Параллель
правитьПоработить народ именем вольности, предаться всем злодеяниям, твердя о добродетели: вот первые начала науки революционной! Известно, какую силу имеют слова над умами толпы народной; но еще, может быть, не довольно примечено, сколь далеко простирается сила их в отношении к тем, которые почитают себя чуждыми общих предрассудков, потому что воспользовались ими.
Цезарь — которого, за его дарования и добродетели, не должно ставить наряду со счастливыми злодеями, известными под именем похитителей — Цезарь, обладатель неограниченный владык мира, пожелал носить титло, которое, не увеличивая его власти, могло возбудить в сердцах римлян чувство независимости, еще не совсем погасшее. Он захотел быть царем, захотел возложить на себя корону в той самой Капитолии, в которой первый Брут основал власть консульскую на развалинах монархии. Римляне, пресмыкавшиеся у ног диктатора, возненавидели его в достоинствах царя — и день ид месяца марта был роковым днем для завоевателя Галлии.
Мрачный, дальновидный Кромвель, не столь великодушный, не столь знаменитый, как Цезарь, но, может быть, более глубокомысленный, обагрив руки в крови законного своего монарха, старался возложить на себя почтенное титло, о котором прежде многократно говорил с презрением. Думают, что тайные друзья королевского достоинства вперили в него желание заставить парламент объявить его королем; они надеялись, что сей поступок неминуемо приблизит час его падения. Кажется, что протектор сперва дался было в обман. В 1657 году парламент поднес ему корону; но гений — хранитель Кромвелев, который, по счастью, не всем злодеям в удел достается, показал ему угрожающие бедствия. Кромвель почувствовал, что он управляет с деспотическою властью под именем протектора, что титло королевское не усугубит его могущества, но что напротив того сие титло поселит ненависть к нему во многих фанатиках, которые слово республика, так сказать, неразлучно соединили с новыми понятиями религии. Он отрекся от короны, которую велел было поднести себе, и сие отречение утвердило в руках его власть неограниченную, которою он пользовался до самой смерти. — "Англичане, " говорит Вольтер, следуя мнению Монтескье, «знали, до какой степени должны простираться права королей их, и не знали границ власти протектора.»
Г. Бонапарте, подобно Цезарю уничтожил республику, подобно Кромвелю восхитил престол своего государя; подобно тому и другому, покусился присвоить себе царское достоинство — но здесь оканчивается сравнение. Цезарь, происшедший от одной из знатнейших римских фамилий, простивший врагов своих, быв в состоянии мстить им, надеялся, что добродетелями государя заставит римлян забыть злодеяния похитителя. Кроме того, ему не надобно было страшиться возвращения любимой царской фамилии, которая могла бы объявить законные прав на престол, им занимаемый. Напротив, Кромвель знал, что большая часть народа тайно привержена к Карлу II; он предвидел, что, назвавшись королем, вооружил бы против себя республиканцев, не выигрывая ничего у роялистов, и для того отказался от короны, почитая оную пагубным приношением. Г. Бонапарте рассудил за благо поступить совсем иначе: он дерзнул стать на ряду с государями; но мы уверены, что он от страха не назвался королем французов.
Г. Бонапарте польстил себя надеждою, что титло императорское, новое для французов, не возбудит в них, подобно королевскому, напоминаний, для него страшных. Народ, не учась истории, знает по преданию, сколь велики, сколь милосерды были прежние короли Франции. Генрих IV и Людовик XIV еще в свежей памяти; имя Бурбонов неразлучно во Франции с именем короля. Странно слышать, что сын приказного служителя города Аяччо принимает на себя титул императорский; однако ж нам известно, что сей титул римские солдаты продавали с аукциона. Но можно ли было бы смотреть равнодушно, если бы г. Бонапарте возложил на себя сан и достоинство добродетельного Людовика XIV — сей сан, который сделали столь почтенным, столь любезным для французов Людовик VI, Филип Август, Людовик IX, Людовик XII, Франциск I, и другие великие монархи, прославившие дом французский?
Подивимся счастливой судьбе г-на Бонапарте. Приняв титло императорское, по особливым своим расчетам, он заставил государей следовать его примеру. Наследник дома австрийского превращает эрцгерцогство в империю, и к венцам, приобретенным в минувшем столетии его фамилиею, присоединяет императорский наследственный.
Если прочие государи захотели бы подражать сему примеру; если например короли европейские — видя, что Франц II возвел в достоинство империи простую провинцию, которой владетель есть непосредственный вассал немецкого императора — захотели бы каждый одну из своих областей превратить в империю, тогда….
Заключим анекдотом, который, при всей маловажности своей, кажется, может иметь отношение к нашему предмету. Известно, что португальцы ненавидят испанцев, прежних своих обладателей. Некогда один гранд испанский, разговаривая с португальским вельможею, приметил, что сей последний величает его титлом, высшим его звания. Крайне удивляясь смирению португальца, испанец спросил о причине оного. «Для меня все титла равны», отвечал португалец: «лишь только не хочу иметь общего с испанцем.»
Цезарь, Кромвель и Бонапарте: Параллель: (Из англ. вед.) // Вестн. Европы. — 1804. — Ч. 17, N 20. — С. 335-340.