Царица Хатасу (Крыжановская)

Царица Хатасу
автор Вера Ивановна Крыжановская

Опубл.: 1894. Источник: az.lib.ru • Из жизни Древнего Египта.

Вера Крыжановская

Царица Хатасу

По изданию изд. В. В. Комарова, С-Петербург, 1896.

Часть I. Дейр-эль-Багари

Как солнечный луч, появляется человек на земле,

чтобы на минуту отразиться на ее обманчивой поверхности

и чтобы, как луч, исчезнуть, не оставив после себя следа.

Рочестер

Глава I. Праздник Нила

Одна из самых блестящих эпох в истории Древнего Египта — царствование фараонов XVIII династии. Изгнание Гиксов, объединение государства под одним скипетром и победоносные походы предприимчивых и благородных правителей дали толчок искусствам, наукам и промышленности.

Завоеванная Азия стала данницей фараонов и обогатила Египет невиданными сокровищами, но и заразила его страшной изнеженностью нравов и невероятной роскошью.

В тот день, когда начинается наш рассказ, на улицах Фив царило самое радостное оживление. Древняя столица, расширенная и украшенная Тутмесом I, братом правящих фараонов, была роскошно убрана. На всех дверях древних, расписанных яркими красками домов мирно покачивались гирлянды зелени. Балюстрады плоских крыш были в цветах. Цветами были увиты мачты, высившиеся перед дворцами. Отовсюду неслись песни и слышалась музыка. Разряженная радостная толпа переполняла улицы.

Праздновалось разлитие Нила. Плодоносные воды вышли из берегов и залили поля, обещая Египту изобильный год и богатую жатву.

На берегу священной реки собралась густая толпа. С каждой минутой разрастаясь, она старалась как можно ближе протиснуться к широкой лестнице, у подножия которой стояло большое раззолоченное судно. Это судно было окружено массой не менее богатых и изящных лодок, занятых пока одними гребцами. Рядом с этим центром всеобщего внимания была другая лестница, очевидно, предназначенная для знати и других избранных людей, так как под ней группировались самые нарядные суда. К этой лестнице быстро подошла украшенная позолоченным цветком лотоса лодка с гребцами-неграми, одетыми в белые туники и полосатые колпаки. На одной из скамеек, покрытой дорогим ковром, сидел стройный и сильный молодой человек высокого роста. У него было бронзовое лицо с правильными чертами. Тонкие губы, низкий лоб и темные глубокие глаза выражали настойчивость, жестокость и сдерживаемые страсти. Одет он был очень богато. Его шею украшало золотое ожерелье в несколько рядов, а за финикийским поясом, стягивавшим талию, был заткнут кинжал с резной рукояткой.

Лодка остановилась недалеко от ступенек. Мужчина встал и, подбоченившись, начал рассматривать толпившихся на лестнице. В эту минуту к реке подъехала колесница. Какой-то молодой воин соскочил с нее и, бросив вожжи провожатому, поспешно сбежал с лестницы.

— Здравствуй, Хартатеф, — крикнул он звучным голосом. — Можешь мне выделить местечко в своей лодке?

— Конечно, с удовольствием. А я думал, что ты на службе, — ответил Хартатеф, пожимая ему руку.

— Я освободился, чтобы быть с вами. Надеюсь, что мое отсутствие в процессии не будет замечено, — сказал воин, смеясь.

— Я тоже надеюсь. Но что же делают твои, Мэна? Время уже занимать места. Хатасу — да покровительствуют ей боги — скоро прибудет. Скороходы уже расталкивают толпу и очищают место для процессии.

— Когда я уходил из дому, Пагир и мальчики были уже готовы. Только дамы никак не могли покончить со своими туалетами. В этом отношении они просто невыносимы.

— Здорова ли Нейта? — спросил Хартатеф.

— Она свежа и прекрасна, как роза. Впрочем, ты можешь и сам убедиться в этом. Вот она и Сатати, — ответил Мэна, указывая рукой на быстро приближающиеся изящные носилки.

Как наэлектризованный, Хартатеф выскочил из лодки и бросился им навстречу.

Носилки остановились. Из одних поспешно вышел мужчина лет сорока в сопровождении двух мальчиков, четырнадцати и десяти лет. В других носилках сидели две женщины. Старшей из них могло быть лет тридцать пять. На ее лице была написана безграничная доброта, но насмешливое и злое выражение, появлявшееся иногда в жестком взгляде ее глубоких серых глаз, изобличало это кажущееся добродушие. Она была одета с рассчитанной простотой. Только несколько драгоценных камней, очень большой цены, подтверждали ее положение и богатство. Сидевшая рядом с ней красивая девушка была на вид лет четырнадцати. Она отличалась гибкой талией, изящными формами и слегка смуглым цветом лица. Большие черные глаза, оживлявшие ее лицо, указывали, что в молодом теле обитает душа страстной и властной женщины. Девушка была одета во все белое. Большая диадема, украшенная изумрудами, сдерживала ее роскошные черные волосы. Ожерелье, пояс и браслеты, отделанные такими же камнями, дополняли наряд.

— Здравствуй, Сатати! Здравствуй, Нейта! — воскликнул Хартатеф, помогая женщинам выйти из носилок и делая вид, что не замечает презрительного жеста, которым Нейта ответила на его приветствие.

— Мы немного опоздали и заставили тебя ждать, но нам пришлось сделать крюк из-за тесноты на улицах, — сказала Сатати, входя в лодку и садясь рядом со своим мужем Пагиром. За ней прыгнул в лодку Хартатеф. Не спрашивая согласия Нейты, входившей последней, он поднял ее на руки и посадил рядом с собой на скамейку.

— Я ненавижу, когда мне оказывают непрошеные услуги, — заметила с неудовольствием девушка. — Я сяду между Ассой и Бэбой.

— Не капризничай и не устраивай теперь прогулок, которые могут нас опрокинуть, — сказал Пагир. — Посмотри, приближается царица.

Хартатеф, казалось, ничего не слыхал. Сев рядом с Нейтой, он крикнул гребцам:

— Вперед!

В ту же минуту в толпе произошло движение. Все головы обратились к берегу, и оглушительные крики перекрыли на минуту остальной шум.

На лестнице показалась голова процессии. В строгом порядке начали спускаться жрецы, сановники, воины. Рассаживаясь по лодкам, они расположились полукругом у царского судна.

Затем под балдахином, сверкая золотой инкрустацией, появились роскошные открытые носилки. Вокруг них колебался целый лес опахал из перьев, укрепленных на золоченых палках. На этом троне, который несли двенадцать молодых рабов, восседала Хатасу, предприимчивая дочь Тутмеса I, твердой рукой захватившая бразды правления, оставив своему брату Тутмесу лишь самую ничтожную роль. Царица была молодой, стройной женщиной небольшого роста. Ее красивое, смуглое лицо дышало строгостью, надменностью и непомерной гордостью. Но совершенно неповторимыми были ее большие черные глаза. Сияние их трудно было вынести. То сверкая смелостью и энергией, то становясь холодным и непроницаемым, ее странный взгляд покоряюще действовал на всех. Хатасу была одета в богато расшитую белую тунику. Золотой аграф придерживал пурпурный плащ на плечах. На голове красовалась двойная корона государей Нила, а в руках она держала скипетр и бич — знаки высшей власти.

Носилки остановились у лестницы. Царица сошла с них и села в лодку на приготовленное место. Затем вся процессия двинулась по реке, направляясь к храму Амона. Среди лодок, присоединившихся к царской свите, находилась и лодка Хартатефа. Теперь в ней водворилось спокойствие. К капризной Нейте вернулось хорошее расположение духа. Она с любопытством рассматривала бесчисленные лодки, усеявшие Нил, и ежеминутно обменивалась со знакомыми то поклонами, то улыбкой, полуотвернувшись от своего соседа, она будто не обращала ни малейшего внимания на его разговор с Пагиром и Мэной, хотя на самом деле ни одно слово не ускользало от ее внимания.

— В храме я должен буду вас покинуть, друзья мои, — сказал Хартатеф. — Вы знаете, что из Тростникового моря приведена целая партия кораблей, построенных по заказу Хатасу для дальней экспедиции в страну Пун. Сегодня, после церемонии, она хочет лично осмотреть их, и мне надо успеть вовремя, чтобы встретить ее.

— Надо признаться, что наша царица — да даруют ей боги долгую жизнь — женщина совершенно необыкновенная. Какие грандиозные планы она замышляет! С какой смелостью она принимает новые идеи! Например, новая усыпальница, которую она приказала построить по плану, противоречащему традиционным, освященным богами и обычаями, — сказал Пагир с восхищением.

— О да! Этот монумент испортит много крови нашим жрецам и архитекторам, — сказал Хартатеф, разражаясь сухим, пронзительным смехом. — Но фараон Хатасу — даруют ей боги славу и здоровье — одарена такой волей, перед которой надо или преклониться, или исчезнуть. А строительство под наблюдением Сэмну так продвигается вперед, что скоро будет закончено.

— Говорят, что Тутмес II очень плох и что его смерть ходит рядом, — начал снова Пагир. — Очень интересно было бы знать, как поступит царица. Оставит ли она маленького Тутмеса в изгнании в Буто или вызовет оттуда, чтобы разделить с ним трон? Как сын покойного царя, он имеет на это неоспоримое право.

— Это уж вопросы, мой добрый Пагир, которыми нам вовсе не следует заниматься. Решать их — дело богов и наших государей, наместников богов на земле, — вмешалась Сатати. — Скажи мне лучше, Хартатеф, нельзя ли будет нам позже присоединиться к свите царицы, чтобы тоже полюбоваться новыми кораблями? Говорят, они невиданных размеров и устроены по-особому.

— Конечно, можно! Ваша знатность дает вам на это право, а расположение, всегда оказываемое Хатасу Нейте, даже обязывает ее быть там, чтобы приветствовать царицу.

Легкий толчок прервал его и заставил обернуться. Большая лодка, наполненная молодыми людьми, брала их на абордаж. Начались рукопожатия и обмен приветствиями.

— Привет прекрасной Нейте! — крикнул красивый молодой мужчина в одежде воина.

Взяв из стоявшей рядом с ним корзинки букет великолепных цветов, он бросил их к ногам девушки.

— Благодарю тебя, Кениамун, возьми это в обмен на твое ароматное приветствие, — ответила Нейта, любезно улыбаясь.

Она отцепила от пояса розу и бросила ее воину. Тот ловко поймал ее на лету. Во время этой сцены черные брови Хартатефа нахмурились, и в глазах сверкнул мрачный огонек.

— Живо вперед! Мы теряем свою очередь! — повелительно крикнул он.

От дружных усилий могучих гребцов лодка рванулась вперед так стремительно, что наскочила на другую лодку, менее роскошную. Та тяжело разворачивалась и подставила свой борт. Раздались женские крики, но суматоха длилась всего одну секунду. В той лодке сидели две чрезвычайно нарядные особы. Одна из них была молодая девушка с роскошными формами, черные глаза и огненно-рыжие волосы придавали необыкновенную пикантность ее красоте. Вторая женщина была пожилая, уже худая и увядшая, но с большой претензией соперничавшая со своей спутницей.

— Извиняюсь и приветствую благородную Туа и ее дочь Неферту, — сказал Хартатеф, раскланиваясь с обеими женщинами, очень хорошо известными в Фивах. Их дом был местом свиданий золотой молодежи Египта.

Сами они принадлежали к знатному и богатому роду. Их праздники пользовались известностью, но легкомысленное поведение, давно уже покончившее со всеми предрассудками, заставляло целомудренных и гордых женщин высшего общества избегать их.

— Мы можем быть только признательны этому случаю, доставившему нам удовольствие и честь приветствовать благородную Сатати и прекрасную Нейту.

Сатати в свою очередь приветствовала Туа и обменялась с ней несколькими любезными фразами. Супруга Пагира была очень снисходительна к недостаткам других. Она, конечно, не отваживалась открыто посещать особ, чье общество могло бы ее скомпрометировать перед благородными друзьями, но по утрам время от времени наведывалась в дом Туа узнать все придворные и городские скандалы, всегда известные там лучше, чем где бы то ни было.

Пока обе женщины приветствовали друг друга, Неферта обменялась с Мэной несколькими убийственными взглядами. Молодой воин, очевидно, очень чувствительный к ее демонической красоте, внезапно обнаружил, что ему слишком тесно сидеть, и попросил позволения перейти в лодку Туа, на что получил весьма любезное согласие.

С насмешливой улыбкой Хартатеф приказал причалить. Нейта же, бросив недовольный взгляд на брата, отвернулась и завела разговор с Ассой и Бэбой, сыновьями Сатати.

По окончании религиозной церемонии Хатасу отпустила часть свиты и отправилась в порт, где бросили якорь корабли для смотра. Там ее ожидал Хартатеф. В числе лиц, присоединившихся к царской свите, были также Сатати и Нейта. Жена Пагира гордилась особым благоволением царицы, и этой милостью она пользовалась уже давно. Еще при жизни Тутмеса I Сатати состояла при Хатасу, сопровождавшей отца в походе к Евфрату. Во время этого-то путешествия царевна, тогда еще совсем молодая девушка, заинтересовалась своей спутницей и с тех пор постоянно покровительствовала ей.

После смотра вполне довольная им царица уже готовилась сесть в лодку, как вдруг увидела Нейту и Сатати, специально вставших на ее пути, чтобы быть замеченными.

Хатасу тотчас же остановилась. Ее блестящие глаза устремились на девушку с непередаваемым выражением любви.

— Подойди, Нейта, — ласково сказала она, протягивая ей руку.

Смущенная девушка преклонила колени. Краснея от радости, она почтительно поцеловала смуглую, изящную руку царицы.

Много завистливых взглядов устремилось на Нейту при этой исключительной милости. Один только Хартатеф заметил, что глаза царицы с трудом оторвались от девушки и что, даже когда Хатасу уже уходила, ее задумчивый, затуманенный взгляд постоянно обращался назад, ища Нейту в толпе.

*  *  *

Пока крики и возгласы сопровождали царский кортеж, направлявшийся ко дворцу, пока все Фивы предавались радости и веселью, небольшая лодка, с утра маневрировавшая на реке, быстро направлялась к противоположному концу города, где был расположен квартал чужеземцев. Лодкой правили два негра-гребца, а пассажир, закутанный в темный плащ, сидел на носу в глубокой задумчивости.

Когда лодка причалила, незнакомец выпрыгнул на берег. Бросив гребцам два кольца серебра, он приказал ждать его здесь же с наступлением ночи. Затем, поглубже запахнув плащ, он смело углубился в лабиринт узеньких переулочков, населенных фокусниками, музыкантами, танцовщицами, веселыми девицами и другим сбродом, живущим в этом квартале, который избегали честные люди. Эта местность, обычно очень шумная и оживленная, сейчас была молчалива и пустынна. Все население квартала чужеземцев рассыпалось по улицам и площадям Фив, чтобы принять участие в празднике. Только изредка то там, то сям виднелись старые негры или дряхлые женщины, сидящие на порогах и стерегущие покинутые жилища.

Незнакомцу, по-видимому, была отлично известна топография этого места. Ни разу не спросив дорогу, он уверенно миновал массу полуразвалившихся построек и вышел на длинную улицу, обрамленную с обеих сторон садами. У самого большого и ухоженного сада незнакомец остановился и несколько раз стукнул в маленькую дверь, пробитую в стене. Почти сразу появилась седая голова старого негра.

— Открой скорей, Ри! Это я, — сказал незнакомец.

Восклицание радости и удивления сорвалось с губ старика.

— Ты здесь, господин! Какое счастье! — сказал он, открывая дверь.

— Здравствуй, старина. Как здоровье твоей госпожи? Дома она?

— Да, господин. Она должна быть на плоской крыше.

— Хорошо, Ри. Вернись на свой пост. Я пройду один.

Быстрыми шагами он направился к большому изящному дому, окруженному вековыми деревьями. Пройдя прихожую и несколько пустых комнат, он поднялся по спиральной лестнице и остановился у входа на обширную террасу, убранную редкостными растениями.

На ложе, спиной ко входу, лежала очень пожилая женщина. В молодости она, должно быть, отличалась необыкновенной красотой. Седые, но все еще густые и вьющиеся волосы обрамляли гордое бронзовое лицо с правильными чертами. Черные глаза светились умом и энергией молодости.

— Вот и я, бабушка! — сказал таинственный гость, сбросив на пол плащ.

Оказалось, что это юноша ниже среднего роста. Вся его маленькая гибкая фигура дышала силой и энергией. Большие черные глаза, сверкавшие гордостью и отвагой, оживляли правильное лицо, которому улыбка, появившаяся в эту минуту, придала какую-то странную и неожиданную прелесть.

Услышав этот металлический голос, женщина вскочила и протянула руки юноше.

— Наконец-то я снова вижу тебя, мой дорогой Тутмес, — повторяла она, осыпая его ласками. — Я уже не надеялась больше на это счастье при жизни. Когда же я узнала, что тебя позвали сюда жрецы… О, как я переживала!

— Да, великий жрец вызвал меня, и я должен был рискнуть сбежать из крепости. К тому же мне хотелось увидеть тебя, бабушка, и Фивы. Ты не можешь себе представить, какое ужасное чувство угнетает сердце изгнанника, — добавил юноша, приглаживая свои густые, кудрявые волосы.

— Танафи, ступай и приготовь обед нашему молодому господину! Он утомился в пути, — сказала матрона старой рабыне, сидевшей у ее ног с опахалом в руках. Как только та вышла, она прижала к себе внука и поцеловала его в лоб.

— Неужели ты думаешь, что страдаешь один? — спросила она.

— Нет. Я знаю, что ты любишь меня. Но пойми, какое мучение чувствовать себя молодым, деятельным, призванным по праву повелевать — и жить забытым в каких-то болотах!

С этими словами Тутмес так ударил кулаком по столу, что стоявшая на нем шкатулка с пузырьками опрокинулась и все рассыпалось по полу.

— Успокойся, дитя мое, — сказала матрона, понижая голос. — Слушай! Великий жрец составил твой гороскоп, и звезды ясно говорят, что ты станешь великим фараоном. Слава твоя превзойдет славу Хатасу и сделает твое имя бессмертным. Кроме того, я сама пробовала гадать — ты знаешь, я опытна в таких тайнах, — и все предвещает тебе великую будущность. Два года назад, в священную ночь, когда Нил разливается и все силы природы соединяются для оплодотворения земли, я посадила два одинаковых дерева, одно под твоим именем, другое под именем Хатасу. Каждый день я поливала их и произносила над ними священные слова. Сначала они росли одинаково, а теперь твое выше на целую ладонь, а другое все слабеет. Это верный знак, что ты победишь. Итак, будь терпелив. Твой брат очень болен, и, если он умрет, Хатасу должна будет разделить с тобой трон, так как все жрецы на твоей стороне. Но вот Танафи зовет нас. Обед подан. Пойдем, подкрепишься, дорогой мой. Тебе это необходимо.

Она поднялась. Тутмес молча последовал за ней на первый этаж и сел за обильно уставленный различными кушаньями стол. Попив и поев с аппетитом, юноша облокотился на стол и задумался.

— Где и когда я увижу великого жреца Амона? — внезапно спросил он.

— Сегодня вечером здесь будет Рансенеб, помощник и поверенный великого жреца. Сам он не может прийти из-за болезни, да и можно привлечь к себе внимание. Хатасу не доверяет ему и, говорят, приказала следить за каждым его шагом. Тебя тоже боятся подвергнуть риску быть обнаруженным и хотят уберечь от опасных встреч. Сегодня утром я получила таблички, в которых великий жрец предлагает тебе дождаться здесь его поверенного и не показываться на улицах.

Ироническая улыбка скользнула по губам Тутмеса.

— Я думаю, что добрый служитель Амона боится гораздо больше за себя, чем за меня. Например, встречи с моей славной сестрой, имеющей ужасно решительный вид, как я мог убедиться в этом сегодня. Я ведь тоже принимал участие в процессии, — небрежно заметил он.

— Как мог ты поступить так неосторожно? — воскликнула перепуганная бабушка. — Какое безумие, Тутмес! Что, если бы Хатасу узнала тебя?

— Не бойся ничего, бабушка! Я был в рыбачьей лодке, в простой одежде. Никто не заметил меня. Я с твоего позволения пойду посплю немного. Мне необходимо иметь свежую голову для беседы с Рансенебом.

Женщина без разговоров отвела его в соседнюю комнату, где он лег на кровать и моментально заснул беззаботным сном юности.

Глава II. Изгнанник и его сестра

Через несколько часов, когда уже наступила ночь, звук тембра возвестил о прибытии нового посетителя. Через несколько минут Танафи ввела в комнату хозяйки какого-то мужчину высокого роста, закутанного в темный плащ с капюшоном.

— Здравствуй, Изиса! Да благословят тебя боги, — сказал он матроне, почтительно приветствовавшей его. — С удовольствием вижу, что ты находишься в добром здравии и что старость не имеет над тобой власти. Но где же наш молодой сокол? Он приехал?

— О, конечно! Он отдыхает после утомительного пути, но сейчас придет. А пока присядь, Рансенеб, и прими этот кубок вина.

Жрец бросил на стул плащ и сел. Это был человек уже в летах, с худым морщинистым лицом. Его выбритый череп блестел, как пожелтевшая слоновая кость. Низкий лоб и тонкие губы говорили о твердой воле. В ясных и бесстрастных глазах отражалось спокойствие и превосходство, присущее людям, привыкшим читать в душах и повелевать ими.

Не успел он допить кубок, как отворилась дверь и вошел Тутмес. Жрец тотчас же встал и протянул ему обе руки.

— Позволь мне полюбоваться тобой и благословить тебя, сын великого царя, надежда и спасение Египта! — сказал он с почтительной доброжелательностью.

Молодой царевич, не дрогнув, вынес его пронизывающий испытывающий взгляд и смело посмотрел в глаза жрецу.

— Да, — сказал Рансенеб после минутного молчания, — не велик ты ростом, но я читаю в твоих глазах, что у тебя мужественная душа и что маленький Тутмес легко может стать Тутмесом III, великим фараоном. А теперь, царевич, выслушай меня внимательно. Минуты дороги. Мне многое нужно сказать тебе.

Все трое сели. Жрец быстро описал положение в стране, настроенность высших классов и, главное, жрецов против царицы, которая делает вид, что уважает их, а в действительности уничтожает их влияние и не признает никакой другой воли, кроме своей.

— Так, — сказал он, — несмотря на мнение мудрых и наиболее уважаемых жрецов, она настаивает на строительстве усыпальницы для себя и Тутмеса II. Усыпальницы, план которой противоречит всем священным правилам, установленным богами.

Рансенеб сжал кулаки, и пламя ненависти вспыхнуло в его глазах.

— За образец она взяла постройки нечистого и побежденного народа. Не встречая сочувствия и помощи с нашей стороны, она вытащила из грязи ничтожного человека Сэмну, возвысила его до почетного положения и одарила своим полным доверием. Теперь это послушное орудие в ее руках распоряжается очень многим, гробит безумные деньги на гигантское сооружение и, несмотря на все препятствия, спешит с его окончанием.

— Но, — спросил внимательно слушавший Тутмес, — что могло внушить Хатасу такое предпочтение к архитектуре и обычаям побежденного народа, слабость и трусость которого она могла лично оценить? Ведь она сопровождала нашего отца в этом походе и присутствовала при поражении царей Нагорейна. Может ли она, такая гордая и энергичная, ценить то, что взято у побежденных?

Жрец кашлянул и, полузакрыв глаза, казалось, погрузился на несколько минут в глубокие размышления.

— Гм, — сказал он наконец, — это предпочтение, без сомнения, содержит странную тайну. Но самое странное, что начало ее благоговения к хеттам относится именно ко времени этой войны. С тех пор она всячески старалась облегчить участь пленников и многих из них поместила в своем дворце. Достигнув абсолютной власти, она приступила к сооружению своей усыпальницы, где хочет быть погребена вместе с Тутмесом II, несмотря на оппозицию жрецов всего Египта и на беспокойство народа, смотрящего с недоверием на этот чужеземный памятник. Глаза всех обращены на тебя, царевич. Ты надежда страны, так как царь очень болен. Царица никогда не была в особенно хороших отношениях со своим супругом и братом, теперь же оплакивает близкую кончину этого слабого и бездеятельного человека, над которым успешно властвовала. Она тщательно ухаживает за ним и удалила врачей храма Амона, чтобы давать больному лекарства, изготовленные старым хеттом Тиглатом. Это новое серьезное оскорбление для нашей касты. Но в то же время это дает нам в руки могущественное оружие. Мы можем распространить в народе слух, что царица отстраняет ученых с той целью, чтобы царь скорее умер и чтобы ей одной остаться на троне.

Тутмес громко расхохотался. Изумленный вид жреца и бабушки еще больше его развеселил. Наконец, с трудом сдержавшись, он сказал:
— Несмотря на всю мою злобу, я должен сознаться, что Хатасу умнее других. Она не далека от истины, подозревая, что жрецы желали бы избавиться от человека, который не оказывает им ни малейшей поддержки, но гарантирует ей мирное царствование. Ученики Амона легко могли бы посодействовать освобождению места рядом с ней, предназначенного мне. Клянусь, что это и есть настоящая причина моего изгнания. Может быть, она инстинктивно чувствует, что если я буду на троне, то уступить придется ей, так как я, в свою очередь, не признаю и не потерплю ничьей воли, кроме моей.

— За исключением воли богов и их служителей, которые возведут тебя на этот трон, — сказал жрец, подкрепляя свои слова строгим и многозначительным взглядом.

— Конечно, об этом не может быть и речи, — сказал Тутмес, опуская глаза. — Амону и его служителям я всегда буду послушен.

— Оставайся верным этим принципам, мой сын, и ты со славой будешь управлять царством твоих отцов. Но, — сказал Рансенеб, — время вернуться к настоящему.

Понизив голос, он изложил план действий и условился с царевичем о лучшем способе связи с ним. Наконец было решено, что великий жрец известит его, когда настанет время действовать.

Совещание было окончено, оба встали.

— Мне время отправляться, бабушка. До рассвета я должен быть уже далеко от Фив, — сказал Тутмес, надевая плащ и грубый полосатый клафт, придававший ему вид рабочего.

— Отправляйся, дорогое мое дитя, и да покровительствуют тебе боги в пути, — сказала Изиса, целуя его.

— Не беспокойся, бабушка! Меня ждет лодка, которая отвезет прямо в некрополь. Мои лошади и верный раб спрятаны у старика Сагарты, сторожа новой усыпальницы Хатасу. Место, следовательно, достаточно пустынное ночью, и тебе нечего бояться за меня.

У дверей дома Тутмес простился с жрецом и быстро пошел к берегу Нила. Квартал чужеземцев уже почти принял свой обычный вид. Проходя мимо одного из притонов, молодой человек услышал пение, звуки мандолы и топот танцовщиц. Он остановился и, нахмурив брови, стал прислушиваться к шумным и веселым возгласам. «Какая скука, — пробормотал он с досадой, — что я не могу хоть немного развлечься и вынужден бежать, как вор!»

Занятый своими бурными мыслями, Тутмес и не заметил, что от самого дома Изисы за ним молча следовали два человека, скрываясь в тени домов.

Подойдя к Нилу, он тщетно искал свою лодку. Несмотря на оживление, все еще царившее на священной реке, эта часть берега была совершенно пустынна, только одна лодка была привязана к сикоморе. Какой-то человек, очевидно, пьяный, вытянувшись на ее дне, громко храпел.

— Слушай, матрос! — крикнул Тутмес, сильно толкнув его ногой. — Перевезешь меня на тот берег? Протрезвись, я дам тебе пять колец серебра.

— О, еще бы я не хотел заработать такую сумму! — сказал он. — Но я не смею тронуться с места. С минуты на минуту могут прийти мои хозяева.

В этот момент появились два человека, закутанные в плащи. Один из них, маленький и худенький, как подросток, молча вошел в лодку и сел на дальнюю скамейку. Другой же, бросив пытливый взгляд на царевича, вежливо спросил его:
— Я вижу, чужеземец, что ты не можешь найти себе лодку. Не могу ли я тебе помочь? Нам нужно переплыть на ту сторону. Если крюк не будет особенно большим, я охотно доставлю тебя, куда нужно.

— Благодарю тебя, благородный незнакомец, за твое великодушное предложение, — ответил очень довольный Тутмес. — С тем большей радостью я принимаю его, что нам по пути. Мне тоже нужно в город мертвых.

Закрыв плащом лицо, царевич сел рядом с незнакомцем. Тот оказался очень необщительным, за все время переправы они не обменялись ни словом. Скоро показались освещенные лучами восходящей луны гигантские храмы и другие сооружения некрополя Фив.

— Где ты хочешь выйти? — спросил хозяин лодки. — Нам нужно доехать до начала аллеи сфинксов, ведущей к новой усыпальнице, которую строит наш славный фараон Хатасу.

— В таком случае, я выйду вместе с вами, — ответил Тутмес.

Скоро лодка причалила, и все трое вышли на берег. Царевич уже готовился поблагодарить своих спутников, но тут меньший из них дотронулся до его руки.

— Я хотел бы, чужеземец, поговорить с тобой несколько минут без свидетелей. Успокойся, я долго не задержу тебя вдали от добрых бегунов, ожидающих тебя, чтобы отвезти в другое место, — раздался дрожащий металлический голос.

Тутмес вздрогнул и невольно сжал рукоятку секиры, заткнутой за пояс.

— Я не понимаю, что важного ты можешь сообщить мне, незнакомец, — ответил он. — Но ты оказал мне услугу, и я не хочу, не выслушав, считать тебя своим врагом.

— Может, отойдем в сторону к усыпальнице нашей царицы? Там мы будем одни.

Незнакомец кивнул головой и первый направился к постройке. Лунный свет придавал фантастический вид диковинной архитектуре и гигантским размерам нового сооружения.

Выйдя на аллею, загроможденную каменными глыбами и сфинксами, частью уже поставленными на пьедесталы, незнакомец остановился.

— Не знаю, будет ли тебе мой вид приятен, Тутмес, так как я не принадлежу к числу твоих друзей из храма Амона, — сказал он с легкой иронией, откидывая капюшон.

У царевича вырвался сдавленный крик.

— Хатасу! Ты здесь! Значит, ты следила за мной?

— Я наблюдала за тобой, на что имею право, — гордо ответила царица. — К тому же ты очень неосторожен. Я узнала тебя сегодня во время процессии и могла бы приказать тебя арестовать, но я предпочитаю спросить прямо: что ты здесь делаешь? Как смел ты покинуть Буто? Кто тебе это позволил?

— Я сам, — ответил Тутмес, отступив шаг назад и скрестив руки на груди. — По какому праву ты изгоняешь меня? Я сын твоего отца и мужчина.

— Незаконный сын какой-то наложницы темного происхождения, — пробормотала Хатасу. Ее взгляд с ледяным презрением скользнул по внезапно побледневшему лицу брата.

Тутмес весь затрясся от гнева.

— Зачем я приезжал сюда, — с едва сдерживаемым бешенством сказал он, — об этом неудобно говорить в данную минуту. Но обещаю тебе, придет время, когда твое любопытство будет удовлетворено и ты узнаешь цель моей поездки.

— Мне нет нужды ждать. Я скажу ее тебе сейчас же, — ответила царица. — Ты явился по зову великого жреца Амона, чтобы договориться, как упрочить за собой вакантное место рядом со мной после смерти Тутмеса II. Но клянусь тебе, — она подняла свой маленький кулак, — что, только перешагнув через мой труп, ты взойдешь на ступени трона. И это так же верно, как то, что этот памятник переживет нас и будет говорить будущим векам о моей власти и о моем могуществе.

— Ну что ж, я перешагну через твой труп, так как мне надоела ссылка. Пока я жив, я не откажусь от своих прав, — энергично сказал юноша. Пылающие взгляды брата и сестры скрестились, как бы измеряя силы друг друга.

— А, значит, я верно угадала. Жрецы послали на царя смертельную болезнь, чтобы очистить тебе путь к трону, — медленно сказала Хатасу.

— Обвини открыто жрецов, а затем казни меня, — смело возразил Тутмес. — Ты не осмелишься сделать ни того, ни другого, так как народ любит служителей своих богов и потребует от тебя доказательств обвинения. Ты пощадишь и мою жизнь, чтобы избежать подозрения в убийстве обоих братьев для своего полновластия. Впрочем, успокойся. Пока я еще повинуюсь тебе и возвращаюсь в изгнание.

Хатасу снова надела капюшон.

— Не вынуждай меня, — мрачно сказала она, — доказывать тебе, на что я могу осмелиться. Верховная власть пока еще находится в моих руках. Народ Египта легко может предпочесть законную дочь царицы Аахмесы незаконному сыну, появившемуся на свет по капризу фараона. В одном ты прав, я не убью тебя не из боязни, но потому что я слишком могущественна, чтобы нуждаться в убийстве.

Не ожидая ответа, она повернулась и направилась к выходу из аллеи. С минуту Тутмес стоял неподвижно.

— И все-таки, гордая женщина, ты должна будешь разделить со мной власть, — произнес он наконец. — Тогда я сооружу памятники, которые величием и великолепием превзойдут твои.

Царица поспешно вернулась к своей лодке. Два воина, охранявшие ее, скрываясь в тени строений, последовали за ней, и лодка быстро направилась к противоположному берегу. Через полчаса они причалили к маленькой лесенке, почти скрытой в густой зелени громадных садов, окружавших с этой стороны царский дворец. Хатасу легко выпрыгнула на ступеньки и углубилась в тенистую аллею. Один из воинов и первый ее спутник последовали за ней.

Дойдя до боковой двери во дворец, царица обернулась.

— Ты мне больше не нужен, Сэмну, — сказала она, внезапно нарушая молчание. — Можешь идти вместе с Гюи.

Не обращая внимания на поклоны мужчин, она вынула из-за пояса ключ и отперла маленькую дверь. Быстрыми и легкими шагами прошла она несколько совершенно пустых коридоров и лестниц и открыла вторую дверь. Подняв толстую драпировку, маскировавшую дверь, царица проникла в обширную комнату, слабо освещенную лампой. В глубине комнаты на возвышении, покрытом львиными шкурами, стояло роскошное ложе. Около него, положив голову на ступеньку, спала старая рабыня. Хатасу бросила плащ на стул и, подойдя к спящей, слегка толкнула ее ногой. Рабыня быстро вскочила. Узнав свою повелительницу, она распростерлась перед ней.

— Вставай живее, Ама, и подай мне мою одежду, — сказала царица. — Не зови никого. Ты одна оденешь меня.

Пока рабыня молча помогала ей надевать длинную белую тунику, застегивала пояс и укладывала на кудрявую голову широкий золотой обруч, Хатасу внезапно спросила:
— Моего отсутствия никто не заметил? Царь не спрашивал меня?

— Нет, моя царственная повелительница, в твое отсутствие ничего не случилось, — ответила старуха. — Царь — да благословенны будут боги, — кажется, спал, а старый Тиглат, исполняя твое поручение, не покидал его изголовья. Но желаешь ли ты отдохнуть немного или подать тебе кубок вина? Ты так бледна и кажешься такой утомленной.

— Нет, моя верная Ама, я вовсе не устала и хочу еще взглянуть на царя, — ответила она, закутываясь в большую прозрачную вуаль.

Пройдя несколько залов, заполненных женщинами, царица направилась по длинной галерее, охраняемой часовыми, в апартаменты царя. Два неподвижных, как статуи, воина подняли перед ней толстую драпировку из финикийской ткани. Царица вошла в необыкновенно роскошную комнату. На массивном золотом ложе лежал бледный и худой молодой человек, погруженный в глубокий, тяжелый сон. У изголовья сидел старик с совершенно белой бородой. Он тотчас же встал и низко поклонился. Хатасу подошла к спящему Тутмесу и стала внимательно вглядываться в его истощенное лицо. Через минуту она со вздохом выпрямилась.

— Ну, Тиглат, что скажешь ты о состоянии царя? — спросила она, отводя старика в другой конец комнаты.

— Сейчас фараону лучше, и он подкрепляется сном. Но не смею скрыть от тебя, славная царица, что ты не можешь рассчитывать на полное выздоровление. Я даже не могу сказать, сколько времени боги позволят мне поддерживать жизнь царя.

Хатасу ничего не ответила. Отправив жестом старика к его месту у изголовья, она опустилась на стул и глубоко задумалась. Умирал слабый и беспечный человек, только номинально разделявший с ней власть. Не раз между ними царило несогласие. Теперь же она жалела Тутмеса, так как с его смертью открывалось обширное поле для интриг. Она знала, что для сохранения единовластия ей придется выдержать ожесточенную борьбу с врагами, которых она презирала за лукавство и двуличие.

Тем не менее, жрецы были опасны. Не ограниченные ничем, они подчинили своему влиянию темную массу, почитавшую их как посредников богов. Против нее, несомненно, выставят молодого Тутмеса, сосланного ею в изгнание. Она только что имела возможность убедиться, что у него совсем другой характер, чем у его больного брата.

С таким противником ей придется бороться на равных.

Охваченная лихорадочным нетерпением, царица встала. Воздух этой комнаты казался ей тяжелым, удушливым. Из соседнего зала винтовая лестница вела в башенку над дворцом. Царица быстро взбежала по ней, вышла на террасу и облокотилась на балюстраду. Чистый ночной воздух освежил ее пылавший лоб и облегчил сдавленную грудь.

С высоты перед Хатасу открылся чудный пейзаж. У ее ног лежали уснувшие Фивы, с дворцами, храмами и садами. Разлившийся Нил сверкающей скатертью окружал необъятную столицу. А там, по другую сторону реки, возносился колоссальный памятник, опирающийся на золотистые скалы. Это была усыпальница, построенная ею, несмотря на все препятствия, несмотря на сопротивление ограниченной касты жрецов — ярого врага всякого нововведения.

Чувство гордого удовлетворения и сознания своей силы наполнило сердце этой надменной и властолюбивой женщины. Облако, омрачавшее ее, рассеялось, и черные глаза светились непреодолимой энергией.

— Благословенная страна богов, — прошептала она, — пока я жива, ни одна рука, кроме моей, не будет держать твой скипетр. Твой трон стоит борьбы, хотя бы ценой собственной жизни. Пусть решают боги, кому они даруют победу — мне или Тутмесу!

Глава III. Заложенная мумия

На одной из лучших улиц Фив высился большой изящный дом, выкрашенный в яркие цвета. Две мачты со сверкающими на солнце медными наконечниками стояли перед дверьми дома, указывая на знатность и богатство владельца.

Этот дом принадлежал Пагиру, с которым мы уже познакомились на празднике Нила. За домом тянулся сад, хоть и не особенно большой, но прекрасно ухоженный и переполненный цветами.

Прошло несколько дней после праздника. Пагир, его жена и прекрасная Нейта сидели на террасе, выходящей в сад. Роскошная зелень виднелась между колонн.

Разговор был очень бурный. Пагир вскочил со своего места, кричал и сильно размахивал руками.

— Так же, как Нил ежегодно разливается, ты будешь женой обожающего тебя Хартатефа. Я, твой опекун, и твой брат Мэна благосклонно приняли его предложение.

— Никогда! Я ненавижу Хартатефа! — выкрикнула Нейта с пылающим взглядом. — Мне нравится Кениамун, и я выйду за него замуж.

Вне себя, она ударила по столу опахалом из перьев.

— Ты хочешь выйти замуж за этого нищего, у которого ничего нет, кроме каски и меча! — закричал Пагир, поднимая глаза и руки к небу. — И ради него ты отталкиваешь баснословно богатого Хартатефа, родство с которым придало бы столько блеска нашему дому? Но, к счастью, мы здесь, чтобы помешать твоему безумству. Я, твой опекун, объявляю, что ты будешь женой Хартатефа. Сегодня же, во время праздника, я представлю вас друг другу как жениха и невесту. Так что не волнуйся и не сопротивляйся напрасно тому, что бесповоротно решено.

Он провел рукой по разгоряченному лицу и обернулся к Сатати, молча сидевшей у стола, на котором стояла корзинка с женской работой.

— Мне нужно уйти, — сказал Пагир, обращаясь к ней, — но я поручаю тебе успокоить и образумить этого ребенка.

Сатати тотчас же встала. Мягкая улыбка осветила ее лицо. Сев рядом с девушкой, она нежно обняла ее за талию.

— Нейта, дорогая моя, успокойся и поверь, что мы любим тебя и желаем тебе только счастья. Неужели ты настолько неблагоразумна, что предпочтешь такого ничтожного и темного человека, как Кениамун, богатому Хартатефу, владеющему лучшим дворцом в Фивах? Хартатеф занимает высокое положение и пользуется расположением Хатасу. С ним тебя ожидает блестящая будущность, не говоря уже о том, что он человек молодой, красивый и страстно тебя любит.

— Оставь меня, — сказала Нейта, с гневом отталкивая ее. — Я ненавижу Хартатефа и не понимаю, почему я должна стать его женой. И без его золота мы достаточно богаты, а милость Хатасу может поднять Кениамуна так же высоко, как и Хартатефа. Я брошусь к ногам царицы. Она любит меня и сумеет избавить от ненавистно го брака.

Беспокойство скользнуло по лицу Сатати но, поборов себя, она дружески пожала руку девушки.

— Дорогая моя Нейта, уверяю тебя, что подобный шаг ни к чему не приведет. Нечего больше и говорить об этом. А теперь успокойся и ступай одеваться. Тебе давно пора подумать о туалете. Если ты не хочешь нравиться своему жениху, то принарядись хотя бы для Кениамуна. Ведь он тоже будет на банкете.

— Конечно, я не хочу нравиться Хартатефу! Если Пагир осмелится представить его как моего жениха, я устрою скандал и объявлю всем, что отказываю ему. Потом я обращусь к царице и предоставлю все ее решению.

Она встала, вырвав свои руки из рук Сатати, и стремительно вышла, сильно хлопнув дверью. Она даже не заметила, что дверью зацепила брата.

— Неужели необходимость выйти замуж за Хартатефа вызвала у Нейты такое очаровательное расположение духа? — спросил, смеясь, Мэна.

— Именно, — ответила Сатати, задумчиво облокачиваясь на подушки.

Мэна сел, наклонился к ней и пробормотал, устремив на нее дерзкий пылающий взгляд:
— Как ты прекрасна сегодня, Сатати. С некоторых пор я открываю в тебе все новые прелести. Сказать тебе почему?

Нежная улыбка осветила лицо молодой женщины.

— Ты скажешь какую-нибудь глупость, — сказала она, прижимая свою холеную руку к губам Мэны. — Что сказал бы Пагир, если бы слышал тебя?

— Пусть он посмеет ревновать, я живо заставлю его замолчать! — воскликнул офицер. — Я знаю, кому он расточает нежные имена и драгоценные камни.

Яркая краска выступила на щеках Сатати.

— Это только слова, Мэна, но можешь ли ты доказать их?

— Нет, нет, это ниже меня. Я хотел только дать тебе понять, что ты отплатила бы только долг, подарив мне свою благосклонность. Скажи лучше, чем ты была озабочена, когда я вошел сюда?

— Меня беспокоит Нейта, — сказала Сатати, с трудом преодолевая свое ревнивое любопытство. — Малютка просто взбешена. Она не хочет слышать даже имени Хартатефа и грозит устроить скандал. Если ей помешают выйти замуж за Кениамуна, она собирается идти жаловаться царице.

— Ха, ха, ха! И подобная угроза может беспокоить тебя? — снисходительно рассмеялся Мэна. — Успокойся, у царицы есть дела поважнее, чем выслушивать жалобы девочки. Болезнь Тутмеса и интриги жрецов в пользу изгнанника в Буто доставляют ей довольно забот.

— Все это так. Тем не менее, я убеждена, что Хатасу найдет время выслушать Нейту и обратить внимание на ее жалобы и желания. Не пренебрегай опасностью, величину которой ты не в состоянии оценить.

Взгляд, сопровождавший эти слова, сразу подействовал на воина.

— Но, — сказал он серьезно, — что может внушать Хатасу такую слабость к моей сестре? Я давно уже подозревал, что с Нейтой связана какая-то странная тайна. Я вижу, Сатати, что ты посвящена в нее. Доверься же мне и открой правду.

Мэна склонился и прижал свои губы к обнаженной руке молодой женщины.

— Мэна, ты ошибаешься. Какая тайна может быть связана с твоей сестрой? Не воображай ничего подобного. А теперь оставь меня, мне нужно еще одеться.

Мэна тотчас встал.

— В таком случае, до свидания, А я пойду пока к Нейте и постараюсь ее успокоить. В гневе она способна непоправимо оскорбить Хартатефа, а я боюсь даже подумать, к чему это может привести.

Он быстро направился в комнату сестры. Через минуту, приподняв полосатый ковер, служивший портьерой, и заглянув внутрь комнаты, он убедился, что появление посредника будет очень кстати. Посреди комнаты стояла Нейта с пылающим лицом и сверкающими глазами. Она упорно отталкивала руки служанки, почти со слезами повторявшей:
— Дорогая, маленькая госпожа моя, солнце очей моих, успокойся, позволь нарядить тебя! Разве ты не хочешь больше пленять глаза всех? Взгляни на эту гирлянду, как чудно она идет к твоим черным волосам!

— Я не хочу гирлянды, которую должна предложить этому чудовищу, и не стану наряжаться! — кричала Нейта, отталкивая цветы и срывая ожерелье, только что надетое на нее. Жемчуг рассыпался по полу. Сломанное опахало, разорванная туника и обрывки цветов, усыпавшие комнату, подтверждали гнев капризной красавицы.

Не ожидая продолжения, Мэна подошел к ней.

— Здравствуй, Нейта, — весело воскликнул он, схватив обе руки сестры и прижав их к губам, давая возможность служанке застегнуть пояс на девушке и украсить ее голову гирляндой цветов.

— Как ты прекрасна в этом наряде, и, бесспорно, ты первая красавица в Фивах, — продолжал он, не переставая крепко держать ее руки. — Но успокойся, и поговорим немного.

— Оставь меня, Мэна, ты тоже в заговоре с моими врагами и желаешь мне несчастья, — ответила она, пытаясь высвободить руки. — Какая я несчастная! Никто не хочет защитить меня от ненавистного человека. Несмотря на мое отвращение и презрение, он преследует меня своей любовью и сумел склонить всех вас на свою сторону. Если ты пришел говорить о нем, убирайся вон, — она оттолкнула его. — Я не хочу ничего слышать, не хочу наряжаться! Я не назову его своим женихом и сама буду защищаться от этого отвратительного существа.

Приход Сатати прервал эту взволнованную речь. Она принесла дорогую шкатулку и поставила на стол перед Нейтой.

— Взгляни, капризница, что прислал твой жених, кроме корзин, переполненных материями, благовониями и другими сокровищами, ожидающими тебя в галерее, — сказала она и, приподняв крышку, показала девушке великолепные украшения из жемчуга и сапфиров.

Несмотря на свое негодование, Нейта наклонилась и с восторгом стала рассматривать широкую диадему, браслеты и ожерелье в три ряда, огромной цены.

— О, это великолепно! — невольно вырвалось у нее.

— Эти драгоценности достойны царицы. У тебя будет немало завистниц, когда ты станешь носить их, — прибавила Сатати и, делая знак негритянке подать зеркало, поднесла ожерелье к шее Нейты. — Взгляни, как ты прекрасна!

Глаза девушки начали разгораться. Она без сопротивления позволила застегнуть на себе ожерелье, сама надела браслеты и с видимым удовольствием стала любоваться собой.

— Я сознаюсь, что эти драгоценности идут мне, — сказала она, кокетливо поправляя ряды ожерелья. — Но я наряжусь все-таки не для Хартатефа. Я ненавижу его.

— Это твое дело. Но, во всяком случае, ему ты будешь обязана триумфом, ради чего сегодня ты могла бы быть с ним полюбезнее. Пойдем, Мэна, Пагир разыскивает тебя, а мне надо поскорее одеться.

— Чем-то все это кончится? — ухмыльнулся Мэна, как только они вышли в галерею.

— Будем надеяться, что все кончится хорошо. Как я и думала, драгоценности произвели эффект, — ответила Сатати, делая знак нескольким рабам отнести к Нейте большие корзины с вышитыми материями.

Через час богатые носилки, опережаемые скороходами и окруженные рабами с опахалами, остановились перед украшенной цветами дверью Пагира. Из носилок вышел Хартатеф и в сопровождении распорядителя направился в приемный зал. На пороге его с сердечной радостью встретили Сатати и Пагир.

— Мой добрый Хартатеф, как благодарить тебя за великолепные подарки, присланные мне? Видишь, я надела украшения, — сказала Сатати.

— Я счастлив, что могу подчеркнуть красоту любезной приемной матери моей будущей супруги. Это ты делаешь мне честь, принимая подарки того, кто, надеюсь, уже сегодня станет твоим родственником. Но где же Нейта?

— Нейта на террасе. Она капризничает, и мы никак не могли убедить ее сойти сюда, — сказал Пагир, но, заметив недовольный взгляд жены, умолк и предоставил ей слово.

— Ты знаешь, мой добрый Хартатеф, что Нейта, по молодости и неопытности, не понимает счастья, выпавшего на ее долю. Она повинуется только своим капризам и говорит глупости. Если ты немного запасешься терпением, все пройдет. Узнав тебя ближе, она больше будет ценить твою любовь.

— Я не сомневаюсь в этом и сумею перенести небольшую холодность, — невозмутимо ответил Хартатеф. — Надеюсь на ваше согласие и поддержку — это главное. Остальное довершит моя искренняя любовь. Теперь я пойду поздороваюсь с невестой.

Нетерпеливыми шагами он прошел несколько комнат, где рабы, под присмотром Мэны, заканчивали приготовления к пиру. Затем он поднялся по лестнице, ведущей на террасу. Остановившись на последней ступеньке, он с вожделением смотрел на Нейту. Девушка стояла, облокотившись на балюстраду, и до такой степени была погружена в свои мысли, что даже не заметила его появления. Никогда еще она не казалась ему такой очаровательной, несмотря на гнев и отчаяние, омрачавшие ее лицо. Белая туника подчеркивала ее стройную фигуру, а на шее и руках сверкали украшения из сапфиров. Непередаваемая ироническая улыбка скользнула по губам молодого египтянина, когда он заметил это. «Камень преткновения женщин, — пробормотал он. — Они готовы, кажется, нарядиться в драгоценности своего смертельного врага!» — но тотчас же, овладев собой, он подошел, почтительно склоняясь:
— Тебя приветствует твой смиренный раб, моя прекрасная невеста. Надеюсь, что твой очаровательный ротик подарит мне улыбку и приветливое слово.

При звуке этого металлического голоса Нейта вздрогнула и выпрямилась.

— Ты надеешься на слишком многое, Хартатеф. Для друга у меня нашлись бы и улыбка и доброе слово. К человеку же, который хочет против моей воли жениться на мне, я чувствую одно презрение и отвращение. Твое богатство могло соблазнить моих родных, меня же оно не трогает. Откажись от меня, Хартатеф! Не вынуждай меня повторить при всех то, что я сейчас говорю тебе: я не хочу быть твоей женой!

— Захочешь, Нейта. Твой дядя и опекун обещал мне твою руку. Ты обязана ему повиноваться, а я не из тех, кто спокойно переносит стыд. Я убежден, что ты безропотно последуешь за мной в праздничный зал и подтвердишь вашим гостям, что избрала меня супругом.

— За кого ты меня принимаешь? Разве я раба Пагира, что он может повелевать мной? — выкрикнула Нейта, глаза ее сверкали. — Идем! Я сейчас же докажу тебе, что не боюсь ни твоего гнева, ни гнева моего дяди!

Она хотела броситься к лестнице, но Хартатеф схватил ее за руку и удержал.

— Прежде, чем ты предпримешь что-либо, позволь мне, Нейта, спросить, известны ли тебе дела твоего семейства? — произнес он дрожащим голосом. — Знаешь ли ты, что Мэна заложил мумию твоего отца за десять вавилонских талантов? Срок выкупа близок, а Мэна не может внести денег. Я обещал заплатить эту огромную сумму, чтобы спасти честь семьи, членом которой я являюсь. Если ты будешь настаивать на своем отказе, я сочту себя свободным от обещания и от всякой щепетильности в деле, которое, впрочем, и так скоро сделается всеобщим достоянием. Выбирай!

Как от удара молнии, Нейта зашаталась и опустилась на стул. Голова у нее кружилась. Если это ужасное известие было правдой — а могла ли она сомневаться в этом — всему роду грозит позор.

По мнению египтян, позорно закладывать мумию своего предка, не выкупить же такой священный залог было уже неизгладимым бесчестием. Даже к царице нельзя было обратиться с этой бедой, разве она может сохранить расположение к такой опозоренной семье? О! Надменный и жестокий Хартатеф верно рассчитал, что она согласится пожертвовать своим счастьем ради сохранения чести.

— Ну что же, Нейта! Согласна ты протянуть мне руку и указать на меня как на своего жениха на банкете? — спросил Хартатеф, проницательно следивший за сменой чувств на выразительном лице девушки.

С мрачным видом Нейта протянула ему руку и позволила увести в большой зал, где уже собралось общество. Их появление произвело сенсацию.

Скоро все сели за стол. Мэна сидел напротив сестры, но та старалась не смотреть на него, так как беззаботная веселость брата вызывала у нее отвращение и презрение. Она начинала ненавидеть этого расточителя, даже не считавшего нужным признаться ей в истине, заставившего ее выслушать ужасную новость от ненавистного Хартатефа, — брата, только и ждавшего, чтобы она своей жизнью заплатила за его позорные безумства. Нейта знала, что в руках Мэны деньги лились как вода, и что он делал долги, но считала свою семью очень богатой, она и не подозревала, что дело дошло до такой крайности. Бедное дитя не знало, что Пагир, младший брат ее отца, был не менее безумным расточителем и верным спутником Мэны в его ночных похождениях у куртизанок Фив и в притонах, где играли в азартные игры. Уже давно они до дна исчерпали свое громадное состояние и уже не раз прибегали к кошельку Хартатефа. Кошелек этого человека, крепко закрытый для других, охотно раскрывался для них.

Недалеко от Мэны сидел Кениамун и не сводил своих черных глаз с бледного и расстроенного лица Нейты. Что значит это волнение девушки и что предвещает ее появление с Хартатефом, теперь сидевшим с нею рядом? Давно уже молодой воин настойчиво ухаживал за сестрой Мэны и рассчитывал жениться на богатой наследнице. Добрый Кениамун любил женщин, игру и вино не меньше своего товарища, благодаря чему у него не осталось ни копейки из небольшого капитала, завещанного отцом.

Размышления воина были прерваны Пагиром, который поднял свой кубок и радостно провозгласил:
— Дорогие друзья и гости! Я счастлив сообщить вам, что сегодняшний пир, соединивший нас, — это семейное торжество. Мы празднуем обручение моей дорогой племянницы. Ты, Нейта, — он, улыбаясь, обернулся к ней, — сама укажи нашим гостям избранника твоего сердца.

Все взгляды устремились на девушку. Ее бледность и упорное молчание начали возбуждать всеобщее любопытство, хотя никто не подозревал, что ее принуждают. С минуту Нейта оставалась неподвижной. Страшная бледность разлилась по ее лицу. Потом, словно очарованная угрожающим блеском глаз Хартатефа, она встала, сняла гирлянду, украшавшую ее волосы, и, полуотвернувшись, возложила ее на голову Хартатефа. Подавляя бушующий внутри безумный гнев, она в изнеможении опять упала на стул. Со всех сторон раздались крики и поздравления. Рабы спешили наполнить опорожняющиеся кубки. Воодушевление и веселость пирующих возрастали с каждой минутой. Но апогея они достигли, когда встал Хартатеф, и, поблагодарив за добрые пожелания, пригласил всех присутствовавших на восьмидневные празднества. Этим он хотел отметить свое бракосочетание, как только будет окончена отделка дворца, выстроенного им в одном из самых лучших кварталов Фив. Один Кениамун не принимал никакого участия в общем веселии. Когда объявили об обручении, он внезапно побледнел, опустил на стол полный кубок и посмотрел на Нейту с нескрываемым удивлением и гневом. Подозрение о каком-то таинственном давлении на ее волю росло в нем. Его ухаживания всегда хорошо принимали Сатати и Мэна. Девушка обещала стать его женой. Если она добровольно изменила мнение и предпочла ему богатого Хартатефа, то чем же объяснить эту бледность, болезненное волнение и упорное молчание? У нее не нашлось ни одного слова в ответ на все поздравления. Впрочем, не один Кениамун был занят подобными размышлениями. Пирующие были слишком вежливы, чтобы показать, что они заметили странное поведение невесты, но, тем не менее, они все чаще и чаще обменивались удивленными и любопытными взглядами, двусмысленными улыбками и даже тихими замечаниями.

Нескромное любопытство — качество не только средних веков. Оно также процветало и в обществе древних египтян. И добрые горожане, собравшиеся за столом Пагира, сгорали от нетерпения узнать причины мрачности Нейты и ее недовольства перспективой супружества с богатым Хартатефом, которого большая часть присутствовавших девушек, не моргнув, взяла бы в мужья.

Сатати и Мэна с возраставшим недовольством наблюдали за этими симптомами подозрительного любопытства. Их даже не успокаивала покорность Нейты, и они с беспокойством спрашивали себя, каким образом Хартатефу удалось так быстро сломить сопротивление и упорство девушки, но в то же время вызвать ее очевидное отчаяние.

Для обоих было истинным облегчением, когда, наконец, встали из-за стола. Группа женщин тотчас же окружила Нейту. Ее расспрашивали о дне свадьбы и снова поздравляли со вступлением в брак с таким красивым, богатым и высокопоставленным человеком. Едва слышным голосом девушка отвечала, что жара и волнение утомили ее и что ей необходимо пойти отдохнуть немного. С беспокойством наблюдавшая за ней Сатати заметила по внезапному румянцу и дрожанию губ, что нервный кризис неизбежен. Она тотчас же подошла и, обняв за талию Нейту, сказала с мягкой и доброй улыбкой:
— Радость, как и горе, одинаково истощают силы. Я припоминаю, какие разнообразные чувства волновали меня, когда я сама была невестой. На нашу же дорогую Нейту, такую нежную, все действует вдвое сильнее. Пойдем, дорогая, отдохни немного.

Она быстро увлекла ее на пустую террасу. Все общество рассеялось по залам, а молодежь направилась в сад, чтобы поиграть в мяч или прогуляться. Едва Нейта очутилась на террасе, она оттолкнула Сатати и, бросившись на ложе, разразилась рыданиями. Супруга Пагира поняла, что сейчас слова утешения неуместны и вызвали бы только бурную сцену. Поэтому, не теряя ни минуты, она спустилась вниз, убежденная, что уединение — лучшее успокоительное средство для Нейты. Тем не менее, она ломала себе голову, чтобы открыть, что могло сменить утреннее упрямство такой отчаянной покорностью.

Вдруг у нее мелькнула мысль, не сказал ли ей Хартатеф про заложенную мумию. От этого предположения Сатати побледнела, как смерть, так как считала, что малютка никогда не должна была узнать про это скандальное дело.

Когда Сатати проходила через один пустой зал, она увидела Кениамуна, по-видимому, направлявшегося к выходу. Желая избежать неприятных объяснений с молодым человеком, которому подавала ложные надежды, она поспешила пройти в кабинет, где шумно разговаривали женщины.

Но Сатати ошиблась, Кениамун и не думал уходить с праздника, что могло бы обратить на себя общее внимание. Никто не должен подозревать, до какой степени он был поражен потерей Нейты и мыслью, что она предпочла ему богатство ненавистного Хартатефа. Он искал только уединенный уголок, где бы мог собраться с мыслями и успокоить гнев, давивший грудь. Он понял теперь, почему Мэна избегал его последнее время. Но Нейту он никогда не заподозрил бы в подобном вероломстве. В эту минуту она казалась ему прекраснее и желаннее, чем когда-либо, и он с гневом сознавал, что любит умную, красивую девушку почти так же, как и ее предполагаемое великолепное приданое.

Почти машинально направился он к террасе, рассчитывая, что там никого нет. Но, к великому своему изумлению, он увидел горько плачущую Нейту. При виде горя любимой женщины возмущенное сердце Кениамуна немного успокоилось.

— Нейта! — воскликнул он. — Ты оплакиваешь свою измену или уже сожалеешь о внезапной любви, вызванной в тебе богатствами Хартатефа?

Девушка подняла голову. Протянув к нему обе руки, она с горечью сказала:
— Если ты думаешь, что я выхожу замуж за него ради его богатства, значит, ты плохо меня знаешь.

Но Кениамун, скрестив на груди руки, с раздражением спросил:
— Так почему же ты тогда выходишь за него замуж? Кто может тебя принудить? Родители твои умерли, а брат не имеет такого права. Ты плачешь и кажешься в отчаянии, а между тем нарушаешь слово, данное мне. Если не любовь, то, следовательно, расчет заставляет тебя взять мужья этого человека? Отвечай, объяснись, Нейта, или возненавижу тебя и стану презирать, потому что ты из жадности соглашаешься на ненавистный для тебя брак, а из моей любви делаешь себе развлечение.

От этих обвинений слезы Нейты внезапно высохли. Глаза ее засверкали.

— Клянусь тебе, Кениамун, что только ужасная необходимость вынуждает меня выйти замуж за этого ненавистного человека. Еще сегодня утром я боролась за свою свободу. Не спрашивай меня, почему я уступила — я не могу тебе этого рассказать. Но верь мне, что ни один из приведенных тобою мотивов не имел ни малейшего влияния на мое решение.

— Нет, нет, я этим не удовлетворюсь. Человеку, которому дали слово выйти за него замуж, не говорят: «Я изменяю по важным причинам». Нет! Обыкновенно объясняются и приводят доказательства. Тот, кого ты любишь и кто тебя любит, имеет право на твое доверие. Если нужно, он сумеет молчать, но, может быть, он найдет выход там, где ты в своем горе считаешь всё потерянным.

Пораженная справедливостью этого аргумента, Нейта, может быть, призналась бы в истине, как вдруг на террасу ворвался красный и взбешенный Мэну.

Узнав о подозрении, зародившемся в уме Сатати, он бросился к Хартатефу. Тот, не стесняясь, подтвердил, что только известие о залоге мумии смогло побороть упорство невесты. Обеспокоенный и озабоченный Мэна решил тотчас же переговорить с сестрой. Но когда поднимался по лестнице, он узнал голос Кениамуна и расслышал его последние слова. Кровь бросилась ему в голову. Если эта безумица выдаст ужасную тайну, то кто может предвидеть, как ее употребит выдворенный претендент? Кениамуна очень любили в обществе, особенно благосклонны к нему были женщины за его любезность и таланты. С подобным оружием в руках он мог отомстить за свой стыд и погубить репутацию Мэны.

Охваченный беспокойством, Мэна бросился на террасу и став рядом с Нейтой, как бы для ее защиты, он крикнул вызывающим тоном:
— Зачем ты мучаешь мою сестру? Ты видел, что она предпочла другого. Что же касается мотивов такого семейного решения, то постороннему человеку нет до них никакого дела.

— Я не посторонний для Нейты, — возразил, дрожа от гнева, Кениамун. — Но так как она умалчивает о мотивах этого «семейного решения», то я спрашиваю о них у тебя. Ты должен мне ответить, ты тоже обещал мне руку твоей сестры. Помнишь, когда я просил тебя дать слово, что ты не будешь мешать моим проектам, ты мне сказал, смеясь: «Клянусь тебе в этом! И зачем я стану мешать тебе! Что мне за дело, за кого Нейта выйдет замуж!» Кажется, с тех пор ты менее равнодушно относишься к этому вопросу. Итак, я требую сейчас же объяснить, почему ты предпочитаешь мне Хартатефа и почему я не могу считаться приличной партией?

Лицо Мэны приняло ледяное выражение.

— Ты, кажется, с ума сошел, — презрительно сказал он. — Требуешь каких-то объяснений по делу, которое ни коим образом не касается тебя. Совершенно ясно, что перестают думать о ребячествах, когда представляется подобный случай пристроить малютку. Хартатеф страшно богат. Взгляни на это ожерелье из сапфиров и жемчуга — это целое состояние, поднесенное им своей невесте. Он занимает положение настолько выше тебя, что даже Нейта поняла, что подобным женихам не отказывают. Удовлетворись этим объяснением и успокойся.

Нейта сверкающим взором следила за спором мужчин. Последняя выходка брата вогнала ее в краску.

— Как ты смеешь такое говорить, презренный лжец, для спасения чести которого я приношу себя в жертву? Чтобы показать тебе, как я ценю подарки этого ненавистного человека, смотри!

Она с такой силой рванула ожерелье из сапфиров, что кольца порвались и рассыпались по полу.

— Поверь мне, Кениамун, — прибавила она, дрожа от негодования, — я приношу себя в жертву, но только не ради золота. Презирай меня, если хочешь, — больше я ничего не могу сказать тебе.

— Верю и жалею тебя. Что же касается Мэны, я не стану ему больше надоедать, но не забуду ему этого часа, — ответил Кениамун. Затем он повернулся и вышел.

Как только они остались одни, Мэна с гневом набросился на сестру:
— Безумная, ты погубишь нас всех. Кто знает, какие подозрения вызвала у этого интригана твоя болтовня? Теперь он постарается объяснить мое поведение. И потом, это ожерелье… разве можно ломать такую драгоценную вещь? Что скажет Хартатеф?

— Что ему будет угодно! А ты — подбери обломки, приоавь их к той цене, что дали тебе за мумию нашего отца бессовестный сын, позор нашей семьи, — с презрением сказала Нейта.

Но к Мэне уже вернулся его обычный апломб.

— Послушать тебя, так можно подумать, что я один участвовал в закладе мумии, — ответил он, скрестив руки. — В этом мне добросовестно помогал Пагир. Мы бы, может, этого и не сделали, если бы Хартатеф не был без ума от тебя. Он платит с радостью, чтобы обладать тобой. Мы выкупим мумию, не потратив ни одного кольца серебра, а ты при этом станешь одной из самых богатых и высокопоставленных женщин в Фивах. Не правда ли, ужасное несчастье? И из такого-то простого и выгодного дела ты устраиваешь скандал за скандалом? Берегись, люди могут легко подумать, что всеми этими криками ты хочешь оправдать себя в том, что предпочла богача этому нищему Кениамуну, и тогда осуждение падет на тебя же.

Нейта ничего не ответила на это безграничное бесстыдство. Страшная тоска, чувство полного одиночества и беззащитности больно сжали ее сердце. Она знала об эгоистической беззастенчивости своего братца, но ни разу не сталкивалась с ней. Никогда еще до такой степени она не чувствовала себя сиротой, будущностью и счастьем которой никто не интересовался. Без стеснения ее оценили как невольницу, а когда торг заключен, она должна или выполнить его условия, или потерять честь вместе со всеми.

Как во сне она пошла к лестнице. Мэна тотчас же опустился на пол и, ползая на коленях, тщательно собрал все обломки ожерелья до самой маленькой золотой подвески. Погрузившись в горькие думы, девушка направилась в свою комнату. У входа в галерею она встретила искавшего ее Хартатефа. Проницательный глаз молодого египтянина сразу подметил исчезновение сапфирового ожерелья, почти совершенно закрывавшего шею и грудь Нейты.

— Куда это направляется моя прекрасная невеста? — сказал он, с живостью наклоняясь к ней. — Отчего ты такая бледная и расстроенная, Нейта? Где убор, который был на тебе во время обеда? Или он очень тяжел?

— И да, и нет! Ты найдешь обломки ожерелья на плитах террасы. Я сорвала его, — прибавила она глухим голосом, — потому что Мэна обвинил меня перед Кениамуном в том, что я продалась тебе за это ожерелье и за твое богатство. Чтобы доказать им, как я ценю твои подарки, я изломала в куски ожерелье. Повторяю и тебе, я предпочитаю иметь на шее ехидну, чем твои сапфиры и жемчуг.

Хартатеф покачал головой.

— Мэна дурак. Ты же не права в том, что придаешь такое значение его болтовне и портишь из-за нее такую дорогую вещь. Впрочем, этот убор можно будет починить. У меня есть другие, не менее прекрасные, которые ты наденешь, когда твой гнев пройдет. Ты их наденешь, — настойчиво повторил он, видя, что Нейта отрицательно покачала головой, — так как все женщины хотят быть красивыми. А чтобы быть красивой, нужно наряжаться. Поэтому ты будешь наряжаться для себя, если не для мужа, которого ты ненавидишь.

— Когда ты назначил свадьбу? — неожиданно перебила она.

— Считая с сегодняшнего дня, через три луны мой дворец будет готов принять тебя.

— Хорошо. Но до этого рокового дня я прошу тебя избавить меня от своей особы. Я хочу отдохнуть и воспользоваться последними днями моей свободы. Итак, не утруждай себя визитами и не присылай мне подарков. Я от тебя ничего не хочу.

— Ты будешь благоразумной, Нейта. Нельзя быть невестой в продолжение трех лун и не видеться со своим будущим мужем. Я не стану надоедать тебе, но буду приходить и присылать цветы и подарки, так как не хочу, чтобы меня сочли скупым. Свет не узнает, — невозмутимо продолжал Хартатеф, — как ты мне дорого стоишь. Выкуп мумии моего тестя не пустяки. Тебе же следует быть посдержанней и не лишать меня удовольствия видеть прекрасную невесту.

Ничего не ответив, Нейта повернулась к нему спиной и убежала.

Глава IV. В поисках истины

Не думая больше о том, что скажут, Кениамун немедленно покинул дворец Пагира. Глухой гнев и страшная жажда мести переполняли его душу. Однако, прежде чем что-либо предпринять, он посчитал необходимым узнать истинные мотивы, вызвавшие столь неожиданное решение Нейты. Какой беспечный поступок совершил Мэна, чтобы понадобилась такая жертва со стороны сестры?

Вдруг в его голове мелькнула одна мысль.

— Как это раньше не пришло мне в голову? — прошептал он. — Она должна все знать. За золото она выдаст тайны самого Озириса!

С довольной улыбкой он отстегнул золотой инкрустированный аграф, спрятал его в пояс и быстрыми шагами направился к берегу Нила. Там он нанял лодку и приказал плыть в отдаленное предместье, расположенное недалеко от квартала чужеземцев. В этой местности, пользовавшейся дурной славой, и жила та, кого он искал.

Когда лодка причалила, Кениамун ловко выскочил на берег. Приказав гребцам ждать своего возвращения, он углубился в узкую улицу. Вокруг тянулись небольшие сады, окруженные разрушившимися стенами и развалившимися лачугами.

Через несколько минут он вошел во двор, в конце которого возвышалось большое строение. Крики, песни и целый хаос грубых и хриплых голосов доносились изнутри.

Не обращая внимания на этот подозрительный шум, Кениамун вошел в длинный обширный зал, несмотря на день освещенный факелами. Из-за этого густая копоть покрывала потолок и стены. Возле столов всевозможной величины, окруженных скамейками, теснилась толпа солдат, матросов, рабочих и других людей. Все они ели и пили из грубой посуды.

Женщины в выцветших убогих нарядах сидели среди мужчин. Некоторые из них, с разгоревшимися лицами, казались пьяными и пели во все горло. Посредине зала две худые и полуголые женщины-танцовщицы плясали под звуки мандолы. Две другие, присев на землю, аккомпанировали им хлопаньем в ладоши. В конце зала были две ступеньки, и на этом возвышении стояло несколько больших столов с разнообразной провизией. Два стола были завалены амфорами и кубками.

Между столами сидела в кресле хозяйка заведения. Энергичным взглядом наблюдала она за своими шумными посетителями и за рабами, подносившими вино, пиво и фрукты.

Это была высокая могучая женщина с шеей быка. Ее правильное лицо с виду было добродушным, но насмешливые проницательные глаза под сросшимися густыми бровями опровергали эту доброту. Орлиный нос, выдающиеся челюсти и широкий рот с острыми белыми зубами придавали ей сходство с хищным животным. Она была в яркой полосатой юбке, стянутой у бедер медным поясом. Ожерелье из стеклянных бус украшало ее толстую шею. В ушах висели кольца таких размеров и тяжести, что заставляли восхищаться мощью органов, выдерживавших их. В руках она держала короткую палку для усмирения рабов, когда ей казалось, что они медленно двигались.

Вид знатного воина произвел неприятное впечатление на завсегдатаев притона. Крики и песни смолкли. Некоторые солдаты скрылись в темных углах, но Кениамун, делая вид, что ничего не замечает, прошел прямо к хозяйке.

— Здравствуй, Ганофера, — сказал он. — Я хотел бы минутку поговорить с тобой без свидетелей. Можно это сделать сейчас же?

— Конечно, господин. К твоим услугам, — сказала она, почтительно кланяясь.

— Ты, Бэки, посмотри, чтобы все шло как следует, — крикнула она старой женщине, мывшей кубки.

Затем через дверь в задней стене зала она провела молодого человека открытой галереей в довольно хорошо сохранившийся флигель, стоявший в тени сикомор.

— Что желаешь мне сказать, благородный Кениамун? Говори, здесь мы в безопасности от нескромных ушей. Но почему ты вошел этим ходом, а не другими в известный тебе час?

— Мне хотелось поскорее встретиться с тобой и поговорить без свидетелей. — Он сел и отказался от предложенного ему кубка вина. — Я ненадолго задержу тебя. Если ты сможешь удовлетворить мое любопытство относительно таинственного средства, при помощи которого Хартатеф принудил Пагира отдать ему Нейту, я подарю тебе этот аграф.

Несмотря на сорокалетний возраст, у женщины дикой ревностью вспыхнули глаза.

— Неужели правда, что он снова вернулся к безумной мысли жениться на Нейте, которая ненавидит его? — пророкотала она, покраснев от ярости. — Ты не ошибаешься, Кениамун?

— Это настолько верно, что именно сегодня публично празднуется их обручение. Но особенно странно то, что еще сегодня утром Нейта энергично отказала ему. Она сама со слезами призналась мне, что согласилась на этот брак только ради спасения чести своего семейства. Теперь вопрос в том, какая связь может быть между Хартатефом и фамильной честью Пагира? Мне очень хотелось бы узнать это. Кому может быть лучше известно все это, чем тебе, о чьем влиянии на Хартатефа все знают? — прибавил он, смеясь.

Пока он говорил, она рассматривала и взвешивала на руке аграф. На лице было выражение жадности, смешанной с дьявольской злобой.

— Я объясню тебе эту загадку, — сказала она с грубым жестоким смехом. — Благородный Мэна, чтобы покрыть свои безумные расходы, заложил мумию отца. Чтобы выкупить ее, продает малютку этому ослу Хартатефу, который, без сомнения, обещал ему дать нужные десять вавилонских талантов. Кто бы другой одолжил Мэне такую сумму? Теперь ты понимаешь, что в ее руках действительно их честь.

Кениамун побледнел.

— Бедная Нейта, — пробормотал он. — Теперь я понимаю твою жертву. Я не могу выкупить тебя, но я отомщу. Если Хартатеф овладеет твоим телом, мне будет принадлежать твое сердце.

Он встал.

— Благодарю тебя и до свиданья, Ганофера! Сохрани эту безделушку на память об оказанной мне услуге.

— Я это сделала очень охотно. Эти люди настолько низкие, что заложили тело своего близкого родственника, разорили и теперь продают беззащитную молодую девушку. Может быть, если бы этот факт был известен, их планы расстроились бы сами собой, — прибавила она с насмешливым взглядом.

Последние слова хитрой мегеры упали на добрую почву, оформляя тайное желание Кениамуна. Под нежной, веселой и любезной наружностью молодого человека скрывался гордый и в высшей степени мстительный характер. Он вовсе не смотрел на свою бедность как на препятствие к женитьбе, он считал богатой Нейту.

Его смертельно оскорбило, что после всех поощрений его отстранили как бесполезную мебель. Его единственным желанием было отомстить, но как раскрыть Фивам позор Мэны, чтобы больнее поразить его?

Тонкий и острый, склонный к интригам ум скоро указал ему путь к цели. Он знал, что с некоторого времени Мэна ухаживал за одной очень богатой вдовой, рассчитывая жениться на ней. Кениамун часто посещал этот дом, его всегда хорошо и любезно принимали. Он отлично знал эту избалованную и капризную женщину. Несмотря на свое громадное состояние, она была экономна. Достаточно было указать ей на расточительность Мэны и на его связь с Нефертой, дочерью Туа, чтобы окончательно лишить его шансов на успех у молодой вдовы. Если же доверить Роанте историю о заложенной мумии и просить ее сохранить тайну, можно не сомневаться, что этот факт облетит всю столицу.

Очень довольный этой мыслью, он, не теряя времени, быстро отправился к дому молодой вдовы, так как знал, что она больна и будет дома. Это нездоровье помешало ей присутствовать на празднике Пагира. Раб провел его на террасу, украшенную редкими растениями, где находилась хозяйка дома. Это была красивая молодая женщина лет двадцати двух, высокая и стройная брюнетка, но с бледным и слегка желтоватым цветом лица. Великолепные волосы, живые и умные глаза, пурпурные, как коралл, губы придава ли ее красоте особенную пикантность. Но в эту минуту она казалась усталой и озабоченной. Компресс из ароматной воды лежал у нее на лбу.

— Какой приятный ветер принес тебя, Кениамун? Я думала, что ты на празднике у Пагира, — сказала она, протягивая ему руку. — Садись и будь дорогим гостем, твой веселый и занимательный разговор развлечет меня и отгонит злого духа, сделавшего меня больной. Но что я вижу, ты бледен и печален? Что с тобой, у тебя неприятности по службе?

— Нет, дорогая Роанта, моя служба не заботит меня, но мне грустно. Шум пира ненавистен мне. И от печали, гнетущей меня, я пришел сюда. Здесь я всегда встречаю доброе отношение к себе, и надеюсь, что разговор с умной женщиной лучше всего меня успокоит.

— Хорошо сделал, что пришел. Но чтобы я действительно помогла тебе, доверь мне свое горе, клянусь быть скромной и не злоупотреблять твоим доверием.

— Мне не надо подобного обещания, я тебя и так знаю. Но в состоянии ли ты посочувствовать страданиям истерзанного и отвергнутого сердца?

Женщина сильно покраснела.

— Ты ошибаешься, я отлично понимаю твои чувства. Мое сердце тоже страдает, и я знаю, какое облегчение — поделиться с кем-нибудь своим горем. Только меня это удивляет, ведь ты любишь Нейту, а она, кажется, очень хорошо относится к тебе. Разве она тебя вероломно обманула?

— Она — нет. Этому чистому и гордому ребенку незнакомо зло, — ответил воин с мрачным видом. — Нейта любит меня. Она не способна к низкой измене. Но другие, не стесняясь, совершают низкие преступления, не достойные людей привилегированной касты. И чтобы спасти себя от заслуженного позора, они продают невинного ребенка.

Роанта откинула шкуру пантеры, укрывавшую ей ноги, и села. Любопытство боролось в ней с беспокойством.

— Прошу тебя, Кениамун, расскажи мне все по порядку.

— Хорошо, — сказал он, делая вид, что не замечает ее волнения. — Я не вижу причин скрывать от тебя истину. Отец Мэны и Нейты, умерший несколько лет тому назад, оставил им колоссальное состояние. Младший же брат его, Пагир, всегда был расточителен. Сделавшись опекуном своей племянницы и другом племянника, дурным наклонностям которого потакал, Пагир ни в чем не отказывал себе. И Мэна превратился в самого отчаянного кутилу и расточителя в Фивах. Он посещает все притоны и тратит безумные суммы на игры и дебоши. Я уже не говорю о скандальной связи Мэны с Нефертой, дочерью Туа. Ты понимаешь, что подобные крайности истощили, наконец, даже громадное состояние Мэны. Чтобы поправить свои дела и поддержать блеск дома, он не нашел ничего лучшего, как заложить какому-то ростовщику мумию своего отца за громадную сумму. И чтобы погасить этот позорный долг, он изобрел гениальное средство.

Во время этого рассказа страшная бледность разлилась по лицу вдовы, глаза ее сверкали, руки дрожали, но он делал вид, что ничего не замечает, и продолжал:
— Нейта, должно быть, внушила Хартатефу очень сильную и глубокую страсть, если заставила решиться этого скупца на неожиданную жертву — выкупить мумию старого Мэны. Подробности мне неизвестны. Во всяком случае, отвергнутый девушкой он обратился к ее брату, и тот продал сестру ценой выкупа мумии. Несчастный ребенок, поставленный в ужасное положение, уступил, чтобы спасти честь семьи. Надо было видеть Нейту на этом празднике. Ее горькое отчаяние представляло мрачный контраст с весельем негодяев. Мэна возмущал меня, он с торжествующим и гордым видом сам хвастал, что скоро будет праздновать свое обручение с одной из самых красивых женщин в Фивах. Говорил, что эта красавица без ума от него и умоляет его ускорить этот день. Хотелось бы знать, на кого он намекает, если я знаю, на кого, то глубоко сожалею…

Сдавленно вскрикнув, Роанта вскочила с ложа с пылающим лицом и сжатыми кулаками:
— Презренный лжец, это он говорил обо мне. Бесстыдный хвастун! Я не скрою от тебя, что он мне нравился и я поощряла его ухаживания. Но я еще не дала ему слова, а он уже хвастается перед всеми? К тому же я еще узнала, что этот святотатец заложил мумию отца и продал сестру.

Наш Кениамун искусно притворился удивленным и пораженным.

— И о тебе, Роанте, он, этот подлец, осмелился говорить с таким бесстыдством?! — воскликнул он, схватив за руки молодую женщину. — Прости меня, это должно сильно огорчить тебя. Клянусь, я ничего не знал. Я даже не подозревал, что ты, такая умная женщина, могла полюбить такого ограниченного, грубого и развращенного человека, как Мэна. Еще раз прошу тебя простить.

— О чем ты говоришь, о каком прощении, когда сейчас оказал мне огромную услугу! Я не забуду того, что ты открыл мне глаза на этого бесчестного человека, который, не получив даже от меня решительного ответа, хвастает моей благосклонностью, вся жизнь которого полна позора. О, что за будущее предстояло бы мне! Я вижу, что злой дух омрачил мой рассудок. О, как я могла полюбить этого человека, ради которого оттолкнула достойного вашего начальника Хнумготена.

— Ты отказала Хнумготену? О, ты поступила очень не рассудительно, моя добрая Роанта. О, наш начальник — человек добрый, благородный и пользующийся всеобщим уважением. Наш фараон Хатасу покровительствует ему. Эта партия достойна тебя. Мне кажется, что эту ошибку легко поправить, я знаю, что Хнумготен очень любит тебя, а истинная любовь не злопамятна. Позволь мне сказать ему, что ты нездорова и хотела бы видеть его у себя. Он тотчас же примчится. И для него будет величайшим счастьем ввести в свой одинокий дворец такую прекрасную и добродетельную супругу.

— Ты прав. Мне необходимо выйти замуж, чтобы положить конец толкам обо мне, хвастовству Мэны. Итак, скажи ему, что он будет желанным гостем, если придет навестить меня, но ничего больше, слышишь?

— За кого ты меня принимаешь? Я не стану тебя компрометировать!

— Ну хорошо, если твой начальник еще любит меня, я приму его предложение. И устрою пир, обручусь с ним под носом у Мэны. Это будет моей местью за сегодняшний банкет.

— Это прекрасная мысль, достойная умной женщины. Но только для полной мести следует принимать Мэну по-прежнему, не выдавая своего гнева. И когда он будет на пиру ожидать, что ты провозгласишь его имя, ты назовешь Хнумготена, — сказал он.

После всех разговоров, довольный достигнутыми результатами, он вернулся домой и хотел сообщить новость Хнумготену, но тот был занят во дворце, где командовал ночной стражей в апартаментах Хатасу.

На рассвете Кениамун направился во дворец. Одно крыло дворца было отведено под казармы. Холостяк Хнумготен всегда отдыхал там, освободившись от службы, и почти никогда не бывал в своем дворце. Войдя в комнату, Кениамун застал его за обильным завтраком. Это был мужчина лет тридцати четырех, высокий, худой и мускулистый. Резкие черты его лица дышали энергией. Орлиный взгляд и решительные движения выдавали в нем человека, привыкшего командовать. Увидев молодого воина, он встал и благосклонно спросил:
— Не случилось ли чего-нибудь особенного, что ты так рано являешься ко мне?

Кениамун поклонился.

— Мне нужно поговорить с тобой без свидетелей. Новость, которую я принес тебе, не касается службы. Мне кажется, она доставит тебе удовольствие, речь идет о благородной Роанте.

Внезапная краска залила лицо начальника. Жестом приказав рабам удалиться, он подвел Кениамуна к столу и заставил его сесть.

— Говори, — коротко бросил он, придвигая ему кубок с вином.

— Вчерашний вечер я провел у благородной Роанты. Мы говорили о тебе. Она жалела, что ты избегаешь ее дом, и велела передать тебе, что она больна и что ты доставил бы ей большое удовольствие, если бы навестил ее. Ты сам понимаешь, что означает подобное приглашение, — закончил он с многозначительной улыбкой.

— Поистине, ты являешься вестником счастья, будь уверен, я отплачу тебе за это, — ответил тот со сверкающим взглядом. — Не выражайся так таинственно, да и какая может быть связь между твоим горем и внезапной переменой Роанты. Она ведь была покорена этим ослом Мэной, да уничтожит его Ра! Я ожидал известия об их бракосочетании, а ты приносишь мне жизнь и надежду. В чем же тут дело? Ну же, будь откровенен! Клянусь честью, не выдам твоей тайны.

— Если ты даешь мне слово не передавать ничего, то я расскажу все, что произошло во время нашего разговора.

И не пропуская ничего, он передал весь разговор.

— Теперь понимаешь, что узнав о подобных вещах, она совершенно исцелилась от своей слабости к Мэне. И убедилась, что ее омрачил злой дух, когда она предпочла его такому благородному и уважаемому человеку, как ты. «И если он еще любит меня, — сказала она, — то я счастлива исправить свою несправедливость в отношении его. И скажи, чтобы он доставил мне удовольствие и посетил меня».

— Сегодня же пойду и надеюсь, что она не долго заставит меня ждать счастья, — сказал сияющий Хнумготен. — Но кто бы мог подумать, что Мэна окажется таким канальей, — он сплюнул. — Еще раз спасибо тебе, и я уверен, скоро докажу, что моя благодарность не пустые слова. Теперь же осуши бокал за здоровье прекрасной женщины Фив.

Когда через полчаса Кениамун покинул казармы, на губах его блуждала злобная и торжествующая улыбка.

— А, благородный Мэна, — бормотал он, — я отомщу тебе за оскорбление. Не раз еще ты вспомнишь пир, на котором обошелся со мной с таким презрительным пренебрежением.

Глава V. Нейта в Храме Гаторы

Была еще ночь, но бледный луч луны и свежий ветерок, подувший с реки, уже предвещали приближение рассвета, когда закрытые носилки, несомые четырьмя неграми, покинули дворец Пагира и направились по молчаливым улицам столицы к храму Гаторы. В носилках сидела Нейта и старая служанка. Девушка была бледна и печальна, большие влажные глаза ее были устремлены в пространство, и она, казалось, не замечала ничего вокруг. Она стремилась найти поддержку у ног могущественной богини. Нейта с детства оказывала ей особенное предпочтение.

Носилки остановились у храма. К ним подошел старик-сторож, сидевший перед дверьми. Узнав девушку, он поклонился.

— Я хочу помолиться. Впусти меня, Хамус, — сказала она, протягивая ему кольцо серебра.

Обрадованный старик проводил ее до самого входа. Она вошла вместе со служанкой.

В галерее девушка откинула вуаль и, преклонив колени, стала горячо молиться. Конвульсивные рыдания сотрясали ее, и слезы ручьями текли по щекам. И поглощенная своей молитвой, она даже не подозревала, что какой-то мужчина, скрытый мраком галереи, с любопытством и сочувствием наблюдает за ней.

Длинная белая одежда и бритая голова мужчины означали, что это был жрец. Скрестив руки, он прислонился к колонне и не сводил глаз с очаровательного лица девушки, освещенного лампой.

«Кто бы это мог быть? — думал он. — Такая молодая, красивая — и в таком страшном отчаянии. Может быть, она потеряла любимое существо, и я буду в состоянии ее утешить?»

Медленно и бесшумно приблизился жрец к молившейся девушке и встал у нее за спиной. Теперь было видно, что это молодой человек, высокого роста. Его бледное лицо отличалось чудной красотой. Бархатистые глаза и тонко очерченный рот выражали глубокую меланхолию. Он стоял неподвижно, глядя с любопытством и восхищением на прекрасное создание, стоявшее перед ним на коленях. Затем, наклонившись вперед, он слегка дотронулся до ее плеча.

Нейта вздрогнула и обернулась. С минуту она, как очарованная, смотрела на склонившееся к ней спокойное и приятное лицо, а потом проронила:
— Ты божественный гонец Гаторы, которого посылает мне богиня, тронутая моим отчаянием?

— Я один из простых служителей могущественной богини, причисленный к этому храму. Я такой же смертный, как и ты, девушка, — ответил жрец грустным мелодичным голосом. — Видя твои слезы, я подошел спросить, не могу ли я чем-нибудь облегчить твое горе?

Нейта жадно слушала его, пытливо всматриваясь в каждую черту этого лица, казавшегося ей необыкновенно знакомым. Где она видела эти глубокие мечтательные глаза и слышала этот гармоничный голос, заставлявший дрожать каждую струну ее души? Память ее молчала, но какое-то могущественное и незнакомое чувство заставило всю кровь прилить к сердцу, внушая ей доверие к молодому жрецу. Никогда еще она не чувствовала такой потребности открыть свою душу. Под влиянием этого чувства она воскликнула, протягивая к нему руки:
— Служитель Гаторы, да, я доверяю тебе все, что угнетает мое сердце. Твой совет просветит меня. Но прежде всего узнай, кто я. Мое имя — Нейта. Я дочь Мэны, советника фараона Тутмеса I. Мой отец сопровождал его во всех походах и командовал царским станом. Со времени его смерти я с братом живу у дяди Пагира, о котором ты, быть может, слышал, так как он состоит начальником царских конюшен.

В кратких словах она рассказала ему про свою жизнь, про заложенную мумию и про жертву, которой требуют от нее для спасения семейной чести.

— Ради памяти моего бедного отца я должна выйти замуж за ненавистного человека, но я отомщу! — пламенно закончила она.

Жрец выслушал ее с глубоким вниманием.

— Велико испытание, ниспосланное тебе богами, благородная дочь Мэны, — с важностью сказал он. — Но я должен сказать тебе, что бессмертные принимают жертву только тогда, когда она приносится от чистого сердца. Ненависть же ни в коем случае не следует примешивать к такому священному союзу, как брак.

С необыкновенным увлечением и убедительностью он описал девушке, какое величие заключается в принесении себя в жертву за другого и какое спокойствие и удовлетворение черпают, живя в строгой добродетели.

Нейта позабыла и Кениамуна, и своего жениха. Она видела только говорившего с нею молодого жреца, слышала только его дрожащий и мелодичный голос. Для нее, опьяненной настоящим, не существовало ни прошлого, ни будущего.

Продолжая беседовать, молодые люди приблизились к выходу. Луч солнца, упавший на порог, заставил вздрогнуть жреца.

— Ра выходит. Я должен принести ему утренние молитвы. Ты же, благородная Нейта, возвращайся домой, молись и выполняй свой долг. Богиня поддержит тебя. До свидания.

Сделав прощальный знак рукой, он исчез в тени. Нейта опустила вуаль и позвала служанку. Как во сне она села в носилки. Сердце ее усиленно билось, щеки пылали, мысли сосредоточились на одном: «Где я видела этого чудного человека? Где и когда я снова увижу его?»

— О! Если бы он полюбил меня, — невольно вырвалось у нее. Но в ту же минуту яркая краска залила ее лицо, и она бросила на служанку смущенный и испуганный взгляд. Добрая старуха ничего не заметила и не поняла. К тому же, что бы ни делала и ни говорила ее маленькая обожаемая госпожа, — все было в глазах доброй Бэки совершенством и стояло выше всякой критики. Вернувшись во дворец, Нейта отослала всех и бросилась в кровать. Ей хотелось помечтать вволю.

С этого дня странная жизнь началась для девушки. Ее ненависть к Хартатефу, так же как и любовь к Кениамуну, как-то стушевались. Равнодушная ко всему окружающему, она погрузилась в бесконечные грезы, живя исключительно в мире фантазии, центром и единственным объектом которого был молодой жрец храма Гаторы. Впрочем, по своей наивности Нейта даже не подозревала, что ее сердцем овладела сильная страсть. Она чистосердечно продолжала оплакивать роковую случайность, разлучившую ее с Кениамуном. Сатати подозрительно наблюдала за ней. Она никак не могла объяснить себе неожиданную перемену, происшедшую в падчерице. Капризы и раздражение Нейты сменились полной безучастностью и равнодушием.

Однажды утром, когда Сатати не было дома, перед дворцом Пагира остановились носилки Роанты. Уже несколько дней молодая вдова была счастливой невестой Хнумготена, благодаря ловкому вмешательству Кениамуна. Начальник явился к ней узнать о ее здоровье и был радушно принят. Роанта придирчиво стала сравнивать Мэну с начальником, и все преимущества оказались на стороне начальника. Характерные черты, пылкий и энергичный взгляд показались ей неизмеримо выше женственной красоты самодовольного Мэны. К тому же богатство и знатность молодого начальника могли обеспечить ей блестящее положение при дворе. «Положительно, я была безумна и слепа», — думала Роанта, бросая своему обожателю одну из самых очаровательных улыбок.

Благодаря такому доброму отношению с обеих сторон, решительное объяснение не заставило себя долго ждать.

Роанта призналась будущему мужу, что Мэна, опасаясь соперничества своего начальника, страшно мучил ее ревностью и подозрениями. Не довольствуясь этим, он позволил себе компрометировать ее своим хвастовством. И желая отомстить, она решила публично его осмеять. С этой целью она просила жениха никому не говорить пока об их помолвке. Пусть Мэна остается в заблуждении и думает по-прежнему, что он ее избранник, и только на пиру узнает ее настоящий выбор. Добрый начальник согласился на все. Такое обожание и уступчивость ее желаниям резко отличались от давешнего ярма любви Мэны и наполняли ее сердце признательностью к будущему мужу.

Собственное счастье заставило еще сильнее пожалеть несчастную Нейту, жертву жадности брата и опекуна. Решив подружиться с девушкой, чтобы предоставить ей возможность видеться с Кениамуном, с которым ее недостойно разлучили, Роанта лично отправилась к Пагиру, чтобы пригласить все семейство на первый пир, даваемый ею после смерти мужа. Желая окончательно ввести в заблуждение Мэну, она в это же утро послала ему следующее приглашение: «Я решила устроить праздник, которого так долго ждут мои друзья. Я снимаю траур, чтобы начать новую жизнь. Надеюсь, что ты непременно будешь у меня. Рассчитываю видеть тебя рядом с собой».

Судьба благоприятствовала Роанте: она застала Нейту одну. В первый раз они, еще мало знакомые друг с другом, могли поговорить наедине. Любезность вдовы скоро завоевала симпатию Нейты. Девушка чувствовала себя одинокой. В таком состоянии души она жаждала иметь подругу и поверенную. Общество родных стало ей ненавистно с тех пор, как она убедилась, что они принесли ее в жертву ради своих эгоистичных расчетов.

Сердечно побеседовав с Нейтой, Роанта пригласила ее приехать завтра в гости, провести вечер. Нейта смотрела на вдову как на будущую невестку и была рада избавиться от общества Сатати. Поэтому она с радостью приняла приглашение, и молодые женщины расстались, обменявшись родственными поцелуями.

В назначенный час Нейта отправилась во дворец Роанты и была встречена с распростертыми объятиями. Новые подруги прошли в сад и устроились в маленьком павильоне, выходившем на Нил. Заросли роз и акаций окружали летнюю постройку и осеняли ее приятной тенью, примешивая свой чудесный аромат к свежему веянию реки.

— Здесь мы можем отдохнуть и поговорить наедине, — сказала Роанта, усаживая подругу на ложе. — Подними же голову и прогони грустные думы. Мне больно видеть такое молодое, прекрасное и достойное счастья существо, как ты, под бременем мрачной печали. Открой мне свое сердце, бедная малютка. Чтобы облегчить тебе признание, я скажу, что мне известны истинные причины твоего брака и твоей великодушной жертвы.

— Ты знаешь? От кого? — спросила, покраснев, Нейта.

— Как и через кого я узнала, не могу сказать. Но успокойся, твоя тайна для меня священна. Если я заговорила об этом, то только из желания утешить тебя и указать на хорошие стороны неизбежного события. Во-первых, ты станешь одной из самых богатых женщин в Фивах. Твоей роскоши будут завидовать все те, кто жаждал покорить Хартатефа, и высохнут от досады. Все это имеет свою прелесть, которую ты оценишь, когда ближе познакомишься с обществом. Во-вторых, служба твоего мужа будет на целые недели отвлекать его от дома. Это даст тебе большую свободу. Кто может запретить тебе посещать знакомых и встречаться у них с избранником твоего сердца Кениамуном? Я знаю, что ты любишь его, и нахожу это вполне естественным, так как он прекрасный человек, вполне достойный твоего расположения.

Взволнованная Нейта слушала краснея. Брови ее слегка нахмурились.

— Но, — нетерпеливо возразила она, — что скажет Хартатеф, если узнает об этом? Правда, я не клялась ему в любви и верности, но все-таки позорно вечно бояться быть пойманной, как вор. А потом, какое право я имею любить Кениамуна, раз он не будет моим мужем?

Вдова громко рассмеялась.

— Ты еще очень наивный ребенок, Нейта. Когда выйдешь замуж, мнение твое изменится. Я уверена, что ты часто будешь навещать меня и не станешь мучиться каким-нибудь свиданием с Кениамуном. К тому же я скажу тебе, что любовь и верность необходимо соблюдать только по отношению к избраннику. Тот же, кто покупает тебя, заслуживает только презрения. Но оставим пока это. Скажи мне лучше, способна ли ты сохранить тайну подруги?

— Конечно. За кого ты меня принимаешь? Если ты мне что-нибудь доверишь, клянусь тебе молчать, в особенности перед моими родными, так как я их перестала уважать.

— Этого достаточно, так как тайна касается твоего брата, — сказала Роанта, нежно целуя девушку. — Слушай же: я невеста Хнумготена, но никто не должен знать этого до праздника, который я даю в конце недели.

Нейта с удивлением выпрямилась.

— Как! Ты избрала не Мэну? В таком случае, я понимаю, что ему не следует знать эту новость, — заметила она с насмешливой улыбкой.

— Да, я хочу отплатить ему за хвастовство и за все неприятности, перенесенные мною из-за его капризов и ревности. Не сердись же, что я дам ему такой жестокий урок.

— Нисколько. Я буду нема, как могила. Этот негодяй, сделавший день моего обручения самым ужасным днем моей жизни, вполне заслужил это!

На очаровательном личике Нейты отразилась такая ненависть, которой трудно было от нее ожидать. Радостное восклицание Роанты прервало этот разговор.

— Взгляни, каких гостей посылают нам боги! Сюда идут Хнумготен и Кениамун!

Она встала, чтобы приветствовать молодых людей. Завязался оживленный разговор. Только Нейта мало принимала в нем участие. То бледнея, то краснея, она сидела, опустив глаза, и казалась не в духе. Наблюдавшая за ней Роанта встала и сделала знак своему жениху следовать за ней.

— Мне бы хотелось посоветоваться с тобой, Хнумготен, по поводу убранства зала для пира. Пойдем, а вы, друзья мои, погуляйте пока по саду. Ты, Кениамун, ответишь мне, если мой маленький друг соскучится.

Дружески кивнув головой, она ушла вместе с начальником телохранителей. Кениамун не заставил повторять приглашение. Схватив Нейту за руку, он увлек ее в сад. В густой, тенистой аллее он обнял девушку за талию и страстно поцеловал.

— Нейта, возлюбленная, твоя бледность, твоя печаль красноречивее всяких слов говорят мне, как ты страдаешь. Но несмотря на это, я все-таки счастлив, так как знаю теперь, что не измена сердца, а самое высокое великодушие руководило твоим поведением. Я восхищаюсь тобой и еще сильнее люблю тебя. Никогда я не откажусь от тебя, несмотря на твой брак с Хартатефом. Низкой интригой он похитил у меня твою руку, но твое сердце по-прежнему принадлежит мне. Повтори мне, что ты меня любишь, Нейта. Не отказывай в этом утешении моему страждущему сердцу.

Нейта опустила голову. Между ней и Кениамуном восстало бледное красивое лицо и задумчивые глаза молодого жреца Гаторы. Но отогнав это искушающее видение, она поспешно ответила:
— Конечно, все мои чувства принадлежат тебе. Кого другого я могу любить?

Во время прогулки Нейта старалась казаться веселой и беззаботной. Девушка перестала понимать саму себя и в конце концов пришла к убеждению, что ее странное состояние души вызвано неудовлетворенной любовью и что общество Кениамуна вернет ей покой. Поэтому она, не рассуждая, отдалась прелести разговора и не без удовольствия для самолюбия слушала страстные излияния и планы на будущее молодого воина. Мысль отплатить неверностью за вероломство Хартатефа не казалась ей больше отталкивающей. Когда они встретились с Роантой и ее женихом, к Нейте вернулись прежняя веселость и свежесть румянца.

Наконец настал день праздника Роанты. С раннего утра Мэна с особенной тщательностью занялся своим туалетом. Ни малейшее подозрение, что молодая вдова так резко изменила свое мнение, не смущало его спокойствие. С присущим ему самомнением, он считал себя неотразимым и даже колебался до последнего дня, связывать ли себя окончательно, надеясь найти еще лучшую партию. Однако красота и большое состояние Роанты заставили его решиться, и он наряжался со всей роскошью, достойной героя праздника. На минуту у него мелькнула мысль закапризничать и не являться к Роанте, чтобы таким образом наказать женщину за то, что он два раза не застал ее дома. Но вспомнив о записке, о личном приглашении его родных и о расположении вдовы к Нейте, он отказался от этого намерения и даже послал Роанте цветы и благовония.

Садясь в носилки, Нейта обратила внимание на великолепный наряд брата и на его лицо, дышавшее гордым самодовольством. Девушка закусила губу и прикрыла опахалом насмешливую улыбку.

«Вернувшись с пира, ты не будешь так высоко держать голову, презренный закладыватель мумий!» — со злорадством подумала она, когда Мэна один садился в золоченые и украшенные цветами носилки, какими обычно пользуются женихи.

Когда семейство Пагира входило в зал, там уже собралось большое общество. При виде Хнумготена, стоявшего за стулом хозяйки дома и оживленно с ней разговаривающего, Мэна нахмурил брови. Но обольстительная улыбка, с которой протянула ему руку Роанта, видимо обрадованная его приходом, вернула ему хорошее расположение духа. Гирлянда красных цветов, украшавшая черные волосы этой женщины, скоро перейдет на его голову, а вместе с нею его собственностью станут этот чудный дворец, земли, виноградники, стада и рабы. Его торжествующая мина убедила многих, что именно он и есть счастливый избранник. Его потихоньку поздравляли, и он принимал добрые пожелания с самодовольством, не оставлявшим ни малейшего сомнения в победе.

Пока Мэна предавался радужным мечтам, Роанта, взяв под руку Нейту, увлекла ее от Хартатефа.

— Не правда ли, ты не сердишься, что я лишаю тебя общества жениха? — сказала она, смеясь. — Я хотела немедленно же передать тебе эту розу от Кениамуна. Он был бы счастлив видеть ее в твоих волосах во время пира.

— Рядом с бриллиантами Хартатефа это будет очень комично, — с насмешливой улыбкой сказала Нейта, укрепляя цветок между подвесками роскошной диадемы. — Как ты добра, Роанта. Я горько сожалею, что ты не будешь моей сестрой.

— Не жалей об этом! Не всегда кровное родство создает истинную любовь — ты это отлично испытала на себе. Я была и останусь твоей сестрой по сердцу и докажу тебе это. Теперь я хотела еще предупредить тебя, что ты познакомишься сегодня с моим братом. Он жил, как тебе известно, в Мемфисе, а несколько недель назад вернулся в Фивы, но мало где бывает. Тем не менее, он не мог отказаться присутствовать на сегодняшнем празднике. Я хочу посадить его рядом с тобой. Ты такая веселая и остроумная. Постарайся развлечь его и развеселить немного нашего бедного Рому.

— Хорошо, хорошо! Я сделаю все, что смогу. К тому же это избавит меня от созерцания молчаливой фигуры Хартатефа, — воодушевилась Нейта. — Но отчего твой брат такой печальный? Он болен?

— Нет. Он несчастлив в семейной жизни! У его жены действительно адский нрав, — вздохнула Роанта. — Она очень ревнива, вечно подозревает его и возмутительным образом следит за ним. Несмотря на свой чудный характер, Рома утомлен и разбит этими сценами и постоянными скандалами. Если бы Ноферура была здесь, я не рискнула бы посадить его рядом с самой красивой девушкой Фив. К счастью, эта злая женщина больна и никуда не выходит. Но тише! Вот и он!

Нейта повернула голову, и сердце ее остановилось. В подходившем человеке, одетом в белое, девушка узнала идеал своих грез — молодого жреца храма Гаторы. Итак, он был братом ее подруги, мужем этой Ноферуры, отталкивающий портрет которой ей только что нарисовали.

Целый ураган бурных мыслей пронесся в уме Нейты. Она едва ли слышала слова Роанты, представлявшей ей брата, и несколько фраз, произнесенных Ромой, который ни словом не упомянул об их первой встрече.

Объявление, что обед подан, положило конец всем разговорам. Толпа гостей направилась в праздничный зал, где Мэна тотчас же присоединился к той, кого считал своей невестой. Не спрашивая даже разрешения, он сел рядом с ней и с неприятным удивлением увидел, что Хнумготен занял стул по другую сторону Роанты. Он было нахмурился, но скоро лицо его снова прояснилось. «Это из внимания ко мне она чествует моего начальника, чтобы он не сердился на меня за мою победу», — тщеславно подумал он, углубляясь в тонкости пира.

Сидевший напротив Нейты Кениамун с удивлением отметил ее озабоченность и рассеянный вид. Он не знал, что девушка прилагает неимоверные усилия, чтобы казаться спокойной. Самые противоречивые чувства, над которыми царила ревнивая ненависть к Ноферуре, делали ее равнодушной ко всему остальному. «Наверное, у нее была какая-нибудь неприятная сцена с этим дьяволом, Хартатефом», — подумал он наконец и сосредоточил все свое внимание на готовящейся сцене.

Оживление достигло кульминации, когда Роанта встала, подняла кубок и сказала:
— Дорогие гости и друзья, я пользуюсь этим случаем, чтобы сообщить вам о событии, которое наполняет радостью мое сердце и кладет конец трауру, более двух лет омрачавшему этот дом. Воздав моему супругу, слившемуся с Озирисом, все почести, каких он заслуживал, почтив перед потомством его память дарами и жертвами, которые, надеюсь, были приятны его душе, я решила вторично выйти замуж. Этим знаком я укажу вам избранного мною супруга.

Она сняла с головы гирлянду. Мэна уже готовился с любезной улыбкой наклонить голову и взять кубок, как вдруг Роанта повернулась к нему спиной и возложила цветы на голову Хнумготена. Тот тоже встал и взял ее за руку.

— Вот, — продолжила она, — тот, кого я люблю и кого представляю вам как своего будущего мужа. От его имени и от своего я приглашаю вас, дорогие гости, через три недели пожаловать сюда отпраздновать наше бракосочетание.

Недоумение и молчание с минуту были единственным ответом на это заявление. Все ожидали совсем другого имени, многие видели торжественное прибытие Мэны в носилках жениха и только подтвердили это предположение. Но так как Хнумготена любили гораздо больше, чем его отвергнутого соперника, то это известие вызвало всеобщее удовольствие. Со всех сторон раздались громкие крики и добрые пожелания.

Нейта и Кениамун со злорадством смотрели на взволнованного и недоумевающего Мэну. С открытым ртом, с вытаращенными глазами, он, казалось, не верил собственным ушам.

«А! Глупый и мерзкий негодяй, сегодня я отплатил тебе за оскорбления в день обручения Нейты!» — подумал Кениамун, обмениваясь с девушкой взглядом удовлетворенной ненависти.

Но Мэна не владел таким хладнокровием и тактом, какое в свое время наполовину избавило молодого воина от насмешливых взоров и едких замечаний. Придя в себя, он встал, бросил свой кубок и с такой силой оттолкнул стул, что тот с грохотом отлетел на середину зала. Резко развернувшись спиной ко всем, он вышел, позеленев от ярости.

Начальник телохранителей хотел броситься за ним, но Роанта схватила его за руку и сказала так громко, чтобы слышал Мэна:
— Прошу тебя, Хнумготен, оставь его. Пусть подумает о жестоком уроке, который я ему дала. Может быть, это научит его быть благоразумней и заставит меньше восхищаться собой. Ты же, я думаю, достаточно счастлив, чтобы не желать мести этому негодяю.

Глава VI. Принц Саргон

На берегу Нила, там, где кончались земли и постройки храма Амона, стоял на искусственном холме небольшой дворец, окруженный обширными садами. Несмотря на свои сравнительно скромные размеры, это было великолепное жилище, снаряженное всей роскошью того времени. Две высокие мачты с медными наконечниками и вымпелами указывали прохожим, что здесь живет знатный вельможа. С обширной террасы, занимавшей большую часть фасада, обращенного к Нилу, к реке спускалась каменная лестница. Наверху лестницы, подобно часовым, охранявшим спуск, стояли два сфинкса из розового гранита. Террасу в изобилии украшали редкостные растения, образуя небольшие тенистые и благоухающие группы.

Когда жар начал спадать, уступая место приятной свежести, в тени на роскошном ложе в ленивой позе лежал молодой человек лет двадцати четырех. Рядом с ним на алебастровом столе с фигурными бронзовыми ножками стояла амфора вина, кубок и корзина с фруктами. Два раба мерно обмахивали своего господина большими опахалами из перьев.

Это был стройный и красивый молодой человек среднего роста. Его худощавое, длинное лицо было белее, чем у коренных египтян. Хорошо очерченный рот был искривлен гримасой гордости и жестокости. Изредка в его больших проницательных глазах, обрамленных густыми, черными бровями, появлялось какое-то фальшивое и насмешливое выражение, портившее общую гармонию лица. На нем был широкий передник из финикийской материи, расшитый золотом. Белый с пурпурными полосами клафт, усыпанный драгоценными камнями, покрывал голову.

Это был Саргон, принц хеттов, ребенком взятый в плен Тутмесом I во время его победоносного похода к берегам Евфрата. Его отец, царь, был убит во время сражения, но несколько членов царской семьи попали живыми в руки победителя. Вместе с ними был взят и Саргон, тогда еще десятилетний мальчик.

С тысячами других пленников ребенка привели в Фивы. Но Хатасу нашла его в толпе и вернула ему положение, соответствующее его рождению. Царевна хотя и была тогда почти еще ребенком, тем не менее имела громадное влияние на отца, благодаря своей энергии и необыкновенному уму. Она воспользовалась своим влиянием, чтобы дать Саргону настоящее царское воспитание и чтобы облегчить участь многих пленных хеттов. Царица никогда не переставала покровительствовать молодому человеку. Она дала ему из своих личных сумм княжеское состояние, подарила дворец, в котором он жил. Кроме того, она щедро оплачивала из своей кассы удовольствия и даже фантазии Саргона, занимавшего совершенно исключительное положение при дворе. Правда, он не имел никакой официальной должности, но всегда появлялся в свите царицы на всех праздниках. Он был допущен оказывать царице почетные услуги, доверяемые по этикету только царевичам и членам царского дома, что возбудило глухое недовольство египтян, в глазах которых пленник переставал быть человеком, каково бы прежде ни было его положение.

Чувствовал ли Саргон тайную вражду, вызванную его привилегиями, или хранил в глубине сердца ненависть и злобу к победоносному народу, уничтожившему его племя, но только он, по-видимому, не был счастлив. Мрачный и малообщительный, он не сходился близко ни с одним из вельмож Египта, замкнуто и равнодушно жил в своем дворце, занимаясь чтением и охотой или часами мечтая в своем любимом убежище на террасе.

Вот и теперь — он уже больше часа лежал на мягком ложе, устремив глаза на реку и наблюдая то с интересом, то равнодушно за сотней всевозможных судов, бороздивших ее по всем направлениям. И действительно, эта картина была достойна внимания. Между медленно двигавшимися тяжелыми барками повсюду ловко скользили легкие и изящные лодки, поддерживая постоянное сообщение между обеими частями столицы.

Вдруг маленькая лодка с двумя гребцами выделилась из массы других и быстро направилась к террасе. Это привлекло внимание Саргона. Он приподнялся и вгляделся из-под руки. В лодке сидел вооруженный мужчина в каске.

— Ба! Да это Кениамун! — с улыбкой прошептал он. — Но зачем он явился в таком параде?

В эту минуту лодка причалила. Воин выскочил и в несколько прыжков очутился на террасе.

— Я прибыл к тебе послом, принц Саргон, — сказал он, почтительно склоняясь, — объявить, что через час наша славная царица — да даруют ей боги славу и здоровье! — прибудет сюда отдохнуть после своей поездки. Она приказала предупредить тебя об этом.

При упоминании о царице принц поднялся и, стоя, выслушал ее посланного.

— Велика моя радость, что бессмертная дочь Ра хочет осчастливить своим посещением мое скромное жилище, — сказал он, кланяясь. — А где же теперь царица?

— Сейчас она осматривает строительство своей усыпальницы. Она только что посетила мастерские, где высекают сфинксов для аллеи, ведущей к усыпальнице.

— Благодарю тебя за добрую весть, Кениамун, а также за твое посещение, хотя и не добровольное, — сказал Саргон, пожимая руку воину. — Ты совсем забыл меня, но раз ты, наконец, здесь, будь тысячу раз желанным гостем. Садись сюда, и поговорим до прибытия царицы. Только позволь мне сделать кое-какие распоряжения.

Он хлопнул в ладоши и крикнул:
— Хнум! — тотчас же явился старый раб. — Убрать это вино и фрукты и приготовить другие. Там, под цветущими деревьями разостлать ковер и поставить царское кресло. И пусть люди будут готовы явиться по первому зову.

— А теперь поболтаем, — весело добавил он, садясь рядом с гостем. — Расскажи мне, Кениамун, что нового в городе? Я знаю, что тебе всегда отлично известно все, что происходит. Я же для всех чужой. Уже давно я не выхожу из дворца. Мое нездоровье даже помешало мне присутствовать на празднике Нила.

— О! В новостях нет недостатка! — сказал Кениамун, снимая каску и отстегивая меч. — Ты мало бываешь в обществе и никем не интересуешься. В этом ты, однако, не прав, так как добровольно лишаешь себя очень многих веселых часов.

— Ты прав, но чего же ты хочешь? Я чувствую себя плохо среди тех, кого ты считаешь своими друзьями и для кого я остаюсь чужеземцем. Однако все-таки рассказывай. Мне знакомы все, и я люблю знать, что делается. Обручился ли наконец Мэна с Роантой? Мне казалось, что ты сам имел виды на Нейту.

— По поводу Роанты я могу рассказать тебе целую историю. Третьего дня она обручилась с Хнумготеном, а Мэна получил урок, который не скоро забудет. А насчет Нейты — все правда. О, Саргон! Если б ты захотел, ты мог бы снять с моего сердца громадную тяжесть, и, возможно, спасти наше счастье, так как Нейта отвечает взаимностью на мою любовь.

Лукавая улыбка скользнула по губам молодого хетта.

— Ба! Снова роковая любовь угнетает твое сердце? Ты неисправим, Кениамун. Следуй лучше моему примеру и люби женщин, как любят цветы, фрукты, вино. Пользуйся ими, но не привязывайся к этим вероломным и изменчивым созданиям. Я решительно не понимаю, как можно из-за них терять сон и аппетит.

— Ты говоришь так, Саргон, потому что истинная любовь еще не коснулась твоего сердца. Но будь уверен, придет и твой черед!

— Возможно, хотя мало вероятно. А теперь, чтобы помочь тебе, я должен все знать. Итак, рассказывай, начиная с истории Роанты.

— Я должен начать с истории Нейты. Обручение Роанты — это продолжение, — ответил Кениамун, наклоняясь к принцу. И коротко рассказал обо всех событиях, не опуская интересного эпизода с заложенной мумией.

— Так ты хочешь, чтобы я повлиял на Хатасу и чтобы она прогнала Хартатефа, а на его место поставила тебя? — спросил улыбаясь Саргон.

— Я хочу только, чтобы ты передал царице, что Нейту вынуждают выйти замуж за ненавистного ей человека. Наша славная повелительница всегда относилась с необыкновенной добротой к этой девушке. Может быть, она освободит ее от ненавистных уз, созданных постыдным соглашением.

— Обещаю тебе сделать все возможное и передать царице правду. Хартатеф — человек в высшей степени неприятный. Будет жаль, если Нейта попадет в его руки. Эта малютка внушает мне интерес, и по очень странной причине: она похожа на моего покойного брата Наромата.

— У тебя был брат, на которого похожа Нейта? — спросил Кениамун. В его хитрой и склонной к интригам душе шевельнулась странная мысль.

— Да, у меня был старший сводный брат, умерший во время возвращения вашей армии. Но я отлично помню его, и к тому же у меня есть его бюст. Я случайно обратил внимание на сходство между ним и Нейтой. Абсолютно тот же профиль и те же черты у обоих, только у нее более тонкие и нежные.

Радостные возгласы на реке привлекли внимание молодых людей и положили конец их беседе. Кениамун поспешно схватил каску и меч. Саргон быстро окинул взглядом террасу.

Убедившись, что все в порядке, принц, в сопровождении воина, спустился с лестницы и остановился на последней ступеньке в ожидании царственной посетительницы. Масса судов, испещривших Нил, расступилась, и образовалось свободное пространство, наискось перерезавшее реку. В этом импровизированном коридоре под мощными ударами восьми гребцов летела по волнам длинная, вызолоченная лодка. Высоко поднятая корма была увенчана двумя змеями, а над ними — изваянием сокола с распростертыми крыльями. На скамейке, покрытой львиной шкурой, сидела Хатасу и легким движением руки отвечала на приветствия своих подданных. За царицей стояли два воина с секирами на плечах. Перед нею, в глубине лодки, сидел Сэмну и две женщины.

Через минуту лодка причалила. Хатасу вышла из нее, отвечая благосклонной улыбкой на приветствие принца. Сэмну и женщины поднялись за царицей на террасу, а Кениамун и оба воина остались на ступеньках.

— Я хочу побранить тебя, Саргон, за твой странный вкус к уединению, — сказала Хатасу, заняв приготовленное ей место. — Тебя редко удается увидеть на больших праздниках и на публичных церемониях. Почему ты избегаешь общества? Молодости свойственны веселье и развлечения. Только старикам и царям выпадают на долю постоянные заботы и непрерывная работа.

— Конечно, не заботы и не работа мешают мне пользоваться жизнью. Благодаря твоей милости, моя повелительница и благодетельница, я самый свободный человек в Египте. Только я чувствую себя гораздо счастливее, когда мечтаю на этой террасе. Но смею ли я надеяться, божественная дочь Ра, что ты удостоишь принять что-нибудь от своего верного раба?

— Дай мне немного вина и что-нибудь из этих чудных фруктов. Я тоже люблю эту террасу. Этот вид, это лихорадочное и шумное оживление, царящее на священной реке, как прообраз моей жизни, полной проблем управления Египтом. А город мертвых и аллея сфинксов, ведущая к моей усыпальнице, напоминают о покое подземных жилищ, где я буду отдыхать в царстве Озириса от трудов жизни.

Она приняла кубок, который подал ей коленопреклоненный Саргон, и пригубила его, продолжая смотреть на реку задумчивым и рассеянным взглядом.

— Вон кто-то из моих знатных египтянок. Они тоже, вероятно, захотели насладиться свежим воздухом, — сказала после минутного молчания Хатасу, указывая рукой на разукрашенную лодку, в которой сидели две женщины.

— Я даже могу, моя царственная госпожа, назвать тебе этих женщин, — заметил Саргон. — Эта лодка принадлежит Пагиру, и в ней, без сомнения, Нейта и Сатати.

— Как это кстати, — сказала царица. — Уже несколько дней я все собираюсь позвать Сатати и поговорить с ней, но мне мешают дела. Теперь же я исполню свое желание. Пошли кого-нибудь позвать лодку.

Один из воинов тотчас же бросился в лодку Саргона и в несколько ударов весел поравнялся с лодкой Пагира.

Сатати уже заметила царское судно, стоявшее у подножья лестницы. Приказание явиться вызвало у нее подсознательное смутное опасение.

— Подойди, Нейта, — сказала Хатасу, приветствуя обеих женщин, простершихся перед ней, — и садись здесь, у моих ног. Но что я вижу! Ты побледнела, похудела и кажешься слишком печальной для счастливой невесты. Что с тобой, малютка?

Царица провела рукой по черным блестящим волосам девушки. Та покраснела и опустила голову. Хатасу не настаивала и завязала разговор с Сэмну и Саргоном, а через четверть часа она встала и подошла к балюстраде. Подозвав Нейту, она ласково сказала ей:
— Здесь мы одни. Скажи мне откровенно, дитя мое, вполне ли добровольно ты избрала себе в мужья Хартатефа и любишь ли ты его?

Нейта подняла на нее затуманенные слезами глаза. Яркая краска залила ее лицо. О, как бы ей хотелось все доверить своей царственной покровительнице, взгляд которой, обычно такой холодный и высокомерный, сейчас был удивительно нежным. Но могла ли она признаться в позорном поведении своих? Могла ли навлечь на головы Пагира и Мэны позор и немилость?

— Моя семья хочет этого, и, конечно, для моего же счастья, — пробормотала она сдавленным голосом.

Хатасу посмотрела на нее долгим, пытливым взглядом. Затем, повернувшись, она громко сказала:
— Следуй за мной, Сатати — мне нужно поговорить с тобой. Тебе же, Саргон, я доверяю Нейту. Развлекай ее как можно лучше.

Царица вышла в маленький внутренний садик. Сев на мраморную скамейку, она погрузилась в размышления, глубокая складка прорезала ее лоб. После молчания, показавшегося Сатати вечностью, царица подняла голову и приковала к ней глубокий взгляд.

— Как случилось, что ты и Пагир осмелились обручить Нейту с Хартатефом без моего на то разрешения? Вам известно, что этот ребенок был доверен вам в очень тяжелую для меня минуту. Вы забыли, что я одна могу располагать ее судьбой и не позволю вам распоряжаться ею, как зависимым существом, для удовлетворения ваших эгоистических желаний.

— Моя царственная госпожа, мы думали только о счастье Нейты, обручая ее с человеком, замечательные качества которого могут удовлетворить Сэмну, — пробормотала Сатати, опустив глаза.

— Сэмну и Пагир говорили мне об этом. Я, действительно, уважаю Хартатефа, как деятельного и умного человека с незапятнанной репутацией, — сказала спокойно царица. — Кроме того, он страшно богат и знатного рода. Он мне кажется вполне достойным такой высокой партии. Все это так. И мне не хотелось бы оскорбить благородного египтянина, противясь его браку. Тем не менее, Сатати, ты была обязана привести ко мне ребенка, чтобы я предварительно расспросила ее. В последнее время Нейта побледнела и кажется убитой горем. Когда я спросила ее, счастлива ли она своим выбором, она ответила мне взволнованно и уклончиво. Я хочу дать ей время еще подумать и воспользоваться девичьей свободой. Я сама скажу Хартатефу, что их свадьба будет отпразднована не раньше чем через двенадцать лун. Ты слышала мою волю, Сатати, и постарайся ее исполнить. Приданое Нейта получит от меня. Ты, Сатати, приди ко мне завтра утром. Я отдам распоряжение относительно этого. Теперь же ступай, и ждите меня на террасе.

Оставшись одни, Саргон и Нейта несколько минут молчали, исподволь разглядывая друг друга. Конечно, они уже несколько лет были знакомы и тысячу раз виделись, но почти всегда в храме или на официальных собраниях, где не обращали внимания друг на друга. У Пагира молодой хетт бывал всего раза два в год, так как Мэна и Пагир были ему антипатичны.

В первый раз Саргон смотрел на девушку с интересом и находил ее очаровательной. Неужели он был слеп, что раньше не замечал такой чудной красоты? Ни одна девушка Фив никогда не производила на него такого сильного впечатления. Сердце его усиленно билось. Убеждая Нейту попробовать фрукты, он весь погрузился в созерцание ее грациозных движений и выразительного лица.

— Нет, благодарю тебя, — сказала Нейта, с любопытством заглядывая в соседнюю комнату. — Покажи мне лучше дворец. Мне уже давно хочется осмотреть его. Говорят, у тебя здесь собраны прекрасные вещи!

— С удовольствием, хотя боюсь, что ты разочаруешься. Но пойдем, и суди сама.

Взяв за руку, Саргон повел ее в глубь дворца. Он показал ей великолепную коллекцию оружия, редкие вазы, различные драгоценности и наконец маленькую обезьянку, уморительно прыгавшую по комнате, заставленной благоухающими деревьями.

— О! Какие чудные цветы! — воскликнула Нейта, любуясь корзинкой розами и другими изысканными цветами.

— Хочешь сплести себе гирлянду? — спросил Саргон, любезно пододвигая ей стул.

— О! Конечно, если ты позволишь, — ответила Нейта.

К ней уже вернулось хорошее настроение. Она принялась плести гирлянду, а Саргон помогал ей выбирать цветы. Он все больше поддавался странному очарованию своей собеседницы.

— Отчего ты так пристально смотришь на меня? — неожиданно спросила Нейта, подняв голову и встретив пылающий взгляд принца.

— Я все больше и больше удивляюсь твоему поразительному сходству с моим братом Нароматом!

— Где же твой брат? Я никогда не слышала о нем, — удивилась девушка.

Саргон печально вздохнул.

— Он умер, — ответил он. — Опасно раненный в одном сражении, он живым попался в руки египтян. Тронутый, вероятно, его храбростью, Тутмес I приказал лечить его и относился к нему с уважением. Когда несколько месяцев спустя был взят приступом город, куда наш отец отослал меня с матерью, царица Хатасу добилась, чтобы меня оставили при ней, под присмотром Сэмну. Сэмну ухаживал и за Нароматом, лечил его. Позже, во время осады нашей последней крепости, брат заболел и умер. Я долго плакал по нему.

— И ты находишь, что я похожа на него? — с любопытством спросила Нейта.

— Да. Если хочешь убедиться в этом, я покажу тебе его статую. Пойдем, она стоит в моей комнате.

Нейта поспешно надела на голову законченную гирлянду и пошла за Саргоном.

В смежном со спальней маленьком кабинете, окруженная цветущими деревьями, на гранитном пьедестале стояла статуя молодого человека, почти в натуральную величину, в чужеземной остроконечной каске с секирой в руках. Лицо Нейты действительно было воспроизведением в миниатюре черт статуи.

— Как твой брат красив! Какой добротой дышит его лицо! — восторженно воскликнула девушка. — Мне кажется, я полюбила бы его, если бы он был жив. Мне хочется поцеловать этого великого и благородного воина, — прибавила она, стараясь дотянуться до лица статуи.

— Погоди, я помогу, — улыбнулся Саргон. Он поднял гостью к голове статуи. Смеясь свежим серебристым смехом, Нейта положила руки на плечи воина и прижалась губами к алебастровому рту.

Молодые люди не заметили, что драпировка, скрывавшая вход в длинный темный коридор, приподнялась, и на пороге появилась Хатасу. При виде этой странной сцены она остановилась. Выражение бесконечной любви и грусти на минуту затуманило ее строгое и надменное лицо.

— Что вы тут делаете? — спросила она, овладевая собой.

При звуке этого металлического голоса Саргон быстро обернулся и, явно смущенный, опустил Нейту на пол.

— Нейта, — объяснил он царице, — непременно хотела поцеловать изваяние Наромата. Она сказала, что полюбила бы его, если б он еще был жив. Так как Нейта не смогла дотянуться до лица статуи, то я приподнял ее.

Величественная и благосклонная улыбка осветила лицо царицы. Взгляд ее на минуту с силой остановился на лице статуи. Затем она обняла девушку и поцеловала ее в лоб. Счастливая и сконфуженная такой честью, Нейта опустилась на колени и прижала к губам руку своей покровительницы. Та ласково подняла ее:
— Твое сердце подсказало тебе хорошую мысль, дитя мое. Всегда люби и уважай того, на кого, случайно, ты так похожа. Это был храбрый и великодушный герой. Но вернемся к моей свите. Я не могу дольше оставаться здесь. Больной фараон требует моего ухода.

Они вместе вернулись на террасу. Благосклонно простившись со всеми, Хатасу спустилась в лодку.

Когда царская лодка исчезла в темноте, Сатати вздохнула с видимым облегчением. Она тоже заторопилась домой, ссылаясь на то, что ее долгое отсутствие, вероятно, беспокоит домашних.

Прощаясь с Саргоном, Нейта сняла с себя гирлянду и подарила ее принцу, попросив возложить ее на голову прекрасному Наромату, что молодой человек, смеясь, обещал исполнить. Оставшись один, он бросился на ложе. Его поглотил хаос бурных мыслей.

— Я не уступлю ее ни Хартатефу, ни Кениамуну. Она должна принадлежать мне, — лихорадочно шептал он. — Хатасу отдаст мне ее, она не раз говорила, что желает моего счастья. Только нужно как-нибудь уничтожить Хартатефа или обезвредить его. Впрочем, в этом мне поможет Кениамун, думая, что старается для себя. Завтра я пошлю за ним. Что же касается заложенной мумии, я пока ничего не скажу о ней царице.

На следующее утро Саргон послал гонца за Кениамуном. Он приглашал его немедленно прибыть к нему для переговоров по известному делу. Но молодой воин был занят службой и только на следующий день смог явиться во дворец принца хеттов.

Саргон принял его с притворной благосклонностью, так как в душе уже ненавидел Кениамуна — человека, осмелившегося любить и быть любимым Нейтой. Глухая ревность сжимала сердце принца.

Когда воин сел и рабы были выдворены, Саргон наклонился к гостю:
— Еще третьего дня мне удалось сдержать свое обещание и поговорить с Хатасу. К великому моему сожалению, она ответила мне, что не может без уважительных причин оскорбить такого всеми уважаемого человека. Тем более, что Нейта еще не призналась, что этот союз принудительный, хотя царица и спрашивала ее об этом. От стыда ли, из жалости или боязни, но она промолчала. Относительно мумии, Хатасу решила, что это могло быть простой клеветой, придуманной врагами Мэны и Хартатефа. К тому же последний, жертвуя целым состоянием для восстановления чести предка, показывает себя с очень благородной и великодушной стороны. Царица сказала, что только неопровержимые доказательства какого-нибудь бесчестного поступка могут заставить ее решиться отказать ему в руке Нейты. Итак, мой дорогой Кениамун, если ты хочешь достигнуть цели, — заключил Саргон с притворным равнодушием, — тебе надо открыть в прошлом или в настоящем Хартатефа какую-нибудь гадость. Или же надо придумать что-нибудь, что могло бы погубить его в глазах царицы.

— Благодарю тебя, принц, за искреннюю доброту и громадную услугу, которую ты оказал мне. Твое великодушное вмешательство уже принесло плоды. Как сообщил мне утром Хнумготен, вчера после полудня Хартатеф был вызван к царице, которая объявила ему, что откладывает свадьбу Нейты на двенадцать лун. Таким образом, мы выиграем время. Я не сомневаюсь, что найду какое-нибудь обстоятельство, компрометирующее Хартатефа. Его роль в истории с заложенной мумией мне кажется очень подозрительной. Не напрасно он поддерживает таинственные сношения со Сменкарой, самым алчным ростовщиком в Фивах, и с его женой Ганоферой, этим шакалом в юбке, которая сделала его своим любовником.

— Желаю тебе успеха и попрошу сообщить мне о твоих открытиях. Хартатеф мне антипатичен своей глупой гордостью. Действительно, странно, что такой гордый и богатый вельможа поддерживает связь с ростовщиком и сводней.

Когда Кениамун уехал, принц вытянулся на ложе и прошептал с самодовольной улыбкой:
— Все идет прекрасно. Скоро, Хартатеф, я отплачу тебе за оскорбительный тон, с каким ты осмеливаешься показывать, что в твоих глазах я не более чем пленник, несправедливо избавленный от рабства. А пока я на днях навещу Пагира.

Глава VII. Абракро

Вернувшись домой, Кениамун заперся в своей комнате и стал серьезно обдумывать слова Саргона. Хартатефа необходимо было уничтожить, и притом как можно скорей. Стремление воина жениться на Нейте значительно усилилось с тех пор, как он узнал о ее портретном сходстве с покойным Нароматом. Как искра, заронилось в его душу подозрение, что, может быть, тайные узы связывают Нейту с ее царственной покровительницей. Если это так, то ее будущий муж легко может достигнуть вершины почестей и богатства. Какая соблазнительная перспектива для человека бедного и жаждущего наслаждений!

Но как быстро и решительно избавиться от Хартатефа? Озабоченный, с пылающим лицом, он ходил по комнате. Вдруг он ударил себя по лбу, и глаза его засияли надеждой и торжеством.

— Как это я раньше не вспомнил об Абракро? — пробормотал он. — Эта могущественная чародейка поможет мне и средством и советом.

Полный нетерпения он решил ни на минуту не откладывать визит к знаменитой чародейке. Эта волшебница жила на окраине Фив, в уединенном доме. Сюда часто наведывались женщины, желавшие знать будущее, ревнивые мужья и несчастные влюбленные. Сложив в изящную шкатулку несколько ценных вещей, Кениамун приказал запрячь колесницу и отправился в сопровождении старого и верного раба в отдаленный квартал, где жила Абракро. Прежде чем углубиться в лабиринт грязных и узких улиц, ведущих к жилищу чародейки, Кениамун сошел с колесницы и, приказав рабу ждать, продолжал путь пешком.

После двадцатиминутной ходьбы он попал на небольшую пустынную площадь, окруженную развалинами. С одной стороны тянулась высокая стена, за которой виднелись пальмы, акации и сикоморы большого сада. В стене была маленькая дверь. Кениамун взялся за небольшой молоток и тихо ударил в гонг. Он, зная обычаи дома, не первый раз прибегал к помощи Абракро.

Через несколько минут дверь открылась и посетитель очутился в таинственной аллее, ведущей к небольшому дому, почти скрытому густой листвой.

— Здравствуй, Хапи! Можно видеть твою госпожу? — спросил Кениамун, бросая кольцо серебра горбатому карлику, тщательно запиравшему дверь.

— Да, господин. Только тебе придется немного подождать, она занята с другим посетителем.

Карлик провел воина в дом и удалился. Оставшись один, Кениамун еще раз обдумал предстоящий разговор, стараясь найти лучший способ в достижении желаемого.

Несмотря на большую славу, которой пользовалась в Фивах колдунья, никто совершенно ничего не знал о ее происхождении. Абракро появилась в столице вскоре после триумфального возвращения Тутмеса I из похода к берегам Евфрата. Сведущие люди предполагали, что она была пленницей из племени хеттов, освобожденной благодаря заступничеству Хатасу. Слабость последней к этим презренным побежденным была постоянной причиной негодования добрых египетских патриотов. Рассказывали о каком-то чудесном и буквально исполнившемся предсказании Абракро молодой царице. За это Хатасу подарила ей дом и оказывала честь, приглашая иногда во дворец. Практика у чародейки была огромная. Она не только предсказывала будущее и готовила непогрешимые эликсиры, но еще обладала таинственными познаниями в медицине и творила чудеса там, где официальная наука была бессильна.

Размышления Кениамуна были прерваны Хапи, который объявил, что госпожа ждет его. Горбун приподнял кожаный занавес, и воин вошел в святилище волшебницы. Это была большая, почти темная комната, слабо освещенная дымящимся светильником, стоявшим на каменном столе. За столом сидела старуха, одетая в голубую тунику. Ее голову покрывал разноцветный полосатый клафт. Несколько прядей седых волос, выбивавшихся из-под клафта, свешивались на лоб. Худое и угловатое лицо имело бледно-желтый оттенок. Хитрость и жестокость проглядывали в серых проницательных глазах. На коленях колдуньи, громко сопя, спала совершенно черная кошка. Другая кошка, рыжая, сидела на спинке стула.

— Привет тебе, мудрая Абракро! — сказал Кениамун, быстро подходя к ней. — Прими от меня как приветственный дар эти безделушки.

Старуха указала ему рукой на стул. Затем, открыв шкатулку, она с видом знатока осмотрела тяжелый браслет, инкрустированный флакон с дорогой эссенцией и вышитый амулет, украшенный рубином, на тоненькой золотой цепочке. Приятная улыбка осветила ее лицо.

— Благодарю тебя, молодой человек. Твое внимание радует меня. Мне давно уже хотелось иметь такой амулет. Но скажи, что привело тебя сюда? Будь откровенен и не бойся ничего. Каковы бы ни были твои огорчения, старая Абракро сумеет исцелить их.

Кениамун подробно рассказал, в чем дело, и пообещал щедро заплатить, если она найдет способ и средство скомпрометировать Хартатефа и разлучить его с Нейтой. Внимательно слушавшая старуха при имени Хартатефа засмеялась тихим сухим смехом.

— Знаешь, Кениамун, что за посетитель был у меня перед тобой? Хартатеф. Он просил любовного эликсира, чтобы заставить Нейту полюбить его.

— И ты дала ему? — Кениамун вскочил со своего места.

— Нет, так как у меня не было ни его крови, ни крови этой девушки. Но мы после поговорим об этом. Теперь же садись и слушай. Я зла на Хартатефа. Несмотря на свое богатство, он позволяет грабить себя только своей презренной любовнице, Ганофере. Это старое и самолюбивое животное ревнует его и шпионит за ним. Она отняла у него предназначенное мне ожерелье. Она отбивает моих клиентов, осмеливаясь хвастать, что лучше меня знает будущее и тайны природы. Я отплачу им обоим за все это. То, что я потеряла, вернется ко мне, — прибавила она, сжимая кулаки. — Теперь, прежде чем посоветовать тебе что-нибудь, позволь мне, Кениамун, предсказать тебе будущее. Линия твоего лба указывает мне на интересную жизнь, полную волнений.

Несмотря на все нетерпение, он с благодарностью согласился. Тогда Абракро зажгла угли на треножнике, стоящем на столе. Затем она принесла кубок с какой-то темной жидкостью и ящик, наполненный порошком, несколько щепоток которого бросила в огонь. Она выпила сама из кубка и дала выпить несколько глотков Кениамуну. Затем, схватив его за руку, она внезапно замерла. После нескольких минут молчания, нарушаемого только треском углей, старуха выпрямилась. Тело ее, казалось, похолодело и окоченело. Широко раскрытые глаза без всякого выражения были устремлены неподвижно в одну точку. Машинально схватив одну дощечку, Абракро с поразительной быстротой исписала ее. Подняв и посмотрев на нее, она с видимым удивлением покачала головой.

— Очень странные вещи открыты мне здесь. Во-первых, хорошая весть: нам удастся уничтожить Хартатефа. Тем не менее, ты не женишься на любимой девушке. Тот, у кого ты был перед тем как прийти ко мне, станет ее мужем. Что же касается тебя, ты впоследствии будешь замешан в большую интригу, полную крови и жертв. Жертвой этой интриги будет могущественный человек, на челе которого отражается тень Уреуса. Ты приведешь в движение колесо, которое должно раздавить этого гиганта. Если ты будешь непоколебимо верным нашему великому фараону Хатасу, ты избегнешь всех опасностей и кончишь тем, что женишься на красивой и богатой женщине.

Болезненное чувство сжало сердце Кениамуна. Как молния, в его уме блеснула мысль, что его захотят привлечь на сторону Тутмеса. Но возможно ли, чтобы Саргон женился на Нейте?

— Благодарю тебя, добрая Абракро. Ты должна видеть, что моя верность нашей славной царице кончится только с моей жизнью. Теперь скажи мне, каким образом могу я уничтожить Хартатефа и сколько я буду должен тебе, когда это совершится?

— Я не назначаю тебе цены. Ты щедр и заплатишь мне по моим заслугам. Теперь слушай внимательно. Я уже говорила тебе, что Хартатеф просил у меня любовный эликсир, но что у него нет веществ, необходимых для его приготовления. Но есть кровь, которая может заменить кровь Нейты — это кровь священного овна храма Амона. Если Хартатеф своей собственной рукой убьет священное животное, вырвет у него сердце и принесет мне сосуд, наполненный его кровью, Нейта полюбит его.

— Он никогда не решится на такое ужасное святотатство, — пробормотал Кениамун, охваченный суеверным ужасом.

— Это уже мое дело — заставить его рискнуть. Ты же должен следить за ним и в решительную минуту захватить его на месте преступления.

— Это сделать не трудно. Среди жрецов — стражей священного овна у меня есть двоюродный брат. Скажи мне только час, а я уж позабочусь, чтобы он был схвачен.

— Я извещу тебя, когда настанет время. Только ты должен обещать мне, что дашь совершиться преступлению и принесешь мне сердце священного животного.

В эту минуту раздались три легких удара в дверь.

— Тебе пора уходить, Кениамун. Новый посетитель желает меня видеть, — поспешно сказала Абракро. — Не беспокойся, я позабочусь о твоем деле. До свидания.

Когда он вышел на улицу, на лице старухи появилось выражение радости и торжества.

— Наконец-то, — прошептала она, — у меня будет сердце священного овна, рожденного в стадах Тутмеса и по жертвованного им храму Амона! Теперь я уверена, что Хатасу победит, а он падет.

Очень довольный и полный самых блестящих надежд, Кениамун вернулся к своей колеснице. Впечатление, произведенное на него предсказанием Абракро, потускнело перед улыбающейся возможностью уничтожить Хартатефа, и притом уничтожить таким радикальным способом, что нечего уже будет бояться ни его злобы, ни мщения. Возможность же брака между Саргоном и Нейтой он отрицал, как пустую фантазию. Никогда ассириец не проявлял ни малейшего интереса к Нейте. А самое главное — девушка любит его.

Жара становилась удушливой. Кениамун, забывший позавтракать, почувствовал, что желудок начинает возмущаться таким непривычным постом. Он решил поскорее вернуться домой. Но, завидев впереди большой красивый дом, изменил решение.

— Зайду-ка я позавтракать к прекрасной Ноферуре, — пробормотал он. — Я еще не отдал визита ей и Роме, а она так хорошо расположена к воинам Хатасу! — циничная улыбка скользнула по его губам. — Этот долг вежливости окупится великолепным завтраком и веселым разговором.

Сойдя с колесницы, Кениамун отправил ее домой. Как он и предполагал, хозяйка была дома и принимала. Молодой раб провел его на тенистую террасу, окруженную благоухающими кустами. Около стола с женской работой расположилась на ложе молодая женщина лет девятнадцати. Негритянка обмахивала ее опахалом. Это была красивая особа семитского типа, высокая и стройная. Несмотря на правильность черт и блеск глаз, лицо Ноферуры было неприятным из-за грубого, чувственного рта и скучающего, недовольного вида.

Увидев Кениамуна, она без стеснения потянулась и, оттолкнув негритянку, посадила молодого человека рядом с собой на ложе.

— Добро пожаловать, Кениамун! Сами боги послали тебя, чтобы ты хоть немного развлек меня в моем одиночестве и разогнал мою скуку, — сказала она, кладя руку на плечо молодого человека.

Кениамун поцеловал эту руку и устремил смелый, пылающий взгляд в глаза молодой женщины.

— Ты шутишь, Ноферура! Ты одинока! Полно! Я и многие другие — мы жаждем твоей улыбки и ничего больше не желаем.

— Льстец! — сказала Ноферура, с самодовольным видом откидываясь назад. — Но какая жара! Не хочешь ли ты освежиться кубком вина?

— Я не откажусь. Кубок вина из твоей ручки и даже…

— Понимаю, — перебила она, смеясь. — Ты столько же голоден, сколько томим жаждой. Несколько существенных блюд не вызовут у тебя отвращения.

Она хлопнула в ладоши и приказала появившейся рабыне подать завтрак.

Скоро молодой человек сидел перед обильным завтраком, весело болтая с хозяйкой дома.

Ноферура была в прекраснейшем расположении духа. Усердно угощая гостя, она не раз наполняла и свой кубок, сдаваясь на его уговоры.

— Счастливец Рома! Какую чудную жизнь даровали ему боги! — вздохнул Кениамун, когда слуги убрали остатки завтрака. — Но отчего не видно твоего мужа? Разве он не вернулся еще из храма?

— Он вернется только к ужину. Но для меня это то же самое, как если бы пришла мумия, — презрительно сказала Ноферура. — Это самый апатичный и скучный человек на свете. Вся кровь возмущается, когда я думаю о нем и сравниваю его с другими мужчинами, с Хнумготеном, например. Каждый жест, каждый взгляд начальника телохранителей говорят о его любви к Роанте. Рома и днем спит. Он ничего не понимает в страстных чувствах, и у него нет глаз для своей жены. Я сколько угодно могу говорить ему о любви, а он, по-видимому, даже ничего не слышит.

— В таком случае, ты слушай слова любви от другого, — сказал Кениамун, подкрепляя слова смелым взглядом. — Позволь мне говорить тебе, и ты увидишь, как я умею это делать.

— Говори! Я люблю твой голос, — ответила Ноферура вызывающим взглядом. — Только не забывай, что я замужем и все-таки должна немного уважать этого неблагодарного Рому.

— Твое дело остановить меня, когда я слишком увлекусь. Ты сама знаешь, как трудно затушить пламя, когда оно разгорится, — пробормотал молодой человек, обнимая ее за талию и страстно целуя в губы.

Ноферура не сопротивлялась и сама возвратила поцелуй.

— Ты приятный собеседник, Кениамун. Приходи почаще ко мне. Рома никогда не возвращается раньше…

Вдруг она умолкла и вырвалась из объятий приятного гостя.

Кениамун тоже поднялся, с досадой заметив в конце аллеи, ведшей к террасе, высокую фигуру молодого жреца в белом одеянии. Он шел, опустив голову, по-видимому, глубоко погруженный в размышления. Видел ли он интересную сцену, прерванную его появлением? Этот вопрос одинаково волновал обоих героев приключения.

Ноферура недолго думала. Бросившись навстречу мужу, она порывисто обвила руками его шею и покрыла его поцелуями.

«Клянусь Озирисом, что за решительная женщина!» — подумал восхищенный Кениамун.

Спокойно, но настойчиво, Рома освободился от объятий жены и любезно поздоровался с гостем. Встретив чистый и благородный взгляд жреца, Кениамун почувствовал внутренний стыд и хотел проститься, но Рома оставил его обедать. Между мужчинами скоро завязался оживленный разговор. Весело обсуждая придворные и городские новости, Кениамун исподволь наблюдал за своими хозяевами и скоро убедился, что жрец чувствовал к своей жене едва скрываемую холодность. На ее пылающие взоры и ласки он отвечал ледяным равнодушием, почти граничившим с отвращением. Он, казалось, только тогда вздохнул свободно, когда жена ушла с террасы. Зато Ноферура ужасно переживала. С пылающим лицом, с закушенными губами, она с нескрываемой страстью смотрела на красивое лицо мужа. Презрительное равнодушие Ромы до такой степени возбуждало ее, что она едва сдерживалась в присутствии чужого. Очень возможно, что эта холодность и равнодушие и были причиной ее увлечений другими.

Когда обед кончился, молодой человек стал прощаться.

— До свидания, Кениамун. В обеденное время я всегда бываю дома. Если ты захочешь меня видеть, приходи в это время, — сказал Рома с тонкой улыбкой, заставившей всю кровь прилить к лицу Кениамуна.

Едва супруги остались одни, как Ноферура вскочила со стула. Сорвав ожерелье и запустив руки в свои густые волосы, она закричала глухим и гневным голосом:
— Бессовестный и бессердечный человек, как ты смеешь обращаться со мной с такой возмутительной холодностью при посторонних, а особенно в присутствии Кениамуна? Теперь он, без сомнения, разнесет по всему городу, как меня презирает и оскорбляет тот, кто обязан меня любить.

Конвульсивные рыдания помешали ей говорить. Содрогаясь, она в изнеможении опустилась на стул. Рома, вероятно, уже привык к подобным сценам. Он, казалось, не замечал состояния жены. Взяв со стола свиток папируса, он молча направился к выходу. При виде этого Ноферура бросилась к нему и схватила его за руку.

— Рома, не уходи! Ты должен выслушать меня, я не хочу выносить твою холодность.

Она опустилась на колени и обхватила мужа.

— Я твоя жена! Я люблю тебя, и ты должен отвечать на мою любовь. Ты проповедуешь этот долг народу и сам должен исполнять его.

Жрец вспыхнул. Резким жестом, полным отвращения, oн освободился от жены и отступил назад.

— Сколько раз я говорил тебе, Ноферура, что твои отвратительные сцены не приведут ни к чему. Я не верю любви жены, которую всегда могу застать в объятиях другого, как сегодня — в объятиях этого воина. Я не сержусь на Кениамуна, так как только женщина может разрушить преграду между нею и мужчиной. Твои чувства — не любовь, а животная страсть, внушаемая тебе всяким мужчиной. Но перестань плакать, — добавил он ласковее, — старайся с большим достоинством переносить неизбежное. Ты знаешь, что сама оттолкнула меня своим недостойным поведением и постоянными изменами. Я больше не уважаю тебя и не могу оживить в своем сердце угасшую любовь. Мне жалко видеть тебя такой падшей и полной нечистых страстей. Я терплю тебя рядом с собой, щедрой рукой даю тебе деньги на туалеты и удовольствия, и ты должна довольствоваться этим. Не лишай же меня последнего покоя, или я совсем переселюсь в храм.

Видя, что Ноферура поднялась вся в слезах и шатаясь прислонилась к колонне, он подошел к ней и с участием сказал:
— Исправься, Ноферура, и, может быть, тогда мне удастся победить отвращение, вызванное твоими поступками.

С этими словами он протянул ей руку. Но женщина, охваченная новым приступом гнева, оттолкнула его и убежала. Рома сел у стола и задумался.

— О, зачем боги связали меня с такой женщиной? — с горечью прошептал он. — Почему я так поздно встретил Нейту, это чистое и гордое дитя? Она дала бы мне счастье.

*  *  *

Ничего не подозревая о готовившейся западне, Хартатеф, как никогда, жаждал достать любовный эликсир. Мысль, что Нейта любит другого, еще больше распаляла его ревность, а равнодушие девушки к нему, такому богатому и красивому, оскорбляло его гордость. Отсрочка свадьбы наполняла его сердце гневом и смутным опасением, хотя мумия еще не была выкуплена, и Пагир и Мэна находились в абсолютной зависимости от него.

Прошло пять или шесть дней. Все семейство Пагира собралось в саду.

Сатати мирно беседовала с мужем, а Мэна с двоюродными братьями играл в мяч. Хартатеф, прислонившись к колонне, мрачным взглядом следил за Нейтой, рассеянно игравшей с маленькой собачкой и, по-видимому, совершенно не замечавшей жениха.

И действительно, мысли девушки были далеко. Она думала о Роме, воспоминание о котором неотступно преследовало ее. Мысль, что жена делает его несчастным, возмущала ее. С лихорадочной ревностью она жаждала увидеть эту Ноферуру, так мало ценившую свое счастье. Ей хотелось задать тысячу вопросов своей подруге Роанте. Но непобедимый стыд смыкал уста.

Поглощенная душевной борьбой, девушка стала апатичной. Она была равнодушна к Хартатефу, а Кениамун стеснял ее. У нее не находилось больше для него слов любви. Даже отсрочка свадьбы мало радовала ее. Раз она не могла принадлежать любимому человеку, что ей было за дело до всего остального?

В эту минуту на террасу вбежал запыхавшийся раб и объявил, что перед домом остановились носилки принца Саргона. Все обменялись удивленными взглядами. Молодой хетт был таким редким гостем, что его посещение вызвало совершенно понятное недоумение. Тем не менее, такого высокого посетителя надо было встретить с большим вниманием, каковы бы ни были в душе чувства к нему. Мэна первый бросился в дом.

Хартатеф не двинулся с места. В его глазах Саргон оставался рабом — пленником, избежавшим своей участи только благодаря капризу женщины. Он считал себя несравненно благороднее и знатнее человека, лишенного отечества и свободы и осмелившегося еще кичиться титулом принца.

Нейта и Сатати едва успели немного оправить свои туалеты, как вошел Саргон в сопровождении Пагиры и Мэны.

Он очень любезно раскланялся с женщинами. Высокомерное приветствие Хартатефа заставило покраснеть Саргона, и он сверкающим взглядом смерил гордого египтянина. Потом взял за руку Нейту и увел ее в сад, куда все спустились вслед за ними.

Завязался оживленный разговор. С большим удивлением и растущим недовольством Нейта заметила, что принц не сводит с нее пылающего взгляда и что он даже не скрывает своего восхищения и желания ей нравиться. Не зная, как выйти из этой ситуации, она откинулась на спинку стула и, жалуясь на жару, жестом подозвала негритянку с опахалом. Саргон тотчас же встал и взял опахало из рук негритянки. Облокотясь на спинку кресла Нейты, он сам стал обмахивать ее, сопровождая эту маленькую услугу взглядами и словами, в значении которых нельзя было ошибиться. При виде этого чувство неловкости и неприязни охватило хозяев дома. Хартатеф с трудом сдерживал ярость. Страшно взбешенный, он ушел из сада и, ни с кем не попрощавшись, уехал.

Нейте казалось, что она задыхается. Пылающий взгляд Саргона жег ее. Такая открытая страсть вызывала в ней страх и отвращение. Она ничего не понимала в этой внезапной любви. Не в состоянии больше сдерживаться, она оттолкнула руку принца и вскочила со стула. С пылающим лицом, тяжело переводя дыхание, девушка объявила, что чувствует себя нехорошо и что ей необходимо отдохнуть. Избегая взгляда Саргона, она поклонилась и убежала. Очень скоро и хетт простился с хозяевами дома, пригласив Пагира и Мэну навестить его.

Пылая гневом, нахмуренный, с надувшимися на лбу жилами, вышел Хартатеф из дворца Пагира.

— Надо покончить с этим, — пробормотал он сквозь зубы. — Чего бы это ни стоило, Абракро должна достать мне любовный эликсир. Если же она уничтожит этого ассирийского раба, я дам ей столько золота, сколько весит его труп. Презренное, нечистое создание! На глазах благородного египтянина ты осмеливаешься ухаживать за его невестой. За такую дерзость ты заплатишь собственной жизнью!

Была уже глубокая ночь, когда Хартатеф явился к Абракро. Колдунья приняла его с большой радостью и заявила, что она уже собиралась посылать за ним, так как нашла нужное средство. Однако, узнав, чего от него требуют, Хартатеф задрожал от суеверного страха.

Убийство священного овна Амона считалось страшным святотатством. Это было таким преступлением, которого не могла искупить даже смерть. Кроме того, исполнить это было очень трудно, так как священное животное день и ночь охранялось жрецами и служителями храма.

— А что ты думал? Счастье нелегко дается, а сердце Нейты стоит того, чтобы ради него рискнуть. Да и опасность вовсе не так уж велика, если действовать осторожно и благоразумно, — сказала Абракро, видя его колебания. — Но торопись, я прочла по звездам, что неожиданный и могущественный соперник преградит тебе путь и победит, если ты раньше не приобретешь любовь Нейты.

Эти слова, подтверждавшие внезапное соперничество Саргона, так подстегнули ревность Хартатефа, что она затуманила его рассудок, и он быстро решился на это святотатство.

Очень довольная, Абракро хлопнула его по плечу:
— В добрый час! Я не сомневаюсь, что ты достигнешь цели, благодаря своей смелости и мужеству. Действуй ночью, когда священное животное окружено только не сколькими спящими сторожами. Чтобы они некстати не проснулись, возьми эти снотворные капли и вылей их на землю. Главное, постарайся обеспечить себе отступление. Раз ты не в храме, кто может доказать, что убийца — ты?

Обсудив еще некоторые детали и назначив преступление на следующую ночь, они расстались.

Только Хартатеф ушел, Абракро тут же сообщила обо всем Кениамуну. Тот потирал руки от удовольствия. Так как было уже слишком поздно идти в храм, написал своему двоюродному брату Квагабу, чтобы он пришел, не медля ни минуты, и приказал рабу с восходом солнца отнести папирус по назначению.

На следующее утро жрец явился к Кениамуну.

— Хочешь ты, Квагабу, ежегодно получать вот такой мешок колец золота? — неожиданно спросил Кениамун, когда слуги оставили их одних.

Глаза жреца с дикой жадностью впились в мешок, наполненный соблазнительным металлом.

— Что нужно делать? — просто спросил он хриплым голосом.

— Помочь мне уничтожить человека, который стесняет меня и мешает мне жениться на страшно богатой женщине…

И Кениамун, не называя своего соперника, рассказал все в общих чертах.

К его великому разочарованию и гневу, Квагабу после непродолжительного размышления объявил, что дело слишком рискованное, чтобы он принял в нем участие. Все уговоры были напрасны, пока в пылу аргументации он случайно не упомянул имени Хартатефа.

— Ты хочешь погубить Хартатефа? — спросил Квагабу. — Нужно было с этого начинать. Будь покоен, я помогу тебе. Никто лучше меня не может это сделать, так как я один из сторожей священного животного. Я позабочусь, чтобы этот мерзавец был схвачен.

— Разве у тебя тоже есть с ним счеты? — спросил удивленный воин.

Ядовитое выражение сверкнуло в глазах жреца.

— Да, есть одно частное дело, подробности которого никого не касаются. Тебе достаточно знать, что я помогу наказать негодяя.

Дальше Квагабу описал планировку храма и указал, где находится священное животное и где следует подстерегать Хартатефа.

Почти в тот же самый час, когда Квагабу и его брат обсуждали гибель Хартатефа, тот, полный надежд на успех, отправился к своему неизменному помощнику Сменкаре. Он хотел доверить ему свой проект и попросить совета. Сообщники сидели одни в комнате, Ганофера была в трактире и наблюдала за буйными посетителями своего притона.

Сменкара, известный в Фивах ростовщик, был толстый пятидесятилетний человек, с хитрой и чувственной физиономией. Вся его одежда состояла из полотняного передника и плетеных соломенных сандалий. Темная, почти черная кожа странно контрастировала с маленькими серо-голубыми глазами, светящимися хитростью и насмешливым добродушием. В настоящую минуту он чертил углем что-то вроде плана на белом деревянном столе, за которым они сидели с Хартатефом.

— Повторяю тебе, ты решаешься на безумное святотатство, которое тебя погубит, — сказал он с озабоченным и недовольным видом. — Неужели у тебя не будет времени завоевать сердце этой молодой безумицы, когда она станет твоей женой?

— По-твоему, нужно дождаться, пока этот презренный ассирийский раб похитит ее у меня из-под носа! — прошипел сквозь зубы Хартатеф. — Нет! Не пытайся отговорить меня, Сменкара. Я хочу сейчас быть любимым. Благодарю тебя за совет. Путь через эту потайную дверь такой короткий, что наполовину уничтожает опасность. Какое счастье, что ты сохранил этот ключ.

— Я всегда сохраняю полезные вещи. О! Если бы этот негодяй Квагабу знал, для чего он дает мне ключ!.. Он думал, что я в самом деле хочу украсть немного помета священного животного! Благодаря этому ключу, я уже выкрал для тебя красивую девицу, его невесту! Ха-ха-ха! Впрочем, большое счастье, что Квагабу ничего не знает, иначе он мог бы сыграть с тобой плохую шутку.

— Раз ему ничего не известно, нечего и говорить о нем, — сказал, вставая, Хартатеф. — Я пойду отдохну, чтобы быть свежим сегодня вечером.

— До свидания, — сказал Сменкара, провожая его. — Еще один, последний совет, если вдруг попытка не удастся и ты все-таки убежишь, приходи сюда. У меня есть тайник, где тебя никто не найдет и где ты будешь в безопасности, пока все устроится.

— Благодарю, хотя надеюсь, что мне не понадобится твоя помощь.

*  *  *

Наступила ночь, одна из тех глухих, безлунных ночей, когда в двух шагах уже ничего не видно. Огромная столица была погружена в сон. Никто не заметил, как Хартатеф, закутанный в темный плащ с капюшоном на голове, вышел через потайной ход из своего дворца и быстро направился к храму Амона. Жилище великого бога, покровителя Фив, занимало громадную территорию, огражденную стеной. Внутри были храмы, сады, дома жрецов и бесчисленных служителей.

На пустынной улице, тянувшейся вдоль стены, Хартатеф остановился. Вынув из-за пояса ключ, он отпер скрытую в стене дверь и исчез. В ту же минуту какой-то мужчина выступил из тени около маленькой двери. Это был Кениамун, подстерегавший Хартатефа. Он прислушался, но все было тихо и спокойно. Мгновения тишины показались ему вечностью, как вдруг раздались пронзительные крики, глухой шум и торопливые шаги. В ту же минуту потайная дверь распахнулась и какой-то человек выскочил на улицу, как затравленный волк.

Но Кениамун не дремал. Опередив Хартатефа, он подставил ему подножку и набросился на него. Завязалась молчаливая, но отчаянная борьба. Смертельная опасность удвоила силы Хартатефа. Уже приближался смутный гул голосов, уже красноватый свет факелов залил улицу, когда нечеловеческим усилием он освободился от сжимавших его объятий. Оставив врагу плащ, в который тот вцепился, он вскочил и исчез, как тень, в одном из переулков.

Почти в ту же минуту на улицу вырвались люди с факелами в руках. Это были жрецы и служители храма. Они окружили Кениамуна, который, задыхаясь от борьбы, рассказал, что, случайно проходя здесь, он услышал крики. Заметив выбежавшего из храма человека и предполагая, что это вор, он бросился на него. Когда факелы осветили улицу, он, к великому своему изумлению, узнал в этом человеке Хартатефа, но тот вырвался и скрылся, оставив свой плащ.

Раздались крики негодования. Один служитель храма бросился в город, чтобы поднять тревогу и попытаться схватить преступника. Другие осмотрели все вокруг и нашли окровавленный нож с богато отделанной рукояткой. Один жрец рассказал Кениамуну, какое ужасное преступление было совершено в храме, и попросил его немедленно явиться к великому жрецу и дать показания.

В сопровождении свидетелей Кениамун вошел в зал священного овна Амона. Там было полно народу. Великий жрец, окруженный прорицателями и старцами, стоял над священным животным, лежащим на каменных плитах с рассеченной грудью и вырванным сердцем. В горестном волнении все слушали рассказ Квагабу, одного из сторожей священного овна. Вместе со старым служителем он делал обход. Оба они явно видели убегающего Хартатефа, но не могли схватить его. Показания Кениамуна, подтверждавшего рассказ Квагабу, были тут же записаны одним из писцов. Когда наконец воин вышел из храма, наполненного возгласами и криками отчаяния, самодовольная улыбка блуждала на его губах. Ненавистный соперник был окончательно уничтожен. Никакое препятствие не преграждало ему путь к Нейте…

…Хартатеф бежал, преследуемый собаками. Проникнув в дом через известный ему ход, он в изнеможении опустился на первый попавшийся стул. Ростовщик и его жена еще не спали и ссорились между собой. Их багровые, расцарапанные лица свидетельствовали, что дело доходило до рукопашной. При виде своего обессиленного друга и покровителя они сразу успокоились. Сменкаре было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что все погибло. Схватив за руку Хартатефа, он пробормотал:
— Ступай скорей за мной. Тебя необходимо спрятать в надежное место.

Поддерживая шатавшегося Хартатефа, под предводительством Ганоферы, освещавшей путь, Сменкара отвел его в обширную, темную комнату. Эта комната служила складом мебели и была завалена самым разнородным хламом.

В одном из углов стоял громадный ящик с садовым инвентарем. Несмотря на свою кажущуюся тяжесть, этот ящик при первом же усилии Ганоферы легко сдвинулся с места. Сменкара открыл люк, и все трое спустились вниз. Пройдя по сводчатому коридору, они попали в обширный подвал. Факел Ганоферы осветил этот тайник, все убранство которого состояло из кровати, покрытой овечьей шкурой, нескольких скамеек и чего-то вроде буфета, с амфорой и несколькими кубками.

Пока Сменкара наливал Хартатефу кубок вина, Ганофера села на скамейку и сказала с жалостью и насмешливой иронией:
— Вот ты пока и в безопасности. Но могла ли я когда-нибудь предполагать, что здесь будет скрываться знатный и могущественный Хартатеф? Однако это случилось. Я восхищаюсь правосудием богов. Они наказали тебя за безумную любовь к Нейте и за твою неблагодарность и неверность по отношению ко мне. Если бы ты все открыл мне, вместо того, чтобы шептаться за моей спиной с неисправимым негодяем Сменкарой, я помогла бы тебе без всяких преступлений.

Хартатеф ничего не ответил. Взяв кубок из рук Сменкары, он с жадностью осушил его. Затем вытер вспотевший лоб и хрипло сказал:
— Кажется, меня узнали Квагабу и мерзавец Кениамун. Последний так кстати очутился у маленькой калитки, что это становится очень подозрительным. Но у меня есть к тебе просьба, Сменкара. Пока у меня еще не произвели обыск, беги скорей ко мне и проберись в мою спальню потайным ходом. Вот ключ. Там в большом сундуке из ароматного дерева, стоящем справа у стены, ты возьмешь шкатулку и два мешка и принесешь их мне. Возьми с собой Анубиса, немого раба, так как мешки тяжелые.

Внимательно выслушав, Сменкара пообещал все выполнить, и они с женой ушли.

Оставшись один, Хартатеф облокотился на стол. Его гордая, властная душа терзалась в эту минуту тысячью мучений. Он не сомневался, что стал жертвой искусного заговора. Попав, как дурак, в западню, он погубил свою карьеру и навсегда потерял Нейту. Но кто же придумал и руководил интригой? Саргон или Кениамун?

Эти размышления были прерваны появлением Ганоферы. Она принесла жареную курицу, корзинку с маленькими аппетитными хлебцами и богато вышитое одеяло. Положив все это на скамейку, она обвила шею молодого человека своими могучими руками и запечатлела на его щеке звонкий поцелуй. Несмотря на внутренний гнев, Хартатеф не осмелился оттолкнуть грубую и страстную женщину, во власти которой он находился. Он только выпрямился и машинально взял один из хлебцев.

— Покушай, мой мальчик, и оправься! — нежно сказала Ганофера. — Не все еще потеряно. Ты жив и находишься в безопасности. Когда все немного уляжется, мы дадим тебе возможность бежать. Со временем, я думаю, можно будет при помощи подарков получить прощение жрецов. У тебя есть могущественные друзья. Сам Сэмну, имеющий такой вес у Хатасу, покровительствует тебе.

— Хатасу не станет вмешиваться в это дело. Она сама враждует со жрецами, — прошептал он с горечью.

— Понятно, это случится не завтра, и тебе надо запастись терпением. И отчего бы тебе не быть терпеливым, раз я остаюсь с тобой, мой дорогой? — сказала Ганофера с тихим смехом. — Я не так красива, как Нейта, но моя любовь прочнее и остается неизменной при всех обстоятельствах. Я буду беречь тебя и ухаживать за тобой, а по ночам стану водить тебя на Нил подышать чистым воздухом. Так что не приходи в отчаяние. Ну, до свидания! Спи, отдыхай, это тебе необходимо.

Она вышла, тщательно заперев за собой дверь.

Весть о неслыханном преступлении, совершенном в храме Амона, с поразительной быстротой разнеслась по Фивам. Первые лучи восходящего солнца едва начинали золотить горизонт, когда великий жрец, страшно взволнованный, в разорванных одеждах, явился с докладом к царице. Пораженная и возмущенная Хатасу приказала принять самые строгие меры и обещала царскую награду тому, кто поймает преступника. Глухое волнение царило на улицах. Густая толпа осаждала входы в храм Амона, наполняя пространство проклятиями и криками.

Тем не менее, самые заинтересованные лица, Нейта и Сатати, ничего пока не знали. Пагир и Мэна ушли с рассветом на службу и еще не возвращались домой. Сатати плохо себя чувствовала и отдыхала. Нейта только позавтракала и лениво мечтала на террасе, как вдруг к ней вбежала испуганная кормилица и взволнованно сказала, что пришел Кениамун и хочет немедленно ее видеть. Бледная и дрожащая, Нейта встала. Что могло случиться, если воин явился к ней в такое время? Девушка приказала впустить его. Едва она успела завернуться в длинную вуаль, как вошел Кениамун. Удалив повелительным жестом кормилицу и другую рабыню, он подбежал к Нейте и, схватив ее за руки, воскликнул прерывающимся от волнения голосом:
— Ты свободна, дорогая моя! Нет больше препятствий к нашему браку, если твое сердце осталось мне верно!

— Что ты говоришь? А Хартатеф? — пробормотала она.

— Он никогда уже не сможет стать твоим мужем, даже если его и не найдут. Послушай, что случилось.

И Кениамун коротко рассказал, что произошло в храме Амона.

— Ты понимаешь, — закончил он, — что подобный преступник не может больше претендовать на твою руку. Но я — я с новой надеждой буду бороться за обладание тобой. Ты позволяешь?

Нейта не верила своим ушам. Но радость, сиявшая на симпатичном лице молодого человека, и любовь, светившаяся в его глазах, доказывали ей, что она не спит. Как молния ее пронзила мысль, что Рома, ее идеал, не может быть ее мужем. Если же она выйдет замуж за Кениамуна, которого она предпочитает другим и который так безотчетно ее любит, она создаст себе спокойную жизнь и избавится от ненавистных Сатати, Пагира и Мэны.

Прижавшись красивой головкой к плечу Кениамуна, она с чувством ответила ему:
— Да, мой милый Кениамун, повторяю тебе, что если царица позволит мне, я охотно стану твоей женой. Буду умолять ее дать нам свое согласие. Она добра ко мне, как сама Гатора. Мы заживем счастливо. Я узнала от Сэмну, что царица дает мне приданое и что мне назначены земли, виноградники и большие стада.

Радостным огнем вспыхнули глаза Кениамуна. Обняв Нейту, он страстно поцеловал ее. Наконец-то он был у цели своих желаний. Перед ним уже рисовалась будущность, полная богатства, наслаждений и величия.

— А теперь прощай, дорогая моя, меня ждет служба, — сказал он, поспешно вставая. — Мне уже следовало быть во дворце, но прежде всего хотелось повидаться с тобой.

Оставшись одна, Нейта в лихорадочном волнении начала ходить по террасе. Она чувствовала громадное облегчение, как будто целая гора свалилась с сердца.

Хартатеф навсегда был вычеркнут из ее жизни. Гордый и жестокий человек был уничтожен, и уничтожен своим собственным преступлением. Но что могло заставить его решиться на такое ужасное святотатство? Нейта совершенно недоумевала. Затем ее мысли перешли на брак с Кениамуном, и сердце наполнилось приятным чувством покоя. Конечно, воин не вызывал у нее такого чарующего трепета, какой она испытывала в присутствии Ромы, но тем не менее, ей было хорошо с ним. В Кениамуне она рассчитывала найти защиту от зловещих пламенных взоров ассирийского принца. Воспоминание о Саргоне и о дикой страсти, которую она прочла в его глазах, преследовало ее, как кошмар. Хартатефа она ненавидела, а Саргон вызывал у нее страх. Его любовь должна быть ужасной. Девушке казалось, что, если б пришлось, она не нашла бы сил бороться с ним, как боролась с Хартатефом.

Приход Сатати прервал ее размышления. Жена Пагира, бледная и расстроенная, опустилась на стул и в отрывистых фразах рассказала новость об ужасном убийстве священного животного.

— Мы погибли, — закончила она, ломая руки, — так как Хартатеф еще не выкупил мумию твоего отца.

Нейта побледнела, но с трудом взяв себя в руки, убедительно сказала:
— Не приходи в отчаяние! От Сэмну я знаю, что царица назначает мне очень солидное приданое. Постарайся добиться для меня аудиенции, и я буду умолять Хатасу позволить мне выйти замуж за Кениамуна. Как только это приданое будет у нас в руках, я заплачу все, и этим дело кончится.

Сатати грустно покачала головой.

— Твой муж никогда не позволит тебе этого. К тому же я сильно сомневаюсь, чтобы Хатасу согласилась отдать твою руку ничтожному воину без состояния и без положения. Она захочет выдать тебя замуж за знатного и могущественного человека, может быть, даже за принца Саргона, если он посватается. А его взгляды во время визита три дня тому назад заставляют меня предполагать это.

— Ах! Ты тоже заметила, что он пожирал меня глазами? — ужаснулась Нейта. — Да избавит меня от него Гатора! Этот ассириец меня пугает, его любовь леденит мне кровь.

— Не волнуйся так понапрасну. Наши предположения могут быть ошибочны. Этот дикарь никогда не интересовался тобой и, может быть, поступил так только под влиянием минутного каприза. Но вот идут Пагир и Мэна. Что-то они скажут нам?

У мужчин был очень встревоженный и смущенный вид.

— Я сейчас от Сменкары, — начал Пагир. — Этот негодяй оказался очень сговорчивым, но я ничего не понимаю в странном условии, которое он ставит нам. Пока Нейта будет свободна, сказал он мне, я буду молчать и ждать. Но в тот день, когда выйдет замуж, я потребую сумму, которую вы задолжали.

Не обращая внимания на удивление женщин, Мэна цинично заявил:
— Я нахожу это условие очень удобным. Понятно, Нейта не выйдет замуж, раз она может при помощи такой простой вещи спасти нашу честь. Но какая каналья этот Хартатеф! Вместо того чтобы как можно скорее закончить такое священное дело, как выкуп покойного, он тянет его под предлогом сбора капиталов, а потом совершает святотатство.

— Его схватили? — спросила Сатати.

— Нет, его не могут найти. Я даю руку на отсечение, что Сменкара и его мегера знают, где он скрывается, хотя их притон обыскали безрезультатно.

— Может быть, он покончил с собой, чтобы избегнуть ожидающей его ужасной участи? — нерешительно заметила Нейта.

— Он не так глуп, — насмешливо сказал Мэна. — Он надеется на протекцию Сэмну. Кстати, когда я уходил из дворца, туда приехал Саргон. Он просил Сэмну немедленно выхлопотать ему тайную аудиенцию у царицы. Мне очень любопытно, что он…

Его перебило появление раба, доложившего о прибытии гонца из царской резиденции. Сэмну лаконично сообщал, что Сатати и Нейта должны в назначенный час явиться к царице.

Глава VIII. Саргон у Хатасу

Известие, что Саргон умоляет принять его с очень важной просьбой, крайне удивило царицу. Никогда еще мрачный и молчаливый хетт ни о чем не просил ее, и никогда ей не приходилось ничего прощать ему, как многим другим молодым благородным египтянам. Чего мог он просить? Приказав немедленно ввести его, она решила, если только будет возможно, исполнить его просьбу. Помимо тайных причин, заставивших ее покровительствовать всем хеттам, она любила Саргона и хотела создать ему на берегах Нила такое же положение, какое он потерял на берегах Евфрата.

Несмотря на уверенность, которую ему внушало постоянное расположение Хатасу, сердце Саргона сильно билось, когда он входил к царице..

Склонившись над столом, царица внимательно читала развернутый папирус. На легкий звук шагов она обернулась и знаком приказала царевичу подойти. Саргон простерся и поцеловал землю.

— Встань и садись.

Хатасу рукой указала на табурет из слоновой кости, стоявший в нескольких шагах от нее.

— Могущественная покровительница, позволь мне на коленях умолять тебя о милости, от которой зависит счастье всей моей жизни.

— Я так же хорошо выслушаю тебя и с этого табурета, — сказала царица с ободряющей улыбкой. — Так! Теперь скажи, что я могу сделать для самого скромного из моих подданных? Ты знаешь, что я желаю твоего счастья, но ты такой странный, Саргон! Ни почести, ни женщины, по-видимому, не прельщают тебя.

Внезапная краска выступила на бледных щеках хетта.

— Моя великодушная, царственная покровительница. Твоя могущественная рука уже избавила несчастного пленника от унижений и нищеты. Твоя воля может также даровать мне полное счастье, дав мне любимую женщину. Дай мне в жены Нейту! Со времени твоего посещения ее образ завладел моим сердцем. Я не могу больше жить, не видя ее лица, живого портрета моего бедного брата, Наромата. Поцеловав статую брата, она очаровала мою душу. Девушка свободна. Преступление Хартатефа разрушило связывавшие их узы.

При звуке этого голоса, дрожавшего от сдерживаемой страсти, при виде пылающего взора, в котором отражались бурные чувства молодого мужчины, на лице Хатасу появилось радостное удивление.

— Ты любишь Нейту и хочешь на ней жениться? Конечно, я охотно отдам ее руку брату Наромата. Только вооружись терпением. Надо девушке дать время успокоиться и забыть жениха, которого она только что потеряла.

С пылающим взором Саргон встал с табурета и опустился на колени перед Хатасу.

— Царица, Нейте нет надобности забывать человека, которого она ненавидела. Ее принуждали к этому браку родные, чтобы спасти свою честь!

— Что ты говоришь? Нейту принуждали? Кто посмел это сделать? — резко спросила Хатасу, причем вся кровь прилила к ее лицу. — Говори! Я хочу все знать! — повелительно добавила она.

В душе очень довольный, Саргон нарисовал перед ней картину рассеянной и безнравственной жизни Пагира и Мэны. Он рассказал об их безумном расточительстве, приведшем к колоссальному займу под залог мумии старого Мэны. Затем он описал постыдный торг с Хартатефом, невольной жертвой которого стала Нейта.

— Какой ужас! — разъярилась царица. — Мой бедный Мэна! Такой благородный и верный слуга, пользовавшийся доверием моего божественного отца, — и вдруг — его останки осквернены, отданы этими бесчестными людьми ростовщику!… И Сатати, это презренное создание, осмеливалась молчать о таком преступлении и мучить бедную Нейту. А это великодушное дитя молча принесло себя в жертву! О! В какие же руки я отдала свою… — Она умолкла и продолжала после минутного молчания: — Но ты, Саргон, клянешься ли ты верно любить ее, покровительствовать ей всю жизнь и дать ей счастье? Хорошо, твой взгляд говорит красноречивее всяких обещаний. Теперь выслушай меня. Нейта будет твоей женой. Уже сегодня я сообщу ей о моем решении. Ты же приготовь свой дворец. Завтра после полудня я сама приведу к тебе невесту и вложу ее руку в твою перед изображением того, на кого она похожа и кому я поклялась покровительствовать тебе.

Дрожа от счастья, Саргон наклонился и хотел поцеловать возвышение, на котором стояло царское кресло, но Хатасу протянула ему руку.

— Мы одни, — проронила она с грустной улыбкой, когда принц прижал ее тонкие пальцы к пылающим губам.

Оставшись одна, Хатасу задумалась и нахмурила брови. Затем она взяла из шкатулки маленький золотой шарик и бросила его в широкую серебряную вазу, стоявшую рядом с креслом. Не успел еще замолкнуть дрожащий звук, как явился дежурный придворный.

— Позвать ко мне сейчас же Сэмну, — приказала Хатасу.

Через четверть часа явился поверенный царицы. По приказу Хатасу он сел на табурет из слоновой кости и с нескрываемым удивлением выслушал рассказ о визите Саргона.

— До меня, правда, доходили слухи о расточительности Пагира и его племянника, но я никогда бы не подумал, что они могли пасть так низко, — сказал он, покачав головой. — И Хартатеф, этот преступный безумец, замешан в подобное дело.

— Да, это был недостойный поступок, и боги справедливо наказали его за это, допустив такое тяжкое преступление, которому я не могу подыскать подходящего объяснения, — задумчиво сказала царица.

— Моя царственная госпожа, дозволь твоему рабу высказать одну мысль, а потом накажи меня, если она не понравится твоей мудрости, — начал Сэмну после минутного размышления. — Мне кажется, громадное состояние Хартатефа и его великолепный дворец по праву должны перейти в наследство к его невесте. По-моему, их следует прибавить к приданому, назначенному благородной Нейте.

— Твой совет, как и всегда, очень хорош, мой верный Сэмну. Он тем более кстати, что я скоро выдаю Нейту замуж за Саргона. Однако справедливость требует, чтобы храм Амона тоже получил что-нибудь за оскорбление, нанесенное богу. Я назначаю ему третью часть всего состояния Хартатефа, остальное ты прибавишь к приданому малютки. Кроме того, Сэмну, завтра утром прикажи позвать ростовщика и выкупи за мой счет мумию Мэны. Его Ка должно быть глубоко огорчено оскорблением, нанесенным его смертным останкам. Дай понять ростовщику, что хотя закон и позволяет принимать подобные залоги, но я не одобряю подобный способ развращения людей, помогая им расточать на глупости самые священные предметы. Скажи ему, что я легко могу послать его поучиться новому ремеслу в каменоломни Эфиопии. Теперь ступай, мой верный слуга, но только дай знать Нейте и Сатати, что я хочу их видеть после обеда.

В назначенный час обе женщины явились во дворец. Сатати чувствовала сильное беспокойство. А Нейта была очень счастлива, что так скоро представился случай изложить ее просьбу царице. В приемной их встретила одна из женщин царицы. Приказав супруге Пагира дожидаться, пока ее позовут, она ввела девушку в спальню. Хатасу была одна. Лежа на роскошном ложе, она, по-видимому, была чем-то озабочена, но при виде Нейты улыбнулась и жестом подозвала ее. Когда осчастливленная Нейта, краснея, опустилась на колени у ложа, царица нежно провела рукой по ее шелковистым волосам и ласково сказала:
— Почему ты не призналась мне, маленькая безумица, что тебя насильно выдавали за Хартатефа? Ну, не дрожи и не опускай голову. Я прощаю твою скрытность. Я позвала тебя не для того, чтобы бранить, а чтобы объявить тебе о большом счастье. Сегодня принц Саргон просил у меня твоей руки, и я дала согласие.

— Саргон! — с ужасом вырвалось у Нейты.

— Да. Разве он не нравится тебе или вызывает отвращение? — удивилась Хатасу.

— Нет. Я его мало знаю, но эта мысль пугает меня, — пролепетала девушка.

— Только-то? — воскликнула царица с веселой улыбкой. — Эта боязнь скоро пройдет. Если ты еще не любишь его, то полюбишь потом. Он добр, красив, умен и страстно любит тебя. Ты еще не знаешь, что такое любовь, Нейта, и потому это пугает тебя. Ну, так я скажу, что Саргон составит твое счастье. Его рука будет поддержкой, его сердце — твоим рабом. Свободные от всяких забот, вы будете жить в прекрасном дворце Хартатефа, который я присоединяю к твоему приданому вместе с большей частью его состояния. Таким образом, исполняется мое заветное желание.

Нейта склонила голову. Сердце ее болезненно сжалось. Смутный страх давил ее, но не хватало мужества противоречить желанию гордой повелительницы, которую она одновременно любила и боялась. Она не могла решиться сказать ей: «Я не хочу человека, которого ты избрала. Я предпочитаю ничтожного воина, которого, может быть, твой взгляд никогда не замечал в окружающей тебя толпе».

— Твое желание, моя царица и благодетельница, для меня священно. Я повинуюсь тебе и выйду замуж за Саргона, — произнесла она.

— И ты не будешь об этом сожалеть, — ответила Хатасу, причем глаза ее сверкнули радостным блеском. Занятая своими мыслями, она не заметила внутренней борьбы Нейты. — Завтра, дитя мое, я сама отвезу тебя во дворец будущего мужа. На обручение я дарю тебе одежду и украшения, которые я сама носила. Эти вещи ты получишь сегодня вечером. Пусть они принесут тебе счастье!

Радость и гордость моментально заглушили тяжелое предчувствие в изменчивом сердце Нейты. Сияя, она поблагодарила царицу. Та, не менее довольная, поцеловала ее в лоб и отпустила.

Войдя в царскую комнату, Сатати простерлась и смиренно поцеловала землю. Затем, не видя никакого благосклонного знака, повелевающего ей подняться, она осталась стоять на коленях, и ее темное лицо сделалось желтовато-землистым. Взгляд, брошенный на царицу, быстро ходившую по комнате, убедил ее, что готовится гроза. Хатасу нахмурила брови и глубокая морщина прорезала лоб. Ноздри раздувались, а рот искривился в жестокую ледяную гримасу. Царица была в гневе.

— Неверная и неблагодарная слуга, — сказала Хатасу раздраженным голосом, внезапно остановившись. — Как осмелилась ты принуждать Нейту и продать презренному Хартатефу ребенка, доверенного тебе мною? И это ты сделала, чтобы покрыть бесчестные поступки двух расточителей, не остановившихся перед святотатственным залогом мумии своего родственника! Кто для Нейты Пагир и Мэна? Слуги, которые должны целовать следы ее ног и смотреть на каждый ее каприз как на приказание. Разве ты забыла, что я заплатила тебе, чтобы ты ухаживала за ней, а не обращалась с ней как с невольницей? Или, в преступной дерзости своей, ты думала, что истина не дойдет до моих ушей и что я никогда не потребую от тебя отчета? Отвечай!.. И трепещи от моего справедливого гнева!

Дрожа как лист, Сатати снова простерлась, точно пригвожденная к земле взглядом, метавшим молнии. Затем она подползла к царице, все еще стоявшей с пылающим взором, и умоляюще протянула к ней руки.

— Дочь Ра, великая и могущественная, как и он! Я знаю, что дыхание твое может уничтожить меня, как ветер пустыни сушит листья и деревья. Я знаю, что твой взгляд может превратить меня в прах. Я виновата перед тобой. Но в память о прошлом, во имя любви и забот, которыми я окружила Нейту со дня ее рождения, будь милостива и прости этот единственный мой проступок. Позволь мне объяснить, как все это случилось.

Заметив, что взгляд царицы смягчился, что стало уже легче, она продолжала смелее:
— Пагир и Мэна не знают происхождения Нейты. Не посоветовавшись со мной, они распорядились ею как своей настоящей родственницей. Когда я узнала правду, стыд и страх навлечь презрение на голову мужа и сыновей заставили меня молчать. К тому же, я думала, что Хартатеф, красивый, богатый, знатный и страстно влюбленный в Нейту, составит ее счастье.

Хатасу ничего не ответила. Целый рой нежных и горестных воспоминаний возник в ее памяти. Взывание к прошлому, на которое отважилась Сатати, пробудило в ней все заглохнувшие чувства того времени, когда она единственный раз в жизни воспользовалась правами сердца и отдалась грезам мимолетной, опьяняющей любви.

Она вспомнила час, когда доверила ребенка этой бледной и распростертой женщине, и гнев ее утих.

— Встань, Сатати, на этот раз я прощаю тебя. Сегодня для меня счастливый день. Он принес мне исполнение заветного желания, от которого я уже было отказалась. Саргон женится на Нейте, и эта радость располагает меня к милости. В память Мэны, огорченная тень которого витает вокруг его оскорбленного тела, я хочу на этот раз спасти вас от позора. Сэмну выкупит из моих сумм мумию моего верного слуги и заплатит долги Пагира и Мэны. Пусть они признаются ему во всем. Скажи им, чтобы они не рассчитывали больше на мою снисходительность и устраивались основательнее. Я не желаю, чтобы окружающие меня вельможи подавали пример всевозможными излишествами и презрением к предкам. Если еще раз какая-нибудь низость дойдет до моих ушей, Пагир будет отстранен от должности и изгнан из Фив со всей семьей, а Мэну я пошлю командовать отрядом на какой-нибудь глухой фронт, чтобы одиночество заставило его образумиться. Передай им это.

Сатати снова распростерлась, бормоча слова благодарности. Все ее тело нервно вздрагивало.

— Встань и успокойся, — ласково сказала Хатасу, — я никогда не прощаю наполовину. А теперь слушай. Завтра я отвезу Нейту к ее будущему мужу. Вечером ты приедешь и приведешь ее ко мне. По этому случаю я дарю ей одежду из виссона, вышитого золотом и жемчугом, которую ты сейчас же получишь. Теперь дай мне шкатулку, стоящую у кровати.

Сатати подала требуемую вещь. Открыв шкатулку, царица вынула из нее очень дорогое ожерелье, совершенно не похожее на египетские украшения. Оно было в виде широкой золотой ленты, усыпанной рубинами и украшенной снизу широкой жемчужной бахромой. Царица с минуту любовалась драгоценностью. Затем, положив ее обратно, отдала шкатулку Сатати.

— Надень это ожерелье завтра на Нейту. Пусть она чувствует себя такой же счастливой, как чувствовала себя я, когда надела его в первый раз.

*  *  *

На следующий день с раннего утра во дворце принца Саргона царило необыкновенное оживление. Сам Саргон, веселый и возбужденный, каким никогда его не видели, наблюдал за приготовлениями к празднеству. Повсюду расстилались ковры и развешивались гирлянды.

Прибытие Кениамуна оторвало Саргона от приготовлений.

— Благодарю тебя, что ты так скоро пришел, — сказал он, — приветствуя воина и увлекая его в спальню.

— Я получил твою табличку, придя со службы, и тотчас, сгорая от любопытства, прибежал узнать, что такое ты хочешь сообщить мне. Но какое торжество ты собираешься праздновать? Почему у тебя такая суета в доме?

— Сейчас ты узнаешь. Надеюсь, что, выслушав меня, ты не станешь моим врагом, — сказал Саргон, приподнимая драпировку и почти таща Кениамуна к большому столу, заставленному дорогими вещами. — Взгляни! Все это принадлежит тебе.

Молодой человек отступил назад. Он с изумлением смотрел на золотые и серебряные блюда, кубки, амфоры, на шкатулку с драгоценностями и большой сосуд, до краев наполненный кольцами золота.

— Ты смеешься надо мной, принц, — сказал он наконец. — Чем я мог заслужить от тебя подобный дар? Ведь я вижу — здесь целое состояние!

— О, ты вполне заслуживаешь этого за ту печальную новость, которую я должен сообщить тебе. Кроме того, мне известно, что денежные дела твои расстроены, а ты собираешься жениться. Этот стол возвратит тебе положение, а в красивых девушках нет недостатка в Фивах. Только ты должен отказаться от Нейты! Кениамун, я сам влюбился в нее. Страсть, какой я еще никогда не испытывал, пожирает меня. Я умолял Хатасу, и она обещала дать мне ее в жены! Она сама сегодня привезет сюда Нейту. Поэтому-то я и украшаю свой дворец, чтобы достойно принять царицу и свою невесту.

Кениамун был страшно поражен. Нейта снова погибла для него, а вместе с ней и будущность, полная величия и богатства, о которой он мечтал. Этот стол был странной наградой за подобную потерю. Яркая краска залила его лицо. Негодование было так велико, что он позабыл свою обычную сдержанность и благоразумие.

— Ты ошибаешься, Саргон, — сказал он глухим голосом. — Я не могу продать или променять на этот стол сердце, принадлежащее мне. Вчера утром Нейта уверяла меня в своей любви. Она обещала стать моей женой и обменялась со мной поцелуем. Если Хатасу велела Нейте выйти за тебя замуж, то попроси ее, чтобы она приказала ей так же любить тебя. Замечу еще, что низко предавать доверившегося человека и отнимать у него любимую и любящую женщину, — с этими словами он вышел, не слушая Саргона, который, покраснев от гнева, попытался удержать его.

В первую минуту принц безудержно рассвирепел, но мысль, что, одумавшись, Кениамун будет сожалеть о своей выходке, успокоила его, и он приказал отнести побежденному сопернику предназначенные ему сокровища. Когда несколько часов спустя прибыл царский поезд с Нейтой, Саргон даже забыл о существовании воина. Хатасу была очень озабочена. Здоровье фараона вызывало у нее сильные опасения. Поглощенная своими проблемами, она не обратила никакого внимания на бледность и подавленность невесты.

Тем не менее, царица отнеслась к Саргону с самой любезной благосклонностью и выпила за здоровье обрученных. Соединив их руки, она напомнила принцу, что он отвечает перед богами и перед ней за счастье девушки. Нейте же Хатасу сказала, что подчинением и верной любовью она должна создать счастье мужа. Побеседовав еще со всеми и сказав каждому благосклонное слово, Хатасу вернулась во дворец. Уезжая, она приказала Сатати остаться с Нейтой и дать возможность обрученным поближе познакомиться и поговорить без свидетелей.

Только царица уехала, Саргон, сгоравший от нетерпения побыть наедине со своей будущей женой, предложил Нейте показать сад. Получив согласие, он взял ее под руку и увлек из зала. Залюбовавшись садом, Нейта не заметила ни пылающего румянца, минутами выступавшего на лице принца, ни его пламенных, пожирающих взглядов. Вдруг принц неожиданно обхватил ее гибкую талию и с силой прижал к себе Нейту, покрывая страстными поцелуями ее лицо и руки. Нападение было так неожиданно, что захваченная врасплох Нейта не могла даже сопротивляться. Она окаменела от потрясения, ей казалось, что она задохнется от отвращения. Дыхание у нее захватило. Точно раскаленное железо жгло ей губы, а эти глаза, горевшие дикой страстью, казались ей глазами дикого зверя. Со слабым криком она тщетно пыталась освободиться из железных объятий, приковывавших ее к этой высоко вздымающейся груди. Но вдруг к ней вернулось присутствие духа. Оттолкнув Саргона, она так стремительно вырвалась из его объятий, что невольно ее отбросило на несколько шагов. Она бы упала, если бы не дерево, которое ее поддержало. С дрожащими губами девушка вытянула вперед руки, как бы собираясь отразить новое нападение.

— Что это значит, Нейта? Ты ненавидишь меня? — спросил Саргон. Он был бледен, как его туника. Страсть и оскорбленная гордость сотрясали его тело.

Нейта провела рукой по влажному лбу.

— Я возненавижу тебя больше, чем Хартатефа, если ты еще раз осмелишься так поступить со мной. Твоя дикая страсть леденит мне кровь и внушает ужас. Я согласна выносить твою любовь и выйти за тебя замуж, но ты должен обращаться со мной деликатно и сдержанно. Даже презренный Хартатеф понимал, что нельзя насиловать женщину. Ты знал, что я люблю другого, и это, однако, не помешало тебе просить меня в жены у царицы, которая может приказать мне выйти замуж за принца Саргона, но никогда не сможет заставить меня любить его. Раз роковая судьба разлучила меня с любимым человеком, мне все равно, за кого выходить замуж. К тебе же я совершенно равнодушна. Если ты не хочешь, чтобы я возненавидела тебя, остерегайся пугать меня приступами безумного чувства, на которое я не могу ответить.

Задыхаясь от бешенства, Саргон смотрел налитыми кровью глазами на девушку. А та становилась все спокойнее и с мрачной решимостью предписывала ему правила обращения с собой.

— Нейта, ты заплатишь мне за эту минуту! — крикнул он хриплым голосом. — Я позабочусь, чтобы твоя любовь угасла за неимением предмета. Я уничтожу Кениамуна, этого червяка, осмелившегося встать на моей дороге. Я хочу, чтобы ты любила меня, и несмотря ни на что, ты полюбишь меня.

Он замолчал. Смертельная бледность сменилась у него румянцем. Нейта с ужасом и состраданием смотрела на его мучения. Подойдя к нему, она дотронулась до его руки:
— Приди в себя, Саргон. Я не сержусь на тебя за то, что ты принудил меня стать твоей невестой. Я принимаю твою любовь и покровительство и буду тебе верной женой. Только не требуй от меня чувства, которого я не могу дать. Удовлетворись моей дружбой и будь ко мне добр. Не преследуй Кениамуна, он для меня не более чем друг, и я ничего не теряю, отказываясь от него. Человека, которого я люблю всеми силами души, разделяет со мной непроходимая пропасть. Ни ты, ни кто другой никогда не узнаете, кто он. Если ты действительно любишь меня, будь добр ко мне и не пугай меня, как ты это только что сделал.

Она осеклась и, прижавшись головой к плечу принца, залилась слезами. Саргон вздрогнул и как будто пробудился ото сна. Несмотря на только что перенесенное потрясение и безжалостное открытие, что Нейта любит другого, слезы любимой женщины и прикосновение душистых волос подействовали успокаивающе. Нерешительным жестом он обнял Нейту и прикоснулся к ее лбу холодными дрожащими губами.

— Вернемся на террасу, наши гости, вероятно, ждут нас, — глухим голосом сказал он.

Нейта вытерла слезы и протянула ему руку. Когда они появились среди гостей, то оба уже были настолько спокойны, что не обратили на себя ничьего внимания. Саргон смешался с толпой мужчин и почти не обращал внимания на Нейту. Только когда, прощаясь, он поцеловал ее, глаза его вспыхнули страстным огнем. Девушка вздрогнула и побледнела, однако заставила себя улыбнуться и возвратила ему поцелуй.

На обратном пути женщины не обменялись ни словом. Уже выходя из носилок, Сатати сказала вполголоса:
— Когда ты разденешься, отошли служанок. Мне нужно поговорить с тобой.

Нейта утвердительно кивнула. Полчаса спустя они остались одни в спальне Нейты. Бледная и расстроенная девушка полулежала в кресле, одетая в длинные ночные одежды. Сатати села рядом и взяла ее за руку.

— Во-первых, хочу сообщить тебе радостную новость. Со всеми нашими денежными заботами покончено. Царица, в память о твоем отце, выкупает его мумию и уплачивает все долги Пагира и Мэны. С этой стороны мы спасены. Но меня беспокоит другая вещь — твои отношения с ассирийцем, чья безумная страсть может стать для тебя роковой. Будь осторожна, Нейта, и не показывай ему открыто своего равнодушия. Он не похож на Хартатефа, который, несмотря на свои недостатки, был снисходителен и смотрел на тебя как на ребенка. Страстно любя тебя, он не оскорблялся ни одним из твоих капризов. Саргон же дорого заставит заплатить тебя за твои выходки. Его отвергнутая любовь может превратиться в ненависть, и тогда этот человек будет беспощаден к тебе. Итак, дитя мое, не раздражай его. Я боюсь, что ты уже непоправимо оскорбила его. Когда вы возвратились из сада, у него было странное выражение лица, и меня испугал его гневный взгляд, с ненавистью устремленный на тебя. Признайся, Нейта, что произошло между вами?

Несмотря на недоверие и тайную враждебность к Сатати, Нейта почувствовала, что на этот раз она права и ее советы доброжелательны.

— Ты права, Сатати, — ответила она, вздыхая, — но я боюсь, что твой совет пришел слишком поздно. И она рассказала все, что произошло в саду.

— Да, все это неприятно и очень трудно исправить, — сказала озабоченно Сатати. — Никогда не забывай, Нейта, что если между вами произойдет что-нибудь серьезное, ты немедленно должна сообщить об этом мне, чтобы я могла предупредить царицу. Если ей будет все известно, никакая опасность не сможет коснуться тебя. Ее могущественная помощь повсюду будет сопровождать тебя, так как вас связывают тайные узы. Подумай об этом, Нейта, и не говори никому о том, что я тебе сказала.

Когда гости разъехались, Саргон в страшном возбуждении вошел в свою комнату. Сорвав с себя все украшения, он выгнал рабов и, как тигр в клетке, стал ходить по комнате. В какой кошмар превратилось обручение! А ведь он надеялся, что это будет лучший день его жизни. Он добился руки, но не сердца страстно любимой женщины. И он, такой гордый, насмехавшийся над любовью и женщинами, теперь был отвергнут. При воспоминании о суровости, с которой она запретила ему приближаться к себе и давать волю своим чувствам, при воспоминании об отвращении, с которым она вырвалась из его объятий и уклонилась от его поцелуев, целый ураган отчаяния, бессильной ярости и жажды мести наполнил душу молодого хетта. Все кипело в нем. Хриплые стоны вырывались из его груди, и тысячи фантастических проектов громоздились в возбужденном мозгу. Он не собирался терпеть, он хотел, чтобы его не жалели, а любили так же, как он сам любил. Наконец, разбитый нравственными мучениями и физической усталостью, Саргон бросился на кровать и заснул тяжелым, беспокойным сном…

Хартатеф продолжал жить в своем подземелье, не зная ничего, что делается на свете, за исключением редких известий, передаваемых его стражами. Он покидал тайник только ночью, чтобы подышать чистым воздухом на берегу Нила. Усталость и отчаяние стали овладевать молодым человеком. Все его чувства замерли. Тяжелая и нездоровая атмосфера, в которой он жил, разрушительно действовала на нервы и здоровье. Он знал от Ганоферы, что его продолжают разыскивать, но от него скрыли, что мумия старого Мэны выкуплена, а Нейта уже обручена с Саргоном.

Узнав, что его требуют к Сэмну, Сменкара чуть было не лишился чувств. Отправляясь на эту аудиенцию, он перебирал в уме длинную цепь своих преступлений и беззаконий, со страхом спрашивал себя, какое из этих позорных дел могло привлечь внимание могущественного министра Хатасу.

Когда речь зашла о выкупе мумии, он успокоился. Но безжалостные угрожающие слова Сэмну о том, что за ним будут следить и при первом же неблаговидном поступке он будет сослан в каменоломни, страшной тяжестью легли на сердце ростовщика. Смутное беспокойство о будущем тревожило его.

Однажды ночью, дней пятнадцать спустя, Ганофера с мужем, закончив все дневные дела и навестив Хартатефа, собирались уже ложиться спать, как вдруг постучали в дверь их частной квартиры. Удивленный и обеспокоенный, Сменкара побежал узнать, кто осмелился явиться в такое неурочное время. «Открой, или тебе будет плохо», — ответил чей-то повелительный голос, и нетерпеливая рука снова стукнула в дверь. Оробевший ростовщик открыл дверь и впустил высокого мужчину. Незнакомец так тщательно был закутан в темный плащ с капюшоном, что невозможно было разглядеть его лицо и костюм.

Видя, что посетитель один, Сменкара немного успокоился.

— Что тебе нужно от меня? Кто ты такой, что осмелился беспокоить меня в такой час?

Тщательно заперев дверь, незакомец обернулся. Сброшенный плащ открыл длинную белую одежду и бритую голову жреца.

— Рансенеб! — вскрикнул Сменкара и с открытым ртом отшатнулся назад, как от привидения. Затем, бросившись на колени, он поцеловал землю.

— Да благословят тебя боги и да охраняют они каждый твой шаг, великий служитель Амона! Скажи мне, что привело тебя под мою скромную кровлю?

— Встань, — сказал жрец. — Проводи меня в комнату, где я могу поговорить с тобой, не рискуя быть подслушанным.

Ростовщик встал и провел Рансенеба в соседнюю комнату, где жреца встретила Ганофера со всеми знаками смирения и уважения.

— Проводи меня к Хартатефу, который, я знаю, спрятан здесь. Мне нужно поговорить с ним, — сказал жрец без всяких предисловий.

Бледные и пораженные, супруги хотели отрицать, но жрец продолжал, гипнотизируя их своим проницательным взглядом:
— Не лгите, Хартатефа видели. Каждую ночь он бывает на берегу Нила, скрываясь в углублении старой, заброшенной лестницы квартала чужеземцев. Его заметили и выследили. Не было ничего легче, чем схватить его там или здесь, приказав храмовой страже наблюдать за вашим притоном. Но мы больше не желаем смерти Хартатефа. Проводи меня сейчас же к нему, а потом жди здесь, пока я переговорю с ним.

Не возражая больше, Сменкара и его жена провели жреца к своему тайнику и помогли ему спуститься по каменной лестнице.

— Дай мне лампу и ступай назад, пока я не вернусь или не позову тебя, — приказал Рансенеб.

— Господин, он подумает, что погиб, а он вооружен! Позволь мне предупредить его, — пробормотал ростовщик.

— Хорошо, ступай! Скажи ему, что один человек хочет поговорить с ним, — согласился жрец.

Увидев своего сообщника с лампой в руке и услышав, что к нему пришел какой-то посетитель, Хартатеф быстро вскочил с кровати. Узнав же Рансенеба, он страшно побледнел и лихорадочно сжал рукоятку ножа, заткнутого за пояс.

— Успокойся, я пришел не как враг, — сказал жрец, садясь и делая знак ростовщику удалиться, — не трудно понять, что раз нам известно, где ты скрываешься, это равносильно твоему аресту. В последнее время мы узнали много нового, и храм нуждается не в твоей смерти, а в твоих услугах.

Недоверчивое удивление отразилось на истощенном лице Хартатефа.

— Чем такой несчастный, как я, может быть полезен самому могущественному из богов, которого он так безумно оскорбил?

— Правда, твое преступление было бы ужасно, если бы оно созрело в твоей душе. Но мы имеем основания предполагать, что воспользовались твоей безумной страстью к женщине, чтобы толкнуть тебя на преступление, тайная цель которого была совсем иная, и вовсе не завоевание для тебя изменчивого сердца ребенка. Не действовал ли ты по указанию Абракро?

— Да, она обещала мне верно действующий эликсир, — пробормотал молодой человек, покраснев до ушей.

Жрец улыбнулся:
— Абракро из племени хеттов. Что для нее значат боги Египта? Но она предана царице, покровительствующей этим нечистым людям. С помощью магии она хотела уничтожить священное животное, подаренное молодым Тутмесом из его стада. Это нужно было ей, чтобы уничтожить его шансы на получение трона. С этой целью она напустила на тебя чары, омрачившие твой рассудок. Но боги видят истину и прощают тебя. Ты уже достаточно наказан, потеряв положение и состояние, ничтожную часть которого царица отдала храму. Остальные твои богатства, а также твой новый дворец, она по совету Сэмну, прибавила к приданому Нейты. Эта таинственная дочь Мэны, которую Хатасу боготворит, недавно обручилась с Саргоном, пленным хеттом, к которому царица относится как к настоящему принцу Египта.

Как раненый зверь, вскочил Хартатеф с хриплым стоном и, пошатнувшись, прислонился к стене. Глаза его, казалось, угасли. Его стройное тело нервно дрожало, как в лихорадке. Нейта — невеста Саргона! Его собственное состояние отдано в руки соперника! Он сам заметил его безумную страсть к девушке. Какая ужасная катастрофа! Он сжал кулаки. Дьявольская ревность и безумная ярость жгли его сердце каленым железом.

Жрец с довольным видом наблюдал за муками несчастного. Он понимал, что оскорбленная любовь сделает молодого человека послушным орудием в его руках, и молча ждал.

Наконец Хартатеф подошел к столу.

— Я ничего, кроме жизни и мщения, не могу дать Амону, — сказал он, проводя рукой по волосам.

— Этого достаточно. Садись сюда на скамейку, видно, твое здоровье подорвано. В нескольких словах я обрисую положение дел и передам тебе приказание великого жреца. Тебе известно, что наш фараон Хатасу, несмотря на то что Ра одарил ее разумом, оскорбляет богов в лице их служителей, поддаваясь нечистому влиянию. Строительство ее усыпальницы, противоречащей всем священным правилам, достойно порицания. Это оскорбление богам, жрецам и всему народу Египта. Она еще усугубила оскорбление тем, что доверила лечение Тутмеса II ничтожному человеку хетту Тиглату, вознесенному ею до вершины почестей. Теперь же она хотела бы продлить дни супруга, которого отталкивала и ненавидела со дня бракосочетания. Этот супруг был покорным орудием в ее руках и защитой от Тутмеса III, который имеет право на наследство. Фараон скоро умрет, дни его сочтены. Наша обязанность охранять права этого царского ребенка, который по дедушке, мужу старой Исиды, принадлежит к нашей касте и которого воспитывали как наследника. Но царица предвидела все это и сослала ребенка в Буто. Когда Тутмес приезжал в Фивы на праздник Нила, царица узнала его. Его стерегут так строго, что нет никакой возможности приблизиться к нему, он окружен глупыми рабами и невежественными чиновниками. Крепостью командует молодой родственник Сэмну, человек хитрый и бдительный, преданный душой и телом Хатасу. И ни один человек не может проникнуть к царевичу. Но умный и хитрый служитель может видеться с ним и передавать ему необходимые послания. И для этой роли мы выбрали тебя… Искусно переодетый, ты будешь помещен в качестве писца в храм Уазита в Буто. Никто не будет искать тебя среди служителей бога, а у Антефа никто тебя не знает. Не вызывая подозрения, ты будешь служить нашим послом и посредником у царевича.

— Я буду верно служить Тутмесу и не отступлю ни перед чем, что может погубить Хатасу, отнявшую у меня невесту и отдавшую мое золото сопернику, — сказал Хартатеф, причем лицо его исказилось непередаваемым выражением ненависти. — Скажи мне только, жрец Амона, когда и каким образом я должен уехать и что мне будет поручено передать царевичу?

— Отправляйся завтра вечером туда, где тебя видели. Там тебя будет ждать лодка с двумя мужчинами. Один из них, писец храма, скажет: «Аминь», — ты ответишь: «Уазит», — и последуешь за ним. Этот человек отведет тебя в надежное место, где ты выдержишь обряд очищения, необходимый, чтобы проникнуть в священное место. Затем ты отправишься в путь, снабженный всеми необходимыми инструкциями.

— Я буду готов и прикажу Сменкаре приготовить мне одежду.

— Кстати, ты уверен в ростовщике и в его жене? Можно на них рассчитывать, если им хорошо заплатят? — спросил Рансенеб, уже собравшись уходить.

— Я отвечаю за них.

— В таком случае, дай им понять, что они могут заработать солидную сумму, если будут служить Амону. Они должны ловко разузнать мнение народа о строительстве усыпальницы, о Сэмну, о положении маленького Тутмеса после смерти его брата. Они должны распространить слух, что царица презирает богов, пренебрегает советами жрецов и хочет отделаться от обоих братьев, чтобы царствовать одной. И должны следить за предприимчивыми людьми, чтобы в случае чего можно было поставить их во главе восстания.

— Все это будет исполнено.

Сделав прощальный жест рукой, жрец вышел…

*  *  *

Гибель всех надежд была ужасным ударом для Кениамуна. В первую минуту его гнев был так велик, что он жаждал кровавой мести. Чтобы хорошо все обдумать, он взял у Хатасу отпуск на несколько дней и уехал в свое небольшое имение, находившееся в окрестностях Фив. По мере того, как в тишине и одиночестве к нему возвращалось хладнокровие, он убедился, что бедный и зависимый от каждого, он должен был склонить голову и перенести оскорбление, если не хотел навлечь на себя репрессивные меры, которые могли его уничтожить. С тяжелым сердцем он решил покориться и вырвать из своего сердца любовь к Нейте, но все-таки поддерживать с ней дружеские отношения, которые могли быть ему полезны. Вернувшись к себе, он нашел богатые подарки, присланные Саргоном, несмотря на его отказ. Подавив в себе желание бросить все это в лицо высокомерному дарителю, он написал ему несколько благодарственных слов.

«Я принимаю твой великолепный подарок, — писал он, — в память о твоем расположении и в доказательство того, что ты простил мне дерзкие слова, вышедшие из моего оскорбленного сердца, но вовсе не как вознаграждение за женщину, которую я люблю и которую ты у меня отнял. По зрелом размышлении я понял, что такой бедный воин, как я, не может соперничать со знатным принцем и что ты имеешь больше прав на обладание Нейтой, которая как бы создана для того, чтобы украшать своей красотой дворец».

Относивший письмо гонец, к великому изумлению Кениамуна, вернулся с таким ответом: «Еще раз, Кениамун, я сознаюсь, что был неправ, похищая у тебя женщину, сердце которой, по твоему мнению, принадлежит тебе. Приходи ко мне. Мне крайне нужно поговорить с тобой».

Заинтригованный, Кениамун на следующее же утро отправился к Саргону, который принял его на своей любимой террасе. Со времени последнего их свидания хетт похудел и побледнел, глаза его лихорадочно блестели.

Он радушно встретил Кениамуна. Когда тот сел рядом на табурет слоновой кости и освежился кубком вина, Саргон сказал, устремляя на него глубокий и странный взгляд:
— Я хочу, Кениамун, сообщить тебе одну вещь, которая смягчит твое горе и успокоит ревность, возбуждаемую моим счастьем. Ты думаешь, что Нейта любит тебя, не правда ли?

— Да, она сама сказала мне это и обещала выйти за меня замуж в то самое утро, когда ты просил ее руки у Хатасу.

— О! Лицемерие женщин! Сами боги могут ли понять тебя? — сказал Саргон с отрывистым пронзительным смехом. — Позволь мне сообщить тебе, Кениамун, что ты ошибаешься. Вечером в день нашего обручения Нейта объявила мне, что она чувствует к тебе только дружбу и что для нее безразлично, за кого выходить замуж. «Ввиду того, — прибавила она, — что я люблю всеми силами души человека, которого никто никогда не узнает. Но вовсе не Кениамун мешает мне любить тебя, Саргон».

Кениамун открыл рот и онемел от изумления. Две мысли, как молнии, пронеслись в его уме: «Нейта не любит его, и Саргон, оскорбленный жених, поверяет мне это. Зачем?» И он имел основание удивляться. Мрачный и мстительный ассириец не поверял бы, конечно, своему сопернику перенесенное им оскорбление и презрение к своей любви, если бы страстное желание узнать, кого предпочла молодая девушка, не овладело его душой. Чтобы удовлетворить это желание, он нуждался в помощи Кениамуна. Молчаливый и недоверчивый, Саргон всегда, как мог, избегал общества египтян. Он чувствовал, что гордые победители его народа относятся к нему недружелюбно и пренебрежительно и что они уважают в пленнике, лишенном отечества, только протеже царицы. Эта сдержанность сделала его чуждым городской жизни. Даже о Нейте ему ничего не было известно, и он не знал, с кем девушка могла встречаться и кто мог ей понравиться.

Повсюду принятый и знавший всех, Кениамун должен был помочь ему обнаружить этого неизвестного соперника. Раздраженный открытием, что он также был обманут, и подстрекаемый ревностью, воин, несомненно, откроет истину, и тогда он, Саргон, найдет случай без шума уничтожить ненавистного человека, преграждавшего путь к счастью. Его любовь к Нейте только усилилась после тяжелой сцены, когда девушка так жестоко оттолкнула его. Теперь это чувство обострилось глухой ненавистью и страстным желанием мести. Обладать ею помимо ее воли и заставить ее жестокими унижениями заплатить за нанесенное ему оскорбление — такие мысли целиком занимали его ум.

Когда первое удивление прошло, Кениамун задумался. Он быстро перебирал в уме всех молодых людей, с которыми встречалась Нейта. Ни один из них, он был уверен в этом, не был для него опасен. Без сомнения, между обрученными произошло объяснение. Саргон, конечно, требовал, чтобы Нейта отказалась от своей любви к Кениамуну. Девушка, видя ненависть и дикую ревность принца, придумала эту стратегию, чтобы спасти любимого человека от преследований и, может быть, даже от смерти. Взгляд, брошенный на мрачное лицо Саргона, жесткое выражение его глаз и нервно трясущиеся губы убедили его в этой мысли, хотя он и остерегся высказать ее. Пройдясь по террасе, он остановился перед Саргоном.

— Я должен верить, что она не любит меня, так как ты слышал это из уст Нейты. Так хорошо же, — он нахмурил брови. — Я найду того, кто так таинственно проник в ее сердце. Я узнаю, что за пропасть разделяет их, если только она, из женского кокетства, не хотела просто стать еще дороже для тебя.

— В таком случае, это был плохой расчет. Я вовсе не принадлежу к числу людей, способных вздыхать о невесте, мечтающей о другом. Но оставим этот разговор. Я чувствую необходимость успокоиться и развлечься. Поэтому я прошу тебя, Кениамун, свози меня к Туа. Ее дочь, говорят, прекрасна, и у них в доме собирается многочисленное общество.

— О! Туа будет очень счастлива видеть тебя у себя. Если ты хочешь, через несколько дней мы съездим туда. Туа и Неферта дают один из своих пиров, и тебе представится великолепный случай познакомиться с ними и развлечься.

Глава IX. Свадьба и траур в Египте

Прошло несколько недель. Приближался день, назначенный для бракосочетания Нейты и Саргона. Но это частное обстоятельство терялось в боязливом ожидании и глухом беспокойстве, охватившем весь Египет в преддверии готовившихся важных политических событий.

Здоровье Тутмеса II с каждым днем все ухудшалось. Близка была минута, когда слабый фараон, покоренный и управляемый своей энергичной царственной супругой, оставит вакантное место рядом с ней. Все предчувствовали, что гордая и властолюбивая женщина, твердой рукой державшая бразды правления, не пожелает вторично делиться властью с кем-либо. Но было также известно, что молодого Тутмеса поддерживает большая часть жрецов и египетских вельмож. Первые не могли простить Хатасу ее независимый ум, вторые — что она поставила над ними такого ничтожного человека, как Сэмну. С другой стороны, царицу очень любил простой народ, которому ее мудрое и мирное правление обеспечивало спокойствие и торговлю. Ее происхождение, как законной дочери царской крови, пользовавшейся наравне с отцом покровительством богов, окружало ее могущественным ореолом.

Тем не менее, возмущения, дворцовые интриги и братоубийственные войны были вещами, знакомыми в Египте. Не одно сердце сжималось при мысли о кровавых событиях, которые могли разыграться в ближайшем будущем. Сторонники Тутмеса были страшно раздражены, так как Хатасу принимала меры предосторожности, доказывающие ее хладнокровие и решимость. Эти меры делали почти невозможной всякую попытку заполучить царевича, присутствие которого было необходимо, чтобы поднять возмущения в минуту смерти Тутмеса II.

Все было предусмотрено, всюду командовали надежные военачальники, комендантом крепости был Антеф, бдительный и хитрый человек, стороживший царевича. Все входы охранялись часовыми. Многочисленный и хорошо вооруженный конвой сопровождал Тутмеса во время прогулок. Только в храме могли ему что-нибудь передать. Свита в храм не впускалась.

Пока эти важные события поглощали внимание царицы и всего Египта, обрученные продолжали жить в отношениях, становившихся все более ложными и враждебными. Приближение дня свадьбы вселяло в сердце Нейты чувство страха и отчаяния. Саргон, правда, не давал ей больше повода жаловаться на его бурную страсть. Напротив, он старался избегать ее, но в этой преувеличенной сдержанности невеста чувствовала скрытую ненависть, страстное желание унизить ее своим пренебрежением и разгульной жизнью, которую он теперь вел.

Саргон, бывший затворник и мизантроп, стал постоянным гостем в доме Туа. Он ухаживал за Нефертой и засыпал ее драгоценностями. Разбрасывая горстями золото, он посещал пользовавшиеся дурной славой места, откуда рабы не раз приносили его домой абсолютно пьяным.

Этими крайностями он старался заглушить бурную страсть, овладевшую всем его существом. Но все его усилия были тщетны. Образ невесты, в ореоле всей ее чистоты и гордой красоты, преследовал его среди беспорядочных оргий в винных парах. Припадки отчаянного гнева и мрачной апатии вредно сказывались на его здоровье и характере. Нейта знала о недостойном поведении жениха. Тем не менее, она никогда не упрекала его и относилась к нему во время его редких посещений спокойно, со снисходительной добротой, не зная, что эта благосклонность только еще больше раздражала Саргона, объяснявшего ее поведение унизительным равнодушием.

Однажды Нейта была у Роанты, уже вышедшей замуж за Хнумготена. Неожиданно пришел Кениамун. Воин с интересом и любопытством смотрел на молодую девушку, которую редко видел со времени ее обручения с Саргоном.

За эти недели она очень изменилась. На побледневшем и похудевшем лице глаза казались еще больше. Светившаяся в них покорная грусть придавала ее подвижным чертам какую-то новую прелесть.

Заметив внимательный взгляд воина, Роанта подумала, что он хочет поговорить с девушкой наедине. Сказав, что ей нужно сделать какое-то распоряжение, она вышла из комнаты. В первый раз с того утра, когда он сообщил ей о преступлении Хартатефа, Кениамун остался наедине с Нейтой. Наклонившись к ней, он схватил ее руки и с волнением спросил:
— Правду ли сказал мне Саргон, Нейта, что ты любишь другого и что я для тебя ничто?

Нейта покраснела. Обойдя первый вопрос, она сказала, подняв на него влажный взгляд:
— Это неправда, ты много значишь для меня, Кениамун. Ты мой друг, мой брат, внушающий мне симпатию и доверие. Я охотно стала бы твоей женой, но, очевидно, боги противятся нашему союзу, так как они второй раз разлучают нас. Будь моим другом — я так одинока. Я не доверяю своим родным. Моя судьба — воля другого. Саргон мне ненавистен. Его любовь вызывает у меня ужас, и я предчувствую, что она будет для меня роковой.

Ее голос дрожал. Несколько горячих слезинок скатились по щекам.

Несмотря на эгоизм и тщеславие, высушившие сердце Кениамуна, он почувствовал сострадание к этому бедному ребенку, одаренному, по-видимому, всеми земными благами, но на самом деле такому несчастному, жертве тысячи интриг.

Сев рядом, он приобнял ее:
— Бедная моя Нейта, рассчитывай всегда на меня как на самого преданного тебе друга. Я не сомневаюсь теперь, что ты любишь кого-то, но нисколько не сержусь на тебя за это. Никто не может приказать своему сердцу. Твоя участь очень тяжела, быть женой Саргона — далеко не завидная доля. Позволь мне поблагодарить тебя за мужественное признание, сделанное тобой этому человеку, чтобы отвлечь от меня его ненависть и ревность. Я ценю твою жертву и никогда не забуду ее. Если тебе когда-нибудь понадобится советник или защитник, позови меня. Я всегда буду предан тебе душой и телом.

Не ответив ни слова, Нейта склонилась к плечу Кениамуна. Слезы ручьями лились у нее по щекам. Наконец она выпрямилась и пожала ему руку.

— Благодарю тебя, Кениамун. Если когда-нибудь я буду в опасности, я позову тебя. Но позволь мне обратиться к тебе с еще одной просьбой. Прими от меня подарок, который я принесла Роанте, чтобы она передала его тебе на память от меня. Сами боги привели тебя сюда, чтобы я имела радость лично отдать его тебе.

Она встала и взяла со стола роскошно отделанную шкатулку с несколькими драгоценностями большой цены.

— Прими это и то, что пришлет тебе от моего имени Роанта. Я получила столько драгоценностей от царицы и в наследство от Хартатефа, что хотела бы поделиться с тобой. Кроме того, поклянись мне, что если когда-нибудь ты будешь находиться в затруднительном положении, ты обратишься ко мне. Я буду счастлива помочь другу.

— Нейта, — сказал Кениамун, сильно взволнованный и тронутый таким отношением, — как мне благодарить тебя? Ты мне даешь богатство, посмею ли я пользоваться твоим великодушием?

— От сестры и друга ты можешь все принять. Я бы очень хотела выйти за тебя замуж, навсегда освободить тебя от мелочных денежных забот. Я знаю, что ты небогат, Кениамун, и что тебе трудно жить при требованиях твоего положения. Так позволь хоть немного поделиться с тобой золотом, которого у меня в изобилии.

Глаза молодого человека увлажнились. Схватив руку девушки, он прижал ее к губам.

— Благодарю, Нейта, я принимаю твой подарок и в случае нужды обращусь к твоей дружеской помощи. Я потерял тебя, самую лучшую и самую прекрасную из женщин, но я убежден, что ты сохранишь мне местечко в своем сердце — и я счастлив. Не откажи мне в просьбе. Позволь в последний раз поцеловать тебя в знак нашего дружеского договора.

Не колеблясь ни минуты, Нейта положила руку на его плечо и протянула ему свои пурпурные губы. Взволнованный Кениамун привлек ее к себе на грудь и страстно поцеловал. Затем, быстро повернувшись, он хотел уйти с террасы.

— Кениамун! Ты забыл шкатулку, — крикнула Нейта.

Он быстро обернулся, схватил драгоценный подарок и, не оборачиваясь, бросился вон из дома.

Оставшись одна, Нейта упала на ложе и закрыла лицо руками. Зачем, с горечью думала она, судьба, разлучившая ее с Ромой, отнимала у нее Кениамуна, который так искренне любил ее и прощал ей любовь к другому? Он скромно довольствовался дружбой и был счастлив иметь самое маленькое место в ее сердце. Ведь он тоже обнимал и целовал ее, но она не чувствовала при этом ни боязни, ни ужаса, которые вызывали у нее поцелуи Саргона и его пылающий огнем взгляд. Затем ее мысли перешли на обожаемого человека, принадлежавшего этой Ноферуре, не дававшей ему счастья. Ненависть, ревность, отчаяние с такой силой овладели страстным сердцем Нейты, что она разразилась рыданиями и почти громко сказала:
— Рома, Рома! Зачем я тебя встретила!

В этот момент послышался глухой вздох и заставил ее вздрогнуть. Она выпрямилась и вскрикнула. В нескольких шагах от нее, прислонившись к колонне, стоял молодой жрец Гаторы. Из-за жары, вероятно, на нем была не длинная одежда посвященных, а обыкновенный костюм благородных египтян: короткая белая туника, двойное ожерелье и клафт.

Стоя неподвижно, как прекрасное изваяние, он со странным выражением смотрел на Нейту, не замечая, по-видимому, ее волнения. Захваченная врасплох, девушка дрожала от стыда и страха, что выдала свою сердечную тайну перед тем, кого любила. Ей казалось, что Рома читал в глубине ее души и, может быть, смеялся над наивной девушкой, так неосторожно вздыхавшей о нем. От этой мысли вся кровь бросилась ей в голову.

Вскочив с ложа, она как стрела промчалась мимо жреца в сад. Она хотела спрятаться, пока он не уйдет. В это мгновение ей был ненавистен даже вид Ромы. Но прежде чем она добежала до густой тени сикомор, чья-то рука остановила ее.

— Почему ты убегаешь от меня, Нейта? Успокойся, — сказал Рома, устремляя на нее пылающий взор. Но волнение было слишком сильным для девушки, и без того уже расстроенной огорчениями последнего времени и разговором с Кениамуном. Голова у нее кружилась, в ушах шумело. Ей казалось, что, охваченная каким-то вихрем, она падает в мрачную бездну.

Она очнулась, лежащей на каменной скамейке. Голова ее покоилась на груди Ромы, и Нейта чувствовала его учащенное дыхание. Видя, что она пришла в себя, молодой человек заставил ее сесть, продолжая поддерживать рукой.

— Ты больна, Нейта, — ласково сказал он, — это доказывает твое беспричинное волнение. Тебе надо прийти в себя и спокойнее смотреть на будущее, сулящее тебе счастье. Ты говорила мне, что Хартатеф был тебе ненавистен. Боги освободили тебя от него и дают в мужья молодого и красивого человека, который тебя любит и сумеет сделать счастливой. К чему эти слезы? Они доказывают мне, что в твоей душе царит разлад и что ты не любишь никого из тех, кто по закону мог бы стать твоим мужем. Поверь мне, Нейта, желание того, чего нельзя иметь, не приносит счастья. Только одно исполнение обязанностей заполнит душевную пустоту. Не отвлекайся ни направо, ни налево. Старайся платить взаимностью за любовь мужа, и покой вернется в твою душу. Жизнь замужней женщины даст тебе новые радости — радости священные, когда ты станешь матерью. На маленьком существе, которое даруют тебе боги, сосредоточатся все твои помыслы, и ты будешь улыбаться при воспоминании о своих ребяческих грезах.

Нейта выпрямилась с пылающим лицом.

— Не говори так, Рома, — энергично перебила она.- То, что ты говоришь, дышит спокойствием добродетели и суровой мудростью божества, которому ты служишь. Но ты ничего не понимаешь в страстных чувствах души. Ты мне говоришь об обязанностях. Но разве сердце заботится об обязанностях, когда оно занято образом одного существа? Мое сердце не пусто, как ты воображаешь. Оно слишком полно единственным человеком, которого я люблю и…

Кровь внезапно прилила к лицу жреца. Его глаза устремились на изменившееся лицо Нейты и вспыхнули огнем. Она и не подозревала, как была очаровательна в своем страстном волнении, охватившем все ее существо и почти вырвавшем у нее признание в любви.

— Нейта, Нейта! — сказал Рома нерешительным голосом, взяв ее за руки.- Не говори больше ни слова, иначе ты скажешь слишком много, о чем будешь потом сожалеть. Я не имею права знать тайну твоего сердца. Я знаю, что волнение, в котором ты находишься, заставляет забыть, с кем ты говоришь. Потом ты же будешь избегать меня, как это сейчас сделала на террасе.

Как будто внезапно очнувшись, Нейта умолкла, но уже не пыталась бежать. Невыразимое чувство стыда и отчаяния приковывало ее к месту. Слова Ромы убедили ее, что он влюблен в свою жену и вовремя остановил ее признание, чтобы не открывать ей унижающую истину: «Я не могу любить тебя». Если бы она видела полный печали и страсти взгляд Ромы, устремленный на ее опущенную голову, то утешилась бы. Но она не смела поднять глаз. Девушка не пошевелилась, даже когда жрец наклонился к ней и прошептал:
— Не считай меня холодным и бесчувственным, Нейта! Я понимаю все, что угнетает твое сердце. Никто жарче не будет умолять богов, чтобы они даровали тебе покой и счастье, чем жрец храма Гаторы.

Только услышав удалявшиеся шаги Ромы, она упала на скамейку и разразилась рыданиями.

— Во имя Ра и Гаторы, о чем ты плачешь здесь в одиночестве? — спросил несколько минут спустя звучный голос Роанты.- Я думала, что ты с Кениамуном… Когда же я узнала, что он ушел, и направилась к тебе, то встретила Рому, выбежавшего со странным выражением лица из этой рощицы, где теперь я нахожу тебя в слезах. Уж не поссорилась ли ты с ним?

Нейта встала и, обняв наклонившуюся к ней подругу, еще сильнее заплакала.

— Полно же! Успокойся и признайся мне, что здесь у вас случилось, — сказала Роанта, нежно прижимая девушку к груди.- Ты знаешь, что я люблю тебя, как младшую сестру. То, что ты мне доверишь, навсегда будет погребено в моем сердце. Итак, будь откровенна! Устроил ли тебе сцену Кениамун или Рома обидел тебя? Я заметила, что с некоторого времени Рома сильно изменился, а ты избегаешь говорить о нем. Сейчас же он был страшно взволнован. Что же произошло между вами?

Нейта выпрямилась и, вытирая слезы, продолжавшие струиться по щекам, сказала:
— О, Роанта, что мне за дело до Кениамуна? Что же касается твоего брата, то он такой чистый и добрый, что далек от мысли обидеть кого бы то ни было. Он сам страдает вместе с обиженными. Причиной его волнения была моя ужасная неосторожность. Я чуть-чуть не призналась ему в том, что скрывала даже от тебя: я страстно люблю Рому. Он же такой добродетельный и строгий, конечно, был взволнован отсутствием у меня женского достоинства. Но постой, я все расскажу тебе, — и она поспешно передала все случившееся.

На минуту красивое лицо Роанты окаменело от изумления. Потом, громко рассмеявшись, она звучно расцеловала Нейту в обе щеки:
— Ты любишь моего славного Рому! Это делает тебя еще дороже моему сердцу. Только успокойся, малютка, его смутило вовсе не такое лестное признание. Даю палец на отсечение, что убегая отсюда, он совсем не думал о твоем женском достоинстве, он боялся своей собственной слабости. Ты слишком прекрасна для того, чтобы он мог остаться равнодушным, особенно зная, что ты его любишь. Смею уверить тебя, что Рома сделан из такого же теста, как и все мужчины. Он так же, как и все, склонен к запрещенной любви и ко всем увлечениям. Только лицо его дышит такой добродетелью! И потом, у него на душе страшной тяжестью лежит отвратительная жена.

— Зачем же он женился на ней?

— Ах, это было безумие юности, подтверждающее только то, что я сейчас сказала тебе. Рома, как и все мужчины, способен увлечься и наделать непоправимых глупостей, о которых впоследствии горько сожалеет. И вот в результате, он связан с женщиной, ниже себя по рождению! Он ее больше не любит и не может уважать, так как Ноферура отличается очень сомлительной добродетелью и невыносимым характером.

— А все-таки он любит ее, — вздохнула Нейта.- Скажи мне, Роанта, она гораздо красивее меня?

— Нет, нет, ты бесспорно красивее. К тому же она совершенно лишена грации! Итак, успокойся! Я выясню это дело и заставлю Рому признаться в истине. Как только я узнаю, что он любит тебя, я извещу тебя об этом.

— Не думаю, чтобы он любил меня, — пробормотала Нейта.- Он остановил меня и не захотел выслушать мое признание. Мог бы он так поступить, если бы разделял мои чувства?

— Это только доказывает, как он боялся самого себя. Но пойдем, дорогая Нейта. Сейчас вернется Хнумготен, и мне надо посмотреть, все ли готово к обеду.

Следуя за Роантой, Нейта не переставала повторять:
— Ах, как бы мне хотелось увидеть Ноферуру. Как будто сама судьба не хочет, чтобы я встретилась с ней у тебя.

— Это правда. Вы всегда расходитесь. Но если ты хочешь, я как-нибудь нарочно приглашу ее.

В эту минуту вбежала молодая негритянка, крича:
— Госпожа, госпожа! Приехала благородная Ноферура и просит позволения поговорить с тобой.

Отослав служанку, Роанта увлекла за собой Нейту.

— Вот твое желание и исполняется, — сказала она, смеясь.- Но что ей от меня нужно в такой час?

Выйдя на террасу, они увидели Ноферуру, идущую им навстречу. Она была разодета и разукрашена кольцами и браслетами. Широкая диадема из рубинов сдерживала ее черные волосы. Надо лбом колебался цветок лотоса, а в руках она держала их целый букет. Не обращая внимания на поклон Роанты, Ноферура от любопытства не сводила сверкающих глаз с Нейты. Та, бледная и взволнованная, в свою очередь смотрела на жену любимого человека.

— Добро пожаловать, Ноферура. Но прежде чем сесть, позволь мне представить мою лучшую подругу, Нейту, дочь благородного Мэны и невесту принца Саргона.

— Ах! Вот счастливый случай, за который я благодарю богов. Уже давно я хотела познакомиться с прекрасной невестой, опекаемой царицей.

Женщины сели на террасе, Ноферура начал объяснять невестке цель своего неожиданного визита, вызванного письмом, которое она получила от одной родственницы, жившей в Мемфисе. Эта родственница писала об очень важном деле, для успешного окончания которого она умоляла об участии и заступничестве Хнумготена.

Не вмешиваясь в разговор, Нейта с жадным любопытством и ревностью следила за каждым движением своей соперницы. Громкий голос Ноферуры, ее резкие жесты и резкий, вызывающий взгляд очень не понравились ей. Тем не менее, она сознавала, что та была достаточно хороша, чтобы снова завоевать любовь мужа, если даже она ее потеряла. Ревнивая ненависть сжала сердце девушки, причиняя ей страшное страдание, какого она еще никогда не испытывала. Эту женщину Рома сжимал в своих объятиях и страстно целовал ее губы! Она постоянно могла быть с ним. Ежеминутно могла слышать голос и видеть нежные, чарующие глаза молодого жреца. Ей казалось, что она задыхается.

— Не останешься ли ты обедать? Хнумготен должен вернуться с минуты на минуту, и ты сама поговорила бы с ним, — сказала в этот момент Роанта.

— Нет, нет. Лучше будет, если ты сама попросишь мужа. К тому же я зашла только на минутку. Я отправляюсь к Туа, которая дает сегодня праздник. Там всегда весело проводят время.

На лице Роанты появилось удивление пополам с презрением.

— Ты отправляешься на праздник к Туа? Эта особа пользуется дурной славой, дурной репутацией, как и ее дочь, Неферта! Все женщины нашего общества избегают ее. Удивляюсь, как только Рома позволяет тебе это.

Ноферура побагровела от гнева.

— А я удивляюсь, что ты клевещешь на таких любезных женщин, — крикливо заступилась она, сильно размахивая руками. — Туа — благородная вдова, богатая и независимая. Она может принимать, кого ей угодно. Только из зависти можно говорить, что ее праздники и общество пользуются дурной славой. Что же касается Неферты, то ее избегают из-за красоты, с которой очень немногие из наших могут соперничать. Женщины, которым нечего бояться сравнения, охотно посещают ее.

— Особенно, если они не боятся за свою репутацию и мало беспокоятся о мнении своих мужей, — язвительна вставила Роанта.

— Роме нечего мне запрещать, да я и не спрашиваю у него позволения, — с пылающим взором заявила Ноферура. — Говорю тебе откровенно, я измучена его ревностью и постоянными подозрениями. Не могу же я вечно сидеть дома взаперти, выслушивать его упреки и переносить сцены ужасной ревности. Я люблю Рому и ценю его глубокую любовь ко мне. Но во всем надо знать меру, и любовь тоже должна иметь границы. А теперь прощай, Туа ждет меня!

Страшно бледная Нейта, нервно дрожа, вытерпела эту последнюю выходку. А Ноферура, прощаясь, удивленно и пытливо посмотрела на обескураженное лицо девушки.

Как только Ноферура ушла, Роанта воскликнула полусочувственно, полусмеясь:
— Бедная моя Нейта, не огорчайся так ложью этой бессовестной женщины. Уже давно Рома не любит ее и не занимается ею. Эта женщина бесчестит его, мучает своей ревностью и…

Вошедший Хнумготен перебил этот разговор. Несмотря на просьбы друзей, Нейта тотчас же распрощалась с ними. Она задыхалась. Какое-то незнакомое, но жестокое чувство терзало ее сердце. Нейта спешила остаться одна, чтобы дать волю своим бурным мыслям. Перед нею носился образ Ромы, говорящего Ноферуре слова любви. Ею овладел такой гнев, что если бы в эту минуту жрец попался ей под руку, она была бы способна хладнокровно убить его. Ночью Нейта не сомкнула глаз.

— Эта бедная Нейта очень мало похожа на счастливую невесту, — сказал, смеясь, начальник телохранителей, проходя в свою комнату и снимая оружие.- По крайней мере, у тебя, Роанта, был совсем другой вид за два дня до нашей свадьбы. Особенно сегодня Нейта была страшно расстроена.

— Да! Я удивляюсь, что царица, которая ее так любит, не замечает, какой ужас наводит на девушку этот брак, — ответила Роанта, принимая у мужа секиру и широкий меч и кладя их на стол.

— Гм! Меня это не так удивляет. Я вижу, чем занята царица и понимаю ее заботы, — сказал Хнумготен, понижая голос. — Фараон очень плох, часы его сочтены. Поэтому достаточно найдется дел, чтобы приготовиться к грядущим событиям.

— Как ты думаешь, удастся ли жрецам возвести на трон маленького Тутмеса?

Начальник телохранителей пожал плечами.

— Трудно что-нибудь сказать. Ты знаешь, что жрецы — большая сила. Во всяком случае, теперь их игра будет гораздо труднее, чем после смерти Тутмеса I. Тогда они принудили Хатасу выйти замуж за брата, хотя покойный фараон назначил ее наследницей трона. Теперь у них нет под рукой претендента. Царевича хорошо стерегут в Буто, а Хатасу приняла все меры, чтобы подавить всякое открытое возмущение. В Фивах сосредоточена целая армия, и, вероятно, никто здесь не шевельнется. Но совершенно понятно, что среди таких забот царица не обращает внимания на капризы молоденькой девушки.

— Нейта печальна вовсе не из-за каприза. Ах, Хнумготен, если бы я могла быть уверена в твоей скромности! Впрочем, если ты поклянешься мне молчать, как могила, я доверю тебе нечто очень трогательное.

Чрезвычайно заинтригованный волнением жены, Хнумготен поклялся самыми ужасными клятвами, что он будет нем, как закрытая могила. Вполне успокоенная Роанта передала ему исповедь Нейты, так как эта тайна душила ее.

Добрый Хнумготен искренне пожалел о несчастной любви девушки и о неудачном браке Ромы. Но его мысли не шли дальше этого. Он был страшно голоден и хотел как можно скорее сесть за стол.

Роантой же овладела одна только мысль, любым способом облегчить жизнь несчастной подруги или, по крайней мере, успокоить ревность, отнимавшую ее силы. Счастливая, любимая и легкомысленная молодая женщина считала, что нельзя отказываться от своего счастья, и ей казались дозволенными и простительными все средства для исполнения своих желаний.

Роанта тоже не спала всю ночь. Результат ее размышлений был таков: если Рома любит Нейту, а это было более чем вероятно, то все устроится прекрасно. Нужно только добиться правды от хитреца и заставить его признаться Нейте. Это бы сразу успокоило ее ревность. Потом она, сестра и подруга, охраняла бы их счастье и устраивала бы им свидания у себя. Все это облегчит молодой супруге Саргона тяжесть насильственного брака, не возбуждая подозрений у принца.

Для исполнения своих великих проектов Роанта, как только встала, написала записку Роме. В записке она настоятельно просила его прийти по окончании утренней службы в храме поговорить об очень важном деле. Никогда еще Роанта не спешила так выпроводить мужа. Ей хотелось остаться наедине с братом. Как только тот пришел, она немедленно увела его в свою комнату. И уже готовилась приступить к важному разговору, как вдруг ей пришла мысль, что они окружены нескромными ушами.

— Пойдем лучше на террасу, — сказала она мрачному и озабоченному Роме, равнодушно следовавшему за ней.

Едва только они сели у жардиньерки, как новые опасения встревожили Роанту.

— Нет, здесь нам тоже нельзя поговорить, — воскликнула она, вскакивая со стула. И, схватив Рому за руку, она потащила его в свою любимую беседку.

— Уж не собираешься ли ты открыть мне заговор против Хатасу? — насмешливо спросил Рома.

Облокотившись на каменный стол и не отвечая на вопрос, Роанта стала пытливо изучать лицо брата, который имел такой мрачный, убийственный вид.

— А! Ты тоже бледен, мрачен и обескуражен?

— Надеюсь, что ты позвала меня не для того, чтобы изучать свежесть моего лица, — сказал с раздражением Рома.- Итак, к делу. Что ты хотела мне сказать?

— Что ты глуп, Рома, глуп до жалости, — с сожалением в голосе ответила Роанта.

Непередаваемое удивление появилось на выразительном лице молодого человека, потом он сильно побледнел.

— Твое мнение не особенно лестно. Я… и стоило меня таскать по всему дому, чтобы высказать такую простую вещь. Может быть, ты объяснишь, чем я заслужил такое выражение родственного восхищения…

— Конечно, скажу. Надо быть дураком, чтобы остановить признание, чуть не сорвавшееся с губ Нейты! Зачем ты это сделал? Потому, что ты не отвечаешь на ее любовь, или потому, что боишься самого себя?

Рома быстро встал, глаза его сверкали.

— Что ты говоришь? Неужели она имела неосторожность поверить тебе свое безумие?

— Безумие! Конечно, безумно любить такое бессердечное бревно, как ты. Бедное дитя вдвойне страдает от своей неосторожности. Теперь она думает, что заслужила твое презрение и твое осуждение из-за недостатка собственного достоинства! И ты так относишься к этой бедной девочке, такой прекрасной и такой несчастной! Право, Рома, я начинаю думать, что ты ослеп… Нет, нет, не пытайся бежать, ты должен мне прямо ответить, — потребовала Роанта, схватив брата за руку.

Красный и взволнованный, Рома отвернулся. Энергично усадив его на место, Роанта взяла его обеими руками за голову и заглянула улыбающимися насмешливыми глазами в разгоряченное лицо Ромы. Крепко поцеловав его, она прибавила:
— Ну же, будь откровенен! Ведь ты знаешь, как я люблю тебя?

— Ах, Роанта! Зачем ты спрашиваешь об этом? — вздохнул Рома. — К чему приведет признание в моем безумии? Да, я люблю Нейту с того самого времени, когда впервые увидел ее ясные глаза. Днем и ночью ее светлый образ преследует меня. Ревность и желание быть любимым ею пожирают меня. Но я женат, а она, по царской воле, через несколько дней будет женой Саргона. Могу ли я, как честный человек, как жрец Гаторы, поощрять запрещенные чувства и своим признанием в любви отвлекать ее от исполнения обязанностей? Не лучше ли оставить ее с мыслью, что я не одобряю ее чувств и что она для меня ничто? Оскорбленная в своей любви и гордости, она забудет меня и станет любящей и счастливой женой человека, которого боги предназначили ей в мужья.

Слушая его речь, тронутая Роанта следила за внутренней борьбой между долгом и страстью, отражавшейся на красивом лице брата.

— Нейта права, ты самый лучший из всех людей, — прошептала она, прижимаясь щекой к его щеке. — Но, Рома, твоя добродетель строга и жестока к моей бедной подруге. Предстоящий брак леденит ей кровь, он отвратителен ей так же, как любовь Саргона, сокрушающая, словно любовь злого духа. Любовь… и страсть отнимают у Нейты последний покой, а она так нуждается в утешении и поддержке. Не твой ли долг успокоить эти бурные чувства и уничтожить ревность, если ты любишь и уважаешь ее? Чьи уста лучше твоих сумеют вернуть ей мир и направить ее на путь долга?

Тяжело переводя дыхание, молодой человек слушал убеждения своей сестры, то бледнея, то краснея.

— Ты искушаешь меня, Роанта, и предлагаешь мне невозможное. У меня нет ни малейшей возможности видеть Нейту без свидетелей.

— Я все предусмотрела. Если ты последуешь моему совету, ты увидишь Нейту в день ее свадьбы, во время празднества. Я отлично знаю расположение дворца Саргона. Ты помнишь, что этот дворец принадлежал Сэмну, пока царица не отдала его Саргону. В конце сада, раскинутого по берегу Нила, стоит уединенная беседка. К ней можно подняться по лестнице с реки. С наступлением ночи ты подъедешь на лодке к беседке, переодетый рыбаком или рабочим. Я сумею увести Нейту и дать вам возможность поговорить полчаса. Ты успокоишь ее признанием в любви и дашь ей понять, что она должна довольствоваться этой уверенностью и жить, исполняя свой долг.

— Нет, нет, это безумие! — прошептал Рома.

Но Роанта настаивала. Мало-помалу она успокоила угрызения совести и разбила возражения брата, искусно возбуждая все его чувства. Как последний аргумент, она обрисовала ему нравственные муки, которые испытывала Нейта, когда Ноферура хвасталась безумной любовью Ромы и сценами ревности, которые он, якобы, ей устраивает.

— Ноферура осмелилась это говорить? — воскликнул жрец, вскакивая с пылающим лицом.- Она осмелилась сказать, что я люблю ее, когда я только терплю эту бесстыдную женщину под своей кровлей? Ты права, Роанта, я должен оправдаться перед Нейтой в подобном обвинении. Я не хочу, чтобы это чистое и гордое дитя думало, что я предпочел ей эту женщину, эту развратницу. Устрой все, Роанта. Вечером в день свадьбы я буду в беседке.

— Поздравляю тебя с таким благоразумным решением, — довольно сказала сестра.- Но тебе следует сделать еще одну вещь: запретить Ноферуре бывать у Туа с Нефертой. Там ей представляется обширное поле для измен. Во всяком случае, твоя жена должна избегать подобных сборищ.

— Я запрещу ей это, только не сегодня, — рассеянно ответил Рома. — Я вернусь в храм и останусь там до послезавтра. Мне необходимо побыть одному. Знать, что любим, знать, что счастье рядом и не иметь возможности помешать любимой женщине попасть во власть Саргона — это ужасно.

Бракосочетание Саргона и Нейты праздновалось почти с царской роскошью. Все князья, сановники и вельможи Фив собрались во дворце новобрачных. Даже царица явилась на праздник, несмотря на свои заботы и опасение оставлять умирающего фараона. Однако Хатасу ничем не выдавала своего глубокого беспокойства. С присущей ей надменной грацией она приветствовала собравшихся, поздравила молодых и заняла приготовленное ей за столом место. Только она не заметила ни бледности, ни убитого вида Нейты, ни чрезвычайного волнения Саргона. Тот не спускал пылающего взора с жены, сидевшей с опущенными глазами и, по-видимому, не замечавшей его присутствия. Жестокое и горькое выражение появилось на губах принца. Глубокий вздох приподнял его пурпурную финикийскую тунику и заставил звякнуть ожерелье, украшавшее шею.

С трудом овладев собой, он поднял кубок, чтобы выпить за здоровье своей славной царственной покровительницы. После пира Хатасу вернулась во дворец со своей свитой, в которой были и Сэмну, и Хнумготен. Отъезд царицы только увеличил веселье пирующих, стеснявшихся в ее присутствии.

Разговоры становились все шумней и шумней. Вино начинало горячить головы.

Нарядная, оживленная и веселая толпа рассыпалась по комнатам, террасам и садам. Саргон, окруженный гостями, вынужден был любезно исполнять обязанности хозяина дома. Сатати занялась женщинами. Своим вежливым оживлением она старалась маскировать апатично-грустное настроение новобрачной. Наступила ночь — наступила быстро, без сумерек, как это бывает в Египте. Но все уже было освещено лампионами и факелами. Горевшая в вазах смола красноватым светом освещала темную зелень деревьев. С нетерпением поджидая удобной минуты, Роанта, продолжая разговаривать с невестой, увела ее в темную аллею.

— Иди за мной скорей, — прошептала она, поспешно увлекая подругу к беседке.

Заинтригованная таинственностью Роанты, Нейта поспешно пошла за нею, стараясь узнать, куда это она ее ведет.

Скоро они поравнялись с небольшим домиком, состоявшим из одной комнаты с террасой, выходящей на Нил. Сэмну построил эту беседку, чтобы уходить сюда, когда у него появлялось желание поработать в полном одиночестве.

— Подожди меня минутку, — сказала Роанта, входя в беседку.

Маленькая комнатка, слабо освещенная факелами, прикрепленными к стене, была пуста. Но как только Роанта показалась на террасе, из тени выступил мужчина в костюме рыбака.

— Это ты, Рома? — спросила женщина.

— Да.

— В таком случае, пойдем! Я привела Нейту.

— Где же ты, Роанта, мне страшно здесь! — позвала Нейта.

Ничего не отвечая, женщина схватила ее за руку и увлекла к беседке. Втолкнув ее туда, она прошептала:
— Оставайся здесь, пока я не приду за тобой, — и убежала.

Пораженная Нейта испуганно огляделась. Увидев Рому, которого она сразу узнала, несмотря на переодевание, Нейта глухо вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Не отворачивайся от меня, дорогая моя! Я пришел, чтобы сказать тебе, что ты для меня дороже жизни, — прошептал жрец, сжимая ее в объятиях.

Не доверяя своим чувствам, Нейта внимательно вгляделась в его лицо.

Встреченный ею страстный взгляд наполнил все ее существо невыразимым счастьем. Она обвила шею Ромы, и их губы слились в горячем поцелуе.

— О, теперь я могу все перенести, — прошептала Нейта. — Я знаю, что ты любишь меня, что не презираешь и не осуждаешь за мою любовь и что Ноферура для тебя ничто.

— Я безумно люблю тебя, Нейта! Ведь я здесь вопреки голосу долга и совести, — горячо шептал Рома, причем счастье и горечь звучали в его голосе. — Но судьба жестоко наказывает меня. Она отдает тебя мне с тем, чтобы тут же отнять и осудить на муки ревности, так как я знаю, что ты становишься законной женой Саргона.

— Не мучайся этим, — сказала сияющая Нейта. — Я должна терпеть Саргона, но ни одна частица моего сердца не будет принадлежать ему. Я постоянно буду думать о тебе. Ты будешь утешать меня словами любви и поддерживать своими советами. Я всегда смогу позвать тебя на помощь. Я не буду уже больше ревновать тебя, — прибавила она, прижимаясь к нему.

Рома с обожанием смотрел на нее. Как она была прекрасна в блестящем свадебном наряде! Покрывающие ее камни сверкали в полумраке, переливаясь всеми цветами, а блеск ее черных глаз соперничал с их игрой.

— Ты-то не будешь ревновать, маленькая эгоистка, но я! — сказал со вздохом Рома.

— Это правда. Как я найду силы вырваться из твоих объятий, чтобы терпеть любовь Саргона? — воскликнула Нейта с внезапным приливом отчаяния.- Убей меня, Рома! Лучше умереть после этой минуты счастья, чем жить с ненавистным человеком! И ты тоже не будешь страдать.

Слезы помешали ей продолжить.

— Никогда! Ты должна жить, Нейта, так как ты моя жизнь, мое спасение, моя надежда! И кто знает, может, боги сжалятся над нами и когда-нибудь соединят нас? А пока мы будем видеться и поддерживать друг друга.

В эту минуту на реке со стороны дворца послышался зловещий шум, слившийся с пронзительными криками.

— Что это значит? — произнес жрец, с беспокойством вставая.

Не успел он договорить, как в беседку стремительно вбежала бледная, испуганная Роанта.

— Посланный от Хнумготена сейчас принес известие, что фараон скончался. Праздник кончился, и весь Египет покрылся трауром. Спеши, Рома, в храм, а ты, Нейта, иди скорее со мной. Твое отсутствие могут заметить, гости разъезжаются.

Поцеловав последний раз Нейту, Рома прыгнул в лодку. Подруги побежали ко дворцу. Полный беспорядок сменил радостное воодушевление приглашенных. С криками и причитаниями, гости и рабы рвали свои одежды, посыпали землей голову и били себя в грудь, громко оплакивая смерть фараона.

Когда раскрасневшаяся Нейта, слегка задыхаясь, присоединилась к мужу, тот стоял в зале, прощаясь с последними расходившимися гостями. Мрачным и подозрительным взглядом окинул он свою юную жену. Ее пылающее лицо, казалось, светилось внутренним счастьем и теперь совершенно изменилось. Молодые супруги скоро остались одни. Сильно взволнованные, они несколько минут стояли друг против друга.

— Траур, постигший всю страну, смутил наш брачный пир. Это плохое предзнаменование, — сказал наконец Саргон. — Гости наши разбежались, рабы и служители потеряли головы. Позволь мне отвести тебя в брачную комнату. Нам обоим нужно отдохнуть после всех волнений.

Он подошел и взял жену за руку. При виде того, как она вздрогнула и подалась назад, глаза его вспыхнули недобрым огнем.

— Не бойся, — сказал он глухим голосом, — что я стану надоедать тебе своими пылкими чувствами. Отвергнутая любовь не будет унижаться перед тобой. Ты не пожелала моей снисходительной любви, раба твоей красоты. Ну что же! В таком случае, ты почувствуешь всю суровость мужа, который позаботится, чтобы твоя страсть к другому не очень-то близко касалась его чести.

Нейта гордо подняла голову. Самодовольством и презрением горели ее глаза, когда она ответила прерывающимся голосом:
— Тем лучше! Я предпочитаю твою ненависть твоей любви. Но ты слишком поздно вздумал следить за моими чувствами и поступками. Смотри! Мои губы и мои щеки еще горят от поцелуев единственного человека, которого я люблю. Я еще вся дрожу от счастья! Но окружающая нас тайна так же непроницаема, как и моя любовь. Никто никогда не узнает имени того, кому я принадлежу душой и телом.

Саргон окаменел, слушая ее. Шатаясь, он сделал шаг назад, и хриплый крик вырвался из его груди.

— Изменница! — прошипел он неузнаваемым голосом, с глазами, налитыми кровью.- Всего несколько часов тому назад ты клялась перед богами быть мне верной, а теперь позоришь мою честь? Так умри же!

В его руке сверкнул нож и вонзился в грудь Нейты. Девушка страшно вскрикнула. Вытянув вперед руки, обливаясь кровью, она упала на колени и затем вытянулась на полу без движения.

Опомнившись, Саргон выронил кинжал и в ужасе отступил назад.

— Что я наделал? Я убил ее, — пробормотал он, проводя рукой по лбу, покрытому холодным потом.- О, Нейта! И зачем только моя рука должна была поразить тебя?

Не в состоянии думать и не в силах позвать кого-нибудь, он в изнеможении опустился на стул.

Саргон так ослабел, что не слышал ни приближавшихся быстрых шагов, ни двойного крика, послышавшегося почти сразу. На пороге комнаты стояли Мэна и Кениамун, в ужасе глядя на новобрачную, без движения лежавшую в луже крови. Они оба задержались из-за какого-то служебного дела к Пагиру. И уже шли за оружием и плащами, когда вдруг услышали крик Нейты.

Придя в себя от страха, оба бросились к ней. Они подняли ее и стали осматривать, стараясь узнать, жива ли она.

— Она еще дышит! — воскликнул Кениамун, срывая с себя шарф, чтобы перевязать рану.

— Надо позвать Сатати. Она должна быть еще здесь, так как хотела прийти проститься с Нейтой, — кричал Мэна.- Живо, пусть кто-нибудь бежит за благородной женой Пагира! — приказал он, заметив в дверях испуганную толпу рабов.

Почти в ту же минуту его взгляд упал на Саргона, все еще сидевшего в полном оцепенении. Тотчас лицо его исказилось яростью и скотским самодовольством.

— А! Вот ты где, презренный убийца! — закричал он, бросаясь к Саргону и сильно встряхивая его. Это неожиданное нападение, казалось, пробудило принца.

— Она мне изменила, и я убил ее! — отбивался он, стараясь оттолкнуть Мэну.

Но тот, будучи гораздо сильнее, удержал его.

— Сам ты изменник! Неужели ты думаешь, что тебе позволили жениться на благородной египтянке для того, чтобы ты сначала оклеветал ее, а потом зарезал? Ты ответишь перед царицей за это преступление. Вот, что бывает, когда из раба делают вельможу. Эй, вы, принесите веревки. Надо позаботиться, чтобы этот шакал не убежал, пока царица не решит его участь.

Пока связывали Саргона, в комнату влетела бледная и дрожащая Сатати. Следом за ней появился Пагир, на его глупом лице был написан почти комический испуг.

— Оставьте его на свободе, он не убежит, — сказала Сатати, видя оскорбительное обращение с принцем.

— Займись-ка ты раненой, я же отвечаю за свои поступки, — грубо сказал Мэна.- Не думаешь ли ты, что я буду спокойно смотреть, как убивают мою сестру, и стану отвешивать поклоны этой гадине?

Саргона потащили в дальнюю комнату и бросили там на какой-то тюк. Рабам было приказано сторожить его.

Кениамун и Пагир отнесли Нейту в брачную комнату и положили на кровать. Здесь ее раздели и, в ожидании врача, приложили к ране холодный компресс.

— Дорогой Кениамун! — сказала мертвенно-бледная Сатати, дрожащими руками помогавшая служанкам снимать с Нейты ожерелье и тяжелые кольца. — Умоляю тебя, беги скорей за врачом, а потом спеши во дворец и постарайся увидеть Сэмну. Узнав от тебя, что здесь случилось, он доложит царице. Необходимо, чтобы ее величество как можно раньше узнала это.

— Бегу! — ответил молодой человек, устремляясь вон из комнаты.

Глава Х Царица и мать

Когда Кениамун попал в царский дворец, там все было в движении. Громадное здание жужжало, как улей. Во дворец прибывали все новые советники и сановники. Никто не хотел дожидаться утра, и все спешили принести свои соболезнования и поздравления единственному теперь лицу, держащему скипетр и раздающему милость. Каждый стремился доказать свою преданность.

В эту ночь Фивы не спали. Народ толпами ходил по улицам, осаждая входы дворца. Со всех сторон неслись протяжные, пронзительные крики, полные отчаяния: так выражали египтяне свою печаль. Но беспорядков нигде не было видно. Всюду ходили отряды воинов и охранников и поддерживали порядок.

Кениамуну с трудом удалось пробраться в царские покои. Они, как и все остальные помещения, были переполнены народом. Дежурный придворный объявил ему, что в данную минуту никак нельзя видеть Сэмну, но он доложит, как только у царицы закончится аудиенция депутации жрецов главных храмов.

У Хатасу не было еще ни минуты покоя: возвратясь с брачного пира, она застала Тутмеса II в агонии. Даже не снимая украшений, она ухаживала за умирающим и поддерживала его. Когда фараон скончался, она хладнокровно, ничего не пропуская, занялась всеми обрядами, которых требовали обычаи и этикет. Хатасу молилась и причитала, опустив волосы на лицо и посыпав голову пеплом, восхваляя добродетели покойного супруга.

Выполнив этот долг, она приказала позвать Сэмну и других советников и продиктовала приказы и распоряжения, не оставлявшие ни малейшего сомнения в ее ясном и спокойном уме, и в железной энергии, с которой она держала в своих руках все бразды правления государством. Удивленные и покоренные сановники удалились. Даже ее противники, бывшие на стороне молодого Тутмеса, сознавали, что не легко сбросить иго этой женской руки и теперь они имеют дело не с молодой девушкой, которая, в отчаянии от смерти обожаемого отца, позволила себя победить, выдать замуж и лишить главенствующего места.

Едва она распустила свой совет и хотела немного отдохнуть, как ей доложили, что депутация главнейших жрецов прибыла во дворец и просит аудиенции. При этом известии царица выпрямилась, как горячий скакун, почувствовавший шпоры. Уже явились ее враги, с какой целью? Во всяком случае, теперь они не застигнут ее врасплох, как тогда… Целая буря ненависти поднялась в ее груди при воспоминании о поражении и о браке с тем, кто только что скончался. Но ни одно из этих чувств не прорвалось наружу. С обыкновенным своим спокойствием она велела провести жрецов в один из приемных залов. А также предупредила Сэмну и некоторых советников, чтобы они были готовы сопровождать ее. Хнумготену было приказано, чтобы он с избранными воинами занял входы в зал. Важные, бесстрастные и величественные жрецы выстроились в указанном зале. Здесь были известные и уважаемые всеми верховный жрец Амона и Рансенеб. Лица всех были серьезны, а глаза устремлены на вход, откуда должна была появиться царица.

Скоро два военачальника подняли тяжелую драпировку и в зал вошла Хатасу в сопровождении своих советников. Быстрыми и твердыми шагами она направилась к трону, стоявшему на пьедестале в несколько ступеней. Здесь она остановилась, опершись на подлокотник трона рукой. При виде ее жрецы простерлись, испустив протяжный стон. Царица поклонилась, подняв обе руки в знак печали. Но тотчас же выпрямилась и окинула депутацию сверкающим взором.

Жрецы простерлись вторично, и великий жрец Амона произнес следующие слова:
— Воздав должную дань печали и сожаления о великом фараоне, которого потерял Египет, позволь нам, фараон Хатасу, приветствовать твое вступление на трон. Да даруют тебе боги здоровье, славу, счастье и да сохранят тебя на бесконечные годы для любви твоих народов!

Царица склонила голову в знак своего благоволения.

— Благодарю вас, благородные и уважаемые служители богов, — сказала она.- Но не собираетесь ли вы еще что-нибудь сказать мне? В таком случае, говорите, мои уши открыты, моя душа полна желанием удовлетворить вас.

По знаку великого жреца выступил Рансенеб.

— Дочь Ра, твоя мудрость поняла, что нас сюда привел важный вопрос… Боги, одарившие тебя поразительным умом, да святится твое сердце, и мы скажем правдиво и разумно: божественная душа Тутмеса II вернулась к Озирису. На нас, живущих, лежит обязанность приготовить ему погребение, которое порадовало бы его тень и избавило бы его от всякого волнения и неудовольствия. Поэтому мы пришли спросить тебя, где думаешь ты положить тело фараона? Желаешь ли ты выстроить усыпальницу, достойную твоего могущества, или временно положишь мумию в погребальнице, где стоят саркофаги твоих божественных родителей?

Темное облако омрачило лицо Хатасу, глаза ее вспыхнули огнем. Она села и сказала звенящим голосом:
— Ваш вопрос крайне удивляет меня. Разве вы до такой уж степени несведущи в делах Египта, уважаемые отцы, что даже не знаете, что я строю в городе мертвых великолепный монумент, предназначенный для погребения моего семейства? Туда я перенесу саркофаги моих родителей, там будет покоиться мой божественный супруг Тутмес II, и там же вы положите мое тело, когда Озирис призовет меня к себе.

Глухой ропот пронесся среди жрецов. Рансенеб же, воздев руки, закричал:
— О, царица! Ты настаиваешь на освящении этого нечестивого сооружения, построенного против всех священных правил? Он, как ярмарочное поле, открыт для каждого любопытного вместо того, чтобы быть окруженным величием и таинственностью, подобно божеству.

— Да! — закричал великий жрец Амона, человек вспыльчивый и фанатичный. — Да! Нечестива мысль погребать наших фараонов в этой усыпальнице, скопированной с построек нечистого и побежденного народа. Все чужеземное ненавистно богам Египта и их служителям. Ты оскорбляешь нас, о царица, презирая священные законы, которые мы представляем. Не забывай, фараон Хатасу, что только на плечи жрецов твердо опирается трон! Все фараоны, твои предшественники, нашим влиянием обеспечивали покорность подданных. Итак, умоляю тебя, царица, откажись, — продолжал раздраженный старец, — откажись, этот монумент мы не одобряем. Если же ты будешь настаивать, мы должны будем отказать тебе в содействии и никто из нас не будет сопровождать тело Тутмеса II в эту нечестивую усыпальницу.

Глубокое молчание последовало за этой бурной выходкой. Жрецы обменялись беспокойными взглядами. Такое открытое объявление войны не входило в их намерения. Именно опасения, что великий жрец может увлечься, и заставило их избрать оратором Рансенеба. Но неудержимый фанатизм увлек старца. Свита царицы, казалось, окаменела, видя такую дерзость.

Хатасу молча выслушала дерзкие и оскорбительные слова жреца. На ее выразительном лице читались бурные чувства, сильно противоречившие наружному спокойствию. От последней угрозы она страшно побледнела, а затем покраснела. Рука ее нервно сжала голову леопарда, увенчивавшую ручку трона. Но этот гнев длился не больше секунды, потом лицо ее приняло гордое выражение, а в глазах вспыхнул тот странный и покоряющий огонь, который делал ее взгляд невыносимым и, казалось, давил на собеседника.

— Твои слова жестоки, жрец Амона, а угрозы плохо звучат в ушах фараона, — сказала она ясным металлическим голосом. — Минута выбрана дурно для попытки сломить мою волю. Я признаю ваше могущество, но не боюсь его. В Египте есть много храмов, жаждущих моей милости, и немало жрецов, которые служат богам и остаются в то же время моими верными слугами. Их-то я и призову, чтобы они проводили тело Тутмеса II к месту его упокоения. Что же касается непокорных голов, с угрозой подымающихся против того, кого они должны обожать, — у меня есть сила и право усмирить их. В подобной войне победа — вещь предрешенная. Но, — Хатасу наклонилась вперед, и ее пылающий взгляд пробежал по ряду жрецов, — я не хочу войны. Я признаю, что служители богов — поддержка трона, и первая готова почитать их и отдать им должное. Я хочу царствовать, опираясь на мощные плечи жрецов, но царствовать как безусловная повелительница народа, который я веду к победе и славе. Фараон, носящий двойную корону Верхнего и Нижнего Египта, требует от служителей богов, чтобы они подавали пример повиновения воле своего царя. Но я верю, что вы, как посредники воли бессмертных, можете очистить нечистое и освятить нечестивое, я прошу вашей поддержки. Освятите вашим благословением постройку, вами не одобряемую. Ваше благословение, исходящее от Озириса, снимет с нее всякую тень. Я соорудила усыпальницу из камня, но вы своим освящением сделаете ее вечной. Народ, смотрящий вашими глазами и чувствующий вашими чувствами, бросит свое недоверие. Он будет прославлять вас. Я же отблагодарю вас великолепными дарами, а богам принесу жертвы, достойные их и меня. Я жду вашего ответа.

Жрецы с удивлением переглянулись. Они не могли не любоваться хладнокровием и тонким умом этой женщины. Несмотря на свою гордость и властолюбие, она открывала им широкую возможность примирения, давая возможность почетного отступления там, где они уже слишком далеко зашли. В действительности жрецы боялись открытой борьбы с энергичной дочерью Тутмеса I, обожаемой простым народом. Признание же ею их могущества льстило их самолюбию.

— Твои слова справедливы, фараон, — ответил великий жрец.- В нашей власти сделать чистым нечистое. Твоя справедливая просьба приятна нашему сердцу и ушам богов. К тому же мы сознаем, какие громадные суммы и какой громадный труд вложены в гигантское сооружение, которое без нас останется ничем и которое народ не станет почитать, пока мы не освятим его. Итак, пусть твоя воля будет исполнена, царица. Мы проводим в твою усыпальницу тело твоего супруга, привлечем туда народ и низведем благословение богов. Взамен мы ждем твоего послушания и благоволения.

— И в этом и в другом вы можете быть уверены. Велики будут жертвы, которые я предложу богам, и велики будут дары, которые вы получите в наследство от моего царственного супруга. Надеюсь, что между нами никогда не возникнет никакого несогласия.

— Мы благодарим тебя зa это обещание, могущественная дочь Ра, — сказал великий жрец Амона.- Позволь мне надеяться, что ты не хранишь в своем сердце гнев за мои жестокие слова. Они были внушены мне верностью древним законам наших царей.

Царица улыбнулась.

— Я нисколько не сержусь на мудрого и благоразумного человека, видевшего день моего рождения. К тому же никакая обида не может достигнуть высоты трона. Я понимаю рвение, с которым вы защищали богов, это доказывает уважение к крови Ра, текущей в моих жилах. Как доказательство милости и дружбы, которыми я удостаиваю тебя, приблизься, достойный служитель Амона-Ра, с этого дня я не хочу, чтобы ты передо мною касался земли своим почетным лбом, я допускаю тебя к целованию ноги твоего фараона.

Ропот гордого самодовольства пронесся среди жрецов. Этот знак высшей милости, дарованный одному из них в такую минуту, подтверждал желание царицы жить в хороших отношениях с их могущественной кастой. Поэтому изгнанник в Буто должен запастись терпением. Никто не заметил, как по губам царицы быстро скользнуло выражение язвительной иронии и презрительной ненависти, в это время великий жрец Амона простерся и прижал губы к маленькой ножке Хатасу.

Вернувшись в свои апартаменты, Хатасу легла в постель и отослала всех, запретив ее беспокоить. Она чувствовала себя страшно утомленной.

В глубоком молчании прошло чуть больше четверти часа, как вдруг легкий шум заставил вздрогнуть царицу. Приподнявшись на локте, она увидела свою старуху-служанку. Та с боязливым взглядом ползла к ней на коленях.

— Что тебе нужно от меня, Ама? Неужели нельзя оставить меня в покое ни на минуту? — недовольно спросила Хатасу.

Старуха скрестила руки и сильно стукнула лбом об пол.

— Прости меня, моя царственная госпожа! Но благородный Сэмну с такой настойчивостью требует немедленно видеть тебя, что я осмелилась войти, несмотря на твой запрет.

— Сэмну? Хорошо, зажги лампу на этом столе и введи его, но только одного, — сказала царица, поднимаясь и проводя рукой по влажному лбу.

Через минуту вошел Сэмну. Он был так взволнован, что Хатасу вскрикнула:
— Говори, Сэмну! Тутмес убежал из Буто?

— Нет, царица. Новость, которую я приношу, болезненно поразит твое сердце, но она нисколько не грозит твоему могуществу. В Буто верные слуги стерегут царевича. Но здесь случилось непонятное дело: Саргон поразил кинжалом Нейту.

С глухим криком царица опустилась в кресло, но тут же вскочила, дрожа от гнева и сжав кулаки.

— Бедное дитя! Нейта убита! А! Несчастный, неблагодарный раб! Так он платит за мои благодеяния! Отдать его палачам. Прежде чем Ра выйдет из мрака, он должен перестать жить — такова моя воля!

Сэмну опустился на колени и поднял руку.

— Я знаю, фараон, что, ослушавшись тебя, я рискую своей головой, но я знаю также, что ты будешь проклинать меня, если я исполню твое приказание, не напомнив тебе, что не можешь мстить за ребенка Наромата, проливая кровь его брата. Этого брата он поручил твоему милосердию.

Царица закрыла лицо руками и, пошатнувшись, прислонилась к столу. Через минуту она подняла голову и протянула Сэмну руку.

— Встань, верный и смелый советник, и прими благодарность своей царицы. Ты вернул меня действительности. Ты прав, Саргон не должен умереть. Но что могло толкнуть его на преступление? Он, по-видимому, так любил Нейту? Бедное дитя! Жива ли она еще?

— Я передаю только то, что слышал от Кениамуна. Он опоздал на праздник и ничего не знает о причинах несчастья. Но когда он покидал дворец Саргона, Нейта еще была жива. Кениамун послал к ней врача.

— Мой ум смущен, — но я хочу видеть ее. Я хочу немедленно узнать, что с ней. Какое несчастье, что Тиглат болен и не может встать. Но я думаю, что Абракро так же владеет искусством останавливать кровь и излечивать раны. Сейчас же пошли за ней верного человека. Если не терять даром времени, она через час может быть здесь. Прикажи за это время приготовить мою лодку у спуска в саду. Ты, Гюи и Кениамун будете сопровождать меня. Мы вернемся до рассвета. Ступай!

Полтора часа спустя лодка с двумя женщинами и тремя мужчинами тихо причалила к украшенной сфинксами лестнице дворца Саргона. Кениамун первый быстро взбежал по ступенькам. Едва царица успела войти на террасу, как прибежал Пагир и простерся перед нею.

— Брось теперь эти церемонии и скорей проводи меня к Нейте. Жива ли она?

— Жива, царица. Врач Амона только что ушел от нее, перевязав рану.

Заведующий конюшнями поднялся и почтительно проводил царицу до брачной комнаты. Это был большой зал, обтянутый финикийскими коврами. Несколько ламп, наполненных ароматным маслом, распространяли слабый колеблющийся свет.

На подушках лежала бледная, неподвижная Нейта. Увидев ее, Хатасу остановилась. У нее перехватило дыхание. Свет одной лампы падал прямо на лицо девушки. Никогда еще царицу так не поражало необыкновенное сходство Нейты с Нароматом. Хатасу не отрываясь смотрела на эти черты лица, вызывавшие перед ней образ прекрасного хетта, единственного человека, которого гордая дочь Тутмеса I полюбила страстной и нераздельной любовью, всей своей гордой душой.

Подавив волнение, она дала знак Абракро заняться больной. Пока чародейка открывала свой ящичек со снадобьями и осматривала рану, Сатати подошла к государыне, чтобы приветствовать ее. Но Хатасу слишком понадеялась на свои силы после треволнений этой ночи. Голова у нее закружилась, и она бы упала, если б Сатати не поддержала ее и не посадила на стул. Абракро также бросилась к ней. Обе женщины стали хлопотать около царицы. Они дали ей понюхать ароматной эссенции, натерли виски и предложили ей кубок вина.

Через минуту царица встала:
— Это ничего. Простая слабость, вызванная чрезмерным утомлением. Это сейчас пройдет. Ты, Абракро, возвращайся к Нейте.

Абракро повиновалась.

— Право, сам злой дух руководил этим безумцем, — пробормотала она, качая головой.

Затем она попросила Сатати достать ей треножник с горящими угольями и позаботиться, чтобы никто не входил в комнату. Супруга Пагира ответила, что их никто не побеспокоит, так как, чтобы скрыть присутствие царицы, все удалены, а Пагир и Сэмну стерегут дверь. Затем она сама принесла треножник. Тогда Абракро налила в сосуд какую-то жидкость, бросила туда листья и черные ягоды и все это вскипятила на угольях, произнося заклинания.

Остудив жидкость, она промыла рану и подула на нее. Затем наложила повязку с какой-то мазью, которую принесла с собой в ящичке. Больная пошевелилась. Когда же Абракро потерла ей виски и влила в рот несколько капель красной эссенции, к Нейте вернулось сознание, и она открыла глаза.

— Моя царственная госпожа, больная пришла в себя, ты можешь задать ей несколько вопросов, — обратилась старуха к царице.

Та тотчас же встала и, наклонившись к девушке, поцеловала ее в лоб.

— Как ты чувствуешь себя, мое бедное дитя? Как могло случиться с тобой это необъяснимое несчастье?

Выражение признательности и радости, смешанные с боязнью, появилось на расстроенном лице Нейты.

— Я страдаю меньше с тех пор, как вижу тебя, моя царственная покровительница. Как ты добра! Но скажи мне, что ты меня прощаешь. Я знаю, что огорчила тебя. Я признаюсь тебе во всем, только прости меня.

И она попыталась поднести к губам руку царицы.

— Все, все я прощаю тебе, дорогое дитя мое, только не беспокойся и не мучь себя ничем. Живи для меня. Мне нужно в тяжелые минуты видеть твой невинный взгляд, — проговорила Хатасу так тихо, что ее слышала только больная.

— Ах, как я люблю тебя, — сказала Нейта в порыве радости и благодарности.

Она не понимала волнения, делавшего нежной и снисходительной гордую и неприступную Хатасу. Вдруг ей вспомнились слова Сатати, что тайные узы связывают ее с царицей; умиротворенность и вера в будущее наполнили ее душу.

— Могущественная дочь Ра, прости, что твоя раба осмеливается перебить тебя, — сказала в эту минуту Абракро. — Больной крайне необходимы молчание и покой. Однако не бойся ничего. Старая Абракро отвечает за ее жизнь. Но ты, царица, тоже утомлена. Выпей этот кубок вина. Я влила туда подкрепляющей эссенции. Это успокоит биение твоего сердца, даст тебе сон и необходимые силы для предстоящих трудов.

Царица выпила кубок, и мгновенно легкий румянец выступил на ее лице.

— Благодарю, Абракро. Сэмну пришлет тебе от меня меру колец золота. Возьми еще это в память об этом часе и услуге, которую ты оказала мне.

Сняв с шеи тоненькую золотую цепочку, на которой висел великолепный жук из золота и изумрудов, она протянула ее старухе, глаза которой радостно вспыхнули.

Убедившись, что Нейта спит крепким, восстанавливающим силы сном, Хатасу вышла из комнаты. К ней вернулись обычные хладнокровие и ясность ума.

— Проведи меня к преступнику! Я сама хочу допросить его, — сказала она Пагиру, дежурившему вместе с Сэмну в соседней комнате.

Пагир сбегал и отослал рабов, стороживших принца. Затем он провел царицу и ее советника в маленькую комнату, еще украшенную гирляндами цветов. Здесь на полу лежал Саргон, связанный по рукам и ногам.

Несчастный, по-видимому, не видел и не слышал, как в комнату вошли люди. На его лице застыло выражение гнева и отчаяния, а в углах рта выступила пена. Пурпурная туника и драгоценности в контрасте со стягивающими его веревками производили очень тяжелое впечатление.

— Думаешь ли ты о своем отвратительном преступлении? Что ты сделал, неблагодарный убийца, с юным существом, которое я доверила тебе? Ведь ты уверял, что любишь ее? — сурово спросила Хатасу.

Звук этого раздраженного, металлического голоса как будто пробудил Саргона. Он хотел вскочить, но ему помешали веревки. С глухим стоном он снова упал на пол.

Лицо царицы омрачилось.

— Развяжите его и оставьте нас вдвоем, — резко приказала она. В одну минуту мужчины разрезали веревки и вышли. Шатаясь, как пьяный, Саргон прислонился к стене.

— Теперь мы одни, отвечай, неблагодарный, и признайся, что побудило тебя на это ужасное преступление, которым ты отплатил за мои благодеяния?

— Я знаю, что виновен и что мне нечего больше ждать от тебя милости, — ответил Саргон хриплым голосом. — Я не хочу даже оправдываться, так как жизнь мне стала ненавистна, но ты сама знаешь, какая горячая кровь течет в моих жилах и как она может омрачить мой рассудок. Ни один человек не потерпит, чтобы его оттолкнули, как нечистое животное, когда он, полный любви, подходит к своей невесте. Никто не будет спокойно слушать, когда любимая женщина, как безумная, заявляет: «Ты пришел слишком поздно, я люблю другого. Взгляни, мои щеки и губы горят от поцелуев того, кому я принадлежу душой и телом».

Он умолк, задыхаясь.

— Ты с ума сошел! Как ты можешь считать это чистое и наивное дитя способным на такую низкую измену? — с гневом сказала царица.

— Прежде чем судить, царица, выслушай меня, — продолжал Саргон. И в двух словах он рассказал свою первую сцену с Нейтой, разговор с Кениамуном, и все, что произошло до дня свадьбы. — Убедившись, что она не любит ни меня, ни Кениамуна, — добавил он, — но какого-то таинственного незнакомца, я держался хладнокровно и наблюдал за ней. После твоего отъезда с брачного пира, царица, она исчезла. Удерживаемый гостями, я тщетно искал ее глазами. Ревность раздирала мое серце. Только когда весть о смерти фараона рассеяла гостей, она снова появилась с пылающим лицом, со сверкающим от радости взглядом. Под влиянием законной ревности я сказал ей, когда мы остались одни, что я не буду надоедать ей своей любовью, но буду охранять мою честь. Когда же она сообщила мне, что только что оставила объятия моего соперника, кровавое облако застлало мои глаза. Каким образом нож очутился в моей руке? Как я нанес удар изменнице? Этого я не знаю. Я признаю себя виновным в том, что поднял на нее руку, но какой мужчина на моем месте поступил бы иначе? Этот поступок был порывом отчаяния разбитого сердца. Я любил, как безумный, эту женщину, которой случай дал сходство с Нароматом. За одну ее улыбку я пожертвовал бы жизнью. Я убил ее, и сам теперь желаю только смерти. Но если ты справедлива, властительница Египта, ты извинишь меня. Если ты когда-нибудь любила, — а говорят, Хатасу, ты всей душой любила человека моего народа, такого же несчастного пленника, как и я, — ты должна понять мои чувства и…

Удивленная царица слушала его с возрастающим волнением. От последних слов Саргона она смертельно побледнела и зажала ему рот рукой.

— Молчи, безумец. Если ты дорожишь жизнью, никогда не повторяй того, что ты сейчас сказал. Я понимаю тебя и не осуждаю бурную кровь, омрачившую твой рассудок и направившую твою руку. Но повторяю, я не верю в виновность Нейты. Раздраженная и неблагоразумная, как дитя, она сказала это только для того, чтобы рассердить тебя. Возможно, что она любит другого, но никогда она не принадлежала ему. Я в этом уверена, и будущее подтвердит это. Впрочем, боги избавили тебя от совершения убийства. Нейта жива и выздоровеет, как меня уверяют. Итак, не терзайся. Но так как я убеждена, что ее жизнь всегда будет в твоих руках в опасности, я прикажу жрецам расторгнуть ваш брак. Я отниму у тебя Нейту и отдам ее тому, кого она любит. Став свободным, ты можешь избрать себе другую.

Саргон дико вскрикнул и схватился руками за голову.

— Прикажи прежде казнить меня, так как, пока я жив, я не буду стараться убить ее и не уступлю ее другому. Но умоляю тебя, Хатасу, оставь ее мне. Клянусь тебе самым священным для меня — памятью Наромата, — я никогда больше не посягну на ее жизнь. Адские часы, которые я провел здесь, образумили меня. Как бы виновна она ни была, как бы ни ужасна была ее измена, — оставь ее мне! Я не причиню ей никакого вреда, ведь без нее я не могу жить.

Он упал на колени и с умоляющим видом протянул руки к царице. В странном волнении Хатасу облокотилась на стул. Снова прошлое восстало в ее памяти: Саргон лицом совсем не похож на брата, но тембр голосa тот же. От сильного возбуждения в его глазах появилось что-то пылкое и чарующее, напоминающее героя, которого она любила.

Настоящее, стоявший на коленях принц, удручавшие ее заботы — все исчезло. Она видела только уединенный зал полусгоревшего дворца, где ее торжествующий брат учредил свою резиденцию, и красивого, гордого молодого мужчину, еще бледного от ран. Он тоже стоял перед ней на коленях и говорил ей со смешанным выражением ненависти и страсти:
— Прикажи меня убить, Хатасу, за мою дерзость. Я, пленник, обесчещенный, побежденный, я люблю тебя, гордую дочь победителя, уничтожившего мой народ. Или из жалости дай мне оружие, чтобы я мог избавиться от жизни и от этой роковой любви.

Глубоко вздохнув, царица провела рукой по влажному лбу:
— Встань, несчастный безумец! Мне жаль тебя. Я сделаю все, что в моей власти, чтобы возвратить тебе счастье и вернуть тебе сердце Нейты. Но прежде всего нужно спасти твою голову. Ты знаешь закон, он наказывает смертью всякого чужеземца, убившего египтянина. А ты — ты посягнул на жизнь благородной девушки, своей супруги! Впрочем, я постараюсь исправить твое безумие.

Сделав прощальный знак рукой, она вышла. Оставшись один, Саргон в изнеможении опустился на стул и уронил голову на руки.

— Это правда. По законам страны, я осужден на смерть, если она не спасет меня, — прошептал он. — О, Нейта! До чего ты довела меня, до чего довела меня любовь к тебе? Но что за странная тайна связывает эту гордую царицу с тобой, так похожей на Наромата? О! — он хлопнул себя по лбу, — наконец-то я догадался: постоянное покровительство Хатасу нашему народу, усыпальница, построенная по образцу наших дворцов, и эта странная сцена, когда Наромат, умирая, заставил ее поклясться, что она будет покровительствовать мне, и когда Сэмну увел меня, несмотря на мои слезы! Да, теперь я понимаю: Нейта ее дочь.

Оставив Саргона, царица позвала Сэмну и передала странное объяснение принца. Затем она спросила своего верного советника, как лучше поступить, чтобы спасти несчастного молодого человека от последствий его преступного безумия.

Сэмну с серьезным видом покачал головой.

— Это нелегко сделать, моя царственная госпожа. Тебе известен закон. Если весть об этом происшествии распространится, что очень вероятно, Саргона арестуют. Тогда тебе уже нельзя будет остановить ход правосудия, не возбуждая недовольства, чего в настоящую минуту лучше избежать. По моему мнению, принца надо спрятать и держать вдали, пока молва об этом деле не уляжется. Благородная Нейта, если она поправится, может простить своего супруга и умолять о милости. Тогда все устроится само собой.

— Так займись же этим делом, мой верный Сэмну. Я одобряю твой совет. Что же касается меня, я вернусь во дворец и отдохну немного. Когда я проснусь, ты сообщишь мне о результате твоих хлопот.

Возвратясь во дворец, царица легла и тут же заснула, изнемогая от усталости. Она проснулась довольно поздно. Первый ее взгляд упал на старую служанку, которая, присев в ногах кровати, сторожила каждое ее движение.

— Что ты делаешь, Ама? Что-нибудь случилось?

— Нет, нет, могущественная дочь Ра. Только благородный Сэмну уже несколько часов ожидает в приемной. Он горит нетерпением увидеть солнце Египта и согреться лучами его милости.

— Отчего ты меня не разбудила? — спросила, быстро вставая, царица. — Скорее помоги мне одеться.

— Я этого не сделала, так как ты велела тебя не будить, — ответила старуха. — Ты была так утомлена. Право, было бы уже чересчур, если бы фараон не мог отдохнуть, когда последний водонос спит сколько хочет.

Царица улыбнулась. Старая Ама ходила за ней со дня ее рождения и качала ее на коленях. Она берегла ее как зеницу ока, а потому и пользовалась большими привилегиями и могла говорить то, что никто не осмелился бы сказать.

— Ты не понимаешь этого, Ама. Как боги покровительствуют смертным, так и фараон должен бодрствовать, чтобы водоносы могли мирно спать. Хорошо, хорошо! Скорей дай мне мое покрывало и прикажи ввести Сэмну в мой рабочий кабинет.

— Какие новости принес ты мне? — спросила Хатасу, отвечая кивком головы на приветствие советника и садясь за рабочий стол.

— Плохие, великая государыня, — ответил Сэмну. — Мы опоздали, Саргон арестован.

— А! Как же это случилось? — спросила Хатасу, бледнея.

— В ту ночь в Фивах никто не спал. Поэтому весть об убийстве разнеслась с невероятной быстротой. Мэна кричал о нем в кордегардии дворца. Молодой врач Амона, оказавший первую помощь Нейте, принес эту весть в храм в ту минуту, когда жрецы возвращались с аудиенции. Те, конечно, не упустили случая уничтожить одного из ассирийцев, которому ты покровительствовала и который стоял у них поперек горла. Весть облетела весь город с быстротой стрелы. Особенно старался и подбивал других молодой жрец Гаторы, по имени Рома. Только ты уехала, а я собирался увести к себе Саргона, как явились жрецы в сопровождении стражи. Они арестовали его и отвели в темницу.

— Что же теперь делать?! Я не хочу, чтобы он погиб! — воскликнула царица.

— Если ты, царица, захочешь последовать моему совету, то не мешай обычному течению правосудия. В решающую же минуту ты сделаешь все, чтобы спасти его жизнь. Потом можно будет облегчить его участь, пока не представится случай совсем его помиловать.

— Пусть будет так. А теперь оставь меня, Сэмну. Пусть никто не смеет входить ко мне без зова. Я хочу остаться одна.

Когда советник вышел, Хатасу облокотилась на стол.

— О, Наромат! — прошептала она.- Так вот какова судьба несчастного, будущность которого ты мне доверил! Он сам погубил себя, а я даже не знаю, удастся ли мне спасти его жизнь!

Горячая слеза скатилась по ее щеке. Хатасу поднялась из-за стола и в волнении стала ходить по комнате. Какой борьбы и каких забот стоил ей тот день, такой долгожданный! Она наконец одна заняла трон, казавшийся ей тесным, когда она была вынуждена делить его с Тутмесом II. Она даже оберегала жизнь этого нерешительного и ленивого человека, который, став рабом ее воли, предоставил власть могущественной руке и мужскому уму своей сестры и супруги. В эту минуту она сожалела об утрате поддержки и гарантии, которые давал ей этот слабый правитель. Правда, теперь она царствовала одна и должна была бороться с изгнанником в Буто и со всеми недовольными государствами. Не только сам маленький Тутмес будет достойным противником — она в этом убедилась в последнее их свидание — но за ним, как один, станет могущественная каста жрецов Египта, жаждущих видеть его на троне. Сегодня она победила, но они не перестанут тихо подкапываться под ее могущество. Они будут жадно ловить каждый случай, чтобы взять власть над царицей или оскорбить ее, хоть на людях, которым она покровительствует.

При этой мысли яркая краска залила лицо молодой женщины. Как! Ей, законной государыне, дочери божественной Аахмесы, склониться перед этим незаконнорожденным, уступить этим дерзким людям — никогда!

Хатасу была одной из тех личностей, которым опасности и препятствия только придают новые силы. С самоуверенной улыбкой она подняла гордую голову. «Я держу скипетр, — сказала она себе, — и моя воля будет для тебя законом, Египет! Саргон будет жить, Тутмес останется в Буто, а вы, гордые жрецы, вы склонитесь под мою сандалию!»

*  *  *

Больше месяца прошло с трагической ночи смерти Тутмеса II. Первые несколько дней жизнь Нейты, казалось, висела на волоске. Но потому ли, что заклинания Абракро были действительно всемогущи, или потому, что молодой организм был достаточно силен для борьбы со смертью, однако опасность миновала и через пятнадцать дней началось выздоровление. Девушка очень ослабела, и надо было ожидать, что выздоровление затянется надолго. Чтобы не раздражать жрецов, один из врачей храма Амона продолжал лечить раненую. Только ночью, с сохранением величайшей тайны, приходила Абракро, чтобы осмотреть и обмыть рану и произнести свое заклинание.

Сатати самоотверженно ухаживала за племянницей, посылая по три раза в день гонцов к царице, которую нездоровье и дела удерживали во дворце. Роанта тоже поспешила к изголовью своей подруги и помогала жене Пагира в уходе за больной. Молодую женщину мучили угрызения совести. Она горько упрекала себя за то, что устроила свидание с Ромой, которое чуть не привело к смерти Нейты. Хнумготен узнал от одного жреца Амона, своего родственника со стороны матери, причину покушения Саргона. Начальник телохранителей горько упрекал жену за легкомыслие, с которым она ввела в искушение своего брата и подругу и почти уничтожила несчастного ассирийца. Саргон томился в темнице, и суд над ним велся с необыкновенным ожесточением.

Трудно передать чувства, которые испытывал Рома в течение этих тягостных дней и недель. Еще больше, чем сестра, он упрекал себя, что поддался искушению, что в день свадьбы с другим завлек наивную девушку в свои объятия и своим признанием в любви до такой степени возбудил ее чувства, что заставил ее совершить непростительное безумие, чуть не стоившее ей жизни.

Участвовавший в депутации великий жрец Гаторы, возвратясь в храм, принес известие об убийстве Нейты. С минуту Рома чувствовал себя раздавленным. Затем страшный гнев и острая ненависть к Саргону переполнили его. Он сознавал, что не посягнул на права мужа и любил Нейту чистым и бескорыстным чувством. Одно только сердце Нейты принадлежало ему. Своим сердцем она имела право располагать, а это животное, в припадке ревности, убивает молодую жену через несколько часов после свадьбы. Его сердце леденело, все возмущалось в нем при мысли, что Нейта может остаться во власти этого человека, которому, несмотря на его невероятное преступление, царица, без сомнения, будет покровительствовать. Разве не было у нее необъяснимой слабости к этим чужеземцам? Разве, несмотря на ропот знати, она не возвела этого пленного хетта в княжеское достоинство? Она осыпала его сокровищами и почестями и дала ему в жены одну из самых благородных девушек Египта. Итак, если жизни Нейты должна угрожать постоянная опасность, следует овладеть жизнью Саргона раньше, чем царская рука скроет его от правосудия. Под влиянием этих чувств Рома проявил совершенно неожиданную энергию и ловкость. Подстрекая жрецов, он доказывал им, что после понесенного поражения в деле с усыпальницей необходимо показать Хатасу, что ее протеже не избежит ответственности перед законом, и правосудие жрецов накажет дерзкого фаворита, осмелившегося посягнуть на жизнь благородной египтянки.

Его усилия не остались бесплодными. Саргон был немедленно арестован и посажен в тюрьму, но суд затянулся. Прежде чем произнести приговор, ожидали, как говорят, показаний Нейты, без которых невозможно было справедливо разобраться в деле. Рома, возмущение которого улеглось, не вмешивался больше в это дело, но не без основания предполагал, что эта проволочка была следствием влияния царицы. Рвение жрецов тоже утихло. После отличия, дарованного Хатасу, великий жрец Амона сделался гораздо сговорчивей и мягче в фанатичном отношении к богам и к молодому Тутмесу.

Нейта не знала, что происходит. Хотя она и поправлялась, но была страшно слаба. Целыми часами она лежала, не произнося ни слова, и врач запретил кому бы то ни было расспрашивать и волновать ее. Со времени печального происшествия Пагир со всем своим семейством переселился во дворец Саргона. Особенно Мэна настаивал на этом решении и с замечательной быстротой и рвением руководил переездом. Он убедил Пагира, что в его обязанности входит управление имуществом, оставшимся без хозяина, и что он должен помогать Сатати вести хозяйство, пока уход за больной не будет отнимать у нее меньше времени. Перед прислугой Мэна самодовольно ораторствовал о своей любви к сестре и самоотверженности всего семейства, которое без колебания бросило свой очаг, чтобы жить вблизи больной и охранять ее имущество.

Без всякого стеснения любезный молодой человек поселился в апартаментах Саргона, стоявших пустыми после ареста. Он осмотрел сундуки и шкатулки и забрал все драгоценности и ценные вещи, которые предусмотрительная Сатати не успела закрыть. С мягкой настойчивостью благородная женщина повсюду навесила замки, благоразумно сберегая для Нейты сокровища, собранные ее мужем. Сокровища эти были очень велики, так как экономный и молчаливый Саргон, скорее ученый, чем светский человек, мало тратил из многочисленных даров, получаемых от царицы Хатасу.

Сатати с дрожью вспоминала перенесенный гнев царицы и хотела предупредить разворовывание, которое снова могло навлечь на нее неудовольствие Хатасу. Поэтому она поспешила положить предел хищническим инстинктам своего племянника. Мэна должен был довольствоваться остатками, которыми владел. Тем не менее он чувствовал себя прекрасно в своем новом помещении и в глубине души благословлял ревность молодого хетта. Он рассчитывал изрядно попользоваться доходами имений, которыми управлял Пагир.

Присутствие Роанты было неприятно Мэне, и он продолжал дуться на молодую женщину. Впрочем, он давно забыл свою любовь к ней и даже в своем глупом самомнении был очень доволен, что остался свободным. Он думал, что со временем ему удастся еще лучше устроиться.

Таково было положение дел через месяц. Однажды утром Сатати отдыхала после ночного бодрствования, а Роанта одна дежурила у больной, спавшей крепким, здоровым сном.

С сожалением и любовью смотрела она на похудевшее лицо Нейты, заботливо отгоняя от нее насекомых. Наконец больная открыла глаза и протянула руку подруге.

— Добрая моя Роанта, чем я отблагодарю тебя за твою самоотверженность? Но скоро, надеюсь, тебе уже не придется ухаживать за мной. Я чувствую себя такой сильной, что мне хочется встать.

— Ну, исполнение этого желания тебе придется отложить по крайней мере дней на пятнадцать, — сказала, смеясь, Роанта. — А в ожидании этого понюхай для развлечения эти розы, которые прислал тебе Рома. Он умоляет тебя хорошенько беречься. Я уверена, что только благодаря его непрестанным молитвам, боги даровали тебе жизнь, действительно висевшую на волоске.

С пылающим лицом Нейта схватила букет великолепных роз и прижала его к лицу.

— Ах, если бы я могла повидать его! — прошептала она, но внезапно побледнела и прибавила нерешительным голосом: — Саргон!

В первый раз после роковой ночи она произнесла имя своего мужа.

— Успокойся, Саргон жив, но он никогда больше не причинит тебе вреда. Подробности ты узнаешь после. Теперь же думай только о вещах приятных. Вот я могу сообщить тебе приятную весть: через несколько дней тебя навестит царица. Право, она добра к тебе, как сама Гатора! С такою покровительницей не нужно ничего бояться. Можешь быть покойна, я устрою тебе также свидание с Ромой.

И Роанта принялась рассказывать все, что выстрадал Рома, все, что доказывало его любовь. Хитрая женщина заметила, что при имени царицы лицо подруги омрачилось. Она знала, что лучше всего ее может развлечь разговор о любви.

С этого дня выздоровление Нейты быстро продвигалось вперед. Силы ее с каждым днем крепли. Поддерживаемая Роантой и Сатати, она начала ходить, и уже с утра ее выносили на кровати на воздух.

Однажды после обеда, когда удушливый жар уже сменился приятной свежестью, Нейта сидела на той самой террасе, на берегу Нила, где некогда Кениамун объявил принцу хеттов о посещении царицы. Она тоже ждала сегодня прибытия Хатасу. При мысли об этом свидании чувство стыда и боязни сжало ее сердце. Без сомнения, царица потребует от нее объяснений и пожелает узнать имя ее любовника. Чтобы оправдаться, Саргон, конечно, сказал о причине своего поступка.

Чем больше она думала, тем мрачнее становился ее взгляд. За время долгой болезни в душе Нейты произошла большая перемена. От страданий она повзрослела, ум ее развился. Ребенок превратился в женщину. Когда она вспоминала ужасную ночь свадьбы и искаженное лицо Саргона, который с пеной у рта, обезумев от ревности, пронзил ее кинжалом, внутренний голос нашептывал ей, что она глубоко виновата перед этим несчастным человеком, любившим ее всеми фибрами души. В бессильном гневе она бросила в лицо мужа оскорбление и отвратительную ложь. Она сама себя загрязнила. Одна эта мысль вызвала яркую краску на ее лице. Конечно, ее душа стремилась к Роме, но все остальное было дурной выдумкой, приведшей к таким печальным результатам. Что с Саргоном? Никто, даже болтливая Роанта, не обмолвится о его участи. Она достаточно знала законы, чтобы понимать, что ему предстоит жестокая участь. Может быть, царица скажет ей правду.

С глубоким вздохом Нейта провела рукой по лбу. Чтобы отогнать эти печальные мысли, она пыталась думать о Роме, о его любви. Но и здесь счастье было отравлено. Ей хотелось бы сейчас увидеть его, насладиться его голосом, его взглядами, полными любви, а он еще ни разу не смог прийти к ней. Правда, Роанта часто передавала от него цветы, поклоны и нежные слова, но это были такие мимолетные радости! Нейта с горечью подумала, что Рома не свободен, что он женат и что они только как два вора могут обмениваться своими чувствами. Для ее прямой и гордой натуры такое фальшивое положение было настоящей пыткой. Острая боль пронизывала ее сердце всякий раз, когда она думала о молодом жреце.

Вошла Сатати в сопровождении Пагира и обоих сыновей и тем положила конец уединенным мечтам Нейты. С усталым и равнодушным видом девушка смотрела, как убирали террасу под присмотром Пагира. Машинально позволила окутать себя прозрачным покрывалом и укрыть ноги шкурой леопарда. Затем взгляд ее остановился на фигурном медном кресле, которое поставили около ее ложа для царицы.

Голос Пагира, сообщавший, что приближается какая-то лодка, по-видимому, принадлежащая царице, прекратил ссору между Ассой и Бебой, и все семейство под предводительством Сатати бросилось к лестнице. Одна Нейта осталась лежать, потому что не могла еще ходить без посторонней помощи.

В эту минуту причалила очень простая лодка с двумя женщинами и несколькими мужчинами. Царица ловко выскочила на ступеньки и стала подниматься по лестнице в сопровождении Сэмну, дамы из свиты и двух воинов. Несколькими благосклонными словами она запретила Пагиру и его семейству приветствовать ее согласно этикету, так как она приехала не официально. Как только царица вошла на террасу, ее сверкающие глаза стали искать больную. Заметив, что Нейта старается подняться, она повелительно крикнула ей:
— Я приказываю тебе лежать, а вы, — она обернулась к свите, — идите в соседнюю комнату. Ты же, Сатати, присмотри, чтобы ни одного нескромного уха не было около дверей.

Все поняли, что царица хотела наедине допросить молодую супругу Саргона. Минуту спустя терраса без шума опустела.

Когда тяжелая портьера закрылась за Пагиром, выходившим последним, Хатасу быстро подошла к ложу. Она обняла дрожавшую Нейту и поцеловала ее в побледневшие губы.

— Наконец-то, бедное дитя мое, я вижу тебя почти здоровой и возвращенной к жизни после ужасной угрожавшей тебе опасности, — нежно сказала она. А девушка залилась слезами, прижимая к губам царственную руку.

— Нет, нет, я не хочу видеть слез, — сказала царица, садясь и проводя рукой по ее лбу.- Я пришла не бранить тебя, но поговорить с тобой по душам. Итак, успокойся и расскажи мне всю правду. Мое сердце печально, Нейта, так как на тебе тяготеет тяжелое обвинение. Но, что бы ты ни сделала, признайся мне во всем. У тебя нет матери, Нейта. Так смотри же на меня как на свою мать, и говори все без утайки. Ты знаешь, что для тебя у меня найдется и снисходительность, и прощение. Ты так еще молода и неопытна. Может быть, и я виновата в том, что не заслужила твоего доверия и не поняла разнообразных чувств, волновавших твое детское сердце.

— Ах, твоя доброта ко мне не имеет границ, — прошептала Нейта с признательным взглядом.- Во всем виновата я одна. Но спрашивай меня, моя царственная благодетельница, и я открою тебе всю мою душу.

Царица пожала ее руку, которую все еще держала в своей.

— Знаешь ли ты, что случилось с несчастным безумцем, поразившим тебя в тот роковой час? Он в темнице, и ему неминуемо грозит смерть. Закон, поражающий даже египтянина за убийство, втрое строже отнесется к чужеземцу, несчастному пленнику, которого поддерживала только моя благосклонность и который осмелился поднять руку на благородную девушку Египта. Но неужели же, Нейта, это правда, что он сказал мне в оправдание своего невероятного преступления и что он ответил своим судьям: его жена, исчезнувшая во время праздника и явившаяся потом неизвестно откуда, прямо объявила ему, что пришла из объятий человека, которому принадлежит душой и телом?

Нейта слушала, бледная как смерть, с широко открытыми глазами. От последних слов царицы она покраснела и закрыла лицо руками.

— Нет, нет, все это неправда. Не считай меня такой дурной, божественная дочь Ра. Не презирай меня за отвратительную ложь, которую я сказала Саргону, чтобы его оскорбить.

— Я всегда так думала. Признайся мне, бедное дитя, что побудило тебя на эту ложь? — спросила Хатасу.

Тихим прерывающимся голосом передала Нейта своей покровительнице историю своей наивной любви к Кениамуну, а затем к Роме. Она рассказала ей про роковые обстоятельства, разлучившие ее с молодым жрецом Гаторы, женатым на злой Ноферуре, и, наконец, про их нежное, но невинное свидание в день свадьбы.

— Я сама не понимаю, — сказала она, заканчивая свой рассказ, — как я могла опуститься до такой оскорбительной для меня лжи. Но во взгляде и в тоне Саргона было что-то такое, что возмутило меня. В слепом гневе я бросила ему это в лицо и получила по заслугам за то, что так неосторожно вызвала его бешенство.

— Да, дитя мое, Саргон счел себя оскорбленным в своих самых священных правах. В подобные минуты всякий любящий мужчина ужаснее голодного тигра, блуждающего в пустыне. Да послужит тебе в будущем этот жестокий урок. Ты красива, Нейта, и уже не в одном сердце пробудила любовь. Итак, будь благоразумна и не возбуждай страсти своими безумными словами, погубившими твоего несчастного супруга. Если даже мне удастся спасти его жизнь, он будет осужден на работы в рудниках или в каменоломнях. Понимаешь, как ты страшно виновата перед Саргоном.

— О! Я не хотела этого, — вся дрожа, простонала Нейта.

Опасаясь последствий такого сильного волнения, царица вытерла Нейте слезы и сказала ей ободряющим тоном:
— Если ты любишь меня, дитя мое, успокойся и положись на свою царицу. Она поправит твою неосторожность. Для меня большая радость узнать, что ты чиста и невинна. Саргон же платит за свой бешеный гнев и безумное ослепление. Теперь я скажу тебе нечто, что успокоит твои угрызения совести. Твое признание уменьшает вину Саргона, и я устрою так, чтобы его сослали в рудники. Там ему будут сделаны всевозможные облегчения, а со временем я его помилую и восстановлю в правах. Тогда, Нейта, настанет минута, когда ты сможешь исправить ужасное зло, которое ты причинила несчастному человеку, вызвав его справедливый гнев. Подумай об этом и постарайся превратить в дружбу любовь, внушенную тебе жрецом Гаторы. Он женат, а любовь, загрязненная двойной изменой, никогда не даст счастья. Я знаю, что тяжело победить свое сердце, но поверь мне, сознание исполненного долга тоже дает счастье и приносит нам благословение богов.

Обливаясь слезами, Нейта прижалась губами к руке царицы.

— Я сделаю все, чтобы ты осталась довольна мною, только прости меня.

— Успокойся, все забыто и прощено. Я не хочу больше видеть твоих слез. Сейчас ты будешь удивлена. Знаешь ли, что я привезла тебе из дворца? Мою маленькую беленькую собачку, которую ты всегда так ласкала. Я дарю тебе!

— С ошейником? — неосторожно спросила Нейта, глаза которой сразу прояснились. Но, спохватившись, она страшно покраснела.

— Понятно, с ошейником. Сейчас Сэмну отдаст ее тебе, — ответила Хатасу, улыбаясь наивному вопросу. — А теперь, малютка, прощай! Я должна вернуться во дворец.

Нейта умоляюще посмотрела на нее.

— Я… я… хотела бы обратиться к тебе с одной просьбой.

— Говори, дитя мое, что могу я для тебя сделать? — сказала, снова садясь, царица.

— Мне хочется остаться одной в этом дворце, принадлежащем мне, по твоей милости, — в нерешительности проговорила Нейта. — Мне тяжело присутствие этого семейства, которое торговало мною и заложило мумию моего отца. Они так мало оказывают любви и уважения покойному, так равнодушны к моей судьбе, что ни Пагир, ни Мэна, ни даже Сатати не внушают мне доверия. Без них я чувствовала бы себя свободнее. Мое здоровье улучшается день ото дня, и я хотела бы сама распоряжаться своим состоянием. Ты знаешь, великая царица, расточительные наклонности моих родных. Если я останусь с ними, в их власти, они снова могут разорить меня.

Хатасу кивнула головой и встала.

— Твое желание, Нейта, справедливо и разумно. Оно будет немедленно исполнено.

Она поцеловала Нейту в лоб и ушла с террасы. В глубине большого соседнего зала собрались свита и хозяева дома в ожидании царицы.

— Ступайте все на террасу, за исключением Пагира. Я хочу с ним поговорить, — сказала Хатасу. — Ты, Сэмну, отдай Нейте подарок, который я ей привезла. Но где же собачка?

— Вот она, царица, — ответил один из воинов, вытаскивая из-под плаща очаровательную белую левретку, тонкая шея которой была украшена золотым ошейником с двойным рядом разноцветных драгоценных камней.

Царица села на стул из слоновой кости. Когда они остались одни с Пагиром, она пытливо на него посмотрела и спросила:
— Кто занимается, со времени отсутствия Саргона, управлением его имениями, стадами, виноградниками и прочим?

— Великая дочь Ра, я взял на себя управление этим имуществом.

— Я сожалею, Пагир, что не могу оставить его в твоих руках. Ты самый близкий родственник Нейты, но доверия, — суровый взгляд упал на побледневшее лицо расточителя, — у меня нет ни к тебе, ни к Мэне. Под опекой двух закладывателей мумии девушка рисковала бы потерять все свое состояние. Итак, ты передаешь все на руки Сэмну, который сам найдет верного управляющего для Нейты. А так как ее здоровье больше не требует особенного ухода, то вы все можете оставить дворец Саргона. Ваше собственное имущество требует присмотра. И да благословят боги ваше возвращение в свой дом! Я желаю, чтобы Нейта привыкала сама заниматься своими делами.

Не обращая внимания на бледность и мрачное недоумение Пагира, Хатасу вышла.

Бешенству Мэны не было границ, когда он узнал о приказе царицы. Сатати ограничилась ядовитым замечанием:
— Это надо было предвидеть. Когда состояния растрачиваются на падших женщин, то взамен получают только презрение и недоверие.

Никто из них и не подозревал, что причиной их изгнания была Нейта. Тем не менее, когда они два дня спустя переезжали, все очень холодно простились с Нейтой. Даже Сатати была необыкновенно сдержанна. Когда Нейта осталась одна, то вздохнула с облегчением. Силы ее быстро восстанавливались. Роанта по-прежнему часто навещала ее. Однажды вечером она привела с собой посетителя, один вид которого подействовал на Нейту, как жизненный эликсир. Когда Рома прижал ее к своей груди и глухо сказал: «Наконец-то, Нейта, я снова вижу тебя!» — радость придала ее щекам прежнюю свежесть, а глазам — здоровый блеск.

Глава XI. Новости дня в доме Туа

Траур в Египте, наконец, кончился. В сопровождении всех жрецов, окруженная всеми религиозными почестями, мумия Тутмеса была перенесена в усыпальницу, сооруженную Хатасу, и положена в погребальную комнату, высеченную в скале. Здесь, со временем, к ней должны были присоединиться смертные останки супруги и сестры царя. На следующее утро после этой торжественной церемонии царица, окруженная необъятной толпой, отправилась в храм Амона-Ра для жертвоприношения богу. Вернувшись во дворец, она во всех царских регалиях вышла на балкон и показалась народу, заполнившему площадь и прилегавшие к ней улицы. В кратких, но полных достоинства и энергии словах царица объявила народу, что несмотря на горе, причиненное ей потерей царственного супруга, несмотря на тяжесть принимаемого ею двойного бремени царской власти, которую она делила с покойным, она твердо надеется, что под ее управлением Египет будет процветать на пути славы и богатства. По примеру своего божественного отца, Тутмеса I, она тоже поведет свой народ к славным победам.

Речь ее была принята оглушительными возгласами. Царица давно уже вернулась в свои апартаменты, а крики и радостные восклицания все еще продолжались.

Вечером этого же дня небольшое общество собралось у Туа. Это был один из блестящих многочисленных праздников, какими вдова славилась в Фивах. Туа только что вернулась из Мемфиса, где пробыла шесть недель по делу о наследстве. Неферта же скучала у родственницы все время траура. Вернувшись, дочь и мать, жаждавшие узнать все городские новости, позвали к себе нескольких близких людей. Двенадцать мужчин и женщин, в числе которых были Мэна, Ноферура и Кениамун, сидели на террасе, убранной цветами. Большой стол с холодным мясом разных сортов и вином, пирожными и фруктами стоял перед собеседниками. Рабов отослали: так хотелось поговорить без свидетелей.

Во главе стола сидела Туа, одетая в желтое платье, расшитое пурпуром. В ее волосах сияли драгоценности, щеки были нарумянены. Она болтала с одним старым военным, командовавшим гарнизоном Фив. Легенда гласила, что он первый соблазнил добродетельную Туа, тогда еще очень молоденькую и красивую женщину, мало любившую своего богатого, но дурного мужа.

Напротив сидели Мэна и Неферта. Откинувшись на спинку стула, Неферта грызла пирожок, не обращая внимания на пылкие взгляды своего соседа. Это было прекрасное создание с чудными, страстными формами. При ее темном цвете лица огненно-красные волосы придавали ей неповторимую пикантность. Одета она была в полосатую, зеленую с белым, юбку, стянутую у талии поясом, и рубашку с короткими рукавами, из такой прозрачной материи, которая действительно могла назваться воздушной и совершенно не скрывала ее прелестей. Шея и руки Неферты были украшены драгоценностями.

Все обсуждали речь Хатасу. Говорили о богатстве погребальной лодки и блеске религиозных церемоний, о громадном стечении жрецов для освящения нового памятника. О том, что жрецы вначале восставали против этого странного сооружения, а теперь явились целой толпой его благословлять и хоронить там Тутмеса II.

— Ты очень наивна, Харнека, если это тебя удивляет. Раз они уступили, то должны делать довольное лицо, а Хатасу знает, чего хочет, а еще важнее, что добивается исполнения своих желаний. Я думаю, что Тутмес III долго прождет, прежде чем переменит свое изгнание в Буто на половину трона.

— Я тоже так думаю, — вмешалась Неферта. — Великий жрец Амона очень смягчился с тех пор, как царица в знак своей милости дала ему право целовать свою ногу.

— И все-таки эта почесть не остановит его, когда представится возможность, — сказал комендант Фив.

— Во всяком случае, царица добра, энергична и верна тем, кому покровительствует. Несмотря на все, она спасла жизнь Саргону, и его ссылают только в каменоломни, — сказал Кениамун.

— Да, этому тоже помогла ее маленькая ножка, — лукаво сказал старый военачальник. — Жизнь хетта спасена. Он послан не в каменоломни, а в рудники, откуда, можно поклясться, он вернется к нам помилованным и более чем когда-нибудь прославленным. Завтра вместе с другими осужденными он отправляется в Эфиопию. Они должны были быть уже в пути, но солдатам и офицерам дали возможность присутствовать при погребении.

— Это очень странная история, и мне хотелось бы знать о ней подробнее, — сказала Туа. — Бедный Саргон! Мне его очень жаль. Такой красивый, деликатный молодой человек — и вдруг в каменоломни. Ужасно! Но что могло толкнуть его на это преступление? Как вы думаете? Ведь не убивают же из-за пустяков женщину через несколько часов после свадьбы.

— Я уверена, что все дело в неверности и что прекрасная фаворитка нашего фараона вовсе не так невинна, как хочет казаться, — насмешливо сказала Ноферура.- Подобные открытия делают мужчин бешеными.

— Ноферура знает это по опыту, — зло вмешался Кениамун. — Что же касается меня, я твердо уверен, что все дело в недоразумении!

— Гм! Ужасное недоразумение, — сказала Туа, качая головой. — Объясни-ка ты, Мэна. Ведь ты должен знать правду о своей сестре.

Молодой человек тут же напустил на себя важность.

— Это непроницаемая тайна, известная только царице и великому жрецу Амона, что касается моих предположений, то я не вправе говорить о них.

— Оставь, мама, ты знаешь, что Мэна любит тайны, по скрытности у него нет соперников. Припомни только, как он хранил секрет Хнумготена до самого дня обручения Роанты, — небрежным тоном сказала Неферта, глядя с насмешкой на покрасневшего воина.

Взрыв общего смеха вывел из себя Мэну. С дрожащими от гнева губами он собирался уже ответить, но Туа, желая избежать ссоры, сказала:
— Довольно новостей о Фивах и об этой истории, позвольте мне, в свою очередь, рассказать интересную вещь, которую я узнала в Мемфисе. Она касается принца Хоремсеба, члена царского рода, которого все вы знаете хоть по имени.

— Хоремсеба? Сына прекрасной Анантисы? — спросил комендант Фив. — Что же он там делает? Вот уже семь лет, как он не показывается при дворе, и его совсем забыли. Когда он был последний раз здесь, то и тогда уже про него рассказывали странные вещи. Теперь ему должно быть двадцать семь лет.

— О, это совершенно необыкновенный человек. Его жизнь — это тайна, интересующая всех в Мемфисе, и вот о нем я хочу вам рассказать. Лет девять тому назад, сразу после смерти отца, он начал скупать все земли и сады, окружавшие его дворец, особенно по берегу Нила. Все это огромное пространство превращено в сад, в котором есть даже два озера. Весь этот лес пальм и сикомор огорожен очень высокой стеной, имеющей только два известных выхода: один — в сторону города, другой — на реку. Последний выходит на лестницу, украшенную сфинксами. Рядом с лестницей виднеется что-то вроде каменного сарая. Там стоит лодка, о которой я и расскажу. Целый день в этом обиталище царит глубокая тишина. Оно напоминает уснувшую крепость. Самого Хоремсеба не увидишь днем. Раньше он появлялся раза два-три в год на больших религиозных праздниках или для жертвоприношения ко гробу отца. Но вот уже полтора года, как он стал пренебрегать даже этими обязанностями. Его можно увидеть только ночью во время прогулок по Нилу. Его лодка — это настоящее чудо, верх роскоши, даже у Хатасу нет такой. Это очень большая, целиком вызолоченная лодка. Борта украшены полосой из слоновой кости с драгоценными камнями. Это создает впечатление, как будто лодка обтянута драгоценным ожерельем. Нос лодки — крылатый сфинкс, который, кажется, сделан из золота и серебра. Голова сфинкса, должно быть, пуста, так как из глазниц вырываются огни, вероятно, фонари. Два больших фонаря горят на корме лодки. Внутри лодка обита дорогой материей. Сам Хоремсеб лежит под балдахином на подушках. Его взгляд, как пламя, пронизывает всякого, кто встречается с ним. В лодке сидят восемь гребцов, и все они, как говорят, глухонемые.

— Ты рассказываешь, как будто все это сама видела! — воскликнула Ноферура, слушавшая со сверкающими глазами.

— Конечно, я видела и лодку и чародея, как его называют в Мемфисе, — ответила самодовольно Туа. — Однако признаюсь, что это удалось мне не без труда.

— В таком случае, расскажи нам все подробности, — раздалось несколько голосов.

— Хорошо, расскажу вам, друзья мои, но для этого я должна начать немного издалека.

Всем вам известно, что я должна была срочно уехать в Мемфис, куда меня призвала смерть брата Паакера и хлопоты по наследству. Это было запутанное дело, и пришлось много бороться. Сначала это поглощало все мое время. Добрая Ноферура дала мне письмо к своему родственнику, у которого живет ее младшая сестра Нефтиса. Этот прекрасный человек был для меня огромной поддержкой и мудрым советником. Благодаря ему, я познакомилась с влиятельным чиновником, и его протекция помогла мне.

Однажды, дней за восемь до моего отъезда, этот человек и его жена предложили мне прокатиться после обеда по Нилу. Я с удовольствием приняла предложение, и мы отправились. Проезжая мимо бесконечной стены, за которой виднелся целый лес зелени, я спросила, что это такое.

«За этой стеной находится дворец принца Хоремсеба, мемфисского чародея, как называет его народ, — ответил мне, улыбаясь, Псамметих. — Лестница, которую ты видишь, — один из входов в это очаровательное жилище. Он открывается только тогда, когда Хоремсеб совершает одну из своих ночных прогулок по Нилу. Во время этих прогулок только и можно увидеть человека, о котором ходит столько странных рассказов».

Я умоляла моего друга рассказать все, что он знает об этом человеке. Я сама уже слышала таинственные рассказы о принце, но думала, что это простые преувеличения, какие всегда порождают сплетни.

«Нет сомнения, что на его счет много выдумывают и что ему необоснованно приписывают все, что случается таинственного в Мемфисе, о чем он даже и не знает, — заметил Псамметих, — но странный образ жизни молодого принца дает пищу этим толкам. И в самом деле, целый день в этом жилище царит подозрительная тишина, и только ночью, как говорят, слышится там пение и как будто смутный гул какого-то празднества. Старый Хапзефа, доверенное лицо принца, является за покупками в сопровождении немых рабов, которые отвечают на вопросы одними непонятными звуками. Хапзефа покупает много рабов, но преимущественно глухонемых, а также всех девочек от десяти до одиннадцати лет. Вся эта масса поглощается дворцом, чтобы уже никогда больше не появиться оттуда. Из этих фактов любопытные тотчас же вывели свои заключения и, когда несколько лет тому назад пропали певец и игрок на арфе, чеканщик и скульптор и, несмотря на все усилия, власти не могли найти ни малейших следов, общая молва решила, что они исчезли у Хоремсеба. Так как ничто не подтвердило этого подозрения, то дело заглохло. В прошлом году, действительно, случилось странное происшествие, дающее обширную пищу для всяких предположений. Одну молодую рабыню, рожденную от военнопленного, хозяин продал из-за денежных затруднений. Хапзефа, молчаливый, как могила, купил ее, и о ней никто больше никогда не слышал. Но благодаря каким-то обстоятельствам, которых я не знаю, рабыне удалось ускользнуть из дворца, и она вернулась к своим прежним хозяевам. Можно представить, как те принялись ее расспрашивать. Каково же было всеобщее удивление, когда рабыня стала уверять, что никогда не видала своего господина, о котором говорят. Она рассказала, что со множеством сотоварок жила на запертом дворе. Какой-то человек, одетый во все белое, приходил учить их пению и игре на арфе. Некоторых из них учили танцам. Часто, в особенности в лунные ночи, танцовщиц одевали в легкие материи и украшали их ожерельями и золотыми диадемами. Они танцевали с такими же роскошно одетыми мальчиками на лужайке вокруг треножников, распространявших чарующий аромат, или на берегу озера, освещенного факелами. Что же касается певиц, их заставляли влезать на деревья, и там они пели, скрытые листвой. Но для чего были эти пения и танцы, она не знала. Господина она никогда не видела. Она говорила только со стариком, одетым в белое, который учил их. Прислуживавшие им рабы все, казалось, были глухонемыми. Но на следующий день эта девушка была найдена мертвой. Что было причиной ее смерти? Этого никто никогда не узнал».

— Можете себе представить, друзья мои, какое впечатление произвели на меня эти слова. Я сгорала от любопытства и решила во что бы то ни стало повидать этого необыкновенного человека.

Псамметих старался отговорить меня от этого намерения. Он уверял, что встреча с Хоремсебом приносит несчастье и что я не найду гребцов, которые согласились бы подвергнуть себя дурному глазу. Но я стояла на своем, это желание просто пожирало меня. Когда я сказала об этом Нефтисе, она поддержала мой проект и обещала сопровождать меня. Мы решили действовать в тайне, во избежание болтовни и помех. Я наняла лодку с двумя сильными гребцами. Эти бесстрашные молодые парни уверяли, что можно наверняка встретить принца, так как теперь было полнолуние, а он никогда не пропускал этого времени для своих прогулок по Нилу.

С наступлением ночи мы с Нефтисой сели в лодку и отправились в путь. Твоя сестра, дорогая Ноферура, была необыкновенно весела. Она принарядилась и была просто очаровательна. «Берегись, — сказала я ей, — ты погибла, если понравишься чародею». Она смеялась, как сумасшедшая, и сказала, что именно с этой целью и нарядилась, чтобы привлечь его внимание, чтобы легче было его рассмотреть. Мы весело продолжали свои поиски, но были полны нетерпеливого ожидания.

Вдруг один из гребцов наклонился ко мне и сказал: «Взгляните, благородная женщина, вот он!» В ту же минуту он и его товарищ присели и под прикрытием бортов лодки протянули пальцы в виде рогов, чтобы предохранить себя от дурного глаза. Я бы расхохоталась, если бы мое внимание не было поглощено быстро приближавшейся таинственной лодкой. Уже пурпурные глаза сфинкса бросали кровавый отблеск на воду, заставляя сверкать и переливаться драгоценные камни ожерелья, украшавшего его шею. Через минуту лодка принца поравнялась с нами, почти касаясь борта нашей лодки. Моим глазам открылась странная и чудесная картина. Я смотрела на принца, неподвижно лежавшего на подушках. Я видела его в Фивах лет одиннадцать тому назад, когда он приезжал туда со своим отцом. Но, конечно, я его не узнала бы. Худощавый и слабый юноша превратился в поразительно красивого мужчину. Стройный, изящный и в то же время атлетически развитый. Великолепное лицо. Но его красота какая-то зловещая, а пылающий взгляд бросает в дрожь. На нем был короткий передник, расшитый драгоценными камнями, и клафт, украшенный диадемой. Я не успела рассмотреть ожерелье и браслеты, которые украшали его шею и руки.

Он был неподвижен, как статуя, и только одни ужасные глаза, казалось, жили. Но вдруг странная улыбка слегка приоткрыла его рот, и между пурпурными губами сверкнули жемчужные зубы. Вытащив из-за пояса розу, он бросил ее на колени Нефтисе. Та, бледная, с широко открытыми глазами, до такой степени была поглощена созерцанием, что даже забыла взять цветок.

Через минуту лодка проплыла мимо нас и исчезла как молния. Только тогда Нефтиса пришла в себя и закричала торжествуя:
«Взгляните, Туа! Хоремсеб бросил мне пурпурную розу. Но розу совершенно не похожую на наши, а чудесную, как и все, что исходит от него. Как она прекрасно пахнет! Но что это такое? Она совершенно мокрая».

Я наклонилась к розе. Она, действительно, распространяла удушливое благоухание. Но так как я никогда не любила слишком сильных духов и, кроме того, была очень взволнована, этот аромат причинил мне нездоровье. В продолжение нескольких дней я страдала удушьем и головными болями. В моей крови будто горел огонь.

— Может быть, вид чародея, а вовсе не аромат розы взволновал так твою кровь. Ты так чувствительна к красоте, Туа! — ядовито перебил ее комендант.

Вдова сильно ударила его по плечу.

— Ты начинаешь стариться, Нейтотен. В каждом твоем слове так и слышится ревность ко всему, что молодо и красиво. Вероятнее всего, утонченность натуры делает меня такой впечатлительной. Нефтиса усердно вдыхала аромат розы, но на нее не действовало, она не жаловалась. Когда, несколько дней спустя, я прощалась с ней, она сказала, смеясь, что хранит цветок на память о Хоремсебе.

Все посмеялись, поблагодарили хозяйку за интересный рассказ, затем перешли на другие темы, а прибытие нового гостя заставило всех окончательно забыть о Хоремсебе.

За несколько часов до этой вечеринки Роанта сидела в гостях у Нейты. Они с воодушевлением разговаривали. Молодая супруга Саргона, по-видимому, совершенно поправилась. Но в эту минуту лихорадочный румянец играл на ее щеках, между бровями образовалась глубокая складка, а глаза сверкали гневом и упрямством.

— У Ромы очень странные идеи. Я не понимаю, как он решился просить меня о таком, — сказала она, причем губы ее нервно дрожали.- Это все равно, как если бы он потребовал от тебя, чтобы ты просила прощения у Мэны за то, что любишь Хнумготена.

Обняв Нейту за талию, Роанта привлекла ее к себе и поцеловала.

— Постой! Успокойся и поговорим толком. Твое сравнение никуда не годится. Избрав Хнумготена, я оскорбила только самолюбие Мэны. Его свобода и положение нисколько не пострадали. Саргон же уничтожен. Честное и великодушное сердце Ромы страшно мучается этим. Участь несчастного давит его, как будто он сам совершил это преступление. Совесть, не умолкая, упрекает его в том, что он виновник твоей ужасной раны, виновник ареста и падения Саргона. Еще вчера он сказал мне: «Боги всегда наказывают нас, когда мы уклоняемся с дороги долга. Если бы я был тверд, если бы я скрыл от Нейты мою преступную любовь, она не подвергалась бы смертельной опасности, а несчастный ассириец избежал бы ужасной участи».

— Бедный Рома, он терзается совершенно напрасно. Во всем виновата я одна. Он нисколько не виноват в моей любви к нему, — пробормотала Нейта.- Тем не менее, я удивляюсь, что ему жаль Саргона и что он сожалеет о том, что дал мне счастье. И он называет это любовью ко мне? — с внезапной досадой прибавила она.- Я не думала, что в припадке гнева Саргон поразит меня. То, что я сказала ему, было сказано с целью избавиться от него и избавить Рому от справедливой ревности. Теперь же я убеждаюсь, что моя любовь сильнее его.

— Нет, ты не права. Что же просит у тебя Рома? Повидаться на минутку с осужденным и сказать ему несколько слов утешения, чтобы избавить его от ужасной несправедливости, от мысли, что ты принадлежишь другому. Завтра осужденные отправляются в рудники, а оттуда мало кто возвращается живым. Неужели ты так жестока, чтобы отказать в нескольких словах дружбы несчастному, женой которого ты согласилась быть? Будь же так добра, исполни просьбу Ромы! Я буду сопровождать тебя. Потом мы отправимся ко мне и проведем вечер вместе. Ко мне зайдет еще кто-то, кто горячо поблагодарит тебя за то, что ты избавила его сердце от угрызений совести.

Нейта прижалась головой к плечу Роанты и залилась слезами.

— Хорошо, я пойду! — согласилась она наконец. — Но как мы добьемся свидания с ним? Разве позволено видеться с осужденными?

— Не беспокойся ни о чем. Сегодня кто угодно может прощаться с осужденными. Кроме того, Хнумготен, которого я посвятила в тайну, дал мне письмо к своему другу, начальнику тюрьмы. Нас впустят без всяких затруднений, ничего не спрашивая, и оставят одних. В моих носилках нас донесут до угла улицы, а оттуда мы пойдем уже пешком. Так никто даже не узнает об этом.

Через два часа две просто одетые женщины, закутанные в длинные покрывала, подошли ко входу тюрьмы, который охраняли эфиопские солдаты. Дежурный начальник стражи вышел узнать, что угодно посетительницам. С первого же взгляда он убедился, что имеет дело с женщинами высшего общества. Поэтому, когда Роанта молча подала ему записку, адресованную начальнику тюрьмы, он почтительно поклонился и быстро исчез.

Через некоторое время, показавшееся обеим женщинам вечностью, дежурный вернулся и попросил их следовать за ним.

— Ваша просьба исполнена, — пояснил он, с любопытством глядя на них.

Они прошли через двор, затем по коридорам. Всюду была масса истощенных, почти голых человеческих существ с мрачным отчаянием на лицах. Надсмотрщики ходили между заключенными и били палками плачущих детей и осужденных, заслуживающих, по их мнению, наказания. В страшном волнении Роанта и ее спутница искали глазами Саргона в толпе этих несчастных, но дежурный вел их дальше, вдоль стены, в которой было несколько низких дверей. У последней двери они остановились. Отодвинув наружный засов, он впустил женщин в келью с полуоткрытым потолком. В глубине кельи лежала охапка соломы, заменявшая постель. С другой стороны, на большом камне сидел мужчина, в котором трудно было узнать изящного и гордого принца Саргона. Он был за ногу прикован к стене цепью, кусок грубого полотна закрывал бедра. Полуотвернувшись от входа и прислонившись головой к стене, он, казалось, ничего не видел и не слышал.

Пораженная Нейта конвульсивно схватилась за сердце и прижалась к Роанте, пока начальник стражи подходил к узнику.

— К тебе пришли, Саргон, — сказал он, слегка дотрагиваясь до его плеча. Потом, обернувшись к Роанте, он почтительно прибавил: — Я вас оставлю с узником, благородные женщины, но буду близко. Если я вам понадоблюсь, то вы только крикните.

Саргон выпрямился и мрачным взглядом окинул закутанных женщин. Он страшно изменился. Щеки его сморщились, глубоко впавшие глаза горели, как угли. Непередаваемое выражение горечи, гнева и насмешки над самим собой играло на его губах.

— Кто вы и что вам от меня надо? — резко спросил он.

Нейта откинула покрывало. Сложив молитвенно руки, она приблизилась к нему и сказала со слезами в голосе:
— Саргон, прости мне зло, которое я причинила тебе.

Увидев свою жену, услышав ее голос, он вскочил и хотел броситься на нее. Но цепь помешала ему, он зашатался и едва не упал, удержавшись за стену.

— Зачем ты пришла сюда, предательница? Полюбоваться на мое несчастье? — спросил он с сухим, полным отчаяния смехом. — Ты нашла, наконец, время вырваться из объятий своего любовника, чтобы порадоваться моему бессилию, чтобы посмеяться над моим унижением? О, отчего я не могу достать тебя руками, развратное создание! Позор моей жизни и чести! Я бы задушил тебя, как ядовитую гадину! — с пеной на губах яростно закричал он, сжав кулаки.

Нейта отступила, вытянув руки, дрожащие губы отказывались ей повиноваться. Но Роанта смело вышла вперед.

— Ты ошибаешься, Саргон, предполагая, что Нейта пришла посмеяться над тобой, над твоим несчастьем. Ее привели сюда сожаления и укоры совести. Она хотела успокоить тебя и признаться в истине.

Горячее сочувствие и горькие угрызения совести охватили девушку.

— Да, Саргон! — крикнула она, перебивая Роанту, — я пришла сказать тебе правду! Тебе не за что презирать меня. Я не замарала твоей чести и не изменила тебе, как говорила тогда. Я солгала — твои жестокие слова привели меня в бешенство. Я хотела обидеть тебя, оттолкнуть от себя. Но я никогда, никогда не падала так низко. Верь мне, Саргон! И прости мне роковую ложь, погубившую тебя. Только теперь я понимаю свою ужасную ошибку.

Слезы мешали ей продолжать, Саргон слушал и не сводил с нее глаз. Это очаровательное личико, все в слезах, этот боязливый, полный мольбы взгляд с новой силой пробудили в нем страстную любовь, погубившую его.

— Ты говоришь правду, Нейта? — пробормотал он разбитым голосом. — Ты не изменяла мне?

— Нет! Нет! Зачем же мне приходить в тюрьму лгать тебе? Клянусь Гаторой и судьями Аменти, только угрызения совести заставили меня прийти сюда и сказать тебе правду.

В ее голосе звучала такая искренность, что все сомнения Саргона рассеялись. Тогда им овладело страшное сожаление о безумно загубленной жизни. Тяжело опустившись на камень, он снова прижался головой к стене. Конвульсивные рыдания сотрясли его тело. С минуту Нейта смотрела на него, дрожа как лист. Во что превратился за несколько недель гордый принц хеттов? Он разорен, обесчещен, закован и осужден на работы, от которых погибают даже самые сильные. Вернется ли он когда-нибудь? Неужели этого заслуживала его страстная любовь к ней?

Горькие угрызения совести нашептывали Нейте, что она провинилась, своим ребяческим гневом возбудив до такой степени ревность и страсть человека, что он сам себя погубил. Конечно, она не желала этого. Участием и сожалением наполнилось ее отзывчивое сердце. Позабыв про опасность, которая могла угрожать ей при внезапном приливе ярости несчастного, она бросилась к нему и, встав на колени, положила свои маленькие ручки на руку узника.

— Саргон, Саргон! Прости меня и не отчаивайся в будущем. Милость Хатасу так же неизмерима, как и ее могущество. Она уже спасла твою жизнь. Она сказала мне, что облегчит твою участь и что при первой же возможности она помилует тебя и возвратит тебе состояние и положение. Итак, запасись мужеством и надейся на милосердие богов и царицы. Когда же ты вернешься, я постараюсь исправить зло, которое я тебе причинила.

Эти слова обещали узнику будущее, полное любви и счастья. Ненависть и гнев его сразу улеглись.

— Нейта, — прошептал он, наклоняясь к ней и лихорадочно сжимая ее руки.- Клянешься ли ты мне верно ждать меня и снова взять в мужья, если я когда-нибудь вернусь?

— Да, клянусь тебе, — с жаром ответила Нейта. — Да услышит мою клятву Гатора и да накажет она меня, если я нарушу ее.

Луч радости сверкнул в глазах Саргона и осветил его исхудавшее лицо.

— Да благословят тебя тысячу раз боги за твои слова, моя обожаемая Нейта! Твое обещание будет мне поддержкой в рудниках, оно будет для меня освежающим ветерком под палящими лучами солнца пустыни. В воспоминании об этом часе я буду черпать силы, мужество, надежду и покорность своей судьбе.

В приливе страсти и признательности, он привлек Нейту к себе и страстно поцеловал ее в губы. На этот раз она без отвращения перенесла этот порыв. Нежное участие наполняло ее сердце, и под влиянием этого чувства она возвратила ему поцелуй. Увы! Он слишком дорого ему достался.

В эту минуту дежурный приотворил дверь, но, увидев эту странную сцену и узнав Нейту, тотчас же отступил назад. Смущенная и недовольная таким вторжением, Роанта быстро подошла к подруге, подняла ее и опустила ей покрывало.

Поговорив еще немного, женщины простились с Саргоном, напомнив ему еще раз о мужестве и надежде, и вышли из кельи. Узник остался один, но он уже не был человеком, доведенным до отчаяния и восставшим против людей и бессмертных. Бесконечное счастье наполняло его душу. Надежда, этот обманчивый спутник человека, заставила его забыть настоящее и рисовала перед ним радостные картины будущего.

Подруги молча сели в носилки. Каждая из них была погружена в свои мысли. Но, вероятно, только что перенесенные волнения были слишком сильны для ослабленного болезнью организма Нейты. Войдя к Роанте, она лишилась чувств.

С материнской нежностью молодая женщина ухаживала за Нейтой. Когда же та пришла в себя, она уложила ее и оставила одну, только когда девушка уснула.

На террасе, где она хотела отдохнуть на свежем воздухе, Роанту ждал брат.

— Ну что? — спросил он, садясь рядом.

Роанта подробно рассказала ему, каких усилий стоило ей заставить Нейту решиться поехать в тюрьму. Потом она описала ему свидание и передала, к каким результатам оно привело.

Лицо молодого жреца омрачилось, когда он узнал об обещании, данном Саргону. Встав, он в сильном волнении начал ходить по террасе. Ревность, гнев и сожаление боролись в его сердце. Но скоро чистая и великодушная душа Ромы победила эти дурные инстинкты. Он упрекал себя за то, что позавидовал надежде несчастного соперника, которая, может быть, никогда не осуществится, и радовался, что ему удалось облегчить его нравственные муки.

— Могу я видеть Нейту? — спросил он, оборачиваясь к сестре.

— Она спит, но все равно пойдем! — ответила Роанта.

Минуту спустя Рома наклонился над ложем, на котором крепко спала Нейта. Девушка словно почувствовала устремленный на нее взгляд любви, вздрогнула и открыла глаза.

Встретив бархатный, нежный и любящий взгляд, способный успокоить все ее душевные бури, Нейта улыбнулась и протянула руки любимому.

— Я исполнила твое желание, Рома!

— И ты хорошо поступила, — сказал с чувством молодой человек.

— Но ты знаешь, — пробормотала Нейта, причем губы ее задрожали, — я как бы отказалась от тебя, обещая опять взять его в мужья, если Хатасу вернет ему свободу и положение.

Рома посмотрел на нее пылающим взглядом, полным любви и убеждения:
— Никогда, Нейта, ничто не может заставить нас отказаться друг от друга. Наша любовь лишена всякой грязи, приятна богам и не нарушает обязанностей, которые связывают нас обоих. Ты всегда будешь радостью моих глаз, существом, в котором сосредоточивается все счастье моей души. Пока я жив, я буду для тебя любящим, снисходительным и верным другом, твоим советником, твоей поддержкой в тяжелые часы. Права Саргона ничего не могут изменить в этом бескорыстном чувстве. Что же касается твоего обещания, я могу только повторить, что ты хорошо поступила. Брак — вещь священная. Твой долг — по мере сил исправить ужасное зло, нанесенное мужу. На мне же, ставшем причиной, хотя и невольной, несчастья, лежит обязанность поддерживать тебя в твоем добром и великодушном решении.

Со слезами на глазах Нейта обняла Рому и прижалась к нему.

— Это ты великодушен и добр, как бог! Пока ты будешь любить меня и руководить мною, я буду счастлива и мужественна.

Глава XII. В Буто

Вдали от населенных мест, в низкой болотистой долине, стоял город Буто, почти недоступный из-за плохих дорог. Этот город был местом изгнания для неудобных людей и убежищем для тех, кто не желал обращать на себя внимание. В настоящее время он служил резиденцией молодому брату царицы Хатасу.

Город был невелик, он был обнесен стеной и окружен рвом, что делало его похожим на крепость. В центре города на искусственном холме стоял маленький дворец. Это строение, выкрашенное в ярко-красную краску, резко выделялось на фоне зелени довольно большого сада, которым оно было окружено. Обширный двор был наполнен солдатами.

У всех входов стояли часовые, они были расставлены по всем лестницам и даже у двери большого зала, где за столом, заставленным кушаньями, сидели двое мужчин. Несколько рабов прислуживали им. Один из сотрапезников был молодой человек среднего роста. Его приятное лицо дышало откровенностью и энергией. Но из спокойных глубоких серых глаз сверкал изредка пронизывающий острый взгляд, говоривший, что под этой маской добродушия скрывается много хитрости, смелости и гордости. Это был Антеф, комендант Буто, верное орудие Сэмну. Он с неусыпной бдительностью стерег важного и опасного пленника, доверенного ему.

На нем было простое золотое ожерелье. Широкий нож был заткнут за пояс, а на табурете под рукой лежали его каска, плащ и секира с рукояткой из слоновой кости. Антеф ел с большим аппетитом и незаметно наблюдал за своим собеседником, молодым царевичем-изгнанником. Красивое и умное лицо царевича было мрачно, как грозовая туча. Глубокая морщина залегла между бровей Тутмеса, глаза горели тайным раздражением. Видимо, чем-то озабоченный, он облокотился на стол и не притрагивался ни к одному из подаваемых ему блюд. Только когда кубок его пустел, он поднимал руку, чтобы его снова наполнили.

Вдруг он оттолкнул стоящие перед ним блюда и встал.

— Прикажи привести лошадей, Антеф. Я хочу подышать свежим воздухом и немного развлечься дальней прогулкой, — сказал он отрывистым голосом.

Антеф немедленно встал вслед за юношей, почтительно поклонившись.

— Я сожалею, царевич, но не могу повиноваться тебе: высочайший приказ из Фив воспрещает всякий выезд за стены Буто! Все, что могло бы развлечь тебя в городе, я не замедлю предоставить в твое распоряжение. Больше я ничего не могу сделать. Я глубоко сожалею, что вызываю твой гнев, но ты сам понимаешь, что, получив царский приказ, такой начальник, как я, должен или повиноваться, или безумно рисковать своей головой.

Яркая краска залила лицо Тутмеса, глаза вспыхнули огнем. Он с трудом подавил свой гнев. Губы нервно дрожали, когда он презрительно сказал:
— Да сохранит меня Ра, чтобы я стал рисковать твоей головой, столь драгоценной для моей божественной сестры и для презренного раба, которого она, вытащив из грязи, сделала своим советником. Пусть приготовят мои носилки; я отправлюсь в храм, — приказал он рабу. Затем, повернувшись спиной к Антефу, вышел в соседнюю комнату. Тутмес просто задыхался. Оставшись один, он отдался припадку безумной ярости и скрежетал зубами.

— Проклятая судьба! — закричал он, бросаясь на стул. — Знать, что трон свободен, и погибать здесь пленником, когдa женщина держит в руках скипетр. Когда же, наконец, я буду в состоянии раздавить тебя, Хатасу, как гадину, со всеми твоими верными слугами?

Появление старого раба, принесшего плащ и клафт, заставило его прийти в себя. Он молча оделся и вышел во двор, где его ожидал Антеф с открытыми носилками и шестью сильными носильщиками. Когда царевич занял свое место, офицер сел рядом с ним и маленький кортеж, окруженный отрядом солдат, двинулся в путь. Впереди бежали скороходы, прокладывая носилкам дорогу, так как толпа с каждой минутой все больше росла. Все население побросало работу и сбежалось посмотреть на царевича-изгнанника.

За время всего пути мрачный Тутмес не разжал рта.

— Добро пожаловать в божий дом, — кланяясь, сказал жрец, предупрежденный скороходом.

— Привет тебе, уважаемый отец, — сказал Тутмес, выпрыгивая из носилок, — я хочу принести жертвы богу. Я надеюсь, — он повернулся к Антефу и смерил его презрительным взглядом, — что высочайший приказ из Фив не вменяет тебе в обязанность передавать своим повелителям молитвы, с которыми я обращаюсь к бессмертным?

Беглый румянец покрыл щеки коменданта Буто.

— У меня только один повелитель, — возразил он, — фараон Ра-ма-ка, да хранят его боги и да даруют ему славу. Хотя полученный мной приказ и не предписывает мне, чтобы я выслушивал твои молитвы, но он требует от меня, чтобы даже в храме твоя особа была у меня на глазах.

С невозмутимым хладнокровием Антеф последовал за Тутмесом и жрецами до комнаты перед святилищем. Здесь он остановился и прислонился к колонне. Он был вполне уверен, что пленник не ускользнет от него, так как солдаты оцепили храм и заняли все выходы.

Скрывшись, наконец, от глаз своего стража, Тутмес опустился на первый попавшийся стул и стиснул руками грудь. Овладевший им безумный гнев лишил его всякого самообладания. С минуту великий жрец смотрел на него с интересом и участием. Это был уже пожилой человек, аскетического вида, с проницательным и умным взглядом. Положив руку на плечо юноше, он сказал тихим, убедительным голосом:
— Ободрись, мой сын! Терпение, благоразумие и умение владеть собой — вот необходимые качества для царей. Постарайся воспользоваться своим несчастным настоящим положением, чтобы приобрести их. К тому же у тебя нет причин отчаиваться, преданные друзья следят за твоими интересами и деятельно работают, чтобы вернуть тебе твое место. Звезды предвещают тебе долгую жизнь и славное царствование. Ты еще юн, полон здоровья и сил. Так смотри же с доверием в будущее и покорно иди путем, предначертанным бессмертными.

Тутмес глубоко вздохнул.

— Каждое слово твое, уважаемый отец, дышит мудростью и истиной, но как трудно обрести терпение и покорность!

— Чем труднее, тем больше в этом заслуги и тем более достойно похвалы, — ответил с улыбкой жрец. — А теперь подними голову, сын мой, и выслушай вести из Фив. Сегодня ночью прибыл посол, привезший нам известие о кончине фараона, твоего брата, и отвозивший твое последнее послание Рансенебу. Ты сегодня очень кстати явился сюда. Я хочу представить тебе этого человека. Роковой случай заставил его перейти на нашу сторону. Он будет верным слугой тебе, так как ненавидит царицу и считает ее своим личным врагом.

— Почему же? — с любопытством спросил Тутмес.

— В другой раз я расскажу тебе все подробности. Это очень знатный человек по имени Хартатеф. Он занимал высокий пост. Отвратительная интрига толкнула его на преступление, он должен был погибнуть, но мы спрятали и спасли его. Так как царица отняла у него невесту и состояние, чтобы отдать их его сопернику, он смертельно ненавидит ее и служит нам с энергией и ловкостью выше всякой похвалы. В качестве писца храма он свободно ездит между Фивами и Буто, делает закупки и носит послания, не возбуждая подозрения царских шпионов.

— Позови, прошу тебя, этого человека. Ты меня очень заинтересовал.

Великий жрец открыл в стене потайную дверь и произнес несколько слов тихим голосом. Через минуту дверь снова открылась и вошел мужчина высокого роста. На нем было одеяние писца, большой парик закрывал его голову и лоб. Лицо было почти такое же черное, как у эфиопов. Маленькие глазки с острым взглядом горели мрачным огнем.

— Подойди ко мне, — сказал жрец, — и передай царевичу все, что ты видел и слышал в Фивах.

Писец поклонился и рассказал все новости, не пропуская ни одной важной подробности. Он рассказал о принятых царицей мерах, о погребении фараона, об освящении усыпальницы и о речи, которую держала Хатасу перед народом.

— Посмотрите на эту добрую Хатасу, она на одни свои плечи взвалила двойное бремя, тяжесть правления, — ехидно сказал Тутмес.- Я постараюсь как можно скорее разделить с ней это бремя, слишком тяжелое для ее нежной комплекции. Клянусь Ра и Озирисом, этот фараон в юбке — истинное чудо для богов и тайна для людей. Она не допускает и не признает ничего, кроме своей воли. Она ломает гордую знать Египта, подчинив ее этому презренному мужику Сэмну. Она подчинила своей власти даже могущественную касту жрецов, заставив их освятить усыпальницу, которую они не одобряют, настоящую насмешку над всеми священными законами.

Великий жрец покраснел и нахмурил брови.

— Правда, что царица управляет и повелевает с необыкновенной смелостью и гордостью. Правда, что в интересах твоего дела жрецы должны были уступить и освятить нечестивый памятник, оскорбляющий богов, как всякое новшество. Знай, сын мой, что трон стоит прочно, когда он поддерживается служителями богов, и что гордость и недостаток уважения к этим представителям божества вернее губит царей, чем какая-нибудь проигранная битва.

— Если я когда-нибудь буду на троне, я вспомню о твоих словах! — воскликнул Тутмес со сверкающим взором. — Я буду воздавать почести богам и их служителям и буду делиться с ними плодами каждой победы. Я сооружу более великолепные памятники, чтобы обессмертить свою славу и отблагодарить бессмертных.

— Боги слышат тебя и даруют тебе и твоему царствованию бессмертную славу. Звезды предсказывают, что Тутмес III превзойдет всех фараонов, царствовавших в Египте. В продолжение долгих лет, до самых крайних пределов старости, двойная корона будет украшать твое чело. Ты будешь побеждать, и побежденный мир сложит свои сокровища к твоим ногам, а своих царей приведет под твою сандалию.

В сильном волнении, охваченный мистическим страхом, слушал Тутмес это пророчество. Радость, спокойствие, непоколебимая вера в будущее, полное величия и могущества, наполнили его юное сердце. В эту минуту он чувствовал себя сильным, терпеливым и снисходительным.

— Да исполнятся твои слова, и я сделаю в сто раз больше, чем обещал, — сказал он с сияющим взглядом и протянул руки жрецу.- А теперь прощай. Я не хочу здесь слишком задерживаться. Ты же продолжай усердно служить мне. Когда я займу свое место, я сумею отомстить за вынесенные тобой оскорбления и возвратить тебе любимую женщину.

— Я буду служить тебе, царевич, как верная собака. Клянусь своей жаждой мести, — склоняясь, ответил писец.

Когда Тутмес вернулся в носилки, Антеф заметил, что юноша сияет радостью, гордостью и триумфом. Тщетно он ломал себе голову, чтобы угадать причину такой перемены. Если даже жрецы и передали ему что-нибудь, то в этом мало для него утешительного.

Возвратясь домой, Тутмес задержал своего стража, якобы для того, чтобы поговорить и самым язвительным образом критиковал царицу, ее любовь к чужеземцам, ее нечестивые нововведения и ее выбор советников и служителей.

Антеф отлично понимал, что царевич хотел оскорбить его, черня его простое происхождение и его родство с Сэмну. Тем не менее он, не моргнув, перенес его нападения, ни на минуту не оставляя своей почтительной сдержанности, с которой он относился к знатному пленнику.

Видя, что злословия не производят впечатления на коменданта Буто и вывести его из себя не удастся, Тутмес умолк и задумчиво посмотрел на бледного, но невозмутимого коменданта. «Право, этот человек хитрее, чем я думал, он старается как можно меньше причинять мне неприятностей, никогда не дает мне почувствовать, что он здесь хозяин, и никогда не реагирует на мои выходки, — подумал он.- Может быть, в глубине души он верит, что жрецам удастся возвести меня на трон, и боится, что, достигнув власти, я дорого заставил бы заплатить его за свои прошлые оскорбления? И действительно, в благоприятном случае бедный комендант Буто может очутиться в очень фальшивом положении».

Остроумный и насмешливый по природе, Тутмес расхохотался. Недоумение собеседника увеличило его веселость. Он встал и сильно, по-дружески, хлопнул Антефа по плечу.

— Ты замечательный человек. Я просто восхищаюсь, как ты справляешься со своей трудной задачей. Я хотел бы обладать твоим спокойствием, и понимаю твое незавидное положение между моей божественной сестрой и мною.

— Если ты, царевич, понимаешь это, почему ты не относишься ко мне с великодушием, которое должен иметь сын царя к солдату, верному своему долгу? — с упреком спросил Антеф.

— Твои слова справедливы. Я не прав, заставляя тебя расплачиваться за дурное расположение духа, я просто умираю от скуки. Ты бы привел какую-нибудь хорошенькую девушку, чтобы я мог развлечься. Неужели ты сам никого не любишь?

— Я люблю и любим, в Мемфисе у меня есть невеста, на которой я думаю жениться в будущем году.

— Красива она? Хорошей фамилии и богата ли?

— Ее зовут Нефтиса. Она живет у родственника своей матери. Он очень богат и не имеет детей. Но для меня ее красота дороже богатства, — с гордостью сказал воин.

— Все это прекрасно для тебя, желаю тебе скорее вкусить счастье в объятиях своей невесты. Но прошу тебя, найди мне красивую женщину, это хороший способ привести меня в доброе расположение духа.

— У меня появилась идея, я постараюсь воплотить ее, если удастся, — смеясь, сказал Антеф.

— Постарайся, постарайся. Маленькое любовное приключение, известное нам двоим, не поколеблет трон фараона Хатасу, — рассмеялся Тутмес.- А теперь идем сыграем в мяч, — сказал он весело и беззаботно, как школьник, бросаясь в сад.

Часть II. Чародей Мемфиса

Душа есть скрытый свет. Когда ею пренебрегают,

она меркнет и гаснет, когда же в нее вливают святой

елей любви, она горит, как бессмертный светоч.

Гермес

Глава XIII. Пурпурная роза

Была ночь. Тишина и покой мало-помалу водворились на улицах Мемфиса. Вторая столица Египта засыпала, чтобы набраться сил для лихорадочной деятельности, начинающейся с первыми лучами Ра, победоносно выходящего из мрака.

Луна освещала силуэты оригинальных построек древнего города мягким светом, храмы и многоцветные дома отражались в гладкой поверхности Нила. В большом прекрасном доме, стоявшем на одной из главных улиц, царил уже глубокий сон. Хозяева и слуги отдыхали от дневных трудов, и только в маленькой комнатке второго этажа светился еще слабый свет. Эта комната, окна которой выходили во внутренний двор, засаженный пальмами и сикоморами, была просто меблирована, насколько можно было судить при свете масляной лампы стоявшей на столе. На табурете у открытого окна сидела в глубокой задумчивости молодая девушка поразительной красоты. Дом этот принадлежал Гору, человеку богатому и уважаемому. Он владел обширными виноградниками, которые приносили ему большие доходы. Девушка была его племянница, Нефтиса, младшая сестра Ноферуры, жившая у него после смерти родителей.

Ее мать была сестрой Гора, рожденной от одной военнопленной, на которой отец Ноферуры был женат вторым браком. Поэтому Нефтиса совершенно не была похожа на свою сестру, отличавшуюся красотой чисто египетского типа, с темным цветом лица и черными глазами. Нефтиса была меньше ростом, чем Ноферура, нежнее и изящнее сложена. Лицо было цвета слоновой кости и густые золотисто-рыжие волосы окутывали ее волнистым плащом. Ее тонкому и правильному лицу особую прелесть придавали зеленоватые глаза, фосфоресцировавшие, как у кошки. Апатичный и равнодушный в обыденной жизни, ее взгляд становился острым и жестоким, как у тигрa, когда в ней пробуждалась страсть и гнев.

Мечты, лишавшие девушку сна, были очень тяжелые. Лихорадочный румянец играл на ее щеках, грудь тяжело поднималась, а руки, обхватившие колени, нервно дрожали. Вдруг она выпрямилась и откинула локоны своих длинных шелковистых волос. Вытянув вперед руки, она с тоской прошептала:
— Что делать? О боги, что делать? Я не могу больше выносить терзающего меня страдания. О! Если бы я могла еще хоть раз увидеть его, я бы успокоилась и была счастлива!

Закрыв лицо руками, она разразилась конвульсивными рыданиями:
— Днем и ночью его образ преследует меня, его взгляд влечет меня к себе и жжет, как всепожирающее пламя. Во сне мне кажется, что я вижу, как он склоняется ко мне. Когда же, полная безумной радости, я хочу схватить его, то просыпаюсь, и от мысли, что это был только сон, мое сердце готово разорваться на части.

Она прислонилась к стене, потом внезапно бросилась к маленькому туалетному столику. На нем стояли металлическое зеркало, баночка с помадой и несколько флаконов из оникса и алебастра. Оттолкнув как попало все эти вещи, она схватила шкатулку, открыла ее и из-под различных драгоценностей вынула ожерелье, составленное из четырехугольных эмалированных красных с синим звезд, соединенных кольцами.

Нефтиса нажала на центральное кольцо, и одна из звезд открылась. Там лежала увядшая роза, от нее исходил очень сильный аромат. Склонив лицо к ожерелью, Нефтиса жадно вдыхала приятный и опьяняющий запах цветка, скоро наполнивший комнату. Через минуту руки ее упали на колени, а голова опустилась на край постели. Казалось, что она в обмороке, но щеки ее пылали и нервная дрожь сотрясала тело. Впрочем, это забытье длилось несколько мгновений. Быстро вскочив, она закрыла медальон, бросила ожерелье в шкатулку и в волнении стала ходить по комнате.

— Никогда я не смогу выйти замуж за Антефа, ничтожного человека, затерявшегося в толпе себе подобных посредственностей, — пробормотала она. — Хоремсеб! Хоремсеб! Прекрасный, как Озирис, таинственный и величественный, как бог! Тебя одного я люблю, тебя я стремлюсь видеть! Тебе одному я хочу принадлежать! Где встретить тебя, появляющегося только по ночам, я не знаю, но это будет, я этого хочу!

Она остановилась, прижав руки к сильно бьющемуся сердцу. Фосфорические глаза ее сверкали в темноте, как глаза пантеры. Она нагнулась вперед и всей своей грацией и рыжим отблеском волос напоминала эту царицу пустыни, когда та, напрягая свои стальные мускулы, готовится броситься на добычу. Вдруг радостный крик сорвался с ее губ:
— Нашла! Наконец-то я увижу тебя, Хоремсеб. Какая я глупая, что раньше не подумала об этом!

Счастливая и немного успокоившаяся, она легла и скоро заснула тяжелым беспокойным сном.

На следующее утро Нефтиса проснулась с восходом солнца. Быстро одевшись, она спустилась на первый этаж, где ее тетка Сатата, жена Гора, раздавала дневные работы рабыням.

— Милая тетя, — сказала Нефтиса, целуя пожилую Сатату. — Если ты ничего не имеешь против, я хотела бы провести день у старой Аснаты. Она давно уже просила меня прийти показать ее женщинам твою манеру ткать, да и ты хотела передать ей что-то.

— Это правда, я хочу послать ей кусок материи, вино и двух гусей. Моя бедная сестра не очень-то много зарабатывает продажей пряничных животных, которых приносят в жертву бедняки, — ответила добрая Сатата. — Ведь послезавтра годовщина смерти ее мужа. Она будет счастлива принести в жертву настоящего гуся. Я одобряю твое намерение, но не знаю, удастся ли сегодня это сделать. Гор сегодня разливает вино, и поэтому нельзя будет дать тебе с собой раба.

— О, тетя, не нужно отрывать от работы людей. Я возьму Анубиса. Только ты не беспокойся, если я вернусь поздно. Весь день я проведу у Аснаты, а вечером хотелось бы навестить Некебету, а она всегда задерживает меня.

— Хорошо, хорошо, ступай с Анубисом и развлекайся. Тебе нечего бояться, — с улыбкой ответила Сатата.

Очень довольная, Нефтиса побежала в людскую. Здесь, в маленьком сарае, она нашла молодого раба, он молол зерна ручной мельницей. Работа шла медленно: раб был слепой.

Узнав шаги Нефтисы, Анубис встал с радостным видом. Это был двадцатилетний молодой нубиец, стройный и хорошо развитый. Большие черные глаза выдавали его слепоту. Он был слеп от рождения, воспитывался вместе с Нефтисой и Ноферурой, а после смерти их родителей, уступая просьбам племянницы, Гор взял молодого раба в свой дом. Он был совершенно бесполезен, и юная покровительница использовала его для личных услуг и для ничтожных работ по дому, где он ходил с уверенностью зрячего.

Анубис обожал свою хозяйку и подругу прежних детских игр. Он был предан ей, как собака, и беспрекословно повиновался ей. Известие, что он будет сопровождать ее в некрополь, привело юношу в неописуемый восторг.

Спустя два часа они вышли из дома, Анубис, закинув груз через плечо, шел за молодой девушкой, несшей маленькую корзинку с фруктами и флакон с ароматическим маслом. Она вела его за веревку, привязанную к его руке.

Скоро они добрались до Нила и наняли лодку на целый день, заплатив деньги вперед. Нефтиса села на руль, Анубис схватил весла, и маленькая лодка быстро поплыла по реке.

— Погода такая прекрасная, что мне хотелось бы совершить небольшую прогулку, — сказала девушка, и скоро лодка скользила уже вдоль стен, окружавших дворец принца Хоремсеба.

С бьющимся сердцем и пылающими щеками смотрела Нефтиса на это очаровательное жилище, где обитал холодный, невидимый и равнодушный ко всему чародей Мемфиса, герой тысячи легенд и тысячи фантастических рассказов. Во дворце и в саду царило глубокое молчание. Все, казалось, крепко спало, даже каменные сфинксы на лестнице, у подножия которой журчали воды Нила.

— Счастлив тот, кто может проходить через эту дверь. Счастлив тот, кто может видеть тебя и служить тебе, даже как самый последний раб, — прошептала с глубоким вздохом девушка.

День казался Нефтисе бесконечно длинным. Ни радость Аснаты, ни тысячи любезностей с ее стороны не могли развлечь ее. Все ее мысли сводились к одной — увидеть Хоремсеба. Уже наступила ночь, когда они с Анубисом сели в лодку и снова направились ко дворцу принца. Нефтиса приказала остановиться, когда лодка поравнялась с лестницей.

— Нам нужно немного подождать, — сказала она. — Всю реку загромождает масса нагруженных барок. Мы можем опрокинуться.

Слепой кивнул головой в знак согласия. Вытащил весла и спокойно ждал приказания, когда можно будет снова двинуться в путь.

В нервном возбуждении смотрела Нефтиса на таинственную лестницу. Если Хоремсеб выйдет сегодня на прогулку, то должен появиться здесь или, в крайнем случае, проехать недалеко. Не прошло и десяти минут, как из каменного сарая выехала лодка и причалила к ступенькам. В ту же минуту дверь в стене открылась, вышли несколько человек с факелами в руках и выстроились вдоль лестницы. Потом показался еще один, он спустился вниз и сел в лодку под балдахин. Издалека Нефтиса не смогла рассмотреть черты лица этого мужчины, но при свете факелов она различила, что он был высок, строен и одет в белое. На шее, руках и вокруг головы сверкали драгоценные камни.

Дрожа, тяжело переводя дыхание, девушка наклонилась и не сводила глаз с блестящей лодки, казалось, летевшей по воде. Она уже различала при красноватом свете неподвижное лицо принца, когда его пылающий взгляд остановился на ней. Опять странная улыбка скользнула по губам Хоремсеба, и он, подняв руку, сделал знак человеку, стоявшему за ним. Лодка тут же изменила направление и через минуту остановилась борт о борт с лодкой Нефтисы.

Сердце Нефтисы замерло. Хоремсеб встал, наклонился к ней и протянул руку, глядя ей в глаза глубоким пылающим взглядом. Как очарованная, девушка вложила свою руку в эту тонкую, ледяную ладонь, которая крепко сжала ее и потянула к себе. Не способная ни мыслить, ни даже вскрикнуть, загипнотизированная пылающим взором принца и одуряющим ароматом, исходящим от него, Нефтиса отдалась этому движению. Как во сне, она почувствовала, что ее подняли две сильные руки и опустили к ногам принца. Голова ее тяжело упала к нему на колени.

Эта сцена длилась всего несколько секунд. Когда обеспокоенный слепой кричал: «Нефтиса! Нефтиса! Мы сейчас столкнемся с какой-то лодкой. Я слышу шум весел», — таинственная лодка была уже на обратном пути. Как стрела влетела она в каменный сарай, который тотчас же за ней закрылся.

Не получив никакого ответа, Анубис позвал второй раз, а потом стал наощупь искать свою госпожу, думая, что она заснула. Убедившись, что лодка пуста, он отчаянно закричал и, схватив весла, принялся грести, как безумный, ни на минуту не переставая кричать. Он хотел скорее известить хозяев о необъяснимом несчастье. Крики и странные зигзаги, которые делала лодка слепого, привлекли внимание нескольких рыбаков. К нему подъехали и отвели его к берегу. Не поняв ничего из его рассказа, кроме имени хозяина, его отвели в дом Гора. Исчезновение племянницы погрузило в отчаяние всю семью. Тщетно Гор и Сатата расспрашивали Анубиса, он повторял только, что ему показалось, что какая-то лодка проезжала мимо них, и когда он стал искать, Нефтиса исчезла. Все терялись в догадках. Нельзя было допустить, чтобы девушка не кричала или не сопротивлялась, если в данном случае было дерзкое похищение. Если же допустить, что она упала в воду, то, без сомнения, Анубис почувствовал бы сотрясение лодки. Но не было ни малейшего признака, который мог бы навести на истинный след.

Поиски, предпринятые Гором и его женой, не привели ни к каким результатам. Исчезновение Нефтисы так и осталось непроницаемой тайной. Глубоко огорченные Гор и Сатата послали гонцов к Антефу и Ноферуре, чтобы известить их о печальном происшествии, а также попросить племянницу лровести в Мемфисе некоторое время, чтобы утешить их.

Молодой женщине не трудно было получить позволение Ромы навестить родных и провести у них месяц. Жрец был счастлив избавиться от Ноферуры, от ее ревности и сцен и даже от ее вида, который с каждый днем становился ему все ненавистнее.

Утрата Нефтисы нанесла сильный удар сестре, искренне любившей ее. В ней она теряла лучшего друга и поверенную, которой рассказывала без утайки все свои огорчения и неудачи. Несмотря на распущенный нрав и непоследовательность, Ноферура чувствовала себя глубоко одинокой и несчастной. Чудная красота Ромы внушала ей сильную страсть, еще больше подстрекавшую его холодность. Сначала она изменяла мужу, чтобы вызвать его ревность. Но, вопреки ожиданиям, результат был обратный. Теряя терпение, видя мужа все время недовольным, равнодушным, избегающим и ее и свои дом, она старалась развлечься любовными приключениями и заглушить свою несчастную любовь праздниками и всевозможными развлечениями. Роанта, никогда не одобрявшая брака Ромы, была ничто для Ноферуры, которая ревновала к ней мужа и завидовала ее богатству, ее высокому положению в свете, а главное, должности Хнумготена.

*  *  *

Печальная, с сердцем, полным воспоминаний о своей таинственно погибшей сестре, вернулась Ноферура в Фивы, в свое пустое жилище. Как обычно, Ромы не было дома. Он не ждал ее, несмотря на то, что она сообщила о дне приезда.

С глухим гневом Ноферура пошла к себе присмотреть, как распакуют багаж. Ей попалась на глаза шкатулка с драгоценностями Нефтисы, которую дала ей на память Сатата накануне отъезда. Взяв шкатулку, Ноферура ушла в спальню и стала рассматривать лежавшие там безделушки. Со слезами на глазах вынимала она кольца, амулеты, аграфы и другие украшения Нефтисы. Потом вынула несколько браслетов, нитку жемчуга и, наконец, ожерелье из эмалированных звезд, издававшее сильный, но приятный аромат.

— А, — удивилась Ноферура. — Неужели это ожерелье издает такой несравненный аромат? Он поразил меня, как только я открыла шкатулку! И где Нефтиса достала такие необыкновенные духи? Это как будто запах розы, смешанный с ароматом другого цветка, я не могу определить, какого, — и она стала жадно вдыхать предательский аромат.

— Я сохраню все эти вещи, чтобы возвратить их сестре, если она когда-нибудь появится, на что я надеюсь, ведь ее тело не найдено. Но это ожерелье я надену на память о ней и никогда не буду носить другого. Я припоминаю, что оно принадлежало моей доброй мачехе. Как оно чудно пахнет, — она надела ожерелье, а остальные вещи положила опять в шкатулку и заперла ее в шкаф.

Затем она вышла на террасу и легла на ложе, почувствовав себя утомленной. Ее клонило ко сну. Старая негритянка принесла ей освежающий напиток. Ноферура закрыла глаза. Что-то странное происходило с ней. Какой-то огненный жар охватил ее, возбуждая мысли о любви. Но она не думала о Роме. Странный рассказ Туа носился в ее уме, ей казалось, что она видит необыкновенную лодку мемфисского чародея, направляющуюся к ней, и что какой-то человек наклонился к ней. Черты лица она не могла рассмотреть, но его взгляд в одно и то же время и жег и привлекал ее. Чувство дикой, безумной любви влекло ее к незнакомцу. Она протянула руки, чтобы привлечь его к себе, но он был неуловим. Тяжело дыша, молодая женщина почувствовала острую боль в сердце, перехватившую дыхание. Потом ей показалось, что он, крутясь в вихре, исчез в пропасти, наполненной пламенем.

Ноферура отдыхала, может быть, около часа, когда вернулся домой Рома. Узнав от слуг, что жена вернулась из Мемфиса, он прошел на террасу. При виде лежащей Ноферуры он остановился в нескольких шагах от нее и прислонился к колонне. С досадой и отвращением смотрел он на жену, которая всегда вызывала у него только презрение, а теперь стала непреодолимым препятствием на его пути к счастью с Нейтой.

Тем не менее, он заметил, что Ноферуре, по-видимому, нездоровится. Лицо ее раскраснелось, дыхание было тяжело и отрывисто, нервная дрожь сотрясала тело. «Она больна», — подумал Рома, который, как и все жрецы, был немного врачом.

Он подошел и наклонился над ней. Приятный опьяняющий аромат ударил ему в лицо, но он не обратил на это внимания, занятый исключительно состоянием здоровья Ноферуры. С минуту он смотрел на спящую, как вдруг почувствовал легкое головокружение. Кровь бросилась ему в голову, с необыкновенной силой забилось сердце. «Как она прекрасна», — подумал он. — Как я был глуп, что пренебрегал ею".

Почти бессознательно он наклонился еще ниже и прижался губами к полуоткрытому рту Ноферуры. Женщина открыла глаза, слабо вскрикнула и обвила шею мужа. На этот раз он не оттолкнул ее, как прежде. Со свинцовой головой, с тяжестью в груди он терпел ее страстные ласки. И вдруг привлек ее в свои объятия, стал возвращать ей поцелуи и шептал слова любви.

Все было забыто. Образ Нейты померк. Теперь его неудержимо влекло к жене, которую он прежде ненавидел. Потоки огня, казалось, текли по жилам Ромы, и он, сам того не замечая, жадно вдыхал чудный аромат, исходивший от нее и наполнявший все его существо неведомым блаженством.

С этого дня какое-то странное и непонятное состояние овладело супругами. Дикая, безумная, ненасытная страсть пожирала Рому. Эти чувства, не свойственные спокойной, чистой и гармоничной натуре молодого жреца, казалось, даже влияли на его здоровье. Он чувствовал головокружение, острые боли в груди, лихорадочное беспокойство, ни на минуту не оставлявшее его даже во время службы в храме. Образ Ноферуры всюду преследовал его, а вместе с ним неопределенный запах, который будто сливался с представлением о ней. Только рядом с ней, когда он сжимал ее в объятиях и вдыхал этот аромат, Рома находил относительный покой. И новый прилив страсти заставлял его все забывать, уничтожая моментально нетерпение и беспокойство, пожиравшие его вдали от нее.

Ноферура ничего не понимала в этом внезапном превращении мужа. Несмотря на удовлетворение от того, что он, наконец, разделяет ее страсть, она не чувствовала полного счастья, к которому стремилась. Какое-то разочарование, пустота и самые разноречивые чувства, в которых она ничего не понимала, преследовали ее даже в объятиях Ромы. Когда же он уходил и она усталая лежала на ложе, странные грезы мучили ее. Какая-то неясная фигура незнакомого мужчины наклонялась к ней, его глаза, горевшие, как два пламени, отнимали у нее дыхание, и она просыпалась разбитая, дрожа от желаний, которых сама не могла определить.

Под влиянием этой страсти молодые супруги сделались домоседами, и такое необыкновенное затворничество удивило всех. Роанта ничего не могла понять. Страх и ревность Нейты, которая больше не видела любимого человека, превосходили всякое описание.

— Говорят, что он безумно влюбился в свою жену и для того, чтобы не расставаться с ней, нигде не бывает. Веришь ты этому, Роанта? — спрашивала она свою подругу со слезами на глазах.

Полусмеясь, полубеспокоясь, подруга покачала головой:
— Было бы настоящим чудом, если бы после пятилетнего замужества он влюбился в эту бесстыдную дуру. Но успокойся, Нейта. Завтра утром я отправлюсь к нему, выясню это таинственное дело и приведу его к тебе.

Как и обещала, она отправилась к брату и застала его вместе с Ноферурой в саду. Рома шел, обняв жену за талию. Их взгляды и манеры не оставляли ни малейшего сомнения в их чувствах. Посещение Роанты, по-видимому, не доставило им особенного удовольствия. Она с беспокойством заметила болезненный вид брата и незнакомый прежде лихорадочный и неопределенный взгляд. Руки его горели, как в огне. Видя, что он прячет глаза и уклончиво отвечает на вопросы, Роанта отвела его в сторону.

— Что с тобой делается, Рома? Отчего ты забыл меня? А главное, отчего ты больше не бываешь у Нейты? Бедное дитя в отчаянии от того, что тебя нет. Можешь ли ты, любя, так огорчать ее?

Глаза Ромы жадно следили за женой, прогуливавшейся в конце аллеи, он, очевидно, сгорал от нетерпения.

— Что ты говоришь мне про Нейту? — взвился он в сильном раздражении. — Я не могу бывать у нее, потому что люблю одну Ноферуру. Только теперь я понял, что такое истинная любовь. Рядом с ней я чувствую что-то такое, чего не могу описать: наслаждение, счастье, какого я еще никогда не испытывал. А возле Нейты, как она ни прекрасна, я оставался холодным и равнодушным.

Роанта слушала его, онемев от удивления. Яркий румянец гнева залил ее щеки.

— Признаюсь, я ничего не понимаю в твоей болтовне. Ты сошел с ума или Ноферура околдовала тебя? Иначе почему же такая страсть раньше не овладевала тобой? Твое поведение по отношению к Нейте позорно, и, пока ты не излечишься от своего безумия, я не хочу видеть тебя. Но перед тем как уйти, я дам тебе один совет: ступай в храм и попроси, чтобы тебя полечили. Ты или болен, или находишься под влиянием дурного глаза. Вообще вы оба, ты и Ноферура, очень изменились и стали какими-то странными. Ты похудел и как-то лихорадочно возбужден. Твои глаза горят, как угли, и пугают меня. Что с вами случилось?

— Прошу, избавь меня от своих нравоучений! Я чувствую себя отлично и не считаю нужным излечиваться от законной любви к жене! — с гневом выкрикнул Рома, повернувшись спиной к сестре.

Роанта ушла очень озабоченная, ничего не понимая в состоянии брата. Нейта с нетерпением ждала ее и засыпала вопросами. Роанте очень хотелось скрыть или смягчить истину, но настойчивость девушки скоро вырвала у нее признание в том, что действительно сильная страсть к Ноферуре наполнила душу Ромы, заставляя его все забыть.

— Все это очень странно, и я уверена, что здесь скрывается какая-нибудь тайна, — прибавила Роанта с гневом и огорчением. — Или эта отвратительная женщина околдовала его, или он находится под влиянием ужасного дурного глаза. Но это пройдет. Тогда он поймет свою ошибку и вернется к тебе любящий сильнее, чем прежде.

— О! Если это время когда-нибудь настанет для него, то мое безумие, я надеюсь, пройдет безвозвратно, — побледнев, ответила Нейта, слушавшая с пылающим взором. — Благодарю тебя, Роанта, за то, что ты сказала мне правду. Знать, что Ноферура заменила меня в сердце человека, в любовь которого я слепо верила, — это горькое, но спасительное лекарство, — сказала она и рассмеялась.

— Любить, любить я могу только один раз в жизни. Всякое недостойное чувство я вырываю из своего сердца, как ядовитую змею. Так же я поступлю и с Ромой. Если ты дорожишь моей дружбой, не произноси никогда имени этого изменника, я хочу забыть того, кто так презрительно отнесся ко мне… — она умолкла, задыхаясь от волнения, и несколько горячих слезинок скатилось по ее щекам.

Глубоко огорченная, Роанта поцеловала ее и постаралась успокоить, объясняя колдовством непонятную измену брата. Но смертельно оскорбленная Нейта не хотела признавать никаких объяснений для человека, осмелившегося изменить ей и забыть ее. Пожираемая ревностью, с трудом сдерживая свои бурные чувства, она простилась с подругой и на несколько дней заперлась в своем дворце, обдумывая план мести. С жестоким самодовольством она поздравляла себя, что в своей любви никогда не переступала границ честности. По крайней мере, в этом поражении ей нечего краснеть за себя и никакая прошлая слабость не будет обезоруживать ее перед изменником, если он когда-нибудь снова попадет под ее власть.

Несколько недель прошло без изменения. Рома и Ноферура продолжали безумно любить друг друга. Но эта любовь была так законна, примирение молодых супругов было так просто, что никто не обращал на это внимания. Только одна Роанта, знавшая тайные чувства брата и его отвращение к жене, огорчалась и все больше беспокоилась, так как всей душой любила его. Несмотря на обещание не встречаться с ним, она несколько раз была у него и с ужасом наблюдала, как он страшно изменился. Такой тихий и спокойный человек, каждое движение которого отличалось величественной грацией, стал раздражительным, сердитым, с резкими жестами и речами. Прежний ясный взгляд постоянно пылал огнем, а удовлетворенная страсть, очевидно, не давала ему ни счастья, ни покоя. Самое странное было то, что с Ноферурой произошла совершенно такая же перемена. Она не была уже распущенной женщиной, жаждущей удовольствий и ненасытной в стремлении к празднествам. На ее побледневшем и похудевшем лице читалось то же утомление, такое же лихорадочное беспокойство пожирало ее, отнимая всякое удовлетворение и всякий покой.

Окончательно убедившись, что Ромой овладела какая-то таинственная сила, Роанта в страшном отчаянии отправилась однажды в храм к брату и со слезами на глазах умоляла его признаться, что с ним. Как во сне, молодой человек провел рукой по лбу.

— Ты права, Роанта, что-то странное происходит со мной. Внутренний огонь сжигает меня. Все мое тело как бы налито свинцом, и какое-то неопределенное беспокойство гонит меня отовсюду. Только возле Ноферуры я чувствую некоторое облегчение и нахожу немного покоя и забвения. Я сознаю, что прежде было совсем иначе, что какая-то внезапная любовь овладела мной. Когда я молюсь здесь, то сам удивляюсь себе: чего я хочу? Я стал рабом этого чувства, и у меня нет сил бороться с ним.

— Бедный мой Рома, очевидно, ты жертва какого-то колдовства. Собери всю свою энергию, посоветуйся с мудрецами и магами и попробуй лечиться. Может быть, тебя избавят от него, — умоляла Роанта, заливаясь слезами.

Рома обещал и сдержал слово, но это не привело ни к каким результатам. В своем горе Роанта поведала однажды своему другу Кениамуну, что происходит с братом, не упоминая, конечно, про любовь Ромы к Нейте.

Очень заинтересованный и удивленный, воин посоветовал ей обратиться к Абракро, самой опытной в деле колдовства. Полная новой надежды, женщина с богатыми подарками отправилась к чародейке. Та дала ей различные порошки и питье, которое она должна была подливать так, чтобы Рома не знал этого. Но эти средства, как и лечение мудрецов, не подействовали. Тогда Абракро откровенно призналась, что она не может отгадать, что за колдовство было совершено в этом случае.

Все это время Нейта жила очень замкнуто. Ее первый гнев и отчаяние сменило мрачное, полное горечи спокойствие. Жизнь казалась ей пустой и ненавистной, мужчины внушали недоверие и презрение. Каковы должны быть другие, если Рома — этот идеал, которому она преклонялась, как богу, — если Рома, за верность которого она поручилась бы своей жизнью, постыдно изменил ей ради женщины, которую он, по его же словам, презирает? Отдаваясь вульгарной страсти, он больше кого бы то ни было заслуживал презрения. Влияния же сверхъестественных сил Нейта совершенно не допускала. Ее оскорбленная гордость и тайная ревность не хотели допускать никаких оправданий.

Под влиянием этих чувств Нейта избегала общества и даже при дворе бывала редко. Любопытство, с каким старались узнать причину ее таинственной ссоры с Саргоном в день несчастного бракосочетания, делало ее еще более дикой.

Одну Роанту она принимала дружелюбно. Но ее гордый рот никогда не произносил имени забывшего ее человека, она избегала всякого разговора, который мог бы напомнить о нем. Роанта чувствовала себя неловко. Рома всегда был главной темой их разговоров. Теперь же касались только общих предметов, и разговор лениво тянулся, оканчиваясь обыкновенно долгим молчанием с обеих сторон.

Однажды, когда Нейта чувствовала себя особенно одинокой, к ней пришел Кениамун как посол от Сэмну. Девушка благосклонно приняла его и, усадив рядом с собой, предложила ему прохладительного.

— Отчего ты так редко навещаешь меня, Кениамун? Тебе скучно со мной? — спросила она с улыбкой.

Молодой человек покачал головой:
— Нет, Нейта, это ты стала совсем другой. Мне тяжело приходить сюда с мыслью, что ты окончательно изгнала меня из своего сердца, что ты не доверяешь больше мне и не находишь для меня дружеского слова.

— Ты ошибаешься, Кениамун! Теперь, как и раньше, ты внушаешь мне искреннее чувство, а в эту минуту, больше чем когда-либо, я нуждаюсь в преданном друге. Выслушай меня без гнева и не требуй от меня любви. Нельзя дать вещь, в которую не веришь, а я не верю больше в глубокую, вечную, как жизнь, любовь. Я дорого заплатила за опыт, доказавший мне, что это слепое чувство так же непостоянно, как и биение сердца, которое она возбуждает. Я любила и думала, что любима взаимно. Глупость! Безумие! Мне позорно изменили! Не сожалей же об этом предательском чувстве. Оно может дать только беглое, мимолетное счастье, за которое ты не поручишься даже на один день. Прими лучше…

— Ты кощунствуешь, Нейта. Измена одного не дает тебе права осуждать истинную и глубокую любовь, какую ты внушаешь другим. Ты свободна, так как преступление Саргона развязало тебя с ним. Почему бы не попытаться тебе быть счастливой и дать счастье другому?

— Ты ошибаешься, Кениамун, считая меня свободной, — ответила Нейта, качая головой. — Нерушимая клятва связывает меня с Саргоном. Накануне его высылки я увиделась с ним и поклялась ему, призвав в свидетели Гатору, что возьму его в мужья опять, когда он вернется с каторги. И он вернется. Недавно царица сказала мне, что есть известия о принце. Он с мужеством и покорностью переносит наказание, и ему всячески стараются облегчить участь. Царица прибавила, что через два или три года она помилует его и возвратит ему состояние и положение. Итак, ты видишь, что я не могу принадлежать тебе. Прими же мою любовь друга, сестры и дай мне в обмен такое же чувство. Одно оно свободно от эгоизма и расчета. Она замолчала. Глаза уже были мокрыми, губы нервно дрожали. — Я так одинока, покинута! — проронила она тихо.

Кениамун опустил голову, подумал и через минуту, пожав Нейте руку, с волнением сказал:
— Благодарю тебя, Нейта, за доверие, которого ты меня удостаиваешь. Постараюсь оправдать его. С этой минуты я совершенно изгоняю из своего сердца всякое эгоистическое чувство. Я буду для тебя только другом, братом, покровителем и защитником, если ты в этом будешь нуждаться. А ты обещай мне откровенно поверять все свои огорчения и дай мне право навещать тебя, развлекать и делить с тобой твои заботы.

— На все это я согласна. Но доверие должно быть обоюдным. Поэтому я имею право знать твои заботы, как ты мои…

И Нейта уже улыбалась и протягивала ему руку.

С этого дня между ними действительно установились дружеские и братские отношения. Кениамун своей веселостью, своим остроумием всегда умел развлечь Нейту и, никогда не проявляя нескромного любопытства, разгонял тучи, омрачавшие ее лицо. Нейта же была счастлива удивить его неожиданным подарком и избавить от скучных денежных забот своего небогатого друга.

& bull;

В это время Ноферура получила известие, что ее тетка Сатата, хворавшая со времени исчезновения Нефтисы, почувствовала себя очень плохо и пожелала ее видеть, может быть, в последний раз перед смертью.

Ноферура не могла отказаться. Рома, не желавший ни на один день расставаться с ней, решил сопровождать ее. Они наняли небольшое судно и отправились в Мемфис, плывя днем и ночью, чтобы скорее приехать.

Была ночь, когда они приближались к древнему городу. Чувствуя себя по обыкновению тяжело, утомленный Рома лег в маленькой каюте и крепко заснул. Ноферура была в особенно подавленном настроении, пожираемая внутренним огнем, который не могли загасить ни пылкие поцелуи, ни безумная страсть мужа. Она села на носу лодки подышать свежим ночным воздухом, в надежде, что он успокоит ее болезненное состояние.

Подперев подбородок рукой, Ноферура смотрела на величественные храмы и дворцы, уже ясно вырисовывавшиеся при свете луны, как вдруг ее внимание привлекли красные огни, быстро скользившие по воде. Она встала, чтобы лучше видеть, и скоро различила большую, великолепно отделанную лодку, в которой под балдахином, на подушках, лежал какой-то мужчина. Сердце Ноферуры забилось. Ей вспомнился странный рассказ Туа. Она видела самого мемфисского чародея, сфинкс с огненными глазами, украшавший нос лодки, не оставлял ни малейшего сомнения в этом. Лодки быстро приближались друг к другу и скоро поравнялись. Жадно наклонившись вперед, Ноферура вдруг хрипло вскрикнула и вытянула руки. В этом молодом мужчине, лежащем на подушках, в его мрачном сверкающем взгляде, устремленном в бесконечность, она узнала незнакомца своих грез, чарующее видение, которое ускользало из ее рук, когда она хотела схватить его, и которого Рома не мог заменить ей.

От этого восклицания, звучавшего дикой страстью, незнакомец в лодке приподнялся на локте и широко открытыми глазами посмотрел на женщину, стоявшую с протянутыми руками и, казалось, пожиравшую его пламенными взглядами. Трудно передать, что происходило с Ноферурой. Как будто огненное облако наполнило ее голову, уничтожив все сознание, кроме одной мысли: во что бы то ни стало соединиться с этим человеком, схватить его, пока он снова не исчез. Ее грудь высоко вздымалась, огненные искры носились перед омраченными глазами, сердце расширилось. Хотела ли она отчаянным прыжком попасть в лодку Хоремсеба или просто думала освежиться в волнах, неизвестно, но только она прыгнула, как безумная, не переставая протягивать к нему руки, и тяжело упала в воду на расстоянии вытянутой руки от таинственной лодки, которая продолжала свой путь и скоро исчезла вдали.

Один из испуганных гребцов бросился в воду. Ему удалось схватить Ноферуру. Ее вытащили. Прибежал Рома, разбуженный криками и шумом, и как безумный бросился к жене, стараясь привести ее в чувство. Проснулась и прибежала помогать молоденькая служанка Ноферуры — Акка. Но все их усилия были тщетны, и Ноферуру в бесчувственном состоянии принесли в дом ее дяди.

Пока под наблюдением Гора ее раздевали и всеми средствами старались вернуть к жизни, Рома побежал в храм, где он служил во время своего пребывания в Мемфисе, чтобы привести знакомого жреца, который был превосходным врачом.

Когда мужчины вошли в комнату, где лежала неподвижная Ноферура, Рома тотчас же бросился к ней. Вдруг он вздрогнул. Вместо прежней страстной любви в его душе шевельнулось чувство, граничащее с отвращением. Голова у него закружилась. Он выпрямился и почти равнодушно следил за действиями друга, который после продолжительного осмотра, объявил, что Ноферура мертва.

Рома принял это известие, не теряя своего спокойствия, что резко противоречило его прежнему волнению. Он только сказал, что страшно устал. Не бросив даже взгляда на покойницу, он ушел в свою комнату и заснул крепким сном.

Проснулся Рома довольно поздно. Он чувствовал себя усталым и разбитым, как будто перенес тяжелую болезнь. Теперь он был спокоен, душа его испытывала давно забытое умиротворение. Рома сел у открытого окна и задумался. Что значит этот тяжелый сон? Что происходило во время этого сна? В его голове носились только смутные воспоминания, в которых сталкивались любовные сцены и болезненные ощущения, но все это перемешалось, когда он попытался осознать свои поступки и их причины. Вдруг в уме возник образ Нейты. Она тоже исчезла из его жизни во время этого мрачного и тяжелого сна. Давно, давно он не видел ее! Конечно, он оскорбил ее! Сердце жреца усиленно билось. Как мог он пренебречь и забыть это чистое и очаровательное создание ради распущенной женщины, измучившей его своими капризами, своими вульгарными вкусами и животной страстью, вызывавшей у него когда-то отвращение.

Рома выпрямился. Холодный пот выступил у него на лбу. Действительно, он был околдован! Но что разрушило чары? Смерть Ноферуры? Он пошел к телу, которое бальзамировщики, завернув в сукно, собирались уже уносить, и еще раз убедился, что его не влекло больше к этой женщине.

— Наконец свободен! — прошептал он с облегчением. Ему и в голову не приходило, что всегда окружавший Ноферуру аромат, ужасный, опьянявший и привязывавший его к ней, исчез, а вместе с ним исчезли и лихорадочное беспокойство, и внутренний огонь, пожиравший его.

Когда по приказу Гора раздевали Ноферуру, чтобы растирать ее похолодевшее тело, Акка сняла также ожерелье и унесла его вместе с другими мокрыми вещами. Ноферура не снимала ни днем, ни ночью это ожерелье и смотрела на него, как на счастливый талисман. Ведь с того дня, как она его надела, к ней вернулся муж.

Убеждение, что Ноферура прибегла к колдовству, возмущало Рому и сделало ненавистной даже память о жене. Он сгорал от желания вернуться в Фивы, чтобы объясниться и помириться с Нейтой. Объяснив Гору, что его настоятельно призывает служба, он несколько дней спустя покинул Мемфис. Едва он высадился на берег, как побежал к Роанте и сообщил ей о событии, вернувшем ему свободу. Роанта приняла его с распростертыми объятиями и выразила сочувствие по поводу горестной потери. Но с первого же слова Рома перебил ее:
— Брось это, дорогая! Эта потеря — милость богов. Лучше скажи мне, что делает Нейта? — добавил он нерешительным голосом.

Роанта в сильном недоумении посмотрела на него.

— Дорогой мой Рома! Я с радостью вижу, что боги вняли моим молитвам и избавили тебя одновременно и от этой ненавистной женщины, и от чар, которые она навеяла на тебя. Ты образумился и вернулся к истинному чувству, наполнявшему твое сердце. Но, мой бедный брат, я должна сказать тебе, что Нейта, несмотря на молодость и сильную любовь к тебе, так разгневалась на тебя за «измену», как она говорит, что все эти месяцы даже имени твоего не произносит. С горечью в душе она отвернулась от тебя, а что происходит в ее сердце — это для меня тайна.

Рома побледнел, слушая ее.

— Я знаю, что виноват перед Нейтой, хотя и невольно, — сказал он после минутного молчания, — так как находился во власти чар, ослепивших меня, и был бессилен против них. Я с трудом вспоминаю, что делал все эти месяцы под влиянием кошмарного сна, от которого проснулся только у тела Ноферуры. Но мое сердце всегда принадлежало Нейте, и я не могу поверить, что она оттолкнет меня, когда я объясню ей всю правду. Сию же минуту отправлюсь к ней. Если она когда-нибудь действительно любила меня, то простит невольную ошибку.

Роанта пыталась удержать его, убеждая, что уже поздно и что лучше будет, если она предупредит Нейту о его посещении. Но Рома не хотел ничего слышать. Он поспешно направился к Нилу, нанял лодку и приказал плыть ко дворцу ассирийца. В страшном волнении он выскочил на ступеньки и, велев гребцу ждать его на реке на расстоянии голоса, быстро взбежал по лестнице.

У двери, ведущей с террасы в дом, дежурил старый раб, присев на каменные плиты. Он узнал молодого жреца. Когда тот спросил, одна ли его госпожа и где она находится, старик ответил ему со счастливой улыбкой, что Нейта на террасе, выходящей в сад, от нее только что ушел Кениамун.

Быстрым шагом Рома прошел через хорошо знакомые комнаты и, как вкопанный, остановился у входа на террасу, освещенную красноватым светом нескольких факелов и двух треножников, поставленных у подножья лестницы, ведущей в сад. На первой ступеньке, опираясь головой о балюстраду, сидела Нейта, неподвижная, как прекрасная статуя. Большое колеблющееся пламя треножников фантастически освещало пространство и придавало красноватый оттенок белым одеждам, сверкало на ожерелье и на массивных браслетах Нейты. Широкий золотой обруч сдерживал иссиня-черные волосы, густыми, шелковистыми кольцами рассыпавшиеся по ее спине и плечам и по каменным плитам.

Несколько минут Рома молча любовался ею. Никогда еще обожаемая женщина, с которой разлучила его таинственная сила, не казалась ему такой прекрасной, как в этот момент, — задумчивая, с выражением мрачной горести на лице.

Переполняемый чувствами, он быстро подошел и протянул к ней руки, робко позвав: «Нейта!». При звуке этого дрожащего, хорошо знакомого голоса Нейта молниеносно вскочила. С минуту она смотрела на него широко раскрытыми глазами, как на привидение, потом отступила назад.

— Рома! — вскрикнула она, пылающим взглядом смеривая дерзкого, словно желая уничтожить его.

Но, встретив чистый и ласкающий взгляд бархатистых глаз, с мольбой устремленных на нее, она прислонилась к балюстраде, охваченная нервной дрожью. Глаза уже не сверкали, гнев улегся.

— Чего ты хочешь от меня? — с горечью спросила она. — Объяснить свою позорную измену? Оправдаться? К чему все это? Я не имею никакого права на твои чувства. Я замужем, мое слово и моя жизнь принадлежат Саргону. Ты тоже связан, и твоя любовь законна. Вернись к своей жене, к которой ты воспылал такой внезапной страстью. Уйди от меня и не смущай покой, который я обрела, осознав свою преступную ошибку.

Она замолчала и опустила глаза. Голос отказывался ей служить, и она чувствовала, что слабеет под взглядом, с упреком устремленным на нее.

— О, Нейта, не ожидал я услышать от тебя такие жестокие слова. Что я могу сказать, чтобы оправдать рану, которую оставил в твоем сердце? Мое единственное объяснение — роковая сила, ужасное колдовство, которое ослепило меня и тянуло, как раба, к женщине, наведшей на меня чары. Лишенный рассудка, я думал, что люблю Ноферуру, эту преступницу, смерть которой только что освободила меня. Я излечился душой и возвращаюсь к тебе, моей единственной истинной привязанности, несмотря на ужасный кошмар, сделавший меня преступным и набросивший тень на мою искренность. Неужели ты поверила, что женщина, которую я не уважал, могла внезапно стать мне так дорога, что я ради нее позорно забуду тебя? Ты молчишь, Нейта! Неужели ты до такой степени забыла меня, — голос Ромы дрожал, — что не веришь больше моим словам? Так посмотри на меня! Похож я на человека, месяцами наслаждавшегося счастливой любовью?

Нейта подняла глаза и внимательно посмотрела на похудевшее, утомленное лицо жреца, который отступил назад и прислонился к косяку двери, опустив голову. Да, на лице была печать физических страданий. Но возможно ли, чтобы роковые чары привели к измене помимо его воли? Нейта начала этому верить. Рома разбудил в ней добрые чувства. Все злые, нечистые или эгоистические устремления исчезали в его присутствии, он как бы разгонял их глубокой, благородной привязанностью к ней. Так и теперь, печаль любимого человека, его сдержанность и сочувствие к его незаслуженным страданиям разбили ледяную корку, заковавшую гордое сердце девушки. Она сделала несколько нерешительных шагов навстречу, а затем порывисто бросилась в его объятия.

— Ты прощаешь мне прошлое? Ты возвращаешь мне любовь, которая осветит мою омраченную душу? — прошептал он, радостно и ласкающе глядя во влажные глаза любимой.

Нейта сияла детской улыбкой, полной счастья. Обвив рукой шею Ромы, ответила ему поцелуем. Гнев, горе — все было забыто. Бедная Нейта! Не зная цены, она наслаждалась любовью без упреков и без страданий — единственной любовью, дающей истинное счастье и облагораживающей сердце. Вечная любовь — частица того божественного огня, который вложен в наши души. Она не знала, что будущее готовит ей ад, который тоже называется любовью, — одно из трех роковых чувств, которые разрушают тело, омрачают душу. Ей предстояло вынести гораздо больше всех тех страданий, которые выпали на долю Ромы. Но, к счастью, будущее скрыто от смертных, и поэтому никакая тень не омрачала этого блаженства.

— Теперь довольно ссор и объяснений, — просто и нежно сказала Нейта. — Пойдем, мой бедный Рома, поешь чего-нибудь. Твои измены сделали тебя худым и бледным, как тень. Надо опять стать красивым и полным.

Скоро они сидели за ужином, состоящим из самых изысканных блюд. К Нейте вернулось хорошее расположение духа. Она так остроумно шутила над чарами Ромы и так мило насмехалась над ним и над собой, что он смеялся от всего сердца.

Взрыв серебристого смеха заставил обоих обернуться. На пороге стояла Роанта. Хлопая в ладоши, приятельница бросилась к Нейте и поцеловала ее. Затем она обняла брата и, схватив со стола кубок вина, подняла его с торжествующим видом:
— Да будет благословенна Гатора! Мир заключен, прошлое забыто, и злые духи изгнаны навсегда!

Глава XIV. Приключение очарованного ожерелья

Молодая Акка, сопровождавшая Ноферуру, унесла драгоценности и одежду, снятые с утопленницы. В минуты общего смятения никто и не подумал бы об этих вещах. Когда же бальзамировщики унесли тело и служанка стала разбирать вещи своей покойной госпожи, чтобы везти их в Фивы, ее одолевало искушение присвоить себе ожерелье, давно возбуждавшее ее зависть. Она сообразила, что не трудно доказать, что покойная потеряла его во время падения в воду или во время спасания. Лежавшая в постели Сатата не видела, в каком состоянии принесли ее племянницу, а Гор и Рома, конечно, даже не подумали о драгоценностях. Размышляя так, она спрятала ожерелье в свои вещи и взяла его с собой в Фивы, куда ее увез Рома.

Акка была не рабыней, а бедной родственницей Ганоферы, на попечении которой осталась после смерти родителей. Скупая мегера, завидовавшая молодости и свежести Акки, старалась всячески отделаться от нее. Наконец ей удалось поместить ее к Ноферуре. Ленивой, болтливой и распущенной женщине понравилась болтовня Акки, набравшейся в заведении Ганоферы рассказов, которые она с увлечением передавала. Акка стала не нужна после смерти Ноферуры. Но со своей обычной добротой, Рома, отпуская служанку, щедро наградил ее, подарив часть гардероба и различные вещи покойной жены.

Счастливая и гордая Акка вернулась к Ганофере, захватив с собой тщательно спрятанное между полученными вещами эмалированное ожерелье, про существование которого Рома забыл. Девушка рассчитывала помогать своей родственнице прислуживать в гостинице, в надежде найти жениха среди бывающих там гостей. Теперь она была богата и могла без опасения наряжаться, так как все эти дорогие вещи подарил ей прежний господин.

Ганофера с завистью смотрела на богатства молодой кузины. Она только тогда успокоилась немного, когда ей удалось вытянуть у Акки часть полученных подарков в качестве вознаграждения за содержание и воспитание сиротки.

Прошло несколько недель. В Фивах готовился один из ежегодных праздников и ожидался большой съезд гостей. Акка нарядилась с особенной тщательностью и, вынув из тайника пресловутое ожерелье, надела его на шею. «Как мне будут все сегодня завидовать, начиная с этой старой мегеры Ганоферы! — подумала Акка, самодовольно смотрясь в зеркало, доставшееся ей в память о Ноферуре. — И как чудно пахнет это ожерелье! Никогда я не слышала ничего подобного», — прибавила она, жадно вдыхая опьяняющий аромат, распространяемый ожерельем.

С раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами Акка вышла из своей комнаты и отправилась в большой зал. В длинном коридоре, ведущем туда, она встретила Сменкару.

— Какая ты сегодня нарядная и… Во имя всех богов! Что это у тебя за ожерелье? Знаешь ли ты, что оно большой цены и что это настоящие камни? — сказал ростовщик, наклоняясь к ней и не переставая ощупывать и любоваться работой дорогостоящего украшения. — И что это за божественный запах? О! Его никогда не устанешь вдыхать, — поспешно добавил он, шумно обнюхивая шею молодой девушки.

— Такой очаровательный запах издает ожерелье. Я знаю цену ожерелья и надеюсь, что оно составит мое счастье, — ответила с гордостью Акка. — Моя покойная госпожа всегда носила его. Но так как она утонула в нем, благородный Рома подарил его мне.

Нос Сменкары, казалось, прирос к ожерелью. Вдруг толстое лицо его сделалось карминно-красным и маленькие серые глаза как-то странно засверкали. Обняв Акку, он страстно прижал ее к себе. С минуту девица, по-видимому, разделяла его чувство. Обхватив шею Сменкары, она обменялась с ним несколькими горячими поцелуями. Потом она вдруг вырвалась из объятий ростовщика и, с силой толкнув его, убежала.

В зале Ганофера восседала на своем обычном месте, орлиным взором наблюдая за точностью и быстротой обслуживания. Притон был полон. При виде великолепной драгоценности, украшавшей шею родственницы, лицо трактирщицы омрачилось. Она не отрывала горящих завистью глаз от Акки, с лихорадочной поспешностью поглядывавшей на мужчин, сидевших за столами. Не один посетитель с любопытством и удивлением смотрел на нее. Несчастные женщины, полуобнаженные и наряженные в стеклянные украшения, просто пожирали ее глазами.

Но скоро ревность Ганоферы поменяла направление. С удивлением и гневом она убедилась, что Сменкара, как тень, всюду следует за Аккой. Бросая пылающие взгляды и наклоняясь почти к самой шее молодой девушки, он открыто оказывал ей предпочтение, оскорбительное для Ганоферы. Конечно, супружеская верность Сменкары была далеко не безупречна, но он никогда не осмеливался так нагло показывать это в присутствии жены, вблизи ее кулаков, опасаться которых у него были основания.

Ганофера нахмурила брови и бросила на мужа грозный взгляд. Но тот с небывалым мужеством не обратил никакого внимания на эти признаки приближения грозы. Как пьяный, он видел одну только Акку. Покоренный распространявшимся вокруг нее ароматом, он всюду следовал за ней, бормоча сквозь зубы: «Клянусь Озирисом! Эта девушка очаровательна. Никогда она не нравилась мне так, как сегодня, и я хочу обладать ею!» Не понимая ничего в поведении мужа, так как никогда еще ничего подобного не случалось, Ганофера просто задыхалась. Когда же она уловила убийственный взгляд, которым Акка ответила на ухаживания ростовщика, терпение ее лопнуло. Решив примерно наказать их, она, как пантера, бросилась преследовать виновных, исчезнувших из зала.

После нескольких бесплодных попыток она нашла, наконец, беглецов в темноте сарае, где был склад вина и пива. Ее массивные кулаки, как два молота, обрушились на изменников. Но Сменкара, которого раньше это делало покорным и послушным, на этот раз так разъярился, что Ганофера была просто испугана. Однако упрямство и страх потерять всякий авторитет заставили ее отважиться на бой.

После некоторых усилий, вся мокрая, она выбросила мужа вон из сарая и готовилась уже приняться за Акку. Но молодая возлюбленная тоже была, по-видимому, в воинственном настроении духа.

— Не трогай меня, Ганофера! — сказала она с пылающим взором. — Я не виновата, что он преследует меня. Еще до того как я вошла в зал, он бросился на меня, и я вынуждена была оттолкнуть его. Этот старый дурак смешон и вызывает у меня только отвращение.

Ганофера сразу успокоилась и пытливо посмотрела на кокетку.

— Правда? Ты не хочешь иметь с ним дела? В таком случае, пойдем. Я отведу тебя в другое место. Ты будешь служить благородным гостям. Может быть, там ты составишь себе счастье, — злая усмешка скользнула по ее губам. — Только могу ли я быть уверена в твоей скромности? В маленьких отдельных комнатках бывают люди, которые не хотят, чтобы их видели и узнавали. У них достаточно длинные руки, чтобы наказать за нескромность!

— За кого ты меня принимаешь? Неужели я так глупа, что погублю сама себя? — презрительно возразила Акка. — Я отлично знаю, что там делаются дела, которые не любят света. И тебе бы следовало больше доверять своей родственнице, чем этой старой колдунье Сахеприсе.

— Ну, пойдем, но откуда ты достала эти духи, которыми ты, кажется, вся пропитана?

— Я вовсе не пропитана духами. Это пахнет ожерелье, которое на мне надето. Благородный Рома подарил мне его, так как в нем утонула его жена.

— Дурак, бросает такую драгоценность прислуге, — с досадой пробормотала Ганофера.

Обе женщины молча прошли длинный коридор, потом огромный двор, обнесенный стеной. Пройдя к главному зданию через все постройки с другой стороны, Ганофера открыла ключом маленькую дверь. Они очутились в обширном саду, засаженном фруктовыми деревьями и овощами. В глубине, за забором, был второй сад. Там росли сикоморы, акации и пальмы, виднелись клумбы. За деревьями показался дом поменьше, но изящнее с виду. Через террасу убранную цветами, Акка и ее проводница вошли в большой зал с колоннами, выкрашенными в черную и желтую краску. Здесь была толпа женщин, они были молоды и красивы. Некоторые из них, вероятно танцовщицы, были в широких металлических поясах, ожерельях и браслетах. В руках у них были длинные и широкие шарфы из прозрачной материи. Волосы некоторых были выкрашены в красный цвет, и странные прически придавали им дикий и фантастический вид. Лежа на ковре, они без стеснения выставляли напоказ наготу своих стройных тел, смазанных ароматическими маслами. Другие, одетые в короткие полосатые туники, держали арфы и мандолы. При виде Ганоферы со скамейки встала сгорбленная, вся в морщинах женщина. Она наблюдала за собравшимися красотками.

— Никто из благородных посетителей еще не приходил, — сказала она, почтительно кланяясь. — Только жрец Рансенеб сидит в маленьком зале. Он кого-то ждет и потребовал вина и фруктов.

— Хорошо, Сахеприса. Вот я привела в помощь тебе Акку. Посылай ее прислуживать благородным гостям. Для начала она отнесет жрецу то, что он потребовал.

— Ступай, — сказала она, наклоняясь к Акке, — держи язык за зубами. — Жрец Амона явился сюда по одному денежному делу.

Акка кивнула и пошла. Она давно уже знала, что не один жрец или чиновник, в которых нельзя было и заподозрить этого, приходил сюда развлекаться игрой и другими удовольствиями. А значит, денежные сделки тоже заключались здесь. И она твердо решила быть благоразумной и скромной. Давно она уже засматривалась на эту гостиницу, где девушка получала золотой, если понравится. Возбужденная ожерельем и мечтами, Акка стремилась не упустить случая и в конце концов приобрести любовь какого-нибудь высокопоставленного красавца. В мозгу ее носился смутный идеал. Этот идеал принимал черты Ромы или какого-то завсегдатая Ганоферы. Они внушали ей сильную страсть, и она не знала, кому из них отдать предпочтение.

Занятая этими мыслями, она все принесла и поставила на тот стол, который указала ей Сахеприса. За ним сидел поверенный великого жреца Амона, он читал таблички, но при виде красотки закрыл их и свернул лежавший на столе папирус.

Ответив дружелюбным кивком на глубокий и почтительный поклон девушки, Рансенеб стал есть дичь. Акка с амфорой в руке стояла за его стулом, готовая в любой момент наполнить протянутый кубок. Жрец ел с аппетитом, потом несколько раз потянул носом и спросил:
— Что это за сильный и приятный запах, откуда он?

— Уважаемый отец, это ожерелье, которое я ношу, распространяет такой аромат, — ответила слегка взволнованная Акка.

— Покажи мне это ожерелье. Где ты его взяла?

— Благородный Рома, жрец Гаторы, отдал его мне с другими вещами, принадлежавшими его покойной жене, Ноферуре.

Встав перед жрецом, Акка наклонилась к нему, пока он рассматривал драгоценность.

— Что за странный аромат! Несмотря на его приятность, я думаю, что долгое его вдыхание может вызвать головокружение, — пробормотал Рансенеб. И тем не менее, он с широко раздувшимися ноздрями продолжал жадно вдыхать предательский запах. Как бы поддаваясь непобедимому влечению, он схватил за руку девушку, привлек ее к себе и почти приник к ее шее.

Вдруг он вздрогнул и встал. Его блестящий череп и выдающиеся скулы сделались ярко-пурпурными, а глаза вспыхнули диким огнем. Наклонившись к Акке, он не отрывал от нее глаз.

— Садись рядом со мной, малютка, и налей мне вина, — сказал он с улыбкой, странным образом противоречащей его мрачному аскетическому виду. Так как Акка колебалась, со страхом глядя на его пылавшее лицо, то Рансенеб обнял ее за талию и, быстро прижав к себе, пытался поцеловать девушку сначала в шею, а потом в губы.

Неожиданно в глубине комнаты отворилась дверь, и на пороге показался высокий мужчина, одетый в костюм писца, с огромным париком на голове. При виде этой любовной сцены Хартатеф, а это был он, остановился, не веря глазам. Неужели это суровый и фанатичный Рансенеб, беспощадная строгость которого тяжело давила молодых жрецов, неужели он сам являлся сюда в поисках любовных приключений с трактирной служанкой?

Уступив объятиям жреца и возвратив ему поцелуй, Акка вскрикнула и оттолкнув Рансенеба, убежала в противоположную дверь.

Будто очнувшись от тяжелого сна, Рансенеб провел рукой по лбу и подумал: «Что это значит, неужели такие глупости начинают смущать мои старческие дни, или я мало видел красивых женщин, что вульгарная трактирная служанка заставила меня потерять голову?» Тут же его взгляд упал на низко склонившегося Хартатефа, дававшего жрецу время прийти в себя. Яркая краска залила лицо жреца. «Неужели этот подчиненный был свидетелем моего необъяснимого безумия?»

— Подойди, Хартатеф, — сказал он, с усилием овладев собой, — какие новости ты принес?

Писец почтительно подошел, отдал ему свитки папируса, таблички и рассказал подробно о поездке в Буто, о Тутмесе, об Антефе и их отношениях. Затем доложил о распространении слухов о том, что царица замышляет покушение на жизнь своего брата и что, не имея сама наследников, она прервет славный род Тутмеса I и оставит Египет без законного фараона. Этого больше всего боится народ, что заставляет его перейти на сторону царевича, вся будущность которого впереди и от которого можно ожидать продолжения рода.

Пока они разговаривали, Акка вернулась в большой зал, где уже собралось много посетителей. Среди мужчин сидел Пагир, который ничего не видел и не слышал, кроме шансов на выигрыш или проигрыш.

Танцовщицы и певицы уже наполовину рассеялись, некоторые исполняли какой-то вызывающий танец. В первом ряду зрителей стоял Мэна. Запустив обе руки за пояс короткой туники, он громко ораторствовал, превосходя всех двусмысленными и грубыми шутками, и побуждал танцовщиц ко все более откровенным танцам. Утомленный и скучающий, он не знал, какой из присутствующих женщин доставить честь развлекать его, как вдруг его взгляд упал на Акку, входившую в зал. Молодая красотка была очень мила в роскошном вышитом платье. Раскрасневшееся лицо и черные сверкающие глаза выделяли ее из числа других женщин, вызывая у него нервное возбуждение и дрожь во всем теле. Она ему понравилась. Тотчас же, выйдя из круга, он подошел к ней, пристально посмотрел ей в глаза и сказал дерзко:
— Прекрасная малютка, принеси мне в сад кубок и добрую амфору вина. Ты будешь служить мне, а здешний шум и жара раздражают меня.

Акка огненным взглядом окинула стройную и сильную фигуру молодого человека. Она все больше поддавалась влиянию ужасного аромата, который вдыхала уже несколько часов. Он возбуждал и опьянял хуже самого крепкого вина, заставляя кипеть кровь. Мэна уловил этот взгляд. Самодовольная улыбка скользнула по его губам, и, повернувшись, он небрежным шагом пошел в сад. Там стояли скамейки и столы, скрытые от глаз гуляющих густыми кустами роз и акаций. Мэна знал и любил это укромное место, вызывавшее в его памяти не одно сладостное воспоминание.

Едва он сел на скамейку, как пришла Акка, неся амфору вина, кубок и корзинку с пирожными.

— Вот и я к твоим услугам, господин, — сказала она, ставя все на стол.

Мэна смотрел на нее с дерзкой фамильярностью, какую может позволить себе светский мужчина по отношению к простой девушке, когда хочет употребить ее для потехи.

— Поди сюда, малютка, как тебя зовут? — сказал он, обнимая ее за талию и усаживая на скамейку. — Ты мне нравишься, — сказал он, целуя ее в шею.

В ту же минуту приятный и опьяняющий аромат сразил его. Кровь с такой силой бросилась ему в голову, что на мгновение он почувствовал себя ошеломленным. Акку же его поцелуй, казалось, заставил потерять рассудок. Как пьяная, бросилась она на шею молодому мужчине, точно хотела задушить его в своих объятиях. На сильную и страстную натуру девушки аромат производил ужасающее действие. Огненное облако застлало ее взор, заглушая разум и стыд, сквозь туман ей виделось бледное лицо мужчины с мрачным и глубоким взглядом, которое, казалось, смотрело на нее с надменной улыбкой.

Содрогаясь всем телом, Акка прильнула к нему и хотела взглянуть в эти чарующие глаза, но вместо чудных черт, созданных воображением, она увидела раскрасневшееся лицо и пламенный взгляд Мэны. С глухим криком она отшатнулась. Ей казалось, что она задыхается, а голова готова была лопнуть, острая боль пронизывала грудь. Прижав руки к груди, она без чувств упала на скамейку.

— Что с зтой красавицей? И откуда такой чудный аромат? — пробормотал Мэна, наклоняясь над Аккой и жадно вдыхая воздух. — Ба, это ожерелье распространяет такой божественный аромат. Это средняя толстая звезда. Но где она, эта негодяйка, украла такую драгоценность? — прибавил он, пытаясь снять ожерелье, чтобы лучше рассмотреть его. Не в состоянии этого сделать, он взял кинжал и перерезал цепочку, на которой висел медальон.

— Этой скотине довольно будет и оставшегося ожерелья, — пробурчал Мэна.

Не бросив даже взгляда на Акку, он вернулся в зал, заплатил за вино и вышел из притона.

«Вот так находка, — подумал он, вынимая из-за пояса драгоценность и жадно вдыхая ее запах. — Я прикажу прикрепить этот медальон к одному из моих ожерелий. Тогда все станут завидовать таким чудным новым духам».

Мэна не переставал вдыхать этот аромат, не замечая, что мало-помалу какое-то болезненное состояние охватило его. Будто смутное беспокойство давило на него, голова отяжелела и страшная жажда сушила горло. Отбросив намерение сделать еще одну ночную экскурсию, он отправился прямо во дворец Пагира.

Проходя через одну из комнат, чтобы попасть в свои апартаменты, Мэна встретил Сатати. Та, не привыкшая к тому, что племянник так рано возвращается домой, с удивлением спросила:
— Ты уже вернулся, Мэна? И Пагир тоже? Но что с тобой? Твое лицо горит, в глазах лихорадочный блеск, ты болен?

— Нет, я здоров, только меня мучает ужасная жажда, и я страшно устал.

— В таком случае, пойдем в столовую. Мы уже поужинали, и дети легли спать, я прикажу подать тебе вина, — сказала она и повела его в свои комнаты. Она приказала принести вина и холодного мяса и села напротив Мэны.

Он выпил несколько кубков и с усталым видом облокотился на стол, не притронувшись к еде. Сатати долго наблюдала за ним, затем встала и хлопнула его по плечу.

— Решительно, Мэна, с тобой творится что-то странное! Ты взволнован и в то же время угнетен. Ты ничего не ешь. Что с тобой?

Он быстро встал. Покрасневшие, сверкающие глаза его устремились на тетку с таким выражением, что она вздрогнула и отступила. Но Мэна молниеносно обнял ее за талию и с силой привлек к себе.

— Со мной то, что я люблю тебя, Сатати, — сказал он. — Я сам не знал, зачем я вернулся, но, увидев тебя, я понял свои чувства.

Нападение было таким неожиданным, что она сначала стояла неподвижно, потом оттолкнула его и тщетно пыталась освободиться от его сильных рук.

— Оставь меня, Мэна, — гневно потребовала она. — Какой скандал, если кто-нибудь из рабов увидит нас. Ты с ума сошел.

Он окинул комнату взглядом:
— Мы одни. Теперь выслушай меня, на этот раз ты можешь ничего не говорить, я чувствую, что моя любовь настоящая и что ни одна женщина не может сравниться c тобой.

Сатати опустилась на скамейку. Голова ее кружилась и какая-то тяжесть давила на грудь. В смятении от испуга и неожиданности она совершенно не заметила опьяняющего аромата, который источал ее племянник, и бессознательно вдыхала его.

Какое-то странное, новое и непонятное состояние постепенно начало овладевать этой холодной и эгоистичной женщиной. Она никогда не любила ни Пагира, ни кого-либо другого. Из тщеславия она позволяла ухаживать за собой, но только гордость и расчет были ее единственными глубокими чувствами. Если бы в эту минуту она способна была рассуждать, то страшно удивилась бы сильному биению сердца и восхищению, внушаемому ей Мэной. Красота и глубокий взгляд молодого офицера очаровали ее. Истома и опьянение побеждало ее. Ей казалось, что она парит в благоухающей атмосфере, в ушах шумело, а горячие поцелуи Мэны зажигали огонь в крови. Ее глаза закрылись, и голова тяжело опустилась Мэне на грудь.

Очарованные тетка и ее племянник не замечали, что прошло уже много времени, и даже шум приближавшихся тяжелых и неверных шагов не вывел их из этого опьянения.

Несмотря на нетрезвое состояние, Пагир, а это был именно он, остолбенел в нескольких шагах от стола. В игре ему страшно не везло, и он проиграл все, вплоть до ожерелья, и сильно пьяный и взбешенный, покинул притон. Он направлялся прямо к себе в спальню, но, увидев свет в рабочей комнате жены, вошел. Найдя Сатати в объятиях племянника, он с минуту стоял, окаменев, затем безумная ярость овладела им. Схватив лежащий на стуле меч Мэны, он нанес ему такой сильный удар по голове, что племянник хрипло вскрикнул, и, обливаясь кровью, упал на каменный пол. Его счастье, что удар этот нанесла неверная рука пьяного человека, иначе он стал бы смертельным.

— А, изменники! Презренная тварь! — рычал Пагир с пеной у рта, стараясь схватить Сатати.

Та, внезапно пробужденная от своих любовных грез, пыталась скрыться от мужа, его бешенство угрожало жизни. Пагир, гоняясь за женой, опрокинул стол, ужасный шум и грохот падающей и бьющейся об пол посуды далеко разнеслись по всему дворцу. Не обращая внимания на все это, он все-таки схватил жену и старался вытащить из-за пояса кинжал, громко крича:
— Ты заплатишь мне за оскорбление, нанесенное моей чести. Я не стану ждать, пока палач нанесет клеймо на лицо неверной жены, я сам отрежу тебе нос.

Он старался одной рукой сдавить горло Сатати, а другой размахивал кинжалом, готовясь привести в исполнение свою угрозу. Но отчаяние и страх удвоили силы женщины, она вырвалась из рук Пагира и убежала в сад, где мрак мешал пьяному преследовать ее.

Припадок ярости истощил силы Пагира, ноги его дрожали, он тяжело прислонился к колонне террасы и провел рукой по влажному лбу. Ему казалось, что он пробудился от тяжелого сна. Через минуту он вошел в зал, где Мэна все еще лежал без чувств. Вокруг него толпились бледные и перепуганные рабы, а также Асса и Бэба, разбуженные криками и шумом. Вид детей и прислуги отрезвил его.

Стараясь казаться спокойным, он велел перенести Мэну в его комнату, успокоил сыновей, уклончиво отвечая на вопросы о матери, велел им идти спать, пока он присмотрит за первой помощью раненому.

— Что это значит, где наша мама? — бормотали мальчики, переглядываясь.

Вдруг Бэба, глаза которого блуждали по комнате, увидел злосчастный аграф, выпавший из-за пояса Мэны.

— Взгляни, это мама потеряла драгоценность, это один из ее аграфов, подаренных Хартатефом в день обручения Нейты.

— Нет, нет, я знаю все ее драгоценности, — сказал Асса, — у нее нет ни одной, похожей на эту. Конечно, эта вещь принадлежит Мэне.

— Как славно пахнет этот аграф! И где только Мэна достал его? Он как будто оторван от чего-то. Я брошу его в вазу, которая стоит в нашей комнате, а потом пусть он его ищет, — сказал с тихим и злым смехом Бэба.

Пагир велел позвать старого жреца-врача, жившего в их доме. Жрец объявил, что Мэна ранен серьезно, но не смертельно, и скоро придет в себя. Пагир оставил комнату, вид племянника был ему ненавистен. Конечно, он не ревновал, Сатати не внушала ему никогда, даже в молодости, страстных чувств. Он боялся жены, твердый характер которой покорял его. Но он привык, что она всегда строго соблюдает внешние приличия. Если бы и подозревал какие-то похождения в юности, то знал, что доказать это невозможно, чем и довольствовался, тем более, что сам далеко не был образцом верности. И вдруг эта сдержанная и осторожная женщина уже зрелых лет позволяет себе увлечься любовью к этому безрассудному негодяю Мэне, к этому легкомысленному мальчишке, от которого следовало бы прятать всех жен. Сатати, такая спокойная и постоянная, до такой степени компрометирует себя, что начинает назначать скандальные свидания в открытой комнате, выставляя себя на посмешище рабам. А Мэна уходит из гостиницы Ганоферы, чтобы соединиться с ней. Пагир глубоко вздохнул и лег в постель. Гнев его прошел. Где-то он даже сожалел, что устроил такой скандал. Положим, она заслужила, чтобы ей отрезали нос, но какой это был бы переполох по всем Фивам! К счастью, она ускользнула. Остается рана Мэны, которая возбудит немало разговоров. Но зачем эти два дурака так рисковали? Живя в одном доме, совершенно свободные благодаря частым отлучкам Пагира, они легко могли бы скрыть свою любовь.

У Пагира был покладистый характер. Ни мрачной страсти, ни чрезмерной гордости не было места в его душе. Ум его был ограничен. Расточитель по привычке, он любил женщин, вино и игру, на которой сосредоточивались самые сильные его чувства.

Пагир озабоченно размышлял обо всем, что его ждет. Сатати, даже провинившаяся и сбежавшая, снова приобрела над ним свою власть. Он ломал голову, куда она могла спрятаться и почему не возвращается домой. Он так и заснул, замороченный этими мыслями.

Не подозревая ничего о перемене, произошедшей в муже, Сатати спряталась во дворце Саргона. Вырвавшись от Пагира в сад, она стрелой бросилась к Нилу, приказав сторожившему у входа рабу следовать за ней.

Вскочив в первую попавшуюся лодку, она приказала плыть во дворец ассирийца. Там все уже спали. Она быстро проникла через людскую во дворец и пробралась в комнату Нейты.

— Спаси меня от Пагира! Он хочет меня убить! — кричала Сатати, тряся Нейту, которая в ужасе ничего не соображала. Когда Нейта, прийдя в себя от испуга, вскочила с кровати и позвала женщин, она увидела тетку, лежащую без чувств на полу. Много хлопот понадобилось, пока та открыла глаза. Бедная женщина и не подозревала, что все эти непонятные несчастья навлекли на нее чары заколдованного ожерелья.

Глава XV. Дворец чародея

Мрачный и молчаливый, подобно уснувшему колоссу, высился на берегу Нила дворец князя Хоремсеба. Высокая толстая стена окружала земли князя. Любопытный глаз мог видеть только массу зелени и несколько крыш, затерявшихся среди листвы.

Уже много любопытных, подозрительных и полных ненависти взглядов устремлялось на эту безмолвную загадку. Любопытство и недоброжелательность обитателей Мемфиса росло с каждым днем. Жрецы оскорблялись открытым пренебрежением князя ко всем религиозным обязанностям. В народе носились самые разнообразные слухи насчет этого таинственного жилища, слуги которого были также невидимы, как и их господин. Только высокое происхождение Хоремсеба удерживало недовольных, заставляя их скрывать злобу.

И действительно, надо сознаться, что это странное жилище составляло резкий контраст с типичным дворцом египетского вельможи, всегда полным жизни и движения. Здесь все было молчаливо и пустынно. Единственные, кто мог похвалиться, что переступал порог этого дома, — торговцы продуктами. Старик Хапзефа с помощью нескольких молчаливых писцов все принимал и записывал. Затем он выпроваживал их прочь, так что они даже не успевали заметить, где находится дверь, ведущая из двора в глубь владений. Этот двор с небольшим зданием конторы выходил в другой двор, такой же обширный. Вокруг двора были расположены кухня, комнаты для мытья посуды и других хозяйственных работ. Эта часть огромной территории была отделена солидной стеной от дворца и от строений, где жили под присмотром евнухов танцовщицы, певцы и рабы, предназначенные для их личных услуг.

Чтобы получить кушанья, вина и фрукты для княжеского стола и пищу для всего остального таинственного населения дворца, рабы должны были проходить через дверь, строго охраняемую вооруженными евнухами. Эта дверь открывалась только для них. Эти несчастные существа исполняли свои обязанности молча и боязливо, как будто находились под тяжестью двойного несчастья. Так оно и было: все они были глухонемые.

Сам дворец был построен в смешанном стиле египетской и какой-то чужеземной архитектуры. В нем были бесчисленные галереи, бесконечные террасы, большие и маленькие. Внутренние дворы, засаженные пальмами и другими деревьями, и огромное количество комнат всевозможных размеров — все было обставлено с царской роскошью. Дорогие ковры, необыкновенные ткани и разнообразная живопись покрывали стены. Все двери были занавешены тяжелыми, расшитыми золотом портьерами с бахромой. Мебель отделана слоновой костью. На всей этой роскоши, на всем блеске искусств и богатства, казалось, лежал отпечаток чего-то мрачного, ледяного. Роскошные комнаты были безлюдны и до крайности переполнены благоуханиями. Везде были расставлены треножники и золотые ящички для курения. Мальчики одиннадцати-двенадцати лет, как тени, двигались по комнатам, тщательно поддерживая огонь и бросая в него через определенные промежутки времени различные благовония. Несчастные дети были по-царски одеты, их украшали короткие расшитые пояса. Золотые ожерелья и браслеты сверкали на шеях и руках, но их лица были печальны. Никогда они не обменивались друг с другом ни одним словом. У них были глаза стариков — полные апатии и отчаяния.

В обширных садах, окружавших дворец, царила та же тишина, та же пустота. Никто не гулял по тенистым аллеям. Молчаливые садовники, словно опасаясь быть замеченными, быстро скользили между деревьями. Казалось, что все очаровано сном.

Среди густой зелени сверкали спокойной гладью два пруда. Один, побольше, был перед фасадом дворца. На нем покачивалась золоченая лодка, прикрепленная серебряной цепью к лестнице из розового гранита. Другой пруд находился в конце сада. Высокие деревья и густой кустарник по берегу образовали стену вокруг пруда. На маленьком островке посредине пруда стоял павильон, занимавший весь остров. Из-под воды виднелась круглая постройка из кирпича. Эта башня, совершенно скрытая сверху, была усеяна длинными узкими окнами, закрытыми драпировками. Два легких мостика соединяли павильон с сушей. Один вел ко дворцу, другой на противоположной стороне выходил в узкую аллею, обсаженную кустарником. Эта аллея вела в густую рощу, в центре которой возвышалась гранитная пирамида.

Рядом с одним из многочисленных двориков, засаженных деревьями и цветами, находилось помещение, состоявшее из двух комнат средней величины. Это помещение было убрано с изысканной роскошью, как и весь дворец. Одна комната без окон, освещенная лампой с ароматным маслом, служила спальней, окна и дверь другой выходили в сад, а еще одна дверь вела в длинную галерею, ведущую во внутрь дворца. Эта широкая дверь была закрыта деревянной золоченой решеткой и заперта снаружи.

На ложе из кедрового дерева, обитом голубой материей, полулежала женщина, закрывшись с головой подушками. Белая туника вырисовывала ее изящные формы. Густые золотисто-рыжие волосы, схваченные золотым обручем, растекались шелковистой вьющейся массой по ее спине и плечам. Ночь наступила быстро, почти без сумерек, но женщина, по-видимому, не заметила этого. Вдруг она выпрямилась и, откинув обеими руками волосы, с тоской пробормотала:
— Ах, когда же он, наконец, придет сегодня? Гатора, могущественная и милосердная богиня, дай мне терпение перенести часы томительного ожидания вдали от него. И Нефтиса — это была она — умоляюще подняла руки к статуэтке богини, покровительницы любви.

Бедное дитя сильно изменилось с того дня, когда она в обществе беззаботной Туа отважилась на безумный поступок, закончившийся встречей с чародеем. Она похудела, свежий цвет лица сменился болезненной бледностью, а большие зеленоватые глаза горели огнем из-за страшного нервного возбуждения, граничившего с безумием.

Через минуту она встала в мрачном отчаянии. Невыразимая горечь была написана на ее лице. Выйдя в сад, она лениво обошла его. Потом, будто озаренная какой-то новой мыслью, бросилась к двери в галерею, присела на плиты и прижалась головой к решетке.

— О! Я заживо сгораю в раскаленной печи, — задыхаясь, бормотала она. — Где мне найти, чтобы остудить себя, такой же холодный камень, как сердце того, кого я боготворю и кто безжалостен к моим страданиям? Когда я перестану жаждать мимолетных минут, в которые он подарит мне печальную радость любоваться им?

Несколько горячих слезинок скатилось по ее щекам. Тем не менее, взгляд ее жадно старался проникнуть во мрак галереи, тянувшейся мимо ее темницы и с обеих сторон терявшейся вдали.

Вдруг яркая краска залила щеки Нефтисы и нервная дрожь пробежала по телу. В одном из концов галереи сверкнул красноватый огонек. Появились рабы с факелами в руках и бегом выстроились в цепочку.

— Наконец! Наконец-то он идет, — простонала молодая египтянка, не сводя глаз с высокого мужчины, который быстро приближался в сопровождении мальчиков, несших зажженные факелы.

Это был Хоремсеб. Он был одет в белую ассирийскую тунику, стянутую на талии поясом. Широкий золотой обруч, украшенный драгоценными камнями, сдерживал его густые волосы. Подойдя к решетке, он остановился. Вид молодой девушки, стоявшей на коленях по ту сторону, вызвал на его губах насмешливую улыбку. Хоремсеб вынул из-за пояса ключ и отомкнул решетку. С радостным криком пленница бросилась к нему и, упав на колени, покрыла поцелуями подол его туники и руку, которую он на минуту ей предоставил, глядя на нее с непередаваемым выражением иронии и жалости.

— Хорошо, Нефтиса, успокойся, — равнодушно сказал он. — Я знаю, как мой вид радует тебя, но тебе следовало бы помнить, что я не люблю, когда ты мучаешь меня выражением своих чувств. Пойдем! Ужин ждет нас.

Он повернулся, и Нефтиса пошла вслед, опустив глаза под его ледяным взглядом.

Галерея привела в зал, посреди которого был накрыт на две персоны роскошный стол. Хоремсеб сел на золоченый стул, а девушка — напротив него на скамейку. Рабы молча начали прислуживать им. Их босые ноги бесшумно скользили по плитам. Как бы повинуясь волшебному жезлу, они, не ожидая приказаний, подавали блюда и наполняли кубки.

Князь ел с большим аппетитом. Нефтиса, казалось, была сыта одним его созерцанием. Она едва притрагивалась к изысканным яствам. В ее глазах, прикованных к Хоремсебу, читалась любовь, доведенная до обожания.

После ужина Хоремсеб вышел в сад и направился к небольшой беседке в конце аллеи. Внутри она была слабо освещена двумя массивными треножниками, в которые два мальчика бросали благовония. Аромат наполнял всю округу.

Это маленькое воздушное строение из бамбука было обтянуто материей, которую по желанию можно было снять. Справа от входа часть стены не была закрыта тканью, открывая вид на большую лужайку. Благоухающие деревья снаружи маскировали беседку, не мешая свободно наблюдать из нее за всем, что происходит на лужайке.

Князь, словно в изнеможении, опустился на пурпурные подушки ложа. Его задумчивый взгляд равнодушно скользнул по Нефтисе, которая пришла за ним сюда и теперь, сидя на низкой скамеечке, продолжала с немым обожанием следить за каждым его движением. Хоремсеб, погруженный в размышления, лежал несколько минут неподвижно. Привстав, он хлопнул в ладоши. Почти тотчас в тени деревьев раздалось размеренное диковинное пение, то нежное и замирающее в мелодичном ропоте, то доходящее до диких, пронзительных звуков, похожих на завывание ветра в грозу. Оно сильно будоражило нервы слушателя. Наконец, пение закончилось долгим жалобным аккордом, который, казалось, затерялся где-то вдали. Князь слушал, полузакрыв глаза, как бы убаюканный этими звуками, возбуждавшими чувства и страсти. Немного приподнявшись, он посмотрел на лужайку, где уже начинало разыгрываться фантастическое зрелище. Взошедшая луна заливала серебристым светом одетых в белое женщин, которые одна за другой выходили из глубокого мрака деревьев. Это были совсем еще молодые создания. Прозрачные туники едва прикрывали их стройные тела. Золотые браслеты и ожерелья резко выделялись на бронзовой коже. Одни держали в руках маленькие золоченые арфы, украшенные цветами, другие — длинные белые вуали. Аккомпанируя себе, девушки начали оживленный и страстный танец, то приближаясь к беседке, то удаляясь от нее. Затем появились юноши с треножниками и ящиками, откуда распространялись клубами благовония. Они влились в танец вокруг треножников с горящей смолой, красноватый отблеск придавал еще более фантастический вид этой необыкновенной сцене.

К Хоремсебу подошел человек, весь в белом. Он почтительно подал на блюде два кубка и два флакона: один — золотой, другой — серебряный. Сначала князь взял золотой флакон, налил из него в кубок и выпил. Затем он наполнил кубок из другого и подал Нефтисе, которая, прислонившись к ложу, апатично смотрела на волшебное зрелище. Но едва острый аромат жидкости донесся до нее, она вздрогнула и, схватив кубок, залпом опорожнила его.

Ее бледное лицо внезапно покраснело, как будто она выпила огня, и зеленоватые глаза стали огненными. Бросившись к Хоремсебу, она схватила его руку и заговорила прерывающимся голосом:
— О, Хоремсеб, подари мне один взгляд любви, одно нежное слово. Я не хочу больше выносить такую жизнь. Полюби меня, как я люблю тебя, и позволь умереть у твоих ног.

Он обернулся. Ни малейшего волнения не было заметно на красивом лице. Его ясный и улыбающийся взгляд на минуту остановился на пылающих глазах жертвы. Обняв за талию Нефтису, он привлек ее к себе и свободной рукой указал ей на лужайку.

— Взгляни, — сказал он. — Можно ли перед этой чудной картиной думать о чем-нибудь другом?

От прикосновения его руки нервная дрожь пробежала по телу Нефтисы.

— Хоремсеб, я для всего слепа, кроме тебя, — сказала она, обвивая его шею руками и пытаясь поцеловать этот улыбающийся рот, суливший, как ей казалось, счастье.

Хоремсеб встал, преображенный. Глаза сверкали угрожающим огнем, а на губах появилось выражение неприступной гордости.

— Сумасшедшая, — зло прошипел он, освобождаясь от ее руки и грубо отталкивая ее. — Всегда твоя безумная и нечистая страсть отравляет минуты, когда я хочу, чтобы ты разделила со мной чувства, наполняющие мою душу.

Он отвернулся и, схватив маленький бронзовый молоток, ударил им в металлический тэмбр. Появились слуги. Один из евнухов увел онемевшую и пораженную Нефтису, несколько других окружили князя. Они надели на него пурпурный плащ, возложили на голову тиару, сплошь покрытую драгоценными камнями, и прикрепили к его плечам два золотых крыла, похожих на крылья ассирийских сфинксов. Нарядившись таким образом, он уселся на переносной трон, какой был у фараонов, и восемь человек взяли его на плечи. Этот странный кортеж двинулся через сад. Из разных аллей выступали группами мужчины и женщины и присоединялись к свите князя.

Процессия вышла на площадку, усыпанную песком. В конце ее, под крышей, поддерживаемой каменными колоннами, стоял довольно высокий жертвенник, у подножья которого в высоких треножниках курились благовония. По скрытой лестнице рабы внесли на жертвенник золоченое кресло, в котором восседал Хоремсеб, неподвижный, как идол. Мрачным и ледяным взглядом смотрел он на толпившихся у его ног людей, среди которых сновали мальчики, наполняя кубки опьяняющим питьем. Подражая священным танцам и пению при религиозных обрядах, пары подходили к жертвеннику и совершали возлияние.

Скоро, казалось, бешенство овладело всей этой толпой. Одуряющий аромат благовоний смешался с винными испарениями и запахом пота и образовал удушливую атмосферу, которую не могла рассеять даже ночная свежесть. Наконец танцы перешли в оргию, отвратительные сцены которой отказывается описывать перо. Один новый бог восседал на жертвеннике и был, казалось, недоступен животным страстям, им же разнузданным. Холодный, с раздувающимися от внутреннего удовлетворения ноздрями, он следил за всей оргией, пока эта рычащая толпа не стала кататься по земле, а затем впала в тяжелое забытье. Оставшись один на своей высоте, он с насмешливой самодовольной улыбкой смотрел на отвратительный беспредел вокруг себя.

Наконец он встал, сошел с жертвенника и медленно направился к двери в садовой стене, тянувшейся вдоль Нила, отодвинул засов и открыл ее. Перед ним была лестница сфинксов. У подножья Нил катил свои воды. Как очарованный, Хоремсеб прислонился к стене и смотрел на восходящее светило. Казалось, солнце из-за гор засыпало все золотом и рубинами и сияло, выходя из мрака, обдавая землю потоками огня и жизни. Золотые лучи играли на пурпурной мантии и золоченых крыльях. Они будто хотели пробиться к душе бедного безумца, ничтожного смертного и слепого бога.

Несколько минут Хоремсеб стоял, мечтая и чувствуя себя богом, изгнанным из своего сияющего отечества, и вдруг им овладело чувство пустоты, отвращения и усталости. Отдаленные крики нескольких лодочников и шум просыпающегося огромного города оторвали его от этих мыслей. Быстро заперев двери, он направился ко дворцу. Ожидавший у входа старый раб повел его в спальню и помог раздеться. Страшно утомленный, Хоремсеб упал на постель и заснул.

Глава XVI. Хоремсеб и его злой гений

Павильон на острове среди пруда состоял из двух комнат и одной спальни, которая сообщалась коридором с узкой башней. Другая, значительно большая башня была вся прорезана высокими окнами, закрытыми драпировками. В первой комнате стоял стол, заваленный папирусом, шкатулками, флаконами и связками сухих растений. Масляная лампа слабо освещала все это, и великолепная, совершенно черная кошка потягивалась, устремив фосфоресцирующие зрачки на обнаженный череп человека, сидевшего у лампы и погруженного в чтение.

Это был худой человек маленького роста, на нем было полотняное платье, отделанное внизу бахромой. Худощавое и сморщенное лицо, несмотря на бронзовый цвет, было бледно. На нем лежала печать железной воли. Высокий и широкий лоб указывал на большой ум, а из-под густых бровей сверкали серые, мрачные и глубокие глаза, полные беспощадной жестокости. Он читал, чертил железным острием какие-то знаки и считал, что-то бормоча.

Ученый был так увлечен работой, что даже не заметил, как вошел Хоремсеб. На лице князя не было видно и следа того ледяного высокомерия, которое обычно его не покидало. Он с болью и восхищением смотрел на ученого. Подойдя к нему, он почтительно сказал:
— Приветствую тебя, учитель!

Старик быстро выпрямился. При виде посетителя благосклонная улыбка озарила его лицо.

— Добро пожаловать, сын мой. Да хранят бессмертные каждый твой шаг, — сказал он, протягивая руку. Хоремсеб пожал ее, сел рядом со стариком и спросил со сверкающим взором:
— Ну что, учитель, как идут твои опыты? Есть ли какие-нибудь результаты?

Отпив несколько глотков молока, ученый сказал с самодовольной улыбкой:
— Великий дух да благословит мои усилия! Я надеюсь, что скоро мне удастся довести волны ароматов до нужной плотности. Тогда, сын мой, твое горячее желание может быть исполнено. Я буду в состоянии раскрыть перед тобой и твое будущее, и прошедшее. Последнее, конечно, гораздо менее интересно, так как оно заключает в себе уже перенесенные страдания и испытания.

— Ах, Таадар, как я жажду узнать будущее и как стремлюсь познать странные силы, управляющие нами, — пробормотал Хоремсеб. Яркий румянец выступил на его лице.

— Любопытство законное и понятное, сын мой. Будущее — это судьба нашей души. Если мне удастся уловить аромат, который издает в пространстве наше астральное тело, то можно будет узнать, так сказать, меру силы, управляющую нашими действиями, так как нашими поступками руководит аромат, оказавшийся сильней и победивший другие ароматы. Каждый отдельный аромат развивает различные чувства. Всякий человек и всякий народ обладает своим собственным астральным запахом. Все, начиная с камней, растений, животных, имеет свой специальный запах. Один аромат создает расовую ненависть и личную антипатию. Только он делает порочное существо ненавистным добродетели, а добродетель — неприятной пороку. В какой степени аромат может влиять на поступки и чувства, ты уже испытал, используя благоухание любовного цветка. Живительный и возбуждающий аромат дает жизнь, излишек его приносит смерть, обрывая нити жизни. Отлично известно, что ложе из цветов смертельно. Так же точно каждое чувство развивает в пространстве известный свет. Каждый аромат есть корень чувства. Аромат производит свет и звук. Звук образует музыку. Каждый звук имеет свой собственный запах, неуловимый, конечно, для грубого тела и для грубых неразвитых чувств человека, еще находящегося под тяжестью своей материальной жизни, но могущество этого аромата громадно. Как доказательство моих слов припомни, что больные и лишенные пищи люди часто слышат запахи, неуловимые для окружающих их. Точно так же многие животные обладают настолько развитым обонянием, что на большие расстояния могут идти по следу человека и зверя только по запаху, который они оставили после себя. Если бы удалось найти средство увеличить силу влияния ароматических вибраций на чувства для их возбуждения, то можно было бы рассеять тени, омрачающие зрение и ум, и создать достаточно света, чтобы видеть будущее. Все пять чувств: зрение, слух, обоняние, вкус и осязание доступны правильно сложенному человеку.

Но существуют такие ароматы, которые разрушают астральные эманации, заглушая их. Доказательством этого служит жидкость, убивающая твою чувствительность, мой сын, и позволяющая тебе без волнения видеть красивую женщину, безумно влюбленную в тебя. Следует прибавить, впрочем, что подобная заслуга вовсе не будет тебе зачтена, так как она не есть результат очищения.

Воплощенный дух — раб тела. Пока он не победит искушения, рассыпаемые перед ним материальными ароматами, он будет возвращаться на землю жить, поддаваясь увлечениям и искупая затем свои излишества, подобно человеку после оргии, делающей сердце пустым, а тело — разбитым.

Мне остается сделать последнее замечание, — сказал с улыбкой Таадар. — Чем теснее соединено астральное тело с материальными ароматами, тем тяжелее смерть и разлука бессмертной тени с ее телесной оболочкой, так как астральное тело, которое не есть душа, но обиталище божественного огня, будет приковано к материи. Поэтому-то ваши жрецы так тщательно и предохраняют тела от тления и бальзамируют их самыми редкими благовониями. Они надеются сделать душе приятнее пребывание близ ее прежней оболочки. Впрочем, это глубокое заблуждение. Тела необходимо сжигать. Огонь очищает все, он один разрушает нити, соединяющие астральное тело с грубой материей.

Хоремсеб слушал, трепеща от интереса и волнения.

— О учитель, если бы мы только могли видеть, куда в будущем приведет нас воля бессмертных! Если бы мы могли свободно беседовать с теми, кто предшествовал нам в пространстве!

Мудрец покачал головой:
— Иногда я беседую с некоторыми из тех, кто покинул землю и приходит навестить нас. Увы! Они тоже еще очень слепы. И что могут они предсказать? Тем не менее, их советы мудры, и они дали мне не одну идею и не одно указание в моей работе.

— Таадар, умоляю тебя, допусти меня скорей увидеть все это! — воскликнул Хоремсеб со сверкающим взором.

— Терпение, мой сын! Время твоего посвящения еще не наступило, но скоро настанет, — сказал мудрец, ободряюще пожав руку ученика.

Потом, подойдя к одному из окон, он приподнял занавеску:
— Возьми факел, и пока не наступил день, у нас хватит времени приготовить все необходимое.

Пока Хоремсеб зажигал факел, Таадар подошел к столу из черного дерева, на котором стояли чеканные флаконы, стеклянные и фаянсовые горшки и банки, широкие алебастровые вазы. Взяв одну вазу, флакон и какие-то мелкие предметы, он вышел в сопровождении князя.

Они прошли к башне, и при слабом свете факела, прикрепленного к стене, можно было рассмотреть, что в центре павильона находится бассейн, наполненный водой. Вокруг бассейна шла деревянная галерея, образуя платформу, где стояли два треножника, деревянный ящик и две высокие амфоры.

Князь отдернул занавески, закрывавшие бойницы. Затем подошел к мудрецу, который вытащил из ящика вязки сухих трав, роз и других цветов. Положил их на оба треножника, полил сверху ароматным маслом из флакона и все это поджег. Распространился до такой степени удушливый аромат, что непривычный человек упал бы, задохнувшись. Но мудрец и ученик были не чувствительны к этой атмосфере. Хоремсеб помогал поддерживать пламя, подбрасывая новые травы и подливая масло из амфор.

Когда огонь погас, на дне треножника осталась смесь пепла и масла, образовав черную массу. Тогда мудрец вытащил из-за пояса лопаточку слоновой кости, все собрал и положил в алебастровую вазу.

Они погасили факелы и приблизились к бассейну. День уже наступил, и можно было рассмотреть странное растение, распускавшееся в бассейне. Посредине бассейна, на дне, в чистой, как кристалл, воде виднелась корзина, над которой поднимались несколько кроваво-красных корней. От них шли два толстых стебля. Один — молочно-белый и как бы осыпанный серебристым порошком, твердо и прямо тянулся вверх, поднимаясь на полметра над поверхностью воды. Второй — бледно-розового цвета, покрытый красноватым пухом, как змея, спирально обвился вокруг первого. Из того места, где растение соприкасалось с поверхностью воды, выходили темно-зеленые листья и напоминали по форме листья ненюфоры, только гораздо больших размеров. Под двумя огромными распустившимися цветками виднелись несколько бутонов.

Совершенно раскрывшийся цветок рос из белого стебля. У него были удлиненные толстые, как бы наполненные влагой, лепестки снежно-белого цвета, будто усыпанные серебристым порошком. Прозрачный, цвета алой крови венчик был сложен в виде плода и по форме напоминал сердце. Второй цветок, полузакрытый, как тюльпан, был в десять раз больше и склонился к воде. Его бледно-голубые лепестки, тонкие и прозрачные, испещренные синими жилками, были усеяны капельками росы. Длинные тычинки, розовые, как и стебель, гроздью свешивались из цветка.

Сняв сандалии и тунику, Таадар спустился на две ступеньки в бассейн. Встав на колени, он взял черную массу, подаваемую Хоремсебом, тщательно покрыл ею корни растения до самого стебля, затем поднялся, оделся, и оба вышли в галерею.

— Бутоны скоро распустятся. Через две ночи нужно будет срезать цветы, — сказал мудрец, садясь. — Подумал ли ты об этом?

— Да, учитель. Девушка, которая нам необходима, уже приготовлена, Только в другой раз я выберу среди рабынь, так как боюсь, чтобы не обратили внимание на исчезновение девушек, имеющих родню. Тем более, что их происхождение ведь безразлично, лишь бы кровь была девичья.

— Без сомнения, — ответил мудрец. Взяв две маленькие чеканные амфоры, он наполнил одну из них прозрачной и бесцветной жидкостью, другую — красноватой. Тщательно закупорив обе амфоры, он передал их князю.

— Вот питье, сын мой, на третью ночь, считая от сегодняшнего дня. Она должна заснуть на ложе цветов. Остальное ты знаешь.

— Да, учитель мой, за эти дни она должна выпить содержимое этой амфоры. Твое приказание будет в точности исполнено.

— Женщина, предназначенная тобой для жертвоприношения, белокожая, с зеленоватыми глазами и рыжими волосами? Я видел ее, когда она гуляла по саду в часы твоего отдыха.

— Да, учитель, это она.

— Очень красивое создание! А твое сердце и рука не дрогнут в решительную минуту? — спросил со зловещей улыбкой мудрец, устремляя острый взгляд в спокойные и ясные глаза Хоремсеба. Тот пожал плечами.

— Не бойся. Моя кровь холоднее воды в бассейне, и я только глазами наслаждаюсь любовью. В назначенный час все будет готово. А теперь, учитель, до свидания, я пойду отдыхать.

Взяв амфоры, он тихо вышел и направился ко дворцу. Князь не заметил, что какой-то человек, спрятавшись в кустах, наблюдает за ним. Как тень, человек последовал следом и остановился, только когда Хоремсеб вошел на террасу и исчез внутри дома. Этим шпионом, ловким, как змея, был мальчик лет пятнадцати, худой и отмеченный той печатью ранней старости, которая была характерна для всего окружения Хоремсеба. В эту минуту истомленное лицо мальчика дышало мрачным волнением, а взгляд, которым он преследовал высокую стройную фигуру, сверкал дикой и смертельной ненавистью.

Убедившись, что господин вошел в дом, он пробрался в другую часть сада и спрятался в кустах, наблюдая за крылом дворца, выходившим на эту сторону. Он дежурил уже больше двух часов, когда отворилась дверь и из нее вышла Нефтиса в сопровождении Хамуса, начальника евнухов. Нефтиса же спустилась с лестницы и пошла по тенистой аллее в глубину сада.

С опущенной головой, с мрачным отчаянием на лице, она бесцельно бродила по саду. Тягостные мысли волновали ее, а разум возмущался под бременем физических и нравственных страданий. Она проклинала день, когда роковая роза упала ей на колени в лодке Туа. С этого рокового часа она не знала больше покоя, и будущее казалось ей зловещим и пустым. Девушка не верила больше в возможность счастья.

Хриплый и непонятный звук вдруг раздался рядом и вывел ее из задумчивости. Она почувствовала, что кто-то потянул ее за платье, и в испуге остановилась. Увидев стоявшего на коленях мальчика, который, приложив палец к губам, с умоляющим видом смотрел на нее, Нефтиса благосклонно улыбнулась и с участием спросила:
— Что тебе надо, бедное дитя? Говори смело.

Непередаваемое выражение гнева, горечи и отчаяния скользнуло по бледному лицу юноши. Он покачал головой и выразительным жестом указал на знаки, быстро набросанные им палочкой на песке.

К своему невыразимому удивлению, Нефтиса прочла: «Я немой. Мне отрезали язык, как и всем тем, кто ему служит. Беги отсюда, если ты не хочешь умереть, как умерла моя сестра, как умерли все, погибшие раньше тебя!»

— Ты бредишь, — пробормотала побледневшая Нефтиса, отступая назад.

Ребенок быстро стер знаки и написал снова: «Я ненавижу его и слежу за ним. Рассказывать тебе всю нашу историю было бы долго, но три года назад мы с сестрой попали сюда, Она была прекрасна и невинна, как и ты, нас разлучили, меня изувечили. После долгих месяцев мне удалось прокрасться к ней. Она призналась мне, что любит это чудовище до такой степени, что ей кажется счастьем умереть за него и что после питья, которое он ей дал, эта страсть еще больше увеличилась. Беги, если не хочешь исчезнуть, как моя сестра! Разве ты не знаешь, что чародей не оставляет в живых ни одной своей жертвы?»

У Нефтисы вырвался глухой крик. Выхватив из-за пояса пурпурную розу Хоремсеба, она с ужасом бросила ее. Мальчик поднял цветок и с ненавистью швырнул его в сторону дворца. Разровняв песок руками, он скользнул в кусты и исчез, как тень.

Шатаясь, с пылающей головой, дотащилась Нефтиса до скамейки и рухнула на нее. Она поняла ужасную истину.

— Да, — пробормотала она, — каждый раз, когда я пью это адское питье, я чувствую, что поддаюсь влиянию своей безумной страсти. Я готова отдать жизнь за один знак любви, за то, чтобы хоть раз почувствовать прикосновение его губ. Но ничего подобного нет. Он смеется над моими страданиями, а когда я надоем ему, он убьет меня. Нужно бежать. Но как? И к тому же, разлука с ним хуже самой смерти!

Она закрыла лицо руками и горько заплакала. Трудно сказать, сколько времени Нефтиса просидела здесь, поглощенная своими безнадежными размышлениями, когда пронзительный протяжный звон заставил ее вздрогнуть. Это был сигнал возвращаться домой.

По привычке, Нефтиса встала, направилась ко дворцу и, вернувшись в свою темницу, в изнеможении упала на ложе. Ужасная борьба происходила в ней. Рассудок твердил несчастной, что ей грозит смертельная опасность, что ее слабостью позорно злоупотребляют и что она должна во что бы то ни стало бежать. Но на все эти разумные доводы сердце ей отвечало: «Нет, лучше умереть, чем покинуть его». Ужасный яд, горевший в крови, привязывал ее к чародею.

Минутами Нефтисе казалось, что она умирает под тяжестью этих противоречий. Грудь ее высоко вздымалась, пот выступил на лбу, а сердце сдавила боль.

— Нет, сегодня я откажусь от кубка, когда он предложит его мне, — пробормотала она, наконец, и в совершенном изнеможении забылась тяжелым лихорадочным сном.

Шум шагов и свет факелов вывели ее из забытья. Она встала, шатаясь, и последовала за князем. Но когда Нефтиса села напротив него, когда ее взгляд устремился на прекрасное улыбающееся лицо, в эти глаза, светившиеся нежной ясностью неба, вся ее злоба испарилась и глухое возмущение превратилось в немое обожание.

После ужина старый раб, единственный, кто смел прикасаться к таинственному питью, принес два кубка и два чеканных флакона. При виде этого к Нефтисе вернулся разум. Умоляющим жестом она оттолкнула кубок, подаваемый повелителем. Удивление и угроза сверкнули в мрачных глазах Хоремсеба, но, тотчас же овладев собой, он жестом удалил слуг и сказал старому рабу:
— Хапу, прикажи приготовить мою лодку, пока я буду слушать пение. Ты после уберешь кубки.

Оставшись один с Нефтисой, он пододвинулся к ней, обнял ее за талию и, наклонившись так близко, что его щека касалась щеки пленницы, прошептал:
— Разгладь свой очаровательный лоб, вытри слезы, дорогая моя. Скоро твое пылкое сердце успокоится, наши губы сольются в поцелуе, которого ты жаждешь, и ты заснешь счастливой.

Трепеща, покоренная этим первым проявлением нежности, Нефтиса не заметила странную и зловещую улыбку Хоремсеба, когда он снова взял кубок и поднес к ее губам. Очарованная его змеиным взглядом, девушка больше не сопротивлялась и послушно выпила отравленное питье. Глаза князя самодовольно сверкнули.

Отдернув руку и осушив с наслаждением кубок, он направился в сопровождении Нефтисы в маленькую беседку, которую мы описывали раньше. На этот раз лужайка была освещена факелами и танцовщицы составляли грациозные группы и круги, но Нефтиса не видела этого фантастического зрелища. Присев в ногах князя, она погрузилась в бурные мысли. Никогда еще она так не страдала физически. Девушку будто охватило пламенем, огонь разливался по ее жилам, и временами у нее перехватывало дыхание. Тем не менее, занимавшая ее весь день мысль время от времени проносилась в омраченном уме. Тогда она понимала, что ее страдания были действием проклятого питья. Ей вспомнилось предупреждение молодого раба, и она изнемогала под тяжестью предчувствия какой-то непоправимой утраты. На этот раз представление было непродолжительным.

Наконец Хоремсеб встал и, протянув Нефтисе руку с розой, сказал ей с дружеской улыбкой:
— До скорого свидания, помни мое обещание!

Девушка ничего не ответила. Когда князь выходил, она, пользуясь минутным беспорядком, инстинктивно бросилась в чащу и молча притаилась. Она слышала голос звавшего ее Хамуса, потом все замолкло. Очевидно, евнухи отказались от мысли искать ее сейчас, так как были уверены, что невозможно ускользнуть отсюда.

Ночная сырость освежала, и Нефтисе стало легче. Мысли прояснились и снова сосредоточились на дневных происшествиях. Несмотря на свое решение, она выпила отравленное питье, завтра тоже уступит ему и опять подвергнется адским пыткам, которые, как ей казалось, могли утихнуть только в объятиях Хоремсеба. Но произойдет ли это когда-нибудь? Вдруг новая мысль осенила ее. Если бы она смогла выпить жидкости из голубой амфоры, которую пил князь, всегда такой спокойный, бесстрастный и свободный от увлечений, о, тогда она тоже, может быть, достигла бы покоя. Но как достать эту спасительную жидкость?

— Я должна попытаться, — прошептала она, покидая свой тайник. — Все дело в том, как найти комнату князя и подкупить старого Хапу. А может быть, проклятая роза, которую он мне дал, сослужит мне службу. Если же нет, я задушу старика.

Сломя голову она побежала ко дворцу. Осторожно пробираясь мимо него, она поравнялась с освещенной террасой, на ступеньках которой сидел маленький раб, разговаривавший с ней утром.

— Благословенна будь, Гатора, за твою очевидную помощь, — прошептала Нефтиса, приближаясь к террасе.

— Это его комнаты? Ты его ждешь? — спросила она.

Ребенок сделал утвердительный знак.

— А Хапу там?

Мальчик утвердительно кивнул головой и показал рукой, что ей следует повернуть направо. Не теряя ни минуты, Нефтиса бросилась внутрь дворца. Повернув направо, она очутилась в маленьком кабинете, соединявшемся со спальней, которая виднелась сквозь дверь с приподнятой портьерой. При свете нескольких ламп она увидела старого раба, дремавшего у порога. Недалеко от него, на маленьком столике, стояли два чеканных флакона и кубки.

Вздох облегчения вырвался из груди молодой девушки.

Вытащив из-за пояса розу, она, скользя по полосатому ковру, как кошка, подошла к рабу и поднесла к его носу цветок. Старик несколько раз вдохнул одуряющий аромат, потом сразу проснулся. Его тусклый, какой-то странный взор блуждал, ноздри сильно раздувались. Вырвав розу из рук девушки, он прижал ее к носу. Затем, выпрямившись, он сделал несколько колеблющихся шагов и, как пьяный, прислонился к стене. Нефтиса бросилась к столику. Схватив голубой флакон, она выпила из него до последней капли всю жидкость.

По мере того как она пила странный напиток, приятная свежесть распространялась по ее телу. Потом, охваченная внезапной слабостью, она без чувств опустилась на пол.

Обморок был непродолжительным. Не прошло и четверти часа, как она открыла глаза и встала. Она была спокойна. Чувство блаженства сменило нравственные и физические муки. Огонь, паливший ее мозг, угас. Теперь она хладнокровно обдумывала свое положение. Нефтиса с точностью припомнила каждую подробность прошлого и поняла, что она вдвойне погибла, если Хоремсеб узнает, что она сделала. Чтобы избежать какой-нибудь ужасной смерти, ей следовало бежать этой же ночью. Мысль покинуть князя не останавливала ее больше. Ее безумная страсть к нему потеряла свою силу, а угрожавшая опасность удвоила ее энергию и способности.

Все эти размышления длились не больше минуты. Холодная и решительная, Нефтиса выпрямилась и сверкающим взглядом окинула комнату. Она была пуста. Старый раб исчез. Тогда, схватив красный флакон и заткнув за пояс кинжал, лежавший у постели князя, она выбежала в сад. План был готов. Хоремсеб катался по Нилу. Когда он вернется, откроют дверь, выходящую на лестницу сфинксов. Следовательно, через нее и нужно бежать.

Случай благоприятствовал ей. Быстро сориентировавшись в парке, она подошла к двери и нашла ее полуоткрытой. Хамус, начальник евнухов, сам караулил возвращение господина. Стоя на нижней ступеньке, он глазами пронизывал мрак, покрывавший реку. Пользуясь этим неожиданным случаем, Нефтиса выскользнула за дверь. С ловкостью кошки она перелезла через сфинкса и забилась в кусты, окружавшие стену. Через минуту девушка услышала, как евнух поднялся по лестнице. Только тогда она решилась ползти дальше с величайшей осторожностью. Вдруг она вздрогнула и, дрожа всем телом, забилась в тень стены.

На Ниле появился красноватый отсвет, который был хорошо знаком ей. Она устремила взгляд на приближавшуюся лодку. Князь сидел под балдахином. При виде его бесстрастного красивого лица горькое и острое чувство сжало ее сердце. Мятежная кровь не омрачала больше ее разум, ужасные чары были разрушены, а между тем, она чувствовала, что ей очень трудно будет покинуть этого человека. «О, Хоремсеб, — прошептала она дрожащими губами. — Неужели тебе нужны яд и чары, чтобы заставить полюбить себя?».

Когда лодка проплыла мимо, девушка встала и побежала в город. Ей хотелось попасть к дяде, найти там Анубиса и узнать от него все новости. И если будет возможно, она этой же ночью должна уехать в Фивы. Не было никаких сомнений, что доверенные люди князя станут ее искать, чтобы отнять флакон и убить ее. Не зная, что Ноферура умерла, она хотела найти у нее убежище.

Солнце уже всходило, когда она добралась к дому Гора. Она направилась к двери, выходящей на второй двор. В переулке, благодаря счастью, не перестававшему покровительствовать ей, встретила Анубиса. Узнав голос своей госпожи, которую он считал мертвой, молодой раб чуть не сошел с ума.

С большим трудом Нефтисе удалось заставить его молчать и добиться от него, что Сатата умерла, а дядя уехал на несколько дней. Зато Анубис понял, что она хотела без шума сейчас же уехать. Он сообщил о своем непоколебимом решении сопровождать ее, хотя бы на край света. Молодой раб уверял ее, что в порту они могут найти себе места на судне, нагруженном хлебом. Хозяин судна был другом Анубиса и отправлялся в Фивы.

Через час Нефтиса и ее слепой спутник устроились на одном из суден, спускающихся по Нилу с грузом съестных припасов. Предательский флакон и драгоценности девушки лежали в мешке из грубого полотна, висевшем на спине у Анубиса. Мемфис давно уже скрылся из виду, когда раб вспомнил и сообщил своей госпоже о смерти Ноферуры.

Несмотря на то, что Нефтиса была глубоко поражена новостью о второй смерти, она не изменила план своего бегства. Рома оставался ее зятем. Его дом был приличным и надежным убежищем, а остальное потом устроится. Разбитая двойной потерей девушка прислонилась к мешку с хлебом и горько заплакала.

Глава XVII. Поцелуй смерти

Возвратясь с прогулки, Хоремсеб был крайне удивлен, не найдя на месте старого раба, обычно ожидавшего у двери спальни. Что могла означать подобная небрежность со стороны Хапу, самого аккуратного из слуг, единственного человека, которого он держал около себя для интимных услуг.

Нахмурившись, князь еще раз осмотрел комнату. Вдруг он вздрогнул, и расширившиеся глаза его устремились на драгоценную голубую амфору, валявшуюся на полу. Схватив ее, он увидел, что она пуста. Второй взгляд, брошенный на столик, убедил его, что красный флакон исчез.

Глухое, гневное восклицание сорвалось с его губ.

— А, презренная собака! Ты осмелился коснуться тайны твоего господина! — прорычал он с пеной у рта. — За эту измену ты заплатишь мне тысячью смертей!

Схватив лампу, он обыскал соседние комнаты и террасу. Все было пусто и молчаливо. Дрожа от гнева, князь бросился в сад и собирался уже направиться к соседнему павильону, чтобы позвать начальника евнухов, когда на аллее он обо что-то споткнулся и чуть было не упал. Хоремсеб нагнулся и с изумлением узнал старика Хапу, лежавшего лицом к земле. Рука его была конвульсивно прижата к лицу.

Схватив старика за холщевый пояс, Хоремсеб втащил его на террасу. Затем принес лампу и осветил неподвижное тело. Хоремсеб наклонился к Хапу, его обоняние поразил сильный и хорошо знакомый аромат. Вытянув с усилием руку раба, которая, казалось, приросла к его искаженному лицу, он увидел почти раздавленную розу, увядшие и изорванные лепестки которой рассыпались под его пальцами.

— А это еще что за очередная тайна? — пробормотал Хоремсеб, с беспокойством поднимаясь. — Как могла такая роза очутиться в руках старика. Может, ему дали этот цветок нарочно, чтобы обмануть его испытанную верность? Пользуясь дурманящим действием, которое произвел этот аромат на слабого и непривычного к нему старика, злодей опорожнил голубой флакон и украл красный. Нужно заставить прийти в себя Хапу, чтобы узнать, что здесь произошло, — пробормотал он, встряхивая раба, но тот, бездыханный, опять упал на пол.

— Клянусь всеми адскими силами! Это старое животное, кажется, чересчур уж глубоко вдыхало ядовитый запах, и его старый организм не выдержал, — проворчал князь, быстро направляясь к галерее, расположенной за спальней.

Там дежурили несколько рабов, наблюдая за треножниками, распространявшими благоухание. По приказу князя рабы последовали за ним на террасу.

— Поднимите его и несите за мной к жилищу мудреца, — сказал Хоремсеб, указывая на Хапу, все еще неподвижного.

Через несколько минут тело Хапу лежало в первой комнате павильона Таадара, и когда рабы ушли, на пороге соседней комнаты появился мудрец.

— Что так неожиданно привело тебя ко мне, сын мой? — спросил он.

— Прости, что беспокою тебя, учитель! Но во время моей прогулки здесь произошел подозрительный случай.

И Хоремсеб торопливо рассказал обо всем и попросил привести в сознание раба, чтобы можно было у него узнать, кто дал ему цветок и похитил амфору.

Слушая князя, мудрец внимательно осматривал Хапу.

— Это дерзкое похищение совершила женщина. Надо сделать все, чтобы помешать ей навредить нам, — сказал мудрец, качая головой. — Не удивляйся, сын мой, тому, что я тебе скажу. Уже два раза я прочел по звездам, что нам предстоит тяжелая борьба и что из-за измены женщины, нам обоим будет грозить смертельная опасность. То, что случилось, может быть, и есть первый шаг к выполнению небесного предсказания.

Хоремсеб слегка побледнел и молча помогал мудрецу приводить в сознание раба. Но их усилия не увенчались успехом. Нетерпение уже начало овладевать князем, когда Хапу вздохнул, открыл глаза и поднялся на ложе. Но взгляд его оставался бессмысленным, тело дрожало. Тогда мудрец взял в руки небольшой кубок и поднес к губам раба. Тот с жадностью выпил.

Его взгляд тут же прояснился. К нему вернулась память, так как, узнав своего господина, он жалобно вскрикнул, бросившись лицом на землю.

— Прости меня, господин, сжалься надо мной.

— Признайся, не скрывая ничего, что здесь произошло, и я, может быть, сжалюсь над тобой, — сурово ответил князь. — Но берегись о чем-нибудь умолчать или что-нибудь скрыть.

— Я все скажу, что знаю, — рыдал старик, корчась от ужаса. — Я ожидал тебя, и мне кажется, что я задремал, как вдруг какое-то странное ощущение заставило меня открыть глаза. Аромат тысячи роз окружил меня своим удушливым благоуханием и, казалось, разлился по моему телу. Совершенно оглушенный, я увидел перед собой рыжую женщину, с которой ты ужинаешь. Она держала у моего носа цветок. Я схватил его и тотчас же встал. Поднявшись на ноги, я почувствовал страшную тяжесть и дрожь во всем теле и вынужден был прислониться к стене. Тогда я увидел, как женщина бросилась к столу, схватила голубую амфору и выпила все, что в ней было. Почти тотчас же она упала на пол. Видя, что совершается преступление, я хотел предупредить тебя, господин, или позвать на помощь. Но уже не помню больше, куда я бежал. Все нюхал цветок, который будто прилип к моему носу. В голове у меня зашумело, и я потерял сознание. Вот все, что я знаю, — закончил старик, заливаясь слезами.

Сжав кулаки, бледный Хоремсеб слушал этот рассказ.

— Я считаю тебя невиновным, Хапу, и прощаю тебя, — сказал он. — Но эту девушку необходимо схватить и посадить в тюрьму. Как только я устрою это дело, то приду поговорить с тобой, Таадар. Ты же, Хапу, следуй за мной.

Князь почти бегом вернулся во дворец и прошел в комнату Нефтисы. Она была пуста. Вне себя от ярости, он велел позвать Хапзефа и Хамуса, сильно избил начальника евнухов за нерадение и приказал провести самые тщательные розыски.

С факелами в руках они обшарили весь дворец, сад и каждый куст и закоулок. Все было напрасно: Нефтисы нигде не было. Бледный, с пеной у рта, Хоремсеб лично руководил поисками и больше не сомневался, что девушке удалось бежать и унести с собой драгоценную и предательскую амфору. Солнце уже всходило, когда князь вернулся к мудрецу. Утомленный гневом и усталостью, он бросился на стул.

— Презренная бежала, что мы будем делать теперь, Таадар? Нужно срезать священные цветы, а приготовленная жертва исчезла! — сказал он, проведя по лбу рукой.

— Это роковая неудача, — ответил с мрачным видом мудрец. — И так как исправить этого уже нельзя, а бутоны необходимо полить девичьей кровью, то ты должен будешь выбрать среди рабынь, певиц или танцовщиц какое-нибудь невинное создание и дашь ей выпить, что я приготовлю. А теперь ступай отдохни, сын мой, ты очень устал.

— Все будет сделано, как ты скажешь, учитель. Прежде чем солнце сядет, я приду к тебе за последними распоряжениями. — Вернувшись во дворец, князь позвал Хамуса. Несмотря на многочисленные синяки, покрывавшие его тело, этот доверенный человек простерся перед своим господином в знак почтения. Скрестив руки, Хоремсеб сказал ему глухим голосом:
— Ты страшно провинился сегодня, но, принимая во внимание твою долгую и верную службу, я хочу сохранить мое доверие к тебе. До захода солнца ты приведешь ко мне молодую рабыню, выбрать которую предоставляю тебе. Она должна быть красива, девственна и не старше пятнадцати лет. Кроме того, к ужину ты удалишь всех слуг и позаботишься, чтобы до следующего дня ничья нога не ступала в сады.

— Надеюсь, что ты будешь доволен, господин, — почтительно ответил евнух. — Вчера утром я купил девочку лет пятнадцати. Она прекрасна, как сама Гатора, Продавец уверял меня, что она дочь нубийки и египтянина.

— Хорошо, я знаю, что ты знаток в этом, и вознагражу твое усердие.

Было уже довольно поздно, когда Хоремсеб проснулся свежим и бодрым. Вымывшись и тщательно одевшись, он пошел к жилищу мудреца. Прежде чем войти в павильон, он подошел к каменной пирамиде, окруженной высокими деревьями в уединенной части сада за маленьким прудом.

Невдалеке стояла бамбуковая хижина. В ней были прикованы два сильных негра с тупыми лицами. Хоремсеб освободил их от цепей и с ними вошел в пирамиду. Это таинственное здание было внутри, как и снаружи, покрыто гранитными плитами. Вверху конуса было отверстие, служившее дымовой трубой. В центре, на возвышении в две каменных ступеньки, стоял колоссальный бронзовый идол, изображавший сидящего человека, руки которого лежали на коленях. Голова его была покрыта остроконечной шапкой, украшенной бычьими рогами. Между ног идола находилась узкая бронзовая дверь в под печи, куда рабы стали накладывать кирпичи, перекрывая их дровами, смолой, соломой и другим горючим материалом.

Оставив рабов за работой, князь вышел и запер дверь железной решеткой, которая не давала несчастным задохнуться и лишала возможности бежать. Затем он направился в павильон.

— По твоему довольному виду я понимаю, что все устроилось, — с улыбкой сказал Таадар.

— Да, учитель, я пришел только спросить тебя, в какой дозе я должен дать присланное тобой питье?

— Достаточно будет и трех кубков, кроме того, дашь ей вот этот букет, — ответил мудрец, указывая на букет, стоявший на столе в вазе. Это были распускавшиеся пурпурные розы.

— В таком случае, до свидания, учитель. Готовься, и прежде чем Ра выйдет из мрака, я принесу тебе жертву.

Князь поклонился, взял цветы и вышел. Придя на террасу, прилегавшую к его комнатам, он облокотился на балюстраду и погрузился в глубокую задумчивость. Кто увидел бы его таким серьезным и спокойным, со светлым и ясным взглядом, словно затерявшимся в созерцании красот природы, тот, конечно, предположил бы, что чистая и восторженная душа этого красивого молодого человека мысленно вознеслась к лучшему миру, стоявшему выше всех земных бед и низостей. Кто бы мог заподозрить, что этот кроткий мечтатель — закоренелый преступник, совершенно спокойно готовящийся совершить отвратительное преступление. Он внушал любовь своим жертвам для того, чтобы убивать их.

Легкий шум заставил его вздрогнуть и обернуться, он увидел Хамуса, за которым стояла закутанная в покрывало женщина.

— Вот, господин, девушка, о которой я говорил тебе. Подойди же, — сказал он, толкая вперед дрожащую рабыню.

Смущенная девушка простерлась перед князем, затем встала и, скрестив руки, боязливо взглянула на грозного господина, от которого зависела ее судьба.

Это было чудное создание, какие иногда создает Восток. Ослепительный человеческий цветок в первом цветении свежей красоты. Гибкая и стройная, с чудными, почти воздушными формами и нежным овалом лица. Ее бронзовая кожа была так прозрачна, что, казалось, можно видеть, как под ней пульсирует кровь. Густые черные волосы, сдерживаемые тонким золотым обручем, падали на плечи. Большие бархатные глаза, кроткие и боязливые, как у газели, были обрамлены такими длинными и густыми ресницами, что бросали тень на щеки.

Даже ледяной взгляд Хоремсеба вспыхнул удивлением и восхищением при виде этого очаровательного ребенка. Тем не менее, ничто не дрогнуло в сердце от жалости, ни одна мысль сожаления при виде этой молодой жизни, которую он собирался уничтожить, не осветила его мрачный ум.

— Я доволен, Хамус, — сказал князь и наклонился к рабыне. Та под испытующим взглядом опустилась на колени и смотрела на него с боязнью и обожанием.

— Встань, дитя, и не бойся, твой господин желает тебе добра, — сказал он с улыбкой, протягивая ей руку, которую та с умилением поцеловала.

Новая улыбка скользнула по губам Хоремсеба. Это странное обожание забавляло его, но не трогало души. Без угрызений и сожаления он устремил чарующий взгляд в невинные глаза ребенка. Сев на скамейку, князь сделал ей знак сесть на табурет и подал предательский букет, взятый с балюстрады. Он завел с ней дружескую беседу и стал расспрашивать о ее прошлом, о ее имени и родителях. Взволнованная и испуганная, она отвечала нерешительно, затем, осмелев, рассказала о маленьких событиях своей молодой жизни до тех пор, когда Хамус заставил ее надеть эту прекрасную белую тунику с золотой нашивкой, дорогое ожерелье и красивый обруч, чтобы отвести к незнакомому господину, которого она так боялась и который оказался самым красивым и лучшим из людей.

Так прошло несколько часов. Kама — так звали рабыню — все больше оживлялась, по мере того, как вдыхала запах букета. На щеках ее выступил румянец, глаза сверкали, когда Хоремсеб встал, чтобы идти в столовую. На этот раз никто не сопровождал их. В галерее и в столовой царили пустота и молчание.

Князь сел за роскошно сервированный стол и заставил Каму сесть напротив. Он передавал ей разные лакомства, добродушно приглашал ее есть и пить. Наивному ребенку все это казалось сном. Впервые в жизни она принимала участие в таком пиршестве, и у нее совершенно не было аппетита. Зато жажда мучала ее, она с жадностью осушила кубок, поданный Хоремсебом. Тот внимательно наблюдал за ней. Он увидел яркий румянец, заливший ее щеки, и то, что она вся дрожит. Заметив, что она как будто успокоилась, он снова наполнил ее кубок.

Кама выпила с улыбкой и, охваченная внезапным опьянением, бросилась на колени, обхватила его ноги и прижалась пылающим лбом к холодной руке князя. Тот ласковым жестом откинул ее густые волосы и заставил сесть рядом с собой. Нашептывая ей на ухо слова любви, он поднес к ее губам третий кубок.

Выпив кубок с ядом, рабыня несколько мгновений, казалось, была оглушена. Затем, дрожа всем телом, хотела обнять Хоремсеба, но тот уже поднялся с места.

— Подожди меня здесь, я сейчас приду за тобой, — с улыбкой сказал он, направляясь в сад. Девушка хотела броситься за ним, но дрожащие ноги отказали ей и она упала на стул, вытянув вперед руки и жадно глядя на дверь, за которой исчез князь.

Князь поспешил к рощице из розовых кустов. Там стоял павильон, совершенно затерявшийся в зелени. Всходила луна, заливая волшебным светом аллеи и чашу деревьев и заставляя сверкать, как серебряное зеркало, поверхность воды. Внутри павильона было волшебное убранство. Искусно скрытые кустами, лампы нежным светом освещали маленькое убежище, переполненное самыми диковинными растениями. Пол был усыпан цветами. Цветущие ветви, поставленные в очень большие вазы, образовывали благоухающий купол над ложем из кедра и слоновой кости. Пурпурные подушки почти совсем исчезли под слоем роз и лилий. У изголовья этого предательского ложа стоял табурет из слоновой кости.

Хоремсеб быстрым и внимательным взглядом осмотрел все это убранство. Вытащив из кармана маленький голубой флакон, он спрыснул его содержимым цветочное ложе, а пузырек бросил в угол. Окончив все это, он вышел и, тщательно заперев за собой дверь, направился ко дворцу. Доносившиеся до него рыдания заставили его ускорить шаг. Скоро он увидел возбужденную Каму с растрепанными волосами и пришедшей в беспорядок одеждой, повсюду искавшую его.

Заметив князя, она дико вскрикнула и как безумная бросилась к нему. Он прижал девушку к сердцу и провел по ее пылающему лицу своей холодной рукой, стараясь остановить нежными словами ее рыдания. Убаюкивая нежным мелодичным голосом, князь обвил ее за талию и, поддерживая ее, повел в павильон. Здесь он положил ее на цветочное ложе, а сам сел рядом на табурет.

Девушка не сопротивлялась. Обхватив руками его шею, она прижалась головой к плечу и погрузилась в оцепенение страстного экстаза. Одни глаза, устремленные на Хоремсеба, говорили пламенным языком. Тогда князь нагнулся и прижался холодным ртом к губам Камы. Губы их слились в долгом, удушающем, смертельном поцелуе, в котором исчезли все страдания невинной жертвы. Этот поцелуй, казалось, истощил все ее жизненные силы, так как вдруг по ее нежному телу пробежала дрожь, глаза затуманились, маленькие ручки выпрямились, а кудрявая головка безжизненно упала назад в цветочное ложе. Хоремсеб поднялся, бледный как смерть. Обильный пот выступил у него на лбу, сильное тело дрожало, как в лихорадке. Неверными шагами он вышел из павильона и направился к ближайшей скамейке, стоящей под деревом. Здесь он бессильно опустился и прижался лбом к холодному стволу.

Больше часа прошло в оцепенении, и ночная прохлада рассеяла дурман, вызванный смертоносными и удушливыми ароматами даже у привычного князя. Он выпрямился и провел руками по волосам. Потом вытащил из-за пояса хрустальный флакон с золотой пробкой, открыл и несколько раз вдохнул содержавшуюся во флаконе эссенцию, натер виски и лоб — и силы вернулись к нему. Он встал и потянулся, затем быстро вошел в павильон. Освещенная мягким светом ламп, рабыня лежала неподвижно. Улыбка счастья застыла на ее побледневших губах, и смертельная бледность разлилась по очаровательному личику. С минуту он смотрел на нее со смешанным выражением восхищения и жестокости, но тотчас, подавив в себе всякое живое чувство, он поднял на руки тело и, выйдя из павильона, направился со своей легкой ношей к жилищу мудреца.

В сильном нетерпении, возбужденный фанатизмом, Таадар ожидал его в первой комнате. Он снял свою обычную одежду, и на нем был только передник до колен из черной материи. На переднике были вышиты какие-то знаки. На обнаженной груди висел на цепочке широкий золотой нагрудник, на котором была обнаженная крылатая женщина в остроконечном шлеме. Она обеими руками держала свои груди. Вокруг этой богини группировались несколько отвратительных фигур с хвостами и голыми животами. Голова мудреца была покрыта черной конической шапкой, украшенной спереди двумя золочеными рогами.

Не обменявшись ни словом, они оба прошли в комнату, где находился бассейн. Здесь все занавеси были подняты, и лунный свет фантастически освещал странное растение на дне бассейна, алебастровый жертвенник и стол, на котором стояли блюдо с землей, две эмалированные вазы разных цветов, два кубка и нож со сверкающим лезвием. Хоремсеб положил тело на жертвенник, и отошел на несколько шагов, сложив на груди руки. На его лице было выражение боязни и сосредоточенности.

Таадар сорвал одежды с молодой девушки, схватил нож, поднял его и произнес дрожащим голосом заклинания.

Минуту спустя нож вонзился в грудь жертвы. Молодое тело вздрогнуло и глаза открылись, полные ужаса. Из полуоткрытых губ вырвался стон. Потом все стихло. Алая кровь, кипя, фонтаном брызнула из раны. Колдун наполнил два кубка, которые он и Хоремсеб с наслаждением выпили, третий был вылит на бутоны странного растения, которое задрожало и окрасилось в пурпурный цвет от кровяной поливки.

Затем Таадар пропитал кровью приготовленную землю, покрыл этим корни растения и срезал два распустившихся цветка. Цветы тщательно спрятал в эмалированные вазы. Всю церемонию Таадар то тихо, то громко сопровождал заклинаниями.

Окончив ритуал, колдун взял труп и, поддерживаемый Хоремсебом, вышел из павильона. Перейдя пруд, три раза повернулся и направился к пирамиде. Впереди шел князь, который поспешно открыл решетку.

Накаляемый уже несколько часов колосс распространял удушливый жар. Его соседство было мучительно двум несчастным неграм, прижавшимся к решетке и жадно вдыхавшим свежий воздух. При виде господина они бросились по обе стороны изваяния бога и схватили длинные цепи, прикрепленные к его рукам. В эту минуту вошел Таадар, запев какой-то дикий мотив, и бросил принесенное тело на колени колосса. Негры тотчас же потянули цепи. Бронзовое брюхо медленно открылось и выбросило сноп пламени. Легкий человеческий груз согнулся и исчез в раскаленной бездне. Затем отверстие закрылось.

Мудрец сошел с лестницы и, обнявшись с Хоремсебом, поздравил его с принятием эликсира жизни, затем вернулся в павильон, а князь занялся приведением всего в порядок. Негры снова были посажены на цепи. Сюда им приносили пищу раз в восемь дней, но так же как всем, им отрезали языки, и несчастные служители не могли выдать отвратительных мистерий. Странные и молчаливые стражи, они бодрствовали около жестокого Молоха, который насмешливо проник и основался в Мемфисе, этом центре высшего знания, изящной и утонченной цивилизации Египта.

Два дня спустя Хоремсеб пришел навестить своего учителя.

— Мне нужно поговорить с тобой о многих важных вещах, Таадар. Во-первых, после восьмимесячного поста, который предшествовал принятию эликсира жизни и вечной юности, разрешаешь ли ты мне снова наслаждаться материальными удовольствиями?

— Да, сын мой, в течение трех месяцев ты можешь пользоваться всеми радостями, которые дает жизнь здоровому человеку твоего положения и твоих лет. Но помни, если ты желаешь видеть будущее, ты должен снова подчиниться десятимесячному самоотречению, так как только перед бесстрастной душой раскрывается неизвестное и только тело, закаленное и очищенное постом и воздержанием, делается способным созерцать невидимое.

— Я буду повиноваться и подчинюсь всему, так как хочу знать свою судьбу, готовящую мне бессмертие, — сказал мрачно Хоремсеб. — Достигнув вечной жизни, не увидим ли мы, как перед нашими глазами будут развертываться бесконечные циклы веков? Может быть, когда последняя династия фараонов угаснет, когда судьбы мира будут близки к исполнению, мы все еще будем жить, неуязвимые для бедствий смертных и избегнувшие сорока двух ужасных судей, возвышающих сердца людей. Блестящее будущее! Чего нельзя перенести, чем нельзя пожертвовать, чтобы раскрыть себя, чтобы знать, чем мы будем и как будем жить, когда тысячи поколений будут покоиться в земле?!

Произнося эти слова, он воодушевился, лицо его приняло экзальтированное выражение. Таадар слушал с гордой улыбкой. Со сверкающим взором он поклонился и прошептал отрывистым голосом:
— Да, о чем ты мечтаешь — исполнится! Мы будем жить вечно, и будущее раскроет перед нами свои тайны. Во время моих последних молитв сам Молох сообщил мне, что тронутый нашими молитвами и постоянными жертвами, он соглашается быть нашим покровителем.

Бледный и дрожащий, Хоремсеб отступил назад.

— Ты видел бога? Какой у него вид?

— Рост его ужасной величины. Вокруг него развевается зеленоватый плащ, изборожденный пламенем. Огромные черные крылья его возносятся к небу, как облака. Лицо было закрыто покрывалом, а голос похож на свист бури, смешанный с треском огня. И такое-то ужасное божество обещало мне свою помощь.

— Счастлив ты, Таадар, великий по знанию и заслугам, если такой бог покровительствует тебе. Я останусь твоим верным учеником и не изменю ни тебе, ни богу. А теперь выслушай меня и скажи, одобряешь ли ты то, что я хочу сделать. Я хочу отправиться в Фивы и провести там время свободы, которое ты даешь мне. Для поездки у меня есть две причины. Во-первых, настоятельная необходимость посетить Хатасу и поднести ей приветственные дары с ее восшествием на престол. Для члена царского дома я и так слишком долго медлил. Другая причина — та, что, по сведениям Хапзефа, почти наверняка можно сказать, что презренная Нефтиса скрывается в столице. Мое пребывание в Фивах даст мне возможность, не привлекая к себе внимания, сделать необходимые распоряжения, чтобы найти эту девушку, отнять у нее украденную амфору и навсегда закрыть ей рот.

— Твое намерение благоразумно, сын мой, и я вполне одобряю его.

— Само собой, что в мое отсутствие ты останешься здесь полным хозяином и тебе будут повиноваться, как мне самому. Теперь последний вопрос. Я давно уже знаю через верного Хапзефа, что обо мне ходят подозрительные слухи, и что жрецы Мемфиса считают меня нечестивым. Их подозрения и ненависть могут возбудить недоверие двора и повлечь за собой еще более неприятные последствия. Чтобы положить конец этой болтовне и удовлетворить касту жрецов, я хочу перед своим отъездом принять участие в большой религиозной процессии и совершить торжественное жертвоприношение на гробнице отца. Не оскорблю ли я этим Молоха?

Циничная и ледяная улыбка скользнула по губам мудреца.

— Не бойся ничего, сын мой. Не наружные обряды, а вера, молитва и стремление души образуют связь между человеком и божеством. Итак, будь спокоен и заботься о нашей безопасности. Молох видит твое верное сердце. К тому же он, как и твои боги, предписывает уважение к умершим.

— Ты освобождаешь меня от всяких угрызений совести. Сегодня же ночью я пошлю гонца в Фивы с приказанием приготовить мой дворец.

Глава XVIII. Планы Нефтисы

После довольно долгого и скучного путешествия Нефтиса высадилась в Фивах и направилась в сопровождении верного Анубиса к дому своего зятя.

За время пути она успокоилась и много размышляла о прошлом и будущем. Воспоминание все еще наполняло ее существо, но она уже не любила Хоремсеба безумной страстью. Она понимала, что он никогда ничего не чувствовал к ней, только циничной жестокостью возбуждал ее, чтобы смеяться над ее страданиями, играя ее сердцем, как кошка мышкой. Но тем не менее, когда горечь и ненависть нашептывали ей мысль донести на князя и обнаружить его неслыханные преступления, совершавшиеся во дворце, сердце ее слабело. Нефтиса поняла, что, несмотря на все, человек этот еще господствовал над нею и что она никогда не будет в силах погубить его. Нет, никто никогда не должен узнать секрета ее исчезновения, так как она слишком хорошо понимала, что осуждена на смерть, если он найдет ее.

Она и не подозревала, что со времени чудесного бегства она очень сильно изменилась. Увлекающаяся и страстная натура, возбужденная ядом до безумия, она теперь потеряла всю свою прежнюю живость. Казалось, вся экзальтация чувств сразу угасла под ледяной корой, сковавшей все ее существо. Она стала спокойной и холодной. Обостренный и развившийся ум подавлял всякое движение сердца, а оно оцепенело, сделавшись равнодушным и, как бы, стало медленнее биться. И кровь не согревала ее, как прежде, и не окрашивала ее щеки, ставшие матово-бледными, как воск. Глаза ее горели странным огнем, а смеющийся и болтливый рот принял мрачное, жестокое и горькое выражение. Можно представить себе изумление Ромы, когда он увидел явившуюся к нему живую Нефтису, которую почти год считали умершей. Так как он торопился на службу в храм, то поручил устроить ее и Анубиса своей старой экономке и предложил девушке отдохнуть, отложив объяснения и разговоры до послеобеденного времени.

По окончании обеда жрец повел невестку на террасу и попросил объяснить ее таинственное исчезновение, возвращение и, наконец, где и как она жила все это время.

— Я могла бы солгать и басней удовлетворить твое законное любопытство, — ответила Нефтиса после минутного молчания. — С другими я буду поступать так, но к тебе я обращусь только с одной просьбой: не расспрашивай меня, Рома, я ничего не могу сказать об этом случаев моей жизни. Клянусь тебе, что я достойна твоего уважения и что вместе со мной никакое бесчестие не входит под твою кровлю.

— Для меня этого достаточно. Благодарю тебя за откровенность, — с улыбкой сказал жрец.

Нефтиса пожала ему руку и перевела разговор на другую тему, она хотела знать причину смерти сестры. При имени Ноферуры лицо жреца омрачилось.

— В свою очередь, я тоже буду откровенен, — ответил жрец после минутного колебания. — У Ноферуры был характер в высшей степени дерзкий и страстный. Ее поведение причинило мне столько неприятностей, что я не мог любить ее, как она того требовала. Тогда она позволила себе в отношении меня неблагородный и преступный поступок. Она воспользовалась волшебным средством, добытым ею в Мемфисе, куда она ездила после твоего исчезновения под предлогом утешения Гора и Сататы.

С тех пор, как она возвратилась из путешествия, я почувствовал к ней любовь, в которой не было ничего человеческого. Огонь переливался в моих жилах, мои страдания не поддаются описанию, и только рядом с ней я находил относительный покой.

Позже я припомнил, что все это время, пока длилось мое безумие, меня преследовал удушливый аромат цветка, который, казалось, издавала Ноферура и что, как только мне не хватало этого аромата, я чувствовал себя, как без воздуха. Конечно, я умер бы от истощения или сошел бы с ума, если бы боги не сжалились надо мной. Когда Ноферура должна была ехать к умирающей Сатате, я сопровождал ее, чтобы ни на один день не расставаться с ней. В минуту ее смерти чары были разрушены. Воспоминание о ней внушает мне такое отвращение, что я едва могу подавить его.

Бледная, с нахмуренными бровями, слушала Нефтиса этот рассказ, тайный смысл которого она понимала лучше рассказчика.

— Я понимаю тебя и глубоко сожалею, что вызвала эти тягостные слова и воспоминания, — сказала она. — Не знаешь ли ты, Рома, привезла Ноферура из Мемфиса мою шкатулку с драгоценностями? Там было несколько вещей, которые я хранила на память о матери. Я была бы очень рада найти их опять.

— Как же. Я распоряжусь, чтобы тебе ее сейчас же отдали. Я велел ее сберечь.

Через несколько минут старая смотрительница за гардеробом принесла шкатулку. Нефтиса перерыла все, вынула и надела кольцо, затем сказала небрежным тоном:
— Не знаешь, не носила ли Ноферура или не хранила ли между своими вещами дорогого ожерелья, составленного из эмалированных звезд, соединенных между собой кольцами? Эта вещь очень дорога мне, так как она была свадебным подарком, полученным моей покойной матерью.

— Из звезд, эмалированных синим с красным? О да, я помню его. Со времени возвращения из Мемфиса она постоянно носила его на шее в память о тебе, как она мне говорила. Оно было на ней в минуту катастрофы, но потом я больше не видел его. Украли его или оно упало в Нил во время спасения? Я, право, не знаю, я был слишком взволнован, чтобы думать об этом. Я глубоко сожалею, дорогая Нефтиса, что ты лишилась этой вещи. Надеюсь, что ты доставишь мне удовольствие и примешь взамен потерянной вещи несколько уборов, которые носила твоя сестра.

Нефтиса поблагодарила его, она узнала, что хотела, и разговор перешел на другие темы. Говорили об Антефе, бывшем женихе Нефтисы, который до сих пор оставался верен ее памяти и, узнав, что она жива, пожелает заявить свои права. Коснувшись этого вопроса, Рома заметил, что, по его мнению, благоразумнее всего было бы уехать к Антефу в Буто и выйти за него замуж.

Оставшись одна, Нефтиса ушла в свою комнату, легла на ложе и погрузилась в размышления. Рома был прав. В ее уме возник образ молодого Антефа. Прежде он ей очень нравился. Симпатичный, умный, богатый и, как племянник Сэмну, — с блестящей будущностью, Антеф казался ей отличной партией. От всего сердца она обещала ему стать женой. Назначение молодого человека на пост коменданта в Буто отсрочило свадьбу. Сатата собиралась уже отвезти племянницу к ее жениху, как роковое приключение с Туа все расстроило.

Вдруг она вздрогнула, лицо вспыхнуло ярким румянцем, адская мысль блеснула в ее уме. Как она не подумала раньше, что претендент на трон Тутмес живет в Буто под присмотром ее бывшего жениха? Без сомнения, Тутмес как изгнанник очень мало интересовал ее, но если он взойдет на трон, чего не даст он тому, кто поможет достичь этой цели? И почему она, Нефтиса, не может быть этим человеком? Не владеет ли она могущественными чарами, влиянию которых Хатасу подвержена также, как и последний водонос? Если ей удастся помочь бежать молодому царю, снабдив его чарующей розой, которая покорит холодное и надменное сердце царицы, то неужели Тутмес осмелится отказать в чем-нибудь той, которая оказала ему подобную услугу?

Ухватившись за эту мысль, Нефтиса принялась обдумывать план. Все более честолюбивые мысли овладевали ее умом. Разве не могла она заставить Тутмеса полюбить себя и занять рядом с ним место на троне Верхнего и Нижнего Египта? Хатасу смертна. При ее характере и при ненависти к ней жрецов она легко может потерять жизнь вместе с короной. Нефтиса займет ее место, и тогда этот самый Хоремсеб, насмехавшийся над ее страданиями, падет перед ней и будет лобзать прах ее ног!

Щеки ее горели, зеленоватые глаза метали пламя. Она уже видела себя царицей, обожаемой фараоном, которого чары сделали рабом ее желаний. У ног ее простирается чародей, дрожа от гнева и жажды мщения. Но образ князя заставлял тускнеть всякое другое чувство. Внезапно побледнев, она прижала руки к груди. «Счастье, будущность, покой — все отнял ты у меня, Хоремсеб! Мой ум ясен, кровь не кипит больше, но непокорное сердце не хочет забыть тебя. Высокое положение, любовь фараона, раболепство всего Египта — все бы отдала я за один твой поцелуй, за один взгляд, полный любви».

Закрыв лицо руками, она погрузилась в глубокие думы. Вдруг вскочила на ноги, откинув назад шелковистую массу рыжих волос, и сказала решительным тоном:
— Довольно глупых грез. Хоремсеб не способен любить, как любят остальные смертные. Сердце его сухо и пусто. Он не должен мешать мне достигнуть цели. В путь, в Буто, а потом меня вдохновят боги!

На следующее утро она объявила Роме, что решила ехать в Буто, но сначала ей хотелось бы навестить одну молодую родственницу, живущую в Фивах, и попросить ее поехать с ней.

— Менхту — вдова. Ее муж был двоюродным братом Антефа, это дает ей право навестить его, — сказала Нефтиса. — Если она согласится, это поможет мне. Было бы слишком неприлично, если бы я приехала одна, не зная, остался ли мне верен мой жених и может ли он поместить меня во дворце, откуда, вероятно, женщины изгнаны. В обществе же замужней женщины мое положение будет приличней, и все обойдется без неловкостей и спешки.

Визит Нефтисы к родственнице привел к желаемым результатам. Менхту, красивая двадцатитрехлетняя женщина, приняла ее с распростертыми объятиями и согласилась сопровождать ее. Веселая, ветреная и жаждущая удовольствий вдова сильно скучала, хотя срок траура и кончился, но семейные обстоятельства мешали ей появиться в свете, поэтому путешествие показалось ей развлечением.

Хлопоты Ромы также увенчались успехом. Хатасу благосклонно приняла его просьбу и дала охранную грамоту для Нефтисы. Итак, случай благоприятствовал путешествию под охраной важного чиновника и его конвоя.

— Туда едет царский писец Горнехта для инспекторского объезда и обещал мне передать вас здоровыми и невредимыми на руки Антефу, — сказал Рома.

Нефтиса укладывала одежду, шкатулку, наполненную вещами Ноферуры, среди которых была тщательно завернутая маленькая красная амфора, похищенная у чародея. На эту амфору она смотрела как на свое будущее счастье. В последнее время она сделала несколько странных открытий, касающихся свойств драгоценной жидкости. Так, она заметила, что ее запах днем делался слабее, а ночью до такой степени усиливался, что становился удушливым. Еще она убедилась, что если этой жидкостью облить розу, то ядовитый аромат сохраняет силу даже днем и вызывает головную боль и оцепенение, если его вдыхаешь. Потом она открыла еще, что если немедленно вымыть холодной водой лицо и руки, действие яда уменьшается.

И вот в назначенный день они отправились в Буто.

Нефтиса мало принимала участия в оживленном переезде. Она погрузилась в детали своего плана. Нефтиса везла молодую вдову как средство избавиться от Антефа, она хотела быть свободной по отношению к Тутмесу, а также для того, чтобы испытать на них обоих дозу и способ употребления волшебного средства.

С этой целью она купила ожерелье из ароматного дерева с серебряным, пустым внутри жуком. Ожерелье она целую ночь мочила в масле, куда прибавила несколько капель эликсира. Результат получился удовлетворительный. Вовнутрь жука положила несколько лепестков приготовленной розы.

Тутмесу Нефтиса решила не внушать страсти. Нужно прежде, чтобы он стал кем-нибудь. Только тогда, когда Хатасу умрет или будет уничтожена, стоит покорить его и заставить на себе жениться, если только она не предпочтет другой путь. Новая идея осенила ее в дороге. Лишь один образ жил в ее сердце, и потому была ненавистна всякая другая любовь, всякая мысль принадлежать другому. Если же фараон прикажет Хоремсебу жениться на ней, князь, конечно, не посмеет отказаться, не рискнет убить женщину, которой покровительствует сам царь.

Они уже приближались к цели, как вдруг Менхту, болтавшая без умолку всю дорогу, хлопнула себя по лбу и сказала:
— Ах я глупая, ах я дура! Что же я такое наделала?!

— Что с тобой? — спросила удивленная Нефтиса.

— То, что я забыла дома сверток, который передала для Антефа его сестра Тахота. В нем были вышитый пояс и ожерелье с амулетами.

— Если дело только в этом, не беспокойся, я выручу тебя, со мной есть ожерелье с амулетами из ароматного дерева. Я купила его недавно, меня восхищает редкий и прекрасный аромат, который оно издает. Я его тебе отдам. Антеф только выиграет от этой перемены, а я ничего не потеряю, все равно после свадьбы ожерелье вместе со своим обладателем перейдет ко мне.

— О, благодарю тебя, ты, право, очень добра и избавляешь меня от затруднения.

К ночи они приехали в Буто и велели отнести себя к Антефу, который чуть не упал, узнав Нефтису. Сильно обрадованный, молодой человек поверил всему, что ему говорилось. Он объявил, что их свадьба должна быть отпразднована как можно скорее, и устроил обеих женщин в своих комнатах. Сам же он удовольствовался временной постелью в приемной царевича, которому сообщил о своем неожиданном счастье.

Прежде чем лечь спать, Нефтиса достала отравленное ожерелье и отдала его Менхту, тщательно избегая вдыхать его ядовитый аромат. Менхту без всякого недоверия понюхала его и пришла в восторг.

— Ах, какой очаровательный запах, никогда я ничего подобного не вдыхала. Никогда не встречала я такой драгоценности. Я признаюсь, что мне жаль отдавать это ожерелье Антефу.

Странная улыбка скользнула по губам Нефтисы. «Боги покровительствуют мне, — подумала она. — Так я еще вернее привяжу его к ней».

— Если это ожерелье тебе так нравится, — сказала она, — то прими его от меня в подарок, дорогая Менхту. Извинись перед Антефом в своей невольной забывчивости и оставь себе эту драгоценность, только с тем условием, чтобы почаще носить ее.

— Благодарю тебя! — воскликнула Менхту, захлопав в ладоши. — Я принимаю твой подарок и, добросовестно исполняя условие, завтра же надену это ожерелье и буду носить его каждый день.

На следующий день Нефтиса нашла случай пошутить:
— Посмотри, Антеф, на ожерелье, надетое на Менхту, оно предназначалось тебе, но этой прекрасной изменнице мало было того, что она забыла посылку Тахоты, она еще присвоила себе эту драгоценность, которую я дала ей, чтобы заменить забытую. Действительно, это ожерелье издает прекрасный, но какой-то незнакомый аромат. Не можешь ли ты мне сказать, из какого дерева сделаны эти амулеты?

— Как это хорошо, похитить подобным образом вещь, предназначенную мне, — сказал, смеясь, комендант. — Но посмотрим, что за предательский аромат внушил Менхту такое хищничество.

Он наклонился к вдове, ее щеки пылали, вся она казалась нервной и взволнованной, он с любопытством несколько раз понюхал висевшие на ней амулеты. Наблюдавшая за ним Нефтиса заметила, как лицо его внезапно вспыхнуло и взгляд страстно скользнул по обнаженным плечам Менхту. Затем, пододвинув стул, он завязал с ней такой оживленный разговор, что, казалось, совершенно забыл про Нефтису.

Прошло несколько дней. За это время странная перемена произошла в манерах и даже в характере молодого коменданта Буто. Внезапная слепая страсть приковала его к Менхту. Присутствие невесты стало для него тягостным, и он тщетно старался скрыть свои чувства. Холодная невозмутимость уступила место лихорадочной и нервной раздражительности. Он стал пренебрегать своим знатным пленником и выискивал тысячи предлогов, чтобы пойти к молодой вдове, которая также жадно искала с ним встречи.

Однажды утром, видя, что они увлеклись разговором, Нефтиса скромно удалилась — она знала, что те только и ждут минуты, чтобы поцеловаться, — и отправилась в сад, где гулял царевич Тутмес. Она была ему представлена и не раз беседовала с ним.

Молодой комендант все больше увлекался слепой страстью к Менхту. Вдова отвечала ему взаимностью. Антеф стал равнодушен ко всему, пренебрегал присмотром за своим опасным узником и избегал общества невесты. Нефтиса проявляла необыкновенную скромность. С другой стороны, она пользовалась всяким случаем, чтобы видеться с Тутмесом, который почти не выходил из сада, ожидая красивую девушку. Они становились друзьями.

Однажды после обеда молодые люди, как всегда, сидели под сикоморой. Разговор не вязался, мрачная забота морщила лоб изгнанника и в его глазах, всегда таких блестящих и живых, светилась глубокая печаль. Накануне он узнал в храме, что умерла бабушка. Потеря единственного существа, любившего его без всякой задней мысли, тяжело давила на него и смыкала его уста. Нефтиса молча наблюдала за ним, потом, наклонившись, она слегка дотронулась до его руки.

— Подними голову, царевич, и не позволяй унынию омрачать твою душу и печали ослаблять твою энергию. Возврати себе надежды и веселость, сын Ра! Всемогущий бог, от которого ты произошел, сумеет вырвать тебя из изгнания. И кто знает? Может быть, ты ближе к трону, чем когда-нибудь предполагал в своих мыслях и смелых мечтах!

Юноша побледнел, выпрямился и недоверчиво посмотрел ей в глаза, но проницательность сразу же убедила его, что девушка была искренна.

— Я вижу, что ты желаешь мне добра, но было бы безумием обольщать себя ложной надеждой. Моя сестра Хатасу слишком честолюбива, чтобы вторично разделить с кем-нибудь трон. Пока она жива, я буду изнывать здесь. И как ты можешь надеяться вырвать скипетр из этой железной руки?

Нефтиса наклонилась к его уху и прошептала дрожащим голосом:

— Есть сила, которая разбивает самых гордых и укрощает даже честолюбие. Любовь повелевает даже царями. Хатасу подвержена ей, как и всякая простая смертная. Полюбив тебя, она посадит тебя рядом с собой на трон фараонов.

Смертельная бледность разлилась внезапно по лицу Тутмеса. Полуоткрыв губы и широко распахнув глаза, он недоверчиво и удивленно смотрел на свою собеседницу.

— Ты бредишь, Нефтиса, я не понимаю тебя! — сказал он нерешительным голосом. — Каким образом Хатасу может почувствовать ко мне любовь, которая поборола бы ее честолюбие? Эта женщина с мужским умом и сердцем недоступна для любви. Кроме того, она уже не первой молодости, намного старше и ненавидит меня, как претендента на престол и как незаконного сына нашего отца. Нет, нет, она никогда не полюбит меня!

Нефтиса улыбнулась.

— Ты прав. Обыкновенным путем я не надеялась бы ничего достигнуть, но я владею средством, которое может заставить царицу полюбить тебя.

— Каким образом? — пробормотал царевич сдавленным от волнения голосом.

— Я дам тебе чары. Если тебе удастся вручить их сестре, они внушат ей такое глубокое чувство к тебе, что она будет не в состоянии жить без тебя и твоя власть над нею будет безгранична.

— Сделай это, Нефтиса! Ты не будешь сожалеть об этом, так как я буду на всю жизнь обязан тебе! — сказал со сверкающим взором царевич, крепко пожимая руку девушки. — А теперь скажи мне, в чем состоят чары, которыми ты владеешь?

— Это один аромат, — прошептала она, наклоняясь к его уху. — Я думаю, что если пропитать им папирус, который ты пошлешь к царице, этого будет достаточно, чтобы она вызвала тебя.

Молодой человек с минуту подумал, потом покачал головой.

— Нет, это никуда не годится. Я считаю слишком опасным отдавать на волю случая такую важную вещь. Кто знает, какой беспорядок он произведет и в чьи руки попадет раньше, чем дойдет до Хатасу? Прежде, чем что-нибудь предпринять, я должен быть свободен, Нефтиса. Другими словами, я должен бежать в Фивы, где великий жрец Амона и первый прорицатель храма Рансенеб спрячут меня и дадут мне возможность приблизиться к сестре и вручить ей чары.

— Итак, нужно, чтобы ты был свободен, — энергично сказала Нефтиса. — Я думаю, что случай бежать скоро представится. Ты сам видишь, что Антеф, занятый своей любовью, значительно ослабил надзор за тобой. Для бегства ты должен выбрать день его свадебного пира. Позже мы подумаем о средствах, но прежде всего, тебе нужно послать гонца в храм Амона, чтобы предупредить о своем прибытия. Свадьба же состоится не раньше, чем ты получишь ответ. Я сумею оттянуть ее до нужной минуты.

— Эта мысль хороша, и я тотчас же отправлюсь в храм. Сейчас там находится верный гонец, третьего дня приехавший из Фив. Он должен уехать через несколько дней, но я его пошлю сегодня же вечером с письмом к Рансенебу и узнаю, когда он может принести мне ответ.

Чувствуя воздух свободы и опьянение власти, с, сердцем, полным надежды, отправился Тутмес в храм. Верный гонец, о котором он говорил Нефтисе, был Хартатеф. Царевич посовещался с главным жрецом и с ним. И было решено, что писец отправится в ту же ночь и вернется обратно через двенадцать дней. Остальное будет решено согласно ответу, который привезет Хартатеф из Фив.

На следующее утро Тутмес рассказал своей сообщнице о решении и в нетерпении попросил ее объяснить, как он должен употреблять чары, чтобы приобрести и сохранить свое влияние на Хатасу.

— Я дам тебе маленький флакончик, — ответила, улыбаясь, Нефтиса. — Когда ты будешь уверен в возможности приблизиться к царице, ты нальешь из него несколько капель в пурпурную розу и поднесешь ей этот цветок. Кроме того, я дам тебе ожерелье, украшенное амулетами. Ты должен надевать его всегда, когда будешь говорить с Хатасу, причем устраивайся так, чтобы аромат, издаваемый этим украшением, достигал обоняния царицы. Этот запах очень силен. Он заставит немного страдать и тебя самого, но ты получишь облегчение, если будешь часто умывать холодной водой лицо и руки. Наконец, кто хочет достичь цели, тот должен быть терпелив. Я надеюсь, Тутмес, что достигнув власти, ты в свою очередь поможешь моему счастью.

— Не беспокойся. Чего ты ни пожелаешь — богатства, почестей или даже мужа из числа первых лиц государства, — я исполню. Даю тебе в этом слово фараона! — прибавил он, смеясь.

Нефтиса делала вид, что не замечает страданий и внутренней борьбы своего жениха. Антеф все время находился в каком-то лихорадочном состоянии. Огонь, пылавший в его жилах, омрачал его разум, а внутренняя душевная борьба окончательно расстроила нервы. Он стал глух и слеп ко всему, что происходило вокруг, и дал Тутмесу полную свободу приготовиться к бегству.

Наконец Нефтиса подкараулила минуту, когда Антеф был один на террасе, и села рядом с ним. Избегая ее взгляда и нервно дрожа, воин хотел встать и скрыться, но Нефтиса остановила его, схватив за руку:
— Останься, Антеф, и позволь мне выяснить то, в чем ты не хочешь откровенно признаться мне. Неужели ты думаешь, что я слепа и не вижу, что ты любишь Менхту и любим ею? Твое честное сердце страдает от мысли, что ты нарушил свои обязательства по отношению ко мне, и эта мука пожирает тебя. Но, мой добрый Антеф, я так искренно люблю тебя, что желаю тебе только счастья. Теперь я сама говорю тебе: женись на Менхту и будь счастлив. На некоторое время я останусь с вами и, клянусь, без всякой ревности буду радоваться, глядя на ваше счастье. Надеюсь, вы не откажете и найдете мне место у вашего очага, и будете смотреть на меня как на сестру.

Антеф слушал ее, то бледнея, то краснея. При последних словах он схватил ее руки и лихорадочно прижал к своим губам.

— Твое нежное великодушие, Нефтиса, еще больше унижает меня в моих собственных глазах. А между тем, ты права! Я с безумной страстью люблю Менхту, я не могу жить без нее. Какая-то непобедимая сила приковывает меня к ней. Как только я покидаю ее, мною овладевает беспокойство и страдание, которых я не в состоянии перенести. Только видя ее, я испытываю относительный покой. Может быть, убедившись в твоем прощении и соединившись с Менхту, я снова стану здоров телом и душой. Нужно ли уверять тебя, что ты всегда будешь для меня дорогой сестрой и что мой дом будет твоим домом, пока муж, более достойный, чем я, введет тебя в свое жилище?

Вошла Менхту, но, видя такой оживленный разговор, остановилась, побледнев от ревности и гнева. Заметив ее, Нефтиса встала и весело сказала:
— Успокой свой справедливый гнев и позволь мне вложить твою руку в руку доброго Антефа: все объяснилось. Теперь ты его невеста и скоро будешь его женой. Поклянись мне только, Менхту, что ты сделаешь его счастливым.

С радостным и признательным криком бросилась вдова в объятия Нефтисы. Затем стали рассуждать о будущем. Оба несчастные очарованные действительно считали себя счастливейшими из смертных. С помощью жреца, посвященного в эти важные дела, был выбран счастливый день для совершения брака. Затем все деятельно занялись необходимыми приготовлениями.

За три дня до свадьбы прибыл Хартатеф с письмом от Рансенеба. Прорицатель храма выказывал столько же удивления, сколько и любопытства по поводу планов царевича, но, тем не менее, уверял его, что все будет готово для его принятия. Он предлагал Тутмесу бежать, переодевшись писцом, в сопровождении Хартатефа, снабженного подробной инструкцией относительно его безопасности.

Лихорадочное нетерпение пожирало молодого изгнанника. Земля горела у него под ногами, так как Нефтиса уже передала ему ожерелье с жуком и флакончик, который должен был подчинить волю Хатасу. Однако он владел собой и скрывал свей чувства, что было добрым предзнаменованием для его будущего царствования.

Тутмес с веселой беззаботностью принимал участие в приготовлениях к празднику. Он требовал, чтобы пир был устроен у него и чтобы в этот день угостили охрану и слуг. Он был так занят и далек от всяких подозрительных действий, что Антеф (в его настоящем состоянии) легко мог обмануться.

Наступил наконец давно желанный день. Тутмес, более веселый, чем когда-либо, подарил невесте дорогой браслет, а жениху великолепный меч. Он пожелал сам председательствовать на пиру. Вино лилось рекой, увеличивая оживление собеседников. Что же касается Антефа, он находился почти в состоянии полного опьянения, так как Нефтиса подлила ему в вино несколько капель волшебного эликсира.

Когда встали из-за стола, никто и не заметил, как Тутмес исчез из зала. Пока сводили новобрачных в брачную комнату, все смеялись и веселились, молодой царевич, завернувшись в плащ, выскользнул из дворца и достиг переулка, где его ждал Хартатеф с двумя мулами и одеждой писца. В одно мгновение Тутмес снял свои драгоценности и роскошный наряд и связал все в узел. Затем надел поостую тунику и большой парик и сел верхом на мула. Сверток царевич бросил в ров с ведой.

Скоро они без всяких препятствий миновали городские ворота, так как им был известен пароль. За городом, в доме хромого пастуха, они сменили мулов на двух великолепных сирийских скакунов и быстро понеслись к столице.

Во дворце Буто спали очень долго после роскошного пира. Антеф вышел из своей комнаты; голова его была тяжела, он чувствовал себя совершенно разбитым. Тем не менее, он хотел пойти к царевичу и поблагодарить его за его милости.

По дороге его задержала Нефтиса своими поздравлениями и веселой болтовней. Хотя она была уверена, что ее сообщник был уже далеко, однако каждая минута, отсрочивавшая открытие бегства, казались ей драгоценной.

У дверей комнаты царевича дрожащий слуга объявил, что Тутмес не являлся всю ночь, Известие было настолько сильным, что даже ослабило действие яда. Внезапно протрезвившись, бледный как смерть, молодой офицер бросился в комнату. Она была пуста. Обыскав весь дворец, Антеф бросился в храм, питая слабую надежду найти его там. Ему позволили осмотреть храм.

Антеф вернулся домой убитый. Он не мог обманывать себя: Тутмес бежал. Не отвечая на боязливые вопросы Нефтисы и жены, он опустился на стул и пробормотал глухим голосом:
— Я рисковал головой и потерял ее.

Чувство жалости к человеку, который так верно любил ее и которого она принесла в жертву своему эгоизму, сжало сердце Нефтисы. Она поклялась заставить Тутмеса помиловать его, когда он достигнет власти. Подойдя к Антефу, она энергично сказала:
— Вместо того, чтобы стонать, надо подумать о своей безопасности. Антеф, беги в пустыню и постарайся присоединиться к какому-нибудь каравану, но скройся от первого гнева Хатасу. Сэмну могуществен. Он может добиться твоего помилования, но сейчас ты должен исчезнуть и забрать с собой все свое золото и драгоценности. О Менхту не беспокойся. Я позабочусь о ней и не покину ее.

Антеф понял, что совет хороший. После грустного прощания с женой он скрылся из города. Решено было, что Менхту и Нефтиса вернутся в Фивы. Условились, как будут передавать беглецу известия.

Несмотря на жгучее желание покинуть Буто, Нефтиса задержалась из-за серьезной болезни Менхту. Истощенная и возбужденная ядом, пораженная в самое сердце несчастьем мужа, женщина схватила горячку. Прошли недели, прежде чем она настолько окрепла, что могла перенести переезд в Фивы.

Глава XIX. Хатасу под влиянием чар

Была прекрасная ночь. Небо было усыпано сверкающими звездами. К храму Гаторы быстро приближались носилки. У входа носильщики остановились, и из носилок вышла закутанная в покрывало женщина.

Она быстро поднялась по ступенькам и проскользнула в храм. Ждавший с факелом у порога жрец осветил ей путь. Ночная посетительница и не подозревала, что кто-то, скрывшись в тени колонны, к которой она подходила, сверкающим взглядом наблюдает за ней с той минуты, когда она вышла из носилок.

Этот человек, закутанный с головы до ног в темный плащ с капюшоном, держал в руках какой-то предмет, который тщательно прятал в складках одежды, и не спускал глаз с входа в храм. В тот момент, когда она проходила мимо колонны, прятавшийся в тени человек выпрямился и внезапно шагнул к ней. Женщина невольно отступила назад, с удивлением вглядываясь в неясные контуры лица и фосфорические глаза незнакомца, светящиеся, как у кошки. Не успела она опомниться, как почувствовала, что ее схватили за руку и вложили какой-то свежий и влажный предмет. В ту же минуту человек снова отступил в тень и исчез.

— Что это значит? — закричала она, оборачиваясь назад к жрецу. Тот подошел. Тогда Хатасу, так как это была она, увидела, что держит в руках великолепную розовую ветку с едва распустившимся пурпурным цветком и готовым раскрыться бутоном.

— Кто осмелился приблизиться к тебе, царица, и проникнуть в священную ограду? — ужаснулся жрец. — Я сейчас же подниму тревогу и велю схватить дерзкого.

Царица поспешно сделала отрицательный знак.

— Вернись, Сетнехт! Я запрещаю тебе поднимать шум из-за пустяков, преследовать безумца, который принял меня за другую.

Она села в носилки и несколько раз с улыбкой понюхала цветок. Сильный и приятный запах розы казался ей лучше всех, встречавшихся раньше. Разгоряченная, с тяжелой головой, вернулась она во дворец. Придя в свою комнату, она еще раз посмотрела на таинственно поднесенную ветку. Пожирающий взгляд незнакомца на минуту остановился на ней, не оставляя ни малейшего сомнения в ошибке.

— Царице или женщине подарен этот цветок? — прошептала она. Презрительная улыбка скользнула по ее губам. Кто в Египте осмелился бы поднять на нее глаза и видеть женщину в гордом фараоне Хатасу, который презирал свой слабый пол, при случае смело держал скипетр, меч и бич царя?

Тем не менее, она еще несколько раз понюхала розу и велела Аме поставить ее в вазе на стол, стоявший недалеко от ее кровати. Затем она легла и заснула. Всю ночь она беспокойно ворочалась с боку на бок. Ее била нервная дрожь, дыхание было тяжелым. Ее одолевали какие-то видения и кошмары. Она видела Тутмеса, своего младшего брата и соперника, старающегося задушить ее под массой роз, удушливый аромат перехватил дыхание. Потом она заметила, что это был вовсе не изменник, а какой-то незнакомый молодой мужчина. Наклонившись над ней, он пронзал ее острым взглядом, ей казалось, будто копье проходит сквозь грудь. Наконец все исчезло. Тогда она увидела парящего в белом облаке Наромата. Он протягивал руки и старался приблизиться к ней, но никак не мог этого сделать.

Хатасу встала поздно. Она чувствовала себя очень плохо. Голова была тяжелая и болела, щеки горели и какое-то внутреннее страдание терзало ее. Нетерпение и гнев царицы испугали служанок во время одевания, В совете, где она председательствовала, Хатасу рассеянно слушала доклады сановников, сделала несколько жестких выговоров и вернулась к себе, полная раздражения и смутной тоски. Случайно ее взгляд упал на розы, все еще стоявшие в вазе. Но аромат стал значительно слабее, хотя цветок еще был совсем свежий. Затем, охваченная раздражением, она прошептала:
— Глупый цветок. Может быть, твой сильный запах причинил мне эту головную боль. Право, я, кажется, с ума сошла, что до сих пор храню этот подозрительный дар неизвестного смельчака.

И Хатасу выбросила розу в открытое окно. Предательский цветок зацепился за ветку жасминного куста и повис. Недовольная всем этим, она легла и мечтала о Наромате.

К вечеру было получено известие, как по волшебству рассеявшее все ее любовные грезы. Бледный, с дрожащими губами, Сэмну пришел объявить, что Тутмес бежал из Буто.

Хатасу была вне себя от гнева. При известии об опасности, угрожавшей ее власти, она подавила в себе все другие чувства, чтобы с обычным хладнокровием энергично действовать.

Несколько дней прошло как в лихорадке. Тутмеса нигде не находили, всюду были приняты меры предосторожности, и всякая попытка восстания не имела ни малейшего шанса на успех.

Дней через восемь после ночного посещения храма Гаторы, от беспокойства и волнения царица совершенно обессилела, и нравственно и физически. Отослав людей, она осталась одна на террасе и мечтала. Обширная терраса была щедро украшена ароматными растениями, посаженными в большие кадки. Несколько ступеней под стражей двух гранитных львов спускались в сад. Из сада пальмы бросали тень на плиты розового гранита, Сквозь кусты сверкала гладь бассейна. Всходила луна, заливая мягким светом все вокруг. Одно сердце человека не было созвучно спокойствию природы. Обладательница этого великолепного дворца и этого волшебного сада была слепа к окружающим красотам.

Горькие беспорядочные мысли тревожили Хатасу, Она упрекала себя в том, что доверила Тутмеса чужим рукам, давая полную свободу своим врагам, жрецам и партии недовольных озлобить сердце этого ребенка, возбудить в нем раннее честолюбие и сделать из него послушное орудие своих преступных интриг. Нет, ей следовало держать его возле себя, чтобы воспитать его юную душу согласно своей воле.

И где скрывается этот опасный беглец, который с минуты на минуту может появиться здесь, где его меньше всего ждут, и поднять знамя восстания?

Еще более тяжелые, мечущиеся между страхом и надеждой мысли заставляли сильно биться сердце невысокого юноши, спрятавшегося на другом конце террасы в искусственной чаще зелени. Он не сводил пылающих глаз с лица государыни.

Этот молчаливый собеседник Хатасу был Тутмес, явившийся испытать на ней силу всемогущих чар. Тем не менее, при мысли, что колдовство может не подействовать, холодный пот выступал у него на лбу. В этом случае он мог проиграть свободу, а может быть, и саму жизнь. Не знавшие секрета жрецы смотрели на его план как на безумие и хотели помешать его исполнению, но молодой сокол в первый раз показал клюв и когти. Он заявил, что твердо решил или приобрести расположение сестры и свободу, или сейчас же умереть, так как предпочитает смерть существованию узника или беглеца. Доверенный храма ввел его во дворец и указал террасу, куда царица часто приходила подышать ночной свежестью. Через эту террасу он мог также пробраться в ее комнаты.

Тутмес уже полчаса прятался в кустах, когда царица вышла на террасу. Сначала Хатасу беспокойно ходила взад-вперед по террасе, потом легла на ложе. Прошло довольно много времени, прежде чем он смог решиться. С возрастающим волнением смотрел он на сестру. Сильный и ядовитый аромат ожерелья, надетого на шею, бросился ему в голову. Кровь стучала в висках, дыхание перехватывало. Тысячи предположений о том, что произойдет, вертелись в его возбужденном уме. Вдруг к нему пришла мысль, что если волшебный аромат действительно внушит Хатасу любовь, то она легко может сделать его своим другом. Хотя такое решение было в его пользу, и разрешало все трудности, однако странное чувство сжало сердце юноши. Кровь залила его лицо. В первый раз он стал жадно всматриваться и искать женщину в сестре, в этой гордой государыне, в которой никогда не видел никого, кроме соперницы.

Случай благоприятствовал его исследованию. Было светло, почти как днем. Он смотрел на ложе и столик из сандалового дерева, на котором стоял золотой кубок и лежало опахало из перьев. Но взгляд Тутмеса скользнул по всем этим предметам и жадно остановился на женщине, неподвижно лежавшей на пурпурных, отделанных золотом подушках.

Легкая и узкая полотняная туника покрывала царицу, плотно облегая ее тело и обрисовывая ее стройные и изящные формы, нисколько не потерявшие еще эластичность и грацию юности. Выглядывавшая из короткого рукава и резко вырисовывавшаяся на белых одеждах рука отличалась чудными контурами и заканчивалась такой маленькой, тонкой ладонью с изящными пальцами, что невольно приходилось удивляться, как эта слабая детская ручка могла так строго и сурово держать скипетр и управлять кормилом большой империи. Густые волосы Хатасу, свободные от прически и украшений, рассыпались по подушкам, окружая будто черным покрывалом ее гармоничное лицо. Тонкий и правильный нос, строгий и энергичный рот, опущенные веки, обрамленные загнутыми вверх ресницами, придавали ей сходство со статуей.

— Да, она еще прекрасна и может заставить биться сердце! — невольно прошептал Тутмес. — Но подействуют ли чары на такую закаленную натуру? Изменят ли они течение мыслей, волнующих этот гладкий лоб? Уничтожат ли зловещие решения, назревающие под нахмуренными бровями?

Под тяжестью этих сомнений молодой царевич совершенно забыл, где он находится. Глубоко вздохнув, он быстро поднес руку ко лбу. Это движение заставило звякнуть браслеты о кольца ожерелья.

От этого металлического звука царица быстро поднялась и окинула террасу пылающим взором. К ее невыразимому удивлению, она увидела, как в глубине террасы появилась маленькая и стройная фигура юноши и бросилась к ней, быстрая и легкая, как тень. Прежде чем она успела опомниться или вскрикнуть, молодой человек стоял уже на коленях и, обняв ее ноги, бормотал дрожащим голосом:
— Не зови никого, Хатасу, это я!

— Тутмес! Безумный! Как ты осмелился проникнуть сюда? — пробормотала пораженная царица, опускаясь на ложе.

— Да, это я. Но я прихожу не как мятежник, а как проситель, отдающийся на твою милость. Из сострадания убей меня, если моя жизнь мешает тебе, или позволь мне жить возле тебя в качестве младшего брата, твоего подданного, члена твоего семейства. Только не ссылай меня в эту яму, где я теряю рассудок от скуки и отчаяния. Вспомни, что мы дети одного и того же отца, и не отталкивай меня.

Он наклонился к ней, желая прочесть ответ на ее лице, и, схватив ее за руки, привлек к себе.

Царица ничего не ответила. Как бы охваченная внезапной слабостью, она облокотилась на подушки. Вдыхаемый яд действовал на нее, бросаясь в голову и сдавливая грудь. Потому ли, что аромат в воздухе был слабее, или потому, что царица была необыкновенно рассудительной натурой и ее привычка повелевать своими чувствами не подвела ее и на этот раз, но в ее душе пробудилось только сожаление и материнская снисходительность к этому молодому существу, которое, несмотря ни на что, все-таки было ее братом, В ее уме воскрес образ отца. Ей вспомнился вечер, когда незадолго до смерти он привел в ее комнату худенького семилетнего мальчика и с грустью сказал ей:
— Я чувствую, что мой конец близок. Обещай мне, Хатасу, что из любви к моей памяти ты будешь покровительствовать этому ребенку, и моя просьба, что бы ни случилось, будет служить щитом сироте.

Взволнованная, с глазами, полными слез, она положила тогда свою руку на голову ребенка и сказала отцу:
— Какой злой дух внушает тебе такие мрачные мысли? Ты будешь жить, мой дорогой отец, для славы своего народа. Если же мое обещание может успокоить тебя, то клянусь тебе заботиться о мальчике. Затем, подняв мальчика, она крепко его поцеловала. Тогда довольная улыбка осветила бледное лицо Тутмeса I. Не явилась ли теперь его тень, чтобы напомнить это обещание? Чем виноват этот ребенок, что честолюбивая каста жрецов сделала из него орудие смут, с целью поработить гордую независимость царицы, презирающей их власть. В эту минуту не предлагает ли ей судьба случай исправить ошибку, о которой несколько минут назад она сама сожалела?

Глубоко вздохнув, царица выпрямилась. Ее взгляд упал на детское лицо Тутмеса, который все еще стоял на коленях. Боязливо, с полуоткрытыми губами, с глазами, полными слез, он смотрел на нее, не понимая продолжительного молчания. И снова в ее душу проникло смягчающее чувство любви и жалости. Наклонившись к нему, она взяла обеими руками голову юноши и запечатлела поцелуй на его губах.

— Ты являешься просителем, взывая к памяти нашего отца, славного и божественного. Этот призыв не был напрасен, и я даю тебе братский поцелуй, так как приятней любить, чем ненавидеть. Поступай так, Тутмес, чтобы мне никогда не пришлось сожалеть об этой минуте. Я не даю тебе трона, так как должна царствовать одна, но я предоставляю тебе права и почести, принадлежащие моему брату. Наступит день, — она меланхолично улыбнулась, — и эта корона, которой ты так жаждешь, перейдет к тебе по праву, так как у меня нет наследников.

От этих слов и поцелуя бурное чувство стыда и унижения потрясло молодую душу честного и гордого Тутмеса. При мысли о средстве, предательски употребленном для приобретения любви, которой он не стоил, при мысли, что жрецы хотели воспользоваться им для уничтожения этой женщины, только что давшей ему братский поцелуй, яркая краска залила его щеки. «Я предательски поступил с тобой!» — чуть не закричал он под влиянием этих чувств и ядовитого аромата.

Эти слова у него еще хватило силы сдержать, но зато слезы внезапно брызнули из его глаз и смочили руки царицы, к которым он прижал пылавшее лицо. Хатасу, удивленная этим странным приступом отчаяния, приписала его страху и опасениям, которые пережил юноша. Она ласково подняла его голову, вытерла слезы, струившиеся по нежным щекам, и сказала с улыбкой:
— Успокойся, прошлое вычеркнуто и забыто, а будущий фараон Тутмес III не должен быть плаксой. Садись сюда, на эту скамейку, и поговорим немного о новой жизни, начинающейся для тебя.

Твое положение и твои дела открывают для тебя широкую и лучезарную будущность. Наслаждайся в границах благоразумия беззаботностью и удовольствиями, составляющими удел юности. Слишком рано явятся заботы и тяжелый труд управления, тяжела массивная корона государей Нила.

И еще одна вещь, Тутмес. Не слушай жрецов и не верь слепо их внушениям. Будущий царь должен научиться сам обо всем судить и читать в сердцах людей. Служители храма научили тебя ненавидеть меня, как врага, а между тем, они сами разлучили нас, делая из тебя орудие, направленное против моей жизни и власти. А зачем? Чтобы сделать из неопытного ребенка, которого они посадят на трон, своего раба, орудие своей власти, которую они хотели бы возвести выше царской воли. Они называют себя представителями и выразителями воли богов, управляющей вселенной. Хорошо! Пусть народ смотрит на них так, но государи Египта — дети Амона-Ра. В нас течет кровь бога, и мы не нуждаемся в посредниках между фараонами и их бессмертным отцом. Из тех неисчислимых сумм, взятых с побежденных народов, огромную часть мы тратим на сооружения храмов, а эта ненавистная и вечно интригующая каста хотела бы создать себе пьедестал и, опираясь на имя божества, подняться выше нас. Ни один царь, достойный своего титула, не потерпит этого. Как одно солнце сияет на небе, так и одна воля фараона должна управлять империей.

Произнося это, царица воодушевилась. Страшная гордость, переполнявшая ее душу, светилась в пылавших глазах, играла в складках губ и слышалась в вибрациях ее металлического голоса. Тутмес слушал ее в сильном волнении. Это твердое убеждение быть выше человечества, это царское величие находило отклик в его честолюбивой душе. Он чувствовал, что Хатасу была права, и он действительно был орудием в руках жрецов. В первый раз в нем забушевало возмущение против тех, которые постоянно твердили ему, что только им одним он будет обязан властью.

Он подыскивал ответ, в котором бы его мысли согласовались с благоразумием, когда царица, со своей обычной подвижностью ума, отвлекла его неожиданным вопросом:
— Как ты бежал? Тебе помогал Антеф?

— Нет, клянусь тебе памятью нашего божественного отца, Антеф остался твоим верным слугой. Для бегства я воспользовался его брачным пиром.

— С кем ты бежал и где скрывался здесь? Следствие установило, что два служителя храма, снабженные пропусками, выехали из одних ворот крепости.

— Я был переодет писцом, а здесь меня прятали в храме Амона. Но, Хатасу, ведь ты не накажешь их за это? — пробормотал Тутмес, испытующе взглянув на царицу.

— Успокойся! Я никого не накажу, так как прощаю тебя. Но неужели же это жрецы посоветовали тебе явиться ко мне сюда?

— Нет, это было мое собственное решение.

Неопределенная улыбка скользнула по губам Хатасу.

— Ты хорошо поступил, — сказала она, — что не последовал их совету выжидать удобной минуты, чтобы открыто восстать против меня. Но на сегодня довольно об этом. Следуй за мной. Я отдам приказание насчет твоего предварительного устройства.

Она встала и провела Тутмеса в свою комнату, где приказала ему ждать. Выйдя в соседний кабинет, Хатасу три раза ударила в тэмбр. Тотчас драпировка приподнялась и появился один из телохранителей. Это был Кениамун.

— Ступай и передай коменданту дворца, что я приказываю собрать в маленьком приемном зале начальника телохранителей, офицеров и чиновников, дежурящих сегодня ночью. Пусть также позовут моих личных писцов и астролога Рамери, которому я поручила в эту ночь прочесть по звездам волю бессмертных. Поторопись же, так как через полчаса я приду туда сама. Если Сэмну не уехал, пусть он сейчас придет ко мне.

Молодой человек бросился исполнять полученные приказания. Не прошло и получаса, как значительная толпа офицеров, жрецов и чиновников всех рангов и возрастов уже собралась в назначенный зал, ярко освещенный факелами и лампами.

Все были в страхе и не могли объяснить этого ночного собрания. Но все чувства сменились глубоким изумлением при виде Хатасу, ведущей под руку молодого Тутмеса. В Фивах уже знали, что изгнанник бежал из Бутo. Все ожидали ужасных кровавых событий, но вовсе не такого, совершенно непонятного согласия.

Царица, одевшая белое платье и тунику из пурпурной ткани, украсившая голову золотой диадемой, взошла на возвышение и остановилась перед троном. Царевич встал на предпоследней ступеньке. Тогда, указав собранию на Тутмеса, Хатасу объявила, что по внушению Амона-Ра она примирилась со своим братом и дарует ему права и почести, принадлежащие ее самому близкому родственнику и будущему наследнику трона.

Возгласы, крики и восклицания были ответом на эти слова. Большая часть их шла от чистого сердца, так как это чудесное примирение избавляло всех от угрозы гражданской войны.

Затем царица приказала, чтобы завтра собрались ее советники, заведующие царскими вотчинами и хранители сокровищ, чтобы определить удел царевичу и штат его дома. Смотритель дворца получил приказание временно поместить царевича, а начальник телохранителей — дать ему на ночь небольшой караул. Потом Хатасу благосклонно отпустила Тутмеса и распустила собрание, а сама ушла в свои апартаменты.

Глава XX. Чародей в Фивах

Новость о примирении царицы с братом потрясла весь Египет. Сторонники порядка и тишины искренно радовались. Недовольные и честолюбцы молчали, надеясь, что мир не будет продолжительным. Весь народ ликовал. Царица вместе с Тутмесом отправилась в храм Амона-Ра, а оттуда — в город мертвых, где оба они принесли жертвы на гробнице отца. На этих двух торжествах, происходивших с необыкновенной помпою, толпились не только обитатели столицы, но и население окрестных деревень. Никогда еще царицу не приветствовали такими восторженными возгласами.

Не улеглось еще волнение, вызванное примирением царского семейства, как другая, не менее неожиданная весть возбудила всеобщее любопытство. Говорили, что князь Хоремсеб едет в Фивы приветствовать свою царственную родственницу и государыню и поднести ей поздравительные дары с восшествием на престол. Долгое отсутствие князя и его таинственная уединенная жизнь вызвали уже столько странных слухов на его счет, что, при известии о его приезде, всеобщее внимание мгновенно сосредоточилось на огромном дворце Хоремсеба, расположенном недалеко от царской резиденции, который столько лет стоял пустынным и молчаливым.

Как по волшебству, громадное жилище сразу оживилось. Под управлением старого Хапзефа целая армия слуг работала над обновлением и приведением всего в порядок. Из Мемфиса прибыло несколько барок, нагруженных драгоценными вещами. По грандиозности приготовлений легко было понять, что князь хотел сыграть большую роль в жизни Фив. Всех удивляло только то, что управляющий купил столько новых рабов вместо того, чтобы привезти с собой старых. Это обстоятельство еще больше возбудило желание увидеть странного молодого человека.

Три недели спустя в один прекрасный вечер Нейта пришла в гости к Роанте. Подруги сидели на террасе. Супруга начальника гвардии с воодушевлением о чем-то говорила, укачивая на коленях малютку-мальчика. Когда ребенок уснул, она снова принялась с жаром рассказывать последние новости, касавшиеся Хоремсеба. Она узнала от мужа, что царица назначила представление князя в один день с большим приемом послов от народов-данников, явившихся выразить ей свою покорность. По этому поводу готовилась одна из самых пышных церемоний. Все мысли Роанты сосредоточились на прибытии чародея и на месте, которое она займет в царской свите, чтобы лучше видеть всю процессию.

Занятая своим сыном и радужными планами, молодая мать, казалось, не замечала мрачного молчания своей подруги. Нейта откинула голову на спинку стула и, устремив глаза в пространство, едва слушала ее.

— Право, как ты можешь так интересоваться приездом этого незнакомца? Я готова поклясться, что это пустой и пресыщенный жизнью человек. Вся его тайна, которой он себя окружает, придумана только для того, чтобы привлекать к нему всеобщее внимание, — внезапно перебила ее Нейта, причем в ее голосе слышалось нервное возбуждение. — Но оставим этого глупца Хоремсеба. Лучше скажи мне, когда, наконец, вернется Рома из Гелиополя? Мне нужно с ним повидаться и сказать ему, что он один виноват во всем. Мы уже давно были бы женаты и счастливы, если бы он не принудил меня согласиться на это роковое прощание. Теперь я не смею нарушить данного мною обещания, в свидетели которого я призвала Гатору.

Роанта с удивлением посмотрела на нее.

— Рома вернется очень скоро и, конечно, не подозревает, что его ждут упреки по поводу этой старой истории. Что же касается князя, я не понимаю, почему он так тебя раздражает? Разве только, — она рассмеялась, — у тебя есть предчувствие, что ты влюбишься в него, так как говорят, всякая женщина теряет сердце, если Хоремсеб благосклонно взглянет на нее. И, конечно, мимо тебя, самой красивой девушки в Фивах, он не пройдет равнодушно.

Совсем не развеселившись, Нейта готовилась с неудовольствием возразить, когда вошел хозяин дома и прервал этот разговор. Хнумготен обнял жену и поцеловал сына. Затем, пожав руку Нейты и сняв оружие, он сел и весело сказал:
— Вы сейчас говорили о Хоремсебе. Могу сообщить вам, что он только что прибыл в Фивы. Я встретил великолепный кортеж, сопровождавший его от лодки во дворец. Сам он сидел в носилках, бесстрастный и равнодушный, как гранитный бог.

В числе последних новостей Хнумготен рассказал о помиловании Саргона, Хартатефа и Антефа.

— Я понимаю еще, что царица прощает Саргона, но Антефа, который изменил ей… Но самое странное то, что она хочет оскорбить жрецов, милуя такого богохульника, святотатца, как Хартатеф! — воскликнула Нейта.

— Вот уже три недели, как чудеса перестали быть редкостью в Фивах. Сам великий жрец Амона просил и добился помилования Хартатефа, — насмешливо сказал Хнумготен, забавляясь недоверчивостью и недоумением собеседниц.

— Вы уже знаете, что доброе согласие между царицей и Тутмесом превзошло всякие ожидания. Не берусь судить, внушает ли ей сердце такое поведение, или она действует под влиянием политических соображений. Во всяком случае, по-моему, она надолго парализовала влияние жрецов на молодого царевича. Он же опьянен свободой и удовольствиями и думает только о том, чтобы наслаждаться жизнью и наверстать потерянное в изгнании время. Надо признаться, что царица по-царски вознаградила его, объявила своим наследником и осыпает его дарами и почестями. Вчерашняя охота была блестящей. Царица лично убила десять газелей. У нее поразительно верная рука. Что касается Тутмеса, он только приходил в ярость. Когда же ему посчастливилось убить львенка, его удовольствию и восхищению не было границ. На обратном пути он попросил позволения заменить возницу царицы, чтобы рассказать сестре подробно про свой великий подвиг.

— Я встретила вчера кортеж, возвращаясь от Тихозеры, и удивилась, что Тутмес правит колесницей Хатасу. Какая великолепная упряжка! Пурпурные попоны с такой золотой вышивкой и драгоценными камнями, что, право, можно позавидовать лошадям. Мне жалко было, что такие прекрасные вещи пачкаются в пыли.

— Да, Хатасу любит пышность. Но вернемся к рассказу. Итак, во дворец вернулись в самом лучшем расположении духа. Там уже дожидались великий жрец Амона и Рансенеб. Они пришли поблагодарить царицу за присланные ею для храма сандаловое дерево и несколько амфор с дорогой эссенцией. Конечно, разговор коснулся охоты. Царица хвалила мужество и ловкость брата. Она подарила ему прекрасную коллекцию оружия, собранную Тутмесом I, так как считала брата достойным преемником. Тутмес чуть не сошел с ума от радости. Царица, смеясь, напомнила ему, что будущему фараону следовало бы быть посдержанней в выражении чувств. Молодой безумец кричал, что он не может пропустить дня, в который царица, как истинная дочь Ра, сеет вокруг себя радость, чтобы не умолять ее помиловать человека, на несчастье которого создавалось его счастье. При этом он назвал Антефа. Воцарилось томительное молчание. Сэмну, говорят, был бледен, как смерть. Он отлично понимал, что заслуживал ссылки в рудники за то, что рекомендовал своего безумца-племянника. Но царица, по-видимому, нисколько не рассердилась. «Твоя просьба делает тебе честь, — сказала она. — Царю приличествует не забывать тех, кто, хотя и невольно, оказал ему услугу. Я прощаю Антефа. Этим я еще раз хочу выразить уважение и благодарность моему верному слуге Сэмну». Конечно, очень утешенный, Сэмну простерся и со слезами благодарил государыню. Затем он пробормотал:
«Ах, царица, благодетельное божество! Если ты прощаешь по своему милосердию такого великого преступника, не обратишь ли ты свою милость на другого виновного, Саргона, которого тоже погубила любовь? Он изнывает в каменоломнях, вдали от твоего живительного взгляда и от своей молодой супруги».

Рансенеб думает так же, как и я, что хитрый Сэмну сделал приятное Хатасу, предоставив ей случай вернуть своего любимца. Как бы там ни было, царица улыбнулась и помиловала Саргона, прибавив при этом, что пользуясь этим случаем, она желала бы даровать общую амнистию. Она тут же поручила великому жрецу Амона и Сэмну совместно составить список тех, кто может быть помилован. Тогда великий жрец стал просить за Хартатефа. Видя глубокое изумление царицы, он объявил ей, что Хартатеф, человек честный и религиозный, был обречен на святотатство ужасным колдовством. Когда это обстоятельство открылось, бог простил его устами своего служителя, просившего за него. Хатасу ничего не возразила. Она приказала возвратить ему имущество, за исключением части, отданной храму. Я узнал все это сегодня утром. Тебе же, конечно, эту новость сообщил Сэмну. Но не грусти так, Нейта, пройдет по крайней мере два месяца, прежде чем приедет Саргон. У тебя будет время привыкнуть к этой мысли. И поверь мне, исполнение долга привлекает на нас благословение бессмертных. И в твоей жизни оно тоже приведет все к хорошему концу.

*  *  *

В ночь перед приемом данников в Фивах почти не спали. Так как церемония должна была состояться утром, до наступления жары, то уже с вечера целая армия рабов, служителей и придворных чиновников была занята приготовлениями. В открытом зале, перед которым должен был дефилировать кортеж, развесили и натянули ковры и поставили трон. Предусмотрительные зрители занимали на улицах удобные места, и еще задолго до рассвета плотная человеческая масса переполнила улицы, прилегавшие к царскому дворцу. Отряды воинов палочными ударами поддерживали порядок и не давали толпе наводнять свободный проход.

Воодушевление публики удвоилось, когда наконец взошло солнце. Прежде всего прошли отряды солдат с песнями и с цветущими ветками в руках и выстроились на двух больших площадках, окруженных колоннадой. За ними и находился открытый колонный зал. Это были избранные войска, называвшиеся «дети Фив» и «добрые царские дети». Они были блестяще обмундированы и вооружены копьями и секирами. Затем стала появляться и занимать места под колоннадой избранная публика, а снаружи уже выстроились по указаниям церемониймейстеров данники. Наконец, прибыл Хнумготен с отрядом гвардии и занял ступеньки, ведшие в роскошно убранный колонный зал, где уже собрались разные чиновники.

Помимо лестницы, на которой стоял отряд Хнумготена, в зал вела галерея из дворца. Отсюда-то и должен был появиться двор. Все стены сплошь были закрыты дорогими коврами и пурпурной материей. Около лестницы высились две золоченые мачты, поддерживавшие навес из материи с золотыми и пурпурными полосами. Напротив лестницы на широком золоченом деревянном возвышении стоял царский трон. В центре помоста стоял балдахин на четырех ярких эмалированных колоннах, увенчанных пальмовыми ветвями. Массивный золотой четырехугольный трон был украшен с двух сторон инкрустациями из ляпис-лазури, изображавшими переплетенные стебли лотоса и папируса — символическую эмблему Верхнего и Нижнего Египта, соединенных под одним скипетром. В том же ряду, только вне балдахина, стоял другой такой же трон, предназначавшийся Тутмесу. Все было готово. Запоздавшие бегом спешили занять свои места, а послы с данью уже выстроились в первом дворе, когда прибыл Хоремсеб. Сидя на золоченых носилках, предшествуемый скороходами и рабами, несшими дары, предназначенные царице, князь оставался равнодушным и задумчивым. Он, казалось, не замечал ни тысячи любопытных глаз, устремленных на него, ни шепота восхищения, вызванного его красотой и богатством его кортежа.

У входа во второй, меньший двор носилки остановились. Хоремсеб встал и пешком направился к тронному залу. В эту минуту громкие трубные звуки возвестили о приближении двора. Тотчас же шум тысячной толпы умолк. Вся масса народа сразу зашевелилась и замерла на своих местах. Все глаза устремились на галерею, где будто вытянулась разноцветная лента, усыпанная металлическими блестками. Над этой лентой колыхался целый лес опахал из перьев и шелка.

Во главе кортежа быстро шла Хатасу. На ней было надето узкое белое платье с роскошно расшитыми золотом подолом, рукавами и воротом. Пурпурный пояс с золотой бахромой, украшенный драгоценными камнями, стягивал ее талию. Ожерелье в семь рядов, неисчислимой цены, украшало ее шею, а тяжелые браслеты покрывали руки почти до самых локтей.

Вместо двойной короны на царице была прическа из перьев, над которой виднелась круглая зубчатая корона. Из-под опущенных крыльев птицы выбивались черные, вьющиеся волосы, и, трудно поверить, эта странная прическа, которую невозможно себе представить на голове женщины наших дней, необыкновенно шла к тонкому, правильному лицу Хатасу. В нескольких шагах за ней шел Тутмес. На голове его была надета шапка в форме каски, украшенная спереди двумя золотыми уреусами, хвосты которых спирально завивались. В руках он держал длинный золоченый жезл, украшенный головой Гаторы.

Царица твердым шагом взошла к трону и села. В этой позе, сияющую драгоценностями, сохраняющую совершенную неподвижность, которой этикет Древнего Египта требовал от своих царей, ее можно было принять за гранитного истукана. В общем, все это зрелище, сверкавшее разнообразием красок и лиц, в обрамлении громадных дворцовых, построек, могло вызвать головокружение. Оригинальное в своей дикой и величественной пышности, оно представляло картину, о которой ни одно современное торжество не может дать даже приблизительного понятия.

Как только Тутмес занял свое место, а опахалыцики и сановники сгруппировались вокруг трона, приблизился церемониймейстер и простерся, возвещая, что князь Хоремсеб умоляет даровать ему милость приветствовать ее величество и сложить к ее ногам дары. Затем он встал и протянул руки. По этому знаку по ступенькам стали подниматься слуги князя, неся действительно великолепные дары, вручаемые князем своей царственной родственнице. Затем подошел сам Хоремсеб. При виде его неприятное выражение скользнуло по неподвижному лицу царицы. В ее душе почти поднялось чувство ненависти к этому красивому молодому человеку, казалось, созданному, чтобы внушать симпатию. Страх и гнев с минуту боролись в ней. Что же касается Тутмеса, то внезапная бледность покрыла его бронзовое лицо, и он почувствовал внутреннюю слабость, заставившую его закрыть глаза.

Не подозревая ничего о неприятном и враждебном чувстве, которое он вызвал своим видом в душе государей, Хоремсеб простерся и поцеловал землю. Поднявшись, он встретил холодный и острый как сталь взгляд Хатасу. В голосе царицы слышалась жестокая суровость, когда она благодарила его за поднесенные дары и прибавила:
— Впрочем, ты немного опоздал исполнить свой долг по отношению к главе семейства. Место египетского князя должно быть рядом с троном. Почему ты избегаешь света и ведешь бесполезную и бездеятельную жизнь? Почему ты уклоняешься от обязанностей супруга и отца и не имеешь до сих пор ни жены, ни наследника для продолжения своего рода?

Слабый румянец выступил на щеках Хоремсеба. Но, подавив гнев, вспыхнувший от этого публичного выговора, он глубоко поклонился и, скрестив на груди руки, почтительно ответил:
— Божественная дочь Ра! Соблаговоли без гнева выслушать ответ твоего самого смиренного и верного подданного. Обет, данный бессмертным, обязывает меня вести уединенную жизнь. Ты знаешь, что обещание, данное богам, нерушимо. Уже давно мою душу раздирает борьба между горячим желанием склониться к твоим ногам и опасением стать клятвопреступником. Но божество видимым знаком разрешило мне оставить мое убежище и порадоваться твоему величию. Тем не менее, по прошествии нескольких недель, я обязан снова вернуться в свой пустынный дворец в Мемфисе.

Царица с видимым удивлением слушала это таинственное объяснение. Хотя до нее и доходили разные странные и подозрительные слухи насчет мемфисского чародея, но на него не было ни одной серьезной жалобы. Как ни странно было, что молодой и красивый князь связывает себя обетом уединенной жизни, но раз он не делал никому зла, на него можно было не обращать внимания.

— Я далека от мысли сделать тебя клятвопреступником перед богами, — сказала она. — Поступай, как подсказывает тебе совесть. Время, которое ты проведешь в Фивах, позволит тебе быть желанным гостем при моем дворе. А теперь, займи место за креслом царевича, моего брата.

Едва Хоремсеб занял назначенное ему место, как приблизились два сановника, одетых в белые туники, поверх которых они были закутаны в белую прозрачную материю, всю в тончайших складках. Один из них держал в руках золотой посох и опахало. Другой же нес нечто вроде золоченого мешка. Оба они простерлись и в напыщенных словах просили позволения: первый — приказать пройти торжественным маршем всему кортежу, второй — представить царице азиатских принцев-данников, явившихся умолять о продолжении мира и царской благосклонности, Царица опустила скипетр в знак согласия, и парад начался. Сначала шли азиатские князья. Одни были смуглы, как египтяне, у других был бледно-желтый цвет лица. Все были с бородами, и у всех был резко выраженный семитский тип.

Подойдя к трону, они преклонили колена и, подняв руки, вскричали:
— Слава тебе, царица Египта, женское солнце, освещающее своими лучами мир, подобно солнечному диску! Будь благосклонна к нам, дарительница жизни и радости. Удостой принять дань, которую мы — твои смиренные рабы — приносим тебе, чтобы порадовать твой взгляд и увеличить твои сокровища.

После этой речи тронулась действительно бесконечная процессия со всеми сокровищами Азии и Африки: тут были золотые и серебряные блюда, наполненные ляпис-лазурью, агатами и другими камнями, амфоры всевозможной величины с винами и дорогими ароматическими маслами. Некоторые амфоры, белые, с остроконечной золотой ножкой, с головой козла или коровы вместо крышки, несли по два человека. Были тут и золотые вазы с цветами для украшения столов, материи, оружие и великолепная чеканная колесница, инкрустированная эмалью различных цветов. После азиатов появились кушиты, которых легко было отличить по более светлому цвету лица. Они были одеты в белые блузы с красными поясами. Головы их были украшены уборами с перьями, на плечах они несли шкуры пантер. За ними шли негры. Их женщины были одеты в длинные юбки с синими, красными или желтыми полосами, с платками на головах. Эти африканцы в качестве дани принесли луки, стрелы, перья и яйца страусов, слоновые бивни и носилки, нагруженные шкурами львов и леопардов, благовониями, золотом и серебром. Кроме того, они вели живых львов и пантер и даже жирафа. В конце процессии появились скот, обезьяны и редкие растения в длинных и разукрашенных ящиках.

Когда кончилось это шествие, длившееся больше двух часов, утомленная царица встала и обратилась с несколькими благосклонными словами к великому жрецу Амона, объявив ему, что она пришлет в храм большие дары. Затем под звуки труб и восторженные крики толпы, в сопровождении Тутмеса и свиты она вернулась в свои апартаменты. Восхищенный народ шумно обсуждал великолепие церемонии, богатство дани и бесчисленные сокровища, прошедшие перед глазами. Толпа медленно расходилась.

Последующие дни проходили весело и превратились в беспрерывные пиры для высшего общества Фив.

Каждый хотел понравиться Тутмесу, неутомимому участнику всех развлечений, и в то же время привлечь внимание таинственного пустынника Мемфиса, о котором носилось столько странных слухов и с которым всякий жаждал поближе познакомиться. К тому же Хоремсеб чрезвычайно охотно подчинялся этому общему любопытству, которого, казалось, совсем не замечал. С любезной простотой он отвечал на все приглашения, принимал у себя с княжеским гостеприимством и, не морщась, участвовал во всех развлечениях золотой молодежи. Он умел — вещь очень трудная — сочетать доброе мнение о себе старых сановников с признанием у молодых безумцев столицы.

Женщины были просто без ума от этого красивого и знатного молодого человека, всегда со всеми любезного, но никому не оказывавшего особого предпочтения. Только в этом отношении Хоремсеб, по-видимому, нисколько не изменился. Сердце его оставалось холодным, и он, казалось, не подозревал об опасных страстях, возбуждаемых им в сердцах девушек, пылких, как тропическое солнце, под которым они родились.

Так прошло больше трех недель. Нейта не показывалась ни на одном празднике. Серьезная болезнь, сопровождавшаяся страшной слабостью, удерживала ее во дворце, но Роанта аккуратно навещала ее и сообщала обо всем, что творилось в Фивах.

Наконец, она совсем поправилась. Подруга добилась от нее обещания, что она примет участие в большом празднике, даваемом Хнумготеном и нарочно отложенном до ее выздоровления.

Нейта согласилась, несмотря на терзающую ее тайную груcть. Неумолимо приближавшаяся минута возвращения Саргона давила на нее, как кошмар. Это было непреодолимое препятствие, становившееся между ней и Ромой, и мысль принадлежать человеку, к которому она чувствовала только участие, бросала ее в дрожь. Эти печальные мысли вызвали бледность на тонком лице девушки и придавали меланхолическое выражение ее большим бархатистым глазам.

К празднику Нейта оделась со вкусом и великолепием, которые еще больше выделяли ее чудную красоту. На ней было длинное и широкое платье из багряно-красной материи, вышитое по низу золотом и жемчугом. Золотой пояс, отделанный жемчугом и бирюзой, стягивал ее тонкую и стройную талию. Ожерелье и браслеты из тех же камней украшали шею и руки. Mаленький багряный клафт, украшенный чудной диадемой, подарком Хатасу, покрывал голову.

Не желая производить сенсацию своим появлением, Нейта отправилась к своей подруге до начала праздника. Так как Роанта была еще занята туалетом и последними распоряжениями, Нейта вышла на террасу. Раскинувшись в кресле, она предалась мечтам, вдыхая свежий аромат роз.

Неизвестно, сколько минут пролетело в грезах, но вот на террасу вошла Роанта:
— Что ты делаешь здесь, Нейта, одна на террасе? Я всюду ищу тебя. Гости уже собрались, а Хоремсеб приедет с минуты на минуту. Как ты прекрасна сегодня! — прибавила она, осматривая и целуя Нейту. — Даже бледность тебе к лицу, а эта складка грусти вокруг губ придает тебе чарующую прелесть. Решительно, Хоремсеб будет ослеплен, но будет слеп, если, увидев тебя, останется холодным.

Нейта презрительно пожала плечами.

— Сомневаюсь, чтобы мои прелести имели больше власти, чем прелести всех тех красавиц, которые страдают и вздыхают у ног безжалостного чародея. Я и не хочу этого. Такой человек, как он, привыкший нравиться всем женщинам, должен быть скучным и самовлюбленным. Я не хочу, — выражение гордости сверкнуло в ее черных глазах, — припрягаться к триумфальной колеснице этого гордеца, которую и так уже влекут самые красивые девушки Фив.

— Нейта! Нейта! Что за выражение! — воскликнула Роанта. — Когда сама увидишь его, ты будешь менее сурова к бедным созданиям, потерявшим из-за него сердце, Я говорю тебе, что он прекрасен, как Горус. Его пылающий взгляд бросает неодолимое пламя в сердце каждой свободной женщины. Берегись, Нейта, как бы ты сама не попала под влияние его чар.

Насмешливая улыбка скользнула по губам Нейты. Что-то враждебное звучало в язвительном тоне, когда она отвечала:
— Прекрасный, как Горус, бог, достойный любви! Разве ты не знаешь, что бога обожают, но не любят? Я готова поклоняться божественному Хоремсебу, но не боюсь когда-нибудь полюбить его.

— Нейта, неблагоразумная! Не вызывай этого странного и таинственного человека. Внутренний голос говорит мне, что это принесет тебе…

Роанта, страшно побледнев, умолкла. Сдавленный крик сорвался с ее губ. Ее взгляд неожиданно упал на человека, который, скрестив руки на груди, прислонился к гранитному льву, украшавшему нижнюю ступеньку лестницы террасы. Ужас и тоска сжали сердце женщины.

Каким образом Хоремсеб — это был он — попал сюда? Давно ли он стоит здесь? Без сомнения, верный своей любви к неожиданным появлениям, он вошел через боковую дверь, тогда как его торжественно ждали у главного входа.

У Роанты появилось предчувствие, что если дерзкие слова Нейты были услышаны, то она может дорого поплатиться за них. При восклицаний подруги Нейта обернулась и, с неприятным удивлением, посмотрела на человека, стоявшего у подножия террасы. Она никогда прежде не видела его, но какой-то внутренний голос шептал ей, что это был князь. Он казался совершенно равнодушным, но из-под полуопущенных век на молодых женщин был устремлен пылающий и острый взгляд. На губах князя блуждала непередаваемая улыбка, открывая зубы ослепительной белизны.

— Ах, князь! Как вы нас испугали! Нехорошо так захватывать врасплох людей, — сказала наконец Роанта, поборов волнение.

— Наоборот, я поздравляю себя с этим. Какое чудное зрелище — видеть двух прекрасных женщин, которые не подозревают, что ими любуются! — ответил князь, быстро поднимаясь по лестнице на террасу.

Пожав дружески руку Роанты, он подошел к Нейте и почтительно ей поклонился. Выражение удивления, смешанного с иронией, светилось в его мрачном взгляде, устремленном на дерзкую девушку, осмелившуюся бравировать и презирать его могущество.

При его приближении Нейта выпрямилась и презрительно подняла голову. Ее алые губы сложились в гримасу неприступной гордости, а в прекрасных блестящих глазах светилось ледяное равнодушие. Вся ее фигура дышала глухим возмущением и нескрываемой враждебностью.

— Приветствую тебя, самая прекрасная из египтянок! Я счастлив, что мне наконец удалось познакомиться с благородной Нейтой, дочерью Мэны. славного друга моего отца, — сказал Хоремсеб, по-видимому, не замечая враждебной позы собеседницы. — Позволь мне сказать тебе, что я слышал твои жестокие и несправедливые слова. Ты осуждаешь меня за поступок, которого я не совершал. Не имею ли я, Нейта, такого же права упрекать тебя за твою красоту, за все прелести, которыми одарили тебя боги? Можешь ли ты любить всех обожателей, вздыхающих у твоих ног?

Он так близко наклонился к ней, что его горячее дыхание обожгло щеки Нейты. Его чарующий взгляд, казалось, пронизывал ее насквозь.

— Я сам, — прибавил он, — готов сойти со своей триумфальной колесницы и припрячься к твоей, чтобы добиться улыбки на этом маленьком ротике, таком мятежном и презрительном.

Лицо Нейты внезапно вспыхнуло, и она быстро отступила назад. Приятный, но удушливый аромат поразил ее обоняние и стеснил дыхание. Губы ее нервно дрожали, когда она отвечала глухим голосом:
— Богу не следует сходить с пьедестала, на котором ему поклоняется толпа, чтобы исполнять обязанности раба при простой смертной. К тому же это было бы и напрасно, у меня нет для тебя улыбок, Хоремсеб, так как я замужем! Мой муж, царевич Саргон, вернется через несколько недель. Его рука тверда, его кинжал остер. Он не потерпит, чтобы кто-нибудь другой, кроме него самого, запрягался в триумфальную колесницу его супруги.

Молодая женщина говорила с возрастающим волнением. Она начинала понимать, что этот человек своей красотой и своей страстью, влияние которой она чувствовала, но не могла определить, мог иметь роковую власть над женскими сердцами. Как будто движимая инстинктом самосохранения, она назвала имя Саргона, своего мужа, чтобы сделать из него законную защиту против этого опасного обворожителя. Бледная Роанта молча слушала этот разговор, который, к великому ее облегчению, был прерван появлением Хнумготена в сопровождении двух родственниц. Тема разговора изменилась. Затем все перешли в большой зал, уже заполненный приглашенными. Хоремсеба тотчас же окружили, а Нейта занялась разговором с Кениамуном. Когда молодого человека отозвал какой-то старый сановник, она, сама не зная почему, почувствовала себя печальной и одинокой среди этого праздника. Голова ее была тяжела, образ Хоремсеба преследовал ее, его горячее дыхание еще жгло лицо. Мучимая страшным беспокойством, она незаметно вышла из зала и спустилась в сад.

Вечерний воздух освежил ее. Тем не менее ноги дрожали, она с трудом дышала, и свинцовая тяжесть сковала все тело. «Я еще слаба после болезни, мне не следовало приезжать сюда», — пробормотала она про себя, опускаясь на скамейку в тени большой сикоморы. Она прислонилась головой к стволу дерева и отдалась мечтам, обмахивая себя опахалом. Образ князя продолжал преследовать ее, но она гневно отталкивала его, стараясь думать о Роме. Она сравнивала нежный и чистый взгляд любимого с темными глазами князя, под наружной прелестью которых скрывалось что-то жестокое и ледяное.

Во время этих размышлений ею овладела легкая дремота. Она не могла определить, сколько времени спала. Внезапно проснувшись, она почувствовала приятный, но очень сильный аромат, окружавший ее, как будто она была среди кустов роз. Лицо ее горело как в огне, сердце усиленно билось.

Нейта поднесла руку к груди, но, почувствовав что-то свежее и влажное, она со страхом отдернула ее. Оказалось, что к ее корсажу была прикреплена великолепная пурпурная роза с распустившимся бутоном, вся смоченная росой. «Ах, пока я спала, кто-то приходил ко мне и прицепил эту розу. Как это мило», — пробормотала она, срывая с досадой цветок и бросая его в траву. Потом она поспешно вернулась в зал и подсела к группе женщин.

Немного спустя рабы принесли маленькие столики и подали вино, фрукты и пирожки, между тем музыканты и танцовщицы развлекали гостей. Хоремсеб пристроился к столику, где сидела Нейта, и завязал разговор, в котором она не могла не принять участие. Веселая и удивленная с виду, она поддерживала блестящий разговор, возражая с жаром и с такой меткостью, что вызвала смех и восхищение собеседников. Но более внимательный наблюдатель заметил бы, что ее румянец был лихорадочным, блеск глаз — нездоровым, а в голосе, по временам, слышались как бы сдерживаемые слезы.

И действительно, Нейта находилась в каком-то странном состоянии души. Глухая ненависть боролась в ней со страстным влечением к князю. То она не могла оторвать глаз от его прекрасного лица, то возмущалась таинственным влиянием, которое он оказывал на нее. Ей казалось, что она читает в темных глазах Хоремсеба жадность и жестокость тигра в неволе. Его любезная улыбка казалась ей торжествующей и насмешливой улыбкой демона. Тогда она выпрямилась, взывая к своей гордости. Холодный, враждебный взгляд, высокомерный и язвительный ответ заканчивали веселый разговор резким диссонансом.

Нейта вернулась домой серьезно нездоровой. Все тело ее горело, голова кружилась, и острая тоска давила на грудь. Пока женщины раздевали ее, она лишилась чувств. Лучи солнца уже начали золотить горизонт, когда она наконец забылась тяжелым и беспокойным сном.

Для девушки наступили очень тяжелые дни. Сердце ее было пусто: в нем не находилось уже места Роме, Саргон был забыт. Зато искусительный образ Хоремсеба беспрестанно носился в воображении, преследуя ее даже во сне. Больше не понимая сама себя, Нейта решила избегать всякой встречи с этим опасным человеком, которого недаром называли чародеем. Под предлогом болезни, она заперлась во дворце и настойчиво отказывалась от всех приглашений. Прошло несколько недель, и она ни разу не видела князя, которым по-прежнему интересовались все Фивы.

Один раз ее навестила Хатасу. Она дружески побранила ее за такое затворничество, нисколько не оправдывавшееся состоянием здоровья, и сообщила ей, что Саргон в дороге серьезно заболел и должен был остаться в одной из крепостей. Тем не менее, он был вне опасности и недель через шесть или семь мог приехать в Фивы.

Однажды вечером, когда приятная свежесть сменила удушливый дневной жар, Нейта заняла свое любимое место на террасе на берегу Нила. Сидя в мягком кресле и вытянув маленькие ножки, обутые в белые сандалии, она мечтала, рассеянно обрывая цветок лотоса, который взяла в большой эмалированной вазе, стоявшей на балюстраде. Служанка, стоя за креслом, тихо обвевала ее опахалом, другая, сидя в нескольких шагах, пела под аккомпанемент арфы какую-то размеренную и монотонную, но чрезвычайно приятную мелодию.

Вошедшая с корзинкой цветов маленькая негритянка оторвала Нейту от грез.

— Госпожа, какой-то богато одетый слуга, не пожелавший назвать своего имени и имени господина, принес это для тебя, — сказал ребенок, подавая ей чудные пурпурные розы, со вкусом уложенные в великолепную золоченую корзину.

Слегка удивившись, Нейта наклонилась к цветам. Тотчас же приятный, но сильный аромат, который она уже слышала, поразил ее обоняние.

Моментально ослабевшая, она снова опустилась в кресло и откинула голову на спинку. Огонь побежал по ее жилам, сердце болезненно билось, и снова перед ней встал образ Хоремсеба, неудержимо привлекая к себе. Никогда еще не испытывала она такого страстного желания увидеть его. Жизнь без него казалась выше ее сил.

Но энергичная натура, прямая и гордая душа Нейты все еще боролись против действия яда. Проведя рукой по влажному лбу, она задумалась. «Я, кажется, с ума сошла, что позволяю себе так унижаться этими недостойными грезами, — пробормотала она. — Лучше умереть, чем любить и подчиняться Хоремсебу». Быстрым движением, не отдавая себе отчета в побуждении, заставившем ее так поступить, она схватила корзинку и бросила ее в Нил.

Удовлетворенная и как бы облегченная, она облокотилась на балюстраду. Но почти в ту же минуту она вздрогнула, и глаза ее устремились на изящную золоченую лодку, плывшую почти у самого берега и, по-видимому, направлявшуюся к лестнице террасы. На носу сидел Хоремсеб. Она ясно различала его лицо и сверкающие глаза, устремленные на то место, где исчезла корзинка. Разбросанные розы кокетливо качались на волнах. Нейте показалось, что выражение гнева и невыразимой злобы исказило черты лица князя. Но тотчас же, наклонившись, он схватил один из цветков. Затем, встав в лодке, он поднял руку и выкрикнул:
— Привет тебе, благородная Нейта! Боги покровительствуют мне сегодня. Они послали мне дар из твоей руки и дали мне случай видеть тебя в добром здравии. Ты позволишь мне войти на минутку? Мне нужно сказать тебе несколько слов.

С тяжелым сердцем Нейта утвердительно кивнула. У нее не было никакого приличного предлога отказать в такой простой просьбе князю, родственнику Хатасу.

Пока она отдавала приказание рабам пододвинуть стул и подать прохладительное, лодка причалила, и Хоремсеб быстро взбежал по лестнице. Не обращая внимания на ледяной и церемонный вид, с каким Нейта принимала его, князь сел, принял кубок вина и после нескольких незначительных слов сказал ей, улыбаясь:
— Я приехал убедиться, действительно ли самая прекрасная женщина в Фивах все еще больна, как я слышу со всех сторон. Ведь я не вижу тебя со времени праздника у благородного Хнумготена. Ho, — прибавил он с легким вздохом, — мое пребывание здесь подходит к концу. Я возвращаюсь в свое уединение в Мемфис, и, конечно, навсегда. Прежде, чем нам окончательно расстаться, я хочу еще раз собрать у себя всех моих друзей, которые оказывали мне столько благосклонности. Я приехал сюда, чтобы просить тебя, благородная Нейта, оказать мне честь украсить своим присутствием мой праздник. Неужели ты откажешь в этой милости тому, кто навсегда уезжает отсюда?

Наклонившись к ней, он устремил свой ласкающий, полный мольбы взгляд во взволнованные и невинные глаза Нейты: «Благодарение богам, он уезжает!» — говорила себе в эту минуту Нейта, вздыхая с облегчением, Тем не менее, сильная и острая боль сжала ее сердце. Мысль о том, что она никогда больше не увидит Хоремсеба, казалось, траурным покрывалом заволокла для нее будущее.

Борясь с этими двумя противоречивыми чувствами, она опустила голову и ответила нерешительным голосом:
— Благодарю тебя за честь, князь Хоремсеб! Я постараюсь присутствовать на празднике, если только там будет моя подруга Роанта.

— Прекрасная супруга Хнумготена, конечно, не пропустит праздника, который удостаивает своим присутствием наша славная царица. Итак, ничто не может помешать тебе приехать, благородная Нейта, кроме личного твоего нежелания, — ответил Хоремсеб, устремляя взгляд жестокого удовлетворения на опушенную голову красавицы, которая пролепетала обещание.

Несколько минут спустя он встал и простился, оставив Нейту словно под давлением какой-то тяжести. Когда лодка князя исчезла, она сжала пылающий лоб и пробормотала:
— Я должна, я хочу его забыть!

*  *  *

Праздник, которым Хоремсеб прощался с Фивами, отличался необыкновенным величием. Все избранные лица царского двора и города собрались у него. Приехала и царица. Но, страдая нервной головной болью, которая с некоторого времени часто мучала ее, она скоро удалилась, оставив вместо себя Тутмеса. Неистощимая веселость, жизнерадостность и снисходительность молодого царевича еще больше оживили праздник.

Хоремсеб превосходил сам себя в любезности к гостям, но в особенности он отличал Нейту. Князь постоянно разыскивал ее в толпе, чтобы обменяться с ней несколькими любезными словами, предложить ей цветы или показать какую-нибудь редкую, драгоценную вещь. Наконец он предложил ей прогуляться по саду, в котором только что волшебно зажгли иллюминацию.

Нейта приняла предложение. Она чувствовала себя очень нехорошо. Голова была тяжелая, лицо горело, аромат роз, подаренных князем, казался ей удушливым. Она надеялась, что ночная прохлада освежит ее. Нейта молча шла рядом с Хоремсебом. Тот весело разговаривал и, казалось, вовсе не замечал ее нерасположения. Пройдя несколько раз по аллеям, освещенным разноцветными лампионами, они направились ко дворцу. Когда они пришли на пустую террасу, князь остановился и сказал, глядя на нее с сочувствием:
— Тебя, кажется, благородная Нейта, тяготит жар. Позволь предложить тебе прохладительное питье.

— Благодарю тебя, с удовольствием принимаю твое предложение, — ответила Нейта, облокотясь на балюстраду. — Действительно, я умираю от жажды и чувствую себя в изнеможении от жары.

— Подожди здесь меня одну минутку. Я сейчас прикажу подать.

Хоремсеб бросился вовнутрь дворца. Через несколько минут он вернулся, неся кубок для Нейты. Та жадно выпила. Но в ту же минуту дрожь сотрясла ее тело и кубок выскользнул из рук. Охваченная внезапным головокружением, она зашаталась и, закрыв глаза, прислонилась к колонне.

Хоремсеб стоял неподвижно и с насмешливым самодовольством наблюдал за странным состоянием подавленной девушки. Вдруг Нейта выпрямилась. Смертельная бледность сменила ее яркий румянец. Широко открытые глаза, казалось, со страхом и ужасом устремились на какой-то невидимый предмет.

— Бездна, разверстая, ужасная, ужасная бездна, там, у наших ног, — пробормотала она. — И эта река крови. — О, что это за окровавленные женщины, с зияющими ранами на груди, окруженные пламенем?

Дрожа, она отступила назад и вытянула руки, как бы отталкивая тени, которые видит перед собой. Она упала бы, если бы Хоремсеб не поддержал ее.

— Опомнись, Нейта! Какое видение преследует тебя? Какую пропасть ты видишь у своих ног? — спросил он, бледнея и наклоняясь к ней. Та бессильно опустилась на его руки и, казалось, ничего не видела и не слышала.

Вдруг она подняла руку и сдавленным голосом произнесла следующие слова:
— Откажись от Молоха, который связал тебя и хочет погубить! Или беги, Хоремсеб, беги, пока еще не поздно. Зияющая бездна влечет тебя, твои жертвы толкают тебя туда!

Вдруг ее голос умолк, голова тяжело опустилась. Она была в обмороке.

Смертельная бледность на минуту разлилась по лицу князя, и его взгляд не отрывался от бледных губ молодой женщины. Но, преодолев это волнение, он поднял Нейту, бормоча:
— Странное создание! Кто мог открыть тебе мои поступки и мои тайны? Тем больше причин увезти тебя отсюда, не сегодня, но скоро. Никто не будет подозревать, что ты последовала за мной. Да, ты будешь моей, чудная, дорогая игрушка! Твоя душевная сила интересует меня, твои видения могут быть мне полезны. Я никогда не уступлю тебя презренному хеттскому рабу, которого ты называешь своим супругом.

В соседнем зале он встретил Роанту, искавшую подругу. У нее вырвался испуганный крик при виде неподвижной Нейты.

— Благородная Нейта нездорова. Она лишилась сознания во время нашей прогулки по саду. Но успокойся, Роанта, мы приведем ее в себя.

В одной из личных комнат Хоремсеба, где не было гостей, Нейта скоро открыла глаза, но она была страшно слаба. Тихим, разбитым голосом она попросила, чтобы ее немедленно отвезли домой.

— Я прикажу подать носилки и сам донесу тебя до них, — сказал князь. — Эта честь принадлежит мне как хозяину дома по праву, и я никому не уступлю ее.

Нейта не возражала. Молча, закрыв глаза, она позволила Хоремсебу поднять себя, но легкая дрожь, пробежавшая по всему ее телу, дала понять князю, что она сознавала то, что происходит. С минуту он смотрел полужестоким, полустрастным взглядом на очаровательное лицо. Потом, наклонившись, прошептал ей на ухо:
— Несмотря на твою гордость и сопротивление, ты любишь меня, прекрасная упрямица. Я уезжаю, но вернусь, когда ты уже будешь не в состоянии больше притворяться и признаешься мне в чувстве, которое привязывает тебя ко мне на всю жизнь.

Нейта вздрогнула и открыла глаза. Ее гордость, казалось, была разбита. Мрачный, пожирающий взгляд Хоремсеба вызвал в ее глазах выражение молчаливой тоски. Так смотрит жертва на занесенный над ней нож убийцы.

Минуту спустя, князь положил ее в носилки, где уже сидела Роанта. Бросив последний взгляд на Нейту, снова закрывшую глаза, Хоремсеб почтительно поклонился и вернулся во дворец. Самодовольная улыбка блуждала на его губах. Никогда еще гости не видели его таким веселым, оживленным и сияющим.

Глава XXI. Последствия пребывания Хоремсеба в Фивах

Через два дня князь на торжественной аудиенции простился с царицей. На следующую же ночь, после свидания со своей царственной родственницей, чародей без шума покинул Фивы. Его обширный дворец как бы по мановению волшебного жезла снова принял свой молчаливый и пустынный вид. Центр и украшение всех праздников, таинственный и обольстительный молодой человек, роскошь и безумства которого два месяца занимали всю столицу, вернулся в свое уединение в Мемфис, чтобы похоронить себя там до конца своих дней, как он говорил многочисленным друзьям.

Тем не менее, пребывание Хоремсеба в Фивах оставило роковой след, по-видимому, подтверждавший суеверный страх жителей Мемфиса, обвинявших его в дурном глазе. Его колдовское влияние на женщин было очевидно. Но так как он никому не отдавал предпочтения, то, по совести, его нельзя было упрекать в том, что он с намерением возбуждал страсть к себе. Однако много молодых девушек, принадлежавших к первым семействам Египта, воспылали к нему безумной любовью. Никакие убеждения родителей, никакие попытки изгладить воспоминания о нем при помощи блестящих браков не могли образумить их. Пожираемые странной лихорадкой и тоской, отнимавшей у них покой, эти несчастные блуждали день и ночь, одержимые одной мыслью: во что бы то ни стало снова увидеть князя. Не прошло и пятнадцати дней со дня отъезда, как две молодые девушки заболели. В горячечном бреду им казалось, что они видят склонившегося к ним Хоремсеба, и они умоляли его подарить взгляд любви. Обе умерли, не приходя в сознание.

Эти две преждевременные смерти, казалось, были сигналом к целой серии несчастий другого рода. Так, дочь одного из великих жрецов повесилась в своей комнате. Две племянницы царского советника нашли смерть в волнах Нила. Одна молодая особа закололась кинжалом. Две девушки из почетной свиты Хатасу отравились в самом саду дворца Хоремсеба, куда им удалось каким-то образов проникнуть.

В ту эпоху самоубийства были не так обыкновенны, как в наши дни. Поэтому ужасная добровольная смерть стольких молодых существ и неожиданный траур, поразившие столько благородных семейств, вызвали в столице глубокое волнение и глубокое недоброжелательство к виновнику стольких зол. Однако, никто не смел обвинять Хоремсеба. Разве он мог быть ответственен за любовь, которую не поощрял? Даже сама царица, узнав обо всех этих происшествиях, снова почувствовала враждебное чувство, испытанное во время представления Хоремсеба. Однажды она громко объявила, что следует благодарить богов, что князь связан клятвой жить уединенно в своем дворце в Мемфисе, и она надеется, что он никогда не нарушит этого обета. Эти слова, равносильные немилости и изгнанию, облетели Фивы и удовлетворили враждебность к чародею. Роанта тоже с возраставшим беспокойством следила за переменой, происшедшей в Нейте. Девушка то была лихорадочно возбуждена, то замирала в апатии. Она стала нервной и раздражительной и впала в какую-то странную мизантропию, избегая общества и света и жадно ища темноты и молчания. На все вопросы подруги уклончиво отвечала: «Это пустяки». Она никогда не упоминала имени Хоремсеба, а между тем, внутренний голос говорил Роанте, что именно он причина страданий Нейты. Ей постоянно приходил на память роковой момент, когда князь подслушал их разговор на празднике. С тяжелым сердцем вспоминала она его пылающий и странный взгляд, устремленный на девушку, насмешливо объявившую, что она не желает впрягаться в его триумфальную колесницу. Уж не Хоремсеб ли виновник всего этого? Временами ей казалось, что она замечает в Нейте те же симптомы, что и у Ромы, когда он попал под очарование Ноферуры. Поэтому она написала брату, умоляя его немедленно вернуться в Фивы, так как, может быть, его присутствие и любовь вернут покой любимой им женщине.

Обеспокоенная странным состоянием своей любимицы, Хатасу потребовала к себе Нейту и ласково попыталась заставить ее признаться в своем горе, обещая, если только физически возможно, удовлетворить все ее желания. Тронутая и признательная до глубины души, девушка отвечала — только слезами. Губы ее отказывались признаться, что она всеми силами души борется против роковой любви к Хоремсебу и что какая-то непобедимая сила, покорив рассудок и волю, влечет ее к красивому и холодному князю, который шутя разбивает сердца и жизни женщин, не любя ни одной из них. Краска стыда бросилась ей в лицо при воспоминании о едких и жестоких насмешках Кениамуна и других над отвергнутой любовью молодых безумиц, которые только смертью могли успокоить свои сердца. Неужели ей тоже признаться, что и она поддалась влиянию чар? Конечно, ее могущественная покровительница может расторгнуть ее брак и приказать Хоремсебу жениться на ней. Но может ли она также приказать ему любить ее? Каждая частица гордого сердца Нейты возмущалась при мысли о браке по приказанию фараона, от перспективы встретить насмешливый взгляд Хоремсеба, который предсказал ей безумие и уже посмеялся над ее поражением. Нет и тысячу раз нет! Лучше жить с Саргоном, которому она дала клятву.

Все эти бурные мысли волновали Нейту, пока она стояла на коленях у ног Хатасу и слушала нежные слова благодетельницы. Но стыд и гордость сковали ее губы. Она с трудом могла только пробормотать:
— Я не могу передать, что я чувствую. Меня преследует страшная тоска, отнимая сон и покой. Я избегаю дня, бегу от солнца, лучи его причиняют мне страдания, и только ночью или в темноте я нахожу призрачный покой.

Обеспокоенная и огорченная, царица отпустила ее, убедившись, что какой-то ужасный дурной глаз поразил Нейту. Она послала к ней лучших врачей Фив, чтобы излечить ее и прогнать злого духа, причинявшего болезнь.

Уже давно дурные вести, передаваемые Роантой, беспокоили Рому, и он всеми силами старался поскорее окончить дела, удерживавшие его в Гелиополисе. Получив ее последнее письмо, он бросил все и поспешил вернуться в Фивы.

Дворец Саргона был пуст и молчалив. Ни один гость не переступал его порога, так как хозяйка болела и никого не принимала. Тем не менее, слуги не остановили Рому. Всем было известно, что брат Роанты всегда был желанном гостем.

По указанию старого доверенного слуги, Рома направился прямо в любимую комнату Нейты, выходившую в сад. Подняв полосатую портьеру, маскировавшую дверь, он окинул комнату боязливым взглядом. В ней царил полумрак. В глубине комнаты, на мягком ложе лежала Нейта и, по-видимому, спала. У ее ног сидела старуха-кормилица. Морщинистое лицо выражало самое глубокое отчаяние. Она не сводила больших круглых глаз со своей госпожи. Рома жестом приказал ей молчать и выйти, затем, осторожно подойдя к ложу, сам наклонился над спящей.

Лихорадочный румянец играл на щеках Нейты. Тяжелое неровное дыхание вырывалось из полуоткрытых губ, по телу пробегал озноб, а маленькие руки, скрещенные на груди, нервно дрожали. Острая боль пронзила душу Ромы при виде этого страдания, и из его сдавленного сердца вознеслась к бессмертным горячая молитва.

— Нейта! — прошептал он, прикоснувшись к ее руке. Она проснулась и со сдавленным криком протянула ему руку.

Несколько горячих слезинок скатилось по щекам Нейты. Она посмотрела на своего друга с глубокой тоской.

— О, Рома! Спаси меня от меня самой. Останься со мной, чтобы я не упала в бездну, которая затягивает меня. Твоя чистая любовь излечит меня и прогонит… другую! — прибавила она тише. — Та не согревает, но жжет, разрушает и убивает.

— Успокойся, Нейта, и прогони всякий страх, не беспокойся о будущем. Только теперь я понимаю, как виноват, что так долго заставлял тебя страдать. Сегодня же я пойду к Сэмну и попрошу аудиенции. Надеюсь, завтра я смогу броситься к ногам царицы, сказать ей, какой ужас внушает тебе Саргон и умолять, чтобы она отдала тебя мне.

— Да, да! Ты один можешь быть моим мужем. Под твоим взглядом успокаивается гнетущая печаль. Только не оставляй меня, — пробормотала Нейта, прижимаясь пылающей головой к его груди, а он со страхом наблюдал за ней.

Тем не менее, он ничем не выдал своего беспокойства. Разговором или, быть может, тайным влиянием, которое имели на нее его голос и взгляд, ему удалось успокоить ее лихорадочное состояние.

Уже давно наступила ночь, когда он собрался уходить.

— Нам нужно расстаться, моя дорогая Нейта. Я хочу видеть Сэмну, и, кроме того, я должен явиться к великому жрецу. Но завтра утром я опять приду, и мы вместе все окончательно решим, прежде чем я увижусь с царицей.

Нейта приказала приготовить ему лодку. Она непременно пожелала проводить Рому до самого низа лестницы сфинксов. Стоя на ступеньках лестницы, она, пока было возможно, следила за ним глазами, а потом печально поднялась наверх, Отослала всех, даже кормилицу, и в глубокой задумчивости стала ходить по террасе. Прошло несколько часов. Ночная свежесть и глубокая тишина благотворно подействовали на девушку. Подойдя к лестнице, она облокотилась на сфинкса и стала смотреть на реку, на гладкой поверхности которой отражалась луна, распространяя нежный и таинственный свет.

— Милостивые боги! — шептала она. — Освободите меня от любви к этому роковому человеку. Разве может он выдержать сравнение с Ромой, таким чистым и любящим?

Но в ее уме победоносно восстал образ Хоремсеба, с пылающим взором, с насмешливым ртом, со всей странной и чарующей прелестью, которой он весь дышал. Непобедимое желание снова увидеть его внезапно овладело и ее умом и сердцем. Кровь, казалось, превратилась в жидкий огонь, пылающие змеи поползли по всему ее телу. С глухим стоном прижалась она лбом к холодному граниту сфинкса.

Нейта и не заметила, что какая-то лодка, с виду простая и окрашенная в темную краску, с очень сильными гребцами, быстро приближалась к террасе. Из каюты на корме вышел высокий мужчина, закутанный в темный плащ, и, взглянув вверх, приказал причалить к лестнице.

Этот таинственный незнакомец был Хоремсеб. При виде освещенного луной белого силуэта молодой женщины, в позе мрачного отчаяния прижавшейся головой к каменному колоссу, по его лицу скользнула самодовольная улыбка.

— Ты разбита, гордое создание! Сама судьба благоприятствует мне, моим планам и отдает тебя в мои руки, — пробормотал он, легко выскакивая на ступеньки и бесшумно поднимаясь по лестнице.

Беглый взгляд убедил его, что на террасе никого нет. В двух шагах от Нейты, которая ничего не видела и не слышала, он остановился и сбросил плащ. Князь знал, что его вид при лунном свете производит подавляющее впечатление на жертв, пожираемых любовью к нему. Скрестив руки, он стоял неподвижно и смотрел на девушку, которая нервно дрожала. Пурпурная роза, прикрепленная к его поясу, распространяла удушливый аромат, который в конце концов и вывел ее из оцепенения. Подействовал ли отравленный аромат или в нервном возбуждении она почувствовала на себе тяжелый взгляд своего преследователя, только гордая женщина выпрямилась и, увидев в двух шагах от себя существо, образ которого преследовал ее днем и ночью, отступила, побледнев от ужаса. Протянув руки, как бы для того, чтобы оттолкнуть видение, она пробормотала: «Ужасная тень! Сжалься же надо мной и перестань меня преследовать».

Со сверкающим взором, Хоремсеб наклонился и схватил ее руку. Никогда еще она ке казалась ему такой прекрасной, как в эту минуту испуга и нравственного потрясения. Что-то вроде страсти шевельнулось в его сухом и холодном сердце.

— Нейта, я не тень, а живой человек. Я тот, о ком ты здесь безнадежно мечтала. Не отрицай того, что отражается в каждой черте твоего лица. Признайся, что ты любишь меня, прекрасная упрямица, — настаивал он, следя самодовольным взглядом за внутренней борьбой, отражавшейся на лице Нейты. Та, полуотвернувшись, страдала, стараясь вырвать у него свою руку.

В последний раз гордая и сильная душа дочери Хатасу восстала против покорявшего ее дурмана.

— Нет! Я ненавижу тебя, бессердечный человек! Будь проклята твоя любовь, приносящая только страдания. Ты не увидишь меня у своих ног! Лучше смерть, чем такое унижение! — закончила она прерывающимся голосом. Оттолкнув с силой князя, она хотела одним прыжком броситься в Нил. Но с быстротой мысли две сильные рукя схватили ее и подняли, как перышко.

— Безумное дитя! Не страдание я приношу тебе а счастье и покой! — пробормотал он, целуя ее. — Я люблю тебя и ревную к каждому взгляду, восхищающемуся твоей красотой. В моем дворце в Мемфисе я сложу к твоим ногам все, что имею, но ты будешь жить только для меня одного.

Закрыв ее своим плащом, он бегом спустился с лестницы. Князь не заметил, что покрывало Нейты, зацепившись за ступеньку, упало, увлекая за собой розу, висевшую у его пояса.

Девушка не сопротивлялась. Как очарованная взглядом змеи птичка, она позволила унести себя, прижавшись к груди Хоремсеба. В эту минуту она до такой степени была в его власти, что последовала бы за ним в огонь. Последнее усилие воли князя сломило Нейту. Волны опьяняющего аромата, который издавал Хоремсеб, в одно и то же время жгли и парализовывали ее, а поцелуй князя погрузил ее в какое-то опьяняющее счастье.

А между тем это счастье было пыткой. Бедная Нейта! В глубине сердца, переполненного победоносной страстью, копошилась смутная тоска. Перед ней встал туманный образ Ромы, с отчаянием в душе ищущего ее. Каждый удар весел уносил ее далеко от Фив, от прошлого, от друзей, без сомнения, к новому, но неизвестному счастью.

Вдруг, сидевший рядом с ней на груде подушек Хоремсеб почувствовал, что она дрожит, и несколько горячих слез упало на его руку.

— Ты страдаешь, маленькая упрямица, — ласково сказал он, прижимая ее к своему сердцу. — Выпей несколько глотков вина, это подкрепит тебя.

Подойдя к маленькому столику, стоявшему в глубине каюты, слабо освещенной фонарем, прикрепленным к одному из столбов, он достал из шкатулки черного дерева маленькую амфору с вином, кубок и крошечный флакончик, инкрустированный синей эмалью. Хоремсеб наполнил кубок вином, подлил в него несколько капель из флакона и подал его Нейте. Та, томимая жаждой, сразу выпила его. Почти мгновенно она почувствовала облегчение. Приятная свежесть разлилась по всему телу. Спокойная слабость сменила лихорадочное волнение. Прижавшись головой к плечу князя, она закрыла глаза, и скоро глубокое ровное дыхание показало, что она заснула.

Хоремсеб положил ее на подушки, тщательно укрыл и, сев у ног, самодовольно прошипел:
— Спи, прекрасная капризница! Ты проснешься только за крепкими стенами моего дворца в Мемфисе. А оттуда уже нет возврата.

Облокотившись на подушки, он долго смотрел на очаровательное личико и чудные распустившиеся волосы спящей. «Она, действительно, очаровательна, — подумал он. — Я оставлю ее жить, и, надеюсь, Молох не будет ревновать и не накажет меня за это. Я принесу ему в жертву моих самых красивых рабынь, даже живыми, если нужно, но Нейту я сохраню для радостей и отдыха после долгого десятимесячного самоотречения, которому я должен подвергнуться. Никто не будет даже подозревать, куда она исчезла. Пусть царевич Саргон ищет, где угодно, свою прекрасную супругу! Я один царю над временем, разрушающим все остальное. О, Таадар прав, я действительно воплощение Озириса на земле, луч Ра, благословеннейший из всех!»

*  *  *

Когда солнце взошло и пробудило огромный город, дворец Саргона наполнился беспокойством и недоумением. Все убедились в необъяснимом исчезновении хозяйки.

Проснувшись, старая кормилица Акка не нашла Нейту в спальне. Сначала она подумала, что та вышла в сад, хотя подобного никогда не случалось. Но когда она оббегала весь дом, расспросила всех слуг и нигде не нашла следов молодой госпожи, ею овладел ужас и она потеряла голову. Рома застал весь дом в смятении.

Дрожа от беспокойства, жрец сам тщательно обыскал дворец и сад. Придя на террасу, он случайно взглянул на лестницу и заметил на последней ступеньке какую-то белую ткань, один конец которой тихо полоскался в воде. Сердце Ромы сжалось от мрачного предчувствия.

Он быстро сбежал с лестницы и узнал покрывало, бывшее накануне на Нейте. Прицепившись к одной из складок покрывала, висела пурпурная роза. Ослабевшей рукой поднял молодой человек обе вещи и прижал к своей груди. Разве это было не все, что осталось ему от погибшего счастья? Для него было очевидно, что, намеренно или случайно, Нейта нашла смерть в волнах Нила.

Отчаянные вопли Акки вывели его из оцепенения. С трудом овладев собой, он оставил печальный дворец и, сев в колесницу, поехал к Сэмну.

Взволнованный и глубоко огорченный, Сэмну тотчас же отправился в царскую резиденцию. Встав, по обыкновению, с рассветом, царица только что вернулась с утренней прогулки и сидела за завтраком, когда ей доложили, что советник желает немедленно ее видеть. Видя расстроенное лицо верного слуги, Хатасу оттолкнула кубок с молоком и пирожное и с беспокойством встала. Когда же Сэмну сообщил ей о вероятной смерти Нейты, она, уничтоженная, опустилась на свой стул. Этот неожиданный удар поразил ее в самое сердце и разорвал последнюю нить, привязывавшую ее к мимолетному счастью, которое дала ей любовь Наромата.

Со всей страстью и силой, свойственной ее характеру, Хатасу любила молодого хетта. С его смертью она похоронила все женские слабости, и теперь одно только честолюбие царило в ее холодном сердце. И вот непонятная смерть похитила у нее ребенка Наромата, его живой и любимый образ.

Часть III. Нейта во власти чародея

Слезы женщин навлекают небесный огонь на тех,

кто заставляет их литься. Горе тому, кто смеется над

страданиями женщин: бог посмеется над его молитвами.

Глава ХХII. Старые знакомые

Недалеко от Фив, среди виноградников и садов, стоял небольшой, изящный дом, скрытый от любопытных глаз прохожих густой зеленью сикомор, пальм и акаций. В этом очаровательном убежище жила Нефтиса в обществе юной Изисы, родственницы Антефа, привязавшейся к ней и добровольно разделяющей ее уединение. Нефтиса, действительно, жила очень уединенно. Она старалась, по возможности не привлекать к себе внимания и принимала только очень редких посетителей, среди которых самым частым был Тутмес. Общая молва называла его ее любовником.

Чтобы стали понятными эти перемены и дальнейшие события, нам следует вернуться назад и рассказать, к чему привел побег Тутмеса из Буто.

После бегства Антефа Менхту серьезно заболела, но болезнь не спасла ее от жестокого египетского закона, каравшего всю семью виновного, невзирая на возраст и пол. Молодая супруга бежавшего коменданта была заключена в темницу, а вместе с ней и Нефтиса, которая, мучаясь угрызениями совести, не захотела ее оставить. Когда в Фивы пришел приказ, остановивший дело о бегстве Тутмеса и запретивший всякое преследование по этому делу, женщин освободили. Их участью заинтересовался великий жрец храма Уазита. Когда, наконец, Менхту поправилась, он предоставил им возможность вернуться в Фивы под защитой одного старого жреца.

Перед отъездом у них было тайное свидание с Антефом, которого не искали и не преследовали, но, тем не менее, он не смел открыто показаться, так как в царском приказе на его счет не было никакого специального распоряжения. Однако примирение Хатасу с братом дало всем троим новую надежду. По совету Нефтисы Антеф решил укрыться у престарелого родственника, одиноко жившего в глухом поместье, и ждать там благоприятной минуты, когда жене удастся выхлопотать ему полное помилование.

Приехав в столицу, Нефтиса, разумеется, с ужасом узнала, что Хоремсеб в Фивах. Несколько дней спустя она случайно обнаружила, что доверенный человек князя, Хапзефа, тайно, но деятельно разыскивает ее. У девушки не было ни малейшего сомнения, что она погибнет, если ее найдут. Поэтому она решила как можно скорее отдаться под защиту своего могущественного покровителя. Нефтисе удалось передать ему послание, в котором в понятных ему одному выражениях сообщала о своем возвращении и просила у него тайного свидания, чтобы предупредить об опасностях, угрожающих им обоим.

Тутмес, признательный и великодушный от природы и не меньше Нефтисы заинтересованный сохранить тайну послуживших ему удивительных чар, тайком отправился к Менхту. Заверив женщину, что он хранит добрую память об Антефе, так хорошо относившемся к нему во время изгнания, Тутмес обещал воспользоваться первым же удобным случаем и выпросить ему прощение у царицы. Затем он увиделся с Нефтисой, в результате чего подарил ей прекрасный загородный домик недалеко от столицы и солидную сумму денег, сделавшую девушку богатой и независимой.

Не называя Хоремсеба, Нефтиса объяснила Тутмесу, что она завладела секретом чар во время своего почти годичного исчезновения и теперь ей необходимо скрываться известное время, так как иначе все может обнаружиться. Тутмес, не по годам одаренный хитростью и проницательностью, сразу догадался, что таинственный хозяин чар должно быть, Хоремсеб, черпавший в чарующем аромате необыкновенную власть над женщинами, о которой говорили все Фивы.

Далекий от мысли придавать какую-нибудь важность своему предположению, легкомысленный и беззаботный молодой человек находил в нем только повод посмеяться себе под нос. Несколько дней его необыкновенно забавляла мысль, что он один знает истинную причину успехов Хоремсеба. Потом, в вихре всевозможных удовольствий, он совершенно забыл об этом эпизоде.

И действительно, во время своего примирения с Хатасу царевич был совершенно счастлив. Он только и думал, как бы вознаградить себя за скуку, измучившую его в изгнании. Хатасу нисколько не стесняла его во вкусах. Она по-царски снабдила брата средствами и относилась к нему с неизменной добротой. Какая-то непобедимая, но странная перемена и, временами, болезненная любовь притягивали ее к юному брату, за быстрым физическим и интеллектуальным развитием которого она следила с интересом. Ум царицы был слишком дальновиден, чтобы она не узнала родственной души и черт великого царя в этом юноше. Часто, оставаясь с ним наедине, она забавлялась, спрашивая мнение царевича по различным политическим, административным и частным вопросам, и всегда ответы Тутмеса обнаруживали поразительную верность взгляда, а порой и острую хитрость и жестокость, скрытую под маской беззаботного великодушия. Царица была потрясена. Будучи проницательной она поняла, что эта блестящая личность, одаренная редкой гибкостью ума, обольстительными чарами и природным красноречием, способным покорять и воодушевлять массы, может быть для нее опасным соперником. Поэтому только на одно желание царевича послать его во главе армии в какую-нибудь далекую экспедицию она отвечала постоянным отказом. Она считала неблагоразумным сосредоточивать внимание и восхищение народа на молодом герое, который победоносно возвращается с богатой добычей. Она знала египетский народ, его тщеславие, его жадность к легким богатствам, которые давали победы. И считала излишним и опасным давать Тутмесу этот ореол победителя. Но кроме этих политических соображений, Хатасу ненавидела войну ради самой войны. Будучи любимицей отца, она сопровождала Тутмеса I в далеком походе к берегам Евфрата. Хотя она была не слишком впечатлительной, но зрелища битв и смертей произвели глубокое впечатление на душу юной Хатасу, едва вышедшей из детства.

Жрецы и противники из высшего круга скрывали свою глубокую досаду на то, что энергичная и хитрая государыня вырвала из их рук могущественное орудие, которым они хотели воспользоваться, как рычагом, для ее свержения. В данную минуту они должны были склонить голову под железной рукой Хатасу и терпеливо ждать, пока годы и пресыщенность удовольствиями не вернут им царевича, пробудив в нем честолюбие и жажду могущества.

*  *  *

Легкомысленный Тутмес не особенно старался вырвать Нефтису из таинственной меланхолии, но перенес свое внимание на Изису. В тот день Нефтиса, ее юная подруга и Тутмес сидели вместе на террасе, окруженной деревьями. Откинувшись в глубоком кресле, бледная и, по обыкновению, молчаливая, хозяйка дома рассеянно слушала новости и всевозможные истории, которыми блистал царевич. Тутмес заедал рассказы фруктами. Ему их чистила Изиса и от души смеялась остроумным и язвительным замечаниям, которыми царевич пересыпал свои описания.

— Нашли наконец тело Нейты? — внезапно спросила Нефтиса.

— Нет, так и не нашли, хотя все рыбаки и ныряльщики Фив шесть дней обыскивали Нил, — ответил Тутмес. — Царица, очень любившая эту несчастную девушку, обещала целый вавилонский талант тому, кто обнаружит ее тело, но все было напрасно.

— Не известны ли тебе, царевич, подробности этого печального происшествия? — поинтересовалась Изиса. — Я помню, что однажды на прогулке мы встретили благородную Нейту, возвращавшуюся из царского дворца. Она была прекрасна, но казалась печальной и больной.

— Да, в течение нескольких месяцев она все хворала. Это даже помешало ей присутствовать на большей части праздников, которые давал Хоремсеб. Но о ее смерти никто не знает ничего конкретного. Она отослала своих людей и осталась одна на террасе. На следующее утро на последней ступеньке лестницы нашли ее покрывало и пурпурную розу. Поскользнулась она или намеренно бросилась в реку? Кто может это сказать? Может быть, страх возвращения мужа, уже раз пронзившего ее кинжалом, толкнул ее на самоубийство? Если только она, подобно многим другим, не влюбилась в мемфисского чародея и исключительно в Ниле не собралась затушить свою страсть к нему, — насмешливо закончил Тутмес.

При упоминании о пурпурной розе, найденной вместе с покрывалом после исчезновения Нейты, Нефтиса вздрогнула. От последнего же намека царевича она побледнела, и в ее зеленоватых глазах сверкнуло зловещее пламя. Через минуту она встала и вышла в сад, предоставив царевичу продолжать разговор с Изисой. Стремительно ускоряя шаги, она направилась к уединенной роще в конце сада. Здесь она бросилась на скамейку и опустила голову на скрещенные руки. Тысячи бурных мыслей овладели ею.

Весть об исчезновении Нейты возбудила в ней смутное подозрение, но упоминание о пурпурной розе превратило это подозрение в уверенность. Прекрасная супруга Саргона не умерла. Она была похищена с той демонической ловкостью, которая никогда не оставляет следов преступления. Ее поглотили крепкие стены мемфисского дворца, который только чудом возвращает свои жертвы. Ведь и ее тоже считали утонувшей.

При этой мысли дикая ревность сжала сердце Нефтисы, и у нее вырвался глухой стон.

Наконец, девушка встала и откинула обеими руками золотистую массу волос.

— Ненасытное чудовище, забавляющееся страданиями других и уничтожающее молодые жизни! Чары и любовь сковывают мои уста, — прошептала она. — У меня еще нет сил изменить тебе, но берегись, Хоремсеб! Если ты осмелишься пощадить жизнь Нейты, если ты подаришь ей хоть один луч своей опьяняющей любви — для тебя не будет жалости. Я выдам тебя ненависти всего Египта и уничтожу тебя, я предам тебя всем страданиям, которые ты готовишь другим. А истину я узнаю, даже если для этого мне придется пробраться в твой дворец.

*  *  *

Теперь следует сказать несколько слов о персоне, позабытой в последних главах. Это Хартатеф. Помилованный благодаря ходатайству жрецов, он занял прежнее положение в Фивах. Восстановленный в почестях и звании, Хартатеф снова поселился в прекрасном дворце, который некогда выстроил, рассчитывая обзавестись новым хозяйством, и зажил в нем по-старому. Но его упорная и страстная любовь к Нейте не угасла. Только теперь, лишенный всякой надежды, Хартатеф скрывал свои чувства.

Разумеется, он страстно хотел увидеть любимую женщину, но недомогание и замкнутость Нейты, а также его собственная служба все время мешали ему. Наконец, прощальный праздник Хоремсеба предоставил желанный случай. При виде Нейты, так странно изменившейся, но еще более прекрасной, гнев, страсть и отчаяние сжали его сердце. Он издали наблюдал за ней и стоял на дороге, когда Хоремсеб нес ее к носилкам. Ничто так не проницательно, как ревность. Из-под полуопущенных век князя Хартатеф уловил взгляд, поразивший его, как нож в сердце. Когда же он узнал о странном исчезновении Нейты, зародившееся подозрение заставило его связать эту загадочную утрату с Хоремсебом.

Вдохновенный ревностью и страстью, Хартатеф почти угадал истину. Он не верил в смерть Нейты, но предполагал, что она похищена мемфисским чародеем. Нападать же открыто на родственника фараона лишь по подозрению было очень опасно.

Хартатеф был чересчур благоразумным, чтобы снова рисковать своим общественным положением, но внезапной догадке остался верен. Он решил без шума производить розыски и, во что бы то ни стало проникнуть в тайну мемфисского дворца, Когда же он убедится, что Нейта у князя, он откроет истину царице.

Со свойственным ему настойчивым терпением, принялся Хартатеф за дело, не подозревая, что за ним самим установлена тщательная слежка. Человек, следивший за ним, был Кениамун. Он тоже не верил в смерть Нейты, но подозревал в похищении бывшего жениха, безумная страсть которого была всем известна. Он считал, что Хартатеф способен добровольно или силой похитить и спрятать молодую красавицу, из ревности или из желания скрыть ее от мужа. Кениамун не знал, что его наблюдение за тайной деятельностью Хартатефа совершенно неожиданно наведет его на другой, очень важный след.

Не зная ничего обо всех этих происшествиях, с сердцем, полным надежд и опасений, Саргон приближался к Фивам. Два тяжелых года, проведенных на каторге, сильно изменили его и физически и нравственно. Он вырос и похудел. Изнеженное тело стало от солнца бронзовым, и строгая, полная горечи складка придала лицу совершенно новое выражение.

Несмотря на все снисхождения к нему, предписанные тайным приказом, несмотря на то, что он был избавлен от бесчеловечного обращения и от невыразимых лишений, выпавших другим осужденным, Саргон не раз думал, что умрет под гнетом этого существования, лишенный всего, к чему привык. Но желание жить и надежда, вселенная в сердце обещанием Нейты, поддерживали его и давали мужество ждать, пока доброта Хатасу не вызволит его. Освобождение пришло раньше, чем он ожидал. Гонец, привезший акт о помиловании Саргона и нескольких других несчастных, вручил ему также записку от Сэмну, извещавшую, что с согласия его супруги в указанном месте его будет ждать лодка с людьми, снабженная всем, что ему может понадобиться. Воспрянувший от радости Саргон тотчас же отправился в дорогу. Но реакция была слишком сильной. По дороге он опасно заболел и на протяжении нескольких недель находился между жизнью и смертью. Однако уход доброго старого жреца и жизненные силы юности победили болезнь. Молодой хетт поправился и, как только позволили силы, продолжил свой путь.

Путешественники быстро продвигались вперед, так как двадцать гребцов менялись каждые два часа. Лежа на подушках в тени маленького навеса, Саргон целыми часами мечтал, стараясь представить себе, какой будет их первая встреча с Нейтой, как она примет его и как сложится их будущая супружеская жизнь. Возбуждение, поддерживавшее его во время несчастья, теперь, когда все было кончено, упало. Он не сомневался, что Нейта сдержит свое обещание, данное во имя Гаторы, и примет его как своего супруга. Присланная лодка доказывала это.

Уже наступила ночь, когда они приближались к Мемфису. Вдруг внимание Саргона привлекла необыкновенно роскошная лодка, освещенная красным фонарем и украшенная на носу золоченым сфинксом с пурпурными глазами.

— В Мемфис приехал наш славный фараон Хатасу? — спросил он, поспешно вставая.

Прежде чем кто-нибудь из людей успел ему ответить, таинственная лодка, будто летевшая по воде, поравнялась с лодкой Саргона. И тот с удивлением увидел лежавшего на подушках необыкновенно красивого молодого человека, сверкавшего драгоценностями. Лицо его было неподвижно, как у статуи. Жили, казалось, одни только черные сверкающие глаза, в которых мерцало мрачное высокомерие. Тяжелый и странный взгляд холодно скользнул по Саргону. Затем обе лодки разъехались, быстро удаляясь друг от друга.

— Кто это был? — спросил Саргон, стараясь отогнать неприятное впечатление, оставшееся от красивого незнакомца.

— Это князь Хоремсеб, господин, — ответил один из матросов. — Очень досадно, что мы его встретили. У него дурной глаз, и он приносит несчастье всем, кому встречается. Не смейся, господин. То, что я говорю, известно всем. Может быть, сам благородный Хоремсеб и не знает, что приносит гибель. Он ведет очень уединенную жизнь и выходит только по ночам. Но когда он приезжал последний раз в Фивы, там случались всякие несчастья.

— Какого рода? — спросил царевич.

— Всевозможные смерти. Особенно женщины подвержены его дурному глазу. Ими овладевает безумная любовь к нему, и они кончают жизнь самоубийством. Это и случилось с несколькими девушками из самых благородных семейств.

И матрос назвал несколько жертв чародея.

Без всякой видимой причины, внезапная тоска защемила сердце Саргона. Этот странный и обольстительный человек был в Фивах, и Нейта должна была его видеть. Избежала ли она рокового влияния, разрушившего столько невинных жизней? Такая молодая, предоставленная самой себе и связанная с нелюбимым мужем, она легко могла поддаться его чарам.

Эта мысль, зародившись в возбужденном уме хетта, стала навязчивой. Он не мог отделить образ Нейты от образа чародея. Ненависть и ревность к Хоремсебу душили его, и он хотел бы иметь крылья, чтобы скорей приехать домой.

Солнце уже село, когда лодка наконец подошла к долгожданной цели. Стоя на носу, Саргон жадно вглядывался в темноту. Он уже различал массивные контуры своего дворца, лестницу и гранитных колоссов, стороживших вход на террасу.

Сердце хетта разрывалось. В нем боролись воспоминания о прошлом и опасения за будущее. Когда лодка причалила, Саргон выскочил на ступеньки, не дав времени пристать. Его волновало только одно: увидеть Нейту.

Почти бегом прошел он пустую террасу, затем несколько темных молчаливых комнат и в удивлении остановился. Что означают эта пустота и молчание, в которое было погружено все здание? С болью в сердце он пошел дальше впотьмах, не в состоянии объяснить отсутствие слуг, обычно заполнявших дворец. Наконец он вышел во внутренний двор, освещенный факелами, и увидел нескольких рабов. Они собрались у фонтана и шумно разговаривали.

Навстречу ему выбежала старая кормилица Бэки, испуская жалобные стоны. Одежда ее была разорвана, растрепанные волосы запачканы пеплом и грязью. Она бросилась к Саргону и, обхватив его колени, отчаянно запричитала:
— О, господин! В несчастный час ты возвращаешься домой. Та, кого ты ищешь, Нейта, радость твоего сердца, солнышко этого дворца, умерла!

Царевич хрипло вскрикнул и схватился за голову. Удар был силен для его истощенного организма. Он пошатнулся и упал бы, если б слуги не поддержали его.

Саргон лежал молча, с закрытыми глазами, по-видимому, без чувств. А между тем, несчастный молодой человек не потерял сознания. Лихорадочная концентрация на одной мысли делала его ум и тело неподвижными. «Нейта умерла!» — от этой мысли рушилось будущее, о котором он мечтал и которое поддерживало его до сих пор. Ужасная действительность подавляла его, причиняя душе почти физическую боль. Мало-помалу размышление внесло свет в этот хаос отчаяния. Отчего могло умереть это юное создание, полное жизни, сил и здоровья? Неожиданно рядом со светлым образом Нейты, какой рисовало ему воспоминание, перед ним возникла мрачная тень мемфисского чародея, этого губителя женщин.

— О-о-о! Все подтверждает мои опасения. Нейта не умерла — ее похитили! И я знаю, где найти ее: сердце подсказывает мне это.

В последующие дни Саргон увиделся с Сэмну и был принят царицей, которая отнеслась к нему с большой добротой. Речь шла о Нейте, но царевич услышал только то, что ему было уже известно.

После этого Саргон несколько дней сидел, запершись в своем дворце. Затем у него появилось желание увидеть Роанту, поговорить с той, кто считался ближайшей подругой его жены.

Когда он приехал, супруга Хнумготена была одна со своим братом. Она жалела Саргона и приняла его по-дружески. Но в душе Ромы при виде царевича поднялась целая буря противоречивых эмоций. Честный, чистый и великодушный до глубины души жрец почувствовал ревность, жалость и угрызения совести перед супругом Нейты. Ничего не подозревая, Саргон без всякой задней мысли пожал руку своему счастливому сопернику:
— Нейта не умерла, — сказал он. — Меня убеждает в этом голос сердца, который никогда не ошибается. Она была похищена, и я найду ее. Терпеливо и настойчиво я буду следить и искать, пока не нападу на след и не обличу бесчестного похитителя. Только скажи мне одну вещь, Роанта. В Фивы приезжал человек, роковой взгляд которого насмерть поражал сердца женщин. Этого мемфисского чародея Нейта хорошо знала?

Услышав это, Рома вздрогнул, как от удара молнии, и прижал руку ко лбу, внезапно покрывшемуся потом. Он вспомнил слова Нейты во время их последнего свидания: «Спаси меня от меня самой, Рома! Твоя чистая любовь прогонит другую. Та любовь — это пламя, которое не греет, но жжет, уничтожает и убивает!» Она имела в виду не Саргона. Неужели он ослеп, если подумал только о хетте?

Роанта тоже смертельно побледнела и, с трудом преодолев себя, сказала, покачав головой:
— Берегись, Саргон, нападать на Хоремсеба на основании таких неопределенных предположений!.. Не забывай, что это могущественный человек — член царского рода, и опасно вторично рисковать жизнью и свободой.

— Я знаю, насколько ненадежны состояние и положение побежденного и военнопленного! Два года унижений и мук сделали мне жизнь ненавистной, — с горечью ответил Саргон. — Однако, я последую совету, Роанта, и буду осторожен, так как не хочу умереть не отомщенным.

Глава XXIII. Поиски

Мы уже упоминали, что движимый тайным подозрением Кениамун установил слежку за Хартатефом, надеясь таким образом найти Нейту, своего великодушного друга. Но прошло почти два месяца со дня исчезновения девушки, а Кениамун все еще ничего не выследил. Он уже начинал падать духом, когда однажды утром узнал, что Хартатеф отправился один в путешествие, цель которого никому не была известна.

Новость была исключительная. Кениамун предположил, что похититель отправляется навестить свою пленницу. Итак, все дело было в том, чтобы накрыть его на месте преступления. Вспомнив, что Ганофера однажды уже оказала ему услугу, выдав тайну Хартатефа, он отправился к ней. За приличный подарок мегера без зазрения совести рассказала, что ее друг уехал в Мемфис, чтобы помочь какой-то родственнице устроить одно неприятное семейное дело. Было очевидно, что Ганофера ничего не подозревала, а Кениамун, конечно, остерегся объяснять ей что-нибудь.

— А, негодяй! Ты увез так далеко свою жертву в надежде, что там никто не станет ее искать. Но подожди! Если ты осмелился это сделать, тебе не миновать рудников.

Не теряя времени, Кениамун отправился к Хнумготену и попросил у него отпуск по семейным делам. Получив желаемое, он немедленно отбыл в Мемфис. Приехав туда, он замаскировался и устроился так, чтобы иметь возможность следить за жилищем Хартатефа. Скоро он убедился, что тот выходил по ночам и исчезал на несколько часов. Все это Хартатеф проделывал с такой ловкостью и быстротой, что Кениамун три раза терял его след.

Наконец, однажды ночью воину удалось его выследить. Он увидел, как Хартатеф в темноте переулочка надел на голову огромный парик, закутался до самого носа в темный плащ и направился к Нилу, где вскочил в маленькую лодку. Боясь опять потерять его, Кениамун перерезал швартовы какой-то рыбацкой лодки и, сильно гребя, догнал Хартатефа. Дальше он плыл за ним, держась на расстоянии, чтобы остаться незамеченным.

Так они миновали город и поплыли вдоль громадной стены, окружавшей дворец Хоремсеба. Недалеко от лестницы сфинксов Хартатеф причалил к берегу. Спрятав лодку в тростнике, он исчез в кустах у подножья стены. Шагов на сто дальше Кениамун тоже вышел на берег. Он без шума подполз как можно ближе к тому месту, где должен был скрываться Хартатеф. Кениамун долго просидел в своей засаде, как вдруг из сарая выехала чудесная лодка. Хоремсеб сел в нее и отправился на свою ночную прогулку.

Как только лодка отъехала, воин увидел, что Хартатеф вышел из укрытия и стал пробираться к лестнице, на ступеньках которой смутно виднелся силуэт сидящего раба. Что произошло затем, Кениамун не разобрал. Он услышал неясный шепот Хартатефа, внезапно прерванный диким хриплым ворчанием. После этого раздался шорох короткой борьбы. Минуту спустя, молодой египтянин перепрыгнул через сфинкса и, прячась в тени, побежал к своей лодке, наравне с которой прятался Кениамун, надеясь получше разглядеть, что происходит.

— Шакал, — пробормотал Хартатеф, отвязывая лодку. — Несмотря ни на что, я узнаю, прячешь ли ты Нейту за этими так хорошо охраняемыми стенами. Недаром же ты любишь ночь и таинственность! Грязная тварь, проклятый колдун!

С угрожающим видом он потряс кулаком в сторону дворца и прыгнул в лодку.

Кениамун тоже поспешил убраться, так как на лестнице появилось несколько человек с факелами. Они, видимо, собирались сделать обход вокруг стены. Он быстро переплыл на противоположный берег и, уже не спеша, вернулся домой.

Кениамун был поражен. Подслушанные слова уничтожили все его предположения. Хартатеф не похищал Нейту, он сам искал ее у Хоремсеба. Это было столь же непонятно, сколь и неожиданно. Кениамун достаточно хорошо знал хитрого и практичного Хартатефа, чтобы быть уверенным, что он не станет гоняться за тенью и без основательных подозрений не отважится проникнуть в неприступный загадочный дворец.

Кениамун провел бессонную ночь. Когда же первые лучи восходящего солнца проникли в его комнату, хитрый и изобретательный ум нашел решение, вернувшее ему покой. Он убедился, что если Нейта и жива, добраться до нее невозможно. Высокое положение Хоремсеба делало его неуязвимым. Конечно, подобное соображение не остановит ревнивого и сурового Хартатефа. Ничто не в состоянии отвратить его от настойчивых поисков любимой женщины, и если он найдет ее, скандал выйдет огромный. Но пока это случится, без сомнения, пройдут долгие месяцы, а стесненный долгами Кениамун не мог ждать, если не хотел, чтобы кредиторы сожрали его.

Но нет ли человека, который мог бы вывести его из затруднительного положения, да еще притом считал бы себя обязанным ему? Единственной кандидатурой был Саргон. Вступив во владение своим громадным состоянием, он заточил себя в собственном доме, оплакивая утрату. Чего бы не отдал он за новую надежду или путеводную нить, если в нем уже зародились сомнения!

Окончательно решив навести Саргона на след Хартатефа и чародея, Кениамун успокоился, и к нему вернулся оптимизм. В тот же день он уехал в Фивы.

*  *  *

Мрачный и обескураженный, так как поиски не привели решительно ни к чему, Саргон окончательно стал затворником. Суровый, полный ненависти к людям и бессмертным, он апатично убивал дни или утомлял ум тем, как найти похитителя Нейты. Саргон все-таки не верил в ее смерть.

Визит Кениамуна не вызвал у него радости. С видом усталого человека он равнодушно слушал веселую болтовню гостя. Тот, по-видимому, не замечал холодного приема. Оборвав банальную тему разговора, он с участием сказал:
— Я вижу, что ты болен душой, Саргон! Смерть жены угнетает тебя. Действительно, это был бы ужасный удар, если б ее смерть была доказана. Но я не верю в это. Я пришел сообщить о моем открытии, которое, может быть, даст тебе направление поисков Нейты.

Саргон, небрежно лежавший на ложе, вскочил со сверкающим взором.

— А! Ты тоже не веришь в ее смерть! Но скорей же говори, что ты знаешь?

И Кениамун рассказал о том, что узнал в Мемфисе. Саргон слушал его бледный, с крепко сжатыми губами. Когда воин умолк, он сказал глухим голосом:
— Я уверен, что ревность хорошо вдохновила Хартатефа. Мне тоже сердце твердит имя этого нечестивого человека. Его вид (я встретил его под Мемфисом) отнял у меня покой, а я еще не знал, что Нейта исчезла. Когда наши взгляды пересеклись, слепая ненависть наполнила мою душу. Но как добраться до этого презренного? Его положение неуязвимо. О, если бы у меня в руках было хоть самое маленькое доказательство!

— Позволь мне заметить, Саргон, что прежде всего нужно вооружиться терпением. В подобных делах очень часто случай бывает лучшим руководителем. Но, понятно, что запираясь в своем дворце, ты не найдешь ничего. Сам того не подозревая, Хартатеф стал нашим хитрым и предприимчивым союзником. За ним необходимо наблюдать вблизи. Но ты бы сам должен всюду бывать, все видеть и слышать. Никогда нельзя предусмотреть, где и как можно напасть на серьезный след. Доказательство — мое приключение в Мемфисе. Поэтому тебе нужно часто бывать у Туа. У этой женщины есть родственники и друзья в Мемфисе, которые часто ее навещают. Вот и теперь приехал один из ее двоюродных братьев. Подобные знакомства необходимы.

— Ты прав, я съезжу к Туа. Эта бездеятельность раздражает меня и ни к чему не приводит. Ты же, Кениамун, будь моим союзником. Я твердо уверен, что мы вдвоем достигнем успеха.

Кениамун вздохнул.

— Боюсь, что не в состоянии помочь тебе так, как хотелось бы и как требует моя дружба с Нейтой. Но мои дела так плохи, что даже не знаю, останусь ли я в Фивах.

— У тебя денежные затруднения? Долги, конечно? — тут же догадался царевич. Получив утвердительный знак Кениамуна, он продолжил, взяв его за руку:
— Не думай о таких пустяках. Я счастлив, что могу избавить от мелочных забот друга, оказавшего мне такую неоценимую услугу. Завтра утром я пришлю тебе вавилонский талант. Этого будет достаточно?

Еще немного поломавшись, Кениамун согласился и поблагодарил Саргона. Эта сумма была втрое больше той, какая ему была нужна. Через час они расстались большими друзьями. Кениамун обещал заехать за Саргоном, чтобы отвезти его к Туа.

У вдовы было многолюдно. Когда приехали Саргон и его спутник, Неферта с молодыми людьми, ее постоянными обожателями, играла в саду в мяч. Туа, несколько старых друзей и ее мемфисский двоюродный брат сидели вокруг хорошо сервированного стола. К этому-то обществу и присоединились молодые люди. Туа приняла Саргона, выразив большую радость, усадила рядом с собой и всячески старалась вывести его из молчаливого настроения. Кениамун, веселый и прекрасный собеседник, как и всегда, скоро овладел разговором и сумел искусно навести его на Хоремсеба, спросив мемфисского гостя, не знает, ли он чего-нибудь новенького о прекрасном князе-чародее. Мрачный и угрюмый старый жрец с видимой неохотой ответил:
— Что можно знать о человеке, который ведет такую таинственную жизнь и выходит только по ночам? Можно лишь пожелать, чтобы жизнь, которую он так тщательно скрывает, была приятна бессмертным и не боялась бы глаз живых.

Туа возмутилась таким подозрительным пожеланием своего родственника и назвала его старым ворчуном. Затем она стала восхищаться красотой и чарующей прелестью князя, который с первой же встречи произвел на нее неизгладимое впечатление. Увлеченная воспоминаниями, вдова в подробностях рассказала о своей ночной прогулке с Нефтисой и встрече с Хоремсебом, который бросил девушке пурпурную розу.

Саргон и Кениамун навострили уши. Последний вспомнил, что он уже слышал это повествование. Только теперь оно приобрело совершенно другой смысл.

— А что поделывает теперь особа, удостоенная такого лестного подарка? Хранит ли она его? — спросил он с притворной беззаботностью.

— Право, я не подумала спросить об этом! Но, друзья мои, история этой красивой девушки с того времени стала настолько странной, что я не могу удержаться от желания рассказать ее вам.

Видя, что любопытство собеседников обострилось, она с воодушевлением продолжала:
— Я должна сказать вам, что в то время Нефтиса была невестой Антефа, бывшего коменданта Буто. Она собиралась с теткой ехать к нему, чтобы отпраздновать там свадьбу, когда вдруг исчезла через несколько недель после моего отъезда.

Решили, что она утонула в Ниле, возвращаясь ночью от подруги, так как она пропала из лодки, в которой ехала. Сопровождавший ее слепой раб рассказывал, что слышал будто бы шум весел, но мыслимо ли допустить, что она без сопротивления позволила похитить себя? Так или иначе, но ее нигде не могли найти. Ее бедная сестра Ноферура, ее жених — одним словом, все оплакивали ее смерть. Можете себе представить всеобщее удивление, когда она снова неожиданно появилась. Где она провела почти целый год, этого никто не знает, так как то, что она рассказывает, очевидная ложь.

Я убеждена, что за этой великой тайной скрываются печальные вещи, потому что счастье не меняет так людей. Представьте себе, что это прекрасное создание, всегда веселое и смеющееся, свежее, как роза, теперь совершенно неузнаваемо. Она стала бледной, как воск, с пылающими странными глазами. Вообще перестала смеяться, едва говорит, избегает света и, по-видимому, живет одними грезами. Бывают минуты, когда я сама верю, что встреча с князем Хоремсебом приносит несчастье и что у этого красивого молодого человека — дурной глаз.

Но возвратимся к Нефтисе. Появившись снова, она отправилась в Буто с намерением выйти замуж за Антефа. Ради приличия ее сопровождала молодая вдова, ее родственница, по имени Менхту. Но вообразите, когда они приехали, Антеф безумно влюбляется в Менхту, которая по красоте не стоит сандалии Нефтисы, и женится на ней. Прежняя невеста возвращает ему слово. Сделано ли это из чистого великодушия или, — Туа понизила голос и многозначительно улыбнулась, — она понравилась другому? Как бы то ни было, в настоящее время Нефтиса живет недалеко от Фив, в прекрасном доме, который ей подарил Тутмес. Царевич часто посещает ее. Узнав от Антефа, что она здесь, я как-то ездила навестить Нефтису, но она такая странная и такая необщительная, что даже не сделала ответный визит.

Пока присутствующие смеялись и обсуждали этот рассказ, Саргон с Кениамуном обменялись многозначительными взглядами. Оба припомнили, что пурпурная роза была найдена с вуалью Нейты на другой день после исчезновения.

Выйдя от Туа, Саргон предложил Кениамуну подвезти его на своей колеснице и, чтобы поговорить наедине, отослал возницу. По дороге они обсудили все услышанное. Прощаясь, царевич с воодушевлением сказал:
— Я должен повидаться с Нефтисой. Все указывает на то, что в ее загадочной истории замешан этот презренный колдун, сеющий на своем пути смерть и безумие. Может быть, и узнаем что-нибудь. Лучше всего будет познакомиться с Нефтисой через Антефа. Устрой это, Кениамун, если ты знаком с ним.

— Еще бы! До своего отъезда в Буто он служил со мной в одном отряде и по возвращении опять зачислен к нам. Это, конечно, не очень-то приятно после той должности, которую он занимал. Будь спокоен, Саргон, я завтра же повидаюсь с ним.

Кениамун, как и обещал, на следующий день отправился к бывшему коменданту Буто. Заручившись согласием Антефа познакомить его с Нефтисой, если только тому удастся победить отвращение девушки ко всяким новым знакомствам, Кениамун простился с другом.

Несколько дней спустя он получил от Антефа записку с сообщением, что все устроено и назначен день визита. Нефтиса согласилась, скрепя сердце, побежденная просьбами подруги, умирающей от желания познакомиться с принцем хеттов.

Глава XXIV. Заговор

Саргон и Кениамун стали частыми гостями в доме Нефтисы. Осторожно, чтобы не испугать ее, они наблюдали за мрачной, молчаливой и равнодушной девушкой, терпевшей их присутствие, но никогда не поощрявшей их посещений. Иногда они встречались с Тутмесом, который тоже часто навещал Нефтису. Кениамун очень скоро убедился. что несмотря на кажущиеся интимные отношения, между ними не было и речи о любви. Тутмес не ревновал, а девушка не испытывала к нему никаких чувств. В этом не могло быть ни малейшего сомнения. Но тогда какие отношения могли быть между могущественным наследником трона и бедной дочерью купца? Неужели же из-за мимолетной связи царевич так щедро одарил ее? Это было вполне возможно. Впрочем, воину было безразлично, каким путем досталось Нефтисе солидное состояние. Только это обстоятельство подсказало Кениамуну новый вариант. Чтобы, наконец, прочно устроиться и обеспечить себе спокойное будущее, он надумал жениться на Нефтисе. Она нравилась ему, а ей выгодно было бы прикрыть туманное прошлое почетным браком. Вопреки всем его ожиданиям, Нефтиса осталась равнодушной и чуть ли не с иронической сдержанностью принимала настойчивые ухаживания Кениамуна. Его самолюбие было оскорблено, и он удвоил свое внимание. К поискам следов Нейты примешалось желание убедиться, не преграждает ли и ему путь мемфисский чародей. Два раза он замечал: когда неожиданно произносили имя Хоремсеба, тусклые глаза Нефтисы вспыхивали огнем, а при упоминании о рассеянной жизни, которую князь вел в Фивах, непередаваемый гнев и страдание перекашивали ее бледное и неподвижное лицо.

На этой-то предполагаемой ревности Кениамун и основал план решительного приступа. Если каким-нибудь образом и можно было Нефтису заставить изменить себе и выдать часть ее тайны, то, конечно, под влиянием того могущественного чувства, которое ослепляет человека и разнуздывает все страсти.

Подходящий случай не заставил себя долго ждать. Однажды после обеда они с Саргоном были в гостях у Нефтисы, и Кениамун решил, что настало время нанести удар. Изиса, чувствовавшая большую симпатию к ассирийцу и любившая беседовать с ним наедине, увела молодого человека под предлогом показать ему только что распустившийся редкий цветок. Кениамун знал, что они не так-то скоро вернутся, и решил воспользоваться удобной минутой.

Разговор тянулся лениво, так как молчаливая Нефтиса не стремилась поддерживать его. После довольно продолжительного молчания Кениамун быстро наклонился к ней и сказал, пожимая ее руку:
— Нефтиса, отчего ты всегда такая бледная и мрачная? Почему ты так равнодушна к тем, чье сердце полно верной привязанности к тебе?

Девушка вздрогнула. Ее большие зеленоватые глаза с нескрываемой иронией обратились на Кениамуна.

— Надеюсь, это не ты, Кениамун, ветреная и любвеобильная бабочка, проникнут такими прекрасными чувствами верности. К тому же, это было бы и напрасно. Мое сердце умерло с тех пор, как я должна была отказаться от Антефа. Подобные жертвы самую горячую душу превращают в камень.

— Твой ответ жесток, но я не считаю его окончательным, — добродушно ответил Кениамун. — Ты знаешь, если суметь ударить по камню, то из него брызнет огонь. Никогда не следует полагаться на свое сердце. Я знаю человека, который казался неуязвимым и из-за которого умирали женщины, не трогая его сердца. И что же! Любовь победила его, как всякого другого. Из своего небольшого приключения во время последней поездки в Мемфис я получил тому подтверждение.

Как бы охваченный воспоминаниями, он умолк и выпил глоток вина. Его лицо излучало такую откровенную веселость, такое невинное лукавство, что они исключали всякое подозрение.

При слове «Мемфис» темное облако застлало лицо его собеседницы. Нервным жестом она пододвинула к себе хрустальный бокал и, наполнив его вином, сказала изменившимся голосом:
— Это обещает быть очень интересным. Расскажи, Кениамун, кто этот человек и что ты видел?

— А ты сохранишь мою тайну? Дело идет об очень важной особе, — ответил тот весело.

Получив утвердительный знак, он продолжал:
— Ну, хорошо! Признаюсь тебе, что все, что рассказывали про Хоремсеба, разжигало во мне сильнейшее любопытство. Когда я был в Мемфисе, то несколько раз проходил вдоль стены, окружавшей его владения. Вид этих таинственных садов, этого дворца, затерявшегося в зелени, еще больше возбудил мое любопытство. Я решил во что бы то ни стало, проникнуть туда, и вот однажды — признаюсь, не без труда — я перелез через стену.

— И ты вышел оттуда живым? — хриплым голосом перебила Нефтиса.

Она была бледна, как смерть и вся трепетала.

— Клянусь Ра и Озирисом! Ведь это не пещера разбойников, — ответил Кениамун, делая вид, что не замечает ее волнения. — К тому же, я не отважился отходить далеко и все казалось пустынным, но случай привел меня прямо к цели. В одной аллее, в конце которой сверкали воды какого-то озера или бассейна, я увидел мужчину и женщину, сидевших на скамейке. В нем я тут же узнал Хоремсеба, нашего неуязвимого героя. Ее же я не мог рассмотреть, так как она обвила руками шею князя и спрятала лицо у него на груди. Я заметил только, что она очень изящна и у нее черные густые волосы. Как бы для того, чтобы рассеять мои последние сомнения, раздался голос князя. В его словах звучала такая пылкая страсть, что…

Он замолчал, испугавшись эффекта этой смелой лжи, С хриплым криком Нефтиса вскочила на ноги. Кубок выскользнул из ее рук и со звоном разбился о плиты. Зеленые глаза ее метали пламя. Побагровевшее лицо исказилось дикой страстью, грудь тяжело вздымалась. Она была олицетворением ревности, готовой все вокруг разрушить и всех поубивать.

— А! Так он может любить! — сдавленно вскрикнула она и, упав на стул, закрыла лицо руками.

Оправившись от первого испуга и удивления, Кениамун бросился к ней. Успех превзошел его ожидания. Надо было пользоваться случаем.

— Дорогая Нефтиса, неужели я, сам того не зная, причинил тебе горе? Твое волнение заставляет меня подозревать, что ты была за этими заколдованными стенами, где тебе было нанесено серьезное оскорбление. В таком случае, скажи мне все. Поверь, что я твой друг и сумею отомстить за тебя даже самому Хоремсебу.

Нефтиса подняла голову.

— Оскорбил ли он меня?! — воскликнула она с судорожным смехом отчаяния. — Он мучил меня, уничтожил, вырвал мое сердце! Но я молчала, я все терпела, так как думала, что он не способен любить. Я думала, что волшебное питье, которое он употребляет, парализовало его сердце. Но теперь, когда я знаю, Хоремсеб, что твой ледяной взгляд может воспламеняться любовью, что твой насмешливый и холодный рот может страстно целовать женщину, я не стану щадить тебя, я донесу и уничтожу тебя! Я лишу тебя чар, которыми ты покоряешь сердца женщин, я заставлю тебя заплатить за все мои страдания!

Она осеклась. Ненависть, отчаяние и дикая страсть душили ее.

— Успокойся, Нефтиса, и рассчитывай на мою помощь, что бы ты ни решила предпринять. Пусть моя самоотверженность докажет тебе мою искреннюю любовь!

— Я верю, Кениамун, и благодарю тебя. Со своей стороны я клянусь тебе, что в тот день, когда Хоремсеба, уничтоженного и опозоренного, поволокут в цепях по улицам Фив на суд, я стану твоей женой. Пусть Гатора и все бессмертные накажут меня и лишат мою душу бессмертия, если я нарушу эту клятву!

Кениамун крепко пожал ее дрожащую руку.

— Чтобы добиться этого, нам необходимо узнать, что он делает в тени таинственных сикомор в своем дворце, поглощающем женщин…

— В том числе и Нейту, — перебила Нефтиса. — Что касается тайн колдуна, то часть их я уже знаю, — и она коротко рассказала ему все, что помнила.

Кениамун был поражен. Ему бы никогда и в голову не пришло, что возможны такие невероятные преступления.

— Послушай, — сказал он, — не мало ли нас двоих для того, чтобы освободить Нейту и обличить такого опасного и высокопоставленного преступника? Если мы погибнем, другие должны продолжить наше дело. С этой целью я предлагаю в союзники Саргона. Это смелый и надежный человек, который уже подозревает часть истины.

— Хорошо! Со своей стороны, я посвящу в дело Изису. Она тоже девушка верная и энергичная. Кроме того, ей нужно отомстить за смерть трех любимых людей.

— Итак, мы договорились, — ответил, вставая, Кениамун. — Теперь позволь мне привести наших союзников. Нам необходимо посоветоваться и обсудить план действий. И чем скорее, тем лучше!

Через полчаса четверо заговорщиков собрались в комнате, тщательно оградив себя от нескромных ушей. Мрачная и решительная Нефтиса на этот раз со всеми подробностями рассказала, каким образом она попала во власть чародея. Она описала странную жизнь, которую вел Хоремсеб, ужасное увечье всех рабов, ночные оргии, действие отравленных роз и противоядие, таинственный павильон, где исчезал князь для работы с каким-то неизвестным мудрецом и, наконец, рассказала про молодого раба, предупредившего ее об ужасной смерти, уготованной всем невинным жертвам.

От этих зловещих таинств слушателей бросило в холодный пот. Только теперь Изиса поняла, что случилось с ее сестрой, без сомнения, погибшей в ужасных страданиях. Сердце Саргона терзала боль при мысли, что Нейта находится в этом аду и ее чистая невинная душа, может быть, подвергается таким ужасам. Он первый нарушил продолжительное молчание, наполненное только глухими рыданиями Изисы и хриплым прерывистым дыханием мужчин.

— Поскольку речь идет прежде всего об освобождении близкого мне человека, — веско сказал Саргон, вставая, — то я считаю своим правом и обязанностью первым проникнуть в это логово смерти, а так как за его стены допускаются только немые, то я сделаюсь глухонемым. Притвориться, конечно, нелегко, но возможно, и надеюсь, что мне это удастся. Я устрою так, что меня купят, как раба. Его управляющий, говорят, много их покупает. Ведь надо же возобновлять поголовье человеческого скота, пожираемое оргиями! Когда я попаду туда, стану наблюдать за Хоремсебом и узнаю, там ли моя жена.

— Но если тебя узнают? — тихо спросила Изиса.

— Кто может меня узнать? Князь меня никогда не видел, а Нейты я могу избегать. Я очень изменился. К тому же гордый взгляд Нейты никогда не снизойдет до презренного раба.

— Но как мы будем держать связь с тобой, чтобы быть в курсе событий? — спросил Кениамун.

— Для этого мы назначим какое-нибудь место. Необходимо будет найти щель в стене или пробить отверстие, куда я мог бы ежедневно класть маленький свиток папируса. Если его не будет, то это станет знаком, что я открыт, и тогда вы поднимете тревогу.

— Я отправлюсь с тобой, Саргон! Мне нужно отомстить этому негодяю за три смерти, и я не хочу оставаться в стороне, — заявила Изиса.

Заметив, что все недовольны ее инициативой, она попыталась их убедить:
— Не бойтесь! Когда опасность известна, то она наполовину уничтожена. Саргону будет значительно легче, если он будет не один в пасти льва. В случае чего, мы поддержим друг друга. Если один из нас погибнет, останется другой, чтобы известить вас об этом. Я достаточно красива, чтобы Хоремсеб сделал меня своей игрушкой. Только он не одержит надо мной никакой власти: я буду уничтожать его розы и выливать отравленное питье. Не старайтесь разубедить меня, мое решение непоколебимо.

После продолжительного спора предложение Изисы было принято. Кениамун со своей стороны обещал взять отпуск на несколько месяцев, чтобы находиться рядом с ними в Мемфисе.

— Командующий эфиопскими войсками — мой друг. В случае нужды я возьму у него солдат, чтобы оцепить дворец или форсировать вход в него, — добавил он.

— Итак, нам остается только назначить день отъезда, — воодушевленно сказала Нефтиса. — Я же, друзья, могу предложить надежное убежище, где никто не станет нас искать. Я владею маленьким домиком в одном из бедных кварталов Мемфиса, поблизости от невольничьего рынка. Этот домик простой и бедный, но его можно приспособить для наших нужд. Он стоит среди запущенного сада, и раньше в нем жила одна моя родственница. Недавно она умерла, и теперь там остался только один старый раб, верный и преданный, как собака. Его никто не знает, так как он недавно в Мемфисе, а раньше заведовал моим виноградником. Он будет прислуживать нам и «продаст» Саргона. Я ручаюсь, что старик нас не раскроет.

Заговорщики разошлись, но девушки, оставшись одни, еще долго беседовали.

*  *  *

Прошло пятнадцать дней после того, как разъяренная ревностью Нефтиса выдала чародея и поклялась отомстить ему.

После обеда царевич Тутмес, развалившись в кресле, играл в шашки с одним воином из свиты. Молодой наследник трона явно скучал и был в самом отвратительном состоянии духа. Три недели назад во время большой охоты у него на всем скаку сломалась ось колесницы и его выбросило на землю. В результате он вывихнул руку и разбил колено. Его состояние не представляло никакой опасности, но, тем не менее, он был вынужден сидеть в своей комнате и сохранять абсолютный покой, а также должен был соблюдать довольно строгий пост. По мере того, как боль уменьшалась, нетерпение разъедало подвижного и деятельного молодого человека. Утром этого дня скука и дурное расположение духа достигли своего апогея. Недовольный всем, он раздражался от пустяков. Чтобы видеть какое-нибудь новое лицо, он потребовал для игры дежурного воина, которым оказался Мэна.

Впрочем, игра не долго утешала его. Тутмес оттолкнул доску:
— Я не хочу больше играть. Сходи, Мэна, и скажи, чтобы мне принесли вещи, которые я купил у чужеземного купца. Потом расскажи мне какую-нибудь пикантную историю. Ты должен их знать много, ведь, говорят, ты постоянный посетитель тех мест, где процветают скандальные приключения.

— Постараюсь угодить тебе, царевич. Действительно, я знаю много историй. Не хвастаюсь, но могу сказать, что они из собственного опыта, — с фатоватым видом ответил Мэна, отвешивая низкий поклон.

Затем он приказал принести покупки. Пока Тутмес рассматривал богатые материи, драгоценности и оружие, привезенное из земли Кевы (Финикии), Мэна рассказал ему целую серию анекдотов, один рискованнее другого. К царевичу вернулось хорошее настроение и он смеялся, как безумный. В благодарность он подарил Мэне из лежащей перед ним груды великолепный кинжал с чеканной ручкой. Вдруг он вспомнил, что в одно из последних свиданий Изиса намекнула, что хочет такие же финикийские украшения, как у Неферты, дочери Туа. Он решил, что самое время послать ей такой подарок. Выбрав похожие ожерелье и аграф, он прибавил еще вышитый платок с золотой бахромой и все это запер в изящную шкатулку слоновой кости. Чтобы не сердить Нефтису, он наполнил для нее подарками вторую шкатулку и сказал, запирая ее:
— Завтра же отошлю оба ящичка. Надеюсь, что Изиса и Нефтиса будут довольны.

При этом имени Мэна, помогавший Тутмесу выбирать украшения, насторожил уши.

— Не могу ли я быть твоим послом, царевич? Для меня это было бы большим счастьем, — льстиво сказал он. Тутмес хлопнул его по плечу.

— Ты чуешь красивых женщин, как хорошая собака кость, — сказал он, смеясь. — Но чтобы вознаградить тебя за твои занимательные истории, я соглашаюсь. Возьми шкатулки и завтра утром отправляйся за Фивы (он указал место), там живет Нефтиса. Передай поклон от меня ей и также ее подруге, прекрасной Изисе, и вручи им мои подарки. Кроме того, скажи, что я их навещу, как только буду в состоянии выходить.

Чтобы понять интерес этого проныры к Нефтисе, нам нужно вернуться назад на семь месяцев, к визиту Хоремсеба в Фивы. Мэна по своей низкой и корыстолюбивой натуре всегда старался тереться около всего, что богато и высокопоставлено. И тогда он употребил все возможные усилия, чтобы войти в доверие к чародею. Это отчасти ему удалось. Хоремсеб очень скоро понял, что этот податливый и раболепный тип мог быть ему полезен. Зная, что вкусы Мэны были не в ладу с карманом, князь не сомневался, что при помощи золота он может из него сделать послушное орудие, в котором нуждался.

Чтобы убедиться в этом, князь сначала употреблял Мэну для мелких, неофициальных услуг, которые щедро оплачивал богатыми подарками. Определив, что совесть доблестного воина ничто не смущает, он за несколько дней до своего отъезда пригласил его на прогулку. Как только они очутились вдали от всех нескромных ушей, князь, без всяких предисловий, тихо сказал ему:
— Я заметил, что ты любишь игру и женщин. Это все прекрасные вещи, но они стоят очень дорого — дороже, чем ты можешь заплатить. Хочешь ли ты получать каждую луну кругленькую сумму за небольшую услугу?

Желтые глаза Мэны зажглись жадностью.

— Что нужно сделать, чтобы услужить тебе, Хоремсеб? Не сомневайся в моем добром желании.

— Я потребую от тебя очень легкой вещи, — медленно произнес князь. — Ты будешь сообщать мне все, что происходит интересного при дворе и что будут говорить обо мне. Главное же, ты должен будешь следить, не появится ли в Фивах женщина по имени Нефтиса. Она очень красива. У нее рыжие волосы, кожа белая, а глаза зеленоватые. Если ты ее найдешь, известишь меня и получишь за это отдельное вознаграждение. Каждую луну к тебе будет являться мой человек за письмом и вручать сумму, о которой мы условились.

Договор был заключен. Мэна, не видевший ничего позорного в роли шпиона, раз она приносит ему деньги, аккуратно сообщал Хоремсебу все придворные и городские новости. Только Нефтисы он не мог нигде найти. Услышав, что Тутмес произнес это имя, он тотчас же решил воспользоваться случаем и повидать эту женщину. Если случайно она окажется той, кого так жадно ищет князь, то он может потребовать обещанную сумму, а Мэна в ней очень нуждался, недостаток денег был его хронической болезнью.

На следующее утро он отправился в указанное место. Сначала раб-привратник не хотел впускать его, утверждая, что госпожа больна и никого не принимает. Но Мэна объявил, что он послан наследником трона, и настаивал, чтобы его впустили. Имя Тутмеса произвело должный эффект, и ворота широко открылись перед колесницей Мэны. Через четверть часа он увидел хозяйку дома и ее подругу. В изысканных выражениях посланец извинился за свою настойчивость, передал поручение и подарки царевича и удалился очень довольный. Мэна больше не сомневался, что благоприятный случай привел его прямо к цели.

Эта красивая женщина с бледным цветом лица и золотистыми волосами была именно та, кого искал Хоремсеб. Но какая вязь существовала между ними? Не предпочла ли она Тутмеса, и все дело заключалось только в ревности?

Человек Хоремсеба должен был явиться только через восемь дней. Мэна навел еще несколько справок, потом приготовил донесение, в котором распространялся о трудах и издержках, которых стоило ему открытие Нефтисы. Затем oн извещал, что молодая женщина была любовницей Тутмеса, который после примирения с Хатасу щедро наградил ее. В конце письма он просил дальнейших инструкций по этому делу.

Мэна и не подозревал, что вечером того же дня дом опустел. Нефтисы там уже не было. Остались только несколько рабов-сторожей, все остальные ушли в отдаленное имение, где должны были ожидать дальнейших распоряжений. С наступлением ночи Нефтиса и Изиса, тщательно закутанные в покрывала, прошли через сад, пешком добрались до Нила и еели в большую, с виду неказистую лодку. Двое мужчин, одетых простыми горожанами, ждали их там. Это были Саргон и Кениамун. Последний сказал Хнумготену, что он хочет навестить одну старую родственницу, после которой надеется получить наследство, и добрый начальник телохранителей дал ему отпуск на несколько месяцев.

Они беспрепятственно достигли Мемфиса и расположились, в маленьком домике Нефтисы. Она сразу сообщила рабу-сторожу, что нужно делать, и объяснила, какую роль он должен был играть при продаже Саргона.

Старый Хеопс был из числа тех служителей, которые слепо повинуются, не споря и не обсуждая приказаний своих господ, Он думал только об одном, как бы лучше исполнить то, что от него требуют. К тому же, ему было известно общественное положение обоих мужчин, продолжавших носить простонародную одежду и соблюдавших конспирацию даже в разговорах между собой.

Саргон и Кениамун в первое время в Мемфисе занялись необходимыми приготовлениями. Каждую ночь они отправлялись к владениям Хоремсеба и пробили в стене два отверстия. Эти отверстия были необходимы для связи Саргона с его друзьями. Туда он сможет класть свитки папируса с информацией о своих открытиях и получать советы и новости извне. Чтобы легче потом сориентироваться, ассириец воспользовался темной ночью, и, при помощи лестницы, перелез через стену. Он сделал несколько заметок на внутренней стороне, чтобы потом легче было найти место, и спрятал в густой чаще под грудой листьев кинжал, короткую секиру и веревку с узлами.

После этих приготовлений, им осталось только вычислить, когда управляющий князя придет на невольничий рынок. Это было нетрудно сделать, так как дом стоял у самого рынка. Тем не менее, прошло несколько недель, а желанный случай не представлялся. Нетерпеливый Саргон, отчаявшись, начинал уже терять мужество, как вдруг однажды утром прибежал запыхавшийся Хеопс и сообщил, что на рынке появился Хапзефа и делает большие закупки.

Мрачный и решительный, Саргон приготовился в путь. В последний раз он пожал руку друзьям. Они заставили его поклясться, что он будет осторожен и скоро даст знать о себе. И Саргон отправился за Хеопсом.

В тот же вечер Изиса должна была сделать свою первую попытку — прогулку по Нилу для встречи с чародеем.

Хеопс прекрасно вошел в свою роль. Придя на рынок и таща за собой «раба», он предлагал его всем встречным, незаметно приближаясь к месту, где Хапзефа торговался за цену на нескольких молодых девушек. Многие покупатели останавливались и осматривали Саргона, но, узнав, что он глухонемой, или совсем отказывались от него, или давали такую низкую цену, что Хеопс отворачивался и с досадой плевал.

— Что мы будем делать с этим глупым и бесполезным животным? — надрывался он.

Затем, выпрямившись, он заорал во всю силу своих легких:
— Кому нужен очень ловкий слуга, опытный во всех домашних работах? У него один недостаток, он глухонемой.

Громкий, пронзительный голос достиг ушей Хапзефа, который в эту минуту закончил свой торг. Подойдя к ним, oн внимательно осмотрел Саргона.

— Ты продаешь немого, старик? — спросил он. — Как, он и глухой к тому же? В таком случае это будет тройная работа — объяснить ему его обязанности, — проворчал управляющий, пожимая плечами.

— О! Достаточно одного знака, чтобы он понял. Карапуза — очень ловкий и работящий раб. Не найдется ему равного в искусстве плести гирлянды и убирать цветами вазы и корзины. Он может поддерживать курение в треножниках, подметать и убирать комнаты, прислуживать и светить гостям, носить тяжести и обмахивать от мух. Кроме того, он не может подслушивать у дверей и точить лясы насчет своих господ, — выпалил Хеопс с поразительной быстротой, сильно жестикулируя руками.

— Замолчи! Не думаешь ли ты, старое животное, что я первый раз в своей жизни покупаю раба? Чего ты оглушаешь меня? — вспылил управляющий. — Впрочем, этот парень кажется сильным, и я куплю его. Только за разумную цену и если он действительно не очень туп.

Чтобы привлечь внимание Саргона, стоявшего с видом какого-то безразличного болвана, Хапзефа толкнул его ногой и стал жестами подражать движениям человека, рвущего цветы и убирающего ими корзину. Ложный Карапуза радостно оживился, показывая белые зубы и качая головой в знак того, что он понял. Схватив пук цветов и корзину, он стал поспешно убирать ее, несмотря на крики и протесты торговки. Невольно смеясь над этой комической сценой, Хапзефа сделал ему знак перестать. Заплатив требуемую сумму Хеопсу, он приказал Саргону идти вместе с рабами, которых он уже купил.

Через полчаса Саргон, с бьющимся сердцем, нагруженный тяжелой амфорой, вместе с остальными рабами, молчаливыми, как и он, вошел в обширный двор дворца Хорeмсеба. Тяжелые двери закрылись за ними, Хапзефа передал невольников одному из своих помощников, оставив при себе только Саргона. Длинным коридором он провел его в другое крыло дворца и подтолкнул в комнату, где какой-то толстый человек с отвислыми щеками что-то писал.

— Хамус, я привел тебе человека, которого ты просил для замены Хнума, — сказал Хапзефа. — Взгляни! Я, кажется, сделал хорошее приобретение для личных услуг господина. Этого молодца зовут Карапуза. Он глухонемой и выглядит весьма бодрым и старательным.

Начальник евнухов встал и внимательно осмотрел Саргона, притворявшегося совершенно равнодушным.

— Он мог бы быть помоложе, но все равно. Он достаточно тонок и хорошо развит, — оценил Хамус. — Я сейчас же прикажу приготовить его, и он может начать свою службу сегодня же вечером, за ужином.

Обменявшись еще несколькими фразами, касающимися служебных дел, они разошлись. Хамус отвел нового раба в большой зал с полным бассейном посредине и передал его там другому евнуху. Тот прежде всего заставил его войти в соседнюю комнату, поставил перед ним сытный обед и запер его. После нескольких часов, прошедших для принца в понятном волнении, дверь открылась снова. Евнух отвел его к бассейну. Здесь он знаками приказал ему снять одежду и залезть в воду.

Саргон повиновался без малейшего колебания. Когда он выкупался, два раба тщательно вытерли и умастили его тело ароматическим маслом. Потом на него надели вышитый золотом синий передник, а шею и руки украсили широким ожерельем и широкими кольцами. На голову ему надели полосатый синий с золотом клафт. «Очевидно, Хоремсеб хочет видеть вокруг себя только богатство и изящество. Все, что приближается к этому кровавому чудовищу, должно веселить его пресыщенный взгляд и ласкать его», — с ненавистью и горечью подумал Саргон.

По окончании туалета евнух отвел принца к Хамусу. Тот с удовольствием осмотрел его, одобрительно кивая головой.

— Другие готовы?

— Да, они ждут в галерее.

Хамус переоделся, украсил шею и руки драгоценностями и вышел, сделав знак Саргону следовать за ним.

Ночь уже наступила. Они молча прошли несколько кoмнат, освещенных факелами, затем галерею, где к ним присоединилось семь молодых рабов, разукрашенных, как и Саргон. В конце длинного коридора Хамус остановился. Откинув кожаную занавеску, он отпер высокую золотую решетку ключом, который все время висел у пояса. Перед ними открылась золотая анфилада ярко освещенных комнат, обставленных с царской роскошью. Повсюду виднелась дорогая мебель, произведения искусства и ценные вазы, наполненные редкими цветами. Богато одетые мальчики бесшумно, как тени, двигались по комнатам, поддерживая огонь в треножниках и вливая туда приятные, но удушливые благовония.

Сердце Саргона сильно билось. Ему казалось, что oн вступает в какой-то новый, зачарованный мир. Итак, в этом роскошном и молчаливом, как храм, жилище обитает Хоремсеб, а около него — Нейта, может быть, любящая и счастливая в объятиях его соперника. При этой мысли гнев и ревность затопили душу молодого хетта. Неужели для освобождения неблагодарной легкомысленной женщины он низвел себя до раба и отдался, связав себя по рукам и ногам, этому чудовищу, для которого человеческая жизнь значит меньше, чем жизнь животного? Но нет, этот холодный и жестокий человек никому не даст ни любви, ни счастья. Если Нейта здесь, она должна страдать, но отмщение близко. Та минута, когда Хоремсеба, закованного и опозоренного, потащат по улицам Фив, окупит все, чем он рисковал и что он перестрадал.

Скоро Хамус довел всех до большого зала, выходившего в сад. Горевшие повсюду факелы и лампы ярко освещали его. Несколько слуг под присмотром распорядителя поспешно оканчивали приготовления к ужину на две персоны. На широком возвышении стояли стол и великолепное кресло. Два металлических сфинкса поддерживали сидение с высокой спинкой, обтянутое пурпурной материей. Напротив стоял табурет из слоновой кости, предназначавшийся для гостя князя.

Евнух указал Саргону место за спинкой кресла. В руки ему дали великолепную чеканную амфору и знаками объяснили, что он должен наполнять кубок господина, как только тот протянет его. Затем Хамус приподнял широкую, тяжелую драпировку, завешивавшую одну стену зала. За драпировкой была золоченая решетка, отделявшая зал от слабо освещенной комнаты или галереи, в сумраке которой виднелись одетые в белое женщины с арфами в руках.

Вдруг водворилась торжественная тишина, и послышался шум шагов. Из соседнего зала вышли двое юношей с факелами в руках и остановились у дверей неподвижные, как статуи. За ними показался Хоремсеб в сопровождении женщины и нескольких рабов.

При появлений князя Хамус и распорядитель простерлись и поцеловали землю, и все рабы преклонили колени. Дрожа от гнева, Саргон должен был сделать то же самое. Но тут же он забыл все. В подошедшей и севшей на табурет женщине он узнал Нейту. Преодолев почти нечеловеческим усилием подступивший обморок, молодой человек выпрямился и занял свой пост, жадно наблюдая за любимой женой, которая, как и ее спутник, даже не взглянула на раба.

На Нейте было роскошное белое шерстяное платье, расшитое золотом. Драгоценности несметной цены сверкали на шее и руках. Роскошный венок украшал чудные черные волосы. Но ее очаровательное личико побледнело и похудело. Угрюмая печаль светилась в глазах, а ее упорно сжатый рот выражал страдание и изнеможение.

С удивлением и внутренним удовлетворением Саргон отметил, что они не обменялись ни одним словом, ни одним взглядом любви. С холодным и высокомерным видом князь прислуживал своей пленнице, которая ни разу не подняла на него глаза.

Как только начался ужин, за занавесью раздалось приятное пение. Эта оригинальная и немного монотонная мелодия располагала к созерцанию и неге.

Нейта почти ни к чему не притрагивалась. Она облокотилась на стол и, казалось, совсем погрузилась в музыку. Хоремсеб же ел с большим аппетитом. Он часто поднимал свой кубок, который Саргон исправно наполнял, сожалея, что не наливает ему яду. Минутами им овладевало безумное желание поднять тяжелую амфору и размозжить голову негодяю, но каждый раз ненависть рисовала перед ним более утонченную месть. О, слишком мало было только убить Хоремсеба! Его унижение, темница, муки и какая-нибудь ужасная, позорная смерть — это одно могло удовлетворить дикую ненависть Саргона.

Закончив ужин, Хоремсеб тоже облокотился на стол и посмотрел на Нейту полугневным и полустрастным взглядом. Но, так как ее глаза упорно оставались опущенными, он нахмурился. Наклонившись к ней, он обнял ее за талию и заставил встать.

— Ну, прекрасная бунтовщица, одари же меня взглядом и улыбкой, — сказал он, полусмеясь, полусердясь.

Нейта была безучастна. Она не подняла глаз даже тогда, когда он поцеловал ее в губы. К счастью нашего раба, Хамус, занятый своим господином, не заметил, как в глазах Карапузы сверкнула дикая смертельная ненависть.

В тот же день, когда Саргон приступил к службе у Хоремсеба, Нефтиса дрожащими руками наряжала свою подругу для прогулки по Нилу, которая должна была свести ее с чародеем. Несмотря на свою решимость, Изиса тоже страшно переживала. Конечно, она надеялась потом освободиться, но знала, что подвергает себя смертельной опасности.

В сопровождении Кениамуна, одетого в простой передник раба, она села в маленькую лодку. Воин быстро стал грести по направлению к дворцу Хоремсеба. Они остановились напротив лестницы. Ждать пришлось недолго. Скоро они увидели, как Хоремсеб сел в свою великолепную лодку. Несколько минут спустя обе лодки встретились.

При виде красивой молодой девушки, глаза которой, казалось, приросли к нему, Хоремсеб приподнялся на подушках. Полунасмешливая, полустрастная улыбка блуждала по его губам. С пылающим взглядом он вытащил из-за пояса розу и ловко бросил ее на колени Изисы.

Как только лодки разъехались, девушка с отвращением бросила розу в маленькую корзинку, стоявшую у ее ног и нарочно захваченную ими с этой целью. Решено было сохранять эти розы как доказательство того, что именно Хоремсеб раздает их.

— В какое негодование пришел бы чародей, если бы видел, как ты мало ценишь его драгоценный дар! — сказал Кениамун с ехидной улыбкой.

— О! Без сомнения. Но его негодование было бы еще сильней, если б он знал, какое отвращение он мне внушает. Такой красивый, так щедро одаренный богами, он вдвойне преступник, когда прибегает к колдовству для покорения сердец и уничтожает всех, кто его любит.

В течение следующих трех дней Изиса напрасно выезжала на прогулки по Нилу. Она не сталкивалась с князем, который, очевидно, хотел потомить ее. Когда же их лодки снова встретились, он опять бросил ей розу, сопровождая этот дар страстным взглядом.

При третьей встрече, происшедшей несколько дней спустя, к розе был привязан маленький свиток папируса. Вернувшись домой, Кениамун прочел его. Письмо было следующего содержания: «Прекрасная незнакомка! Если твое сердце подтверждает то, что говорят твои глаза, если ты не случайно попадаешься на моем пути, то будем оба счастливы, так как я тоже полюбил тебя. Итак, если ты доверяешь мне, веришь моей любви, приходи завтра ночью на берег Нила (он указал место). Там ты найдешь лодку с двумя мужчинами. К шапке одного из них будет прикреплена роза. Ты покажешь им ту розу, которую я дал тебе cегодня, и они, верно и тайно, доставят тебя в мои объятия». Бледная и дрожащая Изиса молча слушала чтение этого послания. Что ж, решительный момент наконец пришел.

С наступлением ночи, мрачная и молчаливая Нефтиса снова нарядила подругу, надела ей на шею священный амулет и после прощального поцелуя, закутала ее в плащ. Простившись с Кениамуном, собиравшимся проводить ее хоть до реки, Изиса вышла из дома и заспешила к Нилу. Не доходя до берега, она в последний раз пожала руку Кениамуна и побежала к маленькой лодке, стоявшей в указанном месте. В ней сидели двое мужчин. Когда она приблизилась, один из гребцов встал. Заметив в руках Изиcы розу, он указал на такую же, прикрепленную к его шапке, и помог ей сесть в лодку.

Изиса, совершенно подавленная, опустилась на скамейку. Теперь все кончено, всякое отступление отрезано. На минуту силы оставили ее, но Изиса была женщина мужественная и энергичная и скоро подавила эту слабость. Даже инстинкт самосохранения подсказывал ей, что больше, чем когда-нибудь, необходимо хладнокровие и ясность ума, чтобы все видеть и приготовиться вовремя ко всем случайностям.

Доехали очень быстро и в гробовом молчании. Несомненно, гребцы были тоже немые, так как ни одно слово не сорвалось с их губ. Скоро показалась громадная стена, опоясывавшая владения Хоремсеба. Лодка, не останавливаясь, проплыла мимо лестницы к сараю. Ворота бесшумно пропустили ее и опять захлопнулись.

Изиса пытливо огляделась кругом. В глубине сарая виднелась великолепная лодка, а на каменных ступенях стояли два богато одетых молодых раба с факелами в руках. Один из гребцов приподнял молодую девушку и поставил ее на первую ступеньку, указав рукой на двоих юношей. Те, в свою очередь, жестами пригласили ее следовать за ними.

С надрывающимся сердцем Изиса покорно последовала за провожатыми, которые шли впереди и освещали ей путь. Так прошли несколько аллей, показавшихся ей бесконечными. Кругом все было пустынно и только шум их шагов нарушал глубокую и торжественную тишину сада.

Вдруг, на повороте одной из аллей открылась большая площадь. За ней высился дворец. Изиса остановилась, как очарованная, не в состоянии оторвать глаз от этого волшебного вида. Налево раскинулось очень большое озеро, на гладкой поверхности которого отражалось пламя высоких бронзовых треножников, стоявших на берегу. Громадный фасад дворца украшал целый ряд массивных, выкрашенных в яркую краску, колонн, освещенных бесчисленными светильниками и треножниками, в которых горела смола. Этот кровавый свет, как отсвет пожара, фантастически озарял скульптуры, разноцветные орнаменты, диковинные цветы и гранитные ступени, ведущие в сад. Ясно видны были силуэты рабов.

Хриплый возглас одного из провожатых заставил Изису очнуться, она пошла дальше, готовясь с минуты на минуту встретить Хоремсеба, но он не показывался, и ее встретил Хамус. Он отвел ее в маленькую изящную комнату, похожую на ту, в которой держали Нефтису, — с одной только разницей, что эта выходила в большой сад.

— Господин кланяется тебе, — сказал евнух. — Вот эту комнату он назначил для твоего пребывания. Здесь ты найдешь все необходимое, касательно одежды и украшений. Там на столе я приказал поставить прохладительное. Пей и кушай, если тебе угодно, а потом отдохни. Дальнейшие приказания ты получишь от самого господина.

Слегка поклонившись, Хамус вышел.

Оставшись одна, Изиса присела на ложе. Обхватив руками колени, она глубоко задумалась. Что будет дальше? Придет ли уже сегодня господин отдать приказания своей новой рабе? Бесчестный человек, сбрасывающий маску, как только жертва переступает порог его жилища. О, скоро ли, наконец, пробьет час возмездия, когда Хоремсеб, бесправнее раба, будет ждать приказаний и приговора своих судей? Опустившись на колени, пленница развела руки в горячей немой молитве, вознеслась душой к бессмертным, умоляя их ускорить этот день мщения.

*  *  *

В ту же ночь, только несколькими часами позже, Таадар, старый мудрец, сидел один в комнате своего павильона. Он только что спустился из обсерватории, устроенной над крышей, где наблюдал звезды, стараясь прочесть по ним будущее. Но, очевидно, небо не предвещало ничего хорошего, так как глубокая складка прорезывала лоб мудреца, а на морщинистом и угловатом лице отражалась мрачная тоска.

Опершись головой на руки, он изучал папирус, на котором виднелись какие-то астрономические вычисления. Он был так погружен в свои занятия, что не заметил, как вошел Хоремсеб. И только когда тот дотронулся до его плеча рукой, он вздрогнул и встал.

— Кажется, я позволил себе прервать твои размышления, учитель, — сказал князь, присаживаясь к столу. — Нет ли новых препятствий для великого опыта, который обещал нам Молох и который должен раскрыть будущее? Или ты прочел какой-нибудь неприятный знак по звездам?

— Опыт, к которому ты так жадно стремишься, сын мой, наступит ранее, чем ты ожидаешь. Но то, что я уже два раза прочел, наполняет мою душу опасениями. Звезды ясно говорят, что нашим головам грозит смертельная опасность. Особенно тебе — со стороны мужчины и женщины, которые жаждут тебя уничтожить. Но я не увидел всего, черные тени мешали разглядеть, что именно готовится.

Хоремсеб вздрогнул. Его бледное и озабоченное лицо еще больше омрачилось.

— Сегодня вечером привезли женщину, предназначенную Молоху, — сказал он. — Но она не выйдет отсюда живой и через несколько месяцев погибнет, как другие. Не думаю, чтобы звезды указывали на нее. Может быть, со стороны Нейты явится опасность? У этого настойчивого и гордого создания бывают такие странные и неожиданные выходки.

Мудрец покачал головой.

— Нет, я уже говорил тебе, что Нейта не выдаст тебя. Только она одна, может быть, останется тебе верной и преданной. От другой женщины и какого-то мужчины, полного ненависти, придет опасность, которая грозит уничтожить тебя. Берегись, Хоремсеб, и будь осторожен, как никогда.

Ярость и тоска перекосили на мгновение красивое лицо князя. Кулаки его сжались.

— Я не сомневаюсь, учитель, что существо, угрожающее моей жизни, — Нефтиса. Эта презренная знает наши тайны и похитила волшебный эликсир. Подозреваю даже, что она им уже воспользовалась. Через нее все и откроется, если я не найду ее вовремя. Я пришел к тебе, чтобы поговорить о ней. Я уже говорил о донесении Мэны, в котором он сообщает, что Нефтиса найдена, но что она любовница Тутмеса. Я тотчас же заподозрил, что эта связь, принесшая ей богатство, а также чудесное примирение царицы с братом — последствия священного аромата. Я написал Мэне, чтобы он наблюдал за ней и указал ее дoм моему посланному, человеку верному. Тот же должен или похитить ее или, если это окажется невозможно, заколоть кинжалом. Но, очевидно, злые духи покровительствуют ей и предупредили ее, так как в тот же вечер мой человек вернулся ни с чем. Мэна же пишет мне, что Нефтиса исчезла, что ее пустой дом заперт и что сторож не знает, где его госпожа. Уехала ли она из Фив? Или только прячется? Кто это может знать? Но горе ей, если она когда-нибудь попадется мне в руки.

— Ты, может быть, и прав, мой сын, подозревая, что это Нефтиса. Если она натравит на тебя Тутмеса, то он легко может стать тем ужасным врагом, на которого указывают звезды.

Хоремсеб покачал головой.

— Мне это кажется невероятным. Князь царской крови никогда не вмешивается в интриги против членов своего рода. Среди жрецов у меня, действительно, есть опасные враги. Жрецов Мемфиса я немного успокоил принесенными жертвами и своим участием в празднике Аписа, но жреческая каста в Фивах вела себя не очень сдержанно и открыто выказывала мне недоверие. Один прорицатель храма Амона, по имени Рансенеб, человек жестокий и фанатичный, однажды без стеснения сказал мне: «Говорят, князь Хоремсеб, что ты более чем пренебрегаешь религией и памятью твоих предков. Позволь сказать тебе, что ни положение, ни происхождение не освобождают от должного уважения к богам и их служителям. Берегись, чтобы Ра не поразил твою гордую голову и чтобы он не осветил неблагоприятным светом мрак, покрывающий твою жизнь и твой таинственный дворец». Конечно, никто не может запретить мне жить в моем доме, как я хочу, но эта жадная и ненасытная каста и Рансенеб очень могут быть тем врагом, которого ты опасаешься.

— В таком случае, принеси жертвы и успокой жрецов богатыми дарами.

Хоремсеб вздохнул:
— Мне это невыгодно. Сейчас я не могу пожертвовать столько, сколько нужно, чтобы замазать им рот. Признаюсь тебе, учитель, мой образ жизни истощил состояние. Без сомнения, я еще богат, но у меня уже были затруднения, и я предвижу минуту, когда Хапзефа объявит мне, что я разорен. Итак, я должен найти способ поправить свое состояние, поскольку ничего не могу изменить в своих привычках. Я привык к жизни, которую веду за этими стенами, и не откажусь от нее. Вот, что я думаю сделать, учитель, если ты одобришь. Через три недели после великих жертвоприношений, у меня будет несколько месяцев отдыха. Этим временем я воспользуюсь, чтобы жениться на Нейте. Она меня любит и обладает громадным состоянием, которое Хатасу не преминет еще увеличить. Малютка сама добьется прощения за похищение, признавшись, что она добровольно, из любви ко мне, последовала за мной. Царица же, даже для дочери Мэны, не может желать лучшей партии, чем князь ее дома.

— Твой план хорош и благоразумен, сын мой, но ты забываешь, что Нейта замужем, и что ее муж помилован. Не ты ли сам говорил, что он вернулся в Фивы? Говорят, он любит свою жену и не уступит своих прав.

— Добровольно, конечно, нет, — заметил Хоремсеб с циничной улыбкой, — но такое пустое препятствие не остановит меня. Саргон умрет, если будет мешать мне. Мэна избавит меня от него. За золото он убьет своего родного отца. Завтра же я пошлю ему такой приказ. Но все это — дело второстепенное. Скажи мне лучше, Таадар, когда ты приступишь к опыту, разрешенному Молохом?

— Послезавтра вечером, сын мой. Сперва очистись строгим постом. Затем, приняв ванну и выпив эссенцию, развивающую чувства, приходи сюда с Нейтой, которую я усыплю. Молох требует ее присутствия. Позаботься, чтобы на эту ночь все слуги были удалены и чтобы ничто не нарушало нашу торжественную тишину.

— И тогда я увижу, кем мы будем в грядущих веках, когда мы одни переживем целые поколения, сошедшие в могилу? — с жадным любопытством спросил Хоремсеб.

— Бог обещал мне это. Он взвесит ароматы, наполняющие наши души, и через это увидит направление наших инстинктов и среду, куда бросят наши проступки, так как излишек того или другого аромата управляет нашими поступками и определяет испытания, которые мы должны перенести. Другие люди умирают и снова возвращаются в новые тела для борьбы с инстинктивными ароматами. Мы же будем жить, не меняя своей оболочки, и станем еще медленнее преобразовываться, и Молох на много тысяч лет вперед может видеть и показать ожидающее нас будущее.

Глава XXV. Нейта и Хоремсеб

Мы должны теперь вернуться к тому моменту, когда Нейта заснула в лодке Хоремсеба, чтобы очнуться уже во дворце. Отнеся девушку в назначенную комнату и приказав, чтобы служанки и сам Хамус относились к ней с самым глубоким уважением, князь отправился к мудрецу и рассказал ему, какую прекрасную и знатную добычу ему удалось привезти во дворец.

Таадар озабоченно и недовольно покачал головой.

— Лучше бы ты посоветовался со мной, прежде чем привозить сюда это дитя. Но так как дело уже сделано, то я прошу тебя щадить ее здоровье и как можно меньше мучить ее.

— Зачем такая осторожность? — подозрительно спросил удивленный Хоремсеб.

— Потому что дочь Мэны не должна быть принесена в жертву Молоху. Эту ночь я провел, читая по звездам, что женщина, которая сегодня переступит твой порог, будет нашим спасением и нашей защитой в минуту смертельной опасности. Так что в твоих интересах щадить ее жизнь. Я недостаточно ясно объяснил, чтобы рассеять твои подозрения? Признаюсь, я ожидал от тебя большего доверия.

— Прости меня, учитель! Я буду повиноваться тебе, Нейта будет настолько вдыхать аромат, насколько это необходимо для поддержания ее любви ко мне.

Хоремсеб вернулся к себе очень довольный. Совет мудреца вполне согласовался с его собственными намерениями сохранить Нейту и ее жизнь. Гордая и умная молодая женщина ему нравилась. Его тщеславие было удовлетворено тем, что в его власти, наконец, находится женщина высокого происхождения, вместо рабынь и бедных девушек, из которых он набирал себе жертв и которые смотрели на него, как на своего господина. Дочь Мэны по рождению и по характеру была совсем другого закала. Любимая всеми, избалованная и привыкшая к лести, она сполна пользовалась привилегиями, которые египетские обычаи предоставляли знатным женщинам. Покорить прекрасную капризницу, унизить ее гордость и сделать из нее послушную и смирную игрушку — такое новое развлечение предвкушал Хоремсеб.

Придя в себя, Нейта увидела, что она находится в прекрасной комнате, убранной с царской роскошью. Стены комнаты были инкрустированы ляпис-лазурью по золотому фону. Вся мебель из дорогого дерева, инкрустированная слоновой костью и драгоценными камнями, была покрыта пурпурными подушками. Немые, но ловкие служанки с уважением прислуживали ей, а богатые одежды, которые они подавали, удовлетворяли даже ее избалованный вкус. Но это первое благоприятное впечатление было непродолжительным. Бедное дитя скоро догадалось, что эта золотая клетка все-таки была тюрьмой и что теперь она имела дело не с нежным, любящим, деликатным и великодушным Ромой, который всегда уступал каждому ее капризу и смотрел на ее любовь, как на самый драгоценный дар. Даже Хартатеф и Саргон, повинуясь своей искренней страсти, стали ее рабами. Но человек, за которым она так неблагоразумно последовала, сразу показал ей, что он отнюдь не намерен забавлять ее своей любовью и проводить дни, восхищаясь ею и развлекая ее. Она поняла, что отдалась грубому и гордому господину и здесь царит его железная воля.

На следующий день Нейта после ужина захотела прогуляться по Нилу.

— Это невозможно, — спокойно ответил князь.

— Почему? Твой дворец стоит на берегу реки, и я хочу выйти! — сказала недовольным тоном удивленная капризница.

— Я очень сожалею об этом, но кто раз вошел сюда, тот уже больше не выходит. Итак, прогулки по Нилу не будет.

Нейта вскочила, глаза ее сверкали. Так как она больше не принимала яд, то к ней вернулось ее здоровье, а вместе с ним и вся неукротимость характера. Она еще любила Хоремсеба, но думала, что взаимно. Ей было известно, какую власть она имеет над мужчинами. К тому же, привыкнув, что все преклоняются перед ее волей, она была вдвойне оскорблена отказом в такой простой вещи.

— Что это значит? Я хочу выйти и выйду! — пылко заявила она. — Приказываю, чтобы мне сию же минуту приготовили лодку. Я приехала гюда не для того, чтобы cтать пленницей.

Хоремсеб откинулся в кресле и смотрел на нее с нескрываемой иронией.

— Повторяю тебе, что из этого дворца не выходят. Ты добровольно последовала за мной. Привыкай повиноваться мне и не знать другой воли, кроме воли твоего господина.

Содрогаясь от негодования, Нейта смерила его гордым, презрительным взглядом:
— Ты, кажется, сказал «господина»? Вероятно, ты ошибся в выражении. Если же нет, то знай, Хоремсеб, что дочь Мэны никогда не имела господина! Сама Хатасу называет себя моей покровительницей, Тутмес обращается со мной как с равной, а мужчины, которых я удостаиваю cвоей любовью, считают себя моими рабами. Если ты еще когда-нибудь осмелишься так обращаться со мной, я возненавижу тебя вместо того, чтобы любить.

Князь встал и с ледяной жестокостью посмотрел на строптивицу, которая была вдвойне обольстительнее в минуты страстного негодования.

— Попробуй возненавидеть меня, — сказал он дрожащим голосом, — но знай также, что если ты хочешь сохранить мою любовь, никогда больше не произноси таких безумных речей. В этом дворце все подчинено мне. Я господин твоей души, твоей жизни, твоего тела! Пойми это и старайся соотносить с этим свои поступки. Хоремсеб терпит рядом с собой только покорных женщин, вздыхающих у его ног и вымаливающих его любовь, но не строптивых. Если ты будешь настаивать на своем упрямстве, я удалю тебя от себя.

— Я сама хочу уехать! Я не останусь больше с тобой! — выкрикнула Нейта почти в истерике.

Не удостоив ее даже взглядом, князь отвернулся и сказал равнодушным тоном:
— Уединение, надеюсь, излечит твое безумие. Ты увидишь меня только тогда, когда, покорная и раскаявшаяся, будешь умолять меня о прощении.

Повернувшись к Хамусу, он приказал:
— Отведи эту женщину в ее комнату.

Униженная Нейта онемела. Ей казалось, что она теряет рассудок. Ничего не видя и не слыша, она машинально последовала за Хамусом, который почтительно уговаривал ее успокоиться и отдохнуть немного.

Когда она осталась одна, гнев и отчаяние разразились потоками слез. Только глубокой ночью от страшной усталости она забылась сном.

Три дня Нейта не выходила из своей комнаты. Сначала она жадно прислушивалась к малейшему шуму в коридорах и на соседней террасе, ежеминутно надеясь увидеть раскаявшегося и полного любви Хоремсеба, идущего к ней вымаливать мир. Но это ожидание было напрасным: князь не приходил. С глубокой горечью оскорбленная Нейта должна была сознаться, что этот человек не любил ее так, как она привыкла быть любимой. Суровый и равнодушный, князь ждал, чтобы она унизилась перед ним. Но при одной мысли об этом вся ее гордая душа возмущалась. Просить прощения у этого спесивого хама, который один во всем виноват, — никогда!

Если бы Нейта могла видеть раздражительность и нетерпение князя, это сильно утешило бы ее. Тем не менее, он держался твердо и только вечером на четвертый день послал ей с одним из молодых рабов пурпурную розу.

При виде этого вероломного дара, сердце Нейты, усиленно забилось. Он прислал ей цветок. Это было доказательcтвом, что он уступает и начинает предварительные переговоры о мире. В ожидании Хоремсеба к ней вернулось хорошее настроение. Она села и жадно вдыхала отравленный аромат цветка. Прошло довольно много времени, а князь не показывался. Охваченная беспокойством и страшной тоской, она стала ходить по комнате, а затем выбежала на террасу. Дыхание прерывалось, и ей казалось, что она задыхается в какой-то раскаленной печи. Не в состоянии оставаться на одном месте, она бросилась в сад и металась по тенистым молчаливым аллеям, дожираемая страстью.

Наконец, утомленная и разбитая, Нейта увидела скамейку. Не дойдя до нее, девушка бросилась в траву. Она прижалась пылающим лбом к холодному камню. Ощущение влажной свежести облегчило страдания и погрузило ее в оцепенение.

Взошедшая луна осветила мягким светом роскошную растительность маленькой прогалинки и белые одежды девушки.

В своем полузабытьи Нейта не слышала приближавшихся легких шагов. Она ничего не заметила, даже когда Хоремсеб сел на скамейку.

Князь издали следил за ней все время с тех пор, как она вышла в сад. Сейчас он смотрел с досадой и восхищением на прекрасное создание, неподвижно лежавшее у его ног. Затем, наклонившись к ней, он горячо прошептал:
— Нейта!

Измученная девушка вздрогнула и привстала:
— Хоремсеб!

Целый мир страданий, унижения и любви звучал в одном этом слове и светился в затуманенных слезами глазах.

Самолюбие жестокого хозяина было удовлетворено. Князь поднял Нейту и посадил ее рядом с собой на скамейку. Роза сделала свое дело: она сломила гордость прекрасной капризницы.

— Ну что, Нейта, любовь моя, будешь ты еще перечить мне? — спросил ласковым тоном Хоремсеб, горячо целуя в губы свою жертву.

— Нет, если в обмен ты отдашь мне все твое сердце, — ответила Нейта так тихо, что ее слова донеслись до ушей князя, как легкое дуновение.

Следующие недели прошли довольно мирно. Нейта не получала больше роз, но весь воздух был достаточно пропитан ядовитыми ароматами, чтобы держать нежный организм девушки в постоянном нервном возбуждении.

Однако, она не страдала. Хоремсеб, щадивший ее и находивший тысячи развлечений в обществе умной и развитой Нейты, всячески старался ублажать ее и избегал новых ссор. Для князя это было тяжелое время. В интересах опыта, который он собирался предпринять и который должен был раскрыть перед ним будущее, Хоремсеб по приказу Таадара держал строгий пост. Он ел только овощи и фрукты, мог пить молоко и не больше двух кубков вина в день и вел очень строгую целомудренную жизнь. Старый мудрец объявил ему, что всякое излишество поглотит его силы и сделает сомнительным успех великого опыта.

Несмотря на неукротимую и в высшей степени чувственную натуру, Хоремсеб покорно подчинялся этому строгому режиму. В этом ему помогал сок культивируемого им странного растения, который имел два свойства: леденить кровь и удовлетворять аппетит. Выпив этой удивительной эссенции, Хоремсеб становился спокоен, ум его был ясен и он почти не чувствовал голода. Несколько овощей, какие-нибудь фрукты и кубок молока вполне насыщали его. Но если уснувшие чувства губителя душ не требовали ничего, инстинкты сохраняли всю свою cилу, и Хоремсеб во время этого поста старался наслаждаться при помощи зрения. Холодный и неуязвимый, он находил необыкновенное удовольствие в созерцании самых распущенных оргий. Царя, как бог, над разнузданными им страстями, он наслаждалcя бушевавшим у его ног хаосом.

Однажды вечером, после ужина, когда Нейта по обыкновению cобиралась выйти на террасу, он казал ей:
— Подожди! Пойдем поболтаем в твоей комнате. Потом я покажу тебе зрелище, которое заинтересует тебя. Я не хочу, чтобы ты скучала у меня.

— Ты повезешь меня в своей чудной лодке кататься по Нилу? — спросила девушка, покраснев от волнения и удовольствия.

— Неужели ты все еще мечтаешь об этом? Нет, я покажу тебе, какие у меня есть здесь чудеса, и докажу, что я могу заменить Нил чем-то гораздо лучшим. Ты убедишься, что солнце со своими палящими лучами, со своей грубой яркостью годится только для простого народа и что действительная жизнь начинается только ночью, под серебристыми лучами луны. Блуждать в древесной тени, полузатерявшейся во мгле, мечтать под шелест листьев или под приятную музыку, наконец, любить без материальной грубости любви — вот существование, достойное нас. Что же касается удовлетворения грубых чувств, то это можно видеть на подвластных нам существах. Признайся же, прелестная капризница, что такая жизнь — само счастье!

Пока он говорил, его огненный взгляд погрузился в ясные и невинные глаза Нейты, слушавшей его в полном недоумении. Час спустя, Хоремсеб повел девушку в сад. Рабы освещали им дорогу факелами. Вокруг дворца на этот раз все было темно и тихо. Скоро они вошли в длинную аллею, ярко освещенную высокими треножниками, на которых в металлических вазах горела смола. Вся аллея была усыпана лепестками цветов. Вдоль нее на земле были расставлены ящички, распространявшие целые облака благоухающего дыма. В конце аллеи показалась круглая площадка, усыпанная песком. Посреди нее стоял маленький храм, к которому вели пятнадцать ступеней. В нише, обрамленной двумя колоннами, стоял широкий трон. Вокруг была живая изгородь из цветов. Цветы виднелись повсюду и на ступеньках лестницы. Гирлянды цветов, перекинутые через площадку, образовывали благоухающий купол.

Нейте показалось, что на лестнице были расставлены какие-то странные фигуры, державшие в поднятых руках факелы и лампы. Но подойдя ближе, она увидела, что приняла за статуи богато одетых мальчиков, стоявших неподвижно, как будто они были высечены из камня. У ног каждого из них в ящичках курились благовония. Факелы и пламя смолы ярко освещали площадку, наполненную мужчинами и женщинами, которые выстроились полукругом.

Подойдя к лестнице, Хоремсеб остановился и окинул все довольным взглядом. Побледневшая Нейта молча стояла рядом. Все, что она видела, ослепляло и поражало ее, но удушливый запах цветов и благовоний слишком сильно действовал на ее утонченную натуру. Голова у нее кружилась, и утомление, смешанное с каким-то оцепенением, овладело всем ее существом.

По знаку господина целый рой маленьких девушек с цветами и закрытыми корзинами в руках отделился от толпы и окружил Нейту. Прежде чем она могла понять их намерения, ее одежды расстегнули и заменили их туникой из легкой и прозрачной материи, покрытой серебристыми вышивками. Вместо пояса ее обвили гирляндой цветов. Другую гирлянду прикрепили к ее длинным, распущенным волосам. Пораженная Нейта не оказала ни малейшего сопротивления. Когда служанки расступились, ее испуганный взгляд встретился с пылающим взором Хоремсеба, который, казалось, насквозь пронизывал ее. Несмотря на оцепенение, подавлявшее все ее чувства, острое ощущение унижения, стыда и бессильного гнева наполнило сердце Нейты. Пленница закрыла глаза и зашаталась, но Хоремсеб поддержал ее и, подняв на руки, взошел по лестнице со своей легкой ношей. Князь сел на трон и посадил ее рядом с собой.

Заметив смертельную бледность своей спутницы, голова которой бессильно опустилась на его плечо, князь позвал Хамуса. Тот по его приказанию принес полный кубок вина. Приподняв голову Нейты, князь поднес к ее губам кубок и прошептал: «Пей!» Девушка машинально повиновалась. Вино, как огонь, побежало по ее жилам. Румянец выступил на щеках, в больших черных глазах появился лихорадочный блеск, и она выпрямилась, сладостно улыбаясь.

Хоремсеб хлопнул в ладоши. И началось странное, захватывающее пение, то мелодичное и нежное, как гимн любви, то пронзительное и дикое, будоражащее могучими вибрациями нервы слушателей. Оно пробуждало в их душах самые разнообразные страсти.

В ту же минуту группа танцовщиц вошла в круг. Едва прикрытые длинными белыми покрывалами, которые они держали в руках, звеня кольцами ожерелий и браслетами, прекрасные создания исполнили какой-то страстный танец. Покрывала парили над их головами, как белые облака. Изощренные позы танцовщиц позволяли любоваться их чудесными телами.

Откинувшись назад, Хоремсеб пожирал глазами эту оживленную сцену. Даже Нейта, возбужденная вином, музыкой и удушливыми ароматами, не могла оторваться от этого волшебного зрелища. Князь встал и этим оборвал таинственный танец. Танцовщицы тотчас же исчезли, и вся толпа выстроилась в две шеренги, чтобы пропустить господина и его спутницу. В сопровождении толпы, поющей и бросающей ему под ноги цветы, Хоремсеб повел Нейту к большому пруду, который, как и дворец, был теперь ярко освещен. Факелы, лампы и пламя смолы окутывали каким-то красноватым туманом гладь воды. У ступенек из розового гранита, спускавшихся в воду, стояла целая флотилия маленьких лодок, украшенных разноцветными огнями и цветами. В каждой лодке были евнух, девушка с арфой и большая амфора. На почетном месте у самой лестницы ожидала господина золоченая и инкрустированная лoдка. В ту минуту, когда Хоремсеб и его спутница сели на пурпурные подушки, шесть молодых мужчин и шесть девушек, прикрытых только гирляндами цветов, бросились в воду. Одни схватили длинные серебряные цепи, прикрепленные впереди лодки, другие подталкивали сзади. Вместе с лодкой они выплыли на середину пруда.

Тогда вся толпа рабов рассеялась. Одни сели в лодки, другие бросились в воду, плавая вокруг лодок с криками дикой радости. Всем были розданы кубки, которые наполняли евнухи, как только жадная рука протягивалась к ним. Скоро опьянение охватило всех. Пруд кишел обезумевшими существами, все звуки покрывало страстное пение под аккомпанемент арф.

Сначала Нейта с захватывающим интересом наблюдала за этим фантастическим действием. Но по мере того, как праздник переходил в отвратительную оргию, ею начинал овладевать ужас. Никогда еще ее целомудренный взгляд не оскорбляло такое гнусное зрелище. Воспламененные и искаженные скотскими страстями лица мелькали вокруг лодки. Эти подобия людей плавали вокруг Нейты и протягивали кубки, причем иногда руки сжимались, как бы нацеливаясь в голову господина. Все это пугало Нейту, и она, дрожа, прижалась к своему спутнику.

— Чего ты боишься? — спросил Хоремсеб, ударяя бичом по обнаженной спине раба, осмелившегося подплыть слишком близко к лодке и вызвавшего у Нейты крик ужаса.

Праздник или, вернее, отвратительная вакханалия достигла теперь апогея. Пение и музыка слились в какой-то хаос. Дикое веселье несчастных существ, отупевших от щедро раздаваемого им яда, переходило в какое-то неистовство. Тем не менее, евнухи, плававшие по пруду, старались поддерживать известный порядок. Они отгоняли кнутами более буйных, вылавливали крючками тонувших и собирали в кучу на плот женщин, не позволяя им снова вернуться в воду. Несмотря на все эти предосторожности, несколько несчастных утонуло.

Вдруг у самой лодки князя появился пловец, возбужденный до невменяемости. Это был здоровый молодой нубиец могучего телосложения. Его широкая грудь тяжело вздымалась, а дикие налитые кровью глаза вперились в Нейту так, что у нее застыла кровь. Раб ухватился рукой за борт лодки и потянулся к девушке. Нейту обдало пьяное дыхание этого животного, и она откинулась к Хоремсебу. Почувствовав сильный толчок, чуть не опрокинувший лодку, князь резко обернулся.

При виде дерзкого безумная ярость исказила его лицо.

— Бешеная скотина! Ты осмеливаешься прикасаться к тому, что принадлежит твоему господину! — прорычал он, молниеносно выхватил из-за пояса небольшую секиру с золотой рукояткой и рассек голову раба. Череп несчастного раскололся, как ореховая скорлупа, и струи крови и мозга брызнули на Нейту, почти ослепив ее. Даже не вскрикнув, Нейта упала в обморок. С минуту отвратительный труп еще держался за борт лодки, потом руки разжались, и он тяжело упал в воду.

Хоремсеб наклонился к Нейте и, зачерпнув рукой воды, вспрыснул окровавленное лицо своей спутницы. Это ни к чему не привело и он проворчал с досадой: «Глупый случай. Но не беда! Она все равно привыкнет…» Приказав причалить к берегу, он поднял Нейту и унес ее в комнату.

Это положило конец разгулу. Все несчастные, служившие для гнусного развлечения князя, были выведены на берег. Тех, кто еще мог кое-как плестись, как стадо животных, погнали ударами кнута в их помещения. Несколько евнухов под руководством Хамуса разобрали оставшихся. Мертвецки пьяных отнесли, мертвых оттащили в специально отведенное место. Тех трех или четырех, кого тяжело ранили, вытаскивая крюками, и на выздоровление которых нельзя было рассчитывать, в бессознательном состоянии бросили в садок на корм рыбам, предназначенным для стола Хоремсеба.

Когда, наконец, Нейта очнулась от долгого обморока, все следы ужасного гульбища исчезли. Вспоминая, что произошло, она с тоской спрашивала себя, случилось ли все на самом деле или это был только отвратительный бред, созданный ее больным мозгом?

Изнеможенная Нейта действительно чувствовала себя нездоровой. Ее бил озноб, в теле была свинцовая тяжесть, а больную голову, казалось, сжимал железный обруч. Но зато сознание прояснилось, вырвавшись из-под влияния ядовитых благовоний. Нервы были натянуты, как струны, а на сердце лежала тоска. В эту минуту Хоремсеб внушал ей отвращение и ужас. Как и в первый раз, между ней и чародеем победоносно встало красивое лицо Ромы. Нейта сжала обеими руками пылающую голову. Неужели она забыла и перестала любить этого человека, такого благородного и такого доброго, каждый взгляд и каждое слово которого пробуждало в ее душе покой и счастье? С болезненным сожалением о потерянном она вспоминала их разговоры. Перед Ромой она всегда раскрывала все свои чувства. То, что она читала в его ясных глазах, никогда не заставляло ее краснеть. Его поцелуй вносил мир в ее сердце, а в его объятьях она укрывалась, как в спасительной крепости.

По сравнению с этим, каким же адом была ложная любовь Хоремсеба! Без сомнения, он тоже уважал ее и никогда не посягал на ее женскую честь, но отчего же при виде князя кровь бросалась в голову? Почему, когда он наклонялся к ней, она, казалось, задыхается в каком-то огненном чаду? Почему его поцелуй ввергал в безысходную тоску, а его пламенный взгляд испепелял? Вся дрожа, Нейта призналась себе, что роковая любовь к Хоремсебу разбила ее жизнь, не дав счастья. Необъяснимое влечение требовало его присутствия. В его поцелуе она искала облегчения, награды за изнурительное ожидание, за страдание, но никогда не находила ни покоя, ни отдыха.

Бедная Нейта! Ее грубо оторвали от всех привычек, от честных привязанностей, которые ее окружали, от здоровой и правильной жизни. И теперь это нежное создание прозябало в фантастическом мире, где, казалось, ниспровергались все законы природы. Она постоянно чувствовала себя, как под влиянием грез. В этом странном дворце ночь превращали в день. Лучи заходящего солнца будили его обитателей. Только при свете факелов начиналась лихорадочная деятельность. Облака благоухающего дыма наполняли комнаты и сады, а сцены, вроде вчерашней, могли заставить поверить, что находишься во власти демонов. Все эти обстоятельства были хорошо рассчитаны на то, чтобы истощить самый сильный организм, а не то что хрупкую впечатлительную девушку. Кроме того, нездоровое влияние Хоремсеба было так же вредно для души Нейты, как этот новый образ жизни для ее тела. Князь, правда, не давал ей яда, который, несомненно, мало-помалу убил бы ее, но приносил пахучие амулеты и сам весь был пропитан ядовитыми ароматами, которые, как только он наклонялся к ней, отравляли Нейту, возбуждая в ней страсть.

День прошел очень тягостно. Сон бежал от пленницы. Когда жара сменилась приятной свежестью, она встала и сделала знак своим женщинам, чтобы они одели ее к ужину. Ей хотелось выйти в сад насладиться несколькими часами дня и тем солнцем, которого она почти не видела. Она машинально позволила одеть себя. Ее мысли витали вокруг Хоремсеба. Необходимость видеть его за ужином вызывала у нее ужас и отвращение, между тем — странная вещь, она ни за что на свете не согласилась бы отказаться от этого свидания и даже начала считать часы, которые их разделяли.

Закончив одевание, рабыни ушли, кроме той, которая надела на нее драгоценности и вспрыснула ароматической эссенцией. Когда молодая рабыня поднесла большое металлическое зеркало, взгляд Нейты случайно упал на ее лицо. Там было написано мрачное отчаяние. Великодушная и сострадательная по природе, Нейта под влиянием своего прозрения еще больше открылась для сочувствия. В первый раз она внимательно всмотрелась в свою служанку и заметила преждевременную старость, печать утомления и страдания, которыми дышала вся ее фигура. Положив руку на голову молодой рабыни, она спросила ее с добротой:
— Ты слышишь меня? Или ты тоже — глухонемая? Для верности Нейта указала рукой на рот и уши.

Рабыня подняла глаза. В них светились печаль и признательность. Затем несколькими быстрыми движениями она объяснила, что отлично слышит и понимает.

— Каким образом ты онемела, бедное дитя? Или ты, как и твои подруги, нема от рождения?

К глубокому удивлению Нейты, служанка от этого вопроса необыкновенно разволновалась. Ее всю трясло, глаза сверкали, а с губ срывалось хриплое ворчание. Через минуту она овладела собой, покачала головой и оживленной жестикуляцией объяснила, что евнух (она представила его так, что нельзя было ошибиться) отрезал ей язык.

— О, какой ужас! Но по чьему приказанию? — воскликнула Нейта, охваченная тяжелым предчувствием. Раздирающий и отчаянный смех сорвался с губ молодой рабыни. Еще более выразительными жестами, дышавшими ужасом и отвращением, она указала на господина, по воле которого так изуродовали всех рабов.

Охваченная внезапной слабостью, Нейта в изнеможении опустилась на стул и закрыла лицо руками. Тоска, страх и отвращение к Хоремсебу захлестнули ее. Его образ стал ярче от этой новой жестокости. И это чудовище она любит? Ради него она покинула и забыла Рому, который, без сомнения, скорбит о ее смерти. Легкое прикосновение оторвало ее от горьких мыслей. Она подняла голову и увидела, что рабыня встала перед ней на колени, молитвенно сложив руки, и боязливо смотрела на нее. Поймав взгляд госпожи, она с умоляющим видом прижала палец к губам.

— Не бойся, бедное дитя. Я не выдам того, что ты доверила мне.

Нейта протянула рабыне руку, которую та с признательностью поцеловала.

И вот она вышла в сад.

Солнце еще не село. Его живительные лучи играли на густых кронах и сверкали, отражаясь на гладкой поверхности пруда. Нейта жаждала чистого воздуха и дневного света, с которыми теперь почти никогда не встречалась.

Вид пруда вызвал у нее отвращение, поэтому она углубилась в одну из аллей. Походив совсем немного, девушка почувствовала усталость. Мучившее ее болезненное состояние теперь вернулось еще с большей силой. Нейта поднялась ка первую попавшуюся террасу и села на скамейку, прислонясь к колонне. Перед ней расстилалась поляна, окруженная стеной зелени. От нее начиналась аллея сикомор. Все было пустынно и молчаливо. Никто из служителей не появлялся, чтобы зажечь факелы и треножники и расставить благовония, так как еще не наступил час, когда выходит их господин.

Постепенно странное оцепенение овладело ею. Голова отяжелела, ледяная дрожь пробегала по телу и, казалось, черное покрывало опустилось перед глазами. Вдруг ей почудилось, что какая-то тень выступила из-под пальм и быстро направилась к ней. Сосредоточившись, она увидела женщину, лицо которой было закрыто покрывалом, а украшенные браслетами руки были протянуты вперед. Она словно скользила к террасе, слегка касаясь земли.

«Кто бы это мог быть? — подумала Нейта. — Кто-нибудь из танцовщиц или служанок? Но как она смела прийти сюда и приблизиться ко мне?»

Вдруг она заметила еще несколько новых теней. Они возникали, казалось, из кустов и даже из-за колонн террасы. В мгновение ока они окружили Нейту. Онемев от ужаса, она была не в состоянии пошевелиться и приросла к скамейке. Закутанные в черное женщины столпились вокруг нее. От них шел смертельный холод и сочился удушливый отвратительный запах. Кулаки, покрытые ожогами, протянулись к ней, и хриплые, глухие голоса закричали:
— Вот та, для которой он нашел и любовные поцелуи, а не только смертельные, которыми награждал нас. Она не предназначена для смерти. Беги из этого дворца. Мы не потерпим здесь твоего присутствия. Беги, Нейта, так как тот, кого ты любишь, принадлежит нам. Или стань такой же, как мы, и раздели нашу участь.

Черные покрывала упали, Нейта увидела молодые лица, обезображенные страданием и животными страстями. Пламя бушевало вокруг зловещих теней, и у каждой жертвы из раны на груди текла черная густая кровь. Покрывала превратились в дым, который носился вокруг этой ужасной толпы. Нейта хотела бежать, но онемевшие ноги отказывались повиноваться ей. В этот момент вся ее жизненная сила сосредоточилась на зрении и слухе.

— Посмотри! Эти раны — дело его рук, — сказал один из призраков, искаженное лицо которого дышало дикой ненавистью. — Хоремсеб пил кровь, которая течет в нашей груди, и этими кровавыми узами он связан с нами. Он принадлежит нам, и мы увлечем его в бездну. Там, освобожденный от плотского тела, он будет в нашей власти. Если ты хочешь разделить нашу власть, отдай и ты свою жизнь, чтобы напитать его.

Жалобно смеясь, отвратительные тени теснее обступили ее, как вдруг, кружась вокруг собственной оси, они исчезли с террасы, как огненные шары, гонимые ветром.

Отчаянным усилием стряхнув оцепенение, приковывавшее ее к скамейке, Нейта, дрожа, встала. Ее испуганный взгляд упал на Хоремсеба, который с беззаботной улыбкой шел к ней по аллее. Она, движимая только желанием не оставаться одной бросилась к князю. Но силы изменили ей, и она с глухим криком упала на колени.

— Что с тобой, Нейта? — спросил Хоремсеб, нежно наклоняясь к девушке, расстроенное лицо которой дышало безумным страхом.

— На меня напали женщины, окруженные пламенем и с ранами в груди. Они грозили мне, — пробормотала Нейта, задыхаясь. — Они сказали мне, что я не имею права на твою любовь, пока ты не напьешься моей крови. Эти женщины утащат тебя в бездну, где ты будешь в их власти. Ах, вот они возвращаются! Они окружают тебя, цепляются за тебя. Прогони их, если ты любишь меня!

Голос ее оборвался, и она упала на землю без чувств.

С минуту Хоремсеб стоял неподвижно. Бледный, с потускневшим взглядом, он, казалось, собирался с силами. Сильное тело его дрожало. Не духи ли его жертв, подобно ледяному ветру, касаются его влажного лба и приподнимают его волосы? Не их ли руки протягиваются к нему из-за каждого куста, в каждом темном углу? Стиснув зубы, он поднял Нейту и одним прыжком очутился на террасе. Здесь, положив девушку на скамейку, он хлопнул в ладоши.

Тотчас же прибежали Хамус и несколько рабов с факелами в руках.

— Вина и эссенций, — приказал Хоремсеб хриплым голосом.

Благодаря его стараниям, Нейта скоро открыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, целуя ее.

— Теперь лучше. Кажется, меня мучали дурные грезы, — заметила Нейта, стараясь улыбнуться.

— Без сомнения, ты бредила. Пойдем теперь ужинать — это окончательно восстановит твои силы, — сказал Хоремсеб, обнимая ее за талию, чтобы помочь ей идти.

Ужин проходил в полном молчании. Нейта не могла ни есть, ни пить. Хоремсеб озабоченно наблюдал за ней. Глубокая складка прорезала его лоб.

— Твои видения делают тебя больной, Нейта. Ты бледная, расстроенная, потеряла аппетит — так продолжаться не может. После ужина я отведу тебя к великому мудрецу и врачу. Он даст средства, которые тебя вылечат, — Хоремсеб замолчал, видя, что Нейта встала. Ее широко открытые глаза с ужасом следили за каким-то предметом.

— Кто эта бледная женщина, окруженная пламенем, с пурпурной розой в руках? Она хочет схватить тебя, Хоремсеб, — прошептала она.

Маленькие ледяные пальцы конвульсивно ухватились за ожерелье князя. Тот быстро обернулся.

— Что ты видишь, Нейта? Ничего нет!

— О, она остановилась между нами, а вот и бездна! Остановись, остановись! Не позволяй толкать себя туда, — уже кричала Нейта, в ужасе отступая назад.

— Ты больна, дорогая моя, — сказал Хоремсеб, притягивая ее к себе. — Я вижу, что ты меня очень любишь, так как не хочешь, чтобы я упал в бездну. Но успокойся, мы никогда не расстанемся с тобой.

Он прижал ее к себе еще крепче и поцеловал. Но, когда он прикасался к губам Нейты, на нее дохнуло едким горячим дымом изо рта Хоремсеба. Огненные языки окружили ее голову, освещая его лицо кровавым светом. Задыхаясь, изнывая, как в раскаленной печи, ослепленная и оглушенная, она стала отбиваться. Ее хрупкое тело изгибалось в конвульсиях.

— Пощади! Не жги меня, Хоремсеб, пламя душит меня! — кричала она, стараясь вырваться из его рук.

Вдруг она резко выпрямилась, а затем без чувств опустилась на руки князя. Снова Хоремсеб смертельно побледнел.

— Что это значит? Она, кажется, видит тех, кто здесь погиб? — с беспокойством пробормотал он. Вдруг его взгляд прояснился и на лице появилось выражение необычайной гордости и самодовольства. «Их души не могут найти себе покоя. Они еще любят и ревнуют меня. Бедная Нейта! Эти умные тени завидуют тому предпочтению, которое я оказываю тебе, и преследуют. Таадар должен избавить тебя от этого». Сделавшись, как по волшебству, спокойным, Хоремсеб поднял Нейту на руки и понес ее к мудрецу. Старый хетт стоял на пороге, словно ожидая их. Мрачный и молчаливый, не задав ни одного вопроса, он взял все еще бездыханную больную и, положив на ложе, долго исследовал ее. Наконец он сказал недовольным тоном:
— Чувства этого ребенка развиты сильней, чем это может вынести тело. Она видит жертвы, принесенные Молоху, и слышит их беспорядочные речи, полные ненависти и ревности.

— Ты это знаешь, учитель? — спросил удивленный Хоремсеб. — Но раз ты коснулся этого предмета, позволь задать тебе один вопрос. Если Нейта видит души этих женщин, значит, они существуют? Следовательно, эти мстительные тени, действительно, окружают меня, пылая ненавистью и любовью. Они хотят сбросить меня в какую-то бездну, чтобы отомстить мне?

— Я уже говорил тебе, что ничто не уничтожается… а тем более то нечто, совершенное и нежное, что называется душой, — важным тоном ответил мудрец. — Без сомнения, эти существа, разлученные с телами в самом расцвете жизни и молодости, носятся по тем местам, где они жили. Эти женщины желали бы обладать тобой и они ревнуют каждый взгляд, каждую мысль, которыми ты даришь другую, так как в этих бестелесных существах, бушуют все страсти живых. Чувства сохраняются и после смерти, только им недостает плотских органов. Поэтому они страдают вдвойне, их бессильные желания наталкиваются на непреодолимое препятствие. Оттого-то эти существа и хотят увлечь тебя в бездну, название которой — смерть.

Только тогда они могут стать опасными и по-настоящему угрожать тебе. Перейдя в тонкое тело, ты будешь доступным для преследования теней, пожираемых ненавистью и любовью. Но так как, питаясь кровью жертв, мы будем жить вечно, то этой опасности для тебя не существует. Сознание твоей неуязвимости еще больше возбуждает бессильную ярость невидимых существ.

— О! Больше, чем когда-нибудь, я должен приносить жертвы и пить их кровь, — вскричал Хоремсеб в какой-то дикой экзальтации, — Я хочу, я должен жить вечно! Эти грубые, полные ненависти души никогда не будут иметь надо мной власти.

— Тебе нечего бояться. Но я возвращаюсь к Нейте. Может, могущественный аромат и зрелища, подобные вчерашнему, страшно возбудили ее организм. Она видит и слышит то, что невидимо для других, у которых легкие нити, привязывающие душу к телу, тесно закреплены и слегка ослабляются только во время сна. У Нейты это ослабление переходит всякие границы. В таком состоянии органы души начинают вибрировать и открывают живущим то, что скрывается в атмосфере, населенной чудесами. Но подобное состояние, в тоже время, и очень опасно, так как может повлечь за собой разрыв сердца. Молодой женщине необходим свежий воздух и абсолютный покой. Я уже просил тебя поберечь ее, но так как ты не обратил внимания на мою просьбу, то я оставлю ее здесь, в верхней комнате павильона, и сам буду ухаживать за ней. Знай, Хоремсеб, что Нейта — дочь моего народа. Здесь она находится под покровительством своего бога и под моей защитой.

Старый мудрец величественно посмотрел на него и положил руку на голову женщины.

— Ты бредишь, Таадар! Каким образом Нейта — дочь Мэны, начальника царских палаток, может быть дочерью хеттов?! — недоверчиво спросил Хоремсеб.

— Это ты ошибаешься, Нейта — дочь фараона Хатасу и царевича Наромата, старшего брата Саргона. Поэтому-то я и сказал тебе, что в случае опасности этот ребенок будет для нас могущественной защитой, так как царица боготворит это воспоминание о своей единственной любви.

Пораженный Хоремсеб слушал, не перебивая.

— И ты говоришь мне это только сегодня? Но это невозможно. Неужели же гордая Хатасу могла полюбить побежденного? И затем, как она скрыла все это от отца?

При слове «побежденный» лицо хетта омрачилось, и в его глазах сверкнуло ядовитое выражение.

— Побежденный судьбою! Вспомни, Гиксы доказали Египту, что он не всегда бывает победителем, — холодно произнес Таадар.

— Прости меня, учитель, я не хотел оскорбить тебя. Только крайнее удивление вырвало у меня такие несправедливые слова. Но раз ты уже столько мне открыл, то объясни все до конца. Если только состояние Нейты не требует твоего немедленного вмешательства.

Мудрец взял флакон и натер девушке виски и лоб. Потом сказал, опускаясь на стул:
— Пока ей больше ничего не нужно, и я удовлетворю твое совершенно понятное любопытство, хотя открыть эту тайну меня заставила только необходимость обуздать тебя.

Таадар облокотился на стол и погрузился в свои воспоминания. Хоремсеб чуть ли не задыхался от нетерпения, и учитель, собравшись с мыслями, сказал:
— Мне тяжело возвращаться ко временам несчастья и унижения, когда боги отвернулись от нашего несчастного народа, и гордый победитель раскинул лагеря в полусожженных дворцах наших царей. Решительная битва, проигранная нами, отдала тысячи пленных в руки египтян. Среди них был и Наромат, самый красивый из хеттов, надежда и гордость своего народа. Покрытый ранами, а главное, истощенный потерей крови, молодой герой был найден среди груды тел, когда египтяне в присутствии своего царя стали считать убитых.

Тебе известно, что Хатасу сопровождала Тутмеса в этом походе. Прекрасная, как Гатора, она была еще совсем ребенком, хотя уже и тогда отличалась необыкновенной энергией и гордостью. О том, какое влияние она имела на царя, ты можешь судить по тому, что мне рассказал твой отец, как очевидец. Фараон, готовивший свою любимую дочь для трона, всеми силами старался дать мужской закал ее характеру. С ее женской хитростью должны были соединиться невозмутимость и мужество воина. С этой целью он заставлял ее присутствовать на сражениях, конечно, на таком расстоянии, чтобы она не могла быть ранена. В этот день он привез ее смотреть как будут считать мертвых.

Стоя на царской колеснице, она не морщась смотрела, как считали и записывали отрубленные руки, разбирая груду трупов, около которой остановилась царская колесница. Из этой кучи тел скоро вытащили бесчувственного Наромата. По золотой каске и по украшениям Тутмес узнал царевича, которого он разбил накануне, и сказал: «Это был лев! Этот герой умер смертью храбрых». Можно только догадываться, что происходило в эту минуту в душе Хатасу. Тем не менее, она заметила:
— Мне кажется, мой отец и фараон, что сыну царя, хоть и мертвому, не подобает быть изуродованным в общей куче трупов. Если даже такой победитель, как ты, сам бог войны, воздает такую большую хвалу его памяти, то не заслуживает ли герой погребальных почестей?

Царь был в восторге. Он похвалил тактичность и великодушие дочери и приказал с почестями похоронить Наромата. Когда же его подняли, боль вырвала стон у раненого. Узнав, что он не умер, его отнесли во дворец. Как встретились и полюбили друг друга Наромат и дочь Тутмеса I, я не знаю. Только Сэмну, тогда еще простой воин из свиты царевны, и одна из сопровождавших ее женщин по имени Сатати принимали участие в этой истории. Эта любовь, единственная в жизни гордой Хатасу, совершенно овладела ею и смягчила ее сердце к побежденным. Царевна добилась от Тутмеса больших послаблений для них, и Наромат взошел бы на трон своего отца в качестве данника Египта, если бы Хатасу решилась расстаться с ним. Но здесь эгоизм подавил все остальные чувства. Царевич должен был следовать за армией и… раны его снова открылись. Наромат умер, а беременная Хатасу в отчаянии вернулась в Фивы. Случай помог скрыть эти обстоятельства. Тутмес I немедленно должен был отправляться в Ливию. Думая, что дочь его утомлена продолжительным походом, он на этот раз не взял ее с собой. Во время его отсутствия родилась Нейта. Мэна, ее названный отец, был женат вторым браком на одной родственнице царя. Царевна доверилась ему. Так как начальник царских палаток также оставался в Фивах для излечения ран, то он и объявил, что возьмет ребенка к себе. Жена Мэны умерла в родах, произведя на свет мертворожденного ребенка. Этого ребенка заменили Нейтой. Только Мэна, Сэмну, Сатати и два хетта, Тиглат и колдунья Абракро, были посвящены в эту тайну. Узнал я все это от Тиглата, а передал только твоему отцу и тебе. Хоремсеб жадно слушал этот рассказ.

— Благодарю тебя, Таадар. То, что ты мне рассказал, осветило много вещей и объяснило необыкновенную гордость Нейты. Это перешло к ней от матери. Вернемся теперь к настоящему. Конечно, я влолне подчиняюсь твоим распоряжениям и пришлю тебе cюда все, что Нейте нужно. Но позволишь ли ты мне навещать ее?

— Разумеется. Только Нейте необходимо совершенно поправиться, прежде, чем она будет в остоянии переноcить новую обстановку. Я возвращу ее тебе гораздо более cильной, так как ароматы ассимилируются в ее крови.

К великому cвоему удивлению, Нейта пришла в себя в павильоне и осталась там жить. Она скоро привыкла к обществу старого мудреца, который обращался с ней ласково и которого занимали ее развитой ум и ее тонкие и острые ответы. Благодаря серьезному лечению и более здоровой жизни, к Нейте вернулись мало-помалу и силы и прежняя свежесть.

Хоремсеб часто навещал ее. Тайна ее рождения вызвала у него новый интерес к девушке, а блестящая красота дочери фараона подстегивала желание видеть ее у своих ног. Но она была еще больна, и присутствие Таадара мешало ему возобновить свою суетную и преступную игру. Так прошло несколько месяцев. Здоровье Нейты поправилось, она покинула павильон и стала вести во дворце свой прежний образ жизни. Встречаясь чаще с Хоремсебом, она cнова подпала под его влияние. Но так как князь не давал ей яд и не злоупотреблял ядовитым ароматом, ее рассудок был не очень омрачен. Хоремсеб тоже сильно привязался или, вернее, привык к своей прекрасной и невинной подруге. Только его страшно мучила необходимость лишать себя ее общества во время оргий, которыми он развлекался при своем аскетическом образе жизни. Он решил еще раз попытаться приучить Нейту к этим отвратительным зрелищам.

Однажды вечером Нейта сидела вместе с князем в том павильоне, откуда они когда-то любовались танцами на площадке. Вдруг Нейта с удивлением увидела, что принесли трон и стали подвязывать Хоремсебу большие, золоченые крылья, а на голову надели тиару, сверкавшую драгоценными камнями. Когда же он знаком предложил ей занять место рядом с ним, она поняла, что должна будет присутствовать при какой-то новой оргии. Дрожа от страха, обливаясь холодным потом, она протянула к князю сложенные руки и, вне себя от ужаса, взмолилась:
— Нет, нет! Умоляю тебя, оставь меня! Я не хочу идти с тобой!

Хоремсеб не привык к сопротивлению: все должно было преклоняться перед его волей. Кроме того, его тщеславие доходило до мелочной глупости. Ему показалось, что этот отказ на глазах у всех был демонстративным. Подозрение, что она пренебрегает честью сидеть с ним рядом, привело князя в слепую ярость.

— А! Тебе не довольно места рядом с твоим господином! — прошипел он, окидывая Нейту угрожающим взглядом.

Наклонившись к Хамусу, он сказал ему несколько слов, и кортеж двинулся в путь.

Нейта, как пьяная, прислонилась к дереву. В ней боролись гнев, отчаяние и стыд. Она испуганно насторожилась, когда к ней подошел евнух и, скрестив руки, почтительно сказал:
— Господин приказал мне заставить тебя присутствовать на празднике. Следуй за мной без сопротивления, благородная женщина, и не вынуждай меня применять насилие к твоей высокой особе. Прости, что я, такой ничтожный служитель, осмеливаюсь дать тебе совет: никогда не противься воле князя. Месть его ужасна, а ненависть и гнев могут уничтожить тебя.

Нейта обхватила руками голову. О, зачем она последовала за этим гнусным человеком, который презирает ее и обращается с ней, как с рабыней? Этот злой насильник принуждает ее присутствовать на зрелищах, внушающих ей отвращение, а на ее просьбу отвечает тем, что отдает ее во власть слуги.

Убеждение, что Хамус действительно может употребить против нее силу, больно уязвило ее самолюбие. Вспыхнув, она отрывисто сказала:
— Показывай дорогу!

Придя в сопровождении евнуха на место праздника, oна увидела Хоремсеба, сидящего на высоком жертвеннике, который мы уже описывали. У его ног толпа пила, танцевала и, из-за обилия возбуждающих напитков, находилась уже в состоянии настоящего бреда. Хамус указал Нейте на колонну, стоявшую в нескольких шагах от трона, и сказал:
— Встань здесь!

Нейте показалось, что ее ударило молнией, когда евнух вытащил веревку и, ловко обхватив за талию, привязал ее к колонне. При этом последнем оскорблении, низводившем ее в степень животного, кровь с такой силой прилила к голове, что в ее глазах все потемнело. Она не видела, что происходило перед ней. Шум и крики оргии доносились до нее, как какой-то отдаленный гул. Через минуту она зашаталась, упала на колени и закрыла лицо руками. В ней бушевала такая дикая ненависть к Хоремсебу, что при мысли о его безграничной власти над ней, она чувствовала, как волосы поднимаются у нее на голове.

Она не заметила, как чьи-то сильные руки подняли ее и посадили на удобный стул. Но хорошо знакомое прикосновение мягкой и холодной руки заставило ее открыть глаза. К ней наклонился улыбающийся Хоремсеб.

— Приди в себя, капризница, мой гнев прошел!

Удушливый аромат, который шел от него, расслабляюще подействовал на Нейту. Ее гнев, казалось, превратился в страстную любовь, толкавшую в объятия князя. Однако душа не отвечала этому подчинению чувств и продолжала страдать от унижения и гнева. Не понимая больше сама себя, разбитая внутренним терзанием, Нейта инстинктивно отбросилась назад и бессознательно прошептала:
— Пощади!

На губах князя появилась та странная улыбка, которая леденила и воспламеняла его жертв.

— Какой пощады ты просишь, Нейта? Что, кроме половины своего царства, могу я тебе дать? Полно же! Оставь свои капризы и подними свою хорошенькую головку. Взгляни, как беснуется у наших ног эта презренная толпа рабов и слуг. Проникнись убеждением, что мы, подобно богам, царим выше всех животных страстей.

Нейта ничего не ответила. Полная слабость вытеснила ее страшное возбуждение. С безжизненным взглядом она откинулась на спинку стула и скоро впала в какое-то полузабытье, перешедшее в обморок.

Когда она пришла в себя, то лежала в саду на скамейке, недалеко от наружной стены. Хоремсеб сидел в ногах и помог ей подняться.

— Тебе уже лучше? — спросил он. — Да? В таком случае, пойдем. Тебе надо подышать свежим воздухом, это подкрепит тебя.

Он подвел ее к стене, открыл дверь и они очутились на лестнице, спускавшейся к Нилу. Лучи восходящего солнца золотом и рубинами сверкали на поверхности священной реки. Вершины гор, обрамлявших пустыни, окрасились в солнечные оттенки. Наконец, на горизонте появилось блестящее светило дня, заливая ослепительным светом весь пейзаж, храмы и дворцы Мемфиса, массивные силуэты которых резко вырисовывались в ясном небе.

Трепеща, и полными легкими вдыхая живительный воздух пустыни, смотрела Нейта на этот волшебный вид, от которого отвыкла в своем плену. С необыкновенной силой в ней пробудилось воспоминание о дворце Саргона, где она так часто, сидя на террасе, любовалась восходами и закатами, дышала свежим речным воздухом. Тогда она считала себя несчастной, а между тем она была свободна и на ее сердце не давила, как теперь, страшная тяжесть. Никогда она не испытывала этой ужасной борьбы между рассудком и роковой силой, ломавшей ее волю, гордость и бросавшей ее к ногам человека, которого она ненавидела, презирала и в то же время боготворила.

Вдруг в памяти воскресло унижение, испытанное этой нечью. Краска стыда залила ее лицо. Она почувствовала себя растоптанной, несчастной, и ею овладело страшное желание свободы. Невольно она взглянула на того, кто имел на нее такое роковое влияние и в чьей власти она находилась. У нее мелькнула мысль, что и он сейчас наслаждается, как освобождением, чудным видом природы, дневным светом и чистым воздухом, свободным от отравленных ароматов, что, может быть, как и она, жаждет свободы вдали от этого дворца, под мрачной кровлей которого он становился рабом своих страстей или погрязал в преступлениях, заглушая в себе всякое человеческое чувство.

Прислонившись к косяку двери, скрестив руки на груди, Хоремсеб, казалось, погрузился весь в созерцание очаровательного пейзажа. Его лицо совершенно изменилось. Гордость, жестокость, угрозы куда-то исчезли, уступив место созерцательному покою. Большие темные глаза горели чистым, полным радости восхищением, а нежная, мечтательная улыбка полуоткрыла пурпурные губы.

Взгляд Нейты с восторгом скользил по высокой и стройной фигуре красивого молодого человека, покрытого драгоценностями. На его кудрявой голове еще красовалась тиара, а плечи покрывал пурпурный плащ, в который он нарядился председательствовать на отвратительной оргии.

— Так прекрасен телом и так отвратителен душой, — прошептала она, прижимая руки к груди. Снова смешанное чувство ненависти и любви наполнило ее сердце. Все слилось в единственное желание покинуть эти места страданий, где она теряла рассудок, перестав себя понимать. Быстро решившись, она схватила его за руку:
— Хоремсеб!

— Что тебе надо? — спросил он, вздрогнув и с удивлением глядя в ее взволнованное лицо.

— Верни свободу моей душе, чародей Мемфиса! Ты ее связал, я чувствую это. Все мое существо восстает против власти, которую ты имеешь над моими чувствами. Мой рассудок осуждает эту власть. Никогда до тех пор, пока я тебя не увидела, я не знала этого пожирающего огня, который пылает в моей крови, влечет меня в твои объятия, отнимает у меня уважение к самой себе и заставляет меня краснеть перед собой. Но если ты сумел связать, то ты должен знать и как освободить! Верни же мой покой и уважение к самой себе! Освободи мое сердце от роковой страсти, которая причиняет мне столько страданий. Тебе же это ничего не стоит, Хоремсеб, так как ты не любишь меня и держишь как рабыню. Для тебя я не больше чем игрушка.

Нейта заметно воодушевилась. Ее черные глаза гордо пылали, и нежное тело трепетало от беззащитности.

Вдруг это возбуждение разразилось потоками слез. Сложив руки, она подошла к нему и продолжала умоляющим голосом:
— Сжалься надо мной, Хоремсеб, позволь мне уехать! Ни одним словом я не выдам того, что здесь видела, и никогда не нарушу твой покой. Напротив, всеми силами буду стараться защищать тебя даже перед царицей, так как что-то нашептывает мне, что над твоей головой собираются зловещие тучи. Или же, если ты меня любишь, если ты хочешь сохранить меня, я постараюсь безропотно переносить твои чары. Только в таком случае, ради самого себя, Хоремсеб, откажись от этой жизни, полной преступлений, от этих ночных праздников, от этого ужасного уединения и от всех этих извращений. Займи снова принадлежащее тебе место в обществе. Пока еще не поздно, вернись в общество людей, под лазурное небо и под золотистые лучи Ра. Беги от мрака, расслабляющих ароматов и отвратительных зрелищ, убивающих твою душу и леденящих твое сердце!

Князь с удивлением слушал ее. Темное облако омрачило его лицо, но глубокое убеждение, звучавшее в голосе прекрасной пленницы, все-таки произвело на него впечатление. Добрый гений князя шептал ему: «Откажись, пока еще не поздно! Сам Таадар предвидит угрожающую тебе опасность».

Глубоко вздохнув, он провел рукой по внезапно побледневшему лицу, но зло уже укоренилось в нем. Тщеславие и упрямство победили слабый голос добра. С непередаваемой улыбкой он наклонился к Нейте и, обняв ее за талию, сказал ласковым голосом:
— Ты бредишь, Нейта! Одна любовь связывает меня с тобой, а эти чары я бессилен вырвать из твоего сердца. Но так как ты чувствуешь себя здесь несчастной — уезжай! Я не хочу силой удерживать тебя. Иди по берегу реки в Мемфис, а оттуда тебя доставят до Фив. Следовать за тобой я не могу. Я должен жить здесь, и мы никогда не увидимся с тобой. Возвращайся в свой дом и будь счастлива в объятиях твоего супруга, принца Саргона. А теперь прощай!

Он крепко поцеловал ее и, вытащив из-за пояса красную розу, воткнул ее Нейте в волосы. Затем он отвернулся и, сделав прощальный знак рукой, медленно направился в сад.

С минуту Нейта стояла окаменевшая. Удушливый аромат, распространяемый ожерельем князя и розой, украсившей ее волосы, начал уже свое ужасное действие. Все тело Нейты горело, а околдованный взор был прикован к Хоремсебу, готовившемуся уже запереть калитку сада.

Страшное отчаяние овладело Нейтой при мысли, что она уже больше не увидит его, не услышит его голоса и не будет чувствовать на себе этого ласкающего и властного взгляда. Нет! Лучше отказаться от свободы, от солнца, oт чистого воздуха, только не разлучаться с ним.

Как перышко, подхваченное ветром, бросилась она к чародею и повисла у него на шее.

— Хоремсеб! — задыхаясь, пробормотала она. — Я добровольно возвращаюсь, чтобы умереть здесь. Пусть будет, что решат бессмертные! Я же не могу жить без тебя. Несмотря на дневной свет и на солнце, вдали от тебя мне все будет казаться мраком.

Не в состоянии продолжать, она прижалась головой к груди чародея и горячо заплакала. Она не заметила самодовольно-насмешливой ухмылки, скользнувшей по губам Хоремсеба.

— Добро пожаловать вторично в мой дом, — сказал он, прижимая ее к себе. Он запер дверь, задвинул засов, и они вошли под густую древесную тень. Нейта опустила голову. Ей казалось, что над ней закрылась могильная плита.

Глава XXVI. Будущее

Наконец для Хоремсеба наступил долгожданный день. Только спустилась ночь, князь отправился в павильон мудреца, чтобы помочь ему в последних приготовлениях. Все слуги получили приказ удалиться в назначенное им крыло дворца и не выходить оттуда под страхом смерти. Всякая служба была отменена, Хамус должен был тщательно наблюдать, чтобы ни одно живое существо не проникло в сад.

Большой зал, служивший обычно рабочим кабинетом Таадару, был теперь почти пуст. Тысяча вещей, загромождавших его, была вынесена в верхнюю комнату. Вместо этого поставили маленький столик из кедрового дерева, два стула и ложе. В нескольких шагах от стола стояла громадная медная чаша, до краев наполненная водой. Лампа в углу освещала бледным колеблющимся светом обширное помещение.

После всех приготовлений мудрец принес шкатулку с флаконами и поставил ее на табурет около одного из стульев. Затем, обернувшись к Хоремсебу, молча покрывавшему ложе шкурами леопардов, он сказал:
— Все готово, сын мой. Мне остается только принести амфору с теплым вином, а ты пока сходи за Нейтой. Выпила она приготовленное ей питье?

— Да, учитель! Она спит в маленькой голубой беседке. Я сейчас пойду за ней.

Он ушел и вскоре вернулся с крепко спящей Нейтой на руках. Лицо девушки было мертвенно-бледным и тело — неподвижно, как у мертвой. Мудрец помог Хоремсебу положить Нейту на ложе, поправил поудобнее подушки и тщательно закрыл ее шкурами леопарда и пантеры. Затем, наполнив кубок теплым вином, он добавил туда несколько капель из флакона и подал его князю, раздувавшему уголь в треножнике. Когда он выпил, Таадар взял из шкатулки пучок сухих трав и бросил его на уголья. Поднялся густой дым, наполнивший комнату острым, удушливым ароматом. Потом старик снял с себя всю одежду. Князь последовал его примеру.

— Теперь нам остается только ожидать бога, — сказал мудрец, садясь на стул. — Садись напротив меня, Хоремсеб, дай мне руку и смотри на воду. Он появится там.

Больше четверти часа прошло в глубоком молчании. Крепко держась за руки, лежавшие на столе мужчины внимательно смотрели на воду.

— Я весь похолодел. Члены мои точно налились свинцом, а между тем, огненные уколы пробегают по всему моему телу, — пробормотал князь, охваченный сильной дрожью.

— Это ощущение будет еще сильнее, когда ароматические субстанции твоих страстей станут выходить из тела, — тихо ответил мудрец.

В эту минуту у Нейты вырвался хриплый вздох, и она прошептала едва слышным голосом: «Он идет!» Хоремсеб вздрогнул. На его лбу выступил холодный пот от сверхъестественного страха. Но вот, вода заволновалась, ее поверхность испещрили красные и желтые пятна. Из глубины чаши поднялось кружась черноватое облако, в центре которого ясно было видно много огненно-красных рук, будто из расплавленного металла.

Эта бесформенная масса быстро приближалась, окутывая черным покрывалом голову и грудь Хоремсеба. Тот откинулся на спинку стула и прошептал сдавленным голосом: «Это смерть. У меня вырывают сердце и мозг!» Таадар удержал руку своего ученика, которую тот чуть не вырвал у него. Мудрец был бледен, губы его нервно дрожали, но ясный и сверкающий его взгляд внимательно следил за проходившими перед ними странными и зловещими видениями.

Из всего тела Хоремсеба дождем брызнули разноцветные искры. Огненные руки соединились в плотную, сверкающую массу, принявшую форму кометы. Эта комета вместе с черной тучей отступила к чаше и носилась над водой, оставаясь соединенной с телом князя широкой огненной лентой, выходившей из его груди.

В продолжение нескольких минут вся эта масса кружилась, как в плавильне, причем слышался сухой треск. Руки исчезли. Вдруг раздался сильный треск. Ослепительный огненный луч, казалось, спускавшийся с потолка, упал на облако, которое пришло в сильное движение, распалось и затем совсем исчезло. На его месте появилось семь отражений Хоремсеба, семь прозрачных теней, с чертами лица князя, соединенных между собой тонкими огненными нитями. Все эти нити сливались с широкой огненной лентой, которая выходила из груди Хоремсеба и, как от сильного ветра, дрожала и извивалась. Каждое из изображений имело свой цвет, похожий на цвет спектра. С одного края изображение было окрашено в красный цвет, с другого — в фиолетовый. В этих прозрачных, как кристалл, телах ясно видны были все органы человеческого тела, работавшие с поразительной быстротой. Вещество, под цвет каждого изображения, сверкающим каскадом обращалось в прозрачное тело. На этом фоне, как звезды из черного дерева, выделялись два больших темных пятна соединенных черной артерией. Одно из них было на месте сердца, другое — вместо мозга.

Снова показались огненные руки, деятельно работая над выделением из воды и воздуха синеватых, желтых и зеленых огней. Одна из рук поднялась и бросила широкий луч белого и ослепительного света. Этот луч упал на одно из изображений Хоремсеба, на минуту окутал его и отлетел в пространство, оставив после себя только черные точки, похожие на капельки росы. То же произошло и с шестью другими изображениями. После этого поток света залил все их сразу. Прозрачные тела слились в одно тело, затем в пурпурную массу, испещренную черными точками. Эта масса покатилась по огненной ленте и вместе с ней исчезла в груди князя. У того вырвался хриплый вздох. Через минуту он открыл глаза.

— Твои ароматы взвешены, — пробормотал мудрец, — но печальны и беспорядочны были их вибрации.

Он умолк, так как в эту минуту появилась огненная рука и стала чертить на воде фосфоресцирующие знаки, исчезавшие по мере того, как Таадар разбивал их.

— Ты сейчас увидишь сцену отдаленного будущего и более близкого. Но все эти сцены будут относиться к твоему существованию в те эпохи, когда все, что живет в настоящее время, сойдет уже в могилу.

Трепеща от любопытства, Хоремсеб наклонился вперед, не сводя глаз с синеватого облака, тихо поднимавшегося из чаши. Постепенно это облако расширилось и приняло форму огромного шара, занявшего всю глубину зала, стены которого, казалось, раздались, чтобы вместить его.

В центре светящегося диска носились облака, порой совершенно закрывавшие его. Затем появились светлые пятна, и гладкая светящаяся поверхность превратилась в огромную площадь, окруженную постройками, архитектура которых была совершенно не похожа на египетскую. В глубине виднелось большое строение, к которому вела лестница. Но, странная вещь, — стены строения, казалось, были прозрачны, и Хоремсеб видел все, что происходило внутри. Там стоял колоссальный идол, вокруг которого двигались жрецы, одетые в белые одежды. Это чудовище было раскалено, и внутри бушевало громадное пламя.

Вся площадь и все доступы к храму были переполнены народом, стоявшим тесной стеной вдоль дороги, по которой двигался печальный кортеж. Со связанными за спиной руками, скованные друг с другом, шли обнаженные люди с суровыми, полными отчаяния лицами. Вооруженные бичами и копьями воины толкали их вперед. Громадной лентой тянулась через площадь эта бесконечная цепь несчастных и всходила на лестницу. Когда они останавливались перед идолом, их одного за другим бросали в пылавшую пропасть, в раскаленные внутренности ненасытного бога. По временам люди останавливались перед помостом, на котором группа женщин играла на арфах. В одну из таких остановок высокий и сильный мужчина, тело которого было исполосовано бичом, обливаясь кровью, обернул голову и устремил на Хоремсеба взволнованный и суровый взгляд. Ледяная дрожь потрясла все тело князя. Ему показалось, что в этом скованном, обнаженном и униженном пленнике он узнал самого себя. Хотя лицом он и не был похож на него, трепещущее тело и сердце кричали ему: «Это ты!» Но процессия двинулась дальше, когда пленник, с которым, казалось, слилась душа чародея, переступил порог храма, облака раздались и закрыли всю сцену.

— Это невозможно, я ошибся. Ведь я не могу умереть, — бормотал Хоремсеб, сжимая обеими руками взмокший лоб, но в это время диск снова прояснился и поглотил все внимание князя.

Сцена изменилась, и на этот раз князь вздрогнул от радости. Не Мемфис ли был перед ним? Да, конечно! Эта же улица, аллея сфинксов, все было похоже. Там слева был обелиск, и люди радостно толпились у пьедестала, на котором стояло кресло под балдахином, без сомнения, это были египтяне, с их белыми одеждами и полосатыми клафтами. Но кто был этот странный, весь увешанный дорогим оружием воин, приближавшийся на великолепном белом коне в сопровождении громадного конвоя? Бледное лицо всадника было обрамлено черной, как вороново крыло, бородой, а большие темные глаза равнодушно скользили по толпе. Подъехав к трибуне, он сошел с коня, поднялся по лестнице и сел на трон. Вокруг него столпились воины конвоя, египетские сановники и царские носители опахал.

— На этот раз это я! Я буду фараоном! — подумал Хоремсеб, и гордое самодовольство наполнило его сердце.

По аллее сфинксов медленно двигалась хорошо знакомая процессия. Там шли певцы храма и жрецы. Это был праздник Аписа, так как в процессии вели священное животное, убранное цветами и лентами. Поэтому его взгляд быстро перешел на того, кого он принимал за самого себя. Без сомнения, династия Тутмеса угасла и он взошел на трон фараонов. Но что это значит? Вокруг царского трона появились одна за другой несколько бледных и растрепанных женщин. На груди у них зияли открытые раны, а в поднятых руках они держали красные розы. Эта отвратительная толпа быстро увеличивалась, замыкая вокруг царя кольцо. Затем одна из женщин скользнула и села к нему на ручку трона. Обвив шею царя одной рукой, она другой потрясла перед глазами коронованного воина пучком пурпурных роз.

Бледное лицо женщины было искажено ненавистью и страданием. Длинные, рыжие волосы были распущены и обвивали ее огненным покрывалом. С ужасом и удивлением узнал Хоремсеб в этой женщине Нефтису.

Сидевший на троне мужчина страшно заволновался. Его лицо побагровело, а в широко открытых глазах светилось безумие. Его взволнованный взгляд упал на Аписа, проходившего мимо трибуны. Он вскочил с трона, как ужаленный, бросился к священному животному и пронзил его кинжалом, выхваченным из-за пояса.

Облака скрыли смятение, последовавшее за этим святотатством. Хоремсеб не успел еще прийти в себя от этого, когда перед его глазами развернулась новая картина.

Перед ним была бесплодная равнина, усеянная трупами. Воины в остроконечных касках, с бородатыми дикими лицами толпились на поле битвы, грабя мертвых и увеча раненых. Вдруг вытащили из-под груды трупов, очевидно, только что оглушенного человека. Каска его была сплющена, а в сжатой руке он еще держал сломанный меч.

В руках этих дикарей человек пришел в себя. Оскорбил он победителей своим высокомерным взглядом или неосторожным словом? Неизвестно, только солдаты пришли в страшную ярость. В мгновение ока они сняли с него одежду, отрезали ему нос и уши, выкололи глаза и бросили с насмешливым видом. Несмотря на ужасные муки, несчастное существо осталось жить.

Этот человек ползал между трупами, жуя траву, чтобы обмануть голод и тщетно ища, чем бы утолить жажду. Наконец он в отчаянии, бессильно упал на землю.

Это окровавленное и обезображенное лицо ничего не напоминало Хоремсебу, а между тем у него захватило дыхание, так как вокруг несчастного снова появилась растрепанная толпа жертв Молоха. Они трясли своими красными розами и торжествующе смотрели на несчастного. Вдруг показался дворец Мемфиса, и Нил при лунном свете, и великолепная лодка, в которой на подушках лежал сам чародей.

Голова кружилась у Хоремсеба, мысли путались. Он хотел бежать, но неведомая сила приковала его к месту.

Перед ним возникали разные картины то страданий и мучений, то богатства и могущества. Но князь все меньше понимал их, до такой степени ему казались странными постройки, люди и даже природа. Но вот еще три видения, которые потрясли Хоремсеба.

Ему представилась круглая комната, освещенная двумя высокими, узкими окнами. Стены были обтянуты материей, а свет, проходя через цветные стекла, отражался на массивной мебели с резными спинками. На одном из стульев сидел красивый молодой человек с гордым и насмешливым видом. Обняв его за шею и страстно глядя ему в глаза, рядом стояла невысокая, худая женщина, одетая в длинное черное платье. Голова ее была покрыта вуалью. На шее на золотой цепочке висел блестящий крест.

Хоремсеб не мог ошибиться: эта женщина была Нефтиса, а сидящий мужчина — он сам. Он видел, что они разговаривали, но не слышал ни одного слова. Тем не менее, понимал, что она говорит о любви и ревности и требует, чтобы он женился на ней. Тот с улыбкой и многозначительным жестом отвечал, что браку мешают стоящие между ними четыре лишних глаза.

Затем появилась комната, освещенная ночником, в глубине которой стояла широкая кровать с колоннами. Бледная, с растрепанными волосами, Нефтиса наклонилась над двумя спящими детьми, бормоча:
— Четыре лишних глаза.

Что-то сверкнуло в ее руке и быстро опустилось на головы спящих детей. Преступная мать в ужасе убежала. Она стремилась к любимому человеку, образ которого носился в отдалении. Но при ее приближении тот с ужасом и отвращением отвернулся и исчез в тумане. Она осталась в каком-то длинном, слабо освещенном коридоре. Со скрещенными на груди руками она скользила по нему, и встречавшиеся ей люди вне себя от ужаса бежали прочь.

При виде этого насмешливая и жестокая улыбка скользнула по губам тени, посланницы несчастья.

Вдруг облака раздались, и открылась следующая картина. Лунный свет отражался на поверхности воды. Лодка, наполненная мужчинами и солдатами, быстро приближалась к большому, зловещему строению, высившемуся на берегу моря. Когда лодка причалила и путники вышли на берег, Хоремсеб заметил, что лицо одного из них, к которому все обращались с обнаженными головами, было закрыто черной маской.

Он увидел того же человека одного в комнате с узким зарешеченным окном. Черная маска все еще закрывала его лицо. Он в сильном волнении ходил по комнате, потом в отчаянии упал на стул. Он не заметил, как какая-то женщина в длинном черном платье с золотой цепочкой на шее скользила к нему. Взяв с груди красную розу, она потрясла ею над головой пленника и, наклонившись к нему, прошептала что-то на ухо. Перед ним появились прекрасные картины с чудесным дворцом, окруженным садом, залы с золочеными стенами, залитые светом. Там толпились мужчины и женщины, увешанные драгоценностями. А под балдахином на возвышении сидел молодой человек. Длинные локоны рассыпались у него по плечам, на груди красовалась синяя лента, и была видна небрежно накинутая горностаевая мантия. Все низко кланялись красавцу-королю, глядя на него с обожанием, принимая как дар слова, слетавшие с его губ.

Охваченный дикой ревностью, пленник вскочил на ноги, он рвал на себе одежду и старался сорвать маску, будто приросшую к лицу, и как безумный бился головой об стены. Там — свобода, могущество, лесть, любовь, здесь — одиночество, темница, смерть заживо. Такой контраст мог растерзать душу и лишить рассудка.

Таинственная женщина приподнялась в воздухе, а ее пылавший ненавистью взгляд пронзал пленника. Она откровенно наслаждалась его отчаянием. Жестокая улыбка блуждала на ее лице, когда она прошептала: «На этот раз твои глаза оказались лишними». С этими словами она исчезла, но Хоремсеб в ту же минуту узнал Нефтису.

С хриплым стоном он откинулся на спинку стула, его пугало и ужасало будущее, которое он вызвал, и оно явилось перед ним в таких печальных и грозных картинах. Вечная жизнь, которой он так жаждал, была ужасна, не предпочтительнее ли cмерть, чем все то, что он видел и должен был перенести. О, зачем он так неблагоразумно поднял завесу, скрывавшую все? Он снова хотел бежать, но его тело, тяжелое, как гранит, отказывалось повиноваться. Какая-то высшая сила подавляла его волю и притягивала взгляд к блестящему диску, который опять прояснился.

Теперь был виден большой зал, где много богато одетых людей толпилось вокруг трона, на котором стоял молодой человек с горностаем на плечах — это был король. Сердце Хоремсеба радостно забилось, на этот раз, несомненно, это был он. Это его стройная и тонкая талия, его большие темные и мечтательные глаза и обольстительная улыбка. Высокое положение сулило ему наконец безоблачное существование, полное славы и могущества.

Переполненный радостью, он наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть, но тотчас же с ужасом откинулся назад. Тенями, одна за другой появившимися на ступенях трона, опять были жертвы Молоха. Из-под черных покрывал сочилась кровь, взгляды их были угрожающими, а в сжатых руках трепетали роковые пурпурные розы.

Из этой враждебной толпы яснее других выделялась высокая женщина, одетая в черное, со сверкающим крестом на груди. Лицо ее было бесстрастно, но в больших зеленоватых глазах светилась беспощадная ненависть. Встав рядом с молодым королем, она, казалось, разделяла с ним трон, она положила руку ему на плечо, и ее ледяные пальцы вцепились в складки горностая. Слова, слышные только Хоремсебу, слетели с губ ужасной тени: «Четыре лишних глаза! — пробормотала она. — Теперь ты останешься один, никакая женщина не займет места, принадлежавшего мне. Шаг за шагом мы будем толкать тебя в бездну, мы отделим тебя от всех, отнимем у тебя корону, дающую тебе власть и богатство. Между тобой и каждой живой женщиной, которую ты захочешь полюбить, встанет одна из нас. Ты хотел нашей любви и должен довольствоваться ею!»

Молодой король почувствовал полную беззащитность и одиночество, взгляд стал мрачным, и он провел рукой по бледному лицу, как бы отгоняя ужасные мысли. Вдруг светлое видение возникло над ним. Он поднял глаза и светлое видение ему сказало: «Работай, принеси себя в жертву твоему народу и молись. Тогда ты будешь силен и враги твои отступят. Но помни, твое легкомыслие снова отдаст тебя в их руки».

Король, повинуясь доброму внушению, смешался с толпой, окружавшей его. Но всюду вставали мстительные тени, нашептывая ему безумные мысли и омрачая его рассудок. Меняясь мало-помалу, беспощадный диск показал трагическую сцену: отчаянная борьба двух мужчин на берегу озера, спокойные воды которого поглотили обоих.

Ночь спустилась над местом несчастья. Исчез и сияющий диск — ужасное и неумолимое зеркало, отражавшее преступления, искупление и будущую борьбу чародея Мемфиса.

Подавленный смертельным ужасом, Хоремсеб в полном изнеможении откинулся на спинку стула. Он не видел, как встал Таадар, как он вымыл в чаше лицо и руки и подошел к нему с флаконом в руках. Только когда мудрец натер ему виски и поднес к его носу флакон, князь открыл глаза.

— Вымойся в чаше, сын мой, оденься и выпей этот кубок. Как только я разбужу Нейту, ты отнесешь ее в ее комнаты. Ей понадобится несколько недель полного покоя, чтобы оправиться после сегодняшней ночи. Ты тоже ложись в постель, так как ты страшно утомлен.

Подойдя к похолодевшей и неподвижной Нейте, он стал хлопотать около нее, пока Хоремсеб молча исполнял его приказания. После того как Таадар сильно обвеял Нейту опахалом и влил ей в рот какую-то красноватую жидкость, она открыла глаза и резко встала, но была так слаба, что не смогла удержаться на ногах.

Мрачный и озабоченный, Хоремсеб простился с мудрецом и, взяв на руки девушку, отнес ее во дворец. Уложив ее на кровать, он прошел в свои апартаменты, опустился на ложе и скоро погрузился в сон, очень похожий на обморок.

Глава XXVII. Последние дни могущества

Прошло десять дней с того вечера, когда будущее подняло свою завесу перед Хоремсебом. Изиса все еще не видела своего господина. Князь, по словам Хамуса, был нездоров. Ему прислуживал только старый Хапу, и ночные развлечения были отменены.

Все слуги были поражены, так как никогда ничего подобного не случалось. Однако никто не смел даже взглядом выразить свое удивление. Все в мрачном отчаянии ждали, когда снова начнутся их мучения.

Один Саргон был в неописуемом волнении. Почему ни Нейты, ни Хоремсеба не было видно с той таинственной ночи, когда доступ ко дворцу и в сад был всем строгo запрещен? Что происходило там тогда? Тысячи предположений мучили молодого человека, внушая ему то ревность, то предчувствие какого-то несчастья. Скрежеща зубами, он поклялся, что как только узнает о судьбе Нейты, то бежит, чтобы скорее иоложить конец такому невыносимому положению.

Хоремсеб был действительно болен, душой и телом. Потрясения того ужасного вечера совершенно истощили его силы и до такой степени смутили его ум, что он никак не мог привести в порядок свои мысли. В течение нескольких дней он лежал в постели, мрачный и убитый, обдумывая то, что видел, и стараясь сориентироваться и разобраться в хаосе этой будущей жизни, где были так странно перемешаны величие и страдание.

В конце концов природа взяла свое. Вдохновленный гордостью и тщеславием, он объяснил все к своей чести и славе, добродушно допуская, что в бесконечном течении его жизни могло встретиться и несколько капель горечи. Но организм его был еще слишком истощен, чтобы он мог продолжать обычные развлечения.

Наконец вечером на одиннадцатый день Хамус пришел к Изисе и попросил ее приготовиться разделить ужин с господином. Пытаясь совладать с нервной лихорадкой, девушка нарядилась, чтобы встретить самую опасную минуту своей добровольной миссии. Помогут ли ей боги устоять под действием губительного аромата и уберечься от яда, который подадут ей? Голова кружилась при мысли, что она поддастся влиянию чар и будет вынуждена любить преступника, погубившего ее родных, которого она смертельно ненавидела.

Горячая молитва подкрепила ее. Бессмертные не могли отказать в покровительстве такому правому делу. Поэтому, когда Хамус пришел за ней и отвел ее в галерею, к Изисе вернулись спокойствие и силы, и она приготовилась разыграть любовь и смирение перед тем, кого жаждала погубить. Скоро она увидела князя, приближавшегося в сопровождении своей обычной свиты. Он был очень бледен, но бесстрастен. Его жесткий, ледяной взгляд скользил по галерее, отыскивая свою новую жертву. Охваченная нервной дрожью, Изиса преклонила колени и, скрестив руки на груди, склонила голову до земли. Тонкие, холодные пальцы тотчас же схватили ее руку, и звучный, нежный голос вкрадчиво сказал:

— Встань, прекрасное дитя. До сегодняшнего дня нездоровье мешало мне приветствовать тебя.

Изиса встала, но встретив устремленный на нее пылающий насмешливый взгляд, опустила голову. Хоремсеб улыбнулся:
— Возьми эти розы и следуй за мной, малютка. Но я еще не знаю, как зовут тебя.

— Изиса! — прошептала она.

— Прекрасное имя, — сказал князь. — Своими прелестями ты можешь соперничать с великой богиней, носящей это имя.

Ужин проходил, как всегда. Несмотря на все старания Изисы не вдыхать благоухание отравленных роз, удушливый аромат, распространяемый князем и всем, что его окружало, болезненно действовал на девушку. Какая-то тяжесть и слабость сковали ее тело, и сердце сжималось от тоски и смутного ужаса. После ужина перешли в сад, в павильон. Изиса присутствовала при танцах на лужайке, причем ей удалось вылить в вазу с цветами губительное питье, предназначенное ей. Хоремсеб ничего не заметил и спокойно отправился на прогулку по Нилу.

Следующий день прошел так же, как и накануне. Только вместо зрелища на лужайке, Изиса присутствовала на маленькой, но, впрочем, не менее отвратительной оргии, закончившейся смертью молодой и красивой рабыни. Охваченный внезапным бешенством, Хоремсеб бросился на нее и задушил. Затем, отрезвившись, недовольный случившимся, он положил конец празднику. Впервые противоядие, леденившее кровь, не подействовало на него. Распространяемый им ядовитый аромат стал обоюдоострым оружием. Дремавшие в нем животные страсти пробудились, внушив ему дикое желание вонзить кинжал в эту прелестную грудь и затем прижаться губами к зияющей ране и сладострастно насладиться последним содроганием этой жизни, которая должна была ожить в его жилах.

Однако пить кровь разрешено было только в определенное время. Вспомнив о запрещении Таадара, князь снова заткнул кинжал за пояс, но его жертва погибла, задушенная в смертельных объятиях.

Изиса в ужасе вернулась к себе и всю ночь не могла сомкнуть глаз. Пользуясь этим временем, она написала на папирусе подробный рассказ обо всех ужасах, которые видела.

Утром, пока во дворце все еще спали, Саргон пробрался в сад и подкрался к решетке, окружавшей садик перед комнатой Изисы. Та поджидала его, так как этим способом им уже не раз удавалось обменяться несколькими словами.

Изиса поспешно передала ему письмо и предложила ему тоже подписать его, а затем, положить в трещину стены.

— Если мы оба погибнем в этой разбойничьей пещере, то останется хоть этот документ как обвинение против Хоремсеба и как доказательство всех ужасов, которые здесь происходят, — добавила она.

Саргон поделился с ней своими опасениями об участи Нейты и объявил, что если через несколько дней он не найдет ее, то все-таки бежит отсюда. Затем он указал Изисе на большую вазу, стоявшую в той аллее, по которой ей разрешалось гулять. Она должна будет опускать туда свои письма и брать оттуда его. Договорившись так, они расстались.

В ту же ночь Кениамун принес Нефтисе ужасный документ, подписанный Изисой и принцем хеттов.

— Мне все это знакомо. Я видела почти подобное убийство, — со вздохом сказала Нефтиса. — Саргон хорошо сделает, если сбежит как можно скорее. У нас в руках достаточно доказательств, чтобы погубить изменника!

Нейта перенесла колдовской вечер значительно хуже, чем князь. Несколько суток после этого она чувствовала страшную слабость и не вставала с постели, лежа в каком-то полузабытьи. Однако мало-помалу к ней вернулись силы, и она очень удивилась, почему так долго не приходит Хоремсеб. В ней началась борьба между гордостью и ревностью. Что могло значить подобное пренебрежение? Положим, ей сказали, что он был нездоров, но она ни на минуту не поверила этому объяснению и ломала голову, стараясь отгадать причины такого оскорбительного равнодушия любимого человека. Нейта не знала, что Таадар, желая обеспечить ей полный покой, запретил князю навещать ее.

Несмотря на испепеляющую ревность, Нейта была слишком горда и упряма, чтобы пытаться позвать к себе Хоремсеба. При одной мысли о необходимости вымаливать его присутствие краска стыда заливала ее. Она решила, если случай сведет их, показать князю свое равнодушие и презрение.

Была чудная ночь. Мягкий и благоухающий воздух, небо, усеянное тысячами сверкающих звезд, и величественное спокойствие природы благотворно действовали на раздраженную и больную душу Нейты. Уже довольно долго и бесцельно бродила она по пустынным аллеям, когда вдруг до ее ушей долетело отдаленное пение. Она вздрогнула и остановилась. Охваченная непобедимым желанием увидеть Хоремсеба и узнать, что он делает, она бросилась в ту сторону, откуда неслись мелодичные звуки. Вскоре, когда музыка была уже рядом, Нейта осторожно раздвинула ветки густого кустарника, отделявшего ее от ярко освещенного пространства. Тогда она увидела маленький открытый павильон, в котором она сама присутствовала на танцах и пении рабынь. Хоремсеб, по обыкновению, полулежал на ложе, а у его ног сидела женщина необыкновенной красоты. Золотистые, как спелый колос, волосы шелковистым плащом покрывали ей спину и плечи, а унизанные тяжелыми кольцами и браслетами руки лежали на коленях князя. Хоремсеб, улыбаясь, наклонился к ней и что-то нашептывал. Очевидно, это были слова любви.

Трудно описать, что произошло в сердце Нейты при виде этого. Первой мыслью было, что она открыла истинную причину оскорбительного пренебрежения к себе. Убеждение, что князь предпочел ей другую женщину — ей, которой столько избранных людей поклонялись, как божеству, — точно пламенем охватило мозг безумной гордячки. Гнев и слепая ревность перехватили дыхание. Прижав руки к разрывающемуся сердцу, она дико вскрикнула и без чувств упала на траву.

Несмотря на пение, Хоремсеб и Хамус услышали этот крик. Одним прыжком князь был у кустарника, откуда донесся крик. Раздвинув с помощью евнуха ветки, он очутился у неподвижного тела Нейты. Не узнав ее в темноте, мужчины с любопытством наклонились над лежащей женщиной. Разглядев, наконец, что это дочь Хатасу, Хоремсеб громко рассмеялся.

Приказав Хамусу увести Изису и прекратить представление, он поднял Нейту и унес ее во дворец.

— Скажите, пожалуйста! Эта маленькая безумица ревнует, несмотря на свою гордость! — воскликнул он. — Бедная Нейта! Ты бы скоро утешилась, если бы знала, как напрасна твоя ревность и как дорого заплатит эта женщина за несколько взглядов любви.

Благодаря стараниям князя Нейта скоро пришла в себя, но лежала с закрытыми глазами. Понимая, что самое лучшее, чтобы не раздражать еще больше, — оставить ее одну, Хоремсеб удалился, едва сдерживая улыбку.

Прижавшись головой к подушкам, она горько заплакала. Слезы облегчили ее страдания, но не поколебали намерений. Придя к убеждению, что продолжать жить нет больше смысла, она твердо решила покончить с собой. Вытерев слезы, Нейта встала. На мгновение сверкнула мысль сделать петлю из шарфа, лежавшего на стуле, и повеситься на бронзовом крючке, вбитом в стену. Но Нейта тотчас же отбросила этот проект. Такая смерть страшно обезображивает, а против этого восстало все ее самолюбие. И к чему все это, когда она может утонуть? Не колеблясь больше, она вышла из сада и побежала к пруду.

Подбежав к пруду, девушка увидела, что все огни вокруг дворца уже погашены. Мрачный фасад громадного строения черной массой вырисовывался на темной лазури неба, усыпанного тысячами звезд. Нейта со сверкающим взором и с сердцем, полным горечи, посмотрела на блестящую темницу, где она столько страдала. Затем, быстро отвернувшись, она преклонила колени на первой ступеньке лестницы и, взяв в ладони маленькую статуэтку Изисы из ляпис-лазури, висевшую на золотой цепочке, возвела глаза к небу.

Сначала она молилась молча, но потом, увлекаясь все больше и больше, она стала громко высказывать мысли, проносившиеся в уме. Она умоляла всех божеств царства теней, напоминала бессмертным все, что она сделала для них за всю свою жизнь, перечислила многочисленные жертвоприношения и великолепные дары, предложенные храмам, чтобы боги освободили ее душу от роковой страсти к Хоремсебу. Наконец, подняв руки к небу, она воззвала:
— О, Изиса! О, могущественная богиня! О, Озирис! О, властелин подземного царства, Анубис, покровитель душ! Простите меня, что я самовольно кончаю жизнь, не в силах больше выносить ее. Вы были глухи к моим мольбам и не освободили меня от недостойной любви. Будьте теперь моими покровителями и защитниками от злых духов, которые нападут на меня в царстве ужаса. Ходатайствуйте за меня перед Озирисом в торжественную минуту, когда сорок два судьи будут взвешивать мое сердце и мои поступки. Могущественный Анубис! Не допусти, чтобы мое бессмертное Ка погибло вместе с моей душой, если я буду лишена погребения и если ни один служитель божества не откроет моих глаз и ушей. Мой отец Мэна, и моя мать Тахота, помогите мне и защитите меня.

Она встала, прижала амулет к губам, и хотела сбежать с лестницы, чтобы броситься в воду, как вдруг чья-то сильная рука схватила ее за серебряный пояс и удержала на месте.

У Нейты вырвался сдавленный крик. Ее испуганный взгляд встретился с пылающим и насмешливым взглядом Хоремсеба, который, казалось, пронзал ее до глубины души.

— О, Нейта! Ты решилась умереть от ревности — ты, самая гордая из женщин! Но успокойся, я никогда не любил другую женщину.

Он не добавил: «Я люблю тебя одну!» — потому что в действительности он не любил никого. В этом ледяном и развращенном сердце было место только для обожания самого себя.

Нейта ничего не ответила. Она уловила насмешливый тон князя и чувствовала, что умирает под тяжестью этого унижения. Она будто окаменела. Потом, внезапно отстегнув аграф, удерживающий пояс, она освободилась и бросилась к воде.

Не ожидавший ничего подобного Хоремсеб зашатался и чуть не потерял равновесие. Но, быстро овладев собой, одним прыжком спустился с лестницы и схватил Нейту в ту минуту, когда она опускалась в воду. Прижав ее к себе, он поднялся по лестнице и направился к ближайшей скамейке. Нейта больше не сопротивлялась. Ее силы и решимость иссякли. Она тяжело оперлась головой на плечо князя, и удушливый аромат, идущий от его ожерелья, снова разжег в ее крови разрушительную страсть.

Что касается Хоремсеба, то в его душе боролись гнев и восхищение. Никогда еще, быть может, Нейта не казалась ему такой прекрасной, как в эту минуту.

Снова им овладело дикое желание вонзить кинжал в это нежное, стройное тело и напиться этой благородной крови, которая должна иметь совершенно особый вкус, так как это царская кровь. Под влиянием этого отвратительного зова в нем все вскипело. Он со страшной силой сжал девушку и прижался губами к ее побелевшему рту, но последний проблеск рассудка напомнил ему, что в его руках дочь Хатасу и он рискует уничтожить свою защиту от роковой опасности.

С трудом поборов себя, он выпустил ее из своих объятий и отступил назад. Но каков же был его ужас, когда Нейта упала и осталась неподвижно лежать на земле.

— Я убил ее! — задыхаясь, пробормотал он, проводя рукой по лбу, покрытому холодным потом. Моментально овладев собой, он поднял бездыханное тело и побежал с ним к Таадару. Пока тот внимательно осматривал египтянку, князь рассказал ему все, что случилось. Мудрец поднялся мрачный, со сдвинутыми бровями.

— Безумец! — сурово сказал он, крепко сжимая руку Хоремсеба. — Право, я начинаю думать, что бессмертные хотят погубить тебя. Иначе зачем они омрачают твой рассудок и побуждают уничтожить единственное существо, которое может спасти тебя в минуту опасности? К чему были мои советы и приказания? Знай же теперь, что если через час не удастся привести в себя этого несчастного ребенка, летаргия перейдет в смерть.

Крепко сжав губы, белый, как мел, Хоремсеб ничего не ответил на этот суровый выговор. Он молча помогал мудрецу и только тогда вздохнул с облегчением, когда, после долгих усилий, Нейта пошевельнулась и открыла глаза.

По знаку Таадара князь отошел в глубину комнаты, чтобы больная не могла его видеть. Впрочем, Нейта была еще не в себе. Она не ответила на нежные и дружеские слова мудреца, но без всякого сопротивления выпила поданный ей кубок. Через несколько минут она закрыла глаза и снова окаменела.

— Вот что нужно сделать, — сказал мудрец, жестом подзывая Хоремсеба. — В хорошо проветриваемом месте надо приготовить удобное ложе, на котором будет покоиться этот ребенок. Сок, который я ей дал, погрузил ее на несколько недель в сон. Без такого полного отдыха она умерла бы от воспаления мозга или от разрыва сердца. Так, как умирают твои слуги, не в силах долго выносить насыщенный ароматами воздух, которым они вынуждены дышать. Для поддержания сил ты каждый день будешь вливать ей в рот по десять капель этой эссенции. Это заменит ей пищу. Если губы будут слишком сжаты, ты разожмешь их ножом. Когда наступит время, я разбужу ее, а пока я буду навещать ее через каждые три-четыре дня.

— Нельзя ли поместить ее здесь, в верхней комнате, в которой ты ее один раз уже выходил?

— Нет, она находилась бы слишком близко к священному растению. К тому же ароматы, приготовляемые мной, для великого жертвоприношения, которое мы будем праздновать через восемь дней, очень повредят ей. Ее следует перенести в маленький каменный флигель возле Нила и не закрывать окна занавесями, так как ей день и ночь необходим свежий воздух.

Через час после этого разговора Хоремсеб отнес Нейту во флигель. Уложив девушку удобно на подушках, он закрыл ее покрывалом из газа. Притворив дверь, он вышел и с озабоченным видом направился во дворец. Перед тем как лечь спать, он приказал Хамусу запретить рабам даже приближаться к флигелю. Ему и в голову не приходило, что кто-нибудь осмелится пренебречь его запретом.

Прошло больше пятнадцати дней, с тех пор как Саргон не видел Нейту. Беспокойство принца исподволь сменилось гневом и отчаянием. Напрасно он пробирался во все аллеи, следил за дворцом и павильоном мудреца, иногда даже неблагоразумно рискуя собой — он нигде не находил следов Нейты. Изиса тоже ничего не знала о ней. В своем раздражении Саргон решил было послать Нефтисе приказание немедленно отправиться в Фивы. Там она должна была все раскрыть царице и добиться от нее приказания оцепить и обыскать дворец. Но простой случай открыл ему то, что он искал.

Однажды утром, ожидая приказаний в комнате князя, он увидел, что Хоремсеб вышел в сад. Ловко прячась в кустах, Саргон стал следить за ним. Хоремсеб направился в ту часть сада, которая тянулась вдоль Нила, и вошел в каменный флигель, доступ к которому уже несколько дней был запрещен рабам. Забившись в густой куст, Саргон не сводил глаз с маленького строения.

«Какое новое преступление замышляет он там?» — стучало в голове хетта.

Через несколько минут, которые показались ему вечностью, Хоремсеб вышел. У него был веселый и беззаботный вид. Насвистывая военную песню, князь направился ко дворцу. Саргон проводил его взглядом, причем кулаки его сжались от ярости и отвращения.

— Пой, пой! — прорычал он. — Это твои последние песни, убийца, чудовище, исчадие ада. Скоро правосудие поразит тебя и согнет твою гордую голову. Ты не знаешь, убийца, отравитель, как близок твой конец.

Когда Хоремсеб исчез, хетт подошел к зданию и, отодвинув засов, открыл дверь. Он очутился в небольшой комнате, освещенной двумя большими окнами с поднятыми занавесями. Все убранство комнаты состояло из стола, на котором стояли алебастровая амфора и кубок, и из ложа, где лежала женщина, судя по толстой черной косе, спускавшейся на пол. Эта человеческая фигура была накрыта белым покрывалом.

Не колеблясь ни минуты, Саргон подошел, поднял покрывало, и глухо вскрикнул. Побелевшими губами он тихо позвал: «Нейта», — и пошатнулся. Затем, упав на колени, он наклонился к бледному лицу жены, на котором застыло невыразимое страдание. «Умерла!» — прошептал он, прижимаясь к ее маленьким похолодевшим рукам, сложенным на груди, и обливая их горячими слезами.

Вдруг он вздрогнул, заметив слабое, но ровное дыхание, приподнимавшее ее грудь. Дрожа от счастья, молодой человек вскочил на ноги. Он тряс любимую жену и всячески старался разбудить ее, не переставая повторять:
— Нейта, Нейта, приди в себя! Ты уже не одинока и не покинута. Освобождение близко!

Но его радость быстро сменилась тоской и отчаянием, когда он увидел, что все его усилия напрасны и Нейта по-прежнему лежит неподвижно, с закрытыми глазами, «Они погрузили ее в волшебный сон», — заподозрил он, прислоняясь к стене и сжимая обеими руками голову, Но эта слабость была непродолжительной. «Настало время действовать. Я должен бежать и положить конец этим ужасам. Но горе тебе, колдун проклятый, если это дыхание угаснет, когда я вернусь!» Страшным усилием воли вернув себе спокойствие и силы, Саргон склонился к бледному лицу своей молодой супруги и горячо поцеловал ее. Затем он тщательно закрыл Нейту покрывалом и, заперев дверь на засов, вернулся во дворец. Решив бежать не откладывая, хетт жадно искал случая, чтобы привести свое намерение в исполнение. Но, к великому своему изумлению он увидел, что во дворце готовится что-то необыкновенное. Ему удалось подслушать разговор Хамуса с одним евнухом. Таким образом он узнал, что привели новую партию рабов, из одних женщин и детей, и, кроме того, в отдельном зале были собраны слуги, пораженные одной и той же странной болезнью, уже замеченной Саргоном. Эти несчастные, здоровые с виду, казались какими-то расслабленными. Целыми часами они лежали неподвижно в полузабытьи, из которого их не могли вывести ни угрозы, ни побои. Когда же это оцепенение проходило, их дикие, сверкающие взоры, отвисшие губы и нервный тик придавали им вид идиотов. Он видел также мудреца, который раньше почти никогда не показывался. Тот озабоченно о чем-то говорил с Хапзефом. Немного позже, он сделал еще одно, очень неприятное открытие. Хамус наблюдал за ним, и ему удалось перехватить подозрительный взгляд евнуха, что еще больше подкрепило его решение бежать во что бы то ни стало. Мрачное предчувствие сжало сердце молодого хетта, когда на другой день после обнаружения Нейты, Хамус отвел его в зал к больным рабам и запер там.

Следующий день показался ему вечностью. Он единственный из всех несчастных не мог ночью сомкнуть глаз. Шум открывающейся двери оторвал его от тягостных размышлений. Лежа в углу и притворяясь спящим, он видел, как несколько евнухов с факелами в руках стали обходить спящих. У дверей собирали в кучу тех, кто без труда вставал сам. Кто же не мог проснуться, тем из флакона вливали несколько капель в рот: как наэлектризованные, несчастные вскакивали на ноги, и скоро вся толпа в сопровождении евнухов направилась в сад. Пройдя весь парк, они вышли на площадку, окруженную изгородью из колючего кустарника и густыми деревьями. В центре этой площадки высилась каменная пирамида.

Саргон никогда не видел этого места. Оно было так искусно скрыто в густой чаще, что он даже не подозревал о его существовании. Впрочем, рабам было запрещено появляться в этой части сада, прилегавшей к павильону мудреца. Хетт проникал сюда тайком. А рабы приходили сюда только под наблюдением евнухов. Саргон с любопытством огляделся вокруг. Все было ярко освещено факелами. Недалеко от изгороди, влево от пирамиды, на каменном полу стоял большой сосуд, по-видимому наполненный вином, и алебастровые кубки. Внутри пирамиды слышались металлические звуки и треск, похожий на треск громадного костра. Скоро площадка заполнилась толпой женщин и детей всех возрастов, а также евнухами, наполнявшими кубки и раздававшими их рабам. Опьянение уже начинало овладевать ими, когда появился мудрец и Хоремсеб. Толпа устремилась за ними, сгрудившись перед чем-то вроде жертвенника, возвышавшегося над входом в пирамиду. Хамус принес чеканную амфору и два золотых кубка. Выпив вместе с князем, Таадар запел какую-то дикую песню, и толпа подхватила ее и начала танцевать. Все крутились на месте в дикой пляске.

Саргон не притронулся к отраве, хотя и сделал вид, что пьет. Прокравшись в самый темный угол, он забился под куст. Никто не заметил его, так как движение толпы достигло кульминации и было трудно различить кого-нибудь среди этих обезумевших, вертящихся существ. К тому же евнухи были заняты охраной выходов и наполнением кубков.

Вдруг он увидел, что Хоремсеб схватил одну из женщин и бросил ее на жертвенник. Затем Таадар вытащил из-за пояса кинжал и вонзил его в грудь жертвы. В ту же минуту взгляд хетта упал на открытую высокую дверь пирамиды. С глухим криком он схватился за сердце: восседавший там идол, освещенный красноватым светом факелов, с раскаленными нижними членами, был Молох, бог его народа, которому в раннем детстве он сам поклонялся.

Трудно описать, что происходило в эту минуту в уме Саргона. Тысячи воспоминаний пробудились в нем, и в его душе началась ужасная борьба. Здесь приносят жертвы богу хеттов, божеству его народа, а он хотел выдать этих людей и уничтожить это святилище! Мог ли он сделать это? Осмелится ли он совершить подобное святотатство? Он видел, как мудрец бросил умерщвленную жертву в печь, затем Хоремсеб бросил на дымящиеся руки бога ребенка, оторванного от матери. Саргон знал, что это должно было так происходить и что еще много жертв поглотит ненасытная утроба кровавого бога. Вдруг мысли резко изменились, озарив возбужденный ум молодого человека. Чем обязан он этому богу, который допустил, чтобы победили его народ и убили всех его близких, а его самого дал увести пленником во вражескую страну? И ради такого неблагодарного божества он бросит свое мщение, позволит жить и наслаждаться человеку, которого ненавидит больше всего на свете? Ради него отказаться от Нейты и самому позорно погибнуть? Нет, никогда! Он должен сейчас же бежать, так как Хамус, очевидно, уже подозревает что-то и привел его сюда на смерть.

Но как бежать? Все входы охраняются, а густая изгородь — плотная, как стена. Близость смертельной опасности удвоила все способности Саргона. С ловкостью змеи он подполз как можно ближе к выходу и стал выжидать удобного случая. Его надежды не были обмануты. Убедившись, что несчастные существа, предназначенные Молоху, не в состоянии бежать, два евнуха оставили свой пост и выдвинулись вперед, чтобы лучше видеть жертвоприношение. Этим моментом воспользовался хетт. Одним прыжком он перескочил проход и бросился в тень чащи. Убедившись, что никто его не преследует, он побежал, как олень, преследуемый собаками. С трудом добравшись до знакомой части сада, он написал несколько слов и опустил папирус в вазу, при помощи которой переписывался с Изисой. Затем бросился туда, где прежде чем попасть во дворец в качестве раба, он спрятал кинжал, секиру и веревку.

Ему не пришлось долго искать. Все оказалось на месте. С кинжалом в одной руке и с секирой — в другой Саргон прокрался вдоль стены до двери, ведущей на лестницу к Нилу. Два раба сторожили ее, присев на песке. Как тигр, хетт бросился на одного из них и раздробил ему череп. Прежде чем другой успел опомниться от неожиданности и вскрикнуть, его постигла такая же участь. Не теряя ни минуты, Саргон отодвинул засов и вышел на лестницу. Притворив за собой дверь, он перелез через сфинкса и замер под защитой кустов, чтобы перевести немного дыхание. Самое трудное было сделано. Свежий и чистый воздух реки остудил его смоченный потом лоб. Но земля горела под ногами Саргона. Снова бросился он бежать и остановился только перед домом Нефтисы.

Он разбудил Кениамуна и Нефтису. Они немедленно провели совет. Единогласно было решено, что Саргон и воин сейчас же должны отправиться в Фивы и открыть все царице. Так как Кениамун, предвидя возможность подобного случая, заранее нанял лодку с надежными гребцами, то все было скоро готово. В Мемфисе царила еще ночь, когда молодые люди сели в лодку и быстро направились к столице.

Когда на другой день после этого жертвоприношения Хамус проснулся, бледный и озабоченный его помощник донес, что два раба, сторожившие дверь, выходившую на Нил, найдены убитыми, а дверь — открытой. При этом известии евнух быстро вскочил с кровати. Боясь разбудить Хоремсеба, отдыхавшего от ночных трудов, Хамус лично произвел строжайшее расследование и пришел к убеждению, что бежавший убийца был не кто иной, как раб Карапуза.

— Итак, я был прав, не доверяя этому презренному! — проворчал усталый Хамус, бросаясь на ложе. — Может быть, он совсем не был глух и нем, а только притворялся, чтобы лучше шпионить. Но кто он такой? Как удалось ему ускользнуть вчера? Я просто теряю голову.

Солнце уже садилось, когда свежий и хорошо отдохнувший Хоремсеб приказал подать обед, но аппетит у него совершенно пропал, когда, запинаясь и дрожа, Хамус сообщил ему о ночном происшествии и о своих догадках относительно личности беглеца.

Евнух ожидал приступа гнева и побоев, но, к его удивлению, князь только побледнел и, нахмурив брови, облокотился на стол. После довольно продолжительного молчания он сказал почти спокойно:
— Прежде всего необходимо убедиться, не оставил ли этот предатель во дворце сообщников. С этой целью ты должен установить строгое, но тайное наблюдение за всеми людьми, в которых ты не вполне уверен. Если ты что-нибудь откроешь, тут же извести меня об этом, в какой бы час дня или ночи это ни случилось.

На следующий день, в обычный час Хамус пришел за Изисой и, отведя ее в сад, удалился. Так бывало каждое утро. Девушке предоставлялась полная свобода гулять о течение двух часов, но по известному сигналу она должна была вернуться во дворец.

Не зная ничего о вчерашних событиях и не подозревая, что за ней следили, Изиса направилась к гранитной вазе, куда она опускала свои письма. Убедившись еще раз, что вблизи никого нет, она опустила руку в вазу и вытащила оттуда оставленный Саргоном папирус, который поспешила спрятать в своей одежде. Но каков был ее ужас, когда из чащи деревьев выскочил какой-то человек и, бросившись на нее, грубо вырвал из ее рук свиток.

— А! Презренная предательница! Наконец-то я захватил тебя на месте преступления! Посмотрим, что за письма ты приходила здесь искать, — сказал Хамус, крепко связывая руки и ноги Изисы.

Покончив с этим, он развернул свиток и с удивлением прочитал следующее: «Я сейчас бегу. Если мне удастся выбраться живым из этой пещеры убийц, я в эту же ночь уеду с Кениамуном. Будь осторожна. Только в крайне важных случаях клади письма, куда — ты знаешь. За ними будет приходить Нефтиса и она же будет сообщать тебе необходимые известия».

— Дело осложняется и принимает размеры широко организованного заговора, — проворчал евнух, взваливая Изису себе на плечи. — Немало усилий придётся приложить господину, чтобы выпутаться из этого дела, если этот демон — Нефтиса принялась преследовать его.

Бросив девушку, как тюк, на пол в ее комнате, он запер ее и отправился к Хоремсебу.

Князь спал. Но Хапу, вероятно, получивший инструкции от Хоремсеба, тотчас же побежал будить его. Через несколько минут евнух вошел к своему господину. Рассказав все, он подал князю папирус. Но едва Хоремсеб пробежал его глазами, как с криком ярости вскочил с места.

— Нефтиса! Эта тварь вмешалась в интригу! Но кто же ее сообщник, этот пресловутый Карапуза? Изиса должна знать его.

Дрожа от гнева и нетерпения, Хоремсеб поспешно оделся и отправился в сопровождении Хамуса в комнату Изисы.

От ужаса, что она открыта, Изиса лишилась чувств, и Хоремсеб застал ее лежащей на полу в обмороке. Схватив амфору с водой, князь опрокинул ее на голову девушке. Несколько минут спустя Изиса открыла глаза, но, встретив суровый взгляд князя, она от страха потеряла дар речи. Несмотря на свой гнев, князь скоро убедился, что может убить оцепеневшую Изису, но не заставить ее заговорить о том, что она знает по этому делу, а это-то и было самое главное. Дрожа от беспокойства и гнева, он послал Хамуса к себе за успокоительными каплями и влил их в рот Изисы. Приняв спокойный вид, он убедил девушку, что считает ее орудием в руках Нефтисы, и что, если она хочет спасти свою жизнь и заслужить его милость, она должна откровенно рассказать все, что знает об этом деле.

— Прежде всего скажи мне, кто такой раб Карапуза и с какой целью вы оба пробрались сюда? Затем объясни мне, кто этот Кениамун, о котором он упоминает?

— Это был Саргон, муж Нейты. Кениамун же — это один воин из свиты, помогавший нам… Саргону, в его предприятии, — пробормотала Изиса.

При имени Саргона Хоремсебу показалось, что его поразил удар молнии. В свою очередь, он простоял несколько минут, как окаменевший. Затем он продолжил хриплым голосом допрашивать ее. При каждом ответе ему казалось, что земля разверзается под ним и он уже падает в пропасть, которую предвидела Нейта. Открытие ужасной опасности, носившейся над его головой, в первую минуту заглушило в нем желание мстить Изисе. Его умом овладела одна мысль: сообщить все Таадару и попросить его совета.

Не удостоив даже взглядом полумертвую от страха Изису, он вышел, чтобы бежать к мудрецу. Когда он спускался со ступенек террасы, его взгляд упал на пруд и в его уме пронеслась мысль, что наступил конец ночным праздникам и его очаровательной жизни и если жрецы найдут здесь культ Молоха, это может привести к непредсказуемым последствиям. Перспектива того, что, может быть, ожидало его из-за Нефтисы, его презренной игрушки, вызвала в Хоремсебе припадок безумной ярости. Бегая, как слепой, он бился головой о деревья и затем, упав на землю, катался по ней, грыз песок и рвал на себе одежду и все, что попадалось под руки. Он испускал дикие, звериные крики, пена выступила у него на губах и тело извивалось, как в припадке эпилепсии. У него был такой ужасный вид, что прибежавшие на крик рабы не осмелились приблизиться к нему. Только когда бешенство перешло в глубокий обморок и князь замер неподвижно, рабы подняли его и перенесли в комнаты.

Была глубокая ночь, когда Хоремсеб очнулся от забытья. Бледный и обеспокоенный старик Хапу один дежурил при нем. Князь приподнялся и усилием воли стряхнул оцепенение, сковавшее его тело. Он пытался собраться с мыслями и обдумать свое положение. Теперь он был гораздо спокойнее, и ему пришло в голову, что если удастся скрыть наиболее компрометирующие следы преступлений, не станут уж очень настойчиво преследовать человека его ранга, так как позор упал бы на царский род. Поскольку процедура эта медленная, у него, конечно, хватит времени привести все в порядок до приезда царского комиссара или делегата от жрецов. Что же касается Нефтисы, она дорого заплатит за часы перенесенных им мучений. При одном воспоминании об этой женщине он задыхался. Но прежде всего необходимо было переговорить с Таадаром.

Подкрепленный такими размышлениями и предвкушением утонченной мести, Хоремсеб отправился к мудрецу, которого встретил на пороге павильона.

— Я шел к тебе, сын мой. Несколько часов назад я был у тебя, но слуги не могли мне сказать причины твоего внезапного нездоровья.

— Причина моего нездоровья заключается в неожиданном открытии невероятного заговора, жертвами которого мы стали, — сказал Хоремсеб, садясь вместе с Таадаром к рабочему столу. — Нам изменили, учитель, и, по всей вероятности, мой дворец посетит комиссия жрецов. Если нам не удастся спрятать или уничтожить Молоха и священное растение, мы погибли, так как нас обвинят в святотатстве и колдовстве.

— Уничтожить бога или священное растение?! Но это невозможно! — вскричал Таадар, вскакивая со стула и хватаясь за голову. — Но кто же выдал нас?

— Нефтиса! Презренная догадалась, что Нейта здесь, и выдала эту тайну Саргону. Притворившись глухонемым, хетт проник во дворец, переодетый рабом. При помощи одной молодой девушки, по-видимому влюбленной в него, он все высматривал здесь и бежал в ночь великого жертвоприношения. Затем с другим своим сообщником он отправился в Фивы. Он хочет донести на меня царице. Остается узнать, как примет Хатасу донос на члена царской семьи. Весьма возможно, что из гордости она не допустит публичного скандала, по крайней мере, пока обвинение не подтвердится, а прикажет произвести тайное расследование. Надо, чтобы комиссия не нашла здесь ничего подозрительного. Нейта покажет, что она добровольно последовала за мной, избегая Саргона и его любви, и с помощью бога все обойдется благополучно, — закончил Хоремсеб, принимая свой обычный спокойный и довольный вид.

Мудрец покачал головой:
— Дадут ли тебе время устроить все, как ты хочешь? Одно разрушение пирамиды и уничтожение статуи отнимет много дней. Не будет ли вернее и благоразумнее бежать тебе со мной, захватив самые дорогие сокровища? Выбравшись из Египта, можно все обдумать и устроиться где-нибудь в другом месте, вместо того чтобы подвергаться риску попасть в руки жрецов, которые, как ты сам говорил мне, ненавидят тебя. Не рассчитывай на Хатасу. Ты оскорбил ее в самом дорогом для нее.

— Зато это дорогое ей существо будет защищать меня и выиграет мое дело. Что же касается того, чтобы бежать и вести несчастную жизнь среди чужеземцев, то я не согласен на это. К тому же это средство всегда в наших руках. Прежде испытаем что-нибудь получше. Раньше чем через две недели нас не побеспокоят.

— Пусть будет по-твоему, — сказал Таадар. — Только дай мне несколько часов, чтобы я мог просмотреть свои заметки, как нужно поступать в подобном случае cо священным растением. С чего же ты начнешь? С разрушения пирамиды?

— Нет, я хочу предложить богу еще одну искупительную жертву. До той минуты наше время будет занято другими необходимыми работами, — ответил Хоремсеб, причем на его лице появилось выражение беспощадной жестокости.

На рассвете князь в сопровождении Хамуса отправился к стене и стал искать трещину, указанную Изисой. Найдя ее, он засунул туда руку и вытащил тоненький свиток папируса. Дрожащими от гнева губами Хоремсеб прочел следующее: «Они уехали. Через четыре ночи после сегодняшней я прийду за твоим письмом. Не забудь дать о себе известие».

Трудно описать его ярость на Нефтису. Сначала он хотел даже похитить ее из дома, но по зрелом размышлении нашел это предприятие слишком рискованным, а время — слишком драгоценным, чтобы терять его даром. Нефтиса и так не избежит его рук.

С этой минуты во дворце началась лихорадочная деятельность. Первую работу в глубочайшей тайне выполнили лично Таадар и князь. Они вытащили из бассейна вместе с корзиной таинственное растение и вырыли глубокий ров во влажном и тенистом месте. В этот ров, заполненный водой, они опустили растение, пригнули стебли. Затем засыпали все землей и закрыли дерном. Потом Таадар заполнил губительной жидкостью большие красные и синие флаконы. Уложив в шкатулку семена опасного растения и собрав самые ценные манускрипты, предметы культа и знаки своего священного достоинства, он уложил все это в сундук. И с наступлением ночи сам перенес этот сундук в лодку и отвез его в одно место, о котором мы скажем ниже. Все остальное — сухие травы, мази, флаконы и другие научные предметы — было зарыто в землю.

Покончив с этим, принялись за разрушение здания павильона. Бассейн, в котором росло таинственное растение, был выломан, а каменные плиты и жертвенный алтарь разбиты. Вскоре посреди пруда виднелся только пустынный островок, покрытый кустарником и не имеющий сообщения е твердой землей. Потом, насколько было возможно, уничтожили все, что предназначалось для оргий. Даже дворец изменил радикально свой вид. Сотни треножников, ящичков, а также удушливые ароматы были свалены в подземный погреб и замурованы. Все залы были тщательно проветрены, а решетки, отделявшие комнаты жертв Молоха, сорваны и уничтожены. Со слуг были сняты дорогие одежды и драгоценности и заменены простым полотняным платьем. Присоединив к этим вещам свои лучшие драгоценности, посуду, оружие, золотые крылья, тиару и ассирийские одежды, он зарыл все эти сокровища в разных местах огромного сада.

В этой лихорадочной деятельности время пролетело очень быстро, и наступила наконец ночь, когда Нефтиса должна была явиться за письмом. Хоремсеб был очень доволен. Все шло хорошо, и если ему удастся еще разрушить пирамиду и разбить колосс, которого он намеревался бросить в Нил, то комиссия могла сколько угодно вести свое следствие: все вещественные доказательства его преступлений исчезнут.

Но прежде чем приступить к этой последней работе, он хотел заполучить Нефтису и отомстить ей каким-нибудь утонченным мучением. При одной мысли о том, чего стоила ему измена этой девушки, о поломанном образе жизни, который он обожал, о страданиях, опасностях и унижении, которые, быть может, его ожидали, — он ненавидел ее всеми фибрами души. Он почти задыхался от дикой жажды мести.

Как только солнце село, Хоремсеб в сопровождении Хамуса вышел из дворца по лестнице сфинксов. Оба мужчины прокрались вдоль стены и спрятались в кустах, в нескольких шагах от трещины.

Долго пришлось им ждать. Было уже довольно поздно, когда они заметили какую-то осторожно приближавшуюся фигуру. Это была Нефтиса. Закутавшись в темный плащ, она пришла за новостями от подруги. Подойдя к расщелине, она опустилась на колени и стала искать свиток пергамента. В эту минуту две сильные руки схватили ее, быстро опрокинули назад, и, прежде чем она успела крикнуть, толстый шарф окутал ее голову. Чувствуя, что ее уносят, девушка стала отчаянно отбиваться. Она понимала: что-то было открыто и очутиться сейчас за этими стенами, во власти Хоремсеба, — значило умереть, и притом умереть изощренной ужасной смертью. Истощенная борьбой, задыхаясь под шарфом, Нефтиса почувствовала какую-то тяжесть и лишилась чувств.

Несмотря на ее сопротивление, Хоремсеб сам поднял ее и, с помощью евнуха, унес в сад. Пока Хамус тщательно запирал дверь, князь бросил свою ношу на землю и сказал:
— Зажги факел, Хамус! Надо убедиться, не ошиблись ли мы дичью.

Евнух повиновался.

— Нет, это действительно та ехидна! Она в обмороке от страха, — сказал с презрением Хоремсеб. — Возьми ее, Хамус, и неси за мной к пирамиде. Посмотрим, как она будет беседовать с богом! Ты приказал разжечь очаг?

— Да, господин, — ответил Хамус, взваливая Нефтису на плечи.

Подойдя к пирамиде, евнух опустил свою поклажу на землю и исчез. Прислонившись ко входу, Хоремсеб то сурово смотрел на свою жертву, то прислушивался к треску пламени во внутренностях колосса, которого эта женщина хотела уничтожить.

Хамус скоро вернулся, неся с собой закрытую корзинку и сосуд с водой. Пока князь открывал корзинку, наполненную розами, и вынимал красный флакон, евнух смачивал водой лицо и грудь девушки, стараясь привести ее в себя.

Видя, что Нефтиса пошевелилась, Хоремсеб высыпал на нее все розы из корзинки. Девушка вздрогнула и открыла блуждающие глаза. Удушливый аромат подействовал на ее мозг и вызвал на бледных щеках лихорадочный румянец. Но встретив мрачный, угрожающий и полный беспощадной жестокости взгляд князя, она умоляюще подняла руки и прошептала:
— Пощади!

— Пощадить тебя? Тебя — предательницу, шпионку, воровку? — ответил Хоремсеб с пронзительным смехом. — Пощадить тебя, которая донесла на меня и изменила мне? Скажи лучше, какую муку придумать, чтобы сполна заставить тебя заплатить за поступок, на который ты отважилась? Отрезать ли твой предательский язык или выколоть твои змеиные глаза?

Голос у него оборвался от гнева. Скрежещущий зубами, с пеной у рта, он был отвратителен и ужасен. Несколько мгновений выхваченный из-за пояса кинжал сверкал так близко от Нефтисы, что она ощутила холод стального лезвия. Девушка была парализована страхом.

Казалось, что он одним ударом покончит с ней, но, быстро одумавшись, Хоремсеб снова заткнул оружие за пояс. С холодным гневом, еще более зловещим, чем бешеное раздражение, он схватил кубок и, поднеся его Нефтисе, сказал с кровавой иронией:
— Пей! Смени свою ненависть на любовь. Тебе будет приятней умереть, любя меня!

Девушка в ужасе отступила.

— Оставь меня! Я не хочу пить этот яд.

— Пей! — прохрипел Хоремсеб. — Или я вырву тебе глаза! — И схватив Нефтису за затылок, он влил ей в рот всю жидкость из кубка.

Несколько минут несчастная казалась уничтоженной. Потом дрожь пробежала по ее телу, лицо раскраснелось, а большие зеленоватые глаза вспыхнули огнем, устремившись на князя, готового с выражением дикого зверя броситься на свою добычу. Вдруг она кинулась к нему и, обхватив его колени, закричала сиплым голосом, в котором слышались и ненависть и любовь:
— Хоремсеб! Подари мне один поцелуй любви, дай мне один только поцелуй, и я умру, не проклиная тебя!

Князь с жестоким самодовольством смотрел на прекрасное создание, трепетавшее у его ног. Потом, выхватил кинжал и, наклонившись к ней, он прошептал с сардонической улыбкой:
— Получи поцелуй, какого заслуживают предательницы!

С душераздирающим криком Нефтиса откинулась назад. Кровь ручьем хлынула у нее из раны в боку. С яростным хохотом Хоремсеб схватил свою жертву и, поднявшись по лестнице, бросил ее на колени колосса.

Нефтиса еще не была мертва. Жестокое страдание вывело ее из оцепенения. Она извивалась на раскаленном ложе с нечеловеческими воплями. Но скоро силы оставили ее, с губ слетело ужасное проклятие и она перестала двигаться. Только изредка конвульсивное подергивание показывало, что жизнь не оставила еще этот молодой и сильный организм.

Зрелище было до такой степени ужасно, что даже Хамус бросился лицом на землю, затыкая уши, чтобы не слышать шипения крови на раскаленном металле, и стараясь не вдыхать отвратительный запах горелого мяса. Хоремсеб даже не шевельнулся. Бесстрастно, скрестив руки на груди, он наслаждался своим мщением. Ни одна струна этого бронзового сердца не дрогнула, при виде того, как раздувалось прекрасное тело, как лопалась кожа и обугливались руки и ноги. Затем вспыхнула масса золотистых волос и окружила ложе смерти огненным облаком. В это мгновение князь встретился с вперившимся в него взглядом жертвы. Эти неподвижные, налитые кровью глаза уже не принадлежали больше человеческому существу. Выражение страдания и проклятия мучавшейся до безумия сущности сосредоточились в этом ужасном взоре, пылающем огнем, который, тяжелый как свинец, пронизал и парализовал душу чародея.

Хоремсеб отвернулся, передернувшись. Он не знал, что в этот ужасный миг переполненная ненавистью душа на тысячи лет соединилась с ним и что этот роковой взгляд на протяжении веков будет преследовать его, давя его последующие жизни, отравляя его покой и лишая иногда рассудка.

Когда князь поборол свою слабость, он снова взглянул на казненную, но ужасные глаза уже погасли, Нефтиса умерла.

Хоремсеб вышел и позвал Хамуса. Землистый от страха евнух поднялся, весь дрожа.

— Прикажи сейчас же погасить огонь, а тело предательницы брось пока в пустую печь. Потом распорядись, чтобы люди немедленно приступили к разрушению пирамиды.

Терзаемый страшным смятением, Хоремсеб вернулся в свою комнату и бросился на кровать. Чувствуя себя разбитым от усталости, он закрыл глаза, но в его уме снова ожила только что виденная сцена. Полуугасший взгляд Нефтисы все еще был прикован к нему, запах горелого тела душил князя, а густой черный дым носился вокруг, сковывая его и перехватывая дыхание. С глухим криком князь вскочил с кровати, и его дикий взгляд упал на старого Хапу, который, дрожа всем телом, подавал ему таблички.

— Господин, какой-то человек, приехавший из Фив, желает немедленно поговорить с тобой. Он так настаивал, что я осмелился разбудить тебя.

Князь схватил таблички и поспешно открыл их. Там было написано одно только слово: «Мэна», — но этого было достаточно, чтобы лицо князя покрылось смертельной бледностью.

— Введи незнакомца! — приказал он рабу.

Несколько минут спустя Хапу ввел в комнату человека, закутанного в темный плащ, который совершенно закрывал его лицо. Как только раб удалился, пришедший сбросил плащ. Это был брат Нейты. Смятая и перепачканная одежда доказывала, что он спешил сюда изо всех сил.

— Ты привез важные новости? — спросил Хоремсеб, пожимая руку своему гостю и предлагая ему сесть.

— Да, то, что я сообщу тебе, до такой степени важно, что предупреждая тебя, я рискую собственной головой. Сославшись на семейное дело, я взял отпуск и тайно прискакал сюда, чтобы предупредить тебя. Ты погиб, князь, если тебе не удастся бежать. Говорят, Саргон обвинил тебя перед Хатасу в святотатстве, невероятных убийствах и в похищении Нейты, которую ты держишь здесь в качестве пленницы.

— Это правда, Нейта здесь, но она добровольно последовала за мной, чтобы скрыться от мужа, которого боится и ненавидит. Но расскажи мне подробно, что там такое случилось?

— Никто точно не знает, что там произошло. Саргон имел аудиенцию у царицы. Тутмес присутствовал на ней и, по неизвестным причинам, заколол кинжалом хетта, который умер два часа спустя, У его смертного ложа Хатасу собрала чрезвычайный совет, которому раненый сделал подробное донесение, обвиняя тебя в невероятных преступлениях. Твое имя на устах у всех, и Фивы бурлят самыми разнообразными слухами. Я узнал от Сатати, что комиссия, составленная из Рансенеба, Ромы и нескольких других жрецов, отправляется в Мемфис, где при содействии великого жреца Аменофиса, произведет расследование в твоем дворце.

Знакомый тебе Кениамун сопровождает Рансенеба. Он везет приказ коменданту Мемфиса, чтобы тот предоставил в распоряжение жрецов военную силу, в том случае, если для твоего ареста будет недостаточно отряда телохранителей, которым командует Антеф. Я опередил комиссию, которая, я думаю, прибудет не раньше завтрашнего утра. Итак, у тебя есть время бежать. Если ты хочешь послушаться моего совета, то постарайся поскорее оставить Египет. Здесь твоя жизнь не стоит даже кольца серебра, и, право, нужна была вся моя бескорыстная преданность тебе, чтобы рискнуть предупредить в подобную минуту.

— Я вознагражу тебя, Мэна, за твою преданность. Если же мне удастся избежать опасности и оправдаться, будь уверен, я дам тебе целое богатство, — ответил Хоремсеб, смертельно побледневший во время рассказа воина.

— Ты надеешься избегнуть такой опасности и сохранить свое положение?! — поразился Мэна. — Ты не заблуждаешься? Говорят, что против тебя должна еще свидетельствовать Нефтиса, и что она раскроет ужасные вещи.

— Нефтиса ничего не скажет, так как она мертва. В остальном же мне помогут боги, и я надеюсь, что все устроится хорошо, — сказал Хоремсеб, вставая. Достав шкатулку, наполненную драгоценностями, и мешок колец золота, он дал их Мэне.

— Прими это, как первый знак моей благодарности. А теперь отдохни. Конечно, ты пожелаешь повидаться с Нейтой?

— Нет. Нет надобности, чтобы она знала, что я здесь. Раз ты говоришь, что она жива и здорова, я совершенно спокоен на ее счет. К тому же я сию минуту должен расстаться с тобой. У меня есть еще одно дело в городе, и, кроме того, мне необходимо как можно скорее вернуться в Фивы. Но, кстати, ты говорил, что Нефтиса умерла. Ты, случайно, не знаешь, где она жила здесь?

— Конечно, знаю, — Хоремсеб назвал место. — Но выпей, по крайней мере, кубок вина. Это подкрепит тебя. Подожди! Я сам принесу тебе вина и заодно отдам кое-какие приказания.

Как только князь вышел, Мэна подбежал к стоявшему у кровати столу, на котором лежали ожерелья и браслеты, снятые Хоремсебом. Спрятав их в свой пояс вместе с несколькими безделушками из ляпис-лазури и малахита, он вернулся и запахнул плащ, насмешливо пробормотав, оглядываясь кругом:
— Дурак! С петлей на шее он мечтает устроить свои дела, вместо того, чтобы бежать, как бежит олень от стаи собак! Я думал, что он хитрый. Что же касается его вина, то покорно благодарю! Оно легко может помочь мне никогда не вернуться в Фивы.

В эту минуту вернулся Хоремсеб и подал ему кубок вина. Мэна взял его и сделал вид, что отпил. Поставив его на стол, он сказал с деланной проникновенностью:
— Благодарю тебя, князь! Но извини, мне дорога каждая минута. Прощай! Да позволят мне боги снова увидеться с тобой, когда ты освободишься от всех докучных дел.

Оставшись один, Хоремсеб в изнеможении опустился на стул и закрыл глаза. Он чувствовал необходимость собраться с мыслями и принять какое-нибудь решение. Его первоначальный план был неосуществим. Разрушить за ночь пирамиду и уничтожить колосс было невозможно. Но он не мог смириться с перспективой окончательно потерять свое положение и состояние и скитаться несчастным беглецом вдали от Египта. Эта безжалостная душа, ослепленная тщеславием, самообожанием и фантастическим упрямством, не могла и в мыслях допустить, что с князем Хоремсебом будут обращаться как с простым преступником. Вдруг он вспомнил о смерти Саргона. Это обстоятельство подсказало ему новый план спасения.

Князь встал и пошел к Таадару. Старый ученый жил теперь во дворце. С мрачным и озабоченным видом он ходил по комнате, и нисколько не был удивлен тревожными вестями, которые передал ему Хоремсеб.

— Что же? Ты все еще сомневаешься, бежать ли? — спросил он.

— У меня есть другой план, который кажется более удобным. Я пришел сообщить тебе, что Саргон умер. Теперь ничто не мешает мне жениться на его вдове и тем обеспечить себе верную защиту. Поэтому прошу тебя, разбуди Нейту. Я переговорю с ней, и через несколько часов мы с ней уедем в Сэс. Там великий жрец храма, мой дядя, обвенчает нас и даст убежище моей жене, пока она не отправится в Фивы к Хатасу хлопотать о моем деле. Если же я увижу, что мне грозит опасность, я присоединюсь к тебе у Сапзара, где мы и будем скрываться, пока не утихнет буря.

Таадар молча выслушал его.

— Хорошо. Я разбужу Нейту. После вашего отъезда я сделаю здесь последние распоряжения и отправлюсь к Сапзару. Когда девушка будет готова принять тебя, я пришлю за тобой.

— Нет, ты лучше пришли ее в мою комнату. А пока я покончу с неотложными делами и приготовлю все к нашему отъезду.

Вернувшись к себе, Хоремсеб позвал Хамуса и Хапзефа. Раб получил приказания, касающиеся поездки. Затем в сопровождении евнуха князь отправился в комнату Изисы. Там по его приказанию Изису связали и перенесли в лодку, куда сели Хоремсеб и Хапзефа. Они отъехали на середину реки. Хоремсеб ударил кинжалом Изису и выбросил ее окровавленное тело за борт.

Вернувшись в свою комнату, истощенный усталостью и волнением князь задумчиво облокотился на стол, но через минуту встал, взял маленькую красную амфору и вылил ее содержимое в кубок вина, который он предлагал Мэне. Едва он закончил эту процедуру, как портьера приподнялась и на пороге появилась взволнованная и нерешительная Нейта. Благодаря продолжительному укрепляющему сну, к пленнице вернулись ее прежняя красота и свежесть. С радостным криком князь бросился к ней и страстно прижал ее к груди.

— Возлюбленная моя, как ты огорчила меня своей безумной ревностью! Знай же, дорогая моя, что я люблю тебя одну. Ты — владычица моего сердца и моего дома. Но как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, только я чувствую какое-то утомление и пустоту в голове, — ответила Нейта, склоняя голову на плечо князя.

— В таком случае, выпей этот кубок. Вино подкрепит тебя. Мне нужно поговорить с тобой, дорогая моя, об очень важных вещах.

Нейта послушно выпила. Почти мгновенно на ее лице появился лихорадочный румянец. Хоремсеб с видимым удовольствием наблюдал за ней. Он был уверен, что никакая сила не отнимет теперь у него Нейту. Яд возбудил в ней безумную страсть, которая отдаст ее в его безраздельную власть.

— Что ты хотел сказать мне? Это радостная или печальная весть, Хоремсеб? — спросила она, поднимая на него взгляд, полный любви и страха.

— Я хотел сказать тебе, что мне грозит смертельная опасность, так как меня предали.

Нейта вскрикнула. Настал момент, который она предвидела. Тщетно умоляла она Хоремсеба отказаться от преступной жизни, которая, в конце концов, должна была погубить его.

— Кто предал тебя?

— Саргон, твой муж! Переодевшись рабом, он пробрался в мой дом, все высмотрел и донес на меня Хатасу. Но Саргон жизнью заплатил за шпионство: Тутмес заколол его кинжалом. Завтра в сопровождении солдат сюда приезжает комиссия жрецов, чтобы арестовать меня по обвинению в святотатстве, колдовстве и других неслыханных преступлениях. Станешь ли и ты обвинять меня, Нейта? Передашь ли им, что видела здесь? Или ты меня настолько любишь, что сохранишь тайну и ничего не скажешь жрецам, когда они будут тебя допрашивать?

Страшно побледнев, Нейта в испуге отступила назад. На ее выразительном лице читалась мучительная борьба между правдой, которую она привыкла говорить, и ложью, которой от нее требовали. Сердце князя сжалось. Если сила чар не подчинит эту гордую и честную натуру, его последняя надежда будет разбита.

С глубоким вздохом Нейта заломила руки. Она понимала, что раскрыть истину — значит приговорить к смерти Хоремсеба. Но как она будет жить, когда угаснет этот пламенный взор? Когда на веки умолкнет мелодичный голос? Она обхватила голову руками и вскрикнула, заливаясь слезами:
— Нет! Нет! Никогда, ни одним словом я не изменю тебе, мой возлюбленный. Я скорее умру, чем выдам жрецам то, что могло бы обвинить тебя. Для твоего спасения я готова тысячу раз пожертвовать своей жизнью. Но ты беги, беги!

Хоремсеб страстно прижал ее к себе.

— Благодарю! Но прежде чем бежать, я хотел бы на всю жизнь соединиться с тобой. Желаешь ли ты этого, Нейта? Саргон умер. Теперь ничто не мешает тебе стать моей женой и спасительницей!

— Конечно, хочу! Но каким образом наш брак может спасти тебя? — прошептала Нейта.

— Ты будешь защищать перед Хатасу своего мужа и добьешься, что она простит ему его ошибки.

— О, я так буду умолять ее, как никогда еще не просила. Но, несмотря на свою доброту, станет ли меня слушать царица в таком важном деле?

Хоремсеб со сверкающим взором наклонился к ней.

— Если есть на свете существо, которому Хатасу ни в чем не откажет, так это ты, ее ребенок от Наромата, единственного человека, которого она любила.

— Царица — моя мать? — переспросила пораженная Нейта. Но вспомнив необъяснимую любовь царицы и слова Саргона о соединяющей их таинственной связи, она поверила князю. Обвив руками шею Хоремсеба, она с жаром воскликнула:
— Да, да! Царица, не захочет разбить счастье своего ребенка. Она спасет тебя. О, только бы поскорее нам обвенчаться, чтобы я имела право защищать тебя!

Хоремсеб подробно объяснил ей задуманный план, и через час закрытая лодка увозила их в Сэс.

Хоремсеб приказал Хапзефу держать дворец закрытым и во что бы то ни стало разрушить бога. Когда же он сел в лодку и очертания его жилища слились с темнотой, князь в мрачном изнеможении опустил голову. У Нейты замерло сердце от зловещего предчувствия, и она разрыдалась на груди Хоремсеба.

Глава XXVIII. Смерть Саргона

Саргон и Кениамун приехали в Фивы смертельно уставшие. Они сделали все возможное и невозможное, чтобы добраться поскорей. Хетт сгорал от нетерпения донести обо всем царице. Конечно, известие, что Нейта жива, наполнит ее сердце радостью! Молодой человек достаточно хорошо знал Хатасу, чтобы не сомневаться, что она не замедлит освободить Нейту и покарать Хоремсеба за его преступления. Он был убежден, что это удовлетворит даже его жажду мести.

Захватив свою переписку с Нефтисой, планы дворца и садов, которые он начертил уже в дороге, Саргон отправился в царский дворец. Узнав, что дежурит Хмунготен, он приказал передать, что желает немедленно видеть его.

Начальник принял его с радостью и удивлением.

— Откуда ты явился, Саргон? Мы думали, что тебя поглотил Нил. И как ты нехорошо выглядишь! — сказал он, пожимая руку принцу.

— О, там, где я был, воздух очень нездоровый. Но дело не во мне. Я должен немедленно увидеть царицу и открыть ей чрезвычайно важные дела. Могу я быть допущен к ней?

— Царица с Тутмесом в малом ковровом зале. Я пойду доложу ей, — ответил Хнумготен.

Через несколько минут, которые показались нетерпеливому хетту вечностью, начальник телохранителей вернулся.

— Следуй за мной! Фараон Хатасу согласилась принять тебя, — сказал он, ведя его через зал и маленькую галерею к белой в золотую полоску портьере.

Приподняв портьеру, Саргон очутился в небольшой комнате, одна сторона которой была совершенно открыта и выходила в сад, засаженный пальмами, акациями и ароматным кустарником.

У золоченого стола из кедрового дерева, стоявшего на пурпурном возвышении, сидели Хатасу и Тутмес. Между ними лежала шахматная доска. Доклад Хнумготена, очевидно, прервал игру, так как царевич с недовольным видом стал барабанить по фаянсовой доске. Его взгляд с презрительным пренебрежением скользнул по хетту, который простерся, переступив порог комнаты.

— Встань, Саргон! Скажи, что важное ты хочешь сообщить мне, — благосклонно сказала царица.

— Дочь Ра! Твоя мудрость оценит важность моего донесения, но его может слышать только твое ухо, — ответил Саргон, устремляя на Тутмеса хмурый и многозначительный взгляд.

Царевич поднял голову. Гнев и удивление сверкали в его черных глазах.

— Говори смело! Мой брат пользуется моим полным доверием, — ответила царица, облокачиваясь на стол и бросая дружеский взгляд на Тутмеса. Тот встал, довольный и признательный. Пожав руку царице, он оперся на спинку ее кресла.

— Так как ты приказываешь, моя славная повелительница, то я буду говорить и раскрою тебе неслыханные преступления, — сказал Саргон после минутного колебания. — Дело касается Нейты.

При имени Нейты царица вздрогнула и взор ее омрачился.

— Что ты узнал о ее судьбе?

— Она жива, но находится во власти Хоремсеба. Этот преступный человек владеет страшным неизвестным ядом. Он околдовал Нейту, и она пылает к нему страстной любовью. Сейчас он погрузил ее в волшебный сон. Неподвижная и бесчувственная, как труп, но живая, она уже несколько недель лежит во флигеле, скрытом в саду.

— Сознаешь ли ты всю важность подобного обвинения против одного из членов царского рода? — подозрительно спросил Тутмес. — Очень возможно, что такой красивый и обольстительный человек, как Хоремсеб, без всякого колдовства покорил сердце Нейты, и она добровольно последовала за ним. Может быть, она прячется в его дворце именно от тебя! Она никогда не любила тебя, а твоя дикая страсть уже подвергала опасности ее жизнь.

В темных глазах Саргона вспыхнула смертельная ненависть.

— То, что я говорю, я могу доказать, фараон. Переодевшись рабом, я пробрался в жилище князя, этого позора Египта. Я следил за ним и открыл его преступления и тайны. Я знаю, что под руководством старого мудреца он выращивает ядовитое растение, сок которого распространяет опьяняющий аромат. Кто вдыхает его, тот порабощается животными страстями. Он пропитывает этим ядом пурпурные розы и раздает их тем, в ком хочет возбудить к себе безумную любовь. На себе князь носит благоухания, непобедимо привлекающие к нему женщин. Насытившись их страданиями, он убивает несчастных и приносит их в жертву нечистому идолу, которому поклоняется, отвергнув богов своего народа. О, мой язык отказывается передавать все ужасы, свидетелем которых я был! На этот истинный след меня направила одна из жертв чародея, которой чудом удалось ускользнуть из рук Хоремсеба. Эту женщину зовут Нефтиса. Она помогала мне, и вот наша переписка за время, когда я был во дворце Хоремсеба, — добавил Саргон, устремляя насмешливо-иронический взгляд на Тутмеса, внезапно побледневшего и вздрогнувшего при имени Нефтисы.

— Расскажи подробно, что ты видел и узнал. Я хочу знать все, — сказала царица хриплым от волнения голосом и вырвала свитки папируса из рук Саргона, прежде чем тот успел преклонить колени.

С жестоким удовлетворением, заранее наслаждаясь приближавшейся местью, хетт очень коротко рассказал о признании Нефтисы, о составленном плане действий, в котором участвовали еще Изиса и Кениамун, о том, как он проник в мемфисский дворец. Зато в мельчайших подробностях описал все, что узнал о жизни Хоремсеба, о его отношениях с Таадаром, таинственным мудрецом и стражем проклятого растения, и о человеческих жертвах, которые они оба приносят Молоху. После всего он поведал о ночных праздниках и невероятных оргиях, которыми развлекался князь, заставляя присутствовать на них Нейту, несмотря на ужас несчастной, ставшей совершенно неузнаваемой.

— Несчастный ребенок! Наконец-то ты будешь освобождена и отомщена! — разразилась бурей бледная от волнения и гнева Хатасу. — Не теряя ни минуты, я прикажу арестовать этих мерзавцев и судить их за преступления, истощившие даже терпение бессмертных!

Она хотела встать, но Тутмес, который постепенно бледнел по ходу рассказа Саргона, быстро наклонился и положил ей руку на плечо.

— Моя царица и сестра! Я всегда преклонялся перед твоей волей, признавая превосходство твоего ума. На этот раз, прежде чем принять окончательное решение, позволь мне сделать несколько замечаний. Не будет ли большой неосторожностью отдать во власть жрецов князя, принадлежащего к нашему дому? Эти гордые, жаждущие власти люди, конечно, не упустят случая овладеть огромным состоянием Хоремсеба и унизить род фараона, осудив на позорную смерть одного из его членов. Подумай и о том, что если скандал станет публичным, в народе распространится паника, народ повсюду будет видеть колдовство, а тайна, известная только Хоремсебу, сделается всеобщим достоянием. Ядовитые розы, случайно сохраненные родственниками жертв, могут превратиться в руках этих людей в опасное оружие. Наконец, в качестве последнего аргумента я прошу тебя обратить внимание на то, что Нефтиса, доносящая на князя (единственные чары которого заключаются, может быть, в его красоте), вполне могла наговорить на него. Покинутая и раздраженная любовница способна на все. Умоляю тебя, Хатасу, доверь мне следствие по этому делу. Я привезу тебе Нейту, уничтожу ядовитое растение и положу конец всей этой истории, без шума и не вмешивая в нее жрецов.

Царица внимательно выслушала соображения царевича. Идея судить самой в этом семейном деле, без вмешательства жрецов, очевидно, импонировала цельному и властному характеру.

— Но ты очень молод! — бросила она.

— Если ты боишься, что я недостаточно благоразумен и строг, то пошли со мной Сэмну, — умоляюще сказал Тутмес. — С ним и с несколькими верными людьми я отправлюсь в Мемфис. Мы произведем тайное расследование. Если Хоремсеб действительно виновен в том, что ему приписывают, если он заслуживает смерти — он умрет, но без шума. Честь нашего рода должна остаться чистой, незапятнанной, так как, что бы он ни сделал, в его жилах всё же течет наша кровь. Мы одни можем судить его, и ты одна можешь приговорить его к наказанию. Жрецам здесь нечего делать. Я же в точности исполню всякое твое приказание.

С растущей тревогой Саргон следил за разговором. Он не сомневался, что Тутмес хочет взять в свои руки это дело, чтобы скрыть свое сообщничество с Нефтисой. Царевич, достигнувший благодаря этим чарам нынешнего благополучного положения, никогда не отнесется с достаточной строгостью к Хоремсебу и, может быть, даст ему даже возможность бежать.

Саргон знал, что и сейчас на царевиче надето ожерелье, которое дала ему Нефтиса. Поэтому мысль, что презренный похититель Нейты, поправший все человеческое, избавится от позора и правосудия, приводила принца в бешенство.

— Царица, — хрипло произнес он. — Есть столь чудовищные преступления, что наказание должно быть пропорционально им. Решив рискнуть жизнью в этом опасном деле, я поклялся: если боги помогут мне, то я протащу этого колдуна и богохульника в цепях, опозоренного, по улицам Фив. Пусть его поступки падут на его голову! А ты, фараон Тутмес, не бери на себя суд, который быстро может оказаться слишком тяжелым для тебя. Ты, может быть, отступишь и смягчишься от действия аромата пурпурных роз и очарованных ожерелий, которые подчиняют душу и волю женщин.

От его тона и взгляда, которым Саргон сопровождал эти слова, кровь ударила в голову Тутмесу.

— Наглец! — закричал он вне себя. — Твоя ревность к Хоремсебу до такой степени ослепляет тебя, что ты осмеливаешься вмешиваться в разговор фараонов.

Затем, склонившись к Хатасу, с удивлением наблюдавшей за реакцией брата, он добавил с нажимом:
— Моя сестра и государыня! В знак своей благосклонности и доверия, которого я никогда не обманывал, поручи мне, как первому принцу крови, покончить с этим семейным делом.

Внимательно наблюдавший за ними Саргон понял намерения Тутмеса. Отравленный аромат ожерелья должен был дойти до царицы и подчинить ему независимую и энергичную волю Хатасу. Безумный гнев охватил Саргона. Одна мысль преследовала его: во что бы то ни стало уничтожить колдовство, которое стояло на пути его мести.

— Долой чары, которыми ты обеспечиваешь благосклонность царицы! Пусть она знает, почему ты покрываешь Хоремсеба и боишься процесса! — выкрикнул Саргон. — Пусть не говорят, что фараон Египта управляет страной не по своей воле, а подчиняясь колдовству чародея!

В бешенстве он бросился на Тутмеса и с такой силой сорвал с него ожерелье, что разбитые кольца и амулеты разлетелись по всей комнате, а царевич вскрикнул и зашатался.

— А! Шайка- предателей… — проговорила царица, побледнев и смерив брата испепеляющим взглядом. — Вы не уважали даже моей особы. Теперь я понимаю пурпурную розу.

В это мгновение Тутмес, с недоумением уставившийся на обломки ожерелья, казалось, пришел в себя.

— Ехидна, клеветник! Умри! — прорычал он, выхватив из-за пояса кинжал. И прежде чем Саргон, не ожидавший ничего подобного в присутствии царицы, успел даже подумать о защите, он обрушился на него, как тигр, и вонзил ему в грудь клинок. Хетт упал с диким криком.

— Телохранители, ко мне! — пронзительно закричала царица. Видя, что Тутмес заносит руку, чтобы нанести Саргону второй удар, она бросилась к нему и вырвала у брата оружие с такой силой и ловкостью, какую трудно было в ней предположить.

С пеной у рта, обезумев от гнева, Тутмес медленно выпрямился. Трудно предвидеть, что могло бы случиться, но в эту минуту, с силой отбросив портьеру, на пороге комнаты показался с оружием в руках Хнумготен в сопровождении воинов охраны. Увидев, что здесь произошло, начальник телохранителей сперва окаменел. Но, быстро овладев собой, он приказал солдатам занять все выходы, а сам со своими товарищами встал около царицы, ожидая ее приказаний.

Все еще с кинжалом в руке Хатасу стояла молча и неподвижно, как статуя. Расширенные, темные, пылавшие огнем глаза пронзали Тутмеса. Он трясся, как в лихорадке, и, будто опьянев, тяжело оперся на стол. Мужественная женщина ни на минуту не потеряла присутствия духа. Только тяжело вздымающаяся грудь и дрожащие губы выдавали бурю, бушевавшую в ней.

На несколько минут в комнате воцарилась ужасная тишина. Затем, бросив окровавленное оружие и сделав шаг к Тутмесу, она сказала глухим голосом:
— Ступай вон! И без моего зова не смей показываться мне на глаза. Ты узнаешь мое решение. А до тех пор, Хнумготен, пусть царевич не смеет никуда выходить без моего особого разрешения. Ты головой отвечаешь за него.

Тутмес глухо вскрикнул и бросился к двери. Но, без сомнения, только что перенесенный им приступ гнева и унижение слишком сильно подействовали на его нервную натуру, так как он внезапно зашатался и без чувств рухнул на пол.

Пока его выносили под наблюдением Хнумготена, царица опустилась возле Саргона на колени и приложила ухо к его груди. Вдруг она вздрогнула и поспешно встала.

— Он дышит еще, скорей позвать врачей. А вы — поднимите раненого.

Саргона подняли и осторожно положили на ложе. Царица сама сделала ему предварительную перевязку, взяв для этого шарф у одного из воинов.

Старый хетт Тиглат прибежал первым. В глубоком беспокойстве он наклонился над раненым.

— О, царица, здесь всякая человеческая помощь бесполезна, рана безусловно смертельна! — печально изрек он. Подошедший в это время египетский врач подтвердил мнение Тиглата.

Мрачная, с нахмуренными бровями, Хатасу не покидала изголовья Саргона.

— Сколько времени он проживет? Вернется ли к нему сознание? Будет ли он в состоянии говорить и отвечать на вопросы чрезвычайного совета? — спросила она изменившимся голосом.

— Он проживет до заката солнца и, я думаю, придет в себя, — ответил египетский врач. — Если ты прикажешь, царица, мы дадим ему средства, которые возбудят его последние жизненные силы, что даст ему возможность говорить.

— Сделайте все, что в вашей власти, чтобы у умирающего хватило сил повторить перед советом свои показания.

Пока оба врача хлопотали вокруг Саргона, Хатасу прошла в соседнюю комнату, где молча собралась целая толпа советников и военачальников. У всех был испуганный и взволнованный вид, так как слух о необыкновенном происшествии в царских комнатах облетел уже весь дворец.

— Амени! — позвала царица.

К ней почтительно подошел молодой придворный, уже украшенный почетным ожерельем.

— Пошли сейчас же гонцов к великим жрецам главных храмов, к Сэмну, к старейшим членам тайного совета и к начальнику писцов с приказанием, чтобы они немедленно собрались сюда. Гонцам же прикажи спешить, — прибавила она, сопровождая свои слова взглядом, в десятки раз усиливающим приказ.

Не бросив даже взгляда на собравшихся придворных, царица вышла из комнаты и вернулась к изголовью раненого, где молча стояла, следя за усилиями врачей. Через полчаса Саргон открыл глаза, и с губ его сорвалось глухое хрипение. Тотчас же Тиглат осторожно приподнял его, а жрец поднес к его губам кубок с приготовленным питьем. Выпив кубок, раненый, по-видимому, окреп, взгляд его прояснился. Тогда Хатасу встала и, приказав врачам удалиться в другой конец комнаты, наклонилась к Саргону.

— Соберись с силами, бедное дитя, чтобы повторить перед чрезвычайным советом то, что ты открыл мне, — прошептала она. — Твои показания будут гибелью для святотатца. Только не говори ничего о том, что Тутмес воспользовался чарами против меня.

Огонь дикого удовлетворения сверкнул в глазах умирающего.

— Я буду молчать о святотатстве, на которое отважились по отношению к тебе, но обещай мне, царица, что ты не помилуешь презренного!

Холодная и жестокая улыбка скользнула по губам Хатасу.

— Успокойся! Ты будешь отомщен. А теперь довольно, не утомляйся!

Прошло еще около получаса в глубоком молчании, когда появился бледный и озабоченный Сэмну и доложил царице, что сановники собрались и ожидают ее приказаний.

Царица отдала несколько кратких распоряжений, которые тотчас же были выполнены. Ложе с раненым было поставлено посредине комнаты. Рядом с ним — царское кресло и несколько табуретов для более пожилых сановников. На ковре приготовили все необходимое для письма.

По окончании всех этих приготовлений пригласили жрецов и сановников. Тогда Хатасу встала и сказала твердым голосом:
— Уважаемые служители богов и вы, верные советники! Я созвала вас, чтобы вы лично услышали из уст самого обвинителя о преступлениях и святотатствах, в которых он обвиняет князя Хоремсеба. Будучи призванными охранять правосудие и наблюдать за тем, чтобы бессмертным воздавались должные почести, вы разберете это дело и вынесете свое решение, теперь же приблизьтесь, так как голос раненого слаб. Ты же, Сенусерт, приготовься записывать показания принца Саргона.

Когда все сгруппировались вокруг ложа, Сэмну приподнял раненого и, поддерживая его подушки, сказал ему:
— Теперь говори! Здесь собрались уважаемые люди, готовые тебя выслушать. Только излагай дело как можно точней, так как тот, кого ты обвиняешь, принадлежит к царской семье.

Слабым, прерывающимся, но ясным голосом начал Саргон свой рассказ. Когда у него затруднялось дыхание, врач давал ему питье, оживлявшее силы умирающего. Когда принц дошел до описания культа Молоха, среди египтян раздались восклицания ужаса и удивления. Тиглат смертельно побледнел.

С трудом окончив свои обвинения, Саргон, задыхаясь, упал на подушки.

— Воздуха, я задыхаюсь! — прошептал он. — Прикажите вынести меня в последний раз на плоскую крышу, я хочу видеть небо!

— Каковы будут твои приказания, фараон, в таком необыкновенном случае? — спросил один из великих жрецов, преодолев смятение, вызванное неслыханными разоблачениями Саргона.

— Я хочу, чтобы правосудие шло своим обычным путем, так же неумолимо, как если бы дело касалось простого смертного, — ответила Хатасу. — Оставайтесь и обсудите, какие меры следует принять, пока я буду с умирающим, оказавшим такую громадную услугу Египту.

Пока происходил этот диалог и все отвлеклись, Тиглат быстро наклонился к раненому и прошептал дрожащим голосом:
— Предатель! Ты изменил своему богу и отдал на смерть уважаемого человека своего народа. Будь проклят!

Подошла царица. По ее приказанию раненого посадили в кресло и несколько сильных мужчин вынесли его на самую высокую террасу. Затем носильщики удалились. Царица и Сэмну остались одни при умирающем. Затуманившийся взор Саргона блуждал по пейзажу, расстилавшемуся у его ног.

Закат солнца в этой стране — зрелище волшебное. Казалось, природа пустила в ход весь свой блеск, чтобы несчастному молодому человеку было трудней расстаться с жизнью. Он попытался что-то сказать. У него не хватило голоса. Кровавая пена выступила на губах, а потом ручьем хлынула кровь. Саргон опрокинулся назад, глаза его остановились. Легкая дрожь пробежала по телу, и он вытянулся неподвижно.

— Все кончено, фараон, он умер! — сказал Сэмну.

Быстро отступившая царица ничего не ответила. Спустя минуту она выпрямилась и провела рукой по глазам.

— Я должна спуститься. Ты тоже, Сэмну, приходи к нам на совет, как только отдашь необходимые распоряжения относительно покойного. Позаботься, чтобы тело Саргона было набальзамировано, как царские мумии.

Когда царица появилась среди сановников, она заключила по их разгоревшимся лицам и по общему волнению, что спор был очень горячий.

— Ну, на чем вы остановились? — спросила она, садясь в свое кресло.

Рансенеб, заменявший великого жреца Амона, почтительно приблизился к ней.

— Мы все того мнения, фараон, что прежде всего необходимо арестовать виновного. С этой целью комиссия, членов которой ты соблаговолишь указать, должна отправиться в Мемфис, где вместе с Аменофисом она посетит дворец и убедится в преступлениях князя и его сообщника.

— Нужно, чтобы комиссия располагала военной силой, — сказала Хатасу. — Тебя, Рансенеб, я назначаю руководителем следствия в Мемфисе. Завтра я сделаю все необходимые распоряжения, а вечером опять соберется совет, чтобы окончательно решить, какие следует принять меры, и выбрать членов комиссии. Все должно быть сделано очень быстро, чтобы никакой слух не предупредил преступника.

Оставшись одна, царица заперлась в зале. Самые противоречивые чувства разрывали ее душу. Известие, что Нейта — ребенок, которого она оплакивала, — жива, наполняло ее радостью. От мысли, что Тутмес, дерзкий мальчишка, осмелился употребить против нее чары, а потом убить на ее глазах брата Наромата, вся кровь кипела в ней. Но постепенно все слилось в одну гневную ненависть к Хоремсебу. Никакое мучение не казалось ей достаточным наказанием для наглеца, осмелившегося коснуться ее дочери своими нечистыми руками, для безжалостного виновника стольких кощунств. При одном воспоминании о нем кулаки ее сжимались, а душу наполняла неумолимая жестокость.

Несколько дней спустя, после отъезда комиссии в Мемфис, царица сидела утром в своей личной комнате. Это любимое ее убежище в часы свободы было полно воспоминаний об отце Тутмесе I, память которого была священна для Хатасу.

В глубине комнаты стояла статуя покойного царя. На этажерках были собраны вещи, принадлежавшие ему, и несколько трофеев, привезенных им из походов. Стены были украшены картинами великих деяний фараона: его победы на берегах Евфрата и охотничьи подвиги.

Многообразие предметов в комнате говорило о разноплановых интересах хозяйки. Здесь были орудия охоты и рыбной ловли, планы и модель строящейся усыпальницы в городе мертвых. Великолепно инкрустированная большая арфа в двадцать четыре струны стояла в углу, а на табурете лежала какая-то женская работа. Стоявший у окна рабочий стол был завален папирусами и табличками.

Глубокая тишина царила в кабинете и в соседних комнатах. Она нарушалась только сопением любимой собаки царицы, спавшей на полосатой подушке. Хатасу задумчиво сидела, откинувшись на высокую спинку кресла. Нахмуренные брови, мрачный взгляд и крепко сжатые губы доказывали, что мысли у нее были тягостные. И действительно, принятое ею решение, которое она готовилась объявить своему брату, стоило ей большой внутренней борьбы. Взгляд все время возвращался к лежащему перед ней папирусу, уже подписанному ею.

Услышав приближающиеся шаги, то стремительные, то замедляющиеся, Хатасу выпрямилась. Она знала, что это Тутмес, которого она не видела с рокового дня убийства Саргона.

Минуту спустя, вышитая золотом портьера поднялась и на пороге появилась изящная фигура царевича. Он осунулся и похудел. Его сосредоточенный и хмурый вид ясно говорил, что он не ожидает ничего хорошего от этого свидания со своей царственной сестрой. Но в его блестящих глазах и капризной складке рта затаились упрямство и отчаянная решимость твердо встретить неотвратимое.

Избегая ясного и пронизывающего взгляда царицы, он подошел к ней. Не делая обычных приветствий, он скрестил руки и сказал глухим голосом:
— Ты звала меня, сестра, и я пришел! — он сделал ударение на слове «сестра». — Что ты хочешь мне сказать?

Хатасу слегка нахмурила брови, но лицо ее оставалось бесстрастным, когда она спокойно и строго отвечала:
— Мне не нужна голова глупого ребенка, отдающего свою честь в руки ничтожной женщины, которая торгует эликсирами и замешана в темных делах! Я вижу, чтобы стать достойным власти, тебе нужна более строгая школа, чем придворная жизнь. Ты попробуешь свои силы в качестве наместника в Эфиопии. Итак, не забывай, что с этой минуты ты не дурно воспитанный мальчик, а первый сановник государства и находишься перед своим фараоном. При упоминании о титуле наместника фараона в Эфиопии недоверчивое удивление отразилось на лице Тутмеса. Затем, внезапно засияв, он сказал с почтительной важностью, вызвавшей улыбку на губах царицы:
— Я всегда был верным исполнителем твоих приказаний, сестра моя. Мой единственный проступок был в том, что я воспользовался чарами. Но я никогда не злоупотреблял ими и довольствовался твоей дружбой, не внушая тебе безумной любви.

— Ты очень искусен в оправдании, и на этот раз ты из личного интереса сделал добродетель, — ответила с иронией царица. — Я недостаточно молода, чтобы ты желал меня, как женщину. К тому же, моя любовь и моя ревность были бы очень неудобны для тебя. Поэтому ты благоразумно предпочел мою дружбу, которая тебе очень удобно доставляла все желаемые милости. Но довольно об этом! Что было, пусть будет навсегда забыто. Хоремсеб заплатит за все зло, вызванное изобретенным им эликсиром. Ты же через три дня отправишься к месту своего назначения со свитой, половину которой я назначу сама. Остальных выберешь ты. Вот твое назначение. Постарайся быть достойным моей милости.

Тутмес преклонил колено и почтительно взял драгоценный свиток, дававший ему власть и свободу.

— Прости меня, Хатасу, — тихо сказал он, — и отошли меня без гнева. Наша дружба, увы, была вызвана ядом, но действие эликсира обоюдно, сестра. Спасшие меня чары не позволяют мне протянуть руку к твоей короне.

— Если эти чары дадут тебе терпение честно ждать, пока я исчезну и очищу тебе место на троне предков, то они помогут и мне и всему Египту, — меланхолично сказала царица, — Ты знаешь, что ты мой единственный наследник и надежда славного рода Тутмеса. Теперь ступай, готовься к отъезду. Пусть боги даруют тебе успех во всем, что ты предпримешь в той стране, куда я тебя посылаю.

Тутмес все еще стоял на коленях. Он схватил руку сестры и поцеловал ее с уважением и благодарностью. Затем он простился и вышел радостный, с высоко поднятой головой.

Хатасу погрузилась в мрачную задумчивость. Устремив взгляд на изображение покойного царя, она прошептала:
— Я сдержала свое слово, а там — будь что будет!

Глава XXIX. Последние жертвы

Мудрец проводил Хоремсеба и Нейту до лодки и поспешно вернулся во дворец. С тревожным видом он поднялся в свою обсерваторию и внимательно стал вглядываться в усеянное звездами небо. Чем больше он изучал положение звезд и вычислял знаки, начертанные на папирусе, тем больше омрачалось его лицо. В конце концов он впал в тоскливую ярость.

— Один мрак и ужасное сочетание созвездий, предвещающие несчастье и смерть, — бормотал он. — Очевидно, Хоремсеба увлекают враждебные силы и он никогда не вернется хозяином в этот дворец. Если он не согласился бежать, это значит, что неумолимый рок омрачил его рассудок. Проклятая судьба! И подумать только, что достаточно было еще двух лет покоя, чтобы довести до конца великое дело и получить вечную жизнь!

Он скрежетал зубами, сжатые кулаки грозили какому-то невидимому врагу. В эту минуту Таадар был ужасен. Внутреннее бешенство сотрясало его костистое тело, а на угловатом лице и в глубоко впавших глазах кипели адские злоба и ярость.

Через несколько минут он, по-видимому, успокоился, провел рукой по лицу и потянулся.

— За дело! Не надо терять драгоценное время! — пробормотал он.

Свернув папирус, он спустился в свою комнату. Здесь он взял маленькую амфору, спрятал ее в своей широкой одежде и совершил таинственное путешествие по дворцу. Окончив этот обход, он позвал Хамуса, который вместе с Хапзефой и со всеми здоровыми людьми трудился над разрушением пирамиды.

— Бросьте эту работу. Вы снова продолжите ее завтра, когда я прикажу, — сказал он. — Теперь же людям надо дать отдых. Пусть они вернутся к себе. Вы же, Хапзефа и Хамус, вместе со всеми евнухами и смотрителями следуйте за мной в обеденный зал.

Когда все собрались в указанном месте, Таадар сказал:
— Возьмите каждый по драгоценному кубку, которые стоят на столе, наполните их вином из амфор. Хорошо. Выпейте и оставьте себе кубки, так как князь Хоремсеб дарит их вам в награду за вашу ревностную службу во время постигшей его минутной неприятности. Если вы останетесь ему верными и не выдадите никому того, что вы видели здесь лишнего, то он, вернувшись сюда, одарит вас еще богаче, так как, вы понимаете, родственник фараона освобождается от всякой клеветы и неприятностей.

Счастливые и удивленные такой царской щедростью, люди выпили, уверяя Таадара в своей верности и преданности. Затем все отправились отдыхать.

— Теперь я уверен, что вы будете скромны и верны, — прошипел иронически Таадар. — К тому же я избавляю вас от пыток, которые легко могли бы развязать вам язык.

Вернувшись к себе, он снял длинную белую одежду и надел грубый фартук и простонародный полосатый клафт. Потом, взвалив себе на плечи набитый мешок, он вышел в сад и пересек его во всю длину. В густой чаще находилась искусно замаскированная дверь, о существовании которой никто и не подозревал. Открыв ее, мудрец очутился в такой же чаще над берегом Нила. Таадар пошел вдоль реки, не встретив ни одной живой души. Была еще ночь, да к тому же все избегали заколдованного дворца. Без всяких препятствий он разыскал спрятанную в камышах небольшую лодку и, схватив весла, быстро переплыл реку. Проехав город мертвых, он пристал в укромном месте, спрятав лодку и продолжал путь уже пешком. После быстрой и утомительной ходьбы Таадар приблизился к цепи скал. То там, то сям виднелись черные отверстия, зияющие входы в древние усыпальницы, оскверненные разбойниками.

Место было дикое и пустынное. Оно наводило отчаяние и внушало суеверный страх тем, кто отваживался сюда явиться. Здесь в тысячах гробниц почивали исчезнувшие поколения, современники первых династий фараонов. А между тем, не один обитатель Мемфиса тайно посещал это печальное место, поскольку там жил человек, имевший в этом городе почти такое же влияние, как Абракро в Фивах. Он тоже был колдун, появившийся немного спустя, после возвращения Тутмеса I из азиатского похода. Народная молва считала его освобожденным или каким-нибудь образом убежавшим от своего хозяина хеттом. Тип колдуна, светлый цвет его лица и чужеземный акцент, с которым он говорил по-египетски, подтверждали это предположение. Никто не знал имени незнакомца. Его просто звали «человеком гор». Тайна, покрывавшая его жизнь, окружала его суеверным страхом, который охранял его лучше всякой стражи. Со времени своего появления незнакомец никогда не покидал уединенного места, которое выбрал себе убежищем. Чем он питался? Это была загадка, так как он никогда ничего не покупал и не брал никаких приношений от тех, кто имел мужество прийти к нему за советом. Это бескорыстие и слух о необыкновенном знании привлекали к нему не меньше клиентов, чем к Абракро.

Подойдя к громаде скал, Таадар пригнулся и испустил крик, в совершенстве подражая крику ночной птицы. Такой же крик ответил ему. Обменявшись три раза этим сигналом, мудрец выпрямился и бросился бегом к цепи скал. На полпути он встретил пустынника, который почтительно приветствовал его.

— Тебя привело сюда несчастье, которое ты предвидел, уважаемый учитель?

— Да, Сапзар! Все идет гораздо хуже, чем я предвидел. Но пойдем скорей! Я просто изнемогаю от усталости.

Они пошли к подошве горы. Сапзар и мудрец поползли на четвереньках между обломками скал и большими камнями. Затем, раздвинув кустарник, они проникли в длинный темный коридор. Сделав множество поворотов в полном мраке, Сапзар толкнул одну каменную плиту. Плита повернулась вокруг своей оси, и они вошли в довольно просторный погреб, освещенный лампой.

Это была длинная усыпальница, состоявшая из двух погребальных комнат, которые хетт приспособил для себя. Воздух хотя и был тяжелый и теплый, но дышать все-таки было можно. Кто заглянул бы в одну из этих комнат, тот перестал бы удивляться, как мог жить пустынник без пищи, так как там была навалена всякая провизия, копченое и соленое мясо, сушеные фрукты, сыр, мед и т. д. Не забыты были и большие амфоры с маслом, вином и медом. Источником этого изобилия был Хоремсеб, разрешивший Таадару снабжать своего соплеменника всем необходимым. Каждый месяц по ночам старый мудрец приносил ему туда все необходимое.

Когда же в нем зародилось опасение, что все может быть открыто, Таадар перенес к Сапзару все, что у него было самого ценного.

Таадар вытянулся на ложе в первой комнате, обставленной очень комфортабельно. Подкрепившись вином, он рассказал Сапзару последние происшествия.

— Если бы Хоремсеб остался со мной в этом надежном убежище, я бы не беспокоился о будущем. Но безумец предпочел сделать последнюю попытку сохранить свое положение, и, я думаю, сложит свою голову. Во всяком случае, — со вздохом закончил старый мудрец, — ему известна дорога сюда, где он всегда может в случае нужды укрыться!

На следующий день после этой тревожной ночи, около шести часов пополудни, в Мемфис прибыло несколько лодок с жрецами и солдатами. Это была комиссия из Фив, явившаяся на сутки позже, чем Мэна. Пока Рансенеб, Рома и их товарищи по священному сану отправились в храм Аписа, чтобы посоветоваться с великим жрецом Аменофисом и сообщить ему о разоблачениях Саргона, Антеф с отрядом солдат пошел в крепость передать царский приказ коменданту Мемфиса. Кениамун же остался для размещений флотилии, которая должна была держаться особо и ни с кем не сообщаться. Кроме того, молодому человеку было поручено предупредить Нефтису и наведаться к трещине в стене, чтобы иметь последние известия. На рассвете следующего дня предполагалось форсировать вход во дворец.

Кениамун поднимался по лестнице в улицу, ведущую от реки к центру города, как вдруг, к великому своему удивлению, увидел Хартатефа. Тот с мрачным видом шел рядом с закрытыми носилками, которые осторожно несли четыре здоровенных раба. Кениамун тут же подошел и хлопнул Хартатефа по плечу.

— Я думал, что ты все еще на своем посту, — сказал он после первых приветствий. — Что это ты так таинственно несешь, прости за нескромный вопрос?

— В носилках лежит раненая женщина, которую мои люди в эту ночь вытащили из Нила. Я везу ее в Фивы, куда возвращаюсь сам.

Не дожидаясь позволения Хартатефа, Кениамун с любопытством приподнял занавеску носилок. При первом же взгляде, брошенном внутрь, он побледнел и отшатнулся, вскрикнув глухим голосом:
— Изиса!

— Ты знаешь эту женщину, беспрестанно бормотавшую имя Хоремсеба? — оживился Хартатеф.

— Да, знаю! Не в Фивы, а в храм Аписа ты должен немедленно ее отнести. Ты спас главного свидетеля.

— Я возвращался вчера ночью, как вдруг мне послышался слабый стон на воде. Я приказал остановиться и осветить вокруг себя. Тогда мы увидели эту женщину. Она уцепилась за доску, которую выпустила из рук в тот самый момент, когда мы ее заметили. Мои люди вытащили ее. Когда она была уже в лодке, я разглядел, что она серьезно ранена. Пока я перевязывал ее раны, она открыла глаза и пробормотала: «Не убивай меня, Хоремсеб!»

Одобряя совет Кениамуна, Хартатеф отнес свою находку в храм, где жрецы оказали Изисе всевозможную помощь. Несколько часов спустя сильно взволнованный Кениамун донес, что Нефтиса вышла из дому еще ночью и с тех пор не возвращалась.

Первые лучи солнца только начали золотить горизонт, когда солдаты оцепили дворец Хоремсеба и блокировали дверь, выходящую на Нил. Жрецы во главе сильного отряда стали стучаться в ворота, выходящие к городу. Долго одно мертвое молчание было ответом на их стук. Решили было уже ударами топора проложить себе дорогу, как внутри отодвинулись засовы и, весь дрожа, показался молодой негр. Его тотчас же схватили. Но на все вопросы он отвечал только одно, что ничего не знает и что с прошлой ночи начальник евнухов Хамус, управляющий Хапзефа и все смотрители куда-то исчезли. Что касается самого господина, то он его никогда не видел.

С ужасом и удивлением комиссия убедилась, что управляющий, все евнухи и смотрители мертвы. Не было сомнения, что они были отравлены, так как на их телах не было ни малейших следов насилия, ни малейшей раны. Несчастные, казалось, спокойно спали. Тогда жрецы приказали, чтобы все живые существа во дворце собрались на одном из дворов. «Мы ничего не знаем, мы певицы и танцовщицы господина», — повторяли пленницы. Другие, употреблявшиеся для грубых домашних работ, никогда не переступали за ограду, отделявшую от них дворец. Только несколько мужчин заявили, что прошлой ночью их водили в сад для разрушения какой-то каменной постройки, но скоро эта работа была отменена. Что же касается личной прислуги князя, то вся она без исключения была нема и даже частью глуха. От них ничего нельзя было добиться, и жрецы готовились уже продолжать свой осмотр, когда из толпы вышел один мальчик. Склонившись к земле, он начал чертить пальцем различные знаки.

— Ты умеешь писать? — воскликнул удивленный Рансенеб, затем, подняв юношу, он ласково прибавил:
— Мы дадим тебе таблички. Напиши, если можешь, все, что ты знаешь о своем господине.

Писец подал все необходимое для письма, и мальчик быстро набросал: «Прошлой ночью Хоремсеб убежал в Сэс с женщиной по имени Нейта».

В сопровождении молодого раба жрецы и воины проникли в таинственное жилище, где Хоремсеб так долго скрывал от всякого нескромного взгляда свою праздную и преступную жизнь, свои оргии и убийства. Дворец почти утратил свои особенности. Воздух был очищен от удушливых ароматов. Самые драгоценные вещи исчезли, и разряженные слуги не скользили больше по пустынным комнатам. Тем не менее, царская роскошь меблировки, причудливая архитектура, фантастическое и совершенно неповторимое убранство на каждом шагу поражали взоры посетителей.

Через террасу, где Хоремсеб так часто слушал пение и мечтательно созерцал красоты природы и куда Хамус привел к нему некогда Каму, невинную жертву, заменившую Нефтису, комиссия проникла в сады. Все убедились, что здесь тоже произошли громадные перемены со времени побега Саргона. Павильон мудреца и таинственное растение исчезли бесследно.

Наконец, полуразрушенная пирамида окончательно убедила жрецов и чиновников, что Хоремсеб пытался уничтожить и изгладить все видимые следы преступлений.

Когда солдаты очистили вход в пирамиду, заваленный кирпичами и оторванными каменными плитами, жрецы и военачальники прошли вовнутрь.

Здесь перед ними предстал во всем своем ужасном величии колоссальный идол хеттов — кровавое божество, так дерзко проникшее в самое сердце победоносного Египта, чтобы на протяжении многих лет питаться кровью его детей.

— А! — вскрикнул Аменофис со сверкающим взором. — Нечестивый святотатец! Так вот истинная причина твоего пренебрежения ко всем религиозным обрядам! Сколько раз напоминал я ему, что он обязан исполнять свой долг по отношению к богам. Теперь я понимаю, почему он оставался глух к моим увещеваниям, Но Озирис, утомленный его преступлениями, открыл истину.

— Да, я тоже уже давно подозревал его, — заметил Рансенеб. — Но что значит гнилостный запах, наполняющий это нечестивое место? Нет ли здесь трупа какой-нибудь жертвы?

Солдаты при свете факелов обыскали все уголки, но все было тщетно. Наконец они заметили между ног колосса дверцу и открыли ее.

Оттуда пахнул отвратительный запах. Однако все жадно наклонились вперед, чтобы видеть, что вытащат солдаты из чрева идола.

Сначала показались обгорелые останки и обуглившиеся кости, затем вытащили объемистый предмет из груды влажного пепла, что доказывало, что очаг был внезапно залит.

Это было тело женщины, покрытое ужасными ожогами, почерневшее, но не сгоревшее. Когда труп был вынесен на свет, все увидели на боку зияющую рану. Текшая ручьем кровь обуглилась и образовала черный пояс вокруг бедер. Меньше всего было обезображено лицо. На черепе местами висели пучки густых рыжих волос, приклеившихся предсмертным потом или кровью ко лбу.

Окаменев от ужаса, все смотрели на эти человеческие останки со скрюченными членами и с искаженным лицом, на котором замерло выражение нечеловеческих страданий. Вдруг Кениамун глухо вскрикнул, зашатался и отпрянул назад.

— Что с тобой? — спросил Рансенеб, подхватив воина.

— Это Нефтиса, — прошептал Кениамун. Он был настолько потрясен, что никак не мог вернуть себе хладнокровие.

С минуту царило мертвое молчание. Это страшное открытие тяжело давило всех.

Вдруг один из жрецов нагнулся и схватил почерневшую руку трупа. Сжатый кулак что-то держал. С усилием разогнув обугленные пальцы, он увидел увядшую пурпурную розу, прижатую к уцелевшей белой, нежной ладони.

— Неопровержимое доказательство виновности Хоремсеба, сохраненное небесным правосудием в руке самой жертвы! — торжественно сказал старик. — Этот цветок, совершенно схожий с собранными Ромой, окончательно рассеивает последние сомнения относительно преступлений, совершенных в Фивах.

Пока все это происходило внутри дворца, по городу уже распространился слух о следствии в таинственном жилище и о серьезных обвинениях, предъявленных Хоремсебу. Стоявшие у входа часовые подтверждали эту новость.

Мало-помалу огромная толпа любопытных, среди которых были и люди высших каст, собралась вокруг дворца. Всеми овладело лихорадочное волнение. Говорили о совершенных преступлениях, о доказанных убийствах и неслыханном святотатстве. Вся ненависть, годами копившаяся в душе, прорвалась теперь наружу.

Комиссия решила, что Рома с Кениамуном и отрядом солдат отправится в Сэс. Если виновный еще там, они должны будут его арестовать и отнять у него Нейту, которую, согласно приказу царицы, следовало отвезти в Фивы.

Аменофис оканчивал письмо к главному жрецу храма Нейт в Сэсе, которое должен был взять с собой Рома, когда прибежал перепуганный молодой воин, присланный Антефом. Он просил жрецов отправиться как можно скорей во дворец Хоремсеба, где происходят ужасные вещи.

Привилегированные люди, допущенные к осмотру таинственного жилища, которое так долго было загадкой для всех, занимались подробным осмотром великолепных комнат, волшебных садов и мест диких оргий, убийств и колдовства, которыми князь развлекался. Среди любопытных было несколько юношей и девушек, неосторожно приведенных родителями. Молодые люди вынули из вазы, служившей Изисе и Саргону для передачи писем, целый букет роковых роз. Заговорщица бросала их туда, чтобы избавиться от этих смертельных даров.

Безумцы не подозревали об опасности, жадно вдыхали отравленный аромат и, охваченные внезапным вожделением, позабыли и стыд и сдержанность. С большим трудом перепуганные родители растащили несчастных и отвели домой. Тем не менее, яд так сильно подействовал на молодые организмы, что многие долго были помешаны, а одна девушка так и осталась безумной.

Не успело улечься волнение, вызванное этим случаем, как внимание воинов привлекли крики, раздававшиеся во дворах и зданиях, назначенных для домашних работ. Несчастные рабы в ужасе метались, бились головой о стены или с тоской наклонялись над своими товарищами, неподвижно лежавшими возле опустошенных мисок для еды. Некоторые падали, чтобы уже больше не подняться. Вне себя от ужаса, Антеф послал за жрецами. Когда те прибыли, им осталось только констатировать смерть всех несчастных, поевших провизии, найденной во дворце. С ними вместе погибло несколько солдат, соблазнившихся вином, которое, как и все остальное, Таадар отравил перед отъездом.

Онемев от ужаса, жрецы ходили среди этих неслыханных жертвоприношений, глядя на мужчин всех возрастов и на очаровательных юных девушек, лежавших группами, как цветы, срезанные серпом. Все, что забавляло глаз Хоремсеба танцами и услаждало его слух пением, погибло. Все эти уста сомкнулись и не могли уже обвинить князя перед земными судьями. Громадное число этих новых невинных жертв потрясло даже самых мужественных.

Хотя Хоремсеб и не знал о последних преступлениях мудреца, тем не менее, на его голову обрушилась ярость, разбуженная этим злодеянием. Ропот порицания и ужаса пронесся по всему Мемфису. Имя чародея проклиналось всеми, оно сделалось синонимом преступления. Сам образ князя, раздутый страхом и рассказами, принял размеры какого-то ужасного, фантастического существа, приносящего смерть всему, что к нему приближалось.

Дворец закрылся и стал недоступен, как и во времена своего блеска. Вход в него был запрещен под страхом смерти, стены охранялись, как крепость. В пустынных и молчаливых залах расположился Антеф с солдатами и несколькими помощниками.

Нейта и чародей беспрепятственно добрались до Сэса и были приняты с распростертыми объятиями старым жрецом, родственником Хоремсеба. Князь скрыл, конечно, от уважаемого Амени истинные причины своего бегства из Мемфиса. Он рассказал ему, что придворная интрига и соперничество в любви создали ему могущественных врагов и что он счел благоразумным скрыться с молодой девушкой, на которой хочет жениться, пока дело не устроится. Он умолял Амени дать ему убежище и оказать покровительство.

Старик жрец ни на минуту не усомнился в истинности рассказа. Освятив союз князя с Нейтой, он спрятал молодых супругов в своем небольшом домике за городом. Это жилище, к которому вела длинная аллея из платанов и сикомор, было окружено обширными фруктовыми садами и огородами, пересеченными тенистыми аллеями, ведущими в поля. Опасаясь быть открытым, Хоремсеб днем и ночью держал наготове лошадь, чтобы иметь возможность бежать при малейшей тревоге. Он предполагал послать в Фивы Нейту защищать свое дело перед Хатасу, и молодая женщина только и ждала для своего отъезда верного и удобного момента. Амени обещал помочь. В случае опасности Хоремсеб рассчитывал укрыться в неприступном убежище Сапзара и ожидать там помилования и восстановления в правах. В противном же случае он решил бежать из Египта, Нейте были известны все эти планы. Князь сообщил ей самые подробные сведения как о месте нахождения Сапзара, так и о возможности проникнуть в его мемфисский дворец при помощи потайной двери в стене. Молодая женщина при непредвиденных обстоятельствах должна была знать все способы сообщения с ним.

Однажды после полудня, через три дня после бракосочетания Хоремсеба, группа мужчин, состоявшая из жреца, царского писца, военачальника и отряда солдат, постучалась в ворота храма Амени. Это был Рома, Кениамун и один чиновник юстиции. Они явились из Мемфиса, чтобы арестовать князя и потребовать выдачи укрывавшегося преступника суду жрецов.

— В чем же обвиняют князя? — спросил Амени, когда посланные явились к нему.

— Это письмо от великого жреца Аменофиса объяснит тебе все, уважаемый отец, — ответил Рома, подавая ему послание.

Едва старик пробежал письмо, как, охваченный ужасом, опустился на стул:
— Бессмертные боги! Какую массу преступлений открывает мне Аменофис! Преступник обошел меня своей ложью, но я сейчас же открою вам его убежище и пошлю с вами слуг храма, они укажут вам дорогу и помогут при аресте.

Хотя Нейта и Хоремсеб считали себя в безопасности под защитой Амени, тем не менее, они были мрачны и печальны. Князя пожирал гнев отчаяния, молодую женщину мучило предчувствие близкого несчастья. Особенно в это утро ее беспокойство росло с минуты на минуту. Уступая просьбам, Хоремсеб поднялся с ней на верхнюю террасу. Облокотившись на перила, Нейта пытливым взглядом осматривала окрестные поля. Вдруг она вздрогнула, заметив приближавшееся облако пыли. Скоро она разглядела две колесницы, наполненные жрецами, и отряд солдат, и слуг храма.

— Взгляни! — крикнула она, схватив за руку князя, который задумчиво сидел, нахмурив брови. Оба они увидели, как вся группа остановилась перед аллеей сикомор и началось совещание. Потом часть людей куда-то скрылась с очевидным намерением оцепить дом.

— Я должен бежать, они пришли арестовать меня! — вскрикнул Хоремсеб, побледнев как смерть.

— Да, да, беги скорей! Я же останусь здесь и поеду в Фивы хлопотать о твоем деле! — ответила дрожащая Нейта, увлекая его вниз.

Не теряя ни минуты, князь схватил оружие и закутался в темный плащ. Обняв молодую женщину, он горячо поцеловал ее в губы.

— Прощай, возлюбленная моя! Молчи о прошлом и не забывай, что ты будешь защищать дело своего мужа и что царица Египта — твоя мать. Если у тебя будут добрые вести, ты найдешь меня у Сапзара или в тайнике моего дворца. Гонцом тебе может служить Мэна.

Нейта обняла его. Все ее тело дрожало от страсти и отчаяния. Затем, оттолкнув его, она воскликнула:
— Беги, тебе дорога каждая минута.

Князь махнул на прощание рукой и бросился вон из дома.

Околдованная женщина в изнеможении упала на стул. Сильные удары во входную дверь вывели ее из забытья. С внезапной решимостью Нейта выпрямилась, схватила лежавшую на столе секиру и выбежала из комнаты. Стук в дверь продолжался, слышались голоса, кричавшие:
— Именем фараона и великого жреца Амени, под страхом смертной казни за сопротивление, откройте!

Дрожавший раб отодвинул засов, и солдаты готовились уже броситься внутрь дома, когда в узком входном коридоре появилась женщина в белой одежде. Пораженные этим видением, люди отступили, и на пороге показалась Нейта. Размахивая секирой, она кричала дрожащим голосом:
— Назад! Никто не пройдет здесь. Я убью всякого, кто подойдет ко мне!

Нейта была великолепна в своем отчаянном возбуждении. С пылающими глазами, с дрожащими от гордости и страсти губами, она была похожа на бога войны и казалась каким-то фантастическим видением.

На минуту все отступили назад. Но вот Рома отделился от своих спутников и подошел к ней.

— Нейта! Приди в себя, несчастное дитя!

При звуке этого мелодичного голоса, при виде некогда столь любимого человека, Нейта вздрогнула и как будто отрезвилась. Поднятые руки опустились, секира упала на пол. Обессиленная женщина в изнеможении упала на подушки.

Как рыбе воды, так ей не хватало присутствия Хоремсеба и приятного аромата, распространяемого им. Эта удушливая атмосфера стала жизненно необходимой для нее, а свежий и живительный воздух Нила казался ей резким и утомительным.

Избегая взгляда жреца, Нейта откинулась на подушки и закрыла глаза, но сон бежал от нее. Машинально она стала прислушиваться к размеренному шуму весел и журчанию воды. Убаюканная этим монотонным шумом, она позабыла, где находится, и ее воображение вызвало образы недавнего прошлого. Ей казалось, что она под густой тенью таинственных садов. На площадке, освещенной луной, кружились в каком-то фантастическом танце молодые девушки в белых одеждах, а в кустах раздавалось странное пение, то дрожащее и дикое, как бушующие стихии, то нежное, меланхолическое и замирающее, как жалоба ветерка.

И эти звуки, говорил ей Таадар, были откликом ощущений души, ее дыханием в борьбе с божеством. Разве неудержимый и разрушительный ураган не вздымает человеческую грудь, когда она наталкивается на судьбу? Все чувства не угасают в минуты неизреченного счастья? Разве не пережила она те ужасные часы, когда душа борется с неизбежным? Разве не бушевала в ней буря против судьбы, которая давила на нее так сильно?

Громкий голос кормчего, что-то скомандовавшего, вывел Нейту из забытья. Она открыла глаза. Танцы, волшебное пение, чародей и его дворец — все исчезло. Перед ней предстали действительность и будущее во всей своей наготе. Охваченная внезапным отчаянием, женщина горько разрыдалась.

Гнев и ревность сжали сердце Ромы. Он был здесь, а она и не думала искать у него утешения, не протягивала к нему руки. Ее сердце и мысли принадлежали другому.

*  *  *

Рома решил ехать как можно скорей. Нейта разделяла это желание, так как надеялась добиться в Фивах помилования своему супругу. Поэтому уже на рассвете молодой жрец и его спутница сели в большую удобную лодку. Приказав поднять паруса, Рома молча занял противоположный конец каюты.

Через пять дней после описанных нами событий лодка молодого жреца Гаторы быстро приближалась к причалу в Фивах. Еще бледная и расстроенная, Нейта стояла в лодке и искала глазами Роанту. Она известила ее через гонца о своем приезде, и та должна была ее встретить. Нейта хотела пока устроиться у своей подруги.

Роанта приняла Нейту и с радостью, и с горем. Заметив ее болезненный вид, она приветствовала пропажу прерывающимися слезами, прижала к груди и покрыла поцелуями. Нейта молча возвращала ей ласки, всю ее истерически трясло.

Придя в назначенную ей комнату, Нейта увидела свою старую кормилицу, которая, обезумев от радости, смеясь и плача одновременно, бросилась к ее ногам и с боязливой недоверчивостью стала ощупывать свою маленькую, обожаемую госпожу, которую она так долго оплакивала. Сильно взволнованная, Нейта обвила руками шею верной кормилицы и, как в детстве, прижалась мокрым от слез лицом к курчавой голове негритянки.

Женщины раздели и уложили Нейту. Та, утомленная и апатичная, молча отдалась в их распоряжение. По просьбе своей подруги она выпила немного вина и съела кусочек холодной дичи. Сердце Роанты тоскливо сжалось при виде страшных перемен, произошедших в Нейте от страданий и болезней.

Когда Нейта проснулась на следующее утро, она чувствовала себя гораздо бодрей. Едва она успела окончить свой туалет, как вошла Роанта и сообщила, что приехал Сэмну с приказанием немедленно отвести ее к царице.

Царица находилась в маленьком кабинете, который мы описали при прощальной аудиенции Тутмеса, и внимательно рассматривала план деревянного дома, который она предполагала построить. На звук шагов Сэмну, вошедшего в комнату со своей спутницей, Хатасу подняла голову. Узнав бледную и дрожащую Нейту, остановившуюся у порога, она протянула к ней руки.

— Подойди ко мне, дорогое дитя мое! Позволь мне обнять тебя, которую я оплакивала, как умершую.

Нейта бросилась к ней. Упав на колени, она обняла ноги царицы и прошептала сдавленным голосом:
— Милости, милости!

Хатасу привлекла ее к себе и поцеловала в побледневшие губы. Но, вероятно, волнение было слишком сильно для ее ослабевшего организма, так как вдруг она откинулась назад и без чувств упала на пол. Сэмну бросился к молодой женщине, поднял ее и положил на ложе.

— Как она страшно изменилась! Что сделал из нее за несколько месяцев этот презренный? — прошептала царица, глаза ее увлажнились. — Но о какой милости говорила она?

— Она надеется получить от тебя помилование Хоремсебу, фараон. Я должен сообщить тебе одну вещь, о царица! Нейте известна тайна ее рождения. Без сомнения, этот преступник все открыл ей. Он один мог знать от этого колдуна-хетта, который, по всей вероятности, сохранил связь со своим народом.

Беглый румянец скользнул по выразительному лицу царицы. Она нахмурила брови:
— Теперь я понимаю, с какой целью этот негодяй связал бедного ребенка. Только он ошибается (голос ее сделался жестким), он не избегнет заслуженной кары, а ее мы вылечим. Пошли, Сэмну, в храм Амона за самыми опытными врачами и прикажи Рамери сейчас же осмотреть больную.

Вызванный Хатасу старый доктор явился незамедлительно. Благодаря его стараниям Нейта скоро открыла глаза. Она была в полном сознании, но до такой степени слаба, что Рамери посоветовал не говорить с ней.

Скоро призванные жрецы осмотрели в свою очередь Нейту и собрались в рабочем кабинете Хатасу.

— Ну что, как ваше мнение, уважаемые отцы? Могу я надеяться, что вы вылечите этого ребенка? Выдали свою тайну отравленные розы, находящиеся в ваших руках? — спросила царица.

— Могущественная дочь Ра, нужны целые годы, чтобы исследовать все свойства этого рокового сока, — важным тоном ответил почтенный старый жрец. — Тем не менее, мы можем сказать тебе, что, если Нейта только вдыхала отравленный аромат, нам удастся совершенно вылечить ее от слепой любви, какую она, без сомнения, чувствует к Хоремсебу, если же он давал ей пить ядовитый сок, это будет гораздо труднее, так как для этого необходимо знать противоядие, а оно нам неизвестно. В любом случае, мы просим тебя поручись нам молодую женщину. Мы отвезем ее в храм, где она пробудет несколько дней. Ей нужно очиститься, и, кроме того, надо изучить ее состояние, чтобы оказать ей помощь.

Царица нашла это требование благоразумным и тотчас же дала свое согласие. Нейта была равнодушна ко всему. Несколько часов спустя она была помещена в одном из строений храма Амона, чтобы очиститься, прежде чем вступить в священное место. Под руководством старого столетнего жреца, славившегося своими познаниями в медицине, молодую женщину подвергли серьезному лечению. Иногда жрецы возлагали на ее голову руки и взывали к богам. Тогда Нейта погружалась в глубокий, похожий на смерть сон, от которого она пробуждалась более сильной и спокоинои. После восьмидневнего лечения Нейта внешне выздоровела. Она стала свежее, сильнее и спокойнее, но душа ее была больна, как и прежде. Что-то пылало в ней, и каждой фиброй своего существа она стремилась к Хоремсебу.

Жрецам Фив был неизвестен пожирающий ее яд, а потому они не могли дать ей соответствующее противоядие. Тем не менее, они объявили ее выздоровевшей и разрешили ей вернуться домой после еще одного торжественного очищения.

В день церемонии посвященные храму девушки отвели Нейту к священному озеру, где она семь раз окунулась в святую воду, Девушки одели ее в новые одежды ослепительной белизны, украсили драгоценностями и с песнями и символическими танцами подвели ко входу в храм, где ее встретил великий жрец. Благословив ее и надев ей на шею освященные амулеты, великий жрец в сопровождении самых уважаемых жрецов ввел ее в священное место. Здесь Нейта принесла жертвы богам и горячо молилась, но, увы! Молилась за своего преследователя, умоляя бессмертных избавить его от ожидавшей его участи.

По окончании церемонии Нейта села в убранные цветами носилки и, в сопровождении семейства Пагира, Хнумготена и его жены, а также многочисленных друзей и придворных, которые собрались в храм, отправилась во дворец Саргона, где был приготовлен пир. Однако все было очень просто и носило чисто семейный характер, так как недавняя смерть Саргона, еще не погребенного, предписывала вдове величайшую сдержанность.

По всему пути кортежа теснилась громадная толпа. Народ жаждал увидеть чудесным образом спасшуюся египтянку, странная судьба и таинственные приключения которой носили уже характер легенды.

В этот же вечер Нейта отправилась в царский дворец на выпрошенную ею аудиенцию Хатасу. Ее провели в кабинет. Видя, что она осталась одна с государыней, Нейта бросилась к ее ногам и залилась слезами. Хатасу привлекла ее к себе и крепко поцеловала.

— Дорогое дитя мое! Наконец-то между нами нет больше тайн. Ты знаешь теперь, что тебя оберегает любовь твоей матери! О, отчего я раньше не открыла тебе истины! Тогда много несчастий было бы отклонено.

— Матушка, спаси его! — с невыразимой тоской прошептала Нейта.

— Бедное дитя мое, значит, ты еще не выздоровела, если мечтаешь о невозможном? — печально заметила царица. — Пойми же, Нейта, что если бы даже я хотела, то не могла бы этого сделать.

— Твоя власть так велика!

— Да, но как бы она ни была велика, мое могущество и моя воля наталкиваются на законы, которые я призвана поддерживать, а не нарушать, Этот человек, поправший все законы богов и общества, подлежит государственному правосудию и суду жрецов. Здесь оканчивается моя власть. Народ кричит и требует отмщения за кровь своих детей. Сколько несчастных погибло, не получив даже погребения! Хоремсеб уничтожал их тела и нанес вред их душам. За такие злодеяния оскорбленные семейства имеют право на полное удовлетворение.

— Итак, для него нет спасения? — пробормотала Нейта, задыхаясь от рыданий.

— Земного спасения — нет. Но неужели же этот нечестивый и преступный человек заслуживает такой жалости? Подними голову, Нейта, и скажи мне откровенно: веришь ты, что Хоремсеб любит тебя?

Нейта молча опустила голову. Нет, она знала, что Хоремсеб не любит ее и что она для него только простое орудие спасения.

— Твой молчаливый ответ достаточно красноречив, — серьезным тоном сказала царица. — Но оставим этот вопрос в стороне, Теперь я взываю к твоему женскому достоинству. Вспомни, чья кровь течет в твоих жилах, собери всю свою силу и отгони ослепляющие тебя нечистые чары! Вместе с забвением, поверь, вернется и счастье.

Глава XXX. Хартатеф

После этого разговора с царицей глубокое уныние овладело Нейтой. Хатасу, опасаясь, как бы грусть дочери и уединение, на которое та обрекла себя в своем дворце, не подействовали губительно на ее здоровье, отвела ей помещение у себя. Нейта должна была проводить там большую часть времени, то находясь на службе при государыне, то принимая многочисленных посетителей, которых приводило к ней любопытство и лесть.

Нейта узнала подробности об осмотре жрецами дворца в Мемфисе и о поголовном убийстве всех несчастных служителей князя. Последнее злодейство возмутило весь Египет.

Несмотря на ужас, вызванный в ней этими новыми преступлениями, Нейта оставалась рабой своей страсти, и ее бросало в дрожь при мысли об ужасной участи, ожидавшей князя. С трепещущим сердцем она с часу на час ожидала известия о его аресте. Но вот прошел уже месяц, как она была в Фивах, а Хоремсеба все еще не могли найти. Удалось ли ему покинуть Египет или он погиб в одном из тайников? Нейта тщетно ломала голову над решением этого вопроса.

Вошедшая кормилица прервала размышления Нейты. Добрая старуха доложила ей, что какой-то человек, посланный, по его словам, Мэной, просит немедленно принять его, так как он должен передать ей очень важное послание.

Удивленная и заинтригованная, Нейта приказала ввести гонца. Минуту спустя кормилица впустила какого-то мужчину в огромном парике, одетого слугой богатого дома.

Как только они остались одни, этот человек вытащил из-за пояса маленький свиток папируса и протянул его, прошептав: «От благородного Хартатефа».

Нейта быстро развернула папирус и с недоумением прочла следующее:
«Я имею известия о том, о ком ты думаешь день и ночь. По этому поводу я могу сообщить тебе такие важные вещи, что, по-моему, необходимо тайное свидание. Доверься мне — клянусь тебе сорока двумя судьями Аменти, что я приду как благородный друг, и назначь мне час и место свидания. Не отказывай мне, так как после ты горько будешь сожалеть об этом. Податель сего — человек верный. Письмо уничтожь тотчас же».

Подписи не было, но гонец назвал автора этого странного послания. Тысяча противоречивых мыслей теснилась в уме Нейты. Чего мог желать Хартатеф и что мог он знать о князе? Намек на Хоремсеба был ясен. Страстное желание иметь известия о беглеце успокоило все сомнения Нейты. К тому же чего ей было бояться?

Под влиянием этих чувств она схватила таблички и написала: «На закате солнца я буду в саду возле маленькой беседки, выходящей на Нил. Дверь будет открыта». Тоже не подписав письма, она запечатала таблички и отдала их гонцу. Тот низко поклонился и вышел.

Когда солнце стало спускаться к горизонту, Нейта вышла в сад в сопровождении своей верной кормилицы. Подойдя к маленькому павильону, где в день ее свадьбы с Саргоном у нее было роковое свидание с Ромой, Нейта открыла дверь, выходившую к реке. Затем она села на скамейку возле входа, приказав Бэки находиться на соседней аллее, на расстоянии голоса. Ей не пришлось долго ждать. Едва прошло несколько минут, как в дверях показалась высокая фигура Хартатефа. Молодой человек был закутан в темный плащ, а на голове его был надет грубый полосатый клафт, что придавало ему вид простого человека. В двух шагах от Нейты он остановился и почтительно поклонился ей. Один только пылающий взгляд, которым он окинул Нейту, доказывал, что его упорная любовь к ней еще не угасла. Озабоченная только одной мыслью, молодая женщина ничего не заметила.

— Добро пожаловать, Хартатеф! Объясни мне поскорей таинственный смысл твоего письма, — сказала она, нетерпеливым жестом указывая ему место на скамейке рядом с собой.

Молодой человек сел и сказал без всяких предисловий:
— Я знаю, где убежище Хоремсеба, он не сможет долго пробыть там в безопасности. От тебя зависит, как я поступлю с ним: донесу ли на него и погублю, или спасу. Он скрывается в древнем некрополе под Мемфисом, в одной из разграбленных усыпальниц, где живет известный колдун, прятавшийся одно время во дворце чародея. Я предполагаю, что этот человек — хетт и имел сношения с преступным ученым, погубившим Хоремсеба, так как тот тоже бесследно исчез. Я не скажу тебе, каких трудов стоило мне напасть на след князя. Но в результате я знаю, что он прячется в некрополе. Я видел его, когда он выходил ночью подышать чистым воздухом, и ясно, что он умрет с голоду, если это будет так долго продолжаться, или его схватят, если осмелится покинуть убежище. Однако я могу его спасти и сделаю это из преданности к тебе… если ты вознаградишь меня, как я желаю.

Нейта, задыхаясь, слушала его. Она не сомневалась больше.

— Ты, ты, Хартатеф, соглашаешься спасти его? Но каким образом и какой ценой?

— Средство очень простое: я явлюсь к нему ночью и, объяснив ему, что я друг, уложу его в ящик для мумии. Никто не заподозрит ничего, и на глазах у всех я отвезу его в какой-нибудь город, где он мог бы присоединиться к какому-нибудь каравану, отправляющемуся в Вавилон или Тир. Что же касается награды (он наклонился и устремил огненный взор в смущенные глаза молодой женщины), то ею будешь ты сама, так как я никогда не переставал любить тебя. Твой брак с Хоремсебом в любом случае будет расторгнут, а Саргон умер. Таким образом, ничто не мешает тебе стать моей женой по окончании траура. Обещай мне стать моей женой, и я спасу того, кого ты любишь.

— О! Не счастье приношу я любящим меня людям, а гибель и смерть! Тем не менее, если ты хочешь связать свою жизнь с моей роковой судьбой, то пусть твое желание исполнится. Спаси Хоремсеба, и я буду твоей женой. Вот тебе моя рука как залог моего слова. Только позволь мне повидаться с ним в последний раз, прежде чем он навсегда покинет Египет.

Хартатеф крепко пожал ее руку и, удерживая в своей, серьезно сказал:
— Конечно, я ни на минуту не задумался бы устроить тебе это свидание, но суди сама, возможно ли это. Ты не можешь покинуть Фивы, а привезти сюда беглеца было бы почти смертельным риском. Если мы хотим избавить его от ужасной участи (его будут пытать и замучают живым), то нужно…

Нейта хрипло вскрикнула.

— Замучают живым! Да, да, Хартатеф, дай ему возможность как можно скорей бежать из Египта. Я не хочу его видеть, лишь бы только он был спасен. Но удастся ли тебе это одному? И чем несчастный будет жить?

— Успокойся! Меня будут сопровождать несколько верных людей, и я снабжу Хоремсеба суммой, которую мы вместе определим. В Тире же или в Вавилоне он найдет поддержку у жрецов Молоха. Я принесу тебе от него письмо в доказательство того, что я сдержал свое слово.

Хартатеф встал:
— Я должен отправляться. Каждая минута дорога. Прощай, Нейта! Чтобы приобрести тебя, я рискую своей головой, но ты для меня дороже жизни. Да помогут мне боги снова благополучно свидеться с тобой!

Он быстро привлек к себе Нейту, поцеловал ее и бросился вон из павильона. В дверях он остановился и помахал ей рукой на прощание.

— До свидания! Моя невеста!

Разрываясь между страхом, надеждой и мрачным унынием, Нейта ушла в свою комнату и запретила впускать кого бы то ни было.

Как Роанта рассказывала своей подруге, Изиса вернулась в Фивы под покровительством Хартатефа, Жрецы позволили молодому человеку приютить в своем доме сироту, которую он спас от неизбежной смерти. Выздоравливающую поместили в небольшую комнату, выходившую в довольно большой сад. Старой экономке было поручено ухаживать за ней.

Узнав об этом, обуреваемая недоверием и ревностью, явилась Ганофера с предложением своих услуг для ухода за больной. Находясь под странной властью мегеры, Хартатеф принял предложение.

Изиса очень изменилась. Она была необыкновенно бледна и слаба, а остриженные волосы делали ее похожей на мальчика.

Рансенеб и Рома посетили Изису. Исследовав рану и задав ей несколько вопросов, они уверили молодую девушку, что ей не грозит никакая опасность и что ее призовут к допросу только тогда, когда она окончательно отдохнет и окрепнет.

После ухода жрецов Изиса осталась одна. Несмотря на страшную усталость, она вышла в сад.

Наступила ночь, но ароматная свежесть была так приятна, что девушка и не думала возвращаться в дом. Шум шагов и разговор двух мужчин вывели Изису из созерцательного оцепенения. Она прислушалась и узнала Хартатефа и Сменкару, прогуливавшихся взад и вперед по рощице. Внезапно она вздрогнула и, сильно подавшись вперед, стала внимательно вслушиваться в их разговор, Чем больше она слушала, тем сильнее было ее негодование. Выражение гнева и удивления появилось на ее бледном лице. Когда наконец шаги собеседников замерли вдали, она побежала к себе, В темноте из-за сильного волнения она сбилась с дороги. Когда же при свете луны она сориентировалась и пришла, то упала в обморок от истощения и перевозбуждения.

Была уже глубокая ночь, когда девушка пришла в себя. Хлопотавшая около нее Ганофера с любопытством стала расспрашивать, что случилось.

— Ах, — сказала она, слабым голосом, — хотят освободить Хоремсеба и избавить его от заслуженного наказания.

— Ты бредишь, дочь моя! Кто станет освобождать злодея, голова которого оценена в пять серебряных талантов?

— Твой муж и Хартатеф хотят помочь ему бежать в Вавилон, спрятав его в ящик для мумии. Они сговорились с какой-то женщиной, которая в благодарность за эту услугу выйдет за Хартатефа замуж.

Бронзовое лицо мегеры сразу вспыхнуло. Нахмурив брови, она наклонилась к Изисе и заставила рассказать слово в слово все, что той удалось подслушать из разговора.

— Я не могла слышать всего, так как они ходили по аллее, то удаляясь, то приближаясь, но суть разговора была именно такая.

— Я не сомневаюсь в этом. Этот осел Хартатеф неисправим, — сказала Ганофера с хриплым смехом. — Что же касается старого осла Сменкары, он определенно не может жить без интриг. Но успокойся, Изиса. Предоставь мне помешать делу, которое я не одобряю и которое принесет моему достойному супругу такие пощечины, каких он еще никогда не получал. Если оба дурака еще не уехали, как ты думаешь, то они не тронутся из Фив. В противном случае они только даром проездят в Мемфис и обратно.

Маленькое расследование убедило Ганоферу, что мужчины действительно уехали в заранее приготовленной лодке. Вне себя от гнева, она придумала самое верное средство помешать исполнению их проекта. Как только начало слегка светать, она отправилась в храм Гаторы и потребовала свидания с Ромой. С нескрываемым удивлением молодой жрец выслушал странный донос. Несмотря на недомолвки, это дело было ему так же понятно, как и Ганофере.

Строго приказав ей молчать, он отпустил Ганоферу, а сам, не тратя времени, отправился в храм Амона и сообщил обо всем главному жрецу. Немедленно были сделаны необходимые распоряжения, и через два часа в Мемфис отправился гонец с письмом к Аменофису, которое содержало предписание с как можно меньшим шумом помешать побегу, если не удастся предупредить его. Хартатеф был обрисован, как сумасшедший, ум которого омрачен слепой любовью и которого справедливее было бы спасти от самого себя, чем уничтожить.

Часть IV. Месть жертв

Тень - ты будешь добычей тени: ты,

явившийся из мрака, вернешься в Эребу.

Глава XXXI. Чародей во власти теней-мстительниц

Cчастливый случай позволил Хоремсебу ускользнуть от преследования солдат. Благодаря своему прекрасному коню, он значительно опередил их. Но князь скоро понял, что именно лошадь может выдать его. Он был вынужден бросить ее и продолжал путь пешком, причем только ночью, а днем прятался на полях, в скалах или в тростнике. Разбитый усталостью и лишениями он добрался наконец до Мемфиса. Даже хорошо знакомому с ним человеку трудно было бы узнать великолепного князя Хоремсеба в ободранном бродяге с растрепанной бородой, который, изнемогая от усталости, с блуждающим взглядом едва тащился по дороге.

Под Мемфисом, в большом селении, куда заставил зайти князя голод, его ожидал последний удар. Громкие трубы подняли все население и вызвали его на берег реки, где царский писец зачитал сначала приказ царицы, а потом постановление совета жрецов, которым предписывалось всем египтянам преследовать, искать и выдать правосудию князя Хоремсеба, обвиненного в важном преступлении. Под страхом смертной казни воспрещалось давать ему пищу и убежище или оказывать покровительство. Всякий, кто выдаст его властям, получит пять талантов серебра.

Подавленный и затравленный, князь покинул деревню. С наступлением ночи он со всевозможными предосторожностями пробрался в некрополь в жилище Сапзара, где надеялся найти своего учителя и сообщника. Но тайник был пуст. Таадар и его товарищ ушли, оставив записку, в которой извещали князя, что оба отправляются в Фивы, где будут в большей безопасности Они советовали ему не терять мужества и надежды.

Несмотря на эту неудачу, Хоремсеб чувствовал себя очень счастливым, так как в тайнике он нашел в изобилии одежду, пищу и даже предметы роскоши, Несколько дней князь был в полном изнеможении, но сон и пища скоро восстановили силы его молодого организма. Тогда физические страдания уступили место невыносимым нравственным мукам. Вынужденный только по ночам дышать свежим воздухом, беглец стал страдать сердцебиением и удушьем. Ему был невыносим тяжелый и теплый воздух жилища, предназначенного для мертвых, ведь он не мог, как Сапзар, в любое время выходить оттуда.

Дни представлялись ему неделями, никакие известия не доходили до него. Провизия заканчивалась, и даже этот тайник не казался ему больше надежным, так как он заметил какого-то человека, бродившего по ночам в некрополе и подстерегавшего его появление.

Князь стал еще осторожнее. Хотя таинственный шпион исчез, он все-таки боялся, что его в любую минуту арестуют. Терзаемый беспокойством, доведенный до крайности упорным молчанием Нейты и отсутствием каких бы то ни было известий извне, подвергаясь опасности через несколько дней умереть голодной смертью, Хоремсеб решил оставить долину усыпальниц и отправиться во дворец. Там он тоже может скрыться и, может быть, узнает что-нибудь о Нейте, своей последней надежде. Не умерла ли она? Или также отвернулась от него, победив действие яда?

Приняв такое решение, Хоремсеб уложил в мешок остатки провизии и ночью отправился в свой дворец. Он беспрепятственно добрался до потайной двери и проник в сады. Там, как и во время его могущества, царила мертвая тишина, но как все изменилось! Неверными шагами он шел по хорошо знакомым аллеям, через все эти места, напоминавшие ему или оргии, или фантастические увеселения, которыми он развлекался по ночам.

Взошедшая луна залила бледным светом широкий пруд, над которым высился большой, мрачный и пустынный дворец со всеми своими террасами, галереями, сфинксами и бронзовыми вазами. Но красные огни не горели в этих вазах, слуги не сбежались встречать его, и воздух не был пропитан приятным ароматом. Почувствовав внезапную слабость, Хоремсеб прислонился к дереву и сжал голову руками; он погиб, уничтожен, он покинут всеми! Несчастным беглецом возвращался он в этот дворец, где царил полновластным господином, где каждый взгляд его считался приказанием, где все ползало у его ног; Хриплый стон вырвался у него. Его трясло, как в лихорадке, от отчаяния и безумного гнева. И причиной всех этих несчастий была Нефтиса! При воспоминании о предательнице он заскрежетал зубами, его охватило дикое желание снова предать мучениям виновницу его падения.

В эту минуту взгляд его упал на пруд и с удивлением замер. С поверхности воды и из тени прибрежных деревьев поднимался сероватый пар. Расстилаясь и сгущаясь, пар обрисовал толпу растрепанных женщин, закутанных в черные покрывала.

Эти странные существа скользили к нему и, приближаясь, принимали все более и более определенные формы. Ночной ветер развевал их черные покрывала, открывая обнаженные тела, запятнанные кровью. Длинные спутанные волосы свешивались на грудь, а на бледных лицах были написаны страдание и смерть. В руках они держали пурпурные розы. Эта отвратительная толпа разрослась и обступила его огненным кругом. Впереди всех была Нефтиса, как будто ее вызвал гнев Хоремсеба. Рыжие волосы обрамляли ее светящимся плащом, а пылавшие дикой ненавистью глаза околдовывали ее палача.

Содрогаясь от ужаса, Хоремсеб широко открытыми глазами смотрел на толпу теней, все тесней и тесней окружавшую его. Все эти когда-то красивые лица, все эти существа, некогда полные жизни и любви, были знакомы ему. Он медленно убивал их, наслаждаясь их агонией и упиваясь их кровью. А теперь… Нефтиса почти у самого его лица потрясла пурпурной розой. Приятный и удушливый аромат достиг его, но на этот раз вызвал у него отвращение. Хоремсеб зашатался, как пьяный, и хотел броситься вперед, чтобы убежать. Но он точно прирос к земле. Дыхания не хватало, череп, казалось, готов был лопнуть, а тени-мстительницы все ближе и ближе теснились к нему. Ледяные руки обвивали его шею, холодные губы, источавшие запах тления, прикасались к его губам, а негнущиеся пальцы цеплялись за его руки и одежду. Обезумев от ужаса, полузадушенный князь старался отбиться от них. Голова у него кружилась. Что происходит? Он сошел с ума или это ужасный кошмар? Он вытянул руки и нечеловеческим усилием оттолкнул призраков. Затем, как затравленный зверь, бросился ко дворцу, но за ним клочьями тумана летели тени его жертв, Движимый инстинктом, а не рассудком, Хоремсеб направился к террасе, примыкавшей к его прежним комнатам. Он взлетел на нее, как ураган. Двери были открыты, и князь вздохнул с облегчением: дворец был пуст, как он и предполагал. В слабо освещенной галерее, как прежде, скользили богато одетые слуги, а в конце ее два мальчика присели у треножника и, казалось, вливали в него благовония.

К ним-то и побежал Хоремсеб. Но по мере того как он приближался к ним, они словно отступали назад и потом внезапно исчезли. Снова ужас подступил к горлу, князь бросился в другую галерею, куда его поманил новый свет. Там была столовая. Вокруг его кресла стояли Хамус и Хапзефа с целой толпой евнухов. Они тут же окружили своего господина. Лица их были страшно бледны и искажены, а в руках они держали кубки с какой-то черной жидкостью. Глухими голосами они наперебой говорили ему: — Выпей этот яд. Его дали нам в благодарность за нашу службу и верность. Князь не знал о последних убийствах, совершенных Таадаром. От мысли, что здесь он тоже находит только тени своих жертв и что он один, живой, блуждает среди мертвых, в нем все перевернулось от ужаса, и он упал на каменные плиты, В ту же минуту огни погасли, и только слабый луч бледного света продолжал освещать террасу вдоль столовой.

С диким криком Хоремсеб вскочил, как будто его преследовали тысячи демонов, и бросился в сад. Но здесь его уже поджидали окровавленные женщины. То опережая его, то кружась вокруг него, они, казалось, увлекали его из аллеи в аллею и пронзали ледяным холодом, как только он останавливался.

В этом безумном беге он неожиданно очутился на площадке, где высился каменный пьедестал. Здесь он восседал, а у его ног шумела одурманенная толпа человеческих существ, служившая ему забавой. Золоченое кресло исчезло, гирлянды цветов тоже. Луна освещала только каменные ступеньки и белые колонны, поддерживавшие крышу жертвенника. Ему казалось, что там, на этой высоте, он будет в безопасности от своих преследователей, к тому же силы его были совершенно истощены. Обливаясь потом, тяжело переводя дыхание и спотыкаясь на каждом шагу, он взбежал по лестнице и забился в самый дальний угол ниши.

Кругом все было спокойно, отвратительная свита исчезла. Страшно изнуренный, Хоремсеб прижал руки к разрывающемуся сердцу и закрыл глаза. Но внезапно он вздрогнул от того, что до него донеслись беспорядочные звуки и отдаленное пение. Мало-помалу этот шум приближался и становился ясней. Он напоминал свист ветра во время грозы, с тоскливой жалобой затихавший вдали. Затем грянула дикая мелодия, которой вторили громкие крики и шум оргии.

Князь выглянул, замирая от ужаса, на площадку, которая начала заполняться людьми. Там скользила вереница певиц с арфами в руках. Их бледные пальцы блуждали по струнам, посиневшие губы раскрывались для пения. Воздушные танцовщицы, сквозь прозрачные тела которых видны были окружающие деревья, танцевали без устали и без отдыха, потрясая своими белыми покрывалами и кружась в каком-то адском хороводе. Вокруг толпились молчаливые люди с бледными и неподвижными лицами. Это был двор чародея, который он держал в плену в своем дворце, и теперь все, как прежде окружало и развлекало его. Только все, что здесь жило, работало и забавляло господина, погибло во цвете лет. Это развлечение для господина-палача было теперь адской местью. Забившись, как дикий зверь, в глубину ниши и обливаясь холодным потом, смотрел Хоремсеб на это ужасное зрелище. Он хотел бежать, но не смел этого сделать — на ступеньках лестницы сидела Нефтиса со своими спутницами. Только бы он стал спускаться по лестнице, она бросилась бы на него, и его поглотила бы черная, непроницаемая бездна, которую видела Нейта. Нет, он был в плену и должен был смотреть на эти танцы, слушать это пение. В этой дикой и нестройной мелодии, казалось, воплотились все неудовлетворенные страсти этих страждущих душ, слышались все желания человеческих сердец, стремящихся к жизни. Кто не знает этой болезненной музыки, воспевающей борьбу человека с божеством, добра со злом?

Эти звуки, подобно острым стрелам, пронизывали истерзанное сердце преступника. Они кричали ему всеми своими вибрациями: «Попрание законов Божиих вымещается на тебе самом, это собственные злодеяния приносят тебе страдания. Слепое существо! Убивая в своей ненависти, ты разрушаешь только тленную форму. Бессмертная же искра, обитающая в этой форме, преобразуется и идет дальше по великому пути вечной работы! Не забывай, что наслаждение преступлением мимолетно и за ним неизбежно следует наказание. По неизменному закону равновесия, совершенное тобою зло падет на тебя же, охватит твое слабое сердце и подвергнет его горю и искуплению, пока оно не очистится, сделавшись нежным и гибким, и будет способно отражать в себе божество во всем его бесконечном совершенстве!». Сам того не понимая, Хоремсеб во время этой адской ночи расплачивался за свои преступные наслаждения. Он считал себя неуязвимым в ту минуту, когда все рушилось под его ногами.

Первые лучи восходящего солнца положили конец этим ужасным, полным смертельной тоски, часам, Мрак рассеялся, а вместе с ним исчезли и тени мстительниц. Благодатная теплота пробежала по отяжелевшему телу преступника и разогнала его оцепенение. Ра будто говорил ему: «Посмотри! Я свет, я враг тьмы. Мои яркие лучи обращают в бегство преступления. Если бы ты остался мне верен, ты не страшился бы ночи. Тепло, покой, любовь — все я дал бы тебе!»

Тихо, с низко опущенной головой, Хоремсеб сошел с лестницы и направился к павильону, где Нейта спала очарованным сном. Ложе еще стояло там. Опустившись на него, князь забылся свинцовым сном. Силы его были окончательно подорваны.

Когда он проснулся, солнце уже спускалось к горизонту. Хоремсеб чувствовал себя разбитым, голова была тяжелой, и его мучили голод и жажда. Подойдя к нише, князь открыл маленький потайной шкаф и достал оттуда амфору вина и ящик с фруктами, сваренными в меду.

Утолив немного голод, он снова сел на ложе и задумался, Ему во всей наготе представилось его ужасное положение. Он погиб, голова его оценена, и этот пустынный дворец — его последнее убежище. Правда, мертвецы верно служат ему, но при одной мысли о ночи ледяная дрожь пробегала по его телу. Он вспомнил о Нейте, единственной жертве, которую он пощадил, не из любви, но из расчета. Очевидно, и она покинула его или ее заступничество было бессильно? Нет сомнения, что все было кончено. Горькое уныние и страшная усталость охватили его. Не лучше ли все разом кончить и самому отдаться властям?

Ночь застала его за этими размышлениями, а вместе с ней вернулись и все его страхи. Малейший шум заставлял его вздрагивать, и ему казалось, что из каждого угла появляются ужасные призраки, Он решительно выпрямился. Все было предпочтительнее, чем оставаться одному здесь. Подойдя к потайному шкафу, он достал оттуда факел и зажег его. Затем, стараясь не смотреть по сторонам, он направился во дворец. Ему казалось, что он слышит за собой топот невидимой толпы и что в тени колонны вырисовывается обезображенная голова Нефтиеы, смотревшая на него с насмешливой ненавистью. Собрав все свое мужество, он шел дальше, быстро пробежал по комнатам и скоро добрался до той части дворца, которая некогда была отведена для слуг.

Вдруг послышался смутный говор. Князь остановился, чтобы сориентироваться, и убедился, что многочисленная толпа людей находится на соседнем дворе, прилегавшем к комнатам Хапзефа, Хамуса и других доверенных служителей.

Хоремсеб погасил факел. Отворил скрытую дверь и очутился под темным навесом, окружавшим двор, посреди которого был устроен большой бассейн. Тяжело дыша, он прислонился к стене и окинул мрачным взглядом нежданных гостей, поселившихся в его дворце. Вокруг нескольких костров сидели воины и, разговаривая друг с другом, чистили оружие. На маленькой, ярко освещенной террасе сидели два военачальника и играли в шахматы, В эту минуту под командой третьего вошел во двор отряд солдат, вернувшийся с обхода.

Приняв быстрое решение, князь вышел из тени и направился прямо к террасе. Но едва вступил он в полосу света, как солдаты с криком вскочили на ноги, а командиры взялись за оружие. В мгновение ока князь был окружен, и ему со всех сторон угрожали копья и мечи.

— К чему весь этот шум, — спокойно сказал Хоремсеб. — Я сдаюсь добровольно.

В этот же день после полудня в Мемфис прибыли Хартатеф, Сменкара и один преданный им негр. На дне своей лодки они прятали ящик для мумии, предназначенный для того, чтобы спрятать в нем опасного преступника, которого разыскивали по всему Египту.

С наступлением ночи Хартатеф и его сообщник отправились в долину усыпальниц. Но тщетно они искали там и звали князя. Руководствуясь указаниями Нейты, Хартатеф проник даже в сам тайник Сапзара и убедился, что Хоремсеб покинул его. «У него вышла вся провизия, и он скрылся во дворце», — подумал Хартатеф. Проклиная неудачу, он решил немедленно отыскать князя в его новом убежище.

Они беспрепятственно проникли в сады дворца, предварительно спрятав свою лодку в камышах. Но тщетно они обыскивали все тайники, указанные Нейтой, — Хоремсеба нигде не было.

— Не во дворце ли он? — пробормотал Сменкара, вытирая вспотевший лоб.

— Пойдем и поищем его там. Лишь бы он не был арестован. К тому же, я знаю, где размещены солдаты, — ответил Хартатеф.

Оба авантюриста смело пробрались в дом, но и там их поиски сначала были бесплодны.

Но вдруг смелый молодой человек остановился и сжал руку Сменкары. Через открытую дверь виднелась комната, освещенная одним факелом, прикрепленным к стене. При его красноватом свете Хартатеф узнал Хоремсеба, лежащего с закрытыми глазами на ложе. Его сторожил солдат, облокотившийся на колонну и стоявший к ним спиной.

Хартатеф подполз, как змея, к часовому и всадил ему в спину кинжал. Даже не вскрикнув, солдат вытянул руки и, поддерживаемый своим убийцей, бесшумно опустился на пол.

Затем, неслышно, как тень, Хартатеф подошел к ложу князя и, зажав ему рот рукой, сказал:
— Не кричи, Хоремсеб, и следуй за мной. Я друг, посланный Нейтой, чтобы спасти тебя! — прибавил он, видя, что пленник проснулся.

Ничего не спрашивая, воодушевленный новой надеждой, князь встал и пошел за своим освободителем. Сменкара присоединился к ним. Они беспрепятственно пересекли большой зал, как вдруг дверь открылась, и они с ужасом увидели, что находятся лицом к лицу с отрядом солдат, который сменял часовых. «Измена!» — закричал командир отряда, узнав Хартатефа и Хоремсеба. Но Хартатеф вместе со своими спутниками решил оружием проложить себе дорогу. Они бросились на солдат, и завязалась ожесточенная борьба, так как Хартатеф вооружил князя секирой и кинжалом.

Крики и шум битвы встревожили весь дворец. В зал прибежал Антеф с двенадцатью солдатами. Минуту спустя все было кончено. Хоремсеб был обезоружен, и его держали двадцать рук. На полу между семью или восьмью трупами лежали Хартатеф с кинжалом в груди и Сменкара с раздробленной головой.

На рассвете во дворец пришел Аменофис в сопровождении нескольких жрецов. После короткого допроса, во время которого Хоремсеб не сказал ни слова, великий жрец приказал Антефу отвести пленника под усиленным конвоем на пристань, где стояла флотилия, назначенная для перевозки в столицу великого жреца, преступника, воинов и нескольких важных свидетелей.

Известие, что чародей арестован, с быстротой молнии облетело весь город. Полная ненависти толпа, жаждавшая видеть наконец ниспровергнутого, ужасного человека, устремилась к таинственному дворцу, осадив все выходы и входы и жадно подстерегая появление конвоя.

После довольно долгого ожидания, показавшегося собравшемуся народу целой вечностью, массивные ворота открылись и из них вышел отряд солдат и телохранителей, заставивший толпу раздаться. Затем показался скованный по рукам и ногам Хоремсеб, окруженный солдатами. Рядом с князем шел Антеф с обнаженным мечом в руке. При виде того, кого все так долго боялись, при виде чародея, насмехавшегося над всеми человеческими чувствами, убившего столько невинных и сеявшего на своем пути несчастье и безумие, лихорадочное волнение овладело толпой, и со всех сторон, подобно рычанию, раздались крики ярости и негодования. Хоремсеб поднял голову и затуманенным взором окинул тысячи голов, волновавшихся как безбрежное море. Но видя сжатые кулаки и слыша яростные крики, он гордо выпрямился и с презрительным видом продолжал свой путь.

Но крики все усиливались. «Убийца! Святотатец! Отравитель!» — рычали сотни голосов, и в пленника полетели камни, грязь, нечистоты и даже ножи, раня и его и конвой.

С трудом прокладывая себе дорогу, процессия направилась к Нилу, подкрепленная по пути несколькими жрецами, авторитет которых остановил безумство толпы. Но при виде этой бури негодования и ненависти, осыпаемый градом оскорблений и проклятий, Хоремсеб ослабел. Шатаясь как пьяный, низко опустив голову, подавленный унижением и позором, он с трудом плелся и едва успел войти в лодку, как потерял сознание.

Настоящий ураган отчаяния бушевал в его преступной душе, когда при первых лучах восходящего солнца он увидел вырисовавшиеся на лазури неба храмы и дворцы Фив. Могло ли ему когда-нибудь прийти в голову, что он подобным образом попадет в блестящую столицу, которую за год до этого покинул с великолепными пирами. О, если бы он мог предвидеть все, он никогда бы не похитил Нейту.

С такими же предосторожностями, как и в Мемфисе, преступника провели без всяких приключений. Скоро бронзовые ворота огромной стены храма Амона-Ра закрылись за Хоремсебом, а затем его конвой и шумная толпа разошлись по домам.

Антеф ввел преступника в нижний зал, где собрались Аменофис, Рансенеб, заменявший больного великого жреца Амона, и целая толпа сановников храма. Мрачный, но с высоко поднятой головой, Хоремсеб остановился и окинул присутствующих высокомерным и бесстрастным взглядом.

— Гнев Амона-Ра наконец поразил тебя и привел сюда, покрытого цепями и позором, — сказал Рансенеб, после минутного молчания.

В глазах князя вспыхнул угрожающий огонек, но он не шевельнулся. Ненависть, гнев и упрямство почти душили его. Ропот недовольства пробежал по рядам жрецов, а старый пастофор вскричал с негодованием:
— Несчастный, нечестивый злодей! Пади ниц на землю перед представителями богов или ты узнаешь обращение, которое смиряет самых непокорных.

Видя, что Хоремсеб насмешливо улыбнулся, и что сановники храма нахмурили брови, старый пастофор покраснел от гнева и поднял бич, который держал в руках.

Сильный удар со свистом упал на обнаженную спину пленника, оставив длинный кровавый рубец. Дикий звериный крик вырвался у Хоремсеба. С пеной у рта он обернулся и, несмотря на сковывавшие его цепи, с легкостью тигра бросился на пастофора и вонзил ему в горло зубы.

Все это произошло так молниеносно, что пораженные присутствовавшие только тогда поняли, что случилось, когда оба они уже катались по полу.

Антеф и два молодых жреца бросились к взбесившемуся, но они тщетно старались оторвать его от старика, тело которого конвульсивно извивалось. Хоремсеб, казалось, прирос к нему и не отрывал рта от окровавленного горла, которое сжимал зубами, как клещами.

Вдруг руки его опустились, и он тяжело откатился в сторону с неподвижными глазами и с кровавой пеной у рта. Страшное бешенство, вызванное оскорблением, казалось, убило его.

— Нет сомнения, что злые духи овладели этим злодеем, — сказал Аменофис едва придя в себя от оцепенения. — Надо посмотреть не умер ли он и, если нет, то отнести его в темницу и оказать помощь.

— Я сейчас сделаю необходимые распоряжения и прикажу удвоить стражу, чтобы чародей не исчез, не открыв нам своих тайн. Негодяй только в обмороке, что же касается Пенбеза, его душа слилась с Озирисом, Посмотрите, артерия как бритвой перерезана зубами этого шакала.

Несколько служителей храма под наблюдением Антефа и молодого врача-жреца, перенесли Хоремсеба в подземную темницу, предназначенную для важнейших преступников. Когда князя уложили на скамью, служившую кроватью, врач приказал снять с него цепи и принести огня. Затем перевязал рану, тянувшуюся вдоль всей спины.

— Что, его состояние опасно? — с любопытством спросил Антеф.

— Я боюсь, что да! Он проснется, вероятно, в сильнейшей горячке, — серьезно сказал жрец. — Будет жаль, если он умрет, не открыв тайну ужасного яда и его противоядия.

*  *  *

Томимая беспокойством и ожиданием, сгорая от тонкого яда, пылавшего в ее крови, Нейта, насколько было возможно, уединилась в своем дворце. Только когда служба призывала ее к царице, она стряхивала с себя оцепенение и жадно подстерегала удобный момент, чтобы вырвать у государыни обещание помиловать Хоремсеба.

Хатасу вставала очень рано. Поэтому, когда Нейта вошла в царские комнаты, старая Ама указала ей на верхнюю террасу, где царица уже завтракала. К этому завтраку она не допускала многочисленную свиту, окружавшую по этикету царей Египта с самого раннего утра до того времени, как они ложились спать. Но умная и оригинальная женщина, так мужественно несшая тяжесть скипетра и двойной короны, и в вопросах этикета доказала независимость своего ума, свойство всех ее действий. Стряхнув с себя стесняющий церемониал, управлявший каждым жестом фараона, она оставила в своем личном распоряжении утреннее время до первой аудиенции. Только приближенным женщинам позволялось входить к ней в это время.

Когда Нейта вошла на террасу, царица сидела, облокотившись на стол. Перед ней стоял завтрак, но Хатасу, очевидно, и не прикасалась к нему. Маленькие, румяные хлебцы лежали нетронутыми в серебряной корзинке, а любимый ее хеттский кубок был до краев полон молока. Красивое и стройное тело фараона нежно обрисовывал утренний свет, но строгое лицо было хмурым и бледным. Тяжелые думы угнетали царицу. Она даже не заметила, как вошла Нейта. Только когда та опустилась на колени и поцеловала ее платье, она вздрогнула и обернулась.

— Это ты, Нейта! Какой у тебя нездоровый вид, бедное дитя мое! — сказала Хатасу, ласково проводя рукой по опущенной голове молодой женщины. — Полно, не плачь: твое горе терзает мое сердце. Я сочувствую тебе, но ничем не могу помочь. Пойми же, дорогая моя, что я — царица Египта, прирожденная охранительница законов. Этот бешеный безумец, опьяненный убийствами, не оставил мне ни малейшей возможности спасти его. Итак, преклонись перед неизбежным! Время, излечивающее все раны, заставит тебя позабыть этого недостойного человека, и жизнь вступит в свои права. Я знаю это по опыту. Я потеряла больше тебя, так как Наромат был герой, такой же благородный, как и красивый. Это был мужественный воин, павший при защите своей страны. Даже врачи удивлялись его подвигам. Боги иногда бывают жестоки, они никогда не дают смертным полного счастья. Они дали мне могущество, но отказали во всех других радостях. Даже тебя, мое бедное дитя, я не могу открыто признать. Когда же я хотела, по крайней мере, дать тебе счастье, я оказалась бессильной перед судьбой.

— Не считай меня неблагодарной, моя мать и благодетельница, — пробормотала Нейта, прижимая горячие губы к руке царицы. — Я ежеминутно благословляю тебя и ради тебя я хотела бы победить пожирающее меня адское чувство, но я не могу этого сделать. Не осуждай меня за это, так как я боролась и борюсь против силы, давящей на меня. Я не знаю, чары ли это, или любовь? Я не могу передать того, что происходит во мне, но только вдали от Хоремсеба я погибаю, как цветок без воды. Я схожу с ума при мысли, что должна навсегда потерять его.

Вошедшая Ама перебила страстную речь. Она доложила, что великий жрец Аменофис и прорицатель храма Амона, Рансенеб, просят милостивого разрешения предстать перед царицей.

— Хорошо, — сказала Хатасу. — Скажи, чтобы их провели в зал рядом с рабочим кабинетом. Я сию минуту приду туда.

От сообщения о приходе двух жрецов яркая краска залила лицо Нейты. Как только драпировка опустилась за рабыней, она бросилась к царице, поспешно выпившей несколько глотков молока, и, подняв сложенные руки, взмолилась:
— Я знаю, что Хоремсеб болен и заключен в темницу здесь, в Фивах. Не прощения для него прошу, но милости — облегчить его страдания, и позволения попросить жрецов, чтобы они передали ему то, что я пришлю.

Хатасу с удивлением слушала, нахмурив брови. Мрачный огонек сверкнул в ее черных глазах.

— Кто осмелился нарушить мое приказание и сообщить тебе об аресте презренного? — сурово спросила она.

— Ах, разве можно скрыть то, что известно всем Фивам? Неужели ты думаешь, что сердце не подсказало мне, что он близко? Сжалься надо мной! Дай мне ничтожную радость облегчить его страдания!

Жесткий отказ чуть не сорвался с языка, но видя расстроенное лицо Нейты, лихорадочный взгляд и страшное возбуждение, Хатасу смягчилась.

— Хорошо! Ступай и проси жрецов. Если они согласятся, я позволю тебе послать различные вещи для облегчения участи узника.

С радостным криком Нейта поклонилась и поцеловала край платья царицы. И опрометью бросилась вон из комнаты. Она пробежала через царские комнаты и проникла в указанный зал в ту самую минуту, когда жрецы входили через противоположную дверь.

Это была большая, немного темная комната, со стенами, инкрустированными золотом и корналином. В глубине комнаты, у двери, закрытой тяжелой драпировкой, вышитой золотом, дежурили два вооруженных телохранителя. У колонны стоял чиновник, украшенный почетным ожерельем. Когда сопровождавший жрецов придворный удалился, Нейта подошла к ним и, преклонив колени, умоляюще подняла руки. Доставленные утром в храм дары от имени сестры дали многое понять жрецам. Они не сомневались, что молчаливое заклинание женщины заключало в себе просьбу о каком-нибудь облегчении для Хоремсеба. Они благословили ее, затем Рансенеб ласково спросил:
— Тебе что-нибудь нужно от нас, бедное дитя? По твоему взгляду я вижу, что твоя душа еще очень больна.

— Святые и уважаемые служители богов! — произнесла Нейта голосом, полным слез. — Если у вас есть хоть немного жалости ко мне, позвольте облегчить страдания Хоремсеба, моего супруга. Он ранен, лежит больной и лишен всякого ухода, к которому привык. Позвольте мне послать ему одежду, постель и питательную пищу!

Жрецы переглянулись.

— Хорошо, дочь моя, мы согласны, — ответил Аменофис. — Пошли узнику все, что ты пожелаешь: вино, фрукты, одежду.

— А могу я надеяться, что эти вещи верно дойдут до него? — робко спросила молодая женщина.

— Не опасайся ничего, — сказал Рансенеб. — Пошли одного из своих слуг и адресуй вещи на имя жреца Сэпы, который лечит заключенного. Я прикажу, чтобы все было передано ему.

— Если ты так добр ко мне, то позволь еще хоть на минуту повидаться с Хоремсебом.

Прорицатель покачал головой.

— Это, дитя мое, зависит не от меня, а от царицы. Если она разрешит тебе свидание с преступником, то я сам отведу тебя к нему и ты поговоришь с ним, но только в моем присутствии.

В эту минуту из соседнего кабинета раздался протяжный металлический звон.

— Царица зовет нас, — поспешно закончил Рансенеб. — Подожди здесь, Я передам твою просьбу фараону и принесу тебе ответ.

Прошло около четверти часа, которые показались Нейте вечностью, как вдруг портьера приподнялась и Рансенеб жестом позвал ее. С первого же взгляда женщина поняла, что царица была чем-то раздражена.

— Довольствуйся тем, что тебе позволено. И так уже незаслуженная милость лелеять и баловать такого преступника и неслыханного святотатца. Я не разрешаю этого свидания, так как оно бесцельно и только усилит действие пожирающего тебя яда.

Видя, что Нейта побледнела, как смерть, Хатасу прибавила мягче:
— Во всяком случае, не в таком взволнованном состоянии я позволю тебе видеться с ним. Стань спокойнее и благоразумнее, и тогда, может быть, я разрешу то, что запрещаю сегодня. А теперь, дитя, удались отсюда!

С отеческой нежностью подошел Рансенеб к Нейте и сказал, благословляя ее:
— Не приходи в отчаяние! Доброта нашего фараона так же неисчерпаема, как доброта ее отца Амона-Ра. Если ее величество смягчится, то приходи ко мне, и я отведу тебя к заключенному, Только помни, что ты должна принести мне царскую печать.

Как только Нейта вышла из кабинета, царица обратилась к жрецам:
— Нельзя ли ускорить процесс и поспешить с казнью преступника, чтобы положить конец ожиданию и сoмнениям этой несчастной жертвы? Когда все будет кончено, чары, может быть, сами собой разрушатся.

— Твое желание для нас закон, фараон, но позволь заметить, что преступник болен и что необходимо от него добиться показаний относительно ядовитого растения и его противоядия. Кроме того, мы каждый день получаем все новые заявления и, главной свидетельнице, молодой Изисе, еще нужно время, чтобы набраться сил. Наконец, сообщник Хоремсеба, презренный хетт, еще не арестован, а между тем, их очень полезно было бы свести на очную ставку.

— Разве не напали еще на след нечестивца, который был причиной всех этих несчастий? — с гневом вскричала царица, — Я хочу, слышите, я хочу, чтобы его нашли! Прикажите удвоить награду тому, кто выдаст этого злодея, осмелившегося пробраться в самое сердце царства, чтобы развратить и погубить князя Египта! Я покажу ему, как и всякому чужеземному наглецу, во что обходится подобная дерзость. Я живым сожгу его в его нечистом боге! Я придумаю ему казнь, которая заставит дрожать от ужаса самих демонов Аменти!

— Боги, без сомнения, удовлетворят твой справедливый гнев, божественная дочь Ра, и ты омоешь свое сердце в крови преступника. Долго он не может скрываться, так как, кажется, удостоверено, что он не пересекал границыЕгипта, Если таково твое желание, то мы не станем ждать ареста хетта для осуждения Хоремсеба, — почтительно сказал Рансенеб.

— Отлично, Хоремсеб заслужил смерть и получит ее, народ имеет право на такое удовлетворение. Только я не хочу, чтобы смертная казнь была совершена публично. Какое наказание вы назначаете ему?

— Он будет замурован живым в стене храма, — сурово ответил Аменофис, — Но каковы будут, о царица, твои распоряжения относительно имущества преступника?

— Я приношу его в дар бессмертным. Когда возвратишься в Мемфис, ты вступишь во владение всем, Аменофис. Что же касается проклятого дворца, я хочу, чтобы его сровняли с землей и чтобы на его месте выстроен храм Пта. Пусть присутствие бога и его служителей очистит это место, запятнанное кровью!

— Твое великодушие, фараон, равняется великодушию твоего божественного отца, — ответил очень довольный Аменофис.

Внимательно слушавший Рансенеб неожиданно спросил:
— У Хартатефа нет наследников, а после него тоже осталось солидное состояние. Каково будет его назначение?

Незаметная улыбка скользнула по губам Хатасу.

— Я считаю справедливым отдать это наследство Изисе, мужественной девушке, рисковавшей своей жизнью, чтобы раскрыть неслыханные преступления. Так как боги чудесным образом спасли ее жизнь, она имеет право на награду. Я вас не задерживаю больше, уважаемые отцы, и вполне полагаюсь на вашу мудрость в деле ведения процесса.

Царица сделала прощальный знак рукой, и жрецы удалились.

Выйдя от царицы, Нейта села в носилки и приказала идти к своему дворцу. Дома она занялась приготовлением посылки для Хоремсеба. Посылка эта состояла из мягких покрывал, одежды, духов и нескольких жареных птиц, в одну из которых она запихнула записку следующего содержания: «Каждый день я буду присылать тебе все необходимое. Я получила на это разрешение. Нейта». Но когда посланный ушел, она залилась слезами. Что будет с ней в тот день, когда эти посылки прекратятся, когда они больше уже не будут нужны? При этой мысли взгляд ее померк, и ее охватило страстное желание умереть вместе с ним.

Глава XXXII. Суд

Больше месяца прошло со времени ареста чародея, а лихорадочное волнение, будоражившее все умы, еще не улеглось. Из Мемфиса привезли идол Молоха, и все Фивы устремились в каменистую обнаженную долину на границе пустыни, где временно поставили колосс. С какой целью его привезли сюда? Этого никто не знал. С той жадностью к волнующим зрелищам, которая всегда характеризует толпу, каждый хотел взглянуть на кровожадного бога, на раскаленных коленях которого погибло столько невинных жертв, причем были погублены не только тела, но и души.

Всем было известно, что Хоремсеб поправился и что со дня на день начнется суд над ним.

В день суда печальная царица направилась в храм Амона-Ра. В обширном темном зале, освещенном опускавшимися с потолка лампами, полукругом были поставлены кресла для судей. Ввиду важности дела и общественного положения преступника, были созваны первосвященники и великие жрецы главных храмов Египта.

По большей части все это были старики. Их суровые морщинистые лица и длинные белые одежды еще более увеличивали строгость обстановки. В глубине зала, в комнате, закрытой занавесью, было поставлено кресло для Хатасу, пожелавшей присутствовать на суде.

Как только государыня заняла свое место, старейший из судей встал и приказал ввести обвиняемого. Воцарилась минута торжественного молчания. Колеблющееся пламя ламп фантастически освещало расписанные стены, на которых изображались суд Озириса и ужасы Аменти, отражалось на сияющих черепах судей и подмигивало писцам, которые, сидя на ковре, приготовились записывать ответы преступника.

В последних рядах, среди более молодых жрецов, сидел и Рома. Когда ввели закованного в цепи преступника, он с нескрываемой ненавистью посмотрел на человека, которого Нейта любила только из-за того, что он медленно убивал ее ядом.

Хоремсеб был смертельно бледен. Он похудел и как будто постарел, но в его больших темных глазах светилось мрачное упрямство, когда он молча остановился перед судьями.

По знаку Аменофиса встал один из писцов и громким голосом прочел обвинительный акт, перечисляя совершенные преступления и роковое влияние отравленных роз, которые так щедро раздавались жертвам.

— Сознаешься ли ты во всех этих злодеяниях и откроешь ли ты нам тайну таинственного растения, а также и то, каким образом оно попало в твои руки? — спросил великий жрец.

Хоремсеб опустил голову и продолжал упорно молчать.

Тогда ввели свидетелей. Это были родители исчезнувших молодых девушек, Кениамун, рассказавший о разоблачении Хоремсеба Нефтисой, об их заговоре против князя и о найденном, страшно изувеченном трупе Нефтисы. Рома говорил о своих открытиях. Затем перед судьями предстал чудесным образом избежавший смерти немой мальчик. Наконец, подошла закутанная в покрывало женщина. Едва она открыла лицо, как Хоремсеб отступил назад с глухим возгласом ужаса. Он узнал Изису, которую сам заколол и бросил в Нил. Неужели мертвые встают из гроба, чтобы обвинять его?

Бледная, но исполненная решимости девушка поклонилась судьям. Затем, дрожащим голосом она описала ужасную жизнь во дворце в Мемфисе, изувеченных слуг, безумную роскошь, ночные оргии и медленные муки жертв, которых постепенно отравляли, прежде чем убить. Все эти ужасы, все эти преступления, вызванные пламенной речью Изисы, яркой картиной пронеслись перед глазами слушателей.

Когда она кончила, обвинитель обратился к подсудимому:
— Ты видишь, что твои преступления вполне доказаны и без признания. Нам остается только узнать о ядовитом растении и обстоятельствах, благодаря которым ты попал в сношения с хеттским колдуном, сделавшим из египетского князя кровопийцу, убийцу и врага богов своего народа. Говори! Расскажи без утайки все, что ты знаешь, если не хочешь, чтобы тебя пыткой заставили признаться.

Хоремсеб конвульсивно содрогнулся, и глаза его вспыхнули огнем. С трудом овладев собой, он ответил хриплым голосом:
— Я скажу все, что знаю. К тому же мое молчание, как оказалось, бессмысленно. Таадара, хеттского мудреца, привез в Египет мой отец, и вот каким образом он познакомился с ним. Во время победоносной войны фараона Тутмеса I в странах Евфрата произошла кровавая битва под городом Гергамишем. В этом городе был храм, в котором заперлась часть воинов.

Когда наши войска ворвались в него, битва продолжалась внутри храма и кончилась уничтожением всех врагов. Во время этой схватки, человек средних лет подполз к моему отцу, умоляя его пощадить его жизнь, обещая за это громадные сокровища и тайную власть повелевать силами природы, Мой отец соблазнился. Голос и взгляд этого человека, бывшего великим жрецом опустошенного храма, странным образом очаровывали отца, и он поклялся спасти жизнь хетта, если тот сдержит свое обещание.

Тогда жрец тайным путем провел его в подвал, где были сложены не только сокровища храма, но и богатства царя и наиболее знаменитых граждан.

Мой отец был ослеплен. Это была более, чем царская добыча. Итак, он спрятал Таадара, а потом вместе с сокровищами тайно увез его в Фивы, так что никто не знал об этом. Но уже во время пути хеттский мудрец приобрел над моим отцом безграничную власть.

Мне было пятнадцать лет, когда отец вернулся в Мемфис и начал под руководством Таадара перестраивать дворец. Они культивировали растение, семена которого привез с собой мудрец, и тайно поклонялись Молоху.

Мой отец вскоре умер, но перед смертью он открыл мне всю правду. Меня совершенно очаровало все, что он говорил о тайнах этого культа и о священном растении.

Я поспешил вернуться в Мемфис и был окончательно покорен Таадаром. Я быстро закончил постройки, начатые моим отцом, и по совету мудреца мой дворец закрылся для всех. Мои слуги были совершенно отделены от всех людей, и их лишали возможности говорить, когда не хватало глухонемых. Мало-помалу я привык к этой волшебной жизни, откуда была изгнана действительность, со всей ее наготой и бедствиями. Дневной свет стал мне ненавистен. Только во мраке, под сенью моих садов, я чувствовал себя счастливым. Окруженный удушливыми ароматами, убаюкиваемый чудной музыкой, небесные мотивы которой обожал Таадар, я забывал все. Я должен был приносить жертвы Молоху, этого желал мудрец, а его воля была для меня законом. Он уже устраивал оргии и ночные празднества, разрушившие здоровье и жизнь моего отца, не умевшего наслаждаться с умеренностью. Мне Таадар дал питье, оледенившее мою кровь, и предписал строгую жизнь, пост и самоотречение, что позволило мне только наслаждаться видом, не подвергая свое тело разрушению.

Когда я пил кровь первый раз, меня опьянил странный вкус этого питья, которое должно было дать мне вечную жизнь. И если вы теперь хотите меня убить (он разразился хриплым смехом), вы не будете в состоянии этого сделать, так как смерть не имеет надо мной власти. Во мне сконцентрированы все жизни, которые я вырвал из трепещущих сердец, принесенных мною в жертву женщин. Я упивался видом этих прекрасных, женщин, которые, сгорая от любви, умирали в моих объятиях. Любить мне было запрещено, так как душа должна была сдерживать телесные страсти, тем не менее они умирали счастливыми. Одна из них изменила мне, и я имел право наказать ее. Нефтиса получила только заслуженную смерть. Больше я ничего не могу добавить.

— А что вы сделали с ядовитым растением? — спросил Рансенеб, который, подобно остальным судьям, молча слушал исповедь преступника.

— Мы сожгли его, — не моргнув, сказал Хоремсеб.

— Зачем?

— Таково было желание Таадара — учителя. Когда меня предупредили о вашем следствии, я хотел скрыть следы культа Молоха, но у меня не хватило на это времени. Таадар же не хотел, чтобы священное растение попало в руки врагов, и уничтожил его.

После довольно продолжительного совещания судей поднялся Аменофис и торжественно произнес:
— Твои неслыханные преступления, Хоремсеб, заслуживают примерного наказания. Будучи князем Египта, ты отверг богов своего народа и убивал невинных женщин, покровителем которых ты должен был бы быть по своему рождению. Своими злодеяниями ты вносил несчастье и позор в самые благородные семейства, своих слуг ты изувечивал и уничтожал. Все эти злодейства вполне заслуживают смерти, к которой мы тебя и присуждаем. Ты говоришь, что смерть не имеет над тобой власти. Пусть будет так! Но тем больше оснований поступить с тобой так, чтобы ты не мог уже никогда вредить. Итак, ты будешь замурован живым в стене этого храма. Живи в этом тесном гробе, сколько позволят тебе боги. Но когда ты умрешь, погибнут и тело и душа, так как бальзамирование не сохранит твоих останков. Твое блуждающее Ка, не находя земного убежища, будет пожрано демонами Аменти. Твое имя будет забыто, так как всем, под страхом строгого наказания, будет запрещено произносить его, и оно будет повсюду вычеркнуто и изглажено. Потомство ничего не узнает о преступлениях, ужасавших Египет. Ты трижды будешь мертв. На рассвете дня, следующего за завтрашним, этот приговор будет приведен в исполнение.

Бледный, с широко открытыми глазами, слушал Хоремсеб этот ужасный приговор. Не только плоть возмущалась против ожидавшей его участи, но, несмотря ни на что, он был слишком египтянин, чтобы не дрожать при мысли, что он будет лишен погребения и бальзамирования и что его имя будет предано забвению. С хриплым рычанием он зашатался и безжизненной массой упал на каменные плиты.

Пока эта тяжелая сцена происходила в храме Амона-Ра, три человека ожидали в почти темной комнате в доме Абракро. Двое мужчин, одетых рабочими, сидели в нескольких шагах от треножника, на котором хозяйка дома деятельно поддерживала огонь, бросая время от времени на горячие угли щепотки белого порошка. Тогда вспыхивало большое пламя, освещая бледным светом лица наших старых знакомых, Таадара и Сапзара, пустынника из долины мертвых. Оба были очень худы и бледны. На лице мудреца, казалось, застыло выражение гнева и тоски. Всякий раз, как пламя с треском вспыхивало, Абракро наклонялась и изучала видоизменения огня, страшными линиями извивавшегося на черном фоне угольев. Потом она пробормотала:
— Смерть! Все один и тот же ответ! Все усилия будут напрасны!

Уныло отошла она от треножника и, опустив голову, еела на низенький табурет. Воцарилось продолжительное молчание.

— Когда обещал прийти Тиглат? — спросил наконец Таадар.

— Как только будет иметь верные сведения из суда.

Прошло еще около часа в мрачном молчании, как вдруг послышался легкий отдаленный звон. Это был условный сигнал. Старуха тотчас же встала и скоро ввела в комнату человека, закутанного в темный плащ, который тот сбросил на скамейку. Это был Тиглат.

— Ну что? Какие новости принес ты нам? — спросил Таадар, вставая и подходя к столу, на котором Абракро поставила зажженную лампу.

— Очень печальные, хотя и предвиденные, учитель! Хоремсеб будет замурован живым, казнь будет совершена послезавтра утром. Он ничего не прибавил к своим прежним показаниям. Что же касается нашей надежды спасти его, то от этого нужно отказаться. Он будет казнен внутри храма, и было бы безумием отважиться на какую-либо попытку.

Нервные конвульсии исказили угловатое лицо старого мудреца.

— А между тем, я не могу допустить, чтобы он погиб такой жестокой смертью. Если уже нельзя его спасти, то я должен хоть облегчить его участь! — энергично выкрикнул Таадар. Затем, обернувшись к старухе, он спросил:
— Абракро! Можешь ты, не вызывая подозрений, пробраться к Нейте и передать ей небольшую шкатулку?

— Я думаю, что да, учитель.

— Ты откроешь истину молодой женщине. Она любит Хоремсеба и, если есть хоть какая-нибудь возможность, она доберется до него и передаст ему мою посылку. В ней его спасение.

— Подумал ли ты, уважаемый учитель, об опасности подобной попытки? — озабоченно спросил Тиглат. — Простой случай может выдать Абракро, что повлечет твой собственный арест. Только чудом ты спасался до сегодняшнего дня от преследований врага. Послушайся моего совета и беги, не теряя ни минуты, если не хочешь сам погибнуть и погубить нас всех.

— Через три дня я оставлю Фивы вместе с Сапзаром, но совершенно покинуть Хоремсеба я не могу. Если эта шкатулка дойдет по назначению, осужденный примет вещество, благодаря которому он умрет… с виду. Но это будет только сон, от которого я могу его пробудить в течение, по крайней мене, двенадцати лун. Известно ли тебе, где его замуруют?

— В стене маленького северного двора, который постоянно заперт с тех пор, как там повесился один жрец.

— Отлично! В течение целого года можно будет найти удобную минуту, чтобы размуровать тело. Я убежден, что жрецы исполнят свой приговор. Тебе, Тиглат, я дам все необходимые указания, чтобы ты мог разбудить Хоремсеба. Потом ты пришлешь его ко мне в Кадеш, куда я думаю отправиться. Приготовься, Абракро! Я сейчас принесу то, что нужно передать.

Он вышел и скоро вернулся с маленькой шкатулкой из кедрового дерева. В шкатулке были два хрустальных флакона с серебряными пробками и стеклянный кубок, в который он вложил маленький свиток папируса. Заперев шкатулку, Таадар вручил ее Абракро и дал ей последнее наставление. Старуха закуталась в темный плащ, закрыла голову покрывалом и вышла из дома тайным ходом.

Нейта провела день в страшном беспокойстве. Хотя она знала, что в этот день судили Хоремсеба, тем не менее, она никогда еще не испытывала такой тоски. Когда наступила ночь, ею овладело странное состояние. Ей казалось, что она видит Хоремсеба, что он говорит с ней, но она никак не может понять о чем. Перед ее отуманенным взором неясно проплывали размытые картины, изображавшие то зал, где заседали жрецы, то стену, в глубине которой виднелась черная ниша, то, наконец, тайник, в глубине которого лежал скованный человек. Страшно измученная, Нейта забылась тяжелым, лихорадочным сном. Проснувшись, она увидела свою верную кормилицу, которая, склонившись к ней, подстерегала ее первый взгляд.

— Маленькая госпожа! Там пришла одна женщина, которая хочет поговорить с тобой о важном деле. Она ждет уже больше часа.

— Кто она?

— Я не знаю. Она закутана в покрывало и не называет своего имени. Она утверждает только, что ты думаешь день и ночь о том, о чем она хочет говорить с тобой.

— Приведи ее, а сама выйди, — сказала, побледнев, Нейта. Внутренний голос подсказывал ей, что она узнает что-нибудь о Хоремсебе.

Вошла Абракро. Когда Нейта узнала посетительницу, ее предположение перешло в уверенность.

— Благородная женщина, я принесла известие о твоем муже. Собери все свое мужество, чтобы избавить этого несчастного человека от страшных мучений.

Тихим голосом она рассказала про вчерашний суд, про вынесенный князю приговор: быть заживо замурованным на рассвете следующего дня. Страшно бледная, вся трепеща, выслушала Нейта этот рассказ, глухо вскрикнула и лишилась чувств. Абракро вытащила из кармана синий пузырек, дала понюхать Нейте и натерла ей виски и лоб. Нейта почти тотчас же пришла в себя, но была в ужасном возбуждении.

— Милосердные боги! Что могу я сделать, чтобы избавить его от этой нечеловеческой казни? — закричала она, ломая руки.

— Я укажу тебе дорогу к его спасению, — прошептала Абракро. — Взгляни на эту шкатулку. Ее посылает Хоремсебу преданный ему человек. Если тебе удастся передать ее ему ночью (ты это должна непременно сделать сама), он найдет в ней средство, которое, вероятно, спасет ему жизнь, и уж, во всяком случае, избавит его от ужасной казни. Больше я ничего не могу тебе сказать, твой муж будет благословлять тебя и на этом и на другом свете, если тебе удастся это сделать. Мне кажется, ты достанешь печать или кольцо царицы и тебя без затруднения пропустят в темницу.

— Я достану его, Абракро! Этой же ночью у меня будет печать царицы, и я передам шкатулку Хоремсебу или умру! — с лихорадочной энергией выкрикнула Нейта.

— Да помогут тебе боги, благородная женщина! А теперь позволь мне дать тебе капли. Они дадут тебе необходимый покой, чтобы ты могла действовать, не выдавая того, что я тебе доверила.

Полная энергии и холодной решимости, Нейта приказала одеть себя и отправилась в царский дворец. Ее немедленно ввели к Хатасу, оканчивающей свой скромный завтрак. Несмотря на свою смертельную бледность, она была так спокойна и так хорошо владела собой, что царица ничего не заподозрила и действительно поверила, что бессонница была причиной ее расстроенного вида. Хатасу благосклонно беседовала с ней и со снисходительной улыбкой согласилась на робкую просьбу позволить ей остаться в комнате царицы, пока не соберется совет.

Когда доложили о приходе Сэмну, царица в сопровождении Нейты прошла в свой рабочий кабинет и вскоре погрузилась в различные дела, о которых докладывал ей верный советник. Речь шла о всевозможных счетах и непредвиденных расходах, вызванных постройками, сооружаемыми в храме Амона. Хатасу подписала и скрепила печатью приказ своему казначею выдать Сэмну необходимые суммы.

Никогда еще Нейта не вникала с таким напряжением в такие неинтересные дела. С лихорадочным волнением следила она за каждым движением обоих собеседников, затем ее взгляд упал на кольцо, которое только что употребила в дело царица. Это была ее личная печать, известная всем. Если Нейте удастся овладеть печатью, перед ней беспрепятственно раскроются двери темницы Хоремсеба.

Как будто под влиянием сконцентрированной воли молодой женщины, Хатасу, казалось, забыла про кольцо, закрыв его листом папируса. И, действительно, царица была очень озабочена. Ее беспокоил тревожный вид Нейты, и, кроме того, она торопилась на совет, где ее уже ожидали. Отдав последние приказания Сэмну, она встала, оставив на столе разбросанные планы. Приказав Нейте идти к себе и отдохнуть, Хатасу вышла из комнаты.

Едва портьера упала за государыней, как Нейта схватила кольцо и вышла из кабинета, куда никто не имел права входить в отсутствие царицы.

Наконец наступила ночь, а вместе с ней и время действовать. Нейта приказала приготовить закрытые носилки с четырьмя носильщиками. Надев темные одежды, она закуталась в большое шерстяное покрывало, в складках которого спрятала драгоценную шкатулку. К великому изумлению кормилицы и управляющего, Нейта одна села в носилки и, отказавшись от всех скороходов и факельщиков, приказала идти по берегу Нила. Но как только носилки отдалились на некоторое расстояние от дворца, женщина приказала носильщикам изменить направление и нести ее к храму Амона. Ограда священного места была уже заперта, но привратник, отлично знавший в лицо любимицу фараона, беспрепятственно впустил носилки и указал дорогу к той части строений, где был заключен знатный узник. На небольшом дворе, занятом солдатами, носилки остановились. Нейта попросила подошедшего к ней начальника охраны провести ее к Хоремсебу, так как царица разрешила ей проститься с ним, в доказательство чего она показала ему царское кольцо. Тот поклонился и, объявив, что он должен сообщить об этом жрецу, которому поручено наблюдение за узником, поспешно ушел со двора. Нейта ждала, дрожа от нетерпения и страха. Но при виде старика, подходившего к ней в сопровождении начальника охраны, она вздохнула с облегчением. Она встречала старого жреца у Роанты и знала, что он был другом Рансенеба.

— Почтенный Аменофтис, позволь мне войти в темницу моего супруга! Тронутая моей просьбой и моими слезами, наша славная царица позволила мне проститься с ним. Рансенеб знает, что я надеялась на эту милость. Вот кольцо царицы, которое подтвердит мои слова.

Жрец взял кольцо и внимательно осмотрел его при свете факелов.

— Это печать фараона. Сойди, благородная женщина, и следуй за мной. Уважаемый прорицатель предупредил меня о возможности твоего посещения.

Глава XXXIII. Последние часы осужденного

Утром последнего дня, который ему оставалось прожить на этом свете, Хоремсеб был переведен из подземной темницы в другую, ближе к месту казни. Это был каменный мешок без потолка. Только навес из досок закрывал половину камеры. Под этой крышей стояли каменный стол и скамейка и лежал пук соломы. Днем воздух и солнечный свет свободно проникали в это последнее убежище осужденного. Теперь же над темницей небо раскинуло свой темно-синий купол, сверкавший мириадами звезд, и бронзовая лампа над столом распространяла свой бледный, колеблющийся свет.

Хоремсеб сидел, облокотившись на стол и закрыв лицо руками. В душе его происходила ужасная борьба, и он всем существом дрожал от тоскливого страха, который испытывают все смертные в ожидании разлучения тела с душой.

Придя в себя после долгого обморока, князь чувствовал полное изнеможение, но эта благодетельная апатия скоро рассеялась и уступила место отчаянию и страшному возбуждению. Он был осужден на смерть. Но если то, во что он верил, было справедливо, то он не мог умереть, и это самое желанное бессмертие, для достижения которого он погубил столько невинных жизней, становилось бесконечной мукой по кровавой иронии судьбы. И каждый час приближал его к той ужасной минуте, когда, замурованный в тесной нише, лишенный воздуха и пищи и отделенный от всего живущего мира, он будет томиться в бесконечной агонии. Он скрежетал зубами, и тело его покрылось холодным потом. И если при таких нечеловеческих условиях он все-таки умрет, какие муки ожидают его душу, когда ее телесная оболочка, лишенная бальзамирования и погребения, рассыплется в прах? При этой мысли им овладел страх смерти и неизвестности в загробном существовании, одинаково волновавший людей всех времен, так как человеческие чувства никогда не меняются. Теперь, как и тысячи лет назад, ненависть и любовь, жадность и гордость были вечными причинами наших падений, и преступники всех эпох, как и все при приближении смерти чувствовали себя в глубине души подавленными. Врожденный инстинкт ответственности за свои поступки пробуждался в их уснувшей совести и заставлял их дрожать перед готовой поглотить их бездной, где им уже нельзя будет грешить, как на земле, но где, может быть, они не избавятся от последствий своих преступлений.

Весь день прошел для Хоремсеба в этих нравственных муках. Когда наступила ночь и его окружили мрак и молчание, им овладело новое чувство острой горечи — чувство полного одиночества. В этот ужасный час, когда отверженный, опозоренный, осужденный, он готовился покинуть этот мир, ни одно живое существо не оплакивало его, ни одна мысль с участием и любовью не была обращена к его темнице. В этом Египте, где судьба дала ему такое высокое положение, все гнушались его и жаждали его смерти. Презрение и проклятия будут связаны с его именем, пока оно не будет забыто. Впервые чувство полного одиночества с невыразимой тоской сдавило бронзовое сердце Хоремсеба, и он с хриплым стоном сжал свою голову, будто хотел раздавить ее.

Погрузившись в горькие думы, он не заметил, как открылась и закрылась дверь темницы и на пороге появилась женщина. Несколько мгновений Нейта смотрела на него с молчаливым отчаянием. Неужели этот несчастный узник, сидевший на каменной скамейке, был действительно Хоремсеб — утонченный, ужасный и обольстительный чародей? В ее уме, как видение, восстал волшебный дворец в Мемфисе. Страшная жалость и прилив сильной любви наполнили сердце молодой женщины. Поставив шкатулку на землю, она отбросила плащ и покрывало, и, подойдя к нему с протянутыми руками, сдавленным голосом позвала его. Молодой человек вздрогнул и выпрямился. При виде Нейты он на мгновение, казалось, окаменел, потом со сверкающим взором бросился к ней и прижал ее к груди. С минуту оба молчали. Оправившись первым, Хоремсеб подвел Нейту к скамейке и, усадив ее рядом с собой, сказал с небывалой искренностью:
— Нейта! Ты одна осталась мне верна, бедное дитя мое, ты, которую я так мучил! Но, ведь ты меня простила, не правда ли, за то, что я сделал тебя несчастной?! Ах, отчего я не послушался твоего пророческого голоса, предупреждавшего меня, что над моей головой носятся позор и несчастье…

От волнения он не мог больше говорить. Может быть, в первый раз любовь и признательность согрели его ледяное сердце.

Когда Нейта подняла на него взгляд, полный любви, и когда князь увидел струившиеся по ее лицу слезы, он страстно прижал ее к себе.

— Отчего я не могу жить для тебя, чтобы исправить мои ошибки? Но все кончено, Нейта! Соберись с силами и мужественно перенеси удар, который поразит тебя через несколько часов.

Нейта вздрогнула, вспомнив о шкатулке.

— Не отчаивайся, дорогой мой, я принесла тебе освобождение! — она взяла шкатулку и поставила ее на стол. — Взгляни! Это прислал тебе один твой друг. Мне сказали, что в этой шкатулке находится твое спасение.

С нервным волнением князь открыл шкатулку и посмотрел, что в ней содержится; затем, развернув папирус, он с жадностью прочел его. Вдруг яркий румянец залил его лицо и с губ сорвался сдавленный крик радости и торжества. В порыве дикой страсти, он схватил Нейту и, как перышко поднял над головой.

— Спасительница моей жизни! Божественная посланница, приносящая мне свободу! — ликовал он, покрывая ее страстными ласками.

— Ты бежишь, Хоремсеб? — спросила сияющая Нейта. — И ты возьмешь меня с собой, неправда ли?

— Да, я бегу, но не так, как ты думаешь. И кто знает? Может быть, мне дано будет обладать тобой и заплатить тебе за этот час самопожертвования целой жизнью любви и привязанности. Я избегну их ненависти под видом смерти. Здесь, перед тобой, я засну, но это будет не смерть, а чудный сон, полный спокойных и счастливых грез. Больше я ничего не могу сказать тебе, так как ты бессознательно, во сне, можешь выдать истину, и тогда я погиб. А теперь к делу! Время дорого, за тобой могут прийти каждую минуту.

Подойдя к столу, Хоремсеб взял кусок полотна, намочил его в воде и вытер руки и пылающее лицо Нейты. Затем он вынул один из флаконов и кубок. Прочтя еще раз письмо мудреца, он изорвал его в мелкие клочки.

В эту минуту открытая дверь темницы осветилась таким нежным, но ярким светом, что в нем совершенно растворился красноватый свет лампы. Это взошла луна, любимое светило Хоремсеба. При виде ее у князя вырвалось радостное восклицание. Подняв руки к серебряному диску, он певучим голосом восторженно произнес воззвание к Астарте. Затем, повернувшись к удивленной Нейте, он радостно сказал ей:
— Теперь — к делу. Царица ночи услышала мои молитвы, Сочувствующая и радостная, она явилась успокоить своими нежными лучами, вдохнуть в меня мужество и убаюкивать меня в таинственном сне.

Он вздохнул полной грудью и провел руками по волосам. Затем, схватив флакон, он вылил в кубок половину содержащейся в нем жидкости. Остальной жидкостью он растер себе лоб, виски и грудь. Сделав это, он подал кубок Нейте:
— Пей!

— Это смерть? — спросила, дрожа, молодая женщина. — Впрочем, лучше смерть, чем жизнь без тебя.

— Это не смерть, а покой, отдых и уничтожение чар. Твое сердце, надеюсь, останется верным мне, — ответил Хоремсеб, пламенно глядя в глаза Нейте, подносившей кубок к губам.

Едва Нейта выпила кубок, как ее охватило какое-то незнакомое чувство, и ледяной холод пробежал по ее жилам. Охваченная слабостью, она зашаталась, но князь поддержал ее и посадил на скамейку, освещенную теперь луной. Потом он взял из шкатулки второй флакон и вылил его в кубок. Приятный и живительный аромат распространился по темнице. Тогда, сев рядом с Нейтой, он вложил ей в руки кубок:
— Из твоих рук я хочу получить таинственное питье, сулящее мне жизнь и будущее. Если же я умру, я избегну, по крайней мере, позора и обману ожидания гордых жрецов! Быть замурованным живым! Какое ужасное мучение!

Дрожащая и страшно расстроенная Нейта поднесла кубок к губам любимого человека. Но едва он допил, как кубок выскользнул из ее ослабевших рук и разбился о каменные плиты.

— Благодарю! — пробормотал Хоремсеб и, обнимая Нейту, прибавил: — Оставайся так! Я хочу уснуть, любуясь твоим очаровательным личиком и твоим взглядом, полным любви.

Он прислонился к стене и засмотрелся на свое любимое светило, с которым, казалось, его связывали какие-то таинственные узы. Это была среброликая поверенная его грез, молчаливая свидетельница его преступлений и отвратительных оргий во дворце в Мемфисе. В этот роковой час, когда, опозоренный и покинутый всеми, он не знал, что ожидает его: жизнь или смерть, — луна осветила его темницу, и в ее холодных лучах запечатлелись ужасные и безумные мысли осужденного. Бесстрастно, не забывая ничего, несет луна из века в век этот отпечаток. Повсюду, в каждом новом образе, узнает она того, кто поверял ей свое горе и свои радости, снова молча закрепляя таинственные узы прошлого. Воплотившийся человек меняет свой вид, цвет, положение. Он забывает, где, в каком веке, после каких важных событий и под тяжестью каких чувств видел он, как эта молчаливая поверенная посетила его на смертном ложе или в темнице. Он не знает, в какие часы тоски его тленные глаза были устремлены на этот серебряный диск. Но луна это знает, и она снова нашла Хоремсеба под видом несчастного короля, трагический конец которого взволновал весь мир.

Странная тяжесть овладела Хоремсебом, и он машинально прижал к себе Нейту.

Вдруг Нейта отшатнулась, и глаза ее широко открылись.

Отбиваясь, как сумасшедшая, она оттолкнула Хоремсеба. Но ослабевшие ноги отказались служить ей. Она опустилась на землю и, склонив голову на колени князя, лишилась чувств. Осужденный слабо сопротивлялся ей. Глубокое оцепенение сковало все его тело. Точно сквозь облака, он видел, как Нейта опустилась перед ним, затем ему казалось, что он, как перышко, кружится в какой-то черной пучине — и он потерял сознание.

Четверть часа спустя, дверь открылась, и дежурный почтительно сказал:
— Тебе пора уходить, благородная женщина.

Не получив ответа, он вошел и в изумлении остановился, увидев, что молодая женщина лежит, как мертвая. Предполагая, что она от сильного волнения лишилась чувств, он быстро подошел, но при первом же взгляде на стекловидные глаза узника, дотронувшись до его похолодевшей руки, он глухо вскрикнул и бросился вон из темницы.

У Рансенеба сидели еще двенадцать жрецов и разговаривали о завтрашней казни. Они горько сожалели, что им не удалось получить драгоценных указаний относительно таинственного любовного растения. Среди этих поздних собеседников были также Рома и Аменофис, которые в эту ночь были гостями Рансенеба.

Стремительно вошедший в сопровождении дежурного Аменефта прервал все разговоры. Бледный, дрожа всем телом, старый жрец рассказал про посещение Нейты и к чему оно привело. Все вскочили и бегом бросились в темницу.

Несколько минут спустя, мрачные и сосредоточенные жрецы окружили странную группу. Дрожа от отчаяния и ревности, Рома оторвал Нейту от ненавистного соперника, и с помощью одного из присутствовавших тщетно пытался привести ее в чувство.

К Хоремсебу подошел старик-врач и, осмотрев его, объявил, что тот умер. Относительно Нейты он сказал, что она жива и только в глубоком обмороке. Он посоветовал немедленно унести ее с этого рокового места и оказать ей необходимую помощь. Исполняя это предписание, Рома отнес Нейту в носилки и сам проводил ее во дворец Саргона. Он не хотел в такой неурочный час являться в царскую резиденцию.

Когда Рома ушел, жрецы стали совещаться. Они внимательно осмотрели шкатулку, пустые флаконы и клочки папируса, но эти вещи мало что объясняли.

— Молодая безумица, очевидно, принесла ему какой-то неизвестный яд, который и убил его, а также письмо от одного из сообщников. Но кто мог ей самой дать эти вещи? — сказал Рансенеб.

— Это мог сделать только презренный хетт. Очевидно, он скрывается в Фивах и владеет таким же таинственным ядом, как и его проклятое растение. — Он наклонился и ощупал труп. — Странная смерть! Ни малейших следов страдания, гибкие члены и, в то же время, смертельная бледность, ледяной холод и остановившееся сердце.

После краткого совещания решено было скрыть это происшествие, известное только очень немногим, и совершить казнь, как будто ничего не случилось. Во исполнение этого решения, все совершилось по заранее составленной программе. В присутствии назначенных свидетелей Хоремсеб, поддерживаемый двумя мужчинами, как будто он очень ослабел от страха, был отнесен на маленький двор. Здесь в толстой стене было выбито длинное, узкое углубление. Не потерявшее еще своей гибкости тело было посажено на короткую скамейку и прислонено к стене. Рабочие поспешно стали закладывать кирпичами отверстие ниши, и скоро с глаз присутствующих скрылся ужасный чародей, заставлявший так много говорить о себе, вызвавший столько страданий, смертей и… разговоров.

В этой тесной нише должно было обратиться в прах это тело, так жаждавшее роскоши и удовольствий, и этот гордый и жестокий мозг, бывший таким изобретательным в кровавых наслаждениях.

*  *  *

Вместе с одним своим другом-жрецом Рома вынес Нейту из темницы чародея и отнес ее во дворец. Молодая женщина не приходила в себя. Приказав замолчать кормилице, беспрерывно кричавшей от ужаса и горя, Рома уложил Нейту на кровать и принялся хлопотать около нее.

Он видел шкатулку, пустые флаконы и клочки папируса. Он слышал замечания жрецов относительно незнакомого яда, убившего князя. Этот яд могла принести Хоремсебу только Нейта. Но от кого получила она таинственную шкатулку? Когда она ее взяла?

Терзаемый этой мыслью, Рома увел в соседнюю комнату кормилицу и, схватив ее за руку, сурово спросил:

— Кто сообщил твоей госпоже об осуждении чародея?..

Перепуганная насмерть кормилица ничего вразумительного ответить не смогла.

Нейта продолжала находиться между жизнью и смертью. Ужасные обстоятельства ее пребывания в Мемфисе, яд, который она приняла и вдыхала, испытания ужасами и страстью и так уже сильно пошатнули здоровье женщины. А последнее свидание с Хоремсебом и сильная реакция противоядия, которое тот дал ей, окончательно потрясли ее слабый организм. Пожираемая горячкой, преследуемая в бреду видениями недавнего прошлого, несчастная Нейта раскрывала отвратительные сцены, при которых она присутствовала во дворце в Мемфисе, и имя Хоремсеба не сходило с ее уст.

Все знаменитые врачи Фив были собраны у кровати больной. Роанта и Сатати с необыкновенной самоотверженностью ухаживали за ней с помощью верной кормилицы, не позволявшей ни одной служанке прикоснуться к своей обожаемой госпоже.

Часто у дворца Саргона останавливалась царская лодка или царские носилки. С мрачным взглядом и с озабоченным видом государыня склонялась над своим любимым ребенком, почти безнадежное состояние которого приводило ее в отчаяние. Когда она думала об этом так богато одаренном существе, которое беззаботным и счастливым пробудилось к жизни, как распустившийся цветок, и которое находилось теперь в состоянии худшем, чем смерть, когда она смотрела на Нейту, погубленную преступной игрой человека, которому она ничего не сделала и который, зная, кому он наносит удар своими преступными дерзкими руками, разбил эту невинную жизнь, — страшный гнев наполнял ее душу и ее руки невольно сжимались в кулаки. Ей хотелось бы предать мукам этого презренного и насладиться его страданиями, а он нашел возможность избежать наказания, воспользовавшись своей жертвой, по какой-то горькой иронии судьбы, как орудием для спасения.

Прошло около трех недель после смерти Хоремсеба. Однажды, после обеда старый врач храма Амона-Ра навестил больную. Его сопровождал Рома. Оба жреца боязливо наклонились к Нейте.

Истощенная и исхудавшая молодая женщина отдыхала, закрыв глаза, совершенно безучастная ко всему окружающему.

— Приближается конец. Если не случится какой-нибудь неожиданной реакции, это слабое дыхание прекратится завтра с восходом солнца, — прошептал печально старик.

Страшная бледность залила лицо молодого жреца. Он тоже очень похудел, и в его обыкновенно таких мягких и спокойных глазах светилось теперь горькое отчаяние.

— В таком случае, я останусь здесь до конца и буду ей давать капли, которые ты принес, — ответил он нерешительным голосом.

— Хорошо, оставайся! Только, если ее теперешнее состояние продолжится, ты не беспокой ее. Часа через два я вернусь, и тогда мы посмотрим.

Счастливый тем, что в такой торжественный час остался один с любимой, с этим дорогим существом, которое готовился навсегда потерять, молодой человек опустился на колени и сжал в руках ее маленькую похолодевшую ладошку, лежавшую на тонком шерстяном одеяле. Нейта, казалось, была погружена в какой-то летаргический сон. Глаза ее были полузакрыты, дыхание едва заметно, а на лице лежал уже отпечаток смерти.

С затуманенными от слез глазами молодой жрец наклонился к ней. Никогда еще она не была так дорога ему, как в эту минуту. Что в том, что подлым колдовством у него похитили ее сердце! Все-таки, ее первая и чистая любовь принадлежала ему. О! Если бы он мог продлить эту угасавшую жизнь, даже без всякой надежды лично для себя! Люди, конечно, были бессильны это сделать, но разве боги, которым он поклонялся и служил, не могли избавить ее от смерти?

Лихорадочно пожав маленькую ручку Нейты, Рома возвел глаза к лазурному небу, и из его измученной души вознеслась горячая молитва ко всем силам добра.

Пламенная молитва Ромы, свободная от всякого эгоистического чувства, пылко возносилась к небесам. Вся его душа сосредоточилась на одном желании — спасти от смерти женщину, которую он любил больше самого себя. Он не знал, что порыв воли, исходивший из его души, соединяясь с божественными флюидами, теплыми и живительными потоками спускался на организм больной, производя чудо воскрешения, о котором он молил.

Погруженный в свою молитву, Рома не заметил, как поднялась портьера, и в комнату бесшумно вошла Хатасу. Мрачная, с отчаянием в душе, пришла она провести последние минуты у постели своей дочери. Доктора сказали ей, что нет никакой надежды. При виде человека, стоявшего на коленях около Нейты, она удивилась, но узнав Рому и видя его озаренное состояние, она поняла, что он молится. Ею тоже овладело желание молиться.

Смиренное и полное веры благочестие было совершенно чуждо гордой душе дочери Тутмеса I, смотревшей на себя как на посланницу богов. Неудачи и страдания, поражавшие ее в жизни, возбуждали в ней гнев и возмущение. За свои победы она платила богам карами и жертвами, достойными и ее и их. Чтобы получить исцеление Нейты, она принесла жертвы во всех храмах Фив, но ей не приходило в голову помолиться самой. В эту минуту, при виде неподвижного лица, верной и вдохновенной молитвы во имя любимого человека, душа ее смягчилась, и она почувствовала себя слабой и бессильной, как самый бедный из ее подданных. Против неумолимой силы, готовившейся похитить любимое существо, ей осталось только одно средство — молитва. Опустив голову и сложив руки на груди, Хатасу, может быть, впервые молилась от всей души.

Пока два любящих сердца молились за Нейту, легкий румянец окрасил прозрачные щеки молодой женщины и дыхание сделалось яснее. Веки ее сомкнулись, и оцепенение перешло в глубокий сон.

Подняв голову, царица тотчас же заметила эту перемену и вздрогнула. Она поспешно подошла к кровати и с новой надеждой наклонилась над больной. Это движение вывело Рому из его экзальтированного состояния. Он быстро отступил, чтобы приветствовать Хатасу по установленному этикету, но та благосклонно обернулась к нему и сказала, положив ему руку на плечо:

— Твоя молитва, Рома, просветила меня, и я присоединила свои мольбы к твоим. Может быть, бессмертные боги даруют нам жизнь Нейты, в чем отказывали до сих пор, несмотря на наши жертвы и на усилия наших врачей? Я убеждена также, что ни одно сердце не бьется с такой верностью Нейте, как твое. Она тоже всей душой любила тебя, пока яд не помутил ее рассудок. Клянусь тебе в этот торжественный час, что если Нейта выздоровеет, я сделаю ее твоей женой.

Дрожа от охвативших его разнообразных чувств, молодой жрец преклонился и поблагодарил царицу, затем он прижал теплую руку Нейты к своим губам. Когда полчаса спустя пришел врач он убедился, что Нейта спит глубоким сном и что ее тело покрылось обильной испариной. Радость вспыхнула у него в глазах, и он воскликнул:
— Дочь Ра! Великое чудо совершилось, по воле твоего божественного отца: Нейта будет жить!

*  *  *

Молодая жена Саргона скоро совершенно поправилась, по крайней мере физически. К ней вернулась ее прежняя свежесть, сон, хороший аппетит, но в нравственном отношении в ней произошла большая перемена. Насколько прежде Нейта была вспыльчива, упряма и капризна, настолько теперь стала она послушна, апатична и молчалива.

Целыми часами мечтала она, лежа на своем роскошном ложе. Она не была печальна. В блестящих глазах было видно спокойствие и никакой заботы. Она равнодушно относилась ко всему и действовала как-то машинально. Рома часто навещал ее, окружая, как и прежде, молодую женщину своими заботами и любовью. Рассеянная благосклонность, с которой Нейта относилась к нему, не обескураживала молодого человека. Эту нравственную вялость он приписывал действию яда. Так как молодая женщина никогда не произносила имя Хоремсеба и никогда не справлялась о нем, Рома надеялся, что время, этот великий целитель, изгладит все роковые воспоминания и что Нейта найдет, наконец, счастье в его объятиях.

Эту надежду в глубине души разделяла с ним и царица, сначала очень беспокоившаяся переменой, происходившей в Нейте. Брак с молодым и красивым человеком, бывшим ее первой, истинной любовью, должен был стать лучшим лекарством для ее изболевшейся души. Под влиянием этого чистого чувства она должна была возродиться к новому счастью.

Хатасу приписывала чудесное выздоровление горячим молитвам Ромы. С того дня, как она застала его у постели больной, вернее, умирающей, царица оказывала молодому жрецу особенное благоволение. В благодарность за услуги, оказанные им во время непонятных страданий в Фивах посредством роз, она дала ему важную должность при дворце и отличала его при всяком случае. Никто не сомневался, что такая очевидная милость фараона предвещала Роме блестящую карьеру.

Однажды, месяцев через восемь после смерти чародея, царица возвратилась с какой-то религиозной церемонии и удалилась в свои комнаты, чтобы немного отдохнуть. Она выслала всех, за исключением Нейты. Когда они остались одни, Хатасу поцеловала дочь и нежно сказала ей:

— Уже давно, дорогое дитя мое, я собираюсь серьезно поговорить с тобой. Я вижу, что силы твои восстановились и что ты опять прекрасна и свежа, как и прежде, а между тем, твое сердце, по-видимому, пусто и твоя веселость исчезла. Я полагаю, что только истинная любовь и новые обязанности могут возвратить силы твоей утомленной душе.

— Ты хочешь, чтобы я вышла замуж, но за кого? — спросила Нейта, вздрогнув, и глаза ее боязливо устремились на лицо царицы.

— Да, я хотела бы этого, но только с тем условием, что твое сердце одобрит мой выбор. Но выслушай, что внушило мне эту мысль. Во время твоей последней болезни мы однажды, ожидая рокового исхода, думали, что ты погибла. Когда Аменефта предупредил меня, что нет уже никакой надежды, я с отчаянием в душе пришла провести последние минуты возле тебя. Войдя в твою комнату, я увидела стоявшего на коленях у твоей кровати мужчину, который молился так, как я еще никогда не видела. Подобное воззвание должно было дойти до трона бессмертных, и на лице молящегося отражалось присутствие божества. Меня тронуло какое-то незнакомое чувство, и я поняла, что не всегда достаточно одних жертв и приношений, но что если мы хотим быть услышанными, необходимо приносить к ногам богов наше истерзанное, полное смирения сердце. В первый раз я с горячей молитвой обратилась к божеству. Молившийся у твоей кровати был Рома.

Пока мы оба умоляли Ра даровать тебе жизнь, с тобой произошло чудо: предсмертная агония перешла в благодатный сон, и, когда пришел Аменефта, он объявил, что ты спасена. Тогда я обещала молодому жрецу, что если ты выздоровеешь и если твое сердце подтвердит мои слова, я дам его тебе в мужья, а ему — тебя в супруги.

Во время этого рассказа, яркая краска залила щеки Нейты. Черные глаза ее сверкали, как прежде, когда она спросила Хатасу:

— Ты думаешь, что Рома любит меня и что брак со мной сделает его счастливым?

— Я в этом убеждена! Его любовь перенесла самые жестокие испытания. И кто может быть более достоин тебя, как не человек, любовь которого вырвала тебя у неумолимой смерти? Однако, дорогая моя, ты не считай себя нисколько связанной моими словами. Один раз, думая сделать тебя счастливой, я не достигла цели. Теперь ты свободна, и только если ты любишь его и если ты сама желаешь этого брака, я вложу твою руку в руку Ромы.

Нейта на минуту задумалась. Затем, наклонившись к руке царицы, она пробормотала:
— Твоя воля — воля твоего народа! Твоя мудрость управляет всеми египтянами, от первого и до самого последнего. Неужели же одна дочь твоя станет искать другой власти? Пусть совершится все, как ты говоришь, и пусть спасенная Ромой жизнь принадлежит ему!

Глава XXXIV. Вампир

Была чудная ночь. На темно-лазурном небе сверкала луна, заливая серебристым светом Фивы, заснувшие после дневных трудов. Только какой-то смутный гул указывал, что жизнь колосса никогда полностью не прекращается.

В громадных строениях храма Амона-Ра царила глубокая тишина, нарушаемая только криком сторожей. Служители великого бога отдыхали. Разве не должны они были на рассвете приветствовать победоносное возрождение бога из царства теней?

На маленьком пустом дворе, примыкавшем к священной ограде, лунный свет ярко освещал высокую и толстую стену, выбеленную известью.

Вдруг на серебристо-белой поверхности стены появилось широкое сероватое пятно, потом — черное и наконец красное. Этот пар сгустился и принял форму человеческой фигуры, как бы вышедшей из стены. Большие, мутные и неподвижные, глаза ее были открыты, выражение лица ужасно, губы полураскрыты, а ноздри широко раздувались. Это странное существо, легкое как пар, но в то же время поразительно реальное, почти не касаясь земли, проскользнуло через двор и исчезло внутри храма. Протянув руки вперед, как будто в поисках чего-то, этот призрак пронесся по коридорам и, пройдя сквозь стену, проник в комнату, где спало несколько женщин — жриц и певиц храма.

Здесь это фантастическое существо остановилось, беззвучно шевеля губами, а его стекловидный взгляд уставился на одно ложе, освещенное лунным светом, проникавшим через окно. На этом ложе отдыхала девушка, погруженная в глубокий сон. Призрак скользнул по ней, и голова его склонилась к спящей. Та заволновалась и, неожиданно пробужденная, пыталась отбиваться. Но очарованная ужасным взглядом призрака, она откинулась назад и неподвижно лежала.

Призрак выпрямился. Он, казалось, потяжелел и сделался плотнее. Не бросив даже взгляда на свою жертву, поблекшую, как будто кровь капля за каплей оставила ее, он выскользнул в окно и через несколько минут исчез в стене, откуда вышел.

Странная и необъяснимая смерть молодой жрицы вызвала большой переполох в храме. Но волнение превратилось в ужас, когда на следующую ночь погибла новая девушка. На этот раз жертвой призрака стала дочь жреца. Ее сестра, разбуженная полусдавленным криком, видела, как из комнаты выскользнула тень мужчины.

Приняты были самые строгие меры, чтобы схватить убийцу, осмелившегося так осквернить священное место, но все оказалось напрасным, так как через два дня найдены были мертвыми четырехлетняя девочка и молодая девушка. Обе они были из семьи торговца, жившего в одном отдаленном квартале Фив. Напротив сердца у обеих были раны, похожие на укус, а в бледных телах их не было ни капли крови.

Весь город взбудоражился. Раздраженная царица приказала произвести самое строгое расследование, которое, однако, не привело ни к каким результатам. Преступника нигде не нашли, и предположили, что он бежал, так как убийства больше не повторялись. Однако всеобщий ужас не успокаивался. Отцы и матери дрожали за своих маленьких детей, а девушки и молодые женщины чувствовали себя беззащитными перед таинственным злодеем.

Роанта была особенно поражена всем случившимся. Она не решалась расставаться с детьми и проводила с ними целые ночи. Никакие убеждения мужа и друзей не могли успокоить ее.

Проводив мужа на дежурство во дворец, молодая женщина поспешно вернулась в спальню. Это была большая комната: пол ее был покрыт половиком, а раскрашенные стены завешены коврами. Через большое и широкое окно в нее проникал свежий, благоухающий свет и воздух сада. Сейчас полная луна заливала всю комнату ярким, серебристым светом. Около кровати, на импровизированном ложе, мирно спали мальчик четырех лет и девочка двух лет.

Осторожно подойдя к ним, молодая мать приподняла газовое покрывало и с любовью смотрела на грациозных детей, тельца которых дышали здоровьем.

Роанта поцеловала курчавые головки невинных детей и опять закрыла их прозрачной материей. Полууспокоенная, она подошла к окну, у которого стояло широкое кресло, так и манившее к отдыху. Ей не хотелось еще спать. Но была чудная и глубокая тишина, которая располагала к мечтам. Женщина села в кресло, поставила ноги на скамейку и, взяв из широкой, эмалированной вазы, стоявшей на окне, цветок лотоса, отдалась размышлениям. Хнумготен был прав. Зачем она отравляет свою счастливую и спокойную жизнь необоснованными предчувствиями? Какая вероятность, что преступник, кем бы он ни был, рискнет напасть на могущественного начальника телохранителей, дом которого кишит рабами? Незаметно для нее самой, все ее тело точно налилось свинцом, мысли смешались, а голова бессильно откинулась на спинку кресла. Сначала Роанта пыталась стряхнуть с себя это оцепенение, но потом лениво отказалась от этого. К чему? Ей хотелось отдохнуть после дневного жара.

Вдруг в проеме окна, ярко освещенном луной, появилась человеческая фигура. Это был человек высокого роста, с кудрявой головой. Хотя его лицо и было спрятано от Роанты, тем не менее, вся фигура напоминала ей что-то знакомое.

С необыкновенной ловкостью незнакомец скорее скользнул, чем прыгнул в комнату. Роанта хотела остановить его, крикнуть, но, точно парализованная, она осталась неподвижной, не в состоянии открыть рта. Она только следила глазами за дерзким, который бесшумно пронесся по комнате и наклонился над ее спящими детьми.

Ужасная, адская мысль пронеслась в эту минуту в уме Роанты: «Это злодей, высасывающий кровь!» Отчаянная борьба завязалась между волей и оцепенением, сковывавшим ее. Грудь тяжело поднималась, как будто ее давила какая-то страшная тяжесть, череп, казалось, готов был лопнуть, но губы оставались сомкнутыми. Наконец, она упала на колени, подняла свои слабеющие руки — и из ее сдавленного горла вырвался хриплый, раздирающий душу крик.

В ту же минуту человеческая тень выпрямилась, с быстротой молнии, пронеслась мимо Роанты и исчезла в окне, как будто расплылась в лунном свете.

Привлеченные отчаянным криком своей госпожи, рабы бросились в комнату в сопровождении няни, несшей лампу. Роанту подняли. Не будучи в состоянии говорить, молодая женщина указала на ложе детей, над которыми няня подняла лампу. Вся эта суета и шум разбудили маленького Пентуара. Поднявшись на кровати, он плакал и протягивал ручонки к няне, но Нитетиса на шевелилась. При первом же взгляде, брошенном на девочку, несчастная мать поняла, что преступление свершилось. Не издав ни стона, она без чувств опустилась на руки своих рабов.

Несколько минут спустя весь дом был уже на ногах.

Бедная мать, казалось, потеряла рассудок от отчаяния. С криками и стонами она рвала на себе волосы, колотила себя в грудь и проклинала непонятную слабость, помешавшую ей схватить злодея и спасти дочь.

Жизнь с ее разнообразными заботами изгладила ужасные опасения. Одна Изиса оставалась мрачной, нервной и озабоченной. Она потеряла даже сон и аппетит. На все уговоры мужа она отвечала:

— Что ты хочешь? Мне кажется, что надо мной носится какое-то несчастье. Иногда ночью я просыпаюсь, вся покрытая холодным потом, иногда же мне кажется, что около меня находится какое-то невидимое существо. Чье-то ледяное дыхание обвевает мое лицо, и невыразимая тоска сжимает мое сердце.

Однажды вечером молодая женщина была в особенно угнетенном состоянии духа. Кениамун отлучился из дому по делам службы, но с минуты на минуту должен был вернуться домой. Печальная и утомленная, Изиса легла в постель. Не желая уснуть до прихода мужа, она приказала двум рабыням остаться при ней.

— Возьми свою мандолу, Неза, и сыграй что-нибудь. Да, смотри не засни до прихода господина. — Обе женщины присели у ее кровати. Неза запела какую-то длинную монотонную, жалобную песню, но госпожа рассеянно слушала ее песню и вскоре совершенно погрузилась в свои думы.

Отдавшись своим мечтам, молодая женщина не заметила, что пение умолкло и обе рабыни заснули. Вдруг она вздрогнула и выпрямилась. Удушливый и хорошо знакомый аромат поразил ее обоняние, заставляя трепетать ее сердце и затрудняя дыхание. Она хотела закричать, но безумный ужас лишил ее способности говорить и парализовал ее. Около кровати стоял Хоремсеб, ярко освещенный луной. Глаза его потеряли свою мутную неподвижность и смотрели теперь на нее с дикой жестокостью тигра. На полуоткрытых губах его блуждала злобная улыбка. Ледяной холод, распространяемый призраком, как свинцовым покрывалом, окутал молодую женщину. Точно во сне, она видела, как зловещее видение наклонилось к ней, и почувствовала, как зубы вонзились в ее тело и как вся кровь отхлынула к ране.

Тем не менее, ужас и страх смерти был так силен, что она все-таки пыталась бороться. Извиваясь под охватившим ее чудовищем, она глухо застонала. В ту же минуту чей-то голос закричал: «Что здесь происходит?» Это был возвратившийся домой Кениамун. При свете луны он заметил какого-то мужчину, склонившегося над постелью Изисы. Вне себя от бешенства, молодой человек выхватил из-за пояса секиру, между тем как обе рабыни, возбужденные двойным криком, в ужасе вскочили на ноги. Но прежде чем Кениамун успел замахнуться, незнакомец с быстротой молнии пронесся мимо него и исчез в окне. Тем не менее, Кениамуну показалось, что он узнал профиль и фигуру чародея. Под влиянием новой мысли он бросился к жене. Та, с окровавленной раной на горле, лежала, казалось, при последнем издыхании.

— Изиса! — вскрикнул он, приподнимая ее.

Она открыла глаза. Уцепившись слабеющей рукой за ожерелье мужа, она выпрямилась. Бледная, с угасающим взглядом, она с минуту беззвучно шевелила губами, потом вскрикнула хриплым, совершенно изменившимся голосом:

— Это он, Хоремсеб, высасывает кровь!

Это усилие истощило ее последние силы. Изиса была мертва.

Распространенная людьми Кениамуна новость, что человек, сосущий кровь, был Хоремсеб, с быстротой молнии облетела все Фивы. Подогреваемый ужасом, этот слух принял гигантские размеры, и на следующий же день после смерти Изисы три четверти столицы были убеждены, что князь, благодаря какому-нибудь случаю, избег наказания и скрывается в городе, мстя этими убийствами за свое унижение. Возбужденное население толпами устремилось к храму Амона потребовать отчета о смерти чародея. Несмотря на увещания жрецов, толпа удалилась ворча, чтобы снова собраться у царского дворца.

С обычной своей решимостью Хатасу появилась на балконе. Выслушав жалобы народа, она ответила, что соберет совет и примет меры для выяснения этого темного дела и что завтра они узнают ее решение.

В тот же вечер во дворце собрались жрецы и советники. Вполне убежденные в смерти Хоремсеба, они признали безумными носившиеся в народе слухи. Рансенеб с недоверчивой улыбкой объявил, что мертвые не появляются, чтобы есть живых, и что живые не проходят сквозь стены.

— Ты прав, прорицатель, — заметила Хатасу — Это дело кажется совершенно невероятным. Но во всяком случае народ нужно успокоить и убедить, что преступник казнен. Итак, я приказываю, чтобы труп был размурован в присутствии назначенных мною чиновников и делегатов от всех каст, число которых вы сами назначите.

Во исполнение царского приказа на следующий день, после полудня, многочисленное общество собралось на заднем дворе храма Амона. Каждый квартал Фив прислал своего делегата от всех классов населения. Первые ряды были заняты важными жрецами, царскими делегатами, Ромой и начальником полиции (сказали бы в наши дни) — царским ухом, как называли его во времена Хатасу.

Стена была цела и не сохранила ни малейших следов ниши, пробитой восемнадцать месяцев тому назад.

Скоро ниша была открыта, и все увидели хорошо сохранившийся труп Хоремсеба.

— Взгляните, вот тело преступника, — торжественно сказал Рансенеб. — Лишенное погребальных почестей, оно ждет здесь своего разрушения. Душа же его, отвергнутая Озирисом, без сомнения, блуждает по земле и по-прежнему жаждет преступлений. Итак, если Хоремсеб и виновен в преступлениях, в этих убийствах, повергнувших в печаль Фивы, то вы можете обвинять в них только его душу, так как заключенное тело здесь и не может принимать в этом участия. А теперь подходите все по двое. Вы знали князя, а поэтому убедитесь сами, что в этой нише находится именно его тело.

По окончании этой печальной церемонии отверстие было снова замуровано, и все с мрачным видом разошлись по домам.

Рома тоже вернулся домой с тяжелым сердцем.

Узнав о смерти Изисы, Нейта почувствовала себя дурно. Когда она пришла в себя, ее первые слова были: «Теперь моя очередь! После Изисы он убьет меня!». Несмотря на протесты разума, это зловещее предсказание смутило душу молодого жреца. Мысль отдать в руки вампира любимую жену наполняла его сердце гневом и отчаянием.

Через две ночи после совета и осмотра трупа Хоремсеба, два новых убийства привели в движение всю столицу. На этот раз они были совершены в самом царском дворце. Жертвами преступления пали десятилетняя девочка, племянница смотрителя садов, и любимая певица царицы. Кроме этого, три человека уверяли, что видели Хоремсеба в галереях и коридорах дворца.

На этот раз паника стала безудержной и распространилась даже между жрецами. Что мог значить такой неслыханный случай? Обычно смертной казни было достаточно, чтобы сделать безвредным самого опасного преступника. Здесь же, казалось, Аменти закрыл свои двери и сбросил на землю эту проклятую, нечистую душу. Вампиризм был почти неизвестен в Египте, так как превращения тел в мумии мешало его проявлению.

Раздраженная царица потребовала Рансенеба во дворец и осыпала его упреками. Она обвиняла его и его собратьев в том, что они, по своей преступной небрежности, позволяют убивать столько невинных существ, не стараясь найти в своем могущественном знании средства против этого бедствия.

После обеда в храме Амона собрался тайный совет. На нем присутствовали пять мудрейших жрецов, приехавших из Мемфиса несколько дней назад, Аменофис и Рома, допущенный, несмотря на свою молодость, ввиду того участия, которое он принимал во всем этом деле и как муж наиболее вероятной жертвы. После очень оживленных споров Аменофис сказал:

— Ввиду важности случая и необходимости действовать быстро, чтобы охранить от гибели столько невинных и беззащитных существ, я предлагаю, братья, погрузить одну из девушек храма в священный сон. Духовные очи ее откроются, и она увидит то, что ускользает от нас. Ее устами боги скажут, как должны мы поступить. Если вы согласитесь с моим мнением, мы попросим Рансенеба указать нам ту из девушек, посвященных храму, которая способна помочь нам.

После краткого обсуждения, все согласились с этим мнением. И Рансенеб послал за жрицей, которую указал. Скоро пришла стройная молодая девушка, очень нежная, с большими блестящими глазами. Смущенная торжественностью обстановки, она скрестила руки и поклонилась собранию.

На ней была белая длинная туника. Тяжелые кольца украшали ее руки и ноги, а золотой обруч, придерживал на лбу цветок лотоса.

— Боги требуют от тебя услуги, Некебета. Через тебя они выскажут нам свою волю, — торжественно сказал Рансенеб. — Итак, возвысь свою душу молитвой и поблагодари бессмертных за милость, которую они тебе оказывают.

Девушка преклонила колени и устремила восторженный взгляд на небо. Через минуту она встала и пробормотала:
— Я готова!

Общий выбор остановился на Роме. Ему было поручено вызвать священный сон и, при помощи своей воли, получить драгоценные указания, которые остальные жрецы приготовились записывать на своих табличках. Благосклонно приблизившись к девушке, он подвел ее к креслу и произнес краткое заклинание. Затем, подняв обе руки над головой Некебеты, он устремил на нее пылающий взгляд.

Нервная дрожь пробежала по телу девушки, она побледнела и закрыла глаза. Тогда Рома прижал пальцы к ее лбу и, минуту спустя, спросил:

— Ты спишь?

— Да.

— Ты видишь?

— Вижу.

Рома обернулся к жрецам.

— Уважаемые отцы, она спит священным сном, и свет Озириса осветил ее душу. Приказывайте, что спросить у нее?

— Пусть она ищет и найдет душу человека, высасывающего кровь, хотя бы в самой глубине Аменти, — ответил Рансенеб. — Для руководства вложи ей в руку этот амулет, принадлежавший Хоремсебу.

Рома взял жука, сделанного из ароматного дерева, прикоснулся им сначала ко лбу Некебеты, а затем, вложил ей в руку и сказал:
— Ступай и найди душу князя. Успокойся! — прибавил он, видя, что спящая заволновалась и застонала. — Следуй за ароматом, который издает эта вещь.

На минуту воцарилась глубокая тишина. Вдруг жрица откинулась назад со всеми признаками ужаса и страха:
— Я не могу… Я задыхаюсь… О, сколько крови… И потом, женщины с розами отталкивают меня и мешают мне пройти.

— Что делают эти женщины и почему они мешают тебе?

— Они окружают человека, сидящего в нише. У него живут только глаза, взгляд его ужасен. Я не могу подойти к нему!

Девушка извивалась в конвульсиях.

У Ромы вздулись жилы на лбу, глаза его метали пламя.

— Оттолкни женщин, подойди и узнай этого человека!

— Это Хоремсеб, а женщины — жертвы, которых он погубил. Ужасный яд еще наполняет их измученные души. Они ревнуют меня.

— Отделилась ли душа от тела преступника? — спросил Рансенеб.

— Одним словом, жив он или умер? — прибавил Аменофис.

Рома передал оба вопроса.

— Душа его связана с телом, — пробормотала ясновидящая. — Он живет совершенно особенной жизнью.

— Почему его тело, с виду мертвое, лишенное в продолжение восемнадцати лун питания, сопротивляется разложению?

— Потому что он питается кровью, и его тело…

Жрица умолкла. Лицо ее выражало ужас, тело дрожало.

— Я не могу, он запрещает мне говорить! Его ужасный взгляд сковывает мой язык.

— Говори, я тебе приказываю! Что нужно сделать, чтобы уничтожить тело чародея и отправить его душу в Аменти?

Ясновидящая не отвечала. Две противоположные воли, видимо, боролись в ней, истязая ее нежный организм. Грудь Некебеты часто дышала, на губах выступила пена, и гибкое тело извивалось в ужасных конвульсиях. Но Рома боролся за счастье всей своей жизни, за жизнь бесчисленных невинных существ, и он, в конце концов, восторжествовал.

На минуту спящая, казалось, успокоилась, затем она опустилась, как разбитая.

— Я… я не могу…, — пробормотала она едва внятным голосом. — Но принесите в храм мумию Саргона. Молитесь семь дней, а потом, в присутствии Нейты, вызовите его душу. Он смертельный враг Хоремсеба и укажет вам спасение…

Новый кризис перебил ее речь.

Рома выпрямился, вытер выступивший на лбу пот и повторил собравшимся жрецам слова Некебеты.

Но эта минута невнимательности как будто отдала молодую девушку во власть противоположной воли. Пылаюший румянец выступил на ее искаженном лице. Выражение страдания сменилось выражением экзальтированного блаженства и она, упав на колени, протянула сложенные руки к какому-то невидимому предмету.

— Ах, какой приятный аромат! — пробормотала она, жадно вдыхая воздух! — Нет, нет, Хоремсеб, не бойся, я не выдам тебя, даже если бы это стоило мне жизни!

— Посмотрите! — сказал Рансенеб. — Ужасный яд очаровал ее душу. Разбуди ее, Рома, но прежде прикажи ненавидеть Хоремсеба.

Рома собрал всю свою энергию и, положив руки на голову спящей, с силой сказал:
— Я приказываю тебе ненавидеть Хоремсеба и бояться его! Забудь роковой аромат и сейчас же успокойся.

Быстрая перемена произошла в лице жрицы. Сначала на нем отразилась болезнь и ужас, потом оно приняло выражение глубокого спокойствия. Рома сделал над ней несколько пассов и разбудил ее. Молодая девушка не помнила ничего, но была сильно истощена. Жрецы дали ей выпить кубок вина, благословили и приказали ей пойти отдохнуть. Затем решено было, согласно полученному совету, с этой же ночи начать пост и молитвы, после которых вызвать дух принца, чтобы узнать от него, каким образом можно уничтожить вампира. Роме было поручено подготовить свою жену и убедить ее присутствовать при вызывании духа.

Узнав, чего от нее требуют, Нейта пришла в настоящий ужас. Одна мысль снова увидеть душу несчастного мужа, которого погубила его любовь к ней, бросала ее в дрожь. Но Рома убедил Нейту, что если что-нибудь могло привлечь и смягчить душу Саргона, то это призыв и мольба той, ради которой он пожертвовал своей жизнью. Ради их собственного счастья, из сострадания к невинным существам, жизни которых ежедневно грозит опасность, она должна быть мужественна и, преодолев свой ребяческий страх, помочь жрецам в их попытке. Нейта была отважной и великодушной женщиной. Она позволила себя убедить и, раз решившись, в тот же вечер удалилась в храм, чтобы семидневным постом и молитвой приготовиться к ужасному свиданию.

В назначенную для вызывания духа ночь пять жрецов Амона, Аменофис и Рома собрались в подземелье храма. Семь разноцветных ламп, висевших над маленьким каменным жертвенником, слабо освещали комнату, фантастически отражаясь на золотых вазах, предназначенных для возлияний, и на роскошных украшениях ящика для мумии, поставленного стоймя в нише.

В этом раскрашенном и позолоченном гробу находилось великолепно набальзамированное тело Саргона, со вчерашнего дня перенесенное в храм. Над ним в продолжение семи дней беспрерывно бодрствовали и молились.

Теперь жрецы были одеты в длинные белые парадные одежды и украшены всеми знаками отличия сана, со страусовым пером — знаком высшего посвящения. Они стояли вокруг ниши, торжественно подняв руки к своду. Они только что произнесли заклинания, вызывающие душу покойного, и просили его явиться им.

По окончании этой церемонии ввели Нейту. Бледная, с мокрым от слез лицом, Нейта встала на колени перед мумией.

Нейта была одета в простое белое платье, волосы ее были распущены. Тонкий золотой обруч придерживал на лбу цветок лотоса.

— О Саргон! Божественный супруг, слившийся с Озирисом! — произнесла она умоляющим голосом. — Прости мне то, что я недостаточно сильно любила тебя, и все зло, которое я причинила тебе по своему ребяческому рассудку, по моему безрассудству! Теперь ты можешь свободно читать в моей душе, ты должен видеть мое искреннее раскаяние и почести, которые я воздаю твоей памяти. Сжалься надо мной — жертвой, отмеченной вампиром, сжалься над матерями и детьми, которым грозит гибель! Укажи нам средство прогнать в Аменти душу чародея, так как он не может жить среди живых.

Слезы заглушили ее голос. Кругом царила мертвая тишина. Охваченная внезапным отчаянием, женщина подняла руки к нише и страстно вскричала:

— Саргон, Саргон! Твоя любовь была так велика, что ты пожертвовал ради меня своею жизнью! Неужели ты перестал любить меня, что остаешься глух к моим слезам и молитвам?

В эту минуту раздалось несколько глухих и отрывистых стуков. Они, казалось, исходили из ящика мумии. Вслед за этими послышалось странное потрескивание, и в нише появился фосфорический свет. Неужели голос женщины достиг души Саргона и она явится из царства теней, чтобы вторично спасти Нейту от Хоремсеба и из гроба дать ей доказательство своей высокой любви? Все в благоговейном молчании скрестили руки. Нейта продолжала стоять на коленях, устремив глаза на мумию, покрывавшуюся каким-то прозрачным паром. Этот пар сгустился, расширился и наполнил нишу каким-то сверкающим облаком. Затем электрическая искра прорезала облачную массу и наполнила нишу нежным, синеватым светом, ярко осветившим подземелье и присутствовавших. На этом сверкающем фоне вырисовалась стройная фигура молодого человека, стоявшего перед нишей, на расстоянии одного шага от потрясенной Нейты.

Не могло быть ни малейшего сомнения в личности посетителя, явившегося из царства теней. Это было действительно бледное лицо принца хеттов и его темные и задумчивые глаза. На нем были надеты клафт и полотняная одежда. Драгоценные камни, украшавшие его ожерелье и браслеты, сияли, подобно солнечным лучам.

Видение протянуло руку и сказало отчетливым, но как бы доносившимся издалека голосом:

— Вы вызвали меня, чтобы помочь вам освободить Египет? Пусть будет по-вашему. Мольбы Нейты тронули меня, и я явился сказать вам, что еще сегодняшней ночью, прежде чем взойдет Ра, нужно размуровать чародея. Один из вас должен вонзить ему в горло священный нож, употребляемый при жертвоприношениях. Когда это будет сделано, Фивы освободятся от вампира. Он больше уже никого не тронет. А ты — ты никогда не любила меня, — призрак с бледной улыбкой склонился к молодой женщине и положил руку ей на голову. — Но все равно! Живи и будь счастлива, чтобы я не даром пожертвовал своей жизнью!

Свет внезапно погас, видение исчезло. Снова лампы освещали своим бледным, колеблющимся светом таинственную нишу и белые одежды Нейты, без чувств лежавшей на каменных плитах.

Взволнованные и обрадованные жрецы наскоро посоветовались и решили, не теряя ни минуты, привести в исполнение полученный совет. Вооружившись факелами и необходимыми инструментами, они отправились к роковой стене. Не желая иметь лишних свидетелей, жрецы сами размуровали нишу. Скоро красноватый свет факелов осветил бледную голову мемфисского чародея, тело которого, не поддаваясь разложению, напоминало базальтовую статую. Наступила минута зловещего молчания. Затем Рансенеб, добровольно взявший на себя эту миссию, поднял жертвенный нож и твердой рукой вонзил блестящее лезвие в горло трупа. С журчанием, напоминавшим шум воды, проходящей через воронку, из раны ручьем брызнула алая кровь, вызвав у всех крик удивления.

В ту же минуту Рансенеб отступил, вздрогнув от ужаса. Ему показалось, что в неподвижных глазах трупа сверкнул луч жизни и что они устремились на него с выражением бесконечной тоски, страдания и смертельной ненависти. Но, может быть, это был только обман зрения, так как ужасный взгляд уже погас, приняв прежнюю неподвижность, а кровь продолжала течь по телу.

Молча вытащили нож из раны и наскоро закрыли нишу кирпичами. Затем Рансенеб сказал, отирая пот, выступивший на лбу:

— Завтра, братья, мы вернемся сюда и уничтожим последние следы того, что произошло здесь. Теперь ступайте и отдохните немного. Я же отправлюсь к фараону и передам ей, как хетт заплатил ей свой долг признательности и положил конец бедствию, печалившему египетский народ.

Когда Рома вернулся, Нейта уже пришла в себя, но была страшно взволнована и расстроена. Она молча позволила усадить себя в лодку. Супруги не обменялись ни единым словом, пока лодка не причалила к лестнице дворца Саргона.

Нейта поднялась по лестнице, поддерживаемая мужем. У входа на террасу они остановились. Сумрак исчез с горизонта, потоки золота и пурпура разливались по небу, возвещая приближение царя-светила. Скоро и оно само показалось, победоносное и сверкающее, заливая землю своими живительными лучами. Вздох облегчения вырвался из груди Нейты. Несчастье было побеждено, и Рома сказал ей, что чародей уже больше не появится. Перед ней расстилалась ясная безоблачная жизнь, а появление благодетельного бога в минуту их возвращения домой казалось ей счастливым предзнаменованием.

В радостном порыве она протянула руку к солнцу.

— Посмотри, Рома, после мрака этой ужасной ночи Ра приветствует наше возвращение домой! Это доказывает, что наши несчастья кончились и что с этого времени наша жизнь будет полна света и тепла.

— Она будет такой, как велят боги, но наша любовь поддержит нас и даст мир нашим душам, — ответил с волнением молодой жрец. — Теперь, дорогая моя, пойдем и возблагодарим богов за их бесконечную милость.

Молодые супруги преклонили колени перед украшенным цветами небольшим жертвенником своих домашних богов. Их горячее благодарение вознеслось к тем силам добра, которые во все века, под различными именами покровительствовали слабым человеческим существам, обращавшимся к ним с верой и молитвой.

Кто действительно умеет молиться, тот владеет ключом от неба.