Хлеб (Мамин-Сибиряк)/Часть III/Глава X

Хлеб — Часть III, Глава X
автор Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Дата создания: 1895. Источник: Мамин-Сибиряк, Д. Н. Собрание сочинений, том девятый. — М.: Правда, 1958.; az.lib.ru

Перед самым отъездом Галактиона была получена новая корреспонденция, взволновавшая все Заполье. Неизвестный корреспондент разделывал новых дельцов, начинавших с организации банка. Досталось тут и Галактиону, как перебежчику от своей купеческой партии. Писал, видимо, человек свой, знавший в тонкости все запольские дела и всех запольских воротил. К разысканию таинственного писаки приняты были все меры, которые ни к чему решительно не привели. Обозленные банковцы дошли до невероятных предположений. Особенно волновался Штофф.

— Это писала протопопская дочь, — уверял он в отчаянии. — Она кончила гимназию, — ну, и написала.

В розыске принял участие даже Замараев, который под величайшим секретом сообщил Галактиону:

— Некому больше, как вашему адвокату Мышникову. У тебя с ним контры, вот он и написал. Небойсь о себе-то ничего не пишет. Некому другому, кроме него.

Как это иногда случается, от излишнего усердия даже неглупые люди начинали говорить глупости.

На Галактиона корреспонденция произвела сильное впечатление, потому что в ней было много горькой правды. Его поразило больше всего то, что так просто раскрывались самые тайные дела и мысли, о которых, кажется, знали только четыре стены. Этак, пожалуй, и шевельнуться нельзя, — сейчас накроют. Газета в его глазах получила значение какой-то карающей судьбы, которая всякого найдет и всякому воздаст по его заслугам. Это была не та мистическая правда, которой жили старинные люди, а правда новая, называющая всенародно вещи их именами.

Из Заполья Галактион уехал под впечатлением этой корреспонденции. Ведь если разобрать, так в газете сущую правду пропечатали. Дорогой как-то лучше думается, да и впечатления другие. Заводы Прохорова и К o были уже в степи, и ехать до них приходилось целых полтора суток. Кругом расстилались поля. Теперь они были занесены снегом. Изредка попадались степные деревушки. Здесь уже была другая стройка, чем на Ключевой: избенки маленькие, крыши соломенные, надворные постройки налажены кое-как из плетня, глины и соломы. Но народ жил справно благодаря большим наделам, степному чернозему и близости орды, с которой шла мена на хлеб. Много было всякого крестьянского добра, а корреспондент уже пишет о разорении края и о будущем обеднении. Галактиону вдруг сделалось совестно, когда он припомнил слова отца. Вот и сейчас он едет в сущности по нечистому делу, чтобы Стабровский за здорово живешь получал отступное в сорок тысяч.

Да, нехорошо. А все оттого, что приходится служить богатым людям. То ли бы дело, если бы завести хоть один пароходик, — всем польза и никто не в обиде.

— Ну, как вы тут живете? — спрашивал Галактион одного рыжебородого ямщика, бойкого и смышленого.

— А ничего, ваше степенство. Слава богу, живем, нога за ногу не задеваем.

Обернувшись, ямщик прибавил:

— У нас вот как, ваше степенство… Теперь страда, когда хлеб убирают, так справные мужики в поле не дожинают хлеб начисто, а оставляют «Николе на бородку». Ежели которые бедные, — ну, те и подберут остатки-то. Ничего, справно народ живет. Богатей есть, у которых по три года хлеб в скирдах стоит.

Отъехав станций пять, Галактион встретил, к своему удивлению, Ечкина, который мчался на четверке в Заполье. Он остановил лошадей.

— Вы это к Прохорову? — спрашивал Ечкин.

— Да… А вот вы были в Петербурге, а едете из степи.

— Э, батенька, волка ноги кормят! Из Петербурга я проехал через Оренбург в степь, дела есть с проклятым Шахмой, а теперь качу в Заполье. Ну, как у вас там дела?

— Да ничего, помаленьку.

— Вот все вы так: помаленьку да помаленьку, а я этого терпеть не могу. У меня, батенька, целая куча новых проектов. Дела будем делать. Едва уломал дурака Шахму. Стеариновый завод будем строить. Шахма, Малыгин и я. Потом вальцовую мельницу… да. Потом стеклянный завод, кожевенный, бумагу будем делать. По пути я откупил два соляных озера.

Ечкин не утерпел и выскочил из своего щегольского зимнего экипажа. Он так и сиял здоровьем.

— Ах, сколько дела! — повторял он, не выпуская руки Галактиона из своих рук. — Вы меня, господа, оттерли от банка, ну, да я и не сержусь, — где наше не пропало? У меня по горло других дел. Скажите, Луковников дома?

— Да… Он, кажется, никуда не ездит.

— Отлично. Мне его до зарезу нужно. Полуянова засудили? Бубнов умер? Слышал… Все к лучшему в этом лучшем из миров, Галактион Михеич. А я, как видите, не унываю. Сто неудач — одна удача, и в этом заключается вся высшая математика. Вот только времени не хватит. А вы синдикат устраивать едете?

— Какой синдикат?

— Ну, по-вашему, сделочка. Знаю… До свидания. Лечу.

Неугомонный человек исчез как метеор. Ечкин поражал Галактиона своею необыкновенной энергией, смелостью и уменьем выпутаться из какого угодно положения. Сначала он относился к нему с некоторым предубеждением, как к жиду, но теперь это детское чувство совершенно заслонялось другими соображениями. Вот как нужно жить на белом свете, вот как работать.

Прохоровские винокуренные заводы в степи представляли собой что-то вроде небольшого городка. Издали еще виднелись высокие дымившиеся трубы, каменные корпуса, склады зерна, амбары и десятки других заводских построек. Отдельно стояла контора, дом самого Прохорова, квартиры для служащих и простые избушки для рабочих. Место было глухое, и Прохоров выбрал его по какому-то дикому капризу. Поговаривали, что главный расчет заключался в отдаленности акциозного надсмотра, хотя это и относилось уже к доброму старому времени.

Сам Прохоров был дома. Впрочем, он всегда был дома, потому что никуда и никогда не ездил уже лет двадцать. Его мучило вечное недоверие ко всему и ко всем: обкрадут, подожгут, зарежут, — вообще изведут. Простой народ называл его «пятачком», — у Прохорова была привычка во что бы то ни стало обсчитать на пятачок. Ведь никто не пойдет судиться из-за пятачка и терять время, а таких пятачков набегало при расчетах тысячи. Даже жалованье служащим он платил на пятачок меньше при каждой выдаче. Это был налог, который несли все, так или иначе попадавшие в Прохоровку.

Галактиона винокуренный степной король принял с особенным недоверием.

— Так-с, так-с, — повторял он. — О Стабровском слышали… да. А только это нас не касается.

По наружности Прохоров напоминал ветхозаветного купца. Он ходил в длиннополом сюртуке, смазных сапогах и ситцевой рубахе. На вид ему можно было дать лет шестьдесят, хотя ни один седой волос не говорил об этом. Крепкий вообще человек. Когда Галактион принялся излагать подробно свою миссию, Прохоров остановил его на полдороге.

— Это нас не касается, милый человек. Господин Стабровский сами по себе, а мы сами по себе… да-с. И я даже удивляюсь, что вам от меня нужно.

— Вы сейчас не хотите понять, а потом будете жалеть.

— Что делать, что делать. Только вы напрасно себя беспокоите.

— Я так и передам.

— Пожалуйста.

На прощанье упрямый старик еще раз осмотрел гостя и проговорил:

— Да вы-то кто будете Стабровскому?

— Никто. Просто, он мне поручил предупредить вас и войти в соглашение.

— Так-с, так-с. Весьма даже напрасно. Ваша фамилия Колобов? Сынок, должно быть, Михею Зотычу? Знавал старичка… Лет с тридцать не видались. Кланяйтесь родителю. Очень жаль, что ничего не смогу сделать вам приятного.

Эта неудача для Галактиона имела специальное значение. Прохоров показал ему его полную ничтожность в этом деловом мире. Что он такое в самом деле? Прохоров только из вежливости не наговорил ему дерзостей. Уезжая из этого разбойничьего гнезда, Галактион еще раз вспомнил слова отца.

Стабровский отнесся к неудаче с полным равнодушием.

— Что же, мы со своей стороны сделали все, — объяснил он. — Прохорову обойдется его упрямство тысяч в пятьдесят — и только. Вот всегда так… Хочешь человеку добро сделать, по совести, а он на стену. Будем воевать.

План войны у Стабровского уже был готов, как и вся кабацкая география. Оставалось только пустить всю машину в ход.

— Говоря откровенно, мне жаль этого старого дурака, — еще раз заметил Стабровский, крутя усы. — И ничего не поделаешь. Будем бить его же пятачком, а это самая беспощадная из всех войн.

За завтраком у Стабровского Галактион неожиданно встретил Харитину, которая приехала вместе с Ечкиным. Она была в черном платье, которое еще сильнее вытеняло молочную белизну ее шеи и рук. Галактиону было почему-то неприятно, что она приехала именно с Ечкиным, который сегодня сиял, как вербный херувим.

— Давненько мы не видались, — заговорила она первая, удерживая руку Галактиона в своей. — Ну, как поживаешь? Впрочем, что я тебя спрашиваю? Мне-то какое до тебя дело?

— Зачем ты приехала с Ечкиным? — тихо спросил Галактион, не слушая ее болтовни.

— Да так… Он такой смешной. Все ездит ко мне, болтает разный вздор, а сегодня потащил сюда. Скучно… Поневоле рад каждому живому человеку.

— А муж?

— Он все богу молится. Да и пора грехи замаливать. А что твоя Серафима?

— В самый раз бы отправить ее вместе с Полуяновым.

— Смотри, Галактион, теперь вот ты ломаешься да мудришь над Серафимой, и бог-то и найдет. Это уж всегда так бывает.

— Э, все равно, — один конец! Тошно мне!

Галактион больше не разговаривал с ней и старался даже не смотреть в ее сторону. Но он не мог не видеть Ечкина, который ухаживал за Харитиной с откровенным нахальством. У Галактиона перед глазами начали ходить красные круги, и он после завтрака решительным тоном заявил Харитине:

— Я тебя провожу домой.

— Меня Борис Яковлич провожает.

Галактион посмотрел на нее такими безумными глазами, что она сейчас же с детскою торопливостью начала прощаться с хозяевами. Когда они выходили из столовой, Стабровский поднял брови и сказал, обращаясь к жене:

— Они добром не кончат, эти молодцы.

— Ах, какая она красавица! — говорила с завистью пани Стабровская, любовавшаяся всяким здоровым человеком. — Право, таким здоровым и сильным людям и умереть не страшно, потому что они живут и знают, что значит жить.

— Да, это нужно иметь в виду почтенному Борису Яковлевичу, — шутил Стабровский. — Иногда кипучая жизнь проявляется в не совсем удобным формах.

— Я? Что же я, мне все равно, — смешно оправдывался Ечкин, улыбаясь виноватою улыбкой. — Я действительно немножко ухаживал за Харитиной Харитоновной, но я ведь не виноват, что она такая хорошенькая.

— Прежде всего, мой милый, тебя в этих делах всегда выручало спасительное чувство страха.

Галактион молча усадил Харитину на извозчика и, кажется, готов был промолчать всю дорогу. Чувство страха, охватившее ее у Стабровских, сменилось теперь мучительным желанием освободиться от его присутствия и остаться одной, совершенно одной. Потом ей захотелось сказать ему что-нибудь неприятное.

— На свадьбе у Прасковьи Ивановны ты, конечно, будешь? — спросила она Галактиона с деланым спокойствием, когда уже подъезжали к дому.

— Ечкин будет посаженым отцом, а я шафером.

— Оставь, пожалуйста, Ечкина в покое. Какое тебе дело до него?

— А вот какое.

Галактион схватил ее за руку и пребольно сжал, так что у нее слезы выступили на глазах.

— Ты, кажется, думаешь, что я твоя жена, которую ты можешь бить, как бьешь Серафиму? — проговорила она дрогнувшим голосом.

Он только засмеялся, высадил ее у подъезда и, не простившись, пошел домой.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.