Эмилия Пардо-Басан править
Хуан-Колос править
Где родился герой моего рассказа — осталось неизвестным. Клио, муза истории, поведала только, что в один прекрасный июльский вечер его нашли лежащим среди мака и васильков в борозде пшеничной нивы, во время жатвы. Жнецы и жницы, увидев невинно спящего малютку, подобрали его и прозвали его Хуан Колос, пророча ему счастливую будущность, так как жизнь его началась среди обилия жатвы.
Пророчество, казалось, начало сбываться. В деревне не было ни одной женщины, которая бы в то время кормила грудью, но супруга сеньора маркиза, владетеля пшеничной нивы и многих других угодий вокруг прелестной усадьбы, только что разрешилась мертвою девочкою и была опасность, что молоко бросится в голову. Врач посоветовал благородной даме вскормить покинутого ребенка, и он таким образом с первой минуты нашел кров и ласку.
Его завернули в тонкое белье, ухаживали за ним, как за маленьким царевичем и он рос красивый и сильный, жизнерадостный и веселый.
Маркиза относилась к нему с нежной любовью, как настоящая любящая мать, и так как она не надеялась больше иметь детей, то все полагали, что Хуан-Колос со временем будет наследником всего состояния.
На его несчастье, почти через 10 лет, судьба даровала маркизу девочку, появление на свет которой стоило маркизе жизни. Хуан, как ребенок, хотя не понимал всей важности этой потери, но предчувствовал и догадывался. Его видели в продолжении многих месяцев печальным и угнетенным.
Наружно положение его, однако, не изменилось. В память ли своей супруги, или вследствие истинной привязанности, маркиз относился к нему, как и прежде, даже выказывал ему предпочтение, до такой степени, что распространился слух, что Хуан настоящий сын маркиза, плод тайной любви, и что к нему перейдет большая часть состояния.
Подобное предположение еще более поддерживалось тем, что его отдали в аристократический и знаменитый английский пансион, где он приобрел много полезных и блестящих познаний и откуда он вернулся 25 лет настоящим джентльменом. Общество встретило его приветливо и льстиво, хотя за его спиною обсуждалась двусмысленность его положения. Но так как он был красив и симпатичен и к тому же окружен ореолом таинственности, то сеньоры отличали его, ясно показывая, что присутствие Хуана вовсе не было им неприятно. Но Хуан был влюблен горячо и страстно в дочь маркиза Долорес, в которой он узнавал черты своей приемной матери.
Это была удивительно хорошенькая девушка. Хуан думал, что она не знает о его чувстве, но девочки в этом отношении настоящие Ликурги, и Долорес заметила, что он ее любит и настолько ясно показала ему это, что он признался ей в своих чувствах. Девушка неопытная, любящая, незнакомая с последствиями ложного шага, начала подготовляться к бегству, подтасовывая обстоятельства таким образом, чтобы, в виду скандала, отцу ничего не оставалось, как дать свое согласие. Никто ничего не подозревал. Но накануне дня, назначенного к бегству, Хуан во всем признался своему приемному отцу.
Как все те, кто истинно любит, он предпочел возможность своего несчастья горю другого, дорожа счастьем и честью Долорес. Этим благородным поступком найденыш заплатил долг дому, в котором его приняли и воспитали. Маркиз вполне оценил его честную искренность и предложил ему на первый случай уехать в Лондон, но Хуан слег в постель в сильнейшей горячке.
На время его болезни маркиз отправил Долорес в монастырь, а когда молодой человек оправился, выхлопотал для него место подальше.
Таковое для него нашлось за морем и настолько блестящее, что Хуан мог бы через несколько лет стада, богатым. Но вместо того, благодаря своей неподкупной честности, единственное, что Хуан привез из-за моря через 4 года, было месячное жалованье, которое он и истратил на лечение приобретенной в жарком климате лихорадки.
Маркиз между тем умер, а Долорес вышла замуж, и Хуан оказался таким же одиноким и бедным, как в тот день, когда его нашли в борозде.
Ему захотелось увидеть то место, где протекло его счастливое детство. Он пришел туда пешком, в сумерки и раньше всего отправился посмотреть усадьбу, переживая тысячу воспоминаний, которые вызывали в нем каждое дерево и каждый камень.
Сердце его вдруг забилось: в старинной беседке, обрамленной розовыми кустами, он увидел молодую женщину с двумя детьми. Она работала, а дети смотрели с любопытством на печального, согбенного прохожего с загорелым лицом. Дети обратили на него внимание сеньоры, она подняла голову и устремила на Хуана тот равнодушный взгляд каким оглядывают незнакомых. Хуан поспешил уйти: взгляд Долорес, осматривавший его таким образом, терзал его душу. Он остановился, только дойдя до поля пшеницы, уже колосившейся и украшенной красными маками, похожими на коралловые бусы в светлых волосах. Жнецы укладывали снопы и, так как близился заход солнца, собирались уходить.
Хуан подошел к одной женщине и робко спросил ее.
— В этом поле много лет тому назад нашли ребенка?
— Здесь, сеньор, — ответила женщина со свойственной крестьянам предупредительностью, и оставив свой серп, прошла вперед, чтобы указать ему дорогу. Через несколько минут она остановилась и, указывая ногой на край борозды, произнесла:
— Здесь именно. Он был запеленат, я это хорошо помню, потому что тогда была молодою девушкою и первая взяла его на руки. Мой брат, который увидел его среди обильной жатвы, назвал его Хуан Колос. Мы все его так жалели, бедного ангела. Мы хотели воспитать его на коровьем молоке, и я думала взять его к себе, но ему выпала лучшая доля. Сеньора маркиза взяла его и сама выкормила и воспитала его в роскоши, теперь он — кабальеро!
Хуан слушал молча.
Крестьянка удалилась. Горечь наполнила его душу. Он думал что мог бы быть приемышем этой крестьянки, жить с нею, помогать ей в полевых работах, не знать особых горестей и желаний. Бросившись на тропинку в том месте, где его когда-то нашли, он прижался лицом к земле, и горячие слезы медленно потекли из глаз…