Хосров-мирза (Берже)

Хосров-мирза
автор Адольф Петрович Берже

Опубл.: 1875. Источник: az.lib.ru

Ад. П. Берже

Хосров-мирза

Берже Ад. П. Кавказская старина

Пятигорск: СНЕГ, 2011.

I. Хосров-мирза. Его молодость. Тегеранская катастрофа. Предположение Аббас-мирзы ехать в Петербург. Английские интриги. Хосров-мирза назначается посланником. Его выезд из Персии и прибытие в Тифлис. Состав персидского посольства

II. Выезд из Тифлиса. Владикавказ. Пребывание в Пятигорске. Ставрополь. Новочеркасск. Коломенское. Торжественный въезд в Москву. Посещение Хосров-мирзой матери Грибоедова. Осмотр московских достопримечательностей. Выезд. Царское село. Петергоф

III. Прибытие в Петербург. Аудиенция в Зимнем дворце. Вторая аудиенция. Долг Персии. Обед в Елагинском дворце. Милости императора Николая Персии. Отпускная аудиенция. Награды. Выезд

IV. Прибытие в Москву. Воронеж. Вечер у Хосров-мирзы. Новочеркасск. Ставрополь. Обед и бал у генерала Емануеля. Тифлис. Торжественный въезд в Тавриз

V. Положение Хосров-мирзы по возвращении в Персию. Несогласие между сыновьями Аббас-мирзы. Хосров-мирза в Хорасане. Он начальником Ак-Дербента. Приезд в Мешед и Себзевар. Бегство. Приезд в Тегеран. Неудовольствие шаха. Хосров-мирза добивается аудиенции у шаха

VI. Смерть Аббас-мирзы. Сын его Мамед-мирза объявляется наследником престола. Хосров-мирза в Тавризе. Обед у наследника. Арест и заключение Хосров-мирзы и Джехангир-мирзы в ардебильскую тюрьму. Неудовольствие Фетх-Али-шаха

VII. Смерть Фетх-Али-шаха. Беспорядки в Персии. Мамед-шах вступает на престол. Интриги каймакама против Джехангир-мирзы и Хосров-мирзы. Шах дает приказание ослепить принцев.

VIII. Пребывание принцев в ардебильской тюрьме. Гадание Хосров-мирзы. Ослепление его и Джехангир-мирзы. Рассказ сарбаза. Ссылка принцев. Приезд Хосров-мирзы в Тегеран. Его кончина. Его семейство. Внешность Хосров-мирзы. Убиение каймакама Мирза-Абуль-Касима.

Исходя из того убеждения, что всякая личность, соприкасающаяся с известным событием в жизни именитых соотечественников, должна интересовать нас собственной индивидуальностью, я посвящаю настоящую статью Хосров-мирзе, имя которого так тесно связано с воспоминанием о роковой кончине незабвенного Александра Сергеевича Грибоедова. Старожилы Петербурга и Москвы, нет сомнения, еще не забыли прекрасного юношу, приезжавшего смыть пятно, павшее на персидское правительство по случаю «тегеранской катастрофы», и охотно познакомятся с последующей его судьбой, так грустно сложившейся для него на родной почве, благодаря искренней симпатии к нему русского правительства и общества.

Материалами при составлении настоящего очерка мне служили, кроме некоторых собственных заметок, официальные документы, вошедшие в VII том изданных мной «Актов Кавказской Археографической Комиссии» (1827—1831 гг.); биография покойного Хосров-мирзы, составленная принцем Надир-мирзой; затем записки, веденные мирзой Мустафа-Авшаром, сопровождавшим юного принца в Петербург, и дипломатическая переписка между правительством и нашими агентами в Персии.

Сколько мне известно, Хосров-мирза оставил после себя дневник, но этим любопытным документом завладел Наср-Эддин-шах, почему я, к сожалению, и не мог им воспользоваться.

Портрет Хосров-мирзы, персидского принца.

Сообщенный нами при этой книге «Русской Старины» портрет Хосров-мирзы гравирован на дереве в Берлине, при содействии известного г. Брема.

Подлинник подарен мне старым приятелем моим Мирзою-Махмуд-ханом — персидским генеральным консулом в Тифлисе и родным братом нынешнего поверенного в делах в Петербурге, Мирзы-Асад-Улих-хана.

Ад. П. Берже.

I
Хосров-мирза. — Его молодость. — Тегеранская катастрофа. — Предположение Аббас-мирзы ехать в Петербург. — Английские интриги. — Хосров-мирза назначается посланником. — Его выезд из Персии и прибытие в Тифлис. — Состав персидского посольства.

Хосров-мирза был по старшинству лет 7-й сын Аббас-мирзы. (У Аббас-мирзы было всего 26 сыновей и 22 дочери). Он родился в Тавризе в 1228 (1813) г. от Хурдэ-ханум, дочери Мамед-Яр-бека Туркменского. Проведя первые годы детства в гареме, под надзором матери, среди женщин и невольниц, он на седьмом году поручен был попечению особого дядьки, которым впоследствии был избран Хусейн-Али-бек, а 9-ти или 10-ти лет он начал свое образование под руководством какого-то муллы или ахунда. Нам неизвестны ближайшие подробности его научного образования, но думаем, что они не переходили за пределы обыкновенных требований, ограничивающихся поверхностным знанием арабского языка, навыком сочинять хорошим слогом письма, близким знакомством с национальными поэтами и основательным изучением правил приличия. 16-ти, а иногда 15-ти лет, юноша оканчивает учение и поступает на службу. В эту именно пору жизни вступает на поприще и Хосров-мирза.

Несчастная катастрофа с A. C. Грибоедовым, разыгравшаяся в Тегеране 30 января 1829 года, едва было не нарушила добрых отношений к Персии, хотя начать враждебные действия против этой державы, при тогдашней войне с Портой Оттоманской и общем положении закавказских областей, — признавалось почти невозможным. Но дело, как известно, до разрыва не дошло; персидское правительство в неистовом злодеянии оказалось непричастным, и император Николай признал достаточным возмездием оскорбленному достоинству Российской империи, если шах, наказав преступников, пришлет в Петербург торжественное извинение через одного из сыновей своих или Аббас-мирзы, в сопровождении кого-либо из доверенных вельмож.

С этим именно поручением думал сначала отправиться сам Аббас-мирза, но приезд его был отклонен под видом необходимости его присутствия в Тав-ризе для прекращения буйств и предупреждения происков враждебной ему партии. Затем предполагалось возложить это поручение на Мамед-мирзу, старшего сына Аббас-мирзы, но и это назначение не состоялось, вследствие интриг тогдашнего британского посланника, Макдональда. Наконец, выбор пал на Хосров-мирзу.

Переехав 2 мая персидскую границу, он вступил в Карабаг и, сопровождаемый генерал-майором князем Абхазовым, тогдашним начальником мусульманских провинций, 30 апреля достиг г. Елисаветополя. Свита Хосров-мирзы состояла из 140 человек, под вещами его находилось 300 лошадей и катеров. После короткого отдохновения, посольство продолжало путь, направляясь к Тифлису. Около Красного моста принц пересел в высланный навстречу экипаж и, подъезжая к грузинской столице, был прежде других приветствован полковником Верзилиным, затем полицмейстером и, наконец, генералом Остен-Сакеном. Достигнув города, Хосров-мирза отправился прямо к графу Паскевичу, который, после недолгой с ним беседы, лично его проводил в открытом экипаже в приготовленную для него квартиру в доме тифлисского военного губернатора. Здесь граф сообщил принцу только что полученное известие о разбитии турок под Ахалцихом князем В. О. Бебутовым.

— Радуюсь, — сказал граф, — что событие это совпало с днем вашего прибытия.

— Смею уверить ваше сиятельство, — возразил Хосров-мирза, — что в Тавризе несравненно более меня будут радоваться этой победе.

На следующий день принцу представились высшие военные и гражданские чины в городе.

Пользуясь пребыванием в Тифлисе, Хосров-мирза не упустил случая осмотреть все его достопримечательности, обратив особенное внимание на арсенал, благородное училище и шелкомотальную фабрику иностранца Кастелла.

19 мая он посетил данный генерал-адъютантом Стрекаловым в честь его бал, которому предшествовал великолепный фейерверк, а 21-го с особенным удовольствием присутствовал на разводе наличных в городе войск.

Между тем граф Паскевич еще за несколько дней до того отправился в турецкий поход, приказав генералу Стрекалову ускорить выезд персидского посольства из Тифлиса. Сопровождение до Петербурга было возложено на генерал-майора барона Ренненкампфа.

Перед отъездом Хосров-мирза сделал прощальный визит графине Паскевич, причем поднес ей две прекрасные шали, а сыну ее полное собрание сочинений персидского поэта Саади. Графу Паскевичу и генералам Стрекалову и Раевскому подарены лошади.

Из сопровождавших принца с ним отправились в Россию:

Эмир-низам Мамед-хан, начальник регулярных войск. Он родился в Кирманшахе и происходил из старинной фамилии, уважаемой в Персии и известной как своим богатством, так и множеством караван-сараев, построенных по трактам кирманшахскому, испаганскому и тегеранскому. Мамед-хан скончался в 1842 году.

Мирза-Салех, статс-секретарь Аббас-мирзы.

Мирза-Масуд, секретарь и главный переводчик Аббас-мирзы; он довольно свободно объяснялся по-французски.

Мирза-Таги, родился в 1808 г., в Ферахане, впоследствии известный первый министр при Наср-Эддин-шахе; убит в 1852 г. в Кашане.

Мирза-Мустафа-Авшар, сын Наср-Уллаха. В бытность мою в 1853 году в Персии, он занимал должность управляющего делами по сношению с иностранцами в Адербейджане.

Мирза-Баба, лейб-медик Хосров-мирзы; Хусейн-Али-бек, дядька принца; Мирза-Джафар, назырь (интендант); Мирза-багир; Фазыл-хан; Али-Ашреф-бек, сундукарь (хранитель имущества); Мирза-Ara, мушриф (контролер); Джафар-бек и Науруз-бек, пишхидметы (камер-юнкеры); 3 тюфенг-дара (лицо для посылок и исполнения поручений); секретный ферраш (valet de pied); абдар (походный буфетчик); кехвечи (приготовляющий кофе и кальян); брадобрей, повар, шербет-дар (придворный кондитер); водовоз, хлебник, француз Семино и 14 служителей.

Кроме генерал-майора барона Ренненкампфа, со стороны нашего правительства при посольстве находились: переводчик Шаумбург, поручик Визиров, подпоручик Кашпаров, два фельдъегеря, два казака и 5 человек прислуги.

II.
Выезд из Тифлиса. — Владикавказ. — Пребывание в Пятигорске. — Ставрополь. — Новочеркасск. — Коломенское. — Торжественный въезд в Москву. — Посещение Хосров-мирзой матери Грибоедова. — Осмотр московских достопримечательностей. — Выезд. — Царское село. — Петергоф.

Было 23-е мая. Погода стояла пасмурная. Дождь, начавшийся с утра, скоро обратился в ливень и продолжался до вечера. Ровно в 6 часов пополудни, Хосров-мирза сел в экипаж и по Военно-Грузинской дороге направился к Владикавказу. Переезд этот совершился не без приключений. Между Дарьялом и Ларсом, на дорогу выехала партия немирных горцев, и можно себе представить страх, обуявший персиян. Они до того потерялись, что едва не разбежались во все стороны, если бы только осуществить такое намерение им не помешали местность и собственные их же вьюки, которыми была занята вся дорога. Скоро неприятель, однако же, был прогнан, и посольство благополучно достигло Владикавказа. Отсюда незначительная часть свиты возвратилась в Тифлис, что особенно было приятно генералу Ренненкампфу, так как избавляло его от лишних хлопот и забот, неизбежных при такой многочисленной свите, особенно из персиян, вечно недовольных и безмерно настойчивых в своих требованиях. В этом смысле особенно отличались Мирза-Салех и Марзи-Масуд. То они высказывали неудовольствие против излишней спешности генерала Ренненкампфа, торопившего их в пути, то сетовали на недостаточность провизии, то неудовольствие их обращалось на неудобство помещения, — словом, самая изысканная предупредительность оказывалась бессильной против изобретательной придирчивости сынов благополучного Ирана. Что же касается самого Хосров-мирзы, то он не только держал себя вдали от всякой притязательности, но, наедине с генералом Ренненкампфом, выражал ему искреннюю признательность за то, что заставил эмир-низама выехать из Владикавказа, уверяя его при этом, что, будучи чужд всякого упорства и упрямства, он находится нередко вынужденным следовать советам эмира, причем постоянно должен скрывать истинные свои намерения и желания, которые не всегда согласуются с делаемыми ему предложениями.

Оставив 2 июня Владикавказ, посольство в 12-ти экипажах и 20-ти повозках проследовало через Ардонскую станицу и, по присоединении к нему около этого места 40 человек пехоты и 60 человек казаков при двух орудиях, а несколько далее еще 40 человек казаков при одном орудии, направилось к Урухскому редуту, куда прибыло в сопровождении выехавшего навстречу полковника Кучука Джанхотова и бывших с ним 300 кабардинцев.

Не доезжая Георгиевска, Хосров-мирза свернул на Пятигорск. Здесь его встретил начальник Кавказской линии генерал от кавалерии Емануель, принявший принца с подобающей его званию почестью в гостинице, где для него были отведены лучшие комнаты. В честь ему давали балы в собрании и вообще делали все для доставления ему приятного развлечения.

Осмотрев все источники и заведения, он несколько раз купался в дождевых ваннах (предоставленных на это время в распоряжение посольства) и хвалил их прекрасное устройство. Желая осмотреть все заслуживающее внимание, Хосров-мирза всходил даже на вершину Машука, где впоследствии, по распоряжению генерала Емануеля, был построен архитектором Бернардацци монумент, со следующей на нем собственноручной надписью принца: «Добрая слава, оставляемая после себя, лучше золотых палат».

Любезный брат! Мир здешний не останется ни для кого;

Привяжись сердцем к Создателю

И не полагайся на блага мирские;

Ибо многих, подобных тебе, Он сотворил и уничтожил.

(Хосров-мирза, 1244 (1829) г.)

Ныне не осталось и следов памятника.

Дальнейший путь посольства лежал через Ставрополь и Новочеркасск. Торжественно принятый в этом городе тогдашним наказным атаманом войска Донского, генерал-лейтенантом Кутейниковым, Хосров-мирза отказался, однако же, от всяких дальнейших в его честь оваций, так как пребывание его в Новочеркасске совпало с первыми днями месяца мухаррема, во время которого шиитам строго запрещены всякие увеселения. У себя дома персияне посвящают его исключительно оплакиванию злосчастной участи любимого их имама Хусейна и его 72 сподвижников и родственников, что и послужило предметом тех религиозных представлений, совершаемых в Персии в первые 10 дней мухаррема, которые нам напоминают средневековые христианские мистерии Запада или наши представления при царевне Совий, происходившие под руководством Симеона Полоцкого.

Но, удаляясь всякого участия в увеселениях, Хосров-мирза знакомился с городом и, между прочим, посетил девичий институт, восхищался игрой и танцами девиц, из которых одной даже сделал подарок.

Не менее радушно принимали принца в Воронеже (губернатор Адеркас) и во всех городах, лежавших на пути следования его к Москве.

В Коломенском Хосров-мирзу встретил камергер Булгаков, а во дворце, где он остановился, князь Юсупов. Пообедав здесь, он отправился к древней столице. При самом въезде в город (14 июля в 6 с половиной часов пополудни), последовал залп из орудий. Выйдя из кареты, он принял от обер-полицмейстера рапорт о благосостоянии города, и затем началось торжественное шествие принца по Москве, в следующем порядке:

24 жандарма при офицере, по два в ряд.

Взвод жандармов с обнаженными саблями.

Рота гренадер с музыкой.

4 ездовых верхами и 6 конюхов.

8 заводных лошадей в богатом уборе.

Карета поручика Визирова и подпоручика Кашпарова.

Коляска и карета со свитой принца.

4 кареты в 6 лошадей цугом, для высших сановников посольства.

Карета генерала Ренненкампфа, камергера Булгакова и переводчика Шаумбурга.

Взвод жандармов при офицере.

8 камер-лакеев, по 4 с каждой стороны.

Карета принца, в 6 лошадей цугом; по сторонам обер-полицмейстер с чинами полиции и казаками; начальник взвода жандармов с двумя жандармами и адъютант военного генерал-губернатора.

Взвод жандармов при офицере и 60 казаков замыкали шествие.

На всем пути следования до Серпуховских ворот и далее, по Тверской, принцу были отдаваемы воинские почести построенными в этих местах войсками, причем происходила пальба из орудий.

Поравнявшись с домом генерал-губернатора, Хосров-мирза поручил переводчику Шаумбургу осведомиться о здоровье князя Голицына и выразил ему желание скорейшего свидания. Чтобы не остаться в долгу за такую любезность, князь тотчас же сошел к принцу и в самых теплых выражениях благодарил его за внимание.

Затем Хосров-мирза проследовал к дому графини Разумовской, где для него было приготовлено помещение. У подъезда стоял почетный караул; здесь же принца встретили комендант города и гражданский губернатор с членами городского управления; при входе же во внутренние покои именитые московские купцы поднесли ему хлеб-соль, а в главной зале губернский и уездный предводители дворянства приветствовали его с благополучным прибытием. Несколько спустя прибыл князь Голицын.

На следующий день у Хосров-мирзы был общий прием, а затем обед у генерал-губернатора.

Отдохнув от утомительного путешествия, Хосров-мирза прежде всего вспомнил о матери Грибоедова, несчастная судьба которого вызвала его посольство. Скрыв свое намерение, он без всякого предварительного извещения отправился к госпоже Грибоедовой, которая его встретила, заливаясь горькими слезами. Глубоко тронутый ее несчастьем, принц в самых прочувственных словах выразил ей глубокую скорбь, которую причинила Фетх-Али-шаху и Аббас-мирзе смерть Александра Сергеевича, причем употребил все старание утешить и успокоить ее в невозвратной потере единственного сына. Такое искреннее соболезнование к положению госпожи Грибоедовой, само собой разумеется, сразу расположило москвичей в пользу принца.

Следующие дни были посвящены осмотру достопримечательностей Москвы. Хосров-мирзу постоянно сопровождал князь Юсупов. В оружейной палате принца особенно заинтересовал матросский костюм, который носил Петр Великий в Саардаме. Грубый материал и самый вид наряда не могли не удивить сынов знойного Ирана, не умевших согласовать такую вопиющую простоту с величием русского венценосца. Когда же один из членов посольской свиты, рассматривая костюм, засмеялся, Хосров-мирза, бросив на него строгий взгляд, заметил: «Если бы Петр не носил этого костюма, русские не имели бы флота, и земля их не была бы тем, чем она есть».

17 июля Хосров-мирза посетил университет и вписал латинскими буквами свое имя в особо заведенную книгу для именитых гостей. Вечером того же дня была устроена великолепнейшая иллюминация на Тверской, которой принц, окруженный высшей аристократией, долго любовался с галереи губернаторского дома. Было уже довольно поздно, когда он возвратился домой.

Около 20 июля посольство выехало в Петербург, куда и прибыло после непродолжительных остановок в Царском селе и Петергофе, где тогда находилась императорская фамилия. В Царском селе Хосров-мирза был приветствован графом Потоцким и остановился во дворце, а в Петергофе поместился в Монплезире, где его поздравил с благополучным прибытием князь Волконский. В Петергофе же принц впервые познакомился с графом Нессельроде. Из Петергофа до Петербурга Хосров-мирза совершил переезд на пароходе.

III.
Прибытие в Петербург. — Аудиенция в Зимнем дворце. — Вторая аудиенция. — Долг Персии. — Обед в Елагинском дворце. — Милости императора Николая Персии. — Отпускная аудиенция. — Награды. — Выезд.

Прием, ожидавший Хосров-мирзу в столице, превзошел всякие ожидания и ясно свидетельствовал, как легко мы прощаем всякие обиды и оскорбления, не исключая и тех случаев, когда ими затрагиваются национальная честь и самолюбие. Не вдаваясь во все подробности пребывания персидского посольства в Петербурге, я упомяну здесь только о главных обстоятельствах его миссии.

Хосров-мирза прибыл в Петербург 4 августа и тотчас же направился в приготовленный для него Таврический дворец, славный в наших летописях блистательным празднеством, устроенным в его стенах в 1791 году князем Потемкиным в честь обожаемой им государыни. По пути следования принцу были отдаваемы воинские почести от выставленных шпалерами 4-х эскадронов лейб-гвардии Кавалергардского и 2-х батальонов лейб-гвардии Семеновского и Павловского полков. При самом входе во внутренние покои дворца, его встретил обер-гофмаршал Нарышкин, а несколько спустя приехал петербургский генерал-губернатор поздравить его со счастливым прибытием в столицу.

Вскоре по прибытии Хосров-мирзы, возвратилась из Петергофа императорская фамилия, и последовала торжественная аудиенция. Она была назначена на 12 августа. В этот день обыкновенный караул во дворце был умножен тремя батальонами, из коих один поставлен перед главной гауптвахтой на дворе, а другие на площади, по обе стороны ворот; в сенях, на парадной лестнице и в прихожих комнатах, начиная от переднего подъезда, с большого двора до концертного зала, назначенного для камеры ожидания, поставлены были шпалеры от лейб-гвардии Конного и Кавалергардского полков по 4 эскадрона; такой же шпалер — в казачьей, арабесковой, белой зале и портретной галерее до кавалергардской комнаты. В георгиевской и тронной залах были помещены дворцовые гренадеры.

Ровно в 10 часов утра генерал-адъютант граф Сухтелен, назначенный предводителем, отправился из Зимнего дворца в посольский дом, где был встречен чиновниками посольской свиты и в первой комнате самим Хосров-мирзой.

После обычного приветствия они вышли из дворца; караул отдал честь с музыкой, и шествие открылось в следующем порядке:

Дивизион конной гвардии с обнаженными палашами, штандартом, трубами и литаврами.

Унтер-шталмейстер с 2 берейторами; за ним 12 заводных дворцовых лошадей в богатом уборе, кои ведены были конюхами одна за другой.

Четыре дворцовые кареты для персидских чиновников.

Шесть дворцовых ездовых верхами, за ними 4 скорохода с тростями; 2 камер-лакея и 24 лакея по два в ряд, пешие.

Дворцовая богатая карета, в которой сидел Хосров-мирза, а против него граф Сухтелен; по обеим сторонам кареты 4 лакея пешие; 2 камер-пажа и 4 кавалерийских офицера верхами, и в заключение дивизион кавалергардов.

При въезде посла на двор Зимнего дворца, стоявший там баталион отдал честь музыкой, и принц, при выходе из кареты, был встречен церемониймейстером, 2 камер-юнкерами, 2 камергерами и гофмейстером; на верхней площадке обер-церемониймейстером, в первой комнате обер-гофмаршалом, проводившим его в камеру ожидания, где он был встречен обер-камергером и обер-шенком.

После некоторого там отдохновения, во время которого подавали кофе, десерт и шербет, Хосров-мирза проследовал в георгиевскую тронную залу, где перед троном стоял император Николай и находилась царская фамилия, министр императорского двора, вице-канцлер, граф Нессельроде, члены Государственного совета, члены сената, генералитет, штаб- и обер-офицеры гвардии, а вправо от трона — весь сухопутный и морской Главный штаб.

По левой стороне залы, против императорской фамилии, поместился дипломатический корпус, а за ним — дамы и гражданские чины первых 4-х классов; армейские штаб- и обер-офицеры и все прочие, имеющие приезд ко двору, собрались в белой галерее; наконец, купечество разместилось в большой мраморной и аван-зале.

Хосров-мирза сам нес шахскую грамоту. Вступив в аудиенц-камеру, он сделал первый поклон, посередине — второй, где свита его остановилась на время аудиенции; затем, приблизясь на несколько шагов к государю, — третий поклон, после которого произнес следующее:

«Могущественнейший государь император!

Спокойствие Персии и священный союз между вашим императорским величеством и великим обладателем Ирана, дражайшим моим повелителем и дедом, существующий, были противны духу зла. Сей воздвиг в Тегеране толпу неистовую, совершившую в начале текущего года неслыханное злодеяние, жертвою коего сделалась российская миссия. Таковое злополучное происшествие покрыло глубоким мраком скорби весь наш дом и всех его верноподданных. Ужаснулось праведное сердце Фетх-Али-шаха при мысли, что горсть злодеев может привести к разрыву мира и союза между его высочеством и великим монархом России.

Он повелел мне, внуку своему, поспешить в столицу сей державы. Он уверен, что глас мой, глас правды, обратит на себя милостивое внимание вашего императорского величества и соделает незыблемую дружбу между двумя величайшими и могущественнейшими государями мира.

О сем мне поручено именем могущественного моего повелителя просить вас, великий государь! Предайте вечному забвению происшествие, оскорбившее равно двор российский, как и двор персидский; пусть познает вселенная, что и при самом ужасном случае, два мудрых монарха откровенно объяснились, и все недоумения, все подозрения — исчезли, всему положен конец вожделеннейший.

Наконец, я, избранный для ходатайства по сему важному обстоятельству, признаю себя достигшим высочайшего счастия, удостоясь предстать пред вашим императорским величеством и, исполнив волю прародителя моего, утвердить навеки доброе согласие между двумя народами, коих само провидение ведет к взаимной непоколебимой дружбе».

По переводе этой речи Хосров-мирза вручил государю императору шахскую грамоту, в которой, между прочим, Фетх-Али-шах писал:

«Грибоедов прислан был полномочным министром от Российской державы, и был по сей причине дорогим гостем нашего государства. Мы оказали ему такие почести и благорасположение, каких еще никого из посланников не удостаивали; но враждебный рок судил ужасное происшествие, коего описание стесняет сердце наше и исполняет нас живейшею горестью. Всеведущему Богу известно, сколько для нас сие происшествие горестно и сколь оно нас тронуло.

Один проницательный и блестящий ум великого императора может открыть нам путь к утешению, успокоить сердце и свеять пыль сомнения, покрывшую лицо наше. Конечно, вашему величеству известно, что никакой благоразумный человек никогда не мог покуситься на подобное дело. Милосердный Боже! Возможно ли подозревать, чтобы наши визири и вельможи взяли участие в сем ужасном происшествии в то самое время, когда новый счастливый мир, источник радости и благополучия, венчал желания обеих держав. Хотя драка между людьми посланника и чернью, столь внезапно возникшая, что невозможно было оказать никакой помощи, — была причиною сего ужасного происшествия, однако же правительство наше пред вашим покрыто пылью стыда, и лишь струя извинения может обмыть лицо оного. Для приведения к благому концу сего ужасного дела и для испрошения милосердного прощения, мы признали лучшим средством отправить к вашему величеству, с сим извинительным письмом, излюбленного внука нашего, эмир-задэ Хосров-мирзу, вместе с высокостепенным Мамед-ханом, одним из приближеннейших и почтеннейших вельмож нашего двора, начальником всего регулярного нашего войска.

От обширного ума великого нашего благоприятеля, украшающего вселенную, зависеть будет принять милостиво или отринуть извинение…»

Пришла поря опять скрепить

Союз приязни снисхожденьем —

И все минувшее затмить

Благотворительным забвеньем. (Саади)

Приняв грамоту, государь передал ее графу Нессельроде, который, положив ее на нарочно приготовленный стол, от имени его величества отвечал:

«Его императорское величество повелевает мне уверить ваше высочество в том совершенном удовольствии, с коим он внимал объяснениям вашим и изъявлению праведного сетования от лица вашего государя. Движимый чувствами великодушными, его величество шах не мог, конечно, без ужаса взирать на злодейство, имевшее целью расторжение дружеских связей между двумя державами, еще недавно примирившимися. Он ознаменовал сие посольством, вашим посольством, долженствующим рассеять всякую тень, которая могла бы помрачить взаимные сношения России с Персиею после происшествия столь плачевного.

Да будет сие уверение принесено вами его величеству шаху; да будет он убежден вами в непоколебимой воле его императорского величества всегда сохранять мир и утверждать узы дружбы и соседственного согласия, благополучно возобновленные в Туркменчае.

Избрание вашего высочества для сих изъяснений крайне приятно государю императору. Вы благоволите в сем удостовериться теми чувствами, кои теперь изъявлены мною от имени всемилостивейшего моего государя».

По выслушании этого ответа, его величество, взяв Хосров-мирзу за руку, произнес:

— Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие.

За сим принц удостоился кратковременного разговора с государем императором в особой комнате, где все сановники посольства тогда же были через него представлены его величеству. На этой приватной аудиенции его величество заметил Хосров-мирзе негодование свое против двуличной политики персиян, позволившей им, в самое время отправления к ним его — Хосров-мирзы, производить в Константинополе переговоры с врагами нашими.

По выходе от государя, Хосров-мирза был приглашен в малую тронную, где государыня стояла перед последней ступенью, статс-дамы и фрейлины по правую, а чины двора по левую сторону трона. Вступив в залу и сделав три поклона, Хосров-мирза произнес:

— Я горжусь и считаю себя счастливейшим, что из числа персидских принцев на мою долю выпало сделаться известным вашему величеству и передать вам, монархиня, все то уважение, которое его величество шах питает к высочайшей особе вашей, как к существу добродетельнейшему.

— Прибытие вашего высочества в русскую столицу, — отвечала государыня, — послужило к истинному моему удовольствию. Я радуюсь неизменной дружбе его величества императора, моего любезнейшего супруга, к царствующему в Персии дому. Передайте его величеству шаху мой привет.

С представлением Хосров-мирзы и его свиты наследнику окончилась аудиенция, продолжавшаяся всего два часа.

Возвращение посольства в Таврический дворец совершилось тем же порядком.

На следующий день Хосров-мирза имел частную аудиенцию в Елагинском дворце, на которой он главным образом просил о сложении с Персии оставшихся неуплаченными двух куруров контрибуции, условленных в Туркменчае. На такое ходатайство ему было отвечено через министерство иностранных дел, что Россия, после тегеранского события, без того показала уже довольно умеренности, что теперь, когда объяснения по означенному случаю едва приведены к благополучному концу, не время думать о новых снисхождениях; со всем тем, в доказательство искреннего желания не стеснять персидское правительство, государь император соизволяет отсрочить уплату означенных куруров еще на 5 лет.

В таком положении находилось дело о долге Персии, когда получены были письма князя H.A. Долгорукова, из которых император Николай с удовольствием известился о мерах, принятых в Тегеране для наказания возмутителей, умертвивших нашу миссию. Не менее приятно было видеть постоянное, искреннее расположение к нам Аббас-мирзы. В уважение этого, а также и настойчивой слезной просьбы Хосров-мирзы, государь подарил Персии один курур, а уплату последнего отсрочил на 5 лет.

Прошло около полутора недель после аудиенции 13 августа, посвященной визитам и разного рода удовольствиям столичной жизни, и — как срок этот ни был краток, но Хосров-мирза уже успел обратить на себя общее внимание и сделаться любимцем всех приходившихся с ним в столкновение.

24 августа он с эмир-низамом, Мирза-Масудом и Мирза-Салехом удостоился приглашения к высочайшему столу в Елагинский дворец. Явившись туда, гости представились их величествам, причем Хосров-мирза поцеловал руку государыни.

Разговор начался с замечания государя императора принцу:

— Я слышал, что на вчерашнем концерте одна из здешних красавиц поразила твое сердце стрелою.

— Обстоятельство это, — отвечал Хосров-мирза, — сообщено вашему величеству, вероятно, графом Сухтеленом, но он передал его не вполне точно.

Между нами была только речь о глазах и бровях, и я объяснил графу, что наши поэты сравнивают их с луком и стрелою.

Перейдя в соседнюю комнату, принц встретил, между собравшимися в ней лицами, некоторых знакомых. В числе их были дамы. Но едва только он успел сказать с ними несколько слов, как к нему обратился государь:

— Ты все приветствуешь старух и не обращаешь внимания на девиц, с которыми ты также знаком.

Принц обратился к девицам.

Несколько минут спустя пошли к столу. Хосров-мирза сел по левую сторону государя, а Мирза-Масуд, в качестве переводчика, против его величества. Кушанья подавались в одно время государю и принцу. (Во второй раз принц был приглашен к высочайшему столу в Царском селе).

В продолжение всего обеда шла полная оживленная беседа, дышавшая тем высоким вниманием государя к гостю, которое не могло не оставить самого глубокого впечатления в юном сердце Хосров-мирзы. Не знаю, быть может, мое предположение есть простая гипотеза, но позволяю себе думать, что именно расположение императора Николая и всего высшего нашего общества к принцу, послужило поводом к тем светлым, хотя и неосновательным, расчетам его на Россию, подготовившим ему бесповоротно грустное падение.

Но не одними милостями, лично обращенными к Хосров-мирзе, государь думал скрепить дружеские отношения России к Персии. Желая после торжественного оправдания, принесенного принцем от имени шаха, уничтожить немедленно все опасения, какие могли существовать в уме сего монарха насчет наших видов, он приказал, не дожидаясь отъезда персидского посольства из столицы, препроводить к Фетх-Али-шаху ответную дружественную грамоту.

Кроме того Персии, как мы упомянули выше, был прощен один из куруров, следовавших нам по Туркменчайскому трактату.

Но, удовлетворяя главным домогательствам Хосров-мирзы, ему было оказано снисхождение и в просьбах второстепенной важности. Так, например, Персии было дозволено запастись из российских владений сукном для войск, кожевенным товаром, кремнями, ядрами, холодным и огнестрельным оружием.

Брат Мирза-Бабы, врача принца, был принят на воспитание в горный корпус.

Наконец, на отпускной аудиенции, бывшей 6 октября, посольство испытало новые монаршие щедроты. Хосров-мирзе был пожалован, вместо ордена, бриллиантовый орел, для ношения на шее, на голубой ленте, и бриллиантовое перо с изумрудами, а эмир-низаму богатый кинжал, украшенный драгоценными камнями, и орден Белого Орла; кроме того, даны перстни:

Мирза-Масуду в 6400 р.

Мирза-Салеху 5100 р.

Мирза-Бабе 3900 р.

Хусейн-Али-Беку 1000 р.

Физил-хану 800 р.

Денег подарено некоторым лицам свиты 6000 червонцев.

Разных материй и мехов Хосров-мирзе и его свите на 23864 р. 75 к.

Стеклянных, граненых и золоченых вещей поднесено принцу и его свите, при посещении императорского стеклянного завода на 11702 р. 50 к.

Фарфоровых вещей, при посещении императорского завода, на 18303 р.

Всего на 89100 р. 25 к.

Французу Семино пожалован орден св. Владимира 4-й степени и секретный пенсион в 120 червонцев в год.

Затем государь император, не желая оставить без особого знака своего внимания полезное содействие казвинского принца Али-Наги-мирзы и каймакама Мирза-Абуль-Касима, при изгнании из Тегерана бунтовщиков, виновных в умерщвлении нашей миссии, — пожаловал: первому — бриллиантовый перстень со своим портретом при особом рескрипте, а второму — орден Белого Орла; министру же казвинского принца — бриллиантовый перстень со своим вензелем.

Генералу Ренненкампфу, коего попечительность и искусство по должности, ему порученной, удостоились полного высочайшего одобрения, была пожалована государем императором табакерка, украшенная алмазами с шифром.

После аудиенции 6 октября Хосров-мирза оставался в Петербурге еще 12 дней. Время это было посвящено прощальным визитам и сборам к отъезду, который был назначен на 18-е число.

IV.
Прибытие в Москву. — Воронеж. — Вечер у Хосров-мирзы. — Новочеркасск. — Ставрополь. — Обед и бал у генерала Емануеля. — Тифлис. — Торжественный въезд в Тавриз.

Вполне счастливый, со светлыми надеждами на будущее, покинул Хосров-мирза императорскую резиденцию. Он возвращался на родину по знакомой уже дороге, встречая везде, как со стороны гражданских властей, так и войска, по тракту его следования, — почести, установленные по положению для великих князей императорского российского дома.

Первую, более продолжительную остановку он имел в Москве, откуда выехал 6 ноября, и затем в Воронеже. За два дня до выезда отсюда, он устроил у себя детский маскарад, а 26-го, желая отплатить знакомым ему дамам за доброе к себе расположение и гостеприимство, пригласил их на вечер, на котором, после пения девицы Таубе, устроил разные игры, приняв в них самое деятельное участие. После полуночи был сервирован ужин, кончившийся тостами за здоровье государя императора и Фетх-Али-шаха.

Оставив Воронеж 27 ноября и переночевав в г. Павловске, Хосров-мирза продолжал путь до Казанской станицы, где его встретил генерал Андреянов. До этого места посольство ехало на санях, далее же — на колясках.

1 декабря оно прибыло в Новочеркасск. Узнав здесь о болезни генерала Кутейникова, Хосров-мирза немедленно отправил к нему своего врача Мирза-Бабу — осведомиться о его положении и, вместе с тем, выразить крайнее сожаление, что собственное нездоровье и утомление лишают его возможности явиться лично.

На следующий день посольство выехало в Аксай, откуда Хосров-мирза отправил в Новочеркасск в подарок генерал-лейтенанту Иловайскому саблю в признательность за обязательное предложение ему в своем доме помещения в оба проезда.

5 декабря принц достиг Ставрополя, где радушно был принят генералом Емануелем, у которого он и остановился.

На следующий день праздновалось тезоименитство государя. По этому случаю генерал

Емануель давал обед, а вечером бал, на котором принц, вследствие легкого нездоровья, оставался недолго. 7-го числа он любовался домашним спектаклем, устроенным детьми хозяина, а на следующий день выехал в Тифлис, избегая, по возможности, продолжительных остановок в дороге.

Наконец, 17 января 1830 года, он оставил грузинскую столицу, и, спустя почти месяц, имел 15 февраля торжественный въезд в Тавриз.

Так кончилось посольство Хосров-мирзы.

V.
Положение Хосров-мирзы по возвращении в Персию. — Несогласие между сыновьями Аббас-мирзы. — Хосров-мирза в Хорасане. — Он начальником Ак-Дербента. — Приезд в Мешед и Себзевар. — Бегство. — Приезд в Тегеран. — Неудовольствие шаха. — Хосров-мирза добивается аудиенции у шаха.

Милости, которыми император Николай осыпал Хосров-мирзу, и расположение к нему русских были хорошо известны в Персии и на первых же порах поставили его в глазах народа выше прочих сыновей Аббас-мирзы. Такое положение свое, как нельзя лучше, сознавал и сам Хосров-мирза. Возвратившись на родину, благосклонно принятый и щедро награжденный Фетх-Али-шахом, он тотчас же стал себя держать необыкновенно гордо и надменно, не только в отношении приближенных его отца, но даже родных братьев. Такое поведение Хосров-мирзы, само собою разумеется, создало ему немало врагов. В числе последних были и родные его братья, между которыми еще до того образовались две, враждебные друг другу, партии: во главе одной стоял Мамед-мирза, старший сын Аббас-мирзы; представителем другой был Джехангир-мирза, считавший себя по личной храбрости выше остальных. К последней партии примкнул и Хосров-мирза; ей же тайно сочувствовал каймакам Мирза-Абуль-Касим, пользовавшийся громадным влиянием на Аббас-мирзу и отличавшийся столько же упрямством и жадностью к деньгам, сколько безнравственностью и безмерным честолюбием. Персия дрожала при одном его имени и глубоко его ненавидела. Враждебные отношения между сыновьями Аббас-мирзы не только не умерялись, но, напротив, все усиливаясь, не предвещали ничего доброго в будущем.

В 1831 году Аббас-мирза оставил Тавриз и отправился в восточные провинции Персии, чтобы, как он писал государю императору, «стереть нечистый прах мятежа с лица того края». Но не успел он еще кончить тамошних дел, как был вызван в Испагань, где в то время находился шах. Воспользовавшись этим свиданием, Аббас-мирзе удалось, между прочим, осуществить свою заветную мечту: заручиться согласием шаха на поход в Хорасан. Экспедицией этой он думал отдалить свое возвращение в Адербейджан и, на случай смерти отца, возраставшую слабость которого он видел, — иметь готовое войско в Ираке, для обеспечения за собой престола. Пробыв несколько времени в Испагани, он двинулся с войсками, прибывшими к нему из Кермана, на Кашан, а оттуда, оставив в стороне Кум и Тегеран, вышел на хорасанскую дорогу, в селении Хор. Одновременно с этим движением, Хосров-мирзе, управлявшему тогда Керманом, было приказано с оставшимися в этом городе и в Езде войсками двинуться, через Систанские степи, на соединение с отцом.

Говорят, что Хосров-мирзе, во время хорасанской экспедиции, удалось оказать весьма важные услуги правительству и лично Аббас-мирзе. Вероятно, в воздание за эти отличия, он был назначен начальником Ак-Дербента. Но, после некоторого там пребывания, он предпринял поездку в Мешед, имев случай разбить по дороге Текейскую конницу, несравненно сильнейшую против его свиты. В Мешеде находился в то время Мамед-мирза. Хосров-мирза, никогда не любивший старшего брата, старался относиться к нему и на этот раз с полным невниманием. Последствием этого было то, что едва Хосров-мирза прибыл в Себзевар, где он надеялся быть тем же, чем был в Ак-Дербенте, как последовал приказ Мамед-мирзы на имя Кахраман-мирзы учредить над непокорным принцем строгий надзор, не лишая его, впрочем, должного уважения и подобающих его происхождению почестей.

Глубоко оскорбленный таким распоряжением, Хосров-мирза решился бежать. С этой целью он выразил однажды желание отправиться на загородную прогулку. Не имея достаточных причин воспретить такое невинное развлечение, Кахраман-мирза дал согласие, но, в предупреждение всяких случайностей, сообщил Хосров-мирзе, что он лично будет ему сопутствовать с 400 туркменцами. Для большей же осторожности, секретным образом распорядился расковать его лошадь, не имевшую себе подобной в целом улусе. Когда все собрались, Хосров-мирза, ничего не подозревая, сел на своего верного коня и выехал за город. Отдалившись на некоторое расстояние от Себзевара, он начал джигитовать, бросаясь то в одну, то в другую сторону, как бы испытывая быстроту своего скакуна, но всегда возвращался к свите, делая вид, что не таит никакого умысла. Продолжая снова эти упражнения, он вдруг подскакивает к Кахраману и спрашивает:

— Брат, три да четыре сколько?

— Девять, — отвечал обидевшийся Кахраман.

— И прекрасно… Ну, так поминай же, как меня звали! — крикнул ему Хосров и, с последним словом пришпорив коня, понесся по направлению к Тегерану.

Свита бросилась было его догонять, но не достигла, по выражению персиян, и взвившейся пыли, укрывшей за собой уносившегося Хосрова.

Через 10 часов он уже достиг Бостама, откуда, после недолгого отдыха, направился к шахской резиденции.

Появление Хосров-мирзы в Тегеране тотчас же сделалось известным Фетх-Али-шаху, который до того остался недоволен поведением внука, что отказался его принять. Но всегда находчивый Хосров и на этот раз сумел выйти из затруднения. Рассказывают, что он прибег к следующей хитрости:

Убедившись, что все его старания добиться аудиенции у шаха остаются тщетны, он обратился за ходатайством к родному дяде Али-Кули-мирзе, лицу весьма влиятельному при дворе.

— Если, — сказал он, — тебе удастся устроить мне свидание с шахом, то, клянусь Аллахом и святыми имамами, я отблагодарю тебя за эту услугу такой драгоценностью, какой не создаст себе и самое пылкое воображение. Я привез ее из Петербурга, храню ее как лучшее достояние в жизни, и если решаюсь расстаться с нею, то только из глубочайшей признательности к тебе.

Такая убедительная речь произвела свое действие, а тем более на Али-Кули-мирзу, человека в высшей степени корыстолюбивого и жадного. Долго изыскивал он средство угодить племяннику. Мысль эта не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Наконец, после долгих и настойчивых убеждений, ему удалось склонить Фетх-Али-шаха принять Хосрова. Происшедшее между ними свидание кончилось благополучно и не без важных последствий для последнего.

Между тем, прошло несколько дней после аудиенции, и Хосров, по-видимому, забыл о своем обещании. Тогда Али-Кули-мирза решился сам напомнить ему о долге.

— Я твоя жертва, — отвечал Хосров, — ты свет моих очей и перл моей души. Клянусь, сто раз клянусь головою средоточия вселенной, что никакие превратности этого тайного мира не заставят меня изменить данному тебе слову. Обещанная драгоценность будет в твоей власти, но помни, что я могу передать ее, по самому ее свойству, в таком только тайном месте, куда не проникает ни взор смертного, ни луч денного света.

Услышав такие слова, Али-Кули-мирза, после некоторого раздумья, избрал местом херамханэ, то есть гаремное отделение, куда и предложил Хосрову явиться ночью, в условный час. Сказано и сделано. Наступила ночь; в городе царила глубокая тишина, только изредка нарушаемая окликами сторожевых сарбазов. Али-Кули-мирза с напряженным вниманием поджидал позднего гостя. В это время кто-то легко стукнул в ворота.

Хозяин впустил Хосрова. Перешептавшись, они тихо и осторожно направились в назначенное место. Прошло несколько минут. Хосров молчал; Али-Кули-мирза притаил дыхание: послышался легкий звук, похожий на скрип, и в один миг комната осветилась. В руках Хосрова оказалась коробка обыкновенных серных спичек, в то время еще не вошедших в употребление в Персии.

— На, возьми эту драгоценность, — обратился он к Али-Кули-мирзе. — Теперь она твоя, но заклинаю тебя хранить ее так же тщательно, как я ее хранил.

Сказав это, Хосров исчез, а Али-Кули-Мирза долго еще стоял с разинутым от удивления ртом, пока не очнулся, и, пристыженный, не удалился размышлять наедине об этом странном случае.

Между тем, рассказанное происшествие мало-помалу сделалось гласным, возбуждая общий говор и смех среди тегеранского населения.

VI.
Смерть Аббас-мирзы. — Сын его Мамед-мирза объявляется наследником престола. — Хосров-мирза в Тавризе. — Обед у наследника. — Арест и заключение Хосров-мирзы и Джехангир-мирзы в Ардебильскую тюрьму. — Неудовольствие Фетх-Али-шаха.

1833-й год близился к исходу. В Тегеране уже несколько дней носились настойчивые слухи о тяжкой, безнадежной болезни Аббас-мирзы. Вдруг огласилось, что наследника не стало: он скончался 10 октября в Мешеде. Известие это как громом поразило престарелого шаха и так расстроило его и без того надорванное здоровье, что возбудило весьма серьезные опасения за собственную жизнь его. И действительно, Фетх-Али-шах лишился в Аббас-мирзе не только лучшего сына, но и единственного друга, безотчетную его любовь к которому и преданность не могли изменить ни время, ни обстоятельства. Но прошлого возвратить было невозможно, а потому он, как бы в вознаграждение себя за понесенную утрату, перенес чувство своего расположения к покойному — на старшего его сына Мамед-мирзу, которого тотчас же вызвал из Хорасана. Вскоре по прибытии его в Тегеран, он был объявлен наследником престола, помимо бесчисленных дядей, родных сыновей Фетх-Али-шаха. Облеченный в это звание, Мамед-мирза вскорости отправился в Тавриз — резиденцию наследников каджарских венценосцев, куда за ним, по приказанию шаха, последовал и Хосров-мирза.

По прибытии на место Мамед-мирза, стоявший, как упомянуто выше, во главе одной из партий, на которые разделились его братья, снова, и более прежнего, предался свойственному ему религиозному либерализму. Из лиц — одних с ним убеждений и ему близких — особенно выдавались: Хаджи-мирза Агаси, впоследствии известный первый министр Персии; Наср-Уллах-Ардебильский, позже садр-уль-мемалик (глава духовенства), и Мирза-Назар-Али Казвинский, главный доктор наследника. Отношения же братьев противной партии к Мамед-мирзе остались прежние. Более других в своей ненависти к нему отличались — Джехангир-мирза и Хосров-мирза, избегавшие всегда и везде даже титуловать его валиахдом, то есть наследником. Тем не менее, высокое положение, занятое старшим их братом в государстве, обязывало обоих принцев соблюдать в отношении него знаки внешнего приличия и при известных случаях даже являться к нему на поклон. С последней именно целью прибыл в Тавриз Джехангир-мирза, в то время правитель Хоя и Урмии, и остановился в собственно ему принадлежавшем саду Баги-Сефа, куда тогда же переселился и Хосров-мирза.

Что касается каймакама Мирза-Абуль-Касима, сторонника противной наследнику партии, то он с кончиной Аббас-мирзы был поставлен в самое щекотливое положение. Но, будучи столько же умен, сколько хитер, он тотчас же переменил политику, думая и заботясь лишь об обеспечении своего будущего положения. Вот почему он, перед самым выездом из Тегерана, зная беспокойный характер Джехангир-мирзы и Хосров-мирзы, заручился разрешающим фирманом шаха, в случае каких движений и беспокойств в Адербейджане, задействовать названных принцев, как главных виновников открывшихся беспорядков, не лишая их, впрочем, подобающих почестей. Имея в руках такое сильное орудие, а вместе с тем, в доказательство как бы того, насколько он мало солидарен с противной наследнику партией, а также для вящего убеждения его в своей преданности, каймакам прибег к следующей хитрости.

Он посоветовал Мамед-мирзе пригласить Джехангира и Хосрова на обед, устроив его в Баги-Мешэ, одном из садов, вдали от центра города. Не подозревая никакого умысла, оба брата приняли приглашение, боясь отказом навлечь на себя открытое неудовольствие наследника, который легко мог счесть то за личное оскорбление. Когда же, по окончании обеда, Джехангир и Хосров отправились в одну из боковых комнат павильона для отдыха, они вдруг увидели себя окруженными двумя ротами Урмийского полка, отрезавшими им все пути к выходу. Спустя некоторое время их отправили в Ардебиль под конвоем ста всадников и трех рот сарбазов, под начальством Мир-Казим-хана Талышинского, зятя Аббас-мирзы, и там заключили в тюрьму, с поручением надзора за ними Бехмен-мирзе, тамошнему правителю и родному брату Мамед-мирзы.

О таких распоряжениях своих адербейджанское начальство тотчас же донесло в Тегеран, объясняя их тайными замыслами Джехангир-мирзы и Хосров-мирзы — произвести возмущение против местной администрации, с целью низвержения наследника. Но едва только арест принцев сделался известным шаху, как последовал строжайший выговор за подобное самоуправство, с приказанием немедленного освобождения заключенных. Повеление это, однако же, осталось неисполненным, так как каймакам, написав извинение, ходатайствовал, вместе с тем, об отсрочке в освобождении принцев до окончательного успокоения будто бы встревоженного и возбужденного Адербейджана.

Пока происходила эта переписка, Фетх-Али-шах успел прибыть в Испагань, где он скоро опасно заболел. Несмотря, однако же, на свое тяжелое положение, он не забывал постигшей его внуков участи и, по-видимому, сильно тревожился за их безопасность. Вот почему он, вслед за получением последнего донесения каймакама, вторично приказал Аллах-Яр-хану снова потребовать безотлагательного освобождения Джехангира и Хосрова, с донесением в десятидневный срок об исполнении его воли. Получив такое категорическое предписание, Мамед-мирзе оставалось исполнить его без всякой проволочки. Но тут случилось обстоятельство, лишившее принцев последней надежды на свободу.

VII.
Смерть Фетх-Али-шаха. — Беспорядки в Персии. — Мамед-шах вступает на престол. — Интриги каймакама против Джехангир-мирзы и Хосров-мирзы. — Шах дает приказание ослепить принцев.

Быстро развивавшаяся болезнь Фетх-Али-шаха имела на этот раз печальный исход: он скончался в Испагани 8 октября 1834 года, то есть спустя год после смерти Аббас-мирзы. Тело его тогда же было перевезено в Кум где и предано земле возле любимого сына.

Со смертью Фетх-Али-шаха была Персия обречена на большие беспорядки и полнейшее безначалье, что, впрочем, повторяется в этом государстве при каждом новом воцарении. В устах персиян даже сложилось особое выражение «шах-ёльди», в переводе — «шахумер», которое приурочивается именно к этому времени внутренних несогласий и неурядиц. Поводом к ним всегда служат соперничество между многими претендентами на престол и совершенная неизвестность народа — кому достанется корона. В данном случае претендентами явились сыновья покойного шаха, которых у него было около 60. Так, в Тегеране заявил свои права Зилли-Султан (Али-шах), Хусейн-Али-мирза в Ширазе, где кроме него восстал Хасан-Али-мирза; Мамед-Кули-мирза в Мазандеране, и пр. При таком положении дел, само собой разумеется, сообщение между городами, по случаю грабежей и убийств, сделалось опасным: между Тегераном и Испаганом, а в особенности, между последним городом и Ширазом — нападали бахтиарцы; по дороге из Тегерана до Тавриза бесчинствовали кочующие племена, разорившие Казвин. Такое положение дел продолжалось до тех пор, пока законный наследник Мамед-мирза, поддержанный Россией и Англией, не восторжествовал над возмутившимися дядями и, по прибытии в Тегеран, не утвердился на престоле.

Не входя здесь в дальнейшие подробности всех мер, принятых молодым шахом к водворению общего порядка и спокойствия, причем многие принцы, лишившись своих мест, были арестованы, сосланы и даже ослеплены, я обращусь к двум братьям Мамед-мирзы, отправленным из Тавриза в заточение, в то еще время, когда Фетх-Али-шах доживал последние дни в Испагани.

Арест и ссылка Джехангира и Хосрова в Ардебиль не удовлетворили каймакама. Заискивая расположения нового шаха, для упрочения своего влияния на дела государства, и как бы в изящное оправдание своего прежнего поведения, он принужден был прибегнуть к новым, более энергическим мерам. В находчивости и хитрости недостатка у него не было. Он начал с того, что в самых ужасающих размерах представил опасность, угрожающую Персии, в случае освобождения принцев. Убедить в этом Мамед-шаха было тем легче, что сам он, помня прежние интриги и отношения братьев, вполне был уверен, что, с занятием настоящего высокого положения, должны усилиться с их стороны нерасположение к нему и ненависть. В особенности же опасался он Хосров-мирзы. Зная милостивое расположение к нему императора Николая и сочувствие, приобретенное со стороны русских, он видел в нем опасного соперника, который при всяком удобном случае не только оказал бы ему сильную оппозицию, но даже отнял бы и саму корону. Это-то, главным образом, несправедливое подозрение и побудило Мамед-шаха поддаться убеждениям Мирза-Абуль-Касима, в свою очередь желавшего устранения всякого влияния принцев на шаха, и потому еще, что оба они, как люди вполне посвященные в его тайны, рано или поздно, могли их обнаружить, и тем подготовить его собственное падение. В предупреждение такого, весьма возможного, будущего, с одной стороны, а с другой, желая воспользоваться видимой доверчивостью шаха, он убедил его лишить зрения ардебильских затворников и сослать их в одну из внутренних провинций государства, где они будут совершенно парализованы в своих действиях против верховной власти.

Шах согласился на предложенную меру и поручил ее осуществление своему ферраш-баши (начальнику постельничих) Измаил-хану Караджадагскому.

VIII.
Пребывание принцев в ардебильской тюрьме. — Гадание Хосров-мирзы. — Ослепление его и Джехангир-мирзы. — Рассказ сарбаза. — Ссылка принцев. — Приезд Хосров-мирзы в Тегеран. — Его кончина. — Его семейство. — Внешность Хосров-мирзы. — Убиение каймакама Мирза-Абуль-Касима.

Прошло уже несколько месяцев, как Хосров-мирза и Джехангир-мирза томились в ардебильской тюрьме. В полной неизвестности о том, что происходило за стенами их мрачного приюта, — они, тем не менее, могли что-либо знать о кознях против них каймакама. Да и что от того пользы, когда ничего нельзя было предпринять в свое оправдание? В этом мучительном и беспомощном состоянии, при полном отсутствии какого-либо сообщества и обмена мыслей, узники погружались в глубокую тоску и уныние. А вокруг все точно вымерло… Только крики муэдзинов, с высоты минаретов призывавших в урочные часы дня правоверных к молитве, а ночью оклики тюремной стражи, достигая их слуха, нарушали эту мертвящую тишину и безмолвие. А время все шло… С трудом прожитый день сменялся бессонной ночью, которой, казалось, не было предела; а если иногда, с первым лучом утреннего света, бывало и западет в сердца их надежда на скорую свободу, то это оказывалось одной мечтой, подобной призраку, бесследно исчезающему в пространстве.

В устах народа сохранился следующий рассказ:

Говорят, что однажды — это было в глухую ночь — Хосров-мирза, по склонности человека добиваться будущего таинственными средствами, взял сочинения Хафиза, служащие в Персии оракулом, и, на случайно раскрытой странице, прочел следующие, доставшиеся ему два стиха:

Лови, лови часы наслаждения, ибо не вечен жемчуг в своей раковине.

Роковое предзнаменование тяжело и болезненно отозвалось в душе Хосрова. Он закрыл книгу, лег и погрузился в глубокое раздумье. Так прошел час, другой…

Вдруг послышался мерный шорох. Хосров-мирза вздрогнул. В комнату вошел Измаил-хан, шахский ферраш-баши. Не говоря ни слова, он развернул фирман, которым ему повелевалось ослепить обоих братьев. Принцев объял ужас.

Но прежде, чем они могли прийти в себя, бывший при этой сцене сарбаз бросился на Хосров-мирзу; крепко сжал его в объятьях, и призванный палач совершил бесчеловечную операцию. С этих пор внешний мир закрылся для Хосрова и — закрылся навсегда. Та же участь постигла Джехангира, который в это время был болен и — после ослепления внушил серьезные опасения за свою жизнь.

Когда все было кончено, сарбаз, участвовавший в казни, сообщил следующий любопытный случай:

Во время движения Хосров-мирзы в Хорасан, один из сарбазов его отряда, следуя через какую-то деревню, отнял у крестьянина арбуз. Обиженный обратился за такое самоуправство с жалобой к принцу. Хосров потребовал виновного и, разобрав дело, приказал лишить его глаза. Сарбаз был молод и замечательно хорош собой.

— Принц, — обратился он к Хосрову, — побойся Аллаха! Неужели ты за один арбуз хочешь лишить меня глаза? Сжалься, и знай, что я связан любовью с девушкой, которая оттолкнет меня, если ты прикажешь меня изувечить.

Едва только он произнес эти слова, как в ноги принцу бросается другой сарбаз, родной брат виновного.

— Прикажи, — умоляет он, — лишить меня обоих глаз, но пощади брата. Однако Хосров остался непреклонен в своем решении, и сарбаз лишился глаза.

По странной случайности оказалось, что брат наказанного сарбаза был сам рассказчик, участвовавший в ослеплении принца.

Спустя некоторое время после описанной экзекуции, обоих принцев отправили, с прочими братьями от одной матери, в Тусирган, близ Хама-дана, где им были отведены пахотные и пастбищные земли, в обеспечение их существования. Они поместились там с семействами в особый замок, отданный в исключительное их владение.

Принцы жили там почти безвыездно. Во время пребывания моего в 1855 году в Тегеране, рассказывали, что Хосров-мирза, в царствование Мамед-шаха, приезжал к нему с какой-то просьбой. Когда об этом доложили шаху, он отвечал: «Делайте все, что он потребует; но, Бога ради, не показывайте мне брата!»

В другой раз, уже при Наср-Эддин-шахе, он приезжал в Тегеран с жалобой на Сейф-Уллах-мирзу, губернатора Хамадана. Последнему тогда же было приказано не тревожить Хосров-мирзу.

Хосров-мирза скончался 21 рамазана 1292 (1875) года, в Хамадане, 62-х лет от роду, и погребен в Корбелае.

После него остались — сын Мамед-Али-мирза, от временной жены, уроженки Хамадана, и дочь Шюхре-и-Афак (знаменитость мира), от дочери известного Мамед-Али-мирзы, правителя Керманшахского и опасного соперника Аббас-мирзы. Шюхре-и-Афак вышла за Мамед-Мехти-мирзу, сына Тахмасиб-мирзы, и живет в Хамадане.

В одном из номеров «Journal de St.-Petersbourg» за 1829 год, Хосров-мирза описывается так: «Он был среднего роста, строен, имел очаровательные глаза и необыкновенно приятную улыбку; держал себя с достоинством, обладал живостью в разговоре, и был замечательно приветлив в обхождении».

Этим исчерпывается весь или почти весь запас сведений о Хосров-мирзе, без сомнения, достойном лучшей участи, чем та, которая выпала на его долю. Но если ему суждено было вынести на себе весь ужас необузданного деспотизма, то в сердцах соотечественников он навсегда оставил неизгладимые следы глубокого к себе расположения и сострадания. Это-то общее к нему сочувствие, как нельзя красноречивее, выразилось при неожиданном известии, что не стало и каймакама, главного виновника его несчастья. Мирза-Абуль-Касим был убит в Тегеране 14 июня 1835 года по повелению того же Мамед-шаха; имение его взято в казну, а семейство арестовано и отправлено в Ферахан, за исключением жены, родной сестры Аббас-мирзы, которой сохранили имущество и подобающие званию почести.

Персия радостно приветствовала и торжествовала смерть каймакама и кровавыми буквами внесла его в историческую летопись…