помещают два поколения! Этот бессмысленный анахронизм, который сделался общим достоянием всех сербских летописей, имеет, однако, свое значение: он сам есть, можно сказать, выражение исторического факта; именно он значит то, что весь долговременный период, прожитый сербами от падения Римской империи и до крещения Немани, весь этот период, в котором они подчинены были римской церкви, исчез в сознании народа, как нечто не существовавшее для него». Это доказывает также, что торжество православной веры в Сербии, виновником которого явился Неманя, не было делом личным или правительственным, а приготовлено и вызвано было самим народом; иначе латинство нашло бы убежище в народе и до нас дошел бы хоть какой-нибудь голос оппозиции с его стороны в Сербии.
Только одна известная мне сербская летопись упоминает о том, что была до Немани какая-то эпоха в истории сербского народа; характер же этой эпохи летопись определяет именно так, как мы его понимаем: она указывает на ту самую религиозную причину, по которой эпоха эта должна была исчезнуть из памяти сербского народа. Вот слова, которыми начинается летопись под заглавием: «Житиа и начелства Срьбскых господ, кои по ким колико царствова», найденная нами в рукописи XV века в Ипекской патриаршей обители:
«Так как было написано о предании древних веков и о мимотекущих временах и летах и о бывших царях, как они царствовали с начала мира и по потопе даже до сих последних времен, то подобает вспомянуть и о сербской земле, как она была обращена в христианскую веру первоначально, и потом, когда угасла в ней первая проповедь благочестия, как и кем она во второй раз привлечена была к первоначальной, проповеданной апостолами благочестивой вере, в которой мы и видим ее сияющею; и наконец, когда благочестие озарило ее, кто начальствовал над нею в эти последние времена.
Об них-то преимущественно предстоит нам слово боголюбезное и достойное всякой хвалы: ибо явились в ней (т. е. в сербской земле) великие светильники миру, одни равночестные апостолам, другие мироточцы и чудотворцы, и архиереи достоблаженные, и множество преподобных и праведных мужей. Откуда же нам наилучшим образом начать нашу речь? Очевидно, что отсюда, откуда и следует.
Итак, когда угасла, как я сказал, первая проповедь, преданная святыми апостолами, в земле сербской и различные ереси умножились в ней на много лет, то начальствующие никак не заботились об истреблении еретических плевелов до самого того времени, когда явился великий жупан Нема-ня, который и возобладал самовластно этою землею, как написано в его житии, составленном там, где он находится (т. е. где почивали его мощи, в Студеницкой Лавре). В этом житии говорится о том, как он жил богоугодно в мире и как, сочтя себя у цели земной славы своего царствования и покинув ее, принял крест Господень… поселился в горе Афонской и, подвизавшись там остальные годы, перешел в вечность… При жизни же, когда он еще был правителем, он истребил все ереси в державе своей, земле сербской, и насадил благочестие, и построил многие церкви» и т. д.
Таким образом наш летописец положительно указывает на то, что после первоначального водворения христианства в сербской земле в ней наступил долгий период неправославный и что великий жупан Неманя (1144—1197) был в ней не только творцом единовластия, но главное — восстановителем православия.
Мы можем сказать с уверенностью, что православная вера проникла в сербские земли и укоренилась там вопреки первым государям и иерархии, находившимся в зависимости от Рима, что распространение там православной веры было делом самого народа и что Неманя и св. Савва только установили и признали в области правительственной и иерархической народную веру.
Но преемники Немани не были тверды в православной вере. Побуждаемые распрями с Византией, они не раз вступали в сношения с папами и не раз выказывали готовность принять католицизм. Их церковная политика сходствовала с политикой болгарских царей, и мы должны повторить относительно преемников Немани на сербском престоле то же, что мы сказали о болгарских государях: если в Сербии под их правлением православная вера сохранилась ненарушимо, то этим она обязана была народу, который своею твердостью в вере помешал правителям осуществить многократные попытки соединения с Римом.
Народ, народ! — вот сила, которая утвердила православную веру в сербских и болгарских землях во время их государственной независимости; и эта же самая сила продолжала хранить ее в последующую эпоху под тяжелою властью мусульманских правителей.
Но как объяснить эту народность православной веры у южных славян? Как объяснить этот органический процесс слияния православной веры со стихиями их народной жизни, без которого невозможно понять, например, самые существенные факты в истории сербского народа?
Южным славянам предстоял выбор между православной верой и католицизмом. Конечно, решение зависело не столько от догматической части, различие которой не могло не оставаться более или менее недоступным народному сознанию, сколько от внутреннего строя церковной жизни. Ту церковь славяне должны были почесть истинной, которая осуществляла в духовной сфере их высший идеал общественной жизни человечества.
Бесконечно разнообразные явления общественной жизни человечества определяются отношениями двух, вечно совместных и сопроникающихся, начал: прирожденной свободы всякого лица и общественного авторитета, полагающего границы этой свободе.
Славянское племя издревле пыталось согласовать эти два противоположные начала человеческой жизни не внешним, а внутренним образом — и это есть существенная особенность славянского духа и его бытовых проявлений: славянское племя не хотело ограничить личной свободы внешним авторитетом отвлеченной идеи государства, как древний мир и народы романские; оно не хотело ограничить е<е> авторитетом аристократического преимущества некоторых членов общества, подобно народам германскими, а искало ограничения личной свободе каждого члена общества в нравственном авторитете единодушной воли всех его членов: свобода и единогласие — вот существенные стихии славянской жизни. Кто сколько-нибудь всмотрится и вдумается в ее явления, кто сличит ее особенности в древние времена, когда начала ее проявлялись в наибольшей чистоте, с тем, что осталось еще в славянских землях самородного, тот признает, мы надеемся, справедливость этого определения.
Спору нет, что никогда и нигде славянское племя не осуществило идеала своей общественной жизни (да и какой народ вполне осуществил его?); спору нет, что свободное единогласие, как начало общественного строя, слишком высоко стояло над условиями практической государственной жизни, и славяне везде ставили себе или признавали, так или иначе, другой, внешний общественный авторитет; спору нет, что, при многоразличных переворотах и всяких посторонних влияниях, коренное их общественное начало частью искажалось, частью подавлялось или даже совершенно сглаживалось в их быте и государственной жизни. Но могло ли оно исчезнуть из славянского духа?
Не находя себе достаточного удовлетворения среди внешних условий общества, оно искало себе убежища в среде, недоступной этим условиям, и нашло его в православной церкви.
Так и романский мир, в то время, когда терялась в жизни общественной римская идея отвлеченного государственного авторитета, воссоздал ее в церкви и положил основание папизму. Так и германский мир, в то время, когда терялся, порожденный его бытовыми началами, средневеков<о>й аристократизм, воссоздал его стихии в церковной сфере в виде протестантства20.
Но разница между отношениями этих племен к церкви и отношениями к ней славян огромная, существенная. Романские и германские народы низвели вселенский строй церкви до уровня своих собственных начал; славяне не прикоснулись до вселенского строя церкви, а свободным избранием вступили в него, ибо почуяли в нем осуществление, в духовной области, своего собственного общественного идеала.
В чем же заключается сущность и отличительная особенность строя православной церкви, как не в том, что она признает в себе свободу человеческую; ограничивает же ее и хранит единство не силою внешнего авторитета, а нравственною силою единодушия и единогласия всех своих членов?
Для тех читателей, которые, может быть, не вникали вполне в этот предмет, приведу в подкрепление моей мысли свидетельство четырех восточных патриархов, которые в окружном послании от 6 мая 1848 таким образом отвечали папе Пию IX, обвинившему православную церковь в отсутствии авторитета для ограждения произвола в вероучении: «Православие сохранило в нашей среде вселенскую церковь… хотя нас не поддерживает никакая внешняя власть, вроде того, что его святейшество (папа) именует церковным правительством, и хотя мы не имеем между собою другой связи, кроме взаимной любви, и другого ручательства в единстве, кроме сыновней преданности общей нашей Матери, у нас охрана веры заключается в целом теле церкви, т. е. в самом народе, который хочет, чтобы его религиозный догмат оставался вечно незыблемым и согласным с преданием его отцов». Подробный же разбор этих двух начал, свободы и единогласия, соприсущих и сопроникающихся в строе православной церкви, сравнительно с внутренним строем католицизма и протестантства, читатели найдут в трех рассуждениях Хомякова, напечатанных под заглавием: Quelques mots par un chrétien orthodoxe sur les confessions occidentales (Paris. 1853, Leipzig. 1855 и 1858); мы указываем на них, считая неуместным вдаваться здесь в вопрос, выходящий далеко за пределы нашей задачи.
Итак, допустим, с одной стороны, тот, по нашему мнению, несомненный факт, что в основании первоначального славянского быта лежало начало свободы и единогласия как нравственного закона, ограничивающего произвол свободы; с другой стороны, примем свидетельство окружного послания Восточной церкви о духовной свободе и нравственном законе единогласия как об основе православного строя церкви. Это дает нам право сказать, что в православном строе церкви славянские народы нашли осуществление своего собственного идеала общественной жизни человечества; это и объясняет, почему славянские народы сами, часто без содействия властей, а иногда и вопреки им, в силу какого-то внутреннего органического процесса, принимали и усваивали себе православную веру. Это объяснит также, почему ни католицизм, ни протестантство не в силах отвлечь южных славян от православной церкви, как бы ни было невыгодно в материальном отношении состояние у них этой церкви, какие бы преимущества проповедники двух западных вероисповеданий ни выставляли им на вид в случае обращения. Это объяснит, наконец, почему между южными славянами православные относительно стоят гораздо крепче за свою веру, нежели католики21.
Явления религиозной жизни южных славян, очевидно, соответствуют многим существенным явлениям жизни русского народа, о которых напоминать не нужно. И там, и на Руси начала славянского духа развились в одинаковом направлении. Развитие было противоположное у тех славянских народов, которые получили христианскую веру не в виде православия. Но именно эта противоположность не служит ли отрицательным доказательством нашей мысли? А что должно сказать о чехах, которые так долго и так упорно хранили, окруженные со всех сторон римско-немецкой средой, остатки мимоходной православной проповеди, посетившей их землю, и в лице Гуса сделали попытку восстановить у себя собственными силами учение и строй вселенской церкви? Но я предвижу, что мне сделают одно возражение, именно относительно нашего отечества меня спросят: каким образом в русском народе, и именно в народе, мог появиться раскол, если коренные начала этого народа до такой степени сродны духу и строю православной церкви? Прошу тех, которые захотели бы возразить это, подумать, в самом ли деле раскол направлен против церкви, поскольку она православна, т. е. против ее внутреннего, существенного духа и строя, и не есть ли он скорее неразумный протест одной части народа против внешнего строя общественного, обнимающего и внешнее проявление церкви, поскольку эта внешность кажется иноземною и неправославною?
Впрочем, я не высказываю a priori мысли о внутреннем сродстве коренных начал славянского быта с существенной основой, на которой зиждется строй православной церкви: я выразил эту мысль потому, что не нашел другого удовлетворительного объяснения важнейшим фактам прошлой и современной жизни южных славян. Но приложение этой мысли было бы огромное и простерлось бы на все широкое поле славянской истории и славянской современности, она бы объяснила многое и многое в жизни русского народа и в болезненной истории западных славян: пусть же подвергнется она добросовестному критическому анализу.
Возвращаюсь к специальному вопросу о южных славянах и пользуюсь пока вышеизложенным результатом, без которого, как сказано, я не нахожу разумного объяснения явлениям их народной жизни.
Православная вера до такой степени слилась с их народностью, что в народных наименованиях серб и болгарин заключается impliciter понятие о православном вероисповедании. Если бы только один из этих народов, хоть, например, сербский, соединял с своим именем понятие о православной вере и мог не знать о существовании других единоверных народов, то мы, пожалуй, сочли бы такое соединение чем-то внешним и случайным, противополагаемым иноверию чужих народов, не сербов; но всякий серб знает, что подле живут болгары и греки: он беспрестанно встречает их, и ему известно, что они хотя не сербы, однако такие же православные христиане, как он сам; то же самое должно сказать о болгарах. Предполагать в сербах и болгарах мысль о какой-то монополии православной веры у их народа, отдельно взятого, было бы нелепо и противоречило бы их собственному народному взгляду на церковь. Итак, если болгарин и серб, называя себя своим народным именем, тем самым произносит исповедание православной веры, то он делает это не из гордого чувства монополии не в противоположность чужим народам, а потому, что православная вера сделалась внутреннею принадлежностью его народного духа: в ней, как я сказал, нашли себе убежище и осуществление собственные коренные начала его славянской народности, и если православная вера <отымется> от него, то и народность его исчезает.
Вот почему люди сербского и болгарского племени, как скоро перестают быть православными, не только теряют свое народное имя в глазах своих соплеменников, но сами от него тотчас же отказываются. Серб и болгарин, обращенный в мусульманство или в католицизм, ни за что уже не назовет себя сербом или болгарином, хотя и говорит по-сербски или по-болгарски и живет между сербами и болгарами. Мусульманин назовет себя турком (хотя бы и не знал ни слова по-турецки) или (специально в некоторых местах Болгарии) помаком; католик назовет себя латином или (специально в части Болгарии) павликаном. Даже родному своему языку отступившие от православия сербы и болгары не сочтут возможным дать наименование сербского или болгарского, а назовут его как-нибудь иначе, например, просто нашим языком или языком такой-то местности. В этом любопытном отношении народности к православной вере существует, по-видимому, оттенок между южными славянами, с одной стороны, и греками — с другой. Оттенок кажется мне довольно замечательными, и я остановлю на нем внимание читателей, хотя и в этом случае нужна еще критическая поверка моего наблюдения. Греки считают православную веру священнейшим заветом своих предков, своим достоянием среди народов мира, и в поддержании ее между ними участвует в значительной степени народный патриотизм; но люди греческого племени (хотя весьма немногочисленные), которые приняли ислам или католицизм, не перестают быть и считать себя греками; у южных же славян в поддержании православной веры участвует не столько народный патриотизм, сколько внутренняя стихия их народного быта. Одним словом, грек хранит православную веру потому, что он грек, но он остается все-таки греком, хотя бы изменил своей вере (что вместе с тем составляет для него измену своему отечеству); серб и болгарин хранит свою народность, только поскольку он хранит православную веру, и, покидая свою веру, не только изменяет своему отечеству, но теряет свою народность: он перестает быть сербом или болгарином.
Таким образом, у южных славян православную веру поддерживает самая народность славянская.
Но скажут, может быть, что есть у православной веры между сербами и болгарами и внешняя поддержка: Россия и княжество Сербия. Может быть, и между ними самими иногда слышатся голоса, что «православная вера у нас погибла бы, если бы не было России и Сербии». Не должно верить этим речам, вызванным безграничною преданностью страждущих славян к единоверной братии, не должно в особенности гордиться этим. Были века, когда Россия не имела никакого влияния на южных славян, когда самое имя России, может быть, незнакомо было большинству народа у них, и это были самые тяжелые века турецкого владычества, и все-таки православная вера у них уцелела.
Конечно, в новейшее время надежды южных славян все более и более усиливаются, и Сербское княжество, питая эти надежды своим примером, имеет самое благотворное влияние на поддержание православной веры в соседних землях. Но что же поддержало ее в самом этом княжестве в течение тех четырехсот лет, когда оно разделяло участь Боснии и Болгарии? Неужели надежда на материальное избавление, а не внутренняя стихия народной жизни?
Южные славяне не потому стоят твердо в вере, что говорят себе: «Потерпим еще до завтра: авось завтра Россия или Сербия избавят нас» (хотя надежда избавления, более или менее отдаленная, разумеется, не может их покинуть не только по историческим воспоминаниям, но по самому существу природы человеческой); нет, их мысль относительно России и Сербии следующая: «Мы страдаем за нашу веру: на то воля Божия, но, славу Богу, есть у нас единоверная братия, которая не страдает, а благоденствует; дай Бог ей благополучия и награди Он нас также со временем за то, что мы храним Его святую веру».
Я не спорю, что Россия имеет огромное значение для южных славян относительно веры: я отвергаю лишь возможность такого предположения, будто бы православная вера хранилась там только вследствие надежд на Россию. Это вовсе не уменьшает обязанности русских помогать поддержанию веры между южными славянами всеми средствами, какие может внушить им братская любовь. Ведь если я богат, а брат мой беден, то уверенность, что брат мой не погибнет, хотя бы я и не помог ему, нимало не избавляет меня от обязанности ему помочь.
А имеют ли для нас взаимно православные славяне значение относительно веры? Имеют, или по крайней мере могут иметь, и, кажется, немаловажное. Не говоря о множестве других сторон (ибо этот предмет выходит из пределов нашей задачи), укажу только на одно обстоятельство. И для нас может быть не бесполезно знать, чем именно поддерживается православная вера в народах? Южные славяне дают живой и неопровержимый ответ на этот вопрос. Если есть у нас еще такие люди, которые считали бы нужным у нас для охранения православной веры какое-либо внешнее стеснение, то пусть они взглянут на южных славян. Православная церковь стоит там не в ограде, из которой заперты выходы: она стоит, как вольный собор единомыслящих людей, которые сказали бы всякому, кто бы вздумал их покинуть: «мы тебя не держим», — и которых все-таки никто не покидает.
СПб. Май 1860
КОММЕНТАРИИ
правитьТекст печатается по изданию: Гильфердинг А. Ф. Собр. соч. в 4 т. Т. 2. С. 183—210.
В данной статье Гильфердинг рассматривает парадоксальные факты из истории православия южных славян, например, что именно за века турецкого ига православие окончательно стала основой сербской национальной идентичности.
1 Даже простой народ в славянских областях Турции, как видно из разговора со всяким тамошним простолюдином, дорожит смыслом богослужения: он не возвысился еще до той степени, на какой стоят некоторые (к счастью, весьма редкие) образованные лица у нас, предпочитающие обедню на чужом языке обедне славянской, потому что непонятные звуки, по их мнению, более располагают к благоговению.
2 Кажется, в недавнее время предпринято в Константинополе издание некоторых церковных книг на славянском языке; но я не слыхал еще, чтобы оно переменило положение дела в этом отношении, да притом и не могло переменить его, по своей новости и скудости средств.
3 Вот извлеченные из официального адрес-календаря австрийского (Hof- und Staatshandbuch des Kaiserthumes Oesterreich. Fünfter Theil. 1859) сведения о гимназиях в землях, где живут преимущественно православные сербы: 1) в Сербской Воеводине и Банахе: гимназия в Темешваре, все преподаватели — члены ордена пиаристов; в Бечкереке — тоже; в Соботке (Maria-Theresiopol) — францисканцы; в Бае — половина преподавателей католические духовные; православная гимназия в Новом Саде имеет только низшие классы и лишена права выдавать официальные аттестаты; 2) в Хорватии и Славонии: в Горнем Карловце (Carlstadt), где сосредоточено православное население этого края, гимназия исключительно в руках францисканцев, в других хорватских гимназиях, в городах по преимуществу католических, в Загребе, Осеке, Реке, Пожеге и Вараждине, допущены были и светские преподаватели; 3) в Далмации — только в Сплете, где нет вовсе православных, гимназия светская, а в местах, где живут православные, в Дубровнике, Сине и Задре — в первом городе гимназия исключительно иезуитская, во втором францисканская, в третьем в руках мирского духовенства католического; 4) в руках того же духовенства находится преподавание в Сенье (Zengg), в хорватской военной границе, где значительная часть населения православные сербы.
4 Никакая полемика для защиты православного учения против римско-католического в ней не допускается.
5 Иногда бывают и случаи похищения христианских детей мусульманами, и в особенности мусульманками.
6 В Боснии и Герцеговине издревле живет весьма многочисленное римско-католическое население.
7 Хомяков A.C. Quelques mots par un chrétien orthodoxe sur les communions occidentals. Paris. 1853. С 18.
8 Манес, Магомет.
9 Косма, пресвитер болгарский, говорит о богомилах: «Кланяются, затворшеся в хизех своих, четырежды днем, четырежды нощию и вся пятеро врата отверсты имуще, яже повеленна суть затворити; кланяющеся глаголют: Отче наш иже еси на небесех». В таком виде молитва Господня, соединенная с восьмикратным обязательным и притом не общественным поклонением потеряла у богомилов характер христианской свободы и низведена на степень талисманического обряда: сходство с пятикратным домашним поклонением мусульманина совершенное.
10 Подробности о вероисповедных отношениях в Боснии и Герцеговине читатель найдет в изданном мною сборнике: «Босния, Герцеговина и Старая Сербия». СПб. 1859 (XIII книга Записок Русского Географического Общества).
11 Северная и средняя Герцеговина, где мусульманство и католицизм почти также сильны, как в Боснии, до сих пор отличаются этнографически от южной, исключительно православной части этой области: жители первой называются умяками (умяци, т. е. хумяци, жители Холмского края или древнего Захолмия: по сербскому произношению, хум, ум есть то же, что холм), жители второй именуются по преимуществу сербяками или сербами, хотя, впрочем, православные по всей Герцеговине, также как в Боснии, усвоили себе имя сербов.
12 Таково происхождение многочисленных мусульман в Лесковецком пашалыке, на западном краю Болгарии, в этом стратегическом ключе Центральной Турции, как называет его Буэ (см. Recueil d’Itinéraires de la Turquie d’Europe. I, 81).
13 Древнейшие свидетельства об этом я привел в своей «Истории Сербов и Болгар…». В XIII и XIV столетиях этот прилив еще более усилился ногайскими татарами, которые на короткое время покорили Болгарию. Достоверно известно, что многочисленные мусульмане в Добрудже и прилегающих к ней местах Болгарии суть потомки татарских орд.
14 По недостатку данных не знаю, к какому из этих источников отнести так называемых помаков, болгар-мусульман, которые живут, в числе около 50 000, в епархии филиппопольской и соседних местах Македонии.
15 Я старался подробно разобрать отношения славян-язычников к христианству в своей «Истории Балтийских Славян».
16 Именно: Которское, Palachiensis (?), Свачское, Скадрское, Дривостское, Пилотское (Пулати в Северной Албании), Сербское, Боснийское, Требиньское. См. буллу папы Александра II к Петру Антиварийскому, 1062 г., у Фарлата (т. VII, изд. Колети) и Яффе, Regesta Pontificum Roman.
17 Это важное обстоятельство утверждается, как неоспоримая истина, тем, что в Болгарии туземцы-католики (впрочем, весьма немногочисленные) именуются павликианами: павликиане были, как известно, последователи дуалистической ереси, от которой богомилы вели свое начало. Император Цимисхий переселил собственных павликиан из Малой Азии во фракийскую Болгарию (в окрестности Фи-липпополя): там-то преимущественно и находятся теперь павликиане-католики.
18 Начало христианской проповеди у сербов относится к VII веку, как я заметил, окончательное торжество христианская вера получила там в конце IX века, а св. Савва родился в 1169 г., скончался в 1237-м.
19 Г. Майков в своей «Истории сербского языка» объясняет всю деятельность Немани стремлением к единодержавию. Разумеется, он стремился к единодержавию и действительно создал его у сербов; но кто из его предшественников не стремился к тому же? Успех Немани, сравнительно с неуспехом всех прежних сербских князей в создании единодержавия, может объясниться только опорою, которую он нашел в народе по принятии православного исповедания.
20 Нет никакого сомнения, что аристократический дух лежит и корне протестантства. Отрешая веру от предания и начала единства церкви и подчиняя ее личному толкованию, протестантство, собственно, делает веру принадлежностью класса людей богословски образованных и лишает народ того, что, по протестантским понятиям, есть вера в истинном ее смысле. Этот характер протестантства прекрасно изображен в приведенной уже брошюре А. С. Хомякова: Quelques mots par un chrétien orthodoxe etc. Paris, 1853. Замечательно, что в тех странах, где протестантство не пришлось по характеру народа, как то во Франции и в Польше, оно сделалось, однако, на время исповеданием аристократии.
21 См. об этом подробности в книге: «Босния, Герцеговина и Старая Сербия». С. 128 et passim.