Цветы зла (Бодлер)/Версия 3

Цветы зла
автор Шарль Бодлер, переводчик неизвестен

Оригинал: французский, опубл.: 1857. — Источник: az.lib.ru

Шарль Бодлер
ЦВЕТЫ ЗЛА

М., «Наука». 1970

НЕПОГРЕШИМОМУ ПОЭТУ

всесильному чародею
французской литературы
моему дорогому и уважаемому
учителю и другу
ТЕОФИЛЮ ГОТЬЕ
как выражение полного преклонения
посвящаю
ЭТИ БОЛЕЗНЕННЫЕ ЦВЕТЫ

Ш.Б.

Вступление

Безумье, скаредность и алчность и разврат

И душу нам гнетут, и тело разъедают;

Нас угрызения, как пытка, услаждают,

⁴ Как насекомые, и жалят и язвят.

Упорен в нас порок, раскаянье — притворно;

За все сторицею себе воздать спеша,

Опять путем греха, смеясь, скользит душа,

⁸ Слезами трусости омыв свой путь позорный.

И Демон Трисмегист, баюкая мечту,

На мягком ложе зла наш разум усыпляет;

Он волю, золото души, испепеляет,

¹² И, как столбы паров, бросает в пустоту;

Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья

И, смело шествуя среди зловонной тьмы,

Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы

¹⁶ Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;

Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет

В вертепе нищенском иной гуляка праздный,

Мы новых сладостей и новой тайны грязной

²⁰ Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод;

У нас в мозгу кишит рой демонов безумный,

Как бесконечный клуб змеящихся червей;

Вдохнет ли воздух грудь — уж Смерть клокочет в ней,

²⁴ Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.

До сей поры кинжал, огонь и горький яд

Еще не вывели багрового узора;

Как по канве, по дням бессилья и позора,

²⁸ Наш дух растлением до сей яоры объят!

Средь чудищ лающих, рыкающих, свистящих,

Средь обезьян, пантер, голодных псов и змей,

Средь хищных коршунов, в зверинце всех страстей,

³² Одно ужасней всех: в нем "вестов нет гровящих,

Нет криков яростных, но странно слиты в нем

Все исступления, безумства, искушенья;

Оно весь мир отдаст, смеясь, на разрушенье,

³⁶ Оно поглотит мир одним своим зевком!

То — Скука! — Облаком своей houka одета,

Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.

Скажи, читатель-лжец, мой брат и мой двойник,

⁴⁰ Ты знал чудовище утонченное это?!

 (Эллис)

СПЛИН И ИДЕАЛ

I
Благословение

Лишь в мир тоскующий верховных сил веленьем

Явился вдруг поэт — не в силах слез унять,

С безумным ужасом, с мольбой, с богохуленьем

⁴ Простерла длани ввысь его родная мать!

«Родила б лучше я гнездо эхидн презренных,

Чем это чудище смешное… С этих пор

Я проклинаю ночь, в огне страстей мгновенных

⁸ Во мне зачавшую возмездье за позор!

Лишь, мне меж женами печаль и отвращенье

В того, кого люблю, дано судьбой вдохнуть;

О, почему в огонь не смею я швырнуть,

¹² Как страстное письмо, свое же порожденье!

Но я отмщу за все: проклятия небес

Я обращу на их орудие слепое:

Я искалечу ствол, чтобы на нем исчез

¹⁶ Бесследно мерзкий плод, источенный чумою!»

И не поняв того, что Высший Рок судил,

И пену ярости глотая в исступленье,

Мать обрекла себя на вечное сожженье --

²⁰ Ей материнский грех костер соорудил!

А между тем дитя, резвяся, расцветает;

То — Ангел осенил дитя своим крылом.

Малютка нектар пьет, амброзию вкушает,

²⁴ И дышит солнечным живительным лучом;

Играет с ветерком, и с тучкой речь заводит,

И с песней по пути погибели идет,

И Ангел крестный путь за ним во след проходит,

²⁸ И, щебетание услыша, слезы льет.

Дитя! Повсюду ждет тебя одно страданье;

Все изменяет вкруг, все гибнет без следа,

И каждый, злобствуя на кроткое созданье,

³² Пытает детский ум и сердце без стыда!

В твое вино и хлеб они золу мешают

И бешеной слюной твои уста язвят;

Они всего тебя с насмешкою лишают,

³⁶ И даже самый след обходят и клеймят!

Смотри, и даже та, кого ты звал своею,

Средь уличной толпы кричит, над всем глумясь:

«Он пал передо мной, восторгом пламенея;

⁴⁰ Над ним, как древний бог, я гордо вознеслась!

Окутана волной божественных курений,

Я вознеслась над ним, в мольбе склоненным ниц;

Я жажду от него коленопреклонений

⁴⁴ И требую, смеясь, я жертвенных кошниц.

Когда ж прискучат мне безбожные забавы,

Я возложу, смеясь, к нему, на эту грудь

Длань страшной гарпии: когтистый и кровавый

⁴⁸ До сердца самого она проточит путь.

И сердце, полное последних трепетаний,

Как из гнезда — птенца, из груди вырву я,

И брошу прочь, смеясь, чтоб после истязаний

⁵² С ним поиграть могла и кошечка моя!» --

Тогда в простор небес он длани простирает

Туда, где Вечный Трон торжественно горит;

Он полчища врагов безумных презирает,

⁵⁶ Лучами чистыми и яркими залит:

— «Благословен господь, даруя нам страданья,

Что грешный дух влекут божественной стезей;

Восторг вкушаю я из чаши испытанья,

⁶⁰ Как чистый ток вина для тех, кто тверд душой!

Я ведаю, в стране священных легионов,

В селеньях праведных, где воздыханий нет,

На вечном празднике Небесных Сил и Тронов,

⁶⁴ Среди ликующих воссядет и Поэт!

Страданье — путь один в обитель славы вечной,

Туда, где адских ков, земных скорбей конец;

Из всех веков и царств Вселенной бесконечной

⁶⁸ Я для себя сплету мистический венец!

Пред тем венцом — ничто и блеск камней Пальмиры,

И блеск еще никем невиданных камней,

Пред тем венцом — ничто и перлы, и сапфиры,

⁷² Творец, твоей рукой встревоженных морей.

И будет он сплетен из чистого сиянья

Святого очага, горящего в веках,

И смертных всех очей неверное мерцанье

⁷⁶ Померкнет перед ним, как отблеск в зеркалах!» --

(Эллис)

II
Альбатрос

Во время плаванья, когда толпе матросов

Случается поймать над бездною морей

Огромных, белых птиц, могучих альбатросов,

Беспечных спутников отважных кораблей, --

На доски их кладут: и вот, изнемогая,

Труслив и неуклюж, как два больших весла,

Влачит недавний царь заоблачного края

По грязной палубе два трепетных крыла.

Лазури гордый сын, что бури обгоняет,

Он стал уродливым, и жалким, и смешным,

Зажженной трубкою матрос его пугает

И дразнит с хохотом, прикинувшись хромым.

Поэт, как альбатрос, отважно, без усилья

Пока он — в небесах, витает в бурной мгле,

Но исполинские, невидимые крылья

В толпе ему ходить мешают по земле.

(Д. Мережковский)

VII
Больная муза

О муза! Бедная! Скажи мне, что с тобой?

Уж утро, а твой взгляд полн сумрачных видений;

Безумие и страх кладут наперебой

⁴ На твой холодный лоб безжизненные тени.

Суккуба ль бледная иль серый домовой

Плеснули в твой фиал отравой наваждений?

Иль, может быть, кошмар властительной рукой

⁸ Топил тебя в волнах великих наводнений?

Нет, нет! В груди твоей пусть веет аромат,

Чтоб каждый вздох ее был свежестью богат,

¹¹ Чтоб в жилах кровь твоя текла волной ритмичной,

Как череда слогов в поэзии античной,

Где песни светлый Феб слагает средь олив

¹⁴ Иль спит великий Пан, хозяин тучных нив.

(Абрам Эфрос)

X
Враг

Я молодость провел под сумрачной грозою,

Сверканьем ярких солнц пронзенной кое-где;

Дожди и громы шли по ней такой чредою,

Что не было цветов ни на одной гряде.

И вот уже вступил я в осень размышлений

И грабли с заступом потребны мне опять,

Чтоб норы оползней, промоины течений

Натасканной землей прикрыть и уравнять.

Как знать, взращу ли я из тех семян, что сеял,

Цветы, которые в мечте свсей лелеял,

И сок размытых почв во благо ль будет им?

О, горе! Задержать жизнь времени не может

И тайного врага, что наше сердце гложет,

Своею кровью мы питаем и растим.

(Абрам Эфрос)

XI
Неудача

О, если б в грудь мою проник,

Сизиф, твой дух, в работе смелый,

Я б труд свершил рукой умелой!

⁴ Искусство — вечность, Время — миг.

К гробам покинутым, печальный,

Гробниц великих бросив стан,

Мой дух, гремя, как барабан,

⁸ Несется с маршем погребальным.

Вдали от лота и лопат,

В холодном сумраке Забвенья

¹¹ Сокровищ чуднйх груды спят;

В глухом безлюдье льют растенья

Томительный, как сожаленья,

¹⁴ Как тайна сладкий, аромат.

(Эллис)

XII
Предсуществование

Моей обителью был царственный затвор.

Как грот базальтовый, толпился лес великий

Столпов, по чьим стволам живые сеял блики

⁴ Сверкающих морей победный кругозор.

В катящихся валах, всех слав вечерних лики

Ко мне влачил прибой, и пел, как мощный хор;

Сливались радуги, слепившие мой взор,

⁸ С великолепием таинственной музыки.

Там годы долгие я в негах изнывал, --

Лазури, солнц и волн на повседневном пире.

¹¹ И сонм невольников нагих, омытых в мирре,

Вай легким веяньем чело мне овевал, --

И разгадать не мог той тайны, коей жало

¹⁴ Сжигало мысль мою и плоть уничтожало

(Вячеслав Иванов)

XIII
Цыганы

Вчера клан ведунов с горящими зрачками

Стан тронул кочевой, взяв на спину детей

Иль простерев сосцы отвиснувших грудей

⁴ Их властной жадности. Мужья со стариками

Идут, увешаны блестящими клинками,

Вокруг обоза жен, в раздолий степей,

Купая в небе грусть провидящих очей,

⁸ Разочарованно бродящих с облаками.

Завидя табор их, из глубины щелей

Цикада знойная скрежещет веселей;

¹¹ Кибела множит им избыток сочный злака,

Изводит ключ из скал, в песках растит оаз --

Перед скитальцами, чей невозбранно глаз

¹⁴ Читает таинства родной годины Мрака.

(Вячеслав Иванов)

XIV
Человек и Море

Как зеркало своей заповедной тоски,

Свободный Человек, любить ты будешь Море,

Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,

⁴ Чьи бездны, как твой дух безудержный, — горьки;

Свой темный лик ловить под отсветом зыбей

Пустым объятием и сердца ропот гневный

С весельем узнавать в их злобе многозевной,

⁸ В неукротимости немолкнущих скорбей.

Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны.

Кто тайное твое, о Человек, поведал?

Кто клады влажных недр исчислил и разведал,

¹² О Море?… Жадные ревнивцы глубины!

Что ж долгие века без устали, скупцы,

Вы в распре яростной так оба беспощадны,

Так алчно пагубны, так люто кровожадны,

¹⁶ О братья-вороги, о вечные борцы!

(Вячеслав Иванов)

Свободный человек! Не даром ты влюблен

В могучий океан: души твоей безбрежной

Он — зеркало; как ты, в движеньи вечном он,

Не меньше горечи в твоей груди мятежной.

Как по сердцу тебе в его волнах нырять,

На нем покоить взгляд! В его рыданьях гневных

И диких жалобах как любо узнавать

Родные отзвуки своих невзгод душевных!

Равно загадочны вы оба и темны,

Равно обвеяны молчаньем ледовитым.

Кто, море, знает ключ к твоим богатствам скрытым?

Твои, о человек, кто смерит глубины?

И что же? Без конца, не зная утомленья,

Войну вы меж собой ведете искони!

Так любите вы смерть и ужасы резни

О, братья-близнецы, враги без примиренья!

(П. Якубович)

XVII
Красота

О смертный! как мечта из камня, я прекрасна!

И грудь моя, что всех погубит чередой,

Сердца художников томит любовью властно,

⁴ Подобной веществу, предвечной и немой.

В лазури царствую я сфинксом непостижным;

Как лебедь, я бела, и холодна, как снег;

Презрев движение, любуюсь неподвижным;

⁸ Вовек я не смеюсь, не плачу я вовек,

Я — строгий образец для гордых изваяний,

И, с тщетной жаждою насытить глад мечтаний,

¹¹ Поэты предо мной склоняются во прах.

Но их ко мне влечет, покорных и влюбленных,

Сиянье вечности в моих глазах бессонных,

¹⁴ Где все прекраснее, как в чистых зеркалах.

(Валерий Брюсов)

Я — камень и мечта; и я прекрасна, люди!

Немой, как вещество, и вечной, как оно.

Ко мне горит Поэт любовью. Но дано

Вам всем удариться в свой час об эти груди.

Как лебедь, белая, — и с сердцем изо льда, --

Я — Сфинкс непонятый, царящий в тверди синей.

Претит движенье мне перестроеньем линий.

Гляди: я не смеюсь, не плачу — никогда.

Что величавая напечатлела древность

На памятниках слав, — мой лик соединил.

И будет изучать меня Поэтов ревность.

Мой талисман двойной рабов моих пленил.

Отображенный мир четой зеркал глубоких --

Бессмертной светлостью очей моих широких.

(Вячеслав Иванов)

XXI
Гимн красоте

Скажи, откуда ты приходишь, Красота?

Твой взор — лазурь небес иль порожденье ада?

Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста,

⁴ Равно ты радости и козни сеять рада.

Заря и гаснущий закат в твоих глазах,

Ты аромат струишь, как будто вечер бурный;

Героем отрок стал, великий пал во прах,

⁸ Упившись губ твоих чарующею урной.

Прислал ли ад тебя, иль звездные края?

Твой Демон, словно пес, с тобою неотступно:

Всегда таинственна, безмолвна власть твоя,

¹² И все в тебе — восторг, и все в тебе преступно!

С усмешкой гордою идешь по трупам ты,

Алмазы ужаса струят свой блеск жестокий,

Ты носишь с гордостью преступные мечты

¹⁶ На животе своем, как звонкие брелоки.

Вот мотылек, тобой мгновенно ослеплен,

Летит к тебе — горит, тебя благословляя;

Любовник трепетный, с возлюбленной сплетен,

²⁰ Как с гробом бледный труп, сливается, сгнивая.

Будь ты дитя небес иль порожденье ада,

Будь ты чудовище иль чистая мечта,

И тебе безвестная, ужасная отрада!

²⁴ Ты отверзаешь нам к безбрежности врата.

Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена?

Не все ль равно: лишь ты, царица Красота!

Освобождаешь мир от тягостного плена,

²⁸ Шлешь благовония и звуки и цвета!

(Эллис)

XXII
Экзотический аромат

Когда, закрыв глаза, я, в душный вечер лета,

Вдыхаю аромат твоих нагих грудей,

Я вижу пред собой прибрежия морей,

⁴ Залитых яркостью однообразной света;

Ленивый остров, где природой всем даны

Деревья странные с мясистыми плодами;

Мужчин, с могучими и стройными телами,

⁸ И женщин, чьи глаза беспечностью полны.

За острым запахом скользя к счастливым странам,

Я вижу порт, что полн и мачт, и парусов,

¹¹ Еще измученных борьбою с океаном,

И тамариндовых дыхание лесов,

Что входит в грудь мою, плывя к воде с откосов,

¹⁴ Мешается в душе с напевами матросов.

(Валерий Брюсов)

XXIII
Волосы

О, завитое в пышные букли руно!

Аромат, отягченный волною истомы,

Напояет альков, где тепло и темно;

Я мечты пробуждаю от сладостной дремы,

⁵ Как платок надушенный взбивая руно!..

Нега Азии томной и Африки зной,

Мир далекий, отшедший, о лес благовонный,

Возникает над черной твоей глубиной!

Я парю, ароматом твоим опьяненный,

¹⁰ Как другие сердца музыкальной волной!

Я лечу в те края, где от зноя безмолвны

Люди, полные соков, где жгут небеса;

Пусть меня унесут эти косы, как волны!

Я в тебе, море черное, грезами полный,

¹⁵ Вижу длинные мачты, огни, паруса;

Там свой дух напою я прохладной волною

Ароматов, напевов и ярких цветов;

Там скользят корабли золотою стезею,

Раскрывая объятья для радостных снов,

²⁰ Отдаваясь небесному, вечному зною.

Я склонюсь опьяненной, влюбленной главой

К волнам черного моря, где скрыто другое,

Убаюканный качкою береговой;

В лень обильную сердце вернется больное.

²⁵ В колыхание нег, в благовонный покой!

Вы лазурны, как свод высоко-округленный,

Вы — шатер далеко протянувшейся мглы;

На пушистых концах пряди с прядью сплетенной

Жадно пьет, словно влагу, мой дух опьяненный

³⁰ Запах муска, кокоса и жаркой смолы.

В эти косы тяжелые буду я вечно

Рассыпать бриллиантов сверкающих свет,

Чтоб, ответив на каждый порыв быстротечный,

Ты была как оазис в степи бесконечной,

³⁵ Чтобы волны былого поили мой бред.

(Эллис)

XXVI
Sed non satiata *

Кто изваял тебя из темноты ночной,

Какой туземный Фауст, исчадие саванны?

Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,

⁴ Полуночи дитя, мой идол роковой.

Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой

Не смеют, демон мой; ты — край обетованный,

Где горестных моих желаний караваны

⁸ К колодцам глаз твоих идут на водопой.

Но не прохлада в них — огонь, смола и сера.

О, полно жечь меня, жестокая Мегера!

¹¹ Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: «Остынь!»,

Семижды заключив тебя в свои объятья!

Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье,

¹⁴ Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь!

(А. Эфрон)

• Но не насытившаяся (лат.).

XXVII

В струении одежд мерцающих ее,

В скольжении шагов — тугое колебанье

Танцующей змеи, когда факир свое

⁴ Священное над ней бормочет заклинанье.

Бесстрастию песков и бирюзы пусгынь

Она сродни — что им и люди, и страданья?

Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь,

⁸ Она плывет из рук, холодное созданье.

Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз…

И в странном, неживом и баснословном мире,

¹¹ Где сфинкс и серафим сливаются в эфире,

Где излучают свет сталь, золото, алмаз,

Горит сквозь тьму времен ненужною звездою

¹⁴ Бесплодной женщины величье ледяное.

(А. Эфрон)

XXX
De profundis clamavi *

К Тебе, к Тебе одной взываю я из бездны,

В которую душа низринута моя…

Вокруг меня — тоски свинцовые края,

⁴ Безжизненна земля и небеса беззвездны.

Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет,

А шесть — кромешный мрак и ночи окаянство…

Как нож, обнажены полярные пространства:

⁸ — Хотя бы тень куста! Хотя бы волчий след!

Нет ничего страшней жестокости светила,

Что излучает лед. А эта ночь — могила,

¹¹ Где Хаос погребен! Забыться бы теперь

Тупым, тяжелым сном — как спит в берлоге зверь…

Забыться и забыть и сбросить это бремя,

¹⁴ Покуда свой клубок разматывает время…

(А. Эфрон)

• Из бездны взываю (лат.).

К тебе взываю я, о, та, кого люблю я,

Из темной пропасти, где сердце схоронил;

Угрюм мой душный мир, мой горизонт уныл,

Во мраке ужаса, кощунствуя, живу я.

Полгода там царит холодное светило,

Полгода кроет ночь безмолвные поля;

Бледней полярных стран, бесплодная земля

Ни зелени, ни птиц, ни вод не породила.

Все на земле ничто в сравненьи с той ужасной

Суровостью лучей холодной и бесстрастной

И с ночью, как хаос, безбрежной и глухой!

Как тварь презренная, в глубокий сон тупой

Зачем я не могу в забвенье погрузиться,

Пока клубок времен медлительно вертится…

(A. Кублицкая-Пиоттух)

XXXIII
Посмертные угрызения

Когда затихнешь ты в безмолвии суровом,

Под черным мрамором, угрюмый ангел мой,

И яма темная, и тесный склеп сырой

⁴ Окажутся твоим поместьем и альковом,

И куртизанки грудь под каменным покровом

От вздохов и страстей найдет, себе покой,

И уж не повлекут гадательной тропой

⁸ Тебя твои стопы вслед вожделеньям новым,

Поверенный моей негаснущей мечты,

Могила — ей одной дано понять поэта! --

¹¹ Шепнет тебе в ночи: «Что выгадала ты,

Несовершенная, и чем теперь согрета,

Презрев все то, о чем тоскуют и в раю?»

¹⁴ И сожаленье — червь — вопьется в плоть твою.

(А. Эфрон)

XXXV
Duellum *

Бойцы сошлись на бой, и их мечи вокруг

Кропят горячий пот и брызжут красной кровью.

Те игры страшные, тот медный звон и стук --

⁴ Стенанья юности, растерзанной любовью!

В бою раздроблены неверные клинки,

Но острый ряд зубов бойцам заменит шпаги:

Сердца, что позднею любовью глубоки,

⁸ — Не ведают границ безумья и отваги!

И вот в убежище тигрят, в глухой овраг

Скатился в бешенстве врага сдавивший враг,

¹¹ Кустарник багряня кровавыми струями!

— Та пропасть — черный ад, наполненный друзьями;

С тобой, проклятая, мы скатимся туда,

¹⁴ Чтоб наша ненависть осталась навсегда!

(Эллис)

• Поединок (лат.).

XXXVI
Балкон

Мать воспоминаний, нежная из нежных,

Все мои восторги! Весь призыв мечты!

Ты воспомнишь чары ласк и снов безбрежных,

Прелесть вечеров и кроткой темноты.

⁵ Мать воспоминаний, нежная из нежных!

Вечера при свете угля золотого,

Вечер на балконе, розоватый дым.

Нежность этой груди! Существа родного!

Незабвенность слов, чей смысл неистребим,

¹⁰ В вечера при свете угля золотого!

Как красиво солнце вечером согретым!

Как глубоко небо! В сердце сколько струн!

О, царица нежных, озаренный светом,

Кровь твою вдыхал я, весь с тобой и юн.

¹⁵ Как красиво солнце вечером согретым!

Ночь вокруг сгущалась дымною стеною,

Я во тьме твои угадывал зрачки,

Пил твое дыханье, ты владела мною!

Ног твоих касался братскостью руки.

²⁰ Ночь вокруг сгущалась дымною стеною.

Знаю я искусство вызвать миг счастливый,

Прошлое я вижу возле ног твоих.

Где ж искать я буду неги горделивой,

Как не в этом теле, в чарах ласк твоих?

²⁵ Знаю я искусство вызвать миг счастливый.

Эти благовонья, клятвы, поцелуи,

Суждено ль им встать из бездн, запретных нам,

Как восходят солнца, скрывшись на ночь в струи,

Ликом освеженным вновь светить морям?

³⁰ — Эти благовонья, клятвы, поцелуи!

(К. Д. Бальмонт)

XXXVII
Одержимый

Смотри, диск солнечный задернут мраком крепа;

Окутайся во мглу и ты, моя Луна,

Курясь в небытии, безмолвна и мрачна,

⁴ И погрузи свой лик в бездонный сумрак склепа.

Зову одну тебя, тебя люблю я слепо!

Ты, как ущербная звезда, полувидна;

Твои лучи влечет Безумия страна,

⁸ Долой ножны, кинжал, сверкающий свирепо!

Скорей о пламя люстр зажги свои зрачки!

Свои желания зажги о взор упорный!

¹¹ Всегда желанна ты во мгле моей тоски,

Ты — розовый рассвет, ты — Ночи сумрак черный.

Все тело в трепете, всю душу полнит гул, --

¹⁴ Я вопию к тебе, мой бог, мой Вельзевул!

(Эллис)

XXXIX.
ПРИЗРАК

Портрет

Смерть и болезнь навсегда погасили

Яркое пламя, горевшее в ней,

И не засветится лаской, — в могиле

Взор восхитительный ясных очей!

Не засияет пред мной, озаренной

Молнией страсти — ее красота, --

Не разомкнутся, в истоме влюбленной

Для поцелуя — немые уста.

Светлых речей я ее не услышу,

Давших мне столько блаженства и мук,

И не пройдет чрез гробовую крышу

Сердца заснувшего смолкнувший звук…

Смерти могущество злое сказалось,

Правда горька и страшна: ее нет!

Все, что от ней в этом мире осталось --

Остов холодный да бледный портрет.

Но и на тот уж завистливым оком

Время глядит и стирает на нем,

Мрачный убийца, — в бесстрастьи жестоком

Милой черты — своим черствым крылом.

Время! Ты губишь и жизнь и искусство,

Что ж, если сможешь, предатель, сумей

Вырвать из сердца к угаснувшей чувство,

Образ прекрасный — из жизни моей!

(Н. Курочкин)

XXXIX

Тебе мои стихи! Когда поэта имя,

Как легкая ладья, что гонит Аквилон,

Причалит к берегам неведомых времен

⁴ И мозг людей зажжет виденьями своими --

Пусть память о тебе назойливо гремит,

Пусть мучит, как тимпан, чарует, как преданье,

Сплетется с рифмами в мистическом слиянье,

⁸ Как только с петлей труп бывает братски слит!

Ты, бездной адскою, ты, небом проклятая,

В одной моей душе нашла себе ответ!

¹¹ --Ты тень мгновенная, чей контур гаснет, тая.

Глумясь над смертными, ты попираешь свет

И взором яшмовым, и легкою стопою,

¹⁴ Гигантским ангелом воздвигшись над толпою!

(Эллис)

XLI
Вся целиком

В мою высокую обитель,

Меня желая испытать,

Явился нынче Искуситель,

⁴ Сказав: «Хотел бы я узнать,

Из тысячи красот бесспорных,

Из всех ее хваленых чар,

Сокровищ розовых и черных,

⁸ Будящих в чувствах сладкий жар,

Что краше?» Демону сомненья,

Душа, ты молвила в ответ:

«Где в целом дышит упоенье,

¹² Там прелестей отдельных нет.

Когда в ней равно все пленяет,

Сравненья отступают прочь,

Она, как утро, озаряет,

¹⁶ И утешительна, как ночь.

И слишком стройно сочетались

В ней все телесные черты,

Чтоб мог беспомощный анализ

²⁰ Разъять созвучья красоты.

Магическое претворенье

Всех чувств моих в единый лад!

В ее дыханье слышно пенье,

²⁴ А голос дарит аромат».

(В. Лихачев)

XLII

Что можешь ты сказать, мой дух, всегда ненастный,

Душа поблекшая, что можешь ты сказать

Ей, полной благости, ей, щедрой, ей, прекрасной?

⁴ Один небесный взор — и ты цветешь опять!..

— Напевом гордости да будет та хвалима,

Чьи очи строгие нежнее всех очей,

Чья плоть — безгрешное дыханье херувима,

⁸ Чей взор меня облек в одежду из лучей!

Всегда: во тьме ночной, холодной и унылой,

На людной улице, при ярком свете дня,

¹¹ Передо мной скользит, дрожит твой облик милый,

Как факел, сотканный из чистого огня:

— «Предайся Красоте душой в меня влюбленной;

¹⁴ Я буду Музою твоею и Мадонной!»

(Эллис)

XLIII
Живой факел

Два брата неземных, два чудотворных глаза

Всегда передо мной. Искусный серафим

Их сплавил из огня, магнита и алмаза,

⁴ Чтоб, видя свет во тьме, я следовал за ним.

Два факела живых! Из их повиновенья,

Раб этих нежных слуг, теперь не выйдешь ты…

Минуя западни и камни преткновенья,

⁸ Они тебя ведут дорогой Красоты.

Их свет неугасим, хотя едва мерцают,

Как в солнечных лучах, лампады в алтаре,

¹¹ Но те вещают скорбь, а эти прославляют

Не Смерть во тьме ночной — Рожденье на заре!

Так пусть же никогда не гаснет ваша сила,

¹⁴ Восход моей души зажегшие светила!

(А. Эфрон)

XLV
Исповедь

То было только раз: моей руки несмело

Коснулись вы, как в полусне.

(Воспоминание в душе не потускнело,

⁴ Оно лежит на самом дне.)

Тогда был поздний час. На чистом небосклоне

Луна сверкала, как литье,

На дремлющий Париж, на крыши колоколен

⁸ Рассыпав золото свое.

Казалось, город весь — дома и мостовые, --

Был мертв. И люди все ушли.

Лишь кошки робкие, как будто часовые,

¹² Дозор на улицах несли.

Вдруг близость странная возникла между нами,

Как лютик тонкий расцвела,

И вы, чьей красотой, чьей юностью, плечами

¹⁶ Так восхищались зеркала,

Вы — светлый зов трубы, победно разносящий

В лучах зари рожденье дня,

Вдруг нотой жалобной, нелепой, холодящей

²⁰ Обескуражили меня.

Та нота вырвалась, как из клетей подвала

Вдруг вырывается урод,

Которого семья хранила и скрывала,

²⁴ Боясь людей, за годом год.

О бедный ангел мой, та нота горько пела:

«Все на земле обман и ложь!

И в задушевности, подделанной умело,

²⁸ Один расчет ты узнаешь.

На сцене выступать, красиво улыбаться --

Тяжелый и банальный труд.

А жизнь безжалостна… С утра уже толпятся

³⁰ Ростовщики — проценты ждут.

И нет совсем любви! Есть звук красивый, слово!

Есть бессердечия гранит!

Мы — каждый за себя! Нет ничего святого!

³⁴ Продажен мир, юдоль обид!»

Смогу ли я забыть то страшное признанье,

Всю эту исповедь души,

Огромную луну, и двух теней дрожанье,

³⁸ И гул шагов в ночной тиши?

(Михаил Аксенов)

XLVI
Духовная заря

Лишь глянет лик зари и розовый и белый,

И строгий Идеал, как грустный, чистый сон,

Войдет к толпе людей, в разврате закоснелой, --

⁴ В скоте пресыщенном вдруг Ангел пробужден.

И души падшие, чья скорбь благословенна,

Опять приближены к далеким небесам,

Лазурной бездною увлечены мгновенно;

⁸ Не так ли, чистая Богиня, сходит к нам

В тот час, когда вокруг чадят останки оргий,

Твой образ, сотканный из розовых лучей?

¹¹ Глаза расширены в молитвенном восторге;

Как Солнца светлый лик мрачит огни свечей,

Так ты, моя душа, свергая облик бледный,

¹⁴ Вдруг блещешь вновь как свег бессмертный, всепобедный.

(Эллис)

XLVIII
Флакон

Есть запахи, чья власть над нами бесконечна:

В любое вещество въедаются навечно.

Бывает, что, ларец диковинный открыв

⁴ (Заржавленный замок упорен и визглив),

Иль где-нибудь в углу, средь рухляди чердачной

В слежавшейся пыли находим мы невзрачный

Флакон из-под духов; он тускл, и пуст, и сух,

⁸ Но память в нем жива, жив отлетевший дух.

Минувшие мечты, восторги и обиды,

Мечты увядшие — слепые хризалиды,

Из затхлой темноты, как бы набравшись сил,

¹² Выпрастывают вдруг великолепье крыл.

В лазурном, золотом, багряном одеянье,

Нам голову кружа, парит Воспоминанье…

И вот уже душа, захваченная в плен,

¹⁶ Над бездной склонена и не встает с колен.

Возникнув из пелен, как Лазарь воскрешенный,

Там оживает тень любви похороненной,

Прелестный призрак, прах, струящий аромат,

²⁰ Из ямы, где теперь — гниенье и распад.

Когда же и меня забвение людское

Засунет в старый шкаф небрежною рукою,

Останусь я тогда, надтреснут, запылен,

²⁴ Несчастный, никому не надобный флакон,

Гробницею твоей, чумное, злое зелье,

Яд, созданный в раю, души моей веселье,

Сжигающий нутро расплавленный свинец,

²⁸ О, сердца моего начало и конец!

(А. Эфрон)

L
Облачное небо

Как дымка легкий пар прикрыл твой взор ненастный;

То нежно-грезящий, то гневный и ужасный,

То серо-пепельный, то бледно-голубой,

Бесцветный свод небес он отразил собой.

Он влажность знойных дней на память вновь приводит, --

Тех дней, когда душа в блаженстве слез исходит,

Когда, предчувствием зловещим потрясен,

Мятется дух в бреду, а ум вкушает сон.

Ты — даль прекрасная печальных кругозоров;

Лучей осенних свет, сень облачных узоров;

Ты — пышный, поздний блеск увлажненных полей,

С лазури облачком ниспавший сноп лучей.

Как хлопья инея, как снежные морозы

Пленительны твои безжалостные грозы;

Душа, влюбленная в металл и в скользкий лед,

Восторг утонченный в тебе одной найдет!

(Эллис)

Загадочное небо

— Твой с поволокой взор! Кто скажет: он зеленый?

А может, голубой? Ловлю его, влюбленный!

Жестокость древняя пусть в нем порой живет!

Белесой дымкою подернут небосвод.

Дни лета теплого он мне напоминает,

Когда от сладких грез поэта сердце тает.

Когда душа его, как божий храм, светла

И спит беспечный ум, забыв про Царство Зла.

Ты — солнца чистый луч, когда он к вам прорвется

Через разрывы туч! Как всепобедно солнце!

И надо видеть тут, какого торжества

Полны селения, источники, трава!

О демон-женщина, о чистая богиня!

Смогу ль я обожать твой снег и колкий иней?

Есть радость острая, когда придет зима,

Смотреть на белый дым, на белые дома,

(Михаил Аксенов)

LII
Прекрасный корабль

Я расскажу тебе, изнеженная фея,

Все прелести твои в своих мечтах лелея,

Что блеск твоих красот

⁴ Сливает детства цвет и молодости плод!

Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет,

Как медленный корабль, что ширью моря дышит,

Раскинув парус свой,

⁸ Едва колеблемый ритмической волной.

Над круглой шеею, над пышными плечами

Ты вознесла главу; спокойными очами

Уверенно блестя,

¹² Как величавое ты шествуешь дитя!

Я расскажу тебе, изнеженная фея,

Все прелести твои в своих мечтах лелея,

Что блеск твоих красот

¹⁶ Сливает детства цвет и молодости плод.

Как шеи блещущей красив изгиб картинный!

Под муаром он горит, блестя как шкап старинный;

Грудь каждая, как щит,

²⁰ Вдруг вспыхнув, молнии снопами источит.

Щиты дразнящие, где будят в нас желанья

Две точки розовых, где льют благоуханья

Волшебные цветы,

²⁴ Где все сердца пьянят безумные мечты!

Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет,

Ты — медленный корабль, что ширью моря дышит,

Раскинув парус свой,

²⁸ Едва колеблемый ритмической волной.

Твои колени льнут к изгибам одеяний,

Сжигая грудь огнем мучительных желаний;

Так две колдуньи яд

³² В сосуды черные мучительно струят.

Твоим рукам сродни геракловы забавы,

И тянутся они, как страшные удавы,

Любовника обвить,

³⁶ Прижать к твоей груди и в грудь твою вдавить.

Над круглой шеею, над пышными плечами

Ты вознесла главу; спокойными очами

Уверенно блестя,

⁴⁰ Как величавое ты шествуешь дитя.

LIII
Приглашение к путешествию

Голубка моя,

Умчимся в края,

Где все, как и ты, совершенство,

И будем мы там

Делить пополам

⁶ И жизнь, и любовь, и блаженство.

Из влажных завес

Туманных небес

Там солнце задумчиво блещет,

Как эти глаза,

Где жемчуг-слеза,

¹² Слеза упоенья трепещет.

Это мир таинственной мечты,

Неги, ласк, любви и красоты.

¹⁵ Вся мебель кругом

В покое твоем

От времени ярко лоснится.

Дыханье цветов

Заморских садов

²⁰ И веянье амбры струится.

Богат и высок

Лепной потолок,

И там зеркала так глубоки;

И сказочный вид

Душе говорит

²⁶ О дальнем, о чудном Востоке.

Это мир таинственной мечты,

Неги, ласк, любви и красоты.

²⁹ Взгляни на канал,

Где флот задремал:

Туда, как залетная стая,

Свой груз корабли

От края земли

³⁴ Несут для тебя, дорогая.

Дома и залив

Вечерний отлив

Одел гиацинтами пышно.

И теплой волной,

Как дождь золотой,

⁴⁰ Лучи он роняет неслышно.

Это мир таинственной мечты,

Неги, ласк, любви и красоты.

(Д. С. Мережковский)

LIV
Непоправимое

Возможно ль задушить, возможно ль побороть

Назойливое Угрызенье,

Сосущее, как червь — бесчувственную плоть,

Как тля — цветущее растенье?

⁵ Бессмертного врага возможно ль побороть?

В напитке из какой бутыли, бочки, склянки,

Утопим мы — не знаю я! --

Его прожорливую алчность куртизанки

И трудолюбье муравья?

¹⁰ В напитке из какой бутыли? — бочки? — склянки?

Я ведьму юную на выручку зову:

Скажи мне, как избыть такое?

Мой воспаленный ум — что раненый во рву,

Под грудой трупов, после боя.

¹⁵ Я ведьму юную на выручку зову.

Над ним уж воронье кружит — он умирает!

Уж волки рыскают окрест…

Он должен знать, что зверь его не растерзает,

Что будет холм и будет крест.

²⁰ Смотри, уж воронье кружит — он умирает!

Как небо озарить, не знающее дня?

Как разодрать завесу ночи,

Тягучей, как смола, кромешной, без огня

Светил, глядящим людям в очи?

²⁵ Как небо озарить, не знающее дня?

Надежда, кто задул тебя в окне Харчевни?

Как до пристанища дойти

Без света вдалеке и без лампады древней,

Луны, ведущей нас в пути?

²⁰ Сам Дьявол погасил фонарь в окне Харчевни!

О, ведьма юная, тебе знаком ли ад?

Возмездия неотвратимость?

А стрел Раскаянья, пронзивших сердце, яд?

Иль для тебя все это — мнимость?

³⁵ О, ведьма юная, тебе знаком ли ад?

Непоправимое проклятыми клыками

Грызет непрочный ствол души,

И как над зданием термит, оно над нами,

Таясь, работает в тиши --

⁴⁰ Непоправимое — проклятыми клыками!

— В простом театре я, случалось, наблюдал,

Как, по веленью нежной феи,

Тьму адскую восход волшебный побеждал,

В раскатах меди пламенея.

⁴⁵ В простом театре я, случалось, наблюдал,

Как злого Сатану крылатое созданье,

Ликуя, повергало в прах…

Но в твой театр, душа, не вхоже ликованье,

И ты напрасно ждешь впотьмах,

⁵⁰ Что сцену осветит крылатое Созданье!

(А. Эфрон)

LV
Разговор

Ты вся — как розовый осенний небосклон!

Во мне же вновь растет печаль, как вал прилива,

И отступает вновь, как море, молчалива,

⁴ И пеной горькою я снова уязвлен.

— Твоя рука скользит в объятиях бесплодных,

К моей поруганной груди стремясь прильнуть;

Когтями женщины моя изрыта грудь,

⁸ И сердце пожрано толпой зверей голодных.

Чертог моей души безбожно осквернен;

Кощунство, оргия и смерть — со всех сторон

¹¹ Струится аромат вкруг шеи обнаженной!

В нем, Красота, твой бич, твой зов и твой закон!

Сверкни же светлыми очами, дорогая,

¹⁴ Зверям ненужный прах их пламенем сжигая!

(Эллис)

LVI
Осенняя мелодия

I

Мы скоро в сумраке потонем ледяном;

Прости же, летний свет и краткий и печальный;

Я слышу, как стучат поленья за окном,

⁴ Их гулкий стук звучит мне песней погребальной.

В моей душе — зима, и снова гнев и дрожь,

И безотчетный страх, и снова труд суровый;

Как солнца льдистый диск, так, сердце, ты замрешь,

⁸ Ниспав в полярный ад громадою багровой!

С тревогой каждый стук мой чуткий ловит слух;

То — эшафота стук… Не зная счета ранам,

Как башня ветхая, и ты падешь, мой дух,

¹² Давно расшатанный безжалостным тараном.

Тот монотонный гул вливает в душу сон,

Мне снится черный гроб, гвоздей мне внятны звуки;

Вчера был летний день, и вот сегодня — стон

¹⁶ И слезы осени, предвестники разлуки.

II

Люблю ловить в твоих медлительных очах

Луч нежно-тающий и сладостно-зеленый;

Но нынче бросил я и ложе и очаг,

²⁰ В светило пышное и отблеск волн влюбленный.

Но ты люби меня, как нежная сестра,

Как мать, своей душой в прощении безмерной;

Как пышной осени закатная игра,

²⁴ Согрей дыханьем грудь и лаской эфемерной:

Последний долг пред тем, кого уж жаждет гроб!

Дай мне, впивая луч осенний, пожелтелый,

Мечтать, к твоим ногам прижав холодный лоб,

²⁸ И призрак летних дней оплакать знойно-белый.

(Эллис)

LVII
Мадонне

Ex-voto * в испанском вкусе

Хочу я для гебя, Владычицы, Мадонны,

На дне своей тоски воздвигнуть потаенный

Алтарь; от глаз вдали, с собой наедине,

Я Нишу прорублю в сердечной глубине.

⁵ Там Статуей ты мне ликующей предстанешь

В лазурном, золотом, вернейшем из пристанищ.

Металла Слов и Строф чеканщик и кузнец,

На голову твою я возложу Венец,

Созвездиями Рифм разубранный на диво.

¹⁰ Но к смертным Божествам душа моя ревнива,

И на красу твою наброшу я Покров

Из Подозрений злых и из тревожных Снов,

Тяжелый, жесткий Плащ, Упреками подбигый,

Узором Слез моих, не Жемчугом расшитый.

¹⁵ Пусть льнущая моя, взволнованная Страсть_г

Дабы тебя обнять, дабы к тебе припасть,

Все Долы и Холмы по своему капризу

Обвить собой одной — тебе послужит Ризой.

Наряду Башмачки должны прийтись под стать:

²⁰ Из Преклоненья их берусь тебе стачать.

След ножки пресвятой, небесной без изъяна,

Да сохранит сие подобие Сафьяна!

Создать из Серебра мои персты должны

Подножие тебе — Серп молодой Луны,

Но под стопы твои, Пречистая, по праву

Не Месяц должен лечь, а скользкий Змий, Лукавый,

Что душу мне язвит. Топчи и попирай

Чудовище греха, закрывшего нам Рай,

Шипящего и злом пресыщенного Гада…

Все помыслы свои твоим представлю взглядам:

Пред белым алтарем расположу их в ряд --

Пусть тысячью Свечей перед тобой горят,

И тысячью Очей… К тебе, Вершине снежной,

Да воспарит мой Дух, грозовый и мятежный;

В кадильнице его преображусь я сам

В бесценную Смолу, в Бензой и Фимиам.

Тут, сходству твоему с Марией в довершенье,

Жестокость и Любовь мешая в упоеньи

Раскаянья (ведь стыд к лицу и палачу!),

Все смертных семь Грехов возьму и наточу,

И эти семь Ножей, с усердьем иноверца,

С проворством дикаря в твое всажу я Сердце --

В трепещущий комок, тайник твоей любви, --

Чтоб плачем изошел и утонул в крови.

(А. Эфрон)

• Дар по обету (лат.).

LVIII
Песнь после полудня

Пусть искажен твой лик прелестный

Изгибом бешеных бровей --

Твой взор вонзается живей;

⁴ И, пусть не ангел ты небесный,

Люблю тебя безумно, страсть,

Тебя, свободу страшных оргий;

Как жрец пред идолом, в восторге

⁸ Перед тобой хочу упасть!

Пустынь и леса ароматы

Плывут в извивах жестких кос;

Ты вся — мучительный вопрос,

¹² Влияньем страшных тайн богатый!

Как из кадильниц легкий дым,

Твой запах вкруг тебя клуби гея,

Твой взгляд — вечерняя зарница,

¹⁶ Ты дышишь сумраком ночным!

Твоей истомой опьяненным

Ты драгоценней, чем вино,

И трупы оживлять дано

²⁰ Твоим объятьям исступленным!

Изгиб прильнувших к груди бедр

Пронзает дрожь изнеможений;

Истомой медленных движений

²⁴ Ты нежишь свой роскошный одр.

Порывы бешеных страстей

В моих объятьях утоляя,

Лобзанья, раны расточая,

²⁸ Ты бьешься на груди моей:

То, издеваясь, грудь мою

С безумным смехом раздираешь,

То в сердце тихий взор вперяешь,

³² Как света лунного струю.

Склонясь в восторге упоений

К твоим атласным башмачкам,

Я все сложу к твоим ногам:

³⁶ Мой вещий рок, восторг мой, гений!

Твой свет, твой жар целят меня,

Я знаю счастье в этом мире!

В моей безрадостной Сибири

⁴⁰ Ты — вспышка яркого огня!

(Эллис)

LIX
Сизина

Скажи, ты видел ли, как гордая Диана

Легко и весело несется сквозь леса,

К толпе поклонников не преклоняя стана,

⁴ Упившись криками, по ветру волоса?

Ты видел ли Théroigne, что толпы зажигает,

В атаку чернь зовет и любит грохот сеч,

Чей смелый взор — огонь, когда, подняв свой меч,

⁸ Она по лестницам в дворцы царей вбегает?

Не так ли, Sisiná, горит душа твоя!

Но ты щедротами полна и смерть тая, --

¹¹ Но ты, влюбленная в огонь и порох бурно,

Перед молящими спешишь, окончив бой,

Сложить оружие — и слезы льешь, как урна,

¹⁴ Опустошенная безумною борьбой.

(Эллис)

Охота древняя красива и сурова!

По ветру волосы — Диану конь несет!

В загоне дикий вепрь, и вот она готова

Копье тяжелое вонзить в его живот.

Представьте Теруань, дочь пороха и крови!

Рать синеблузников она в огонь ведет!

И, в спальне спрятавшись, уже дрожит Людовик.

Теперь он не король, теперь король — Народ!

Но и с оружием, среди кровавых сеч,

Она лишь женщина с душою доброй, нежной.

Перед невинными сложить готова меч

Та, что вела народ, бросая клич мятежный!

Теперь она за тех, кто пострадал невинно.

— Не правда ли, друзья, такая же Сизифа?

(Михаил Аксенов)

LXII
Привидение

Я, как ангел со взором суровым,

Под твоим буду снова альковом.

Я смутить не хочу тишину,

⁴ С тенью ночи к тебе я скользну.

И к тебе прикоснусь я лобзаньем,

Словно лунным холодным сияньем;

Ты почувствуешь ласки мои,

⁸ Как скользящей в могиле змеи.

Утро бледное снова ты встретишь,

Но пустым мое место заметишь,

¹¹ И остынет оно при лучах.

Пусть другие подходят с мольбою:

Чтоб владеть твоей юной красою,

¹⁴ Я избрал средство лучшее — страх.

(Валерий Брюсов)

LXIII
Осенний сонет

Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:

«Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?»

— Бесхитростность зверька — последнее, что мило,

⁴ Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.

Будь нежной и молчи; проклятую скрижаль.

Зловещих тайн моих душа похоронила,

Чтоб ты не знала их, чтоб все спокойно было,

⁸ Как песня рук твоих, покоящих печаль.

Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила

Убийственных безумств грозят из-за угла --

¹¹ Попробуем любить* не потревожив зла…

Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила.

Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела…

¹⁴ Ты, так же, как и я, — осеннее светило.

(А. Эфрон)

LXIV
Печали луны

Сегодня вечером Луне совсем не спится:

Луна-красавица мечтает о любви.

Не так ли девушка мечтает и томится,

Подушки жаркие лаская в забытьи.

Средь хоровода звезд, в сверкающем серале,

Часами долгими Луна кого-то ждет

Глазами, полными девической печали,

Она задумчиво глядит на небосвод.

— Где ж твой возлюбленный?.. Одна — всегда одна

Под утро, бледная — в смертельном мертвом гриме

Уходит медленно печальная Луна.

И падает слеза, сверкнув, как луч опала.

Дрожащею рукой ее поэт поднимет

И спрячет далеко, чтоб солнце не украло!

(Михаил Аксенов)

LXVIII
Музыка

Порою музыка объемлет дух, как море:

О, бледная звезда,

Под черной крышей туч, в эфирных бездн просторе,

⁴ К тебе я рвусь тогда;

И грудь и легкие крепчают в яром споре,

И, парус свой вия,

По бешеным хребтам померкнувшего моря

⁸ Взбирается ладья.

Трепещет грудь моя, полна безумной страстью,

И вихрь меня влечет над гибельною пастью,

¹¹ Но вдруг затихнет все --

И вот над пропастью бездонной и зеркальной

Опять колеблет дух спокойный и печальный

¹⁴ Отчаянье свое!

(Эллис)

LXIX
Погребение проклятого поэта

Когда гнетущей ночью черной,

Из милосердья бросив страх,

Христианин за кучей сорной

⁴ Зароет ваш бесславный прах,

В тот час, как девственные звезды

Усталые глаза смежат, --

Паук свои сплетет там гнезда,

⁸ Гадюка выведет змеят.

И круглый год вы над собою,

Над обреченной головою,

¹¹ Плач слышать будете волков

И ведьм голодных и слезливых,

Забавы старцев похотливых

¹⁴ И гнусный заговор воров.

(Лев Остроумов)

LXXI
Веселый мертвец

Я вырою себе глубокий, черный ров,

Чтоб в недра тучные и полные улиток

Упасть, на дне стихий найти последний кров

⁴ И кости простереть, изнывшие от пыток.

Я ни одной слезы у мира не просил,

Я проклял кладбища, отвергнул завещанья;

И сам я воронов на тризну пригласил,

⁸ Чтоб остов смрадный им предать на растерзанье.

О, вы, безглазые, безухие друзья,

О, черви! к вам пришел мертвец веселый, я;

¹¹ О вы, философы, сыны земного тленья!

Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья;

Иль пытки новые возможны для того,

¹⁴ Кто — труп меж трупами, в ком все давно мертво?

(Эллис)

LXXII
Бочка ненависти

Ты — бочка Данаид, о, Ненависть! Всечасно

Ожесточенная, отчаянная Месть,

Не покладая рук, ушаты влаги красной

⁴ Льет в пустоту твою, и некогда присесть.

Хоть мертвых воскрешай и снова сок ужасный

Выдавливай из них — все не покроешь дна.

Хоть тысячи веков старайся — труд напрасный;

⁸ У этой бездны бездн дно вышиб — Сатана.

Ты, Ненависть, живешь по пьяному закону:

Сколь в глотку ни вливай, а жажды не унять…

¹¹ Как в сказке, где герой стоглавому дракону

Все головы срубил, глядишь — растут опять.

Но свалится под стол и захрапит пьянчуга,

¹⁴ Тебе же не уснуть, тебе не спиться с круга.

(А. Эфрон)

LXXIV
Сплин

Заклятый жизни враг — с своей обычной мглою

Гнилой октябрь царит над стонущей землею,

И — мертвым холодней в сырых могилах их,

И крик озлобленней голодных и больных!

G утра — глухая ночь, бьет ливень беспощадно

И все кругом меня темно и безотрадно!

Мяуча жалобно, мой изнуренный кот

Бесцельно мечется и злобно пол скребет…

Из книги брошенной… на ужас замогильный

Ее творца протест мне слышится бессильный…

Чадит упавшая из печки головня.

И дразнит маятник назойливо меня…

И слышен колокол разбитый в отдаленьи

И похоронное охриплых певчих пенье…

Колоду грязных карт я разглядел в углу,

Она валяется без смысла на полу

С тех пор, как и стонать и охать перестала

Хозяйка мертвая, что в них порой гадала

С глухим проклятием оставив этот след…

И вот мне чудится, что трефовый валет

Заводит с дамой пик — в колоде этой сальной

Неясный разговор о связи их фатальной…

(Н. Курочкин)

LXXV
Сплин

Душа, тобою жизнь столетий прожита!

Огромный шкап, где спят забытые счета,

Где склад старинных дел, романсов позабытых,

Записок и кудрей, расписками обвитых,

⁵ Скрывает меньше тайн, чем дух печальный мой.

Он — пирамида, склеп бездонный, полный тьмой,

Он больше трупов скрыл, чем братская могила.

— Я — кладбище, чей сон луна давно забыла,

Где черви длинные, как угрызений клуб,

¹⁰ Влачатся, чтоб влачить любезный сердцу труп;

Я — старый будуар, весь полный роз поблеклых

И позабытых мод, где в запыленных стеклах

Пастели грустные и бледные Буше

Впивают аромат… И вот в моей душе

¹⁵ Бредут хромые дни неверными шагами,

И, вся оснежена погибших лет клоками,

Тоска, унынья плод, тираня скорбный дух,

Размеры страшные бессмертья примет вдруг.

Кусок материи живой, ты будешь вечно

²⁰ Гранитом меж валов пустыни бесконечной,

Вкушающим в песках Сахары мертвый сон!

Ты, как забытый сфинкс, на карты не внесен, --

Чья грудь свирепая, страшась тепла и света,

Лишь меркнущим лучам возносит гимн привета!

(Эллис)

LXXVII
Сплин

Когда свинцовый свод давящим гнетом склепа

На землю нагнетет, и тягу нам не в мочь

Тянуть постылую, — а день сочится слепо

⁴ Сквозь тьму сплошных завес, мрачней, чем злая ночь;

И мы не на земле, а в мокром подземелье,

Где — мышь летучая, осетенная мглой, --

Надежда мечется в затворе душной кельи

⁸ И ударяется о потолок гнилой;

Как прутья частые одной темничной клетки

Дождь плотный сторожит невольников тоски,

И в помутившемся мозгу сплетают сетки

¹² По сумрачным углам седые пауки;

И вдруг срывается вопль меди колокольной,

Подобный жалобно взрыдавшим голосам,

Как будто сонм теней, бездомный и бездольный,

¹⁶ О мире возроптал упрямо к небесам;

— И дрог без пения влачится вереница

В душе: — вотще тогда Надежда слезы льет,

Как знамя черное свое Тоска-царица

²⁰ Над никнущим челом победно разовьет.

(Вячеслав Иванов)

LXXVIII
Наваждение

Великие леса, вы страшны, как соборы!

Ваш вой — органа рев; и отзвуком звенит

В покоях траурных, где дряхлых хрипов хоры, --

⁴ В отверженных сердцах — плач ваших панихид.

Будь проклят, Океан! Твой бунт, твои восстанья

Мой дух в себе обрел! И горький смех людей,

Поруганных людей, смех боли и рыданья

⁸ В безмерном слышится мне хохоте морей.

Тебя бы я любил, о, Ночь! Без звезд горящих,

Чей свет мне говорит знакомым языком! --

¹¹ Затем, что пустоты и тьмы ищу кругом.

Но даже мрак — шатер, где меж холстов висящих

Живут, являясь мне бесчисленной толпой,

¹⁴ Родные существа, утраченные мной.

(Лев Остроумов)

Великие леса, вы жутки, как соборы!

Ревут органы в вас. Отверженным сердцам

Отгулы сводов, где рыдают скорбно хоры,

Подобны вою чащ, их стонам и псалмам.

Будь проклят, океан! Твой гул, твои волненья

Я узнаю в себе… И смех, которым полн

Разбитый человек, боль, горечь, возмущенье, --

Я слышу в хохоте огромных этих волн…

Ты мне милей, о Ночь! Но только звезд не надо,

Их трепет говорит привычным языком;

А я хочу в ничто, я в голый мрак влеком,

Ведь мрак — лишь занавес, неплотная заграда:

За нею тысячи живущих видит глаз, --

Родные существа, ушедшие от нас.

(Абрам Эфрос)

LXXXII
Молитва язычника

Влей мне в мертвую грудь исступленье;

Не гаси этот пламень в груди,

Страсть, сердец ненасытных томленье!

⁴ Diva! Supplicem exaudi! *

О, повсюду витающий дух,

Пламень, в недрах души затаенный!

К медным гимнам души исступленной

⁸ Преклони свой божественный слух!

В этом сердце, что чуждо измены,

Будь царицей единственной, Страсть --.

¹¹ Плоть и бархат лод маской сирены;

Как к вину, дай мне жадно припасть

К тайной влаге густых сновидений,

¹⁴ Жаждать трепета гибких видений!

(Эллис)

• Богиня! Умоляющего услышь! (лат.).

LXXXIII
Крышка

Куда ни обрати ты свой безумный бег --

В огонь тропический иль в стужу бледной сферы;

Будь ты рабом Христа, иди жрецом Киферы,

⁴ Будь Крезом золотым иль худшим меж калек,

Будь вечный домосед, бродяга целый век,

Будь без конца ленив, будь труженик без меры, --

Ты всюду смотришь ввысь, ты всюду полон веры

⁸ И всюду тайною раздавлен человек!

О Небо! черный свод, стена глухого склепа,

О шутовской плафон, разубранный нелепо,

¹¹ Где под ногой шутов от века кровь текла,

Гроза развратника, прибежище монаха!

Ты — крышка черная гигантского котла,

¹⁴ Где человечество горит, как груда праха!

(Эллис)

LXXXVI
Предостерегатель

Есть желтая Змея одна:

В сердцах, достойных наиболе,

Она царит, как на престоле.

⁴ «Хочу!» — ты скажешь. — «Нет!» — она.

Вонзишь ли взор в живые взгляды

Иль сатирессы, иль наяды, --

⁷ А Зуб шипит: «Долг помни свой!»

Плоди ребят, свой садик делай,

Точи стихи, иль мрамор белый, --

¹⁰ Зуб шепчет: «Ты еще живой?»

Надейся, иль ропщи от муки --

Всю жизнь ты слышишь каждый миг

Остерегающий язык

¹⁴ Невыносимо злой Гадюки.

(Лев Остроумов)

LXXXVII
Непокорный

Крылатый серафим, упав с лазури ясной

Орлом на грешника, схватил его, кляня,

Трясет за волосы и говорит: «Несчастный!

⁴ Я — добрый ангел твой! узнал ли ты меня?

Ты должен всех любить любовью неизменной:

Злодеев, немощных, глупцов и горбунов,

Чтоб милосердием ты мог соткать смиренно

⁸ Торжественный ковер для господа шагов!

Пока в твоей душе есть страсти хоть немного,

Зажги свою любовь на пламеннике бога,

¹¹ Как слабый луч прильни к предвечному лучу!»

И ангел, грешника терзая беспощадно,

Разит несчастного своей рукой громадной,

¹⁴ Но отвечает тот упорно: «Не хочу!»

(Валерий Брюсов)

LXXXVIII
Далеко, далеко отсюда

Здесь сокровенный твой покой,

Где, грудь полузакрыв рукой,

³ Ты блещешь зрелой красотой!

Склонив овал грудей лилейный,

Ты внемлешь здесь благоговейно

⁶ В тиши рыдание бассейна.

Здесь, Доротея, твой приют;

— Здесь ветра вой и вод журчанье

Тебе, коварное созданье,

¹⁰ Песнь колыбельную поют!

Твои все члены нежно льют

Бензоя вкруг благоуханья;

В углу, в истоме увяданья,

¹⁴ — Цветы тяжелые цветут.

(Эллис)

ХС
Жалобы Икара

В объятиях любви лродажной

Жизнь беззаботна и легка,

А я — безумный и отважный --

⁴ Вновь обнимаю облака.

Светил, невиданных от века,

Огни зажглись на высоте,

Но солнца луч, слепой калека,

⁸ Я сберегаю лишь в мечте.

Все грани вечного простора

Измерить — грудь желанье жгло, --

И вдруг растаяло крыло

¹² Под силой огненного взора;

В мечту влюбленный, я сгорю,

Повергнут в бездну взмахом крылий,

Но имя славного могиле,

¹⁶ Как ты, Икар, не подарю!

(Эллис)

XCVII
Рыжей нищенке

Белая девушка с рыжей головкой,

Ты сквозь лохмотья лукавой уловкой

Всем обнажаешь свою нищету

⁴ И красоту.

Тело веснушками всюду покрыто,

Но для поэта с душою разбитой,

Полное всяких недугов, оно

⁸ Чары полно!

Носишь ты, блеск презирая мишурный,

Словно царица из сказки — котурны,

Два деревянных своих башмака,

¹² Стройно-легка.

Если бы мог на тебе увидать я

Вместо лохмотьев — придворное платье,

Складки, облекшие, словно струи,

¹⁶ Ножки твои;

Если бы там, где чулочек дырявый

Щеголей праздных сбирает оравы,

Золотом ножку украсил и сжал

²⁰ Тонкий кинжал;

Если б, узлам непослушны неровным,

Вдруг обнажившись пред взором греховным,

Полные груди блеснули хоть раз

²⁴ Парою глаз;

Если б просить ты заставить умела

Всех, кто к тебе прикасается смело,

Прочь отгоняя бесстрашно вокруг

²⁸ Шалость их рук:

Много жемчужин, камней драгоценных,

Много сонетов Бело совершенных

Стали б тебе предлагать без конца

³² Верных сердца;

Штат рифмачей с кипой новых творений

Стал бы тесниться у пышных ступеней,

Дерзко ловил бы их страстный зрачок

³⁶ Твой башмачок;

Вкруг бы теснились пажи и сеньоры,

Много Ронсаров вперяли 0ы взоры,

Жадно ища вдохновения, в твой

⁴⁰ Пышный покой!

Чары б роскошного ложа таили

Больше горячих лобзаний, чем лилий,

И не один Валуа в твою власть

⁴⁴ Мог бы попасть!

— Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной,

Хлам собирая давно уж негодный,

На перекрестках продрогшая вся,

⁴⁸ Робко прося;

На безделушки в четыре сантима

Смотришь ты с завистью, шествуя мимо,

Но не могу я тебе, о, прости!

⁵² Их поднести!

Что же? Пускай без иных украшений,

Без ароматов иных и камений

Тощая блещет твоя нагота,

⁵⁶ О, красота!

(Эллис)

CII
Прохожей

Гул, как комар, висел, в затылок бил со звоном.

«Скорей! Чего ты ждешь!» — притона дверь звала

В глубоком трауре вдруг женщина прошла,

В руке качая трен, отделанный фестоном.

Оцепенев, стою… Вокруг — людской поток.

Куда-то падаю! Как падать в пропасть сладко!

Из глаз, где неба синь, дрожа, как в лихорадке,

Я пил смертельный яд. Глоток! Еще глоток

Не торопись… Постой… Ведь так мгновенно чудо!

Как одинокому поэту ты нужна!

Увижу ль я тебя иль далеко отсюда,

Где Вечный Трон стоит, нам встреча суждена?

Вот скрылась за углом . Все — улицы пусты!

— Тебя любил бы я, и это знала ты!

(Михаил Аксенов)

CIII
Скелет-землероб

I

Вдоль Сены, там, где книжный рынок,

Среди бумажных мумий ты

Заметишь рваные листы

⁴ Анатомических картинок.

Давно таблицы стерлись там,

Но кажется, художник ветхий

Подправил их иглою меткой,

⁸ Придал красивость их чертам.

И, чтобы таинство за гробом

Возможно явственней открыть,

Он предоставил землю рыть

¹² Лишенным кожи землеробам.

II

Что ты вспахало, мужичье,

Зачем к работе вновь стремишься,

Тряся костьми, пружиня мышцы,

¹⁶ В ярмо впрягаешься свое?

Для жатвы странной и безумной,

Рабы, восстав из-под земли,

Какому фермеру пришли

²⁰ Вы до краев засыпать гумна?

Иль это значит (видит бег,

Эмблемы не найдешь свирепей),

Что на погосте или в склепе

²⁴ Могильный сон не так глубок?

Или Ничто — предатель скверный --

И Смерть сама обманет нас,

И, к бесконечности стремясь,

²⁸ Еще придется нам, наверно,

Покинуть кладбища свои,

Для земляных работ проснуться

И грубых заступов коснуться

³² Ногой в запекшейся крови?..

(Павел Антокольский)

CIV
Вечерние сумерки

Вот вечер сладостный, всех преступлений друг.

Таясь, он близится, как сообщник; вокруг

Смыкает тихо ночь и завесы, и двери,

И люди, торопясь, становятся — как звери!

⁵ О вечер, милый брат, твоя желанна тень

Тому, кто мог сказать, не обманув: «Весь день

Работал нынче я». — Даешь ты утешенья

Тому, чей жадный ум томится от мученья;

Ты, как рабочему, бредущему уснуть,

¹⁰ Даешь мыслителю возможность отдохнуть…

Но злые демоны, раскрыв слепые очи,

Проснувшись, как дельцы, — летают в сфере ночи.

Толкаясь крыльями у ставен и дверей.

И проституция вздымает меж огней,

¹⁵ Дрожащих на ветру, свой светоч ядовитый…

Как в муравейнике, все выходы открыты;

И, как коварный враг, который мраку рад,

Повсюду тайный путь творит себе Разврат.

Он, к груди города припав, неутомимо

²⁰ Ее сосет. — Меж тем восходят клубы дыма

Из труб над кухнями; доносится порой

Театра тявканье, оркестра рев глухой.

В притонах для игры уже давно засели

Во фраках шулера, среди ночных камелий…

²⁵ И скоро в темноте обыкновенный вор

Пойдет на промысл свой — ломать замки контор.

И кассы раскрывать, — чтоб можно было снова

Своей любовнице дать щегольнуть обновой.

Замри, моя душа, в тяжелый этот час!

³⁰ Весь этот дикий бред пусть не дойдет до нас!

То — час, когда больных томительнее муки;

Берет за горло их глухая ночь; разлуки

Со всем, что в мире есть, приходит череда.

Больницй полнятся их стонами. — О да!

³⁵ Не всем им суждено и завтра встретить взглядом

Благоуханный суп, с своей подругой рядом!

А, впрочем, многие вовеки, может быть,

Не знали очага, не начинали жить!

(Валерий Брюсов)

CVIII

Средь шума города всегда передо мной

Наш домик беленький с уютной тишиной;

Разбитый алебастр Венеры и Помоны,

Слегка укрывшийся в тень рощицы зеленой,

И солнце гордое, едва померкнет свет,

С небес глядящее на длинный наш обед,

Как любопытное, внимательное око;

В окне разбитый сноп дрожащего потока;

На чистом пологе, на скатерти лучей

¹⁰ Живые отблески, как отсветы свечей.

(Эллис)

CIX

Служанка скромная с великою душой,

Безмолвно спящая под зеленью простой,

Давно цветов тебе мы принести мечтали!

У бедных мертвецов, увы, свои печали, --

^Б И в дни, когда октябрь уныло шелестит

Опавшею листвой над мрамором их плит,

О, как завидуют они нам бесконечно,

Нам, дремлющим в тепле, в уютности беспечной,

В то время, как они, под гнетом черных снов,

¹⁰ Без доброй болтовни, в стенах сырых гробов.

Скелеты мерзлые, изрытые червями,

Лежат… И сыплются беззвучными клоками

На них снега зимы… И так года текут,

И свежих им венков друзья не принесут!

¹⁵ Холодным декабрем, во мраке ночи синей,

Когда поют дрова, шипя, в моем камине, --

Увидевши ее на креслах в уголку,

Тайком поднявшую могильную доску,

И вновь пришедшую, чтоб материнским оком

²⁰ Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком, --

Что я отвечу ей при виде слез немых,

Тихонько каплющих из глаз ее пустых?..

(П. Якубович)

CXI
Парижский сон

Константину Гису I

Пейзаж чудовищно-картинный

Мой дух сегодня взволновал;

Клянусь, взор смертный ни единый

⁴ Доныне он не чаровал!

Мой сон исполнен был видений,

Неописуемых чудес;

В нем мир изменчивых растений

⁸ По прихоти мечты исчез;

Художник, в гений свой влюбленный, --

Я прихотливо сочетал

В одной картине монотонной

¹² Лишь воду, мрамор и металл;

Дворцы, ступени и аркады

В нем вознеслись, как Вавилон,

В нем низвергались ниц каскады

¹⁶ На золото со всех сторон;

Как тяжкий занавес хрустальный,

Омыв широких стен металл,

В нем ослепительно-кристальный

²⁰ Строй водопадов ниспадал.

Там, как аллеи, колоннады

Тянулись вкруг немых озер,

Куда гигантские наяды

²⁴ Свой женственный вперяли взор.

И берег розово-зеленый,

И голубая скатерть вод

До грани мира отдаленной

²⁸ Простерлись, уходя вперед!

Сковав невиданные скалы,

Там полог мертвых льдов сверкал,

Исполнен силы небывалой,

³² Как глубь магических зеркал;

Там Ганги с высоты надзвездной,

Безмолвно восхищая взор,

Излили над алмазной бездной

³⁶ Сокровища своих амфор!

Я — зодчий сказочного мира --

Тот океан порабощал

И море в арки из сапфира

⁴⁰ Упорством воли возвращал.

Вокруг все искрилось, блистало,

Переливался черный цвет,

И льды оправою кристала

⁴⁴ Удвоили свой пышный цвет.

В дали небес не загорались

Ни луч светила, ни звезда,

Но странным блеском озарялись

⁴⁸ Чудовищные горы льда!

А надо всем, огнем экстаза

Сжигая дух смятенный мой,

Витало, внятно лишь для глаза,

⁵² Молчанье Вечности самой!

II

Когда же вновь я стал собою,

Открыв еще пылавший взор,

Я схвачен был забот гурьбою,

⁵⁶ Я видел вкруг один позор.

Как звон суровый, погребальный,

Нежданно полдень прозвучал;

Над косным миром свод печальный

⁶⁰ Безцветный сумрак источал.

(Эллис)

CVIII
Душа вина

В бутылках в поздний час душа вина запела:

«В темнице из стекла меня сдавил сургуч,

Но песнь моя звучит и ввысь несется смело.

⁴ В ней обездоленным привет и теплый луч! --

О, мне ль не знать того, как много капель пота

И света жгучего прольется на холмы,

Чтоб мне вдохнула жизнь тяжелая работа,

⁸ Чтоб я могла за все воздать из недр тюрьмы!

Мне веселей упасть, как в теплую могилу,

В гортань работника, разбитого трудом,

До срока юную растратившего силу,

¹² Чем мерзнуть в погребе, как в склепе ледяном!

Чу — раздались опять воскресные припевы,

Надежда резвая щебечет вновь в груди,

Благослови ж и ты, бедняк, свои посевы

¹⁶ И, над столом склонясь, на локти припади;

В глазах твоей жены я загорюсь, играя,

У сына бледного зажгу огонь ланит,

И на борьбу с судьбой его струя живая,

²⁰ Как благовония — атлета, вдохновит.

Я упаду в тебя амброзией священной.

Лишь Вечный Сеятель меня посеять мог,

Чтоб пламень творчества зажегся вдохновенный,

²⁴ И лепестки раскрыл божественный цветок!»

(Эллис)

CXIV
Вино тряпичников

При свете красного, слепого фонаря,

Где пламя движется от ветра, чуть горя,

В предместье города, где в лабиринте сложном

⁴ Кишат толпы людей в предчувствии тревожном,

Тряпичник шествует, качая головой,

На стену, как поэт, путь направляя свой;

Пускай вокруг снуют в ночных тенях шпионы,

⁸ Он полон планами; он мудрые законы

Диктует царственно, он речи говорит;

Любовь к поверженным, гнев к сильным в нем горит:

Так под шатром небес он, радостный и бравый,

¹² Проходит, упоен своей великой славой.

О вы, уставшие от горя и трудов,

Чьи спины сгорблены под бременем годов

И грудою тряпья, чья грудь в изнеможенье --

¹⁶ О вы, огромного Парижа изверженье!

Куда лежит ваш путь? — Вокруг — пары вина;

Их побелевшая в сраженьях седина,

Их пышные усы повисли, как знамены;

²⁰ Им чудятся цветы, и арки, и колонны,

И крики радости, покрытые трубой,

И трепет солнечный, и барабанный бой,

Рев оглушительный и блеск слепящий оргий --

²⁴ В честь победителей народные восторги.

Так катит золото среди толпы людей

Вино, как сладостный Пактол, волной своей;

Вино, уста людей тебе возносят клики,

²⁸ И ими правишь ты, как щедрые владыки.

Чтоб усыпить тоску, чтоб скуку утолить,

Чтоб в грудь отверженца луч радости пролить,

Бог создал сон; Вино ты, человек, прибавил

³² И сына Солнца в нем священного прославил!

(Эллис)

CXXII
Две сестрицы

Разврат и Смерть, — трудясь, вы на лобзанья щедры;

Пусть ваши рубища труд вечный истерзал,

Но ваши пышные и девственные недра

⁴ Деторождения позор не разверзал.

Отверженник-поэт, что, обреченный аду,

Давно сменил очаг и ложе на вертеп,

В вас обретет покой и горькую усладу:

⁸ От угрызения спасут вертеп и склеп.

Альков и черный гроб, как два родные брата,

В душе, что страшными восторгами богата,

¹¹ Богохуления несчетные родят;

Когда ж мой склеп Разврат замкнет рукой тлетворной,

Пусть над семьею мирт, собой чаруя взгляд,

¹⁴ Твой кипарис, о, Смерть, вдруг встанет тенью черной.

(Эллис)

CXXIII
Фонтан крови

Струится кровь моя порою, как в фонтане,

Полна созвучьями ритмических рыданий.

Она медлительно течет, журча, пока

⁴ Повсюду ищет ран тревожная рука.

Струясь вдоль города, как в замкнутой поляне,

Средь улиц островов обозначая грани,

Поит всех жаждущих кровавая река,

⁸ И обагряет мир, безбрежно широка.

Я заклинал вино — своей струей обманной

Душе грозящий страх хоть на день усыпить;

¹¹ Но слух утончился, взор обострился странно;

Я умолял Любовь забвение пролить;

И вот, как ложем игл, истерзан дух любовью,

¹⁴ Сестер безжалостных поя своею кровью.

(Эллис)

CXXIV
Аллегория

То — образ женщины с осанкой величавой,

Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой,

С чьей плоти каменной бесчувственно скользят

И когти похоти, и всех вертепов яд.

⁵ Она стоит, глумясь над Смертью и Развратом,

А им, желанием все сокрушить объятым,

Перед незыблемой, надменной Красотой

Дано смирить порыв неудержимый свой.

Султанша — томностью, походкою — богиня;

¹⁰ Лишь Магометов рай — одна ее святыня;

Раскрыв объятья всем, она к себе зовет

Весь человеческий, неисчислимый род.

Ты знаешь, мудрая, чудовищная дева,

Что и бесплодное твое желанно чрево,

¹⁵ Что плоть прекрасная есть высочайший дар,

Что всепрощение — награда дивных чар;

Чистилище и Ад ты презрела упорно;

Когда же час пробьет исчезнуть в ночи черной,

Как вновь рожденная, спокойна и горда,

²⁰ Ты узришь Смерти лик без гнева, без стыда.

CXXIX
Авель и Каин

I

Авеля дети, дремлите, питайтесь,

² Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре.

Каина дети, в грязи пресмыкайтесь,

⁴ И умирайте в несчастьи, в позоре!

Авеля дети, от вас всесожженья

⁶ К небу возносятся прямо и смело.

Каина дети, а ваши мученья

⁸ Будут ли длиться всегда, без предела?

Авеля дети, все сделано, чтобы

¹⁰ В ваших полях были тучными злаки.

Каина дети, а ваши утробы

¹² Стонут от голода, словно собаки.

Авеля дети, под ласковым кровом,

¹⁴ Вам и в холодную зиму не хуже!

Каина дети, под ветром суровым,

¹⁶ В ваших пещерах дрожать вам от стужи!

Авеля дети, любите, плодитесь,

¹⁸ Пусть вас заменят детей ваших дети.

Каина дети, любить берегитесь,

²⁰ Бедных и так уж довольно на свете!

Авеля дети, вас много, вас много,

²² Словно лесные клопы вы без счета!

Каина дети, проклятой дорогой

²⁴ Жалко влачитесь с тоской и заботой!

II

Авеля дети! но вскоре! но вскоре!

²⁶ Прахом своим вы удобрите поле!

Каина дети! кончается горе,

²⁸ Время настало, чтоб быть вам на воле!

Авеля дети! теперь берегитесь!

³⁰ Зов на последнюю битву я внемлю!

Каина дети! на небо взберитесь!

⁸² Сбросьте неправого бога на землю!

(Валерий Брюсов)

CXXXII
Смерть бедняков

Лишь Смерть утешит нас и к жизни вновь пробудит,

Лишь Смерть — надежда тем, кто наг, и нищ, и сир,

Лишь Смерть до вечера руководить нас будет,

⁴ И в нашу грудь вольет свой сладкий эликсир!

В холодном инее и в снежном урагане

На горизонте мрак лишь твой прорежет свет,

Смерть — ты гостиница, что нам сдана заране,

⁸ Где всех усталых ждет и ложе и обед!

Ты — Ангел: чудный дар экстазов, сновидений

Ты в магнетических перстах ко всем несешь,

¹¹ Ты оправляешь одр нагим, как добрый гений;

Святая житница, ты всех равно сберешь;

Отчизна древняя и портик ты чудесный,

¹⁴ Ведущий бедняка туда, в простор небесный!

(Эллис)

CXXXIII
Смерть художников

Не раз раздастся звон потешных бубенцов;

Не раз, целуя лоб Карикатуры мрачной,

Мы много дротиков растратим неудачно,

⁴ Чтоб цель достигнута была в конце концов!.

Мы много панцирей пробьем без состраданья,

Как заговорщики коварные хитря,

И адским пламенем желания горя --

⁸ Пока предстанешь ты^ Великое Созданье!

А вы, что Идола не зрели никогда!

А вы, ваятели, что, плача, шли дотоле

¹¹ Дорогой горькою презренья и стыда!

Вас жжет одна мечта, суровый Капитолий!

Пусть Смерть из мозга их взрастит свои цветы,

¹⁴ Как Солнце новое, сверкая с высоты!

(Эллис)

CXXXIV
Конец дня

В неверных отблесках денницы

Жизнь кружит, пляшет без стыда;

Теней проводит вереницы

⁴ И исчезает навсегда.

Тогда на горизонте черном

Восходит траурная Ночь,

Смеясь над голодом упорным

⁸ И совесть прогоняя прочь;

Тогда поэта дух печальный

В раздумье молвит: «Я готов!

¹¹ Пусть мрак и холод погребальный

Совьют мне траурный покров

И сердце, полное тоскою,

¹⁴ Приблизят к вечному покою!»

(Эллис)

К числу старейших русских переводов Бодлера относится перевод Н. С. Курочкина, помещенный в «Отечественных записках» (1870, № 4, стр. 435) под заголовком «Из Шарля Бодэлера». Этот перевод, как удалось установить, является, по-видимому, первым русским переводом Бодлера.

Смолкает бестолочь назойливого дня,

Нахальной жизни гам беззвучнее и тише..

Потёмки — солнца свет угасший заменя,

Одели трауром навес небесной крыши,..

Ночь сходит медленно в красе своей немой,

Во всем величия своем оцепенелом,

Чтобы бедняк забыл на время голод свой,

И стыд забыли те, чьей жизни — стыд уделом!

И телом и умом измученный вконец,

И с сердцем трепетной исполнены печали,

Я ночь приветствую словами: наконец,

Мрак и безмолвие, вы для меня настали!

Не жду я отдыха — не жду я светлых снов,

Способный освежить мой ум многострадальный,

Но, мрак таинственный — в холодный твой покров

Я молча завернусь, как в саван погребальный.

CXXXVI
Плаванье

Максиму Дю Кану I

Для отрока, в ночи глядящего эстампы,

За каждым валом — даль, за каждой далью — вал.

Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!

⁴ Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,

Не вынеся тягот, под скрежет якорей,

Мы всходим на корабль, и происходит встреча

⁸ Безмерности мечты с предельностью морей.

Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне,

Тех — скука очага, еще иных — в тени

Цирцеиных ресниц оставивших полжизни --

¹² Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,

Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,

Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя

¹⁶ Не вытравят следов волшебницыных уст.

Но истые пловцы — те, что плывут без цели:

Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,

Что каждую зарю справляют новоселье.

²⁰ И даже в смертный час еще твердят: — Вперед!

На облако взгляни: вот облик их желаний!

Как отроку — любовь, как рекруту — картечь, --

Так край желанен им, которому названья

²² Доселе не нашла еще людская речь.

II

О ужас! Мы шарам катящимся подобны,

Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры

Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,

²⁸ Невидимым бичом стегающий миры.

О, странная игра с подвижною мишенью!

Не будучи нигде, цель может быть — везде!

Игра, где человек охотится за тенью,

³² За призраком ладьи на призрачной воде…

Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.

В блаженную страну ведет — какой пролив?

Вдруг среди гор и бездн, и гидр морского ада --

³⁶ Крик вахтенного: — Рай! Любовь! Блаженство! — Риф.

Малейший островок, завиденный дозорным,

Нам чудится землей с плодами янтаря,

Лазоревой водой и с изумрудным дерном.

⁴⁰ — Базальтовый утес являет нам заря.

О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!

Скормить его зыбям иль в цепл заковать, --

Безвинного лгуна, выдумщика Америк,

⁴⁴ От вымысла чьего еще серее гладь.

Так старый пешеход, ночующий в канаве,

Вперяется в мечту всей силою зрачка.

Достаточно ему, чтоб Рай увидеть вьяве,

⁴⁸ Мигающей свечи на вышке чердака.

III

Чудесные пловцы! Что за повествованья

Встают из ваших глаз — бездоннее морей!

Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,

⁵² Сокровища, каких не видывал Нерей.

Умчите нас вперед — без паруса и пара!

Явите нам (на льне натянутых холстин

Так некогда рука очам являла чару) --

⁵⁶ Видения свои, обрамленные в синь.

Что видели вы, что?

IV

«Созвездия. И зыби,

И желтые пески, нас жгущие поднесь.

Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, --

⁶⁰ Ах, нечего скрывать! — скучали мы, как здесь.

Лиловые моря в венце вечерней славы,

Морские города в тиаре из лучей

Рождали в нас тоску; надежнее отравы,

⁶⁴ Как воин опочить на поле славы — сей.

Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, --

Увы! хотя бы раз сравнялись с градом — тем,

Что из небесных туч возводит Случай — Гений…

⁶⁸ — И тупились глаза, узревшие Эдем.

От сладостей земных — Мечта еще жесточе!

Мечта, извечный дуб, питаемый землей!

Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь

⁷² Достигнуть до небес с их солнцем и луной.

Докуда дорастешь, о, древо кипариса

Живучее? …Для вас мы привезли с морей

Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, --

⁷⁶ Всем вам, которым вещь чем дальше — тем милей!

Приветствовали мы кумиров с хоботами,

С порфировых столпов взирающих на мир,

Резьбы такой — дворцы, такого взлета — камень,

⁸⁰ Что от одной мечты — банкротом бы — банкир…

Надежнее вина пьянящие наряды.

Жен, выкрашенных в хну — до ноготка ноги,

И бронзовых музей в зеленых кольцах гада…»

V

⁸⁴ — И что, и что — еще?

VI

«О, детские мозги!

Но чтобы не забыть итога наших странствий:

От пальмовой лозы до ледяного мха --

Везде — везде — везде — на всем земном пространстве

⁸⁸ Мы видели все ту ж комедию греха:

Ее, рабу одра, с ребячливостью самки

Встающую пятой на мыслящие лбы,

Его, раба рабы: что в хижине, что в замке

⁹² Наследственном: всегда — везде — раба рабы?

Мучителя в цветах и мученика в ранах,

Обжорство на крови и пляску на костях,

Безропотностью толп разнузданных тиранов, --

⁹⁶ Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.

С десяток или два — единственных религий,

Всех сплошь ведущих в рай — и сплошь вводящих в грех!

Подвижничество, так носящее вериги,

¹⁰⁰ Как сибаритство — шелк и сладострастье — мех.

Болтливый род людской, двухдневными делами

Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,

Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:

¹⁰⁴ — Мой равный! Мой господь! Проклятие тебе! --

И несколько умов, любовников Безумья,

Решивших сократить докучной жизни день

И в опия моря нырнувших без раздумья, --

¹⁰⁸ Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»

VII

Бесплодна и горька наука дальних странствий.

Сегодня, как вчера, до гробовой доски --

Все наше же лицо встречает нас в пространстве:

¹¹² Оазис ужаса в песчаности тоски.

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя --

Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,

Чтоб только обмануть лихого старца — Время.

¹¹⁶ Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.

И, как апостолы, по всем морям и сушам

Проносится. Убить зовущееся днем --

Ни парус им не скор, ни пар. Иные души

120 И в четырех стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас — вся вера

Вернется нам, и вновь воскликнем мы: — Вперед!

Как на заре веков мы отплывали в Перу,

¹²⁴ Авророю лица приветствуя восход.

Чернильною водой — морями глаже лака --

Мы весело пойдем между подземных скал.

О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака

¹²⁸ Взывающие: «К нам! — О, каждый, кто взалкал

Лотосова плода! Сюда! В любую пору

Здесь собирают плод и отжимают сок.

Сюда, где круглый год — день лотосова сбора,

¹³² Где лотосову ску вовек не минет срок!»

О вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!..

К нам руки тянет друг — чрез черный водоем.

«Чтоб сердце освежить — плыви к своей Электре!»

¹³⁶ Нам некая поет — нас жегшая огнем.

VIII

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!

Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!

Пусть небо и вода — куда черней чернила,

¹⁴⁰ Знай — тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!

Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,

На дно твое нырнуть — Ад или Рай — едино! --

¹⁴⁴ В неведомого глубь — чтоб новое обресть!

(Марина Цветаева)

ОСУЖДЕННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ «ЦВЕТОВ ЗЛА»

IV
Лета

Сюда, на грудь, любимая тигрица,

Чудовище в обличье красоты!

Хотят мои дрожащие персты

⁴ В твою густую гриву погрузиться.

В твоих душистых юбках, у колен,

Дай мне укрыться головой усталой

И пить дыханьем, как цветок завялый,

⁸ Любви моей умершей сладкий тлен.

Я сна хочу, хочу я сна — не жизни!

Во сне глубоком и, как смерть, благом

Я расточу на теле дорогом

¹² Лобзания, глухие к укоризне.

Подавленные жалобы мои

Твоя постель, как бездна, заглушает,

В твоих устах забвенье обитает,

¹⁶ В объятиях — летейские струи.

Мою, усладой ставшую мне, участь,

Как обреченный, я принять хочу, --

Страдалец кроткий, преданный бичу

²⁰ И множащий усердно казни жгучесть.

И, чтобы смыть всю горечь без следа,

Вберу я яд цикуты благосклонной

С концов пьянящих груди заостренной,

²⁴ Не заключавшей сердца никогда.

(Семен Рубанович)

ЛЮБЕЗНОСТИ

X
Гимн

Тебе, прекрасная, что ныне

Мне в сердце излучаешь свет,

Бессмертной навсегда святыне

⁴ Я шлю бессмертный свой привет.

Ты жизнь обвеяла волною,

Как соли едкий аромат;

Мой дух, насыщенный тобою,

⁸ Вновь жаждой вечности объят.

Саше, что в тайнике сокрыто,

С уютным запахом своим,

Ты — вздох кадильницы забытой,

¹² Во мгле ночей струящей дым.

Скажи, как лик любви нетленной

Не исказив, отпечатлеть,

Чтоб вечно в бездне сокровенной

¹⁶ Могла бы ты, как мускус, тлеть.

Тебе, прекрасная, что ныне

Мне в сердце льешь здоровья свет,

Бессмертной навсегда святыне

²⁰ Я шлю бессмертный свой привет!

(Эллис)

НАДПИСИ

XVI
На картину «Тассо в темнице» Эжена Делакруа

— Так вот за долгий труд твоя, поэт; награда:

Решетка твердая и подземелья лед.

Борьба закончена… Воспламененным взглядом

⁴ Он видит бездну ту, куда он упадет.

И мысли светлые, как сторожа, заснули.

«Чей крик?!..» Он слышал крик. Поэта давит страх.

Сомненья множатся, как разъяренный улей,

⁸ И злые демоны кривляются в углах.

Один спихнуть его с постели норовит.

Другой смеется над разорванной страницей!

¹¹ То Правда страшная сама на нас глядит!

Бедняга, в страхе озирающий темницу,

Больной, покинутый, под ворохом тряпья --

¹⁴ Душа мечтателя, ты узнаешь себя?

(Михаил Аксенов)

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

XX
Жительнице Малабара

Как нежны тонких рук и ног твоих изгибы!

Все жены белые завидовать могли бы

Широкому бедру, а бархат глаз твоих

Пленит сердца певцов, пробудит трепет в них.

^Б Ты богом рождена в краю лазури знойной,

Чтоб трубку зажигать, чтоб ряд сосудов стройный

Благоухающей струею наполнять,

Москитов жадный рой от ложа отгонять,

Чтоб утренней порой при пении платанов

¹⁰ Спешить к себе домой с корзиною бананов,

Чтоб босоножкою бродить среди полей,

Мурлыкая напев забытый прежних дней.

Когда же, в мантии пурпурной пламенея,

К вам вечер спустится, ночной прохладой вея,

¹⁵ Рогожу разостлав, беспечно до зари

Во сне мечтаешь ты о пестрых колибри!

Дитя счастливое! Зачем горишь желаньем

Увидеть Францию, пронзенную страданьем,

Где людям тесно жить; зачем судьбу свою

²⁰ Спешишь вручить рукам гребцов и кораблю,

Проститься навсегда с любимым тамарином?

Полуодетая, под призрачным муслином,

Дрожа от холода и вьюги снеговой,

Ты вспомнишь прошлое и вольный край родной;

²⁶ И твой свободный торс сожмут тиски корсета,

Ты будешь торговать собою — и за это

В притонах городских приют отыщешь свой,

Дерев кокосовых ища во мгле сырой!

(Эллис)