Альфонс Додэ править
Часовщик Сильвен. править
— Сильвен! — послышался громкий возглас в маленькой часовой мастерской, где сидели только хозяин, да его ученик, мальчик лет тринадцати.
Сильвен вздрогнул. Как раз в ту минуту, когда хозяин окликнул его, мальчик возился с карманными часами, погруженный в сборку крошечных хрупких колесиков. С испуга щипчики затряслись у него в руках; в часах тотчас же послышался слабый треск — такой слабый, что его едва можно было расслышать, но мальчуган понял, что в них что-то сломалось…
— Сильвен, не слышишь, что ли? — грубо крикнул хозяин.
Он был человек суровый. Жена и дети дрожали перед ним; приказчик, — служивший в часовом магазинчике, также побаивался его. Ученикам приходилось выносить довольно грубое обращение, но, несмотря на это, они дорожили местом. Буффан (так звали хозяина) был лучший часовщик в городе и даже во всем Провансе, и нигде нельзя было изучить в таком совершенстве все тайны часового искусства, как в его маленькой мастерской.
— Подай-ка сюда работу!
Сильней весь с’ежился и замер от страха. Работа у него сегодня что-то не ладилась… И, как на грех, сломалось еще что-то. Да в чем же он-то тут виноват Года его были еще небольшие. А денек выпал такой славный, солнечный. «Погулять бы теперь хорошо!» — пронеслось у него в голове, — «на реку сбегать. Сколько теперь там пестрых бабочек летает, а рыбки-то, небось, так и сверкают в воде, как серебро! А по берегам деревья зеленые стоят и жадно протягивают к воде свои душистые ветки…» Да, сегодня его так и тянуло, на волю. Но ему необходимо работать, прилежно учиться мастерству; надо скорее сделаться хорошим мастером, а иначе у них в доме нечего будет есть. Он это хорошо знал. Недаром отец ему об этом твердил. Отец уж стар становится, не под силу ему попрежнему работать. Скоро придет черед Сильвену хлеб добывать. И надо правду сказать, мальчуган усердно принялся за науку. Только, сегодня с ним. что-то странное сделалось — голова была занята совсем не тем, и работа из рук валилась. И надо же было еще поломке случиться".
— Да что с тобой такое? Заснул ты, что ли? Или мне к тебе пойти? Наверно, опять что-нибудь набедокурил!
Сказав это, хозяин быстро соскочил со стула. Ни кто не подумал бы, чтобы при такой толщине человек был способен к таким быстрым движениям. Раздражение придало живость его членам. Кровь ударила ему в лицо; оно покраснело, потом стало багровым. Еще ничего не видя, он уже рассердился.
Подойдя к Сильвену, он выхватил у него часы и внимательно осмотрел их. Увидев небрежную работу и поломку, — оказалось, что заводная пружина лопнула, — толстяк задохнулся от гнева, однако, по привычке мастера, осторожно положил часы на стол.
— Неуч! Повеса! Негодяй! Медведь косолапый! — накинулся он на — мальчика. — Вон отсюда, лентяй! Не показывайся мне больше на глаза! А не то, я и не знаю, что с тобой сделаю…
Он замахнулся и ударил ученика по щеке, потом грубо схватил его за плечи и вытолкал из мастерской. Оильвен и опомниться не успел от этой внезапно налетевщей грозы, как очутился за дверью, которая с шумом за ним захлопнулась. Оставшись один, рассвирепевший часовщик принялся быстро срывать с себя Галстух; он боялся, что с ним случится удар: в груди не хватало воздуха.
Он был, в сущности, человек не злой, а только крайне вспыльчивый, но Сильвен, чрезвычайно робкий, и впечатлительный мальчик, боялся его, как огня. Мальчик довольно долго стоял у дверей, закрыв рукой пылающую щеку, едва сдерживая слезы, готовые хлынуть из глаз, и питал смутную надежду на какую-то помощь. Но никакой помощи ниоткуда не являлось.
Все кончено. Хозяин своего слова не изменит. Прогнали, прогнали… Как показаться, на глаза отцу? Впрочем, он и, сам хорошо сознавал, что не годится в часовщики. Никогда из него не выйдет хороший мастер.
Положим, он научился кое-чему и может уже многое сделать. Но ведь часовой механизм — такая сложная вещь. Чего-чего только в нем нет!
Всей этой премудрости, кажется, в целую жизнь не поймешь. Нет, нет, где же ему! Никогда он не постигнет такого трудного мастерства. Так что же, значит, он будет весь век на отцовском хлебе сидеть? Нет, в таком случае уж Лучше умереть.
Тут ему внезапно в голову пришла мысль взобраться на башню городской ратуши и броситься с нее вниз, чтобы разбиться насмерть. Душою мальчика овладело такое отчаяние, что он немедленно приступил к исполнению своего замысла.
Башня городской ратуши была старинная, высокая четыреугольная каланча; она насчитывала не меньше восьмисот лет. В свое время; она оказала городу не мало услуг и верно стояла на страже общественной безопасности, немедленно принимаясь бить тревогу, если горожанам угрожал какой-нибудь внешний враг. Теперь же ей ничего не оставалось делать, как мирно отбивать часы. Только изредка, когда случался пожар, ее большой колокол просыпался и оглашал город мерными и торопливыми ударами набата.
й каждой стороны башни, почти на самом верху, находился огромный циферблат, походивший на круглый, добродушный глаз. Циферблаты были выкрашны в красный и желтый цвет, обведены по краям пурпуровой каймой и разрисованы золотыми украшениями; краски от времени поблекли, а золото потемнело. Эти пестрые потускневшие циферблаты прекрасно оттенял золотистый цвет старинных каменных стен. На юге каменные стены не чернеют, как на севере, от дождя и холодного ветра; там они только немного желтеют, когда состарятся.
Сильвену городская башня была хорошо знакома. Не раз случалось ему лазить на нее. С улицы в нее вела дверь, которая всегда стояла полуоткрытой. Он проскользнул в нее и стал взбираться по лестнице. Душа у него отупела; в голове был какой-то туман; его не развеселило и ясное солнышко, которое ласкало и грело ему лицо и руки, пока он шел по улице.
Охваченный, отчаянием, Сильвен поднимался наверх; в голове у него сидела, как гвоздь, только одна мысль: скорее, скорее все кончить. Ему казалось, что конец уже близко. Когда он дошел до последнего этажа, ему бросился в глаза в потолке, над площадкой, открытый люк, походивший на черную дыру; раньше он никогда не видал его. К люку была подставлена деревянная лестница. У Сильвена пробудилось любопытство. Он влез на лестницу и заглянул в люк.
Там была комнатка, в которой помещался огромный механизм башенных часов. В полумраке виднелись чудовищные часовые колеса; все они медленно двигались. Кругом вала с гирями тянулись веревки, которые шли оттуда к полу и медленно уползали сквозь него куда-то вниз. В механизме была заметна своеобразная жизнь. Время от времени в нем что-то скрипело, щелкало. Затем эти звуки смолкали. Но полной тишины все-таки не было. Все время слышался тихий шорох и пыхтенье, как будто кто-то ежеминутно силился сдвинуть что-то или повернуть.
Сильвен смотрел во все глаза, пораженный невиданным зрелищем. Взобравшись на последние ступеньки и войдя в комнатку, он увидел тут старого рабочего, плотника, который сидел на ящике с инструментами и закусывал большой луковицей с хлебом, прихлебывая вином из плоской оплётеной бутылки. На полу блестела заплата из новой доски; тут же лежали пила и рубанок. При появлении мальчугана, старик добродушно рассмеялся,
— Эге, да это ты, Сильвен! — проговорился. — А я слышу, кто-то по лестнице идет, и нарочно сижу ни-гугу — попугать немножко хотел. Ты, верно, пронюхал, что я здесь, и пришел на часы поглядеть. Что же, дело хорошее. Это по твоей части, брат.
На минуту наступило молчание. Сильвен стоял, низко опустив голову.
— Что, какова штука? — начал снова старик. — Часы, брат, сработаны на славу, всё в них так хорошо пригнано одно к другому и все так дружно двигается, что смотреть любо. Ведь эти часы и полчаса и четверти бьют, и всё с перезвоном. Колокола еще выше, над часами висят. Всё циферблаты всегда один и тот же час показывают…
Он отпил из бутылки и спросил:
— А знаешь ли, кто их сделал?
У Сильвена сдавило горло.
— Нет, не знаю, — сказал он, сделав над собой усилие.
— Как же, да ведь это целая история. Я расскажу тебе, как было дело.
— Когда выстроили эту башню, — давно это было, мы, брат, с тобой тогда еще не родились, — понадобилось устроить на ней часы. Ну вот, заказали их хорошему мастеру, а он возьми, да умри. Другие мастера завздорили между собой, как надо часы устроить. Каждому захотелось поставить на своем. Наконец, одному проныре удалось взять заказ. Да, видно, мало он толку то в часовом деле понимал. Поставили его часы на башне, а они не идут. Так и сняли опять прочь их. После этого опять поднялись споры да раздоры. Тем временем один молодой паренек — часовщик, никому не. сказав ничего, принялся за работу. В мастера-то еще он не вышел, ученик был.
При этих словах столяр надул щеки и выпучил на минуту глаза, как бы желая показать, какая непосильная работа предстояла часовщику.
— Только ведь, знаешь, временам тогда были не те, что теперь, тяжелые, друг, времена были. Тогда рабочие были под началом у цехов — общества такие ремесленные, в которых мастера верховодили. В большой силе цехи эти были и шутить не любили. Они не дозволяли работать всякому, кому хотелось. Ученикам строго запрещалось браться за такую работу, которую мог исполнить только мастер. И вот, пришлось нашему пареньку со своей работой хорониться ото всех. Разыскал он старую, заброшенную, хижину сухой кладки, из одних камней, значит, была сложена, без известки, и стал, ходить туда работать по ночам, ну, по праздникам, что ли, хорошо-то я этого уж не знаю, дело-то давнее, понимаешь. Крадучись работал, одно слово. И что же ты думаешь, сладил ведь: эти самые часы-то наши знаменитые и есть его рук дело…
В эту минуту часы зашипели, загудели и громко пробили четверть. Гул и звон колоколов совсем оглушил Сильвена. Когда гул утих, плотник продолжал:
— Говорят, что он двадцать три раза разорял свою работу и начинал ее снова. И нет ничего мудреного. В начале, когда он взялся, за дело, он еще не знал, как следует, ремесла. Потом-то он уж, конечно, навострился в нем — времени было достаточно. А главная помеха была в том, что он не мог свободно работать. Да, упорный и настойчивый, должно быть, характер у него был, если он смог устроить такую огромную и замысловатую машину в те тяжелые времена, когда приходилось работать тайком.
Старик махнул рукой на часы, как бы желая обратить внимание мальчугана на запутанность и сложность их устройства. В эту минуту последние отзвуки боя замерли, слышалось только монотонное тиканье и равномерное движение часового механизма.
— Когда часы были готовы, тогда-то и наступило для него самое трудное. Да. После ты это сам узнаешь. Ему пришлось долго бороться с невежеством и завистью, чтобы, заставить принять свою работу. К счастью, наш ученик, сделавшийся к тому времени уже мастером, был человек твердого характера и не падал духом. Нашлись добрые люди, которые поддержали его. Часы его были приняты. Когда их установили на башне, весь город ахнул от удивления. Да и не даром. Ведь это чудо, а не часы. После этого рассказа, окутанный полумраком часовой механизм показался Сильвену еще огромнее и внушительнее. Мальчуган стоял, как вкопанный, И не мог оторвать глаз от него. Но плотник встал и заметил:
— Да, да, рассмотри-ка их хорошенько, дружок, н попробуй сам сделать что-нибудь подобное, когда вырастешь. А теперь пора тебе, брат, уходить отсюда. Мне надо в другом месте пол поправлять.
Сильвен неохотно удалился. Когда он спустился с деревянной лесенки на площадку и остановился было тут в нерешительности, не зная еще, ччто ему предпринять, часы опять гулко пробили четверть. В их звоне ему послышалось что-то ободряющее. Они как будто говорили:
— Динь-дон! Ну, что-ж ты медлишь? Иди скорее работать!
И Сильвен последовал этому совету. Он быстро сбежал с крутой лестницы башни и вышел на, улицу. Здесь яркий солнечный свет так ослепил его, что мальчуган невольно зажмурился. Он бодро зашагал но улице: голова его работала. Отойдя шагов двести, он оглянулся и посмотрел на большие, разрисованный в яркие цвета циферблаты, которые красовались на верхушке четырехугольной башни и показывали всему городу часы своими большими золотыми стрелками. В сердце мальчика шевельнулось, благодарное чувство к этим часам, направившим его на добрый путь.
«Если уж в старинное время, в средние века, когда ремесленники были в кабале у цехов, бедный ученик мог сделать такую вещь один, без всякой помощи, — подумал он, — то я и подавно смогу научиться мастерству. Я тоже сделаю что-нибудь хорошее. Вот тогда увидят».
Мысль о смерти была далека. Немного спустя Сильвен пришел в мастерскую и решительным тоном заявил хозяину:
— Я работать пришел. Возьмите меня, назад. Впредь я буду стараться, обещаю вам. Не бейте только больше меня.
У хозяина сердце давно отошло. В ответ на слова ученика он рассмеялся. Но заметив в лице мальчугана следы душевной бури, которую он пережил в течение этих немногих часов, часовщик подозвал его к себе и, приветливо похлопав по плечу, сказал:
— Ну, ну, хорошо. Этого дольше не будет. Будь только повнимательнее да посмелее, не робей так. Иди-ка, садись сюда. В его грубом голосе звучали ласковые нотки.
Сильвен весело принялся за работу, радуясь тому, что благодаря старинным башенным часам вернулся вновь к любимому труду.
Источник текста: Негритенок Маду / Рассказ Альфонса Додэ и другие рассказы из жизни маленьких тружеников разных стран и народов; Под ред. Вл. А.Попова. — М : Земля и фабрика, 1923. — 136 с.: ил.; 18 см. — (Маленькие труженики ; Сб.1)