Александр Алексеевич Кондратьев
правитьУлыбка Ашеры
правитьИзбранные рассказы. Том 2
правитьЦаревна Жар-птица
править
Ой вы, славные гости заморские, вы, честные бояре новгородские, расскажу вам сказочку занятную, про Жар-птицу царевну прекрасную. Был я, как вы, именитым купцом, торговал и с Ганзой, и с фряжской землей, а случалось, и далее хаживал.
Снарядил я раз червленый корабль, волнорез крутобокий, белопарусный, нагрузил товаром Нова-Города: сладким медом, белым воском, скатным жемчугом, соболями и лисицами бурнатыми. Поплыл я за море полуденное, к дальним берегам индийской земли.
Подул на море полуночный ветер; подымал он на синем жестокую жестокую бурю. Взбушевала, разыгралась пучина морская.
Поглотила она мой червленый корабль, и кто был на нем — все пошли на дно. Только я один на берег выплыл….
Поутру, себе пищи промышляючи, взобрался я на высокую гору; посмотрел кругом — одно море видать.
Походил по горе я серокаменной; вяжу, на утесе большое гнездо. В нем сидят на пуху пять голых птенцов; каждый ростом с гуся годовалого. В гнезде сидят, пищат, есть просят.
— Вот где, — подумал я, — готов мой обед. Да стало мне вдруг жалко их матери. Она плакать будет. Богу жаловаться. И от тех ее слез не будет мне счастья… Вижу тут, ползет к ним черная змея, гадина злая, прожорливая. Хочет она жалить тех птенцов, досыта сосать их теплую кровь.
Выбирал я камень поувесистей. Что есть силы кидал в злую гадину. Попадал тем камнем ей в голову. Вышиб дух из тела змеиного. Она пала вниз, не шелохнется.
В те поры потемнело небо ясное: словно тучей солнце заслонилося, сильным ветром обдало всего меня.
Подымал тут кверху я голову. Вижу, птица с поднебесья спускается. По пять сажень крыло каждое… А сама в когтях осетра держит.
Опустилась птица к самому гнезду. Увядала птица мертвую змею и воскликнула голосом человеческим:
— Спаси тебя Бог, добрый молодец, за то, что сберег моих детушек! Зовут меня Черногар-птицей. Здесь живу я на острове каменном и кормлюсь по Божьему велению во зеленых водах Окиян-моря. За услугу же твою, добрый молодец, как умею, тебе воздам-заплачу… Расскажи мне только, как попал ты сюда?
Отвечал я Черногар-птице таковы слова;
— Был я в Нове-Городе честным купцом, именитым гостем, корабельщиком. Снаряжал я товаром червлен корабль и поплыл на нем в сторону полуденную, к дальним берегам индийской земли. Разыгралась, взбушевала пучина морская: поглотила она мой червлен корабль. И кто был на нем все пошли на дно. Только я один на берег выплыл… И молю теперь тебя Черногар-птица, коли верно мне хочешь за добро отплатить, — ты снеси меня, птица, на родину, в землю русскую, к Великому Нову-Городу; только дай мне сначала попить-поесть.
И сказала мне Черногар-птица:
— Чего ж тебе дать — не придумаю. Привередливы вы, крещеный народ, — не едите сырым мяса рыбьего; а на острове моем ничего не растет. На соседний остров нам не след лететь. Живет на том острове Стратим-птица. Больно та птица на людской род сердита. Чуть забелеют вблизи паруса, сейчас она с острова — бух в море и начнет в воде биться-полоскаться. Разыграется от того ее полосканья пучина морская и затянет корабль на самое дно.
На другом острове живут три сестры лиходейки. Ноги с крыльями у них, как у пернатых птиц, остальное же тело человеческое. Заманивают они к себе корабельщиков — заморских гостей и никто живой от них не ушел… Нам с гобой и туда не расчет лететь…
Есть на Окиян-море еще остров. Владеет тем островом Жар-птица. С вечера она прилетает, поутру прочь улетает. Целый день ее остров без призору стоит. Растут у ней в саду индийские смоквы, наливные яблочки румяные; вишни, орешенья там без счету…
На тот остров я и снесу тебя. Ты кормись там весь день вплоть до вечера. А когда прилетит к ночи Жар-птица — схоронись от нее в зеленых кустах. И что бы ты ночью ни видал, ни слыхал — берегись, добрый молодец, на глаза ей попасть! Поутру же, когда улетит прочь Жар-птица, — выходи из кустов на морской берег. Я тебя подхвачу и с собой понесу… А как встретим в море попутный корабль — накажу корабельщикам тебя домой отвезти. Сама же в Нов-Город не могу лететь. Пути мне туда больше трех недель. Пока летать буду — дети с голоду помрут.
Накормила своих птенцов Черногар-птица, подхватила меня за парчевой кафтан, понесла высоко над синим морем. Пролетела мимо острова Стратим-птицы, которая птица всем птицам мать. Пролетела мимо чернозубых скал, с коих три сестры, три крылатые лиходейки зазывают сладкими песнями корабельщиков-заморских гостей. Подлетели и к острову Жар-птицы.
Остров тот зарос плодовыми деревами; бродят там по траве-мураве, пасутся гнедые туры; порхают по деревьям пестрые птицы. Сверкают на острове светлые пруды; цветут на нем махровые цветы. По лугам, как по бархату зеленому, бегут-журчат прозрачные ручьи.
Среди острова стоит златоверхий терем с изукрашенным резным крыльцом. У крыльца на цепях свирепые львы. Под окнами лежат лютые тигры. Они не спят, глазами поводят, ушами шевелят, воздух нюхают.
Покружилась над островом Черногар-птица, опустила меня в густых кустах и еще раз на прощанье молвила:
— Держись, молодец, подальше от терема! А завтра поутру я вновь прилечу.
Пошел я тихонько по острову, вышел на дорожку приглаженную: засыпана та дорожка скатным жемчугом. Привела она меня в зеленый сад; бьют в нем фонтаны студеною струей. На ветвях висят яблоки румяные, наливные, сладкие, рассыпчатые. Манят взор заморские плоды, разное орешенье и вишенье. Напитался-наелся там я досыта. Вот, стою под деревом да и думаю: «Какова-то собою будет Жар-птица?»
И тут меня сзади вдруг окликнули:
— Ты откуда сюда прибыл, добрый молодец? Как зовешься и какого роду-племени?
Посмотрел я в ту сторону, где спрашивали, и увидел под яблоней соседнею, — на цепи золоченой мохнатый медведь. Испугался туг, изумился я, почему медведь не ест меня, говорит мне речью человеческой.
— Не дивись тому, добрый молодец, что видишь меня в медвежьей шерсти. Дай тебе Бог того же избегнуть. Был я, как ты, удалым богатырем, первым витязем поморской земли. Увидел я царевну Жар-птицу. Разыгралось во мне сердце молодецкое. Пошел к ней без зову в златоверхий терем и попал навсегда в медвежью шкуру.
Отвечал я медведю мохнатому:
— Ты скажи мне правду, бур-космат медведь, какова собой царевна Жар-птица и почему на нее негоже смотреть?
— Сам увидишь, — отвечал медведь, — какова собой царевна Жар-птица. Сам услышишь, как поет она, как зовет сладким голосом ангельским в свой косящат терем гостя милого. Только ты не ходи к ней на ласковый зов. Люб и дорог ей лишь царевич Светел-месяц. Приплывает он к острову в серебряной ладье. Идет он дорожкою жемчужною. Держит он свой путь к чистым прудам; в них купает свое белое тело. И лишь в ранний час, предутренний, всходит он на крыльцо изукрашенное, где встречает его царевна Жар-птица.
А тебе царевна не рада будет.
Сказал я спасибо мохнату медведю и пошел своей дорогою. Вышел я к терему у чистых прудов, сел там поблизости в зеленых кустах и смотрел, как на небе смеркается.
А как только потемнело небо синее и вышли на нем звезды ясные, — зашумели листья древесные, засверкало вдали будто полымя. В высоте захлопало крыльями. Разноцветные искры посыпались. Прилетела на свой остров Жар-птица. Покружилась над кровлею терема, — осветила полнеба сиянием… и ударилась вдруг о сыру землю.
Вижу, стала Жар-птица царевною, такой красоты, что и рассказать нельзя. На челе у нее корона горит; сквозь платье на теле звездочки светят; коса перевита синей молнией.
Подошла она к прудам тихой павою, сняла с себя ферязь с сорочкою, вынула гребень из пышных волос и вошла, не спеша, в воду светлую.
Вымыв в пруду белое тело, вышла царевна на траву-мураву, выжала воду из густой косы; вновь надела платьице расшитое и пошла легкой поступью к терему.
Припали пред нею скимны у крыльца; вздыбились на цепях лютые тигры; запели на деревьях нездешние птицы. Стали выше бить фонтаны студеные.
Прошла царевна в златоверхий терем, села там у косящата окна, белым локтем подперлась и глядит на пруд.
Много ль, мало ль прошло времени — запела Жар-птица сладким голосом: «Ты приди ко мне, мил желанный друг! Припади ко мне на белую грудь; поцелуй меня в горячие уста; обними мое нежное тело!»
Так поет царевна, что себя забыть можно. Не стерпело мое ретивое сердце. Вышел я из зеленых кустов, поспешил к златоверхому терему. Так и манит меня голос ангельский… Подошел я крыльцу изукрашенному и едва лишь ногу на ступень занес, закричали вдруг птицы заморские, на дыбы стали свирепые львы, рвутся на цепях, рычат тигры лютые. Ни назад, ни вперед не пускают меня.
Услыхала царевна шум из крыльце, спускалася вниз со гневным лицом.
— Чего тебе надо, нахальщина?!
— Лишь тебя одну, — отвечал я ей, — без тебя, царевна, мне и свет не мил!
И ответила мне царевна Жар-птица:
— Если так я тебе приглянулася, оставайся навсегда в моем тереме. Сиди у окна в моей спаленке. Забавляй меня речью приветливой. Будь отныне молодец попугай-птицей.
И наотмашь меня ударила царевна Жар-птица левой рукой.
И стал я тут попугаем — пестрой птицею, пестрой птицею с голосом человеческим.
У оконца спаленки косящатого привязала меня за ногу цепочкою царевна Жар-птица прекрасная. И увидел я в то окошечко, как спустился месяц с неба на море и поплыл в ладье серебряной к острову.
На берег ступил он царевичем такой красоты, что и сказать нельзя; походкою легкой направился к чистым прудам перед теремом. Снимал он там среброкованый шелом, наземь клал свою светлую броню, скидывал с себя сорочку белоснежную и купался-мылся во студеной воде.
Выходил потом царевич из чистого пруда, надевал свое нарядное платье и пошел молодецкою поступью в терем царевны Жар-птицы.
Я сидел у одна в ее спаленке и видали, как ласкала друга милого, прижималась нежно к Светлу-месяцу, целовалась с ним сладко Жар-птица.
Кровью сердце во мне обливалося. Тяжким камнем тоска легла на душу…
Еле светом лишь в небе забрезжило, как простился царевич с царевною и уплыл в ладье в Окиян-море.
А она потом одевалася. Чистую сорочку на белое тело. Червчатый летник шитый золотом; вошвы на том летнике темна бархата, пуговки на нем — бурмицкие зерна.
Заплела царевна светло-русые косы, надвинула она золотую корону. Камни на короне, как жар горят. На ногах сапожки сафьяновые, подбиты подковками серебряными. Засыпала корму мне красавица, налила воды чистой скляницу и вышла из терема павою. Ударилась ведунья о сыру-землю и вспорхнула ярко-цветною птицею. Покружилась над прудом и теремом, залила все небо огневой зарей. Вскрикнула голосом нечеловеческим и улетела в небесную высь.
Сижу и грущу я у окошечка. Неужели суждено мне тут век вековать?.. И заслышал тут я взмахи тяжелые. Пролетает мимо Черногар-птица, кружит над садом и теремом, заглядывает в окна косящаты.
И воскликнул я громким голосом:
— Здесь я, здесь, Черногар-птица! Потерял я свой лик человеческий. Обращен я попугаем, птицей пестрою. Помоги мне, если можешь, Черногар-птица!
Подлетела к терему Черногар-птица, ухватилась когтями железными за наличник оконный и молвила:
— Жаль мне, жаль тебя, добрый молодец! Кто попал к Жар-птице, тех не жди домой… Но за то, что ты спас моих малых птенцов — попытаюсь и я тебя спасти. Через две ночи на третий день я об эту же пору прилечу к тебе. Ты же все замечай, что увидишь здесь!..
И захлопала крыльями могучими, улетела прочь Черногар-птица.
Целый день проскучал я на привязи.
Воротилась к вечеру в терем Жар-птица. Ударилась ведунья о сыру-землю: обернулась красною девицею. Вымылась она в чистых прудах; тихой павою пришла в златоверхий терем; при виде меня усмехалася.
— Рад ли ты меня видеть, добрый молодец? Веселится ли твое пылкое сердце, — что так близко ты к своей любушке? Погоди, придет Светел-месяц — еще больше мной полюбуешься!..
Села она у окошка петь-напевать, мила друга царевича поджидать. Только тот к царевне до утра не приплыл.
Провздыхала царевна всю ночь. Подымалась поздно со хмурым лицом.
Вылетала в небо, слабо вскрикнула.
Некрасна была в то утро заря. И не долго мне ждать пришлось до вечера.
Прилетела Жар-птица домой засветло. Искупалась наскоро в чистых прудах. Вошла в терем на меня и не глянула.
Расчесала царевна золотым гребнем свои шелковые косы светло-русые; сама села у окошечка косящата на скамейке, крытой алым киндяком, и запела грустным голосом:
«Ты приди ко мне, мил желанный друг,
Припади ко мне на белую грудь,
Поцелуй меня сладко в горячие уста,
Обними крепко мое нежное тело!..»
Но и эту ночь не бывал к ней царевич Светел-месяц. Тяжко вздохнула, много слез пролила у окошка косящата царевна прекрасная.
Совсем грустная улетела на рассвете Жар-птица.
Бледню, бледно светилась в то утро заря.
Прилетела днем к терему Черногар-птица, зацепилась когтями за расписной подоконник, на меня посмотрела и спрашивает:
— Приплывал ли в эти ночи Светел-месяц, приходил ли в терем к царевне Жар-птице?
— Вовсе не бывал, Черногар-птица. Так теперь тоскует царевна, что и сказать трудно. Кличет она, кличет своего мила друга, ждет-подождет его — и все по-напрасному.
И куда бы это мог он сгинуть-пропасть?
И отвечала мне Черногар-птица:
— Для того и сгинул он, чтобы тебе спастись… Только лишь вечером прилетит Жар-птица, ты скажи ей, что знаешь, где царевич спрятан и проси, чтобы вернула твой человеческий лик. Но до утра ей ничего не открывай.
А когда Жар-птице время будет с острова улетать, ей скажи ты, что схватили Светла-месяца и прячут его в темной пещере за семью замками железными, три сестры лиходейки — полуптицы.
Заторопится тогда спасать его царевна твоя. А как она улетит — ты меня к себе жди… Летала я позавчера к Стратим-птице и на царевича Светла-месяца ей жаловалась. Ездит-де он невозбранно по синему морю и не воздает чести ей, Стратим-птице.
И так отвечала мне Стратим-птица:
— Как будет царевич мимо плыть, я одно крыло в воду опущу и крылом тем челнок Светла-месяца вместо славного острова царевича к чернозубым скалам трех сестер пригоню. Пускай его Жар-птица сама выручает.
Как сказала, так и сделала.
Только приплыл Светел-месяц к чернозубым скалам, лиходейки-сестры ему и рады. Хватали царевича за белые руки. Уводили его в темные пещеры. Запирались с ним за семью замками. Что теперь с ним сталось — не ведаю… А пока прощай, добрый молодец! Утром к тебе я вновь прилечу.
Прилетела вечером с моря Жар-птица, покружилась над кровлею терема, обернулась прекрасной царевною, скорой поступью вошла в свою горницу.
— Здравствуй, попугай-добрый молодец! Не бывало ли днем ко мне весточки от моего мила друга, царевича Светла-месяца?
— Ой, была, — говорю, — весточка, красавица, но ее тебе лишь тогда расскажу, если ты мне вернешь человеческий лик.
И ответила мне царевна Жар-птица:
— Быть, ин, добрый молодец, по-твоему!
Спускала меня царевна с золоченой цепи, ударяла меня наотмашь правой рукой, и принял я вновь человеческий вид. И стала она тут меня расспрашивать:
— Ты скажи мне, мил добрый молодец, ты поведай, удалый, мне весточку, что прислал мне мой любезный друг, возлюбленный царевич Светел-месяц!
Отвечал я царевне Жар-птице:
— Сидел я, царевна, у окошечка, смотрел я, царевна, в синее небо, ждал-гадал, когда ты вернешься. Смотрю, летит по небу мелкая пташка. Села она ко мне на косящато окно и говорит мне таковы слова: «Ты поведай, попугай, царевне Жар-птице, чтобы прилетала меня спасать-выручать… А куда и как, царевна, — о том я тебе поутру скажу».
Распалилась тут гневом царевна Жар-птица:
— Говори сейчас, деревенщина! А не скажешь — выну ленту из русой косы, оберну тебе вокруг белой шеи и той лентой удавлю тебя до смерти; тело же твое зверью скормлю!
— И некому будет, — говорю в ответ, — рассказать тебе, распрекрасная, куда скрылся-пропал твой любезный друг.
Видит царевна, не боюсь ее гнева. Задумала взять меня ласковым словом — хитер и лукав род женский.
Подошла ко мне она белой лебедью. Положила мне руки на плечи, — говорит, улыбаясь, таковы слова:
— Полно тебе шутить, добрый молодец, не томи моего пылкого сердца; ты скажи мне, куда скрылся-пропал разлюбезный мой царевич Светел-месяц!
— О том тебе, царевна, поутру скажу.
И начала она тут лаской и шуткою от меня мою тайну выпытывать. Обвила мне шею легкой ручкою; в глаза мне умильно заглядывает, а сама смеется, приговаривает:
— Говори сейчас, куда царевича девал?!
Дальше — больше. Все смеялась да смеялась, а потом вдруг завалила на пуховую кровать и ну меня под силки щекотать.
— Защекочу, — говорит, — тебя до смерти, коль не скажешь, где царевич Светел-месяц!
Вижу, тут пришел мне конец. Коли правду сказать ей — в ту же ночь его царевна вернет, поутру же вновь меня птицей обернет. Ничего не сказать — как русалка защекочет. Решил я тут, все равно пропадать, и начал с царевной бороться-возиться. Охватил ее крепко обеими руками и щекотать себя не даю под силки. А она разыгралась и не унимается.
Так мы с ней и провозились всю ночь.
Поутру же, как пришло ей время с острова лететь, говорю я царевне таковы слова:
— Ты ищи своего царевича у трех сестер-лиходеек, в глубокой пещере среди чернозубых скал.
— Так вот он где, мой желанный друг, — вскрикнула царевна, ударилась оземь, вспорхнула огненной птицей, да так опять закричала, что все небо кровью окрасилось. А сама, улетая, мне молвила:
— Погоди, добрый молодец, до вечера! А там я с тобою за все разочтусь: за досаду твою и за стыдобушку!.. Дай только царевича вызволить!
«Ну, — думаю, — плохо мне вечером будет, коли не прилетит Черногар-птица».
И не так сильно ждала Светла-месяца царевна моя, как я поджидал Черногар-птицу.
А когда та в небе показалася и на землю ко мне начала спускаться, то от всей души я взмолился к ей:
— Ты возьми меня скорее, Черногар-птица! Уноси меня отсюда ради птенцов твоих малых. А не то вернется на остров царевна и дурной мне здесь конец будет.
Послушала меня Черногар-птица, брала меня в когти железные, полетела со мною по небу. Летим мы и видим над островом трех сестер-лиходеек стоит полымя.
— Это, — слышу, — уронила Жар-птица с синего неба на черные скалы свои огненные перья и от сестер-лиходеек Светла-месяца выручает.
— Лети, — говорю, — скорее, Черногар-птица! А то она меня издали заметит и от тебя насильно отымет!
— Не заметит, — отвечала мне Черногар-птица, — не до нас теперь царевне-ведунье.
Пролетели мы стороной от острова Стратим-птицы. Спала она, верно. Спокойно море было. И понеслись над Окияном-морем полуденным.
С высоты поднебесной лазоревой глубоко видать море зеленое.
Видел я на дне серебряный терем водяного царя; вокруг терема растут красные дерева; плавают средь них чуда-юда морские; ловят чуда-юда мелку рыбу…
Долго ли, коротко ли несла меня Черногар-птица, — завидели мы вдали белопарусный корабль. Было то суденышко венецейское. Плыло дубовое от аравитской земля к славному Гданскому городу.
Садилась Черногар-птица на высокую корму, опускала меня на палубу тесовую, такову корабельщикам речь держала, громким голосом им наказывала:
— Вы свезите, гости-корабельщики, добра молодца безданно-беспошлинно до самого Гданского города, а оттуда домой сам он путь найдет.
Опустила и со мной распрощалася. Довезли меня в Гданск корабельщики. А оттуда в Нов-Город — рукой подать…
Вот и вся моя сказочка, честные бояре. Не судите строго, именитые гости.
Царевна Жар-птица // Огонек, 1916, № 15. Илл. С. Лодыгина.