Человек с портфелем (Твен; В. О. Т.)

Человек с портфелем
автор Марк Твен (1835—1910), пер. В. О. Т.

Собрание сочинений Марка Твена (1896—1899)

Оригинал: англ. The Canvasser’s Tale. — Перевод опубл.: 1876 (оригинал), 1896 (перевод). Источник: Собрание сочинений Марка Твена. — СПб.: Типография бр. Пантелеевых, 1896. — Т. 1.

ЧЕЛОВЕК С ПОРТФЕЛЕМ

Бедный, меланхолически выглядывающий чужеземец! Было что-то особенно в его смиренном выражении, в его усталом взгляде, в его потертом, но когда-то дорогом платье, и это «что-то» возбуждало во мне жалость. Я заметил у него под мышкой портфель, вроде тех, которые обыкновенно носят разносчики газет. Такие люди всегда возбуждают интерес. И не успел я придти в себя, как с напряженным вниманием слушал уже историю его жизни. Он передавал ее приблизительно так:

— Родители мои умерли, когда я был еще маленьким, невинным ребенком. Я полюбился дяде моему Ифуриелю и он усыновил меня. Он был моим единственным родственником во всём обширном свете; он был добр и великодушен и к тому же богат. Он воспитывал меня в атмосфере избытка. Все мои желания, которые можно было удовлетворить за деньги, — удовлетворялись.

Окончивши курс наук в университете, я отправился с двумя из своих слуг, — с камердинером и лакеем, — путешествовать по чужим странам. В течение четырех лет я порхал беззаботно по чудным дубравам чужбины, — если вы позволите так выразиться вашему покорному слуге, язык которого всегда был настроен поэтически; да, я смело могу так выражаться; по вашим глазам можно угадать, что и в ваших жилах горит огонь высокой поэзии. В этих чужих странах я утопал в роскоши амврозийской пищи, какая подобает душе, духу и сердцу.

Более всего и сильнее всего возбуждал мой врожденный эстетический вкус господствовавший там среди богатых обычай заниматься собиранием элегантных и дорогих редкостей и красивых безделушек; и в недобрый час я попытался пробудить охоту к этому прекрасному занятию в моем дяде Ифуриеле.

Я стал писать ему и рассказывать о крайне обширном собрании раковин одного, о великолепной коллекции мундштуков из морской пены у другого, об удивительном подборе неразгаданных автографов у третьего, о неоценимом собрании вещей из китайского фарфора у четвертого, о восхитительной коллекции почтовых марок у пятого… и так далее, и так далее. Вскоре мои письма возымели свое действие: мой дядя стал приискивать подходящий предмет для коллекционирования. Вы, конечно, знаете как сильно разгорается страсть к подобного рода любимым занятиям; у него она приняла размеры бешеной горячки. Он понемногу стал запускать свою большую торговлю свиньями; а спустя некоторое время совершенно прекратил ее и из любящего всякие удобства сибарита сделался сумасшедшим охотником за редкостями. Богатство его было огромное и он не жалел денег. Сначала он попробовал собирать коровьи колокольчики и составил коллекцию, занимавшую пять больших зал и содержавшую всевозможные роды таких колокольчиков, начиная с древнейших времен и кончая современными. Не хватало только одного. Этот один, — античный экземпляр и единственный из существующих в этом роде, — был в руках другого собирателя, которому дядя предлагал за него громадные суммы, — но напрасно. Вы можете себе представить, что произошло из этого. Истинный коллекционер, как известно, не придает никакой цены коллекции, раз она не полная: его пылающее сердце остывает, он продает свое сокровище и направляет свой взор на другое поле, которое еще не возделано.

Также поступил и мой дядя. Он попробовал дело с кирпичами и уже составил из них обширную и весьма интересную коллекцию, как вдруг натолкнулся на такое же затруднение, как и прежде. Раненый в самое сердце, он продал свою безумно любимую коллекцию некоему бывшему пивовару, у которого имелся недостававший у дяди кирпич. Теперь он принялся за собирание каменных топоров и других орудий допотопных людей, но вскоре открыл, что фабрика, где они изготовлялись, доставляла их не только ему одному, но и другим собирателям.

Он сделал новую попытку с ацтекскими надписями и чучелами китов, и опять неудача, после ужасных трудов и расходов. Когда его собрание казалось, наконец, полным, появилось чучело кита из Гренландии и одна ацтекская надпись из местности кондурангов в средней Америке, затмившая совершенно все прежние экземпляры. Мой дядя поспешил приобрести для себя эти драгоценности: ему удалось раздобыть чучело кита, но надпись попала в руки другого собирателя. Настоящая кондуранго, как вы, вероятно, знаете, — это такая ценность, что собиратель, раз завладевший ею, скорее расстанется с своей семьей, чем с этим сокровищем. Поэтому дядя опять приступил к распродаже; в это время, навсегда расставаясь с своими любимцами, он совершенно поседел в течение одной ночи.

Теперь он стал ждать и соображать: он знал, что новое разочарование стоило бы ему жизни, и потому решился избрать для следующего опыта нечто такое, в чём менее можно было опасаться конкуренции. Он долго и зрело взвешивал это дело, а затем решил на этот раз составить коллекцию эхо.

— Чего? — воскликнул я, недоумевая.

— Эхо, милостивый государь. Первой покупкой его было эхо в Георгии, повторявшее звук четыре раза; следующей — шестикратное эхо в Мэрисгэнде, следующей — тринадцатикратное в Мэне, следующей — девятикратное в Канзасе; последнее ему досталось дешево, так как оно, если можно так выразиться, стало ветхим и одна часть скалы, отражавшей эхо, уже обрушилась. Он надеялся поправить его за пару тысяч долларов и утроить его повторительную способность надстройкой скалы; однако, архитектор, который взялся было за постройку, никогда раньше эхо не строил и его испортил в конец.

Прежде чем он его испортил, оно отвечало как подгулявшая рыночная торговка, а после реставрации стало годно разве для убежища глухонемых.

Затем он купил партию маленьких двухствольных эхо в разных штатах и областях; ему сделали 20 процентов скидки, так как он купил разом всю партию. Потом он приобрел эхо, гремевшее как крупповская пушка; оно стоило бешеных денег, могу вас уверить в этом! Нужно вам знать, что в торговле эхо цена растет в той же пропорции, как цена бриллиантов с увеличением каратов; даже установилось то же выражение, как и относительно бриллиантов. Эхо «в один карат» ценится только на 10 долларов выше стоимости земли и местности, где оно находится; эхо «в два карата» или «двухствольное» уже на 30 долларов дороже; пятикратное эхо на 900, десятикратное — на тринадцать тысяч долларов дороже. Эхо моего дяди в Орегоне, названное им «Эхо Пипина Великого», было драгоценностью в двадцать два карата и стоило двести шестнадцать тысяч долларов, землю он получил в придачу, так как она была на двести часов расстояния от ближайшего поселения.

Ну-с, а мой жизненный путь за всё это время был усеян розами. Я ухаживал за единственной и прекрасной дочерью некоего английского графа и был любим до бешенства. Находясь в симпатичной близости от неё, я плавал в море блаженства. Так как было известно, что я единственный наследник моего дяди, которого ценили в пять миллионов долларов, то родители её весьма охотно дали согласие на наш брак. Ни они, ни я не знали, что мой дядя записался в число коллекционеров-любителей; — мы по крайней мере думали, что он занимается коллекционерством так себе, между прочим.

Пока что, а тучи всё сгущались над моей ни в чём неповинной головой. Как раз в это время было открыто то божественное эхо, которое с этих пор стало всему свету известным под названием «Ко-и-нор или Гора повторений»: это была драгоценность в пятьдесят шесть каратов.

Стоило сказать слово и оно откликалось в течение пятнадцати минут, если погода была вполне безветренная. И вдруг дядя мой сделал открытие, что существовал еще другой такой же собиратель эхо. Оба они спешили совершить несравненную покупку. Земля состояла из двух маленьких холмов, разделенных неглубокой долиной и находилась в конце поселений штата Нью-Йорк.

Оба они прибыли на место одновременно, но никто из них не знал, что на месте был уже и другой. Местность, в которой находилось эхо, принадлежало не одному владельцу: один холм принадлежал некоему Виллиамсону Боливару Жервису, а другой некоему Гарбисону У. Блэдсо; долина служила пограничной чертой. В то время, как мой дядя купил за три миллиона двести восемьдесят пять долларов холм Жервиса, его конкуренту за три миллиона с лишним достался холм Бледсо.

Ни один из них не был доволен таким разделом имущества, однако же ни один не хотел продать свою часть другому и в конце концов второй собиратель с злорадством, на которое способен только собиратель по отношению к своему сочеловеку и собрату — приступил к сносу своего холма.

Понятно, не имея возможности приобрести эхо сам, он не хотел его уступить другому.

Все увещания моего дяди были напрасны.

Приказ об отсрочке во вред своего конкурента ему, правда, удалось раздобыть, но тот аппеллировал и перенес в следующую инстанцию. Они продолжали процесс до наивысшей судебной инстанции Соединенных Штатов.

Произошла неимоверная путаница. Двое из судей были того мнения, что эхо есть личная собственность. Хотя его нельзя осязать, его можно, однако, купить и продать, а потому, эхо предмет, подлежащий обложению налогами; двое других судей считали эхо недвижимым имуществом, так как оно, очевидно, прикреплено к земле и не может быть сдвигаемо; были судьи, которые утверждали, что эхо вообще не есть собственность.

В конце концов решили, что эхо может быть предметом собственности; что оба тяжущиеся являются раздельными и независимыми владельцами двух холмов и совладельцами одного эхо: в виду этого ответчик имеет право снести свой холм, как ему одному принадлежащий, но должен внести залог в три миллиона долларов в обеспечение убытков, которые может потерпеть часть эхо моего дяди. Далее приговор воспрещал моему дяде пользоваться холмом противника для «вызова» эхо, без его позволения; в этих видах он имел право пользоваться только своим холмом; в случае же, если бы таким образом не достигался желаемый результат, суд, признавая такое положение прискорбным, считал вне своей власти изменить его. Такое же решение досталось и на долю дядиного противника.

Вы понимаете, что случилось? Ни тот, ни другой не давал разрешения пользоваться своей собственностью и, таким образом знаменитое и великолепное эхо оставалось в бездействии, и с этого дня драгоценное владение остается в роде заколдованной принцессы, ожидающей своего избавителя.

За неделю до нашей свадьбы, пока я еще плавал в море блаженства и высшая знать собиралась отовсюду для придания большего блеска ожидаемому событию, — пришло известие о смерти моего дяди и вместе с тем копия с его духовного завещания, по которой я назначался его единственным наследником. Он умер — не стало больше моего дорогого благодетеля: мысль об этом давит мое сердце еще сегодня, спустя столь долгое время. Я вручил завещание графу, моему будущему тестю, так как от слез не мог дальше читать его. Граф прочел и сказал угрюмо: — Вы это называете богатством, сэр? Это возможно лишь в вашей сумасбродной Америке. Вы единственный наследник обширной коллекции эхо, если только можно назвать коллекцией то, что рассеяно по всему американскому материку. И это не всё, сэр; вы по уши в долгах; нет ни одного эхо во всей этой партии, которое бы не было заложено. Я не жестокосерд, сэр но я дожен заботиться о судьбе моего ребенка. Будь у вас хоть одно эхо, которое вы бы могли по праву назвать своею собственностью, будь у вас хоть одно эхо, свободное от долгов, куда вы бы могли удалиться с моим ребенком и которое вы бы могли культивировать с неизменным прилежанием, я бы не решился отказать вам; но я не могу выдать замуж мое дитя за нищего. Оставь его, моя дочь! А вы, сэр, возьмите ваши заложенные и перезаложенные эхо и удалитесь с моих глаз навсегда».

Моя благородная Целестина, вся в слезах, любящими руками уцепилась за меня и клялась, что она охотно, даже с величайшей радостью, готова быть моей, не имей я даже во всём свете ни одного эхо. Но этого не могло случиться, — нас оторвали друг от друга, — ее, чтобы она медленно исчахла в течение года, — меня, чтобы я одиноко влачился по длинному и тяжелому жизненному пути, ежедневно, ежечасно моля об избавлении, которое должно опять соединить нас там, в небесах. А теперь, милостивый государь, не угодно ли вам взглянуть на карты и планы в моем портфеле и я положительно могу уступить вам эхо дешевле всякого другого. Вот это, например, которое моему дяде тридцать лет тому назад стоило десять долларов и которое является одним из прекраснейших в Техасе, я вам продам за…

— Виноват, одну минуту, — сказал я. — Друг мой, у меня от разных афишеров и факторов сегодня не было ни минуты покоя. Я купил швейную машину, которая мне не нужна, я купил географическую карту, полную ошибок; я купил часы, которые не желают ходить; я купил отраву для моли, которая им, однако, нравится лучше всякой другой пищи; я купил бессчетное количество всяких бесполезных изобретений и пока с меня довольно всех этих глупостей. Мне не надо ни одного из ваших эхо даже в подарок. Я взбешен на всякого, кто мне только предлагает купить что-нибудь. Видите ли вы это ружье? Соберите же ваши планы и поспешите убраться; не доводите дело до кровопролития.

Он, однако, только улыбнулся, — это была меланхолическая, нежная улыбка — и вынул новые планы. Вы знаете эту историю: раз вы открыли двери фактору, вы всегда окажетесь побежденным.

После часового спора мы сошлись в цене. Я купил два двухствольных эхо в хорошем состоянии; третье я получил в придачу, так как его трудно было продать, в виду того, что оно говорило только по-немецки.

— Когда-то оно говорило на всех языках, — пояснил он — но каким-то образом впоследствии потеряло часть своей разговорчивой способности…

• пер. Т. П. Львовой