Надо было бороться нашему селу, остановить беду, пока она не скрутила всех, и никто не знал, что и как делать.
Старостой в селе был дядя мой, брат матери. После вторых похорон я пошел к нему. За поставцом нашелся номер «Губернских новостей» с наставлением: «Как уберечь себя от холеры» — и присланная от губернского земства брошюрка «Что такое холера и как с нею бороться». Прочитав находку, я со всем пылом молодости предложил ряд решительных мер, но староста не согласился быть «в ответе» один. Сход созвать за короткое время, да еще в горячую пору, было немыслимо. Надумали собрать на совет почетных стариков, «каштанов», как у нас говорили.
Заняли у целовальника самовар, приготовили чай, угощение. Я прочитал «каштанам» газету и книжечку. Старики слушали в тревожном молчании, и видно было, как напрягалась мысль под давлением грозной беды, как нарастало в людях что-то новое, просветленное. Я знал, как туги обыкновенно старики к книжному слову, и пытался толковать, что считал непонятным.
На этот раз, однако, не нужно было толкований: умы раскрыла опасность.
— Вот, вот! — перебивал меня то один, то другой согласным словом. — И допрежь домекал я: от нечисти она... нечистью передается...
Предложенные меры были одобрены, и старики пообещали старосте поддержать его перед сходом, когда будет отчитываться в расходах. А меры для первого раза были такие:
1) не пускать больше из Новой покойников на свое кладбище и сейчас же послать об этом телеграмму губернатору;
2) послать нарочного в земскую больницу с извещением, что в Новой холера;
3) поставить караулы на речке, не давать брать из нее воду ни для питья, ни для других нужд, а посылать всех за водой в родники;
4) родники заделать досками, и так, чтобы ведра в них не могли пролазить и затаскивать на уторах нечистоту.
При каждом роднике привесить ковш-черпак для этого, и, наконец,
5) в воскресенье после обедни собрать народ около пожарных бочек и прочитать ему газету с книжкой.
Старики разошлись, а мы со старостой принялись за дело. Составив телеграмму губернатору, я поскакал за пятнадцать верст на почту. Миновал не без хлопот «карантины», поздно вечером подъехал к почтово-телеграфному отделению. Здесь пришлось помытарствовать. Сначала почтальон пошел разыскивать чиновника. Я сидел на крыльце и ждал, держа в поводу взмыленную от бурной скачки лошадь с потником вместо седла и двумя чересседельниками вместо стремян.
Долго погодя, пришел чиновник. Должно быть, его оторвали от очень приятного занятия: был он зол и раздражителен со мной, но на лице светились остатки только что пережитого удовольствия.
— Ну, чего тебе?
Говорю:
— Вот телеграмма, срочная. Потрудитесь принять.
Взял телеграмму, пошел в помещение. Я привязал лошадь к фонарному столбу и — за ним. Сидит чиновник за барьером спиной ко мне, что-то делает. Жду-жду-жду...
— Вы бы квитанцию мне дали.
— А? Кто тут? Какую квитанцию? Ах да, это ты, братец? От какого старосты? Твою телеграмму я не могу принять.
— Как так?
— А так. Она адресована губернатору. Без начальника не приму, а начальник спит.
— Разбудите!
— Не кричи!
— Вы видите, телеграмма срочная!
На мое счастье, начальник жил в том же доме и, должно быть, спал в соседней комнате через стенку. Там повозилось что-то, посопело, и вылез крупный старик в неимоверно широком белом балахоне, брюхом вперед.
— Что за шум подняли?
Взял из рук чиновника телеграмму, зевнул в нее, гукнул:
— Да что вы там, с ума посходили со своими мордвами? От сельского старосты к губернатору! Не приму!
— Примите тогда жалобу к начальнику округа...
— Что? Да ты из каких?
— Из тех самых!
— Мм... Впрочем... Можно будет принять, — обратился он к чиновнику, — пусть только подписку выдаст: «Вследствие особых настояний подавателя»... и как там...
— А сам ты не холерный?
— Как видите.
Телеграмма была принята, отправлена и сделала все, что было нужно. На другое же утро приехал в Новую исправник, отвел холерное кладбище.
Скорая отзывчивость начальства на нашу дерзкую телеграмму всех прибодрила. Староста хоть и согласился приложить вчера свою печать к телеграмме, все же втайне побаивался. После же того, как я рассказал ему про свои мытарства на телеграфе, стал было потрухивать явно. Теперь миновали всякие страхи, он высоко поднял голову, бойко заметался по селу, постукивая должностным подожком.
Все общественные родники очистили, вычерпав из них ил до чистой подающей воду песчаной жилки, оправили, заделали крышками, привесили к каждому по паре новых леек. Забота о родниках особенно понравилась народу. Здесь мы попали не на новшество, а на древний, освещенный веками обычай. В наших местах считается хорошим, душеспасительным делом оправлять родники на полях, и водопои были устроены когда-то благочестивыми добровольцами «души для спасения». Люди эти жили, может быть, сто, а может быть, больше лет тому, а имя их в народе не забывается и до сего дня.
Все полевые роднички, все водопои называются по имени того, кто их оправил когда-то в сруб, украсил колодой. И в летнюю засуху, во время молебствий о дожде на родники эти ходят с иконами, служат молебны, поминают добром невесть когда жившего устроителя. Вообще чистая родниковая вода в наших местах пользуется таким же старинным почетом, как и хлеб с солью. Может быть, это — остаток язычества, когда моления и жертвоприношения богам природы происходили на берегу студеных ключей и полевых родников. Народ стал пить чистую воду, но так как оправку родников на этот раз связали с холерой, то вдруг особенное значение получили те из слухов, которые говорили, что холера — отрава, пущенная в воду. Наша забота о родниках как будто выдвинула на первое место эту именно басню из ряда других многочисленных басен, занесенных в деревню из города. За питьевой водой стали поглядывать, и вскоре вышел случай, чуть не стоивший жизни прохожему человеку.
Проходил через село старичок в городском платье с большим дождевым зонтиком под мышкой. День был душный, и старику захотелось пить, но спросить не у кого: народ был в поле и на гумне — возили сено, убирали в ометы. Подошел старичок к роднику, видит: благоустроенно, чисто. Покачал головой, похвалил, напился из ковшика, пошел дальше. Видит другой родник, также обделан, подошел, осмотрел. К третьему подошел — все дивуется. А за ним следом, как воробьи за просыпанным пшеном, ребятишки: и сбоку забегут, и сзади посмотрят.
Видят ребята — чужой человек по родникам ходит и внутрь заглядывает, делает что-то. Слыхали от больших, что беречь надо воду, быть настороже, отрядили послов к большим на гумна:
— Барин какой-то по родникам ходит! В руках держит не знай чего... сам в шляпе! Наговаривает, нашептывает и сыплет чего-то... Стра-ашны-ый!..
Встревожились бабы, старухи, стали окликать мужиков. Те наспех повскакали верхом да вдогонку. Старик успел выйти за село только. Его догнали, связали, волоком притащили к расправе.
Оказалось, к счастью, что старика знали многие из мужиков лично: он служил конторщиком у одного из ближних помещиков, где мужики брали испольщину.
Старика отпустили, но родники еще раз почистили.