Часы (Пузик)
См. также одноимённые страницы.
Федот Барсуков чинил около своей избы колесо, когда приказчик Иван Матвеич лихо прокатил по деревенской улице, возвращаясь из поездки в город. Заметно подгулявший, с козырьком набок, на поклон Федота приказчик крикнул:
— Заходи потом! Привёз!
— Ой ли? — радостно воскликнул Федот, но плетушка неслась уже далеко, окутанная облаком пыли.
Федот воткнул в бревно топор и, улыбаясь, долго смотрел вослед проезжему, не веря своей радости. «Неужто правда? — думал он. — Вот это ловко!» Заветное желание его — иметь часы — исполнилось. Давно Федот мечтал об этом, но никак не мог уделить такую даже незначительную сумму, как рубль семьдесят копеек. Деньги обязательно уходили на что-нибудь более необходимое. Семья Барсуковых была большая: три женатых брата с десятком ребятишек, да дряхлые старики — отец с матерью. Жили все вместе, без раздела. Сам старик Барсуков, или дедушка Платон, как звали его на деревне, не слезал с печи, ежечасно поджидая смерти. Все три брата были мужики хозяйственные, работящие, но на такую ораву немало надо было забот и трудов. Теперь, когда по весне поставили новую избу, просторную, светлую, с крылечком и петушками над окнами, Федот порешил, во что бы то ни стало, исполнить своё горячее желание. Часы владели всем его существом. О них он только и думал и соображал, куда бы их лучше повесить. Он представлял себе, как будет тикать маятник, и как по движению маленьких чёрненьких стрелочек он будет знать в каждое мгновение, сколько времени. Разве мыслимо жить без часов, как жили они до сих пор?
— Вставать ли, к примеру, поутру, ложиться ли, на работу ли ехать в поле, — рассуждал Федот в кругу семейных, — всё тогда будет известно, минута в минуточку! Али вот ещё зимой, ночью, во вьюгу, лежишь-лежишь и не придумаешь сколько времени, а тут чиркнешь спичкой, поглядишь и знаешь!
Вся деревня знала о затее Федота и вместе с его семейными относилась к ней с сочувствием и любопытством. Один дед Платон ворчал на своей печке:
— Вишь, чего выдумали: часы им понадобились! Больно умны, да богаты стали… Восемьдесят пять лет на свете без часов я прожил — и слава тебе, Господи! Благодарю тебя, Создатель! Зачем нам, хрестьянам часы? А петух-то у нас на что? А солнышко?
Но деда, конечно, никто не слушал. Поворчит-поворчит, да и перестанет. Не раз советовался Федот относительно часов с господским приказчиком, как с человеком сведущим, у которого не только во всей деревне, но и в целой округе, у одного были часы, стенные «ходики» заплёванные мухами и с экипажной гайкой на цепочке около гири, для большей верности хода. В благодушную минуту приказчик научил Федота узнавать по ним время, объяснил римские цифры и обещал купить такие же точно часы при первой поездке в город, так как Федот бывал там очень редко, да едва ли бы решился на самостоятельную покупку такой хитроумной штуки.
Федот не мог оставаться один со своей радостью; он оглянулся кругом, ища с кем-нибудь поделиться, но, кроме кучки ребят напротив, никого не было видно. Он пошёл во двор. Мать, сгорбленная, толстая старушка, несла корытце с месивом и сзывала кур; один из братниных мальчуганов скакал верхом на палочке, сверкая голыми пятками и пугая птицу.
— Иван Матвеич часы привёз, — сказал Федот.
Но старуха так была поглощена своим делом, что не расслышала и разразилась угрозами против шалунишки.
В избе, кроме деда, никого не было. «Хошь ему скажу. Всё же домовладыка»… — подумал Федот и сказал громко, чтобы старик слышал:
— Привёз, ведь, Иван-то Матвеич, батюшка…
Дед, согнувшись, сидел на печи, свесив ноги, и глядел в одну точку.
— А-а, ну, и слава Богу! — пробормотал он, потом очнулся и спросил. — Да чего привёз-то?
— Часы, батюшка.
— О, штобы вас тут совсем! Я думал, путёвое. Надоели вы мне с этими часами! Ну, привёз, так и любуйся ими!
Остальные домашние были на огороде. Весть о часах была встречена там сочувственно. Ребятишки цеплялись за Федота и просили скорее показать. Младший брат Арсений сказал, смеясь:
— Ну, брат, теперь шабаш, на работу не проспишь, теперь у нас всё точка в точку будет!
— А когда же ты пойдёшь за ними? — полюбопытствовала жена Федота.
Решено было дать вздохнуть приказчику и пойти, пообедавши.
Когда Федот пришёл к нему, тот сидел у окна за чаем, потный, в одном жилете, и рассказывал что-то очень смешное, отчего жена его, смазливая бабёнка, тряслась и едва удерживала в руках блюдечко. Слюнявая девчурка в чепчике из разноцветных лоскуточков ползала около родителей с городскими гостинцами — баранкой и карамелькой, перевитой блестящей фольгой.
— А-а, Барсуков! — приветствовал приказчик, пока Федот крестился на образа и отвешивал поклоны. — Раненько пришёл, ну, да ладно. Вот тебе, изволь, — добавил он, передавая ему тщательно увязанный в бумагу свёрток. — Своих ещё пять копеек добавил: меньше рубля семидесяти пяти и слышать не хотел! Ну, да пятак не расчёт. Зато хорошие дал. На всю жизнь хватит.
— Уж это так… конечно… — подтвердил Федот, конфузясь и переминаясь с ноги на ногу. — Насчёт пятачка не сумлевайся, заплатим. Премного тебе благодарны за услужение. А только я ещё к тебе с просбицей, с последней: пожалуйста, Иван Матвеич, сделай милость, повесь и пусти их сам! Боюсь я до страсти с первого-то разу, как бы чего не сломать, не сдвинуть… Люди мы тёмные, непонимающие.
— Ладно, не прикидывайся! — рассмеялся приказчик. — Больно ты ловкий, как я погляжу: купи ему, — мало с ними было хлопот-то! — да ещё устраивай! Хорош гусь!
Однако, как ни ломался приказчик, а всё-таки согласился и отправился с Федотом.
Когда они проходили по улице, вся деревушка знала уже о событии: из калиток и окон выглядывали любопытные лица; от одной избы побежали за ними несколько более шустрых ребятишек, которые, робко пересмеиваясь между собой, просили показать им невиданную диковинку.
— Ни шкните у меня, пострелята! Вот я задам вам! — прикрикнул приказчик, когда ребята осмелились и стали приставать назойливее.
Те немного отстали, но потом побежали снова, и толпа их с каждой минутой увеличивалась.
Вся семья Барсуковых была в сборе и встретила пришедших чинно, с серьёзными лицами, какие всегда бывают у крестьян, когда совершается что-нибудь, хотя и незначительное, но выходящее из ряда обыденного.
— Ну, вот, — сказал приказчик, оглядывая избу, — на этой самой стенке, у дедушкиной печки, им самое удобное и подходящее место. Пущай он сторожит за ними и гирьки поднимает, чтобы не останавливались… Ему это удобно, да и дело всё-таки будет…
Дед улыбнулся и хотел что-то сказать, но раскашлялся и только махнул рукой. Понадобились костыль с молотком. Последний нашёлся, но костыль пришлось долго разыскивать по соседям. Наконец, часы были повешены, пущены в ход, и через минуту они впервые огласили избу звонкими, непривычными ударами. С раскрытыми ртами и расширенными, горевшими зрачками все дивились, переглядываясь между собою. Торжествовавший Федот даже перекрестился от умиления.
— Теперь готово, а как узнавать время — от Федота научитесь, он знает, я ему показывал… — заключил приказчик и с этими словами направился из избы.
Братья пошли проводить его до ворот и горячо благодарили за оказанную услугу, обещаясь отплатить за неё самым лучшим коровьим маслом. Они долго стояли и кланялись приказчику.
Безотчётное, безмолвное изумление присутствовавших, между тем, постепенно переходило в оживление. Каждый высказывал свои соображения об устройстве часов, допытывался, со всех сторон заглядывал, а ребятишки любовались разрисованными на них цветами и бойким, блестящим маятником. Обычные мелкие дела все были забыты. Тихий, сдержанный говор с каждой минутой усиливался, словно надвигался прилив: «Марья, Марья, а ты погляди-ка!» «Ну, это што! А, вот, как они зашипели, да вдарили»… «А цепка-то, цепка-то глянь какая!»
Когда вернулся в избу Федот, все обступили его: «Тятя, научи!» «Дяденька, научи!» Он с радостью принялся за объяснения и важно присовокупил, что штука эта умственная и сразу всё понять невозможно. Изба, между тем, наполнялась любопытными; приходили посмотреть соседние мужики и бабы с грудными ребятами на руках; они молились на образа, отвешивали хозяевам поклоны, вставали где-нибудь в уголке или присаживались на лавках. Скоро народу набралось столько, что в избе совершенно уже не было места, и масса любопытных влезала на завалинку, заглядывая в открытые окна. От сгущавшихся сумерек в избе становилось темно. Всё время сердито качавший головою дед не выдержал и захрипел, с трудом слезая с печи:
— А ужинать-то мы ноне будем? Хотели покос начать завтра… Пораньше-то встать не надо? Ах, вы, умные головы! Ах, вы, затейщики! Ты, старуха, чего тут глядишь? У меня, штобы живо, одним духом!
Слова эти подействовали. Стали собирать на стол. Кто побежал за хлебом, кто за квасом. Многие из посторонних посетителей начали расходиться, но прибывали новые, те, что были где-нибудь в поле и только что вернулись. Пришёл и деревенский пастух, крошечный, худой мужичонка со сморщенным, безбородым лицом, как у скопца, и своим тонким, бабьим голоском радостно поздравил Барсуковых с новинкой. Он долго смотрел на часы, внимательно выслушал объяснение Федота, но ровно ничего не понял и заявил:
— Ну, да когда понадобится, скажите! А штука эта для нашего брата самая подходящая: с ними скотинку выгнать не просрочишь.
Пришли староста, тётка Дарья и лесник Михайло. Некогда было ложки поднести ко рту.
Дед ворчал:
— Ну, времячко подоспело: в собственном доме покоя не имеешь! Ах, штоб те, тут совсем! Хуже, чем на ярмонке… Да пропади они пропадом и часы-то ваши!
Когда после ужина все разбрелись из избы на ночлег, кто в сени, кто на сеновал, кто прямо на двор, в телеги, и когда дед, вздохнув облегчённо, встал перед божницей на молитву, перед самым его носом в окне показалась чья-то всклокоченная голова с жадно горевшими любопытством глазами.
— Где часы-то? — задыхаясь, спросила она, словно желая взглянуть на какое-то чудо.
Дед не выдержал. Он схватил со стола забытую солоницу и со всего размаха кинул ею в окошко, дрожа и хрипя от злобы:
— Ах, проклятые! Ах, разбойники!
Удар, видимо, пришёлся метко, и отчаянный вопль огласил засыпавшую улицу.
Дед поспешил насколько мог, затушить лампу и, спотыкаясь от тьмы и волнения, полез на печку. Долго стонал он, ворчал и ворочался с боку на бок. Злоба душила его, а часы, точно издеваясь над ним, равномерно и громко тиктакали под самым его ухом. Дед перекладывал на другую сторону печки подушку и ложился к часам ногами, но не помогало и это.
Когда часы били, он вскакивал с испуга и шептал молитвы. Вдруг, перед самым рассветом, когда старик чуть-чуть забылся сном и видел себя в степи, под зноем солнца, послышалось шлёпанье босых ног, потом какой-то странный, резко дребезжавший звук. Это Федот, который так же не спал под впечатлением происшедшего, испугался, что часы остановились, и поднимал за цепочку гирьки, хотя нужды в этом и не было, так как они успели опуститься немного. Он долго стоял перед часами, зевал, чесался и соображал вслух, сколько часы показывали времени. Старик исподтишка как вор следил за сыном.
Когда тот ушёл, и шаги его смолки на дворе, он поспешно схватил цепочку и, что было в нём остатков мужицкой силы, так её дёрнул, что в часах что-то звякнуло, они закачались и маятник мгновенно остановился. Кое-как, по-прежнему, старик зацепил оборвавшуюся цепочку, чтобы не было заметно следов поломки, и лёг на своё место. Но уснуть так и не удалось ему.
Совсем рассветало. Со злобой на себя, на петухов и на весь мир дряхлый дедка снова полез с печки…