Хищения Наполеоновы
правитьЧего опасались государства европейские, то самое было предметом честолюбия для нового властелина Франции. Под предлогом сочинения конституции для народа, совсем ему не принадлежащего, составлена многолюдная консульта из разных чинов государственных и вызвана из отечества для того, чтобы рассуждать о делах, от которых зависело благоденствие отечества. Свободные голоса сих депутатов народных выбрали Наполеона главным правителем Итальянской республики.
Таким образом он стал президентом новоустроенной республики, с теми же правами, с теми же преимуществами, то есть с таким же неограниченным деспотизмом, какой присвоил себе в качестве первого консула Франции. Итальянские департаменты образовались по примеру французских, в списках стояли подле сих последних или, лучше сказать, были перемешаны с ними; гарнизон Итальянской республики состоял из французов; итальянские войска зависели от Французской республики. Итальянская армия бессменного президента, смешанная с французской гвардией бессменного консула, служила ему при исполнении таких замыслов, в которых он боялся положиться на французов.
Распространение областей сей мнимой республики казалось Наполеону способом увеличить собственную власть; почему он и старался произвести в действо свои честолюбивые затеи. Он ограбил Папскую область, и в мирное время поступил с нею, как с землею неприятельскою, ссылаясь на какие-то договоры, заключенные с прежним папою. Скоро потом, не объявляя никакого права, никакого предлога, отнял у младенчествущего короля наследие, может быть, одно только законно ему принадлежащее. Парма и Пьяченца, которые в прошлом столетии подали причину к важным переговорам, заставили вооружиться многие государства, и были содержанием многих трактатов, присоединены к республике, и составили нераздельную часть нового королевства Италии; похититель не признал нужным, по крайней мере из уважения к принятому обыкновению, посоветоваться с прочими государствами, нарушаются ли выгоды их такими присвоениями.
Распространение Итальянской республики, может быть, возбудило бы зависть держав Европы, если бы сия республика имела бытие независимое; но она, быв торжественно провозглашена государством свободным, ни минуты не пользовалась своею свободою.
Валезцы были не счастливее итальянцев. Имея одно происхождение, одинаковые обычаи, один дух и одни выгоды со швейцарцами, они хотели соединиться с ними теснее прежнего; быв верными союзниками, хотели составить один народ. Вот надежное средство утвердить свою независимость; потому-то самому им и не дозволено исполнить план свой, и оградиться безопасностью от нападения или влияния беспокойного соседа на их свободу. Вооруженная сила, оскорбления, частным людям наносимые, Макиавелические правила рассевать несогласия — все было употреблено для разрыва союза, почти заключенного между валезцами и швейцарцами. Два народа, издревле союзные между собою и независимые, не могли утвердить теснейшей связи. Валезцы против своей воли отторжены от швейцарцев. Союз Гельветический разрушен французами, как древний Ахейский разрушен римлянами; сие государство, объявленное вольным, подобно городам греческим, поставлено на чреду областей покровительствуемых, то есть подвластных великой нации. Тому доказательствами служить могут: пребывание в Швейцарии дипломатического агента французского, который есть орудие неограниченной воли покровителя, — определение чиновников к важнейшим должностям по благоизволению Наполеона, — переходы французских войск чрез Швейцарские области, — учреждения дорог, которые сделались собственностью покровителя и средством налагать тягчайшие оковы на покровительствуемых.
Точно то же можно сказать и о гризонах. С ними поступлено по тому же плану, и для тех же следствий; покровительствуемые гризоны, подобно валезцам, находятся в состоянии рабства.
Но все эти покушения против независимости вольных народов ничего еще не значат в сравнении с тем, что угрожает швейцарцам. Их древняя свобода подтверждена последними трактатами. Ясно сказано, что они могут избрать для себя такой образ правления, какой признают выгоднейшим. Революционная и якобинская конституция, которую дала им директория была не сообразна с их старинными обычаями, законами, религией, взаимными отношениями кантонов. Швейцарцы стонали под ненавистным игом и нетерпеливо желали освободиться. Человек великодушный ополчился на защиту гельветической вольности; он решился освободить свое отечество, как некогда Фразибул избавил Афины, как Вильгельм Тель разрушил оковы Швейцарии. Тираны не могли противостоять мудрым его намерениям, неутомимым усилиям, воле всех кантонов. Они удалились, но призвали к себе на помощь силу чуждую, и отворили дверь для всех зол на пагубу своего отечества; словом, они попросили заступления у Наполеона.
Первый консул изъявил негодование, что народ храбрый и великодушный осмелился помышлять о свободе и пользоваться существенным преимуществом вольности политической, то есть осмелился писать для себя законы. Наполеон, не быв прошеным, повелительным образом предложил свое посредничество, и велел многочисленному войску вступить в Швейцарию. Защитники свободы обложены оковами; депутатам, назначенным от Наполеона, приказано явиться в Париж. Там попечительный посредник объявил им свою волю, предписал свои законы, дал свою конституцию, сообразную собственным его выгодам, и имеющую целью ослабить старинный духе свободы, привести республиканцев в бессилие и присвоить тирану французов деспотическое влияние на Швейцарию. За сию цену войско посредника вышло из Гельвеции, и швейцарцам дозволено спокойно наслаждаться благодеяниями властолюбивого их покровителя.
Но сие покровительство, объявленное в пышных фразах, исполняемое деспотически, есть не что иное, как порабощение. С тех пор Швейцария отделилась от прочих государств Европы; с тех пор воля Франции служит для нее законом, ее войска принадлежат Франции, ее области отворены для одной Франции. Державы европейские могут ли равнодушно смотреть, когда Франция похищает себе такую землю, которая по местному своему положению сопредельна Немецкой империи, Австрии и Италии, и когда через горы Симплон и Ценис делаются удобнейшие дороги для беспрепятственного сообщения с Италией!
Если здравая политика требует, чтобы свято была хранима свобода и независимость областей, лежащих между сильными государствами; если от их бытия, хотя по-видимому маловажного в политической системе, зависит общее равновесие, то чего не должна опасаться Немецкая империя се тех пор, как имя Швейцарии вымарано из списка областей независимых? Ибо Швейцария политически не существует с той самой минуты, как наложено на нее иго покровительства Франции. Горе такому государству, которое, наслаждаясь кроткою свободою и всеми признанною независимостью, для поддержания сей независимости имеет нужду не в правах народных, но в постороннем покровительстве, и которое не защищается общим согласием держав, находящих собственную свою пользу в его благоденствии. Единственный покровитель есть не что иное, как полный властелин и обладатель.
Что сказал бы, что сделал бы Наполеон, если б Франц II предупредил его, оказал такую же предприимчивость, сослался на те же причины, в качестве вооруженного посадника вмешался в ссору, занял области их своими войсками, посягнул на личную свободу генералов, защитников их отечества, велел депутатам их приехать в Вену, дал им свою конституцию, и сказал «вот вам законы; о других не помышляйте»; если бы он присвоил себе все преимущества, которые находил бы полезными не только для своего народа, но и для дальнейших своих честолюбивых намерений? Тогда французских типографий не доставало бы для заготовления разных возражении и ругательных отзывов; тогда в огромных листках Монитера не вместились бы все рассуждения, сочиненные для того, чтоб доказать, сколь опасна для Европы такая честолюбивая предприимчивость; тогда красноречивый Талейран завалил бы дипломатов своими нотами и окружными письмами, и для пробуждения всех держав кричал бы во все горло о насилии, пагубном для общего спокойствия; тогда стотысячное войско немедленно двинулось бы, не столько для защиты гельветической свободы, как для того, чтоб лишить Австрию присвоенных выгод, обуздать ее честолюбие, и могущество ее удержать в пределах, предписанных трактатами.
Но Австрия промолчала; другие государства Европы равнодушно смотрели на столь чрезвычайное происшествие. Между тем, как в кабинетах рассуждали, есть ли это casus belli, Швейцария порабощена совершенно, Франция беспрепятственно пользовалась правами своего покровительства, республика Гельветическая под игом новой конституции сделалась французской провинцией, управляемой проконсулом, в особе дипломатического министра.
Голландия, несмотря на бесчисленные пагубные пожертвования, которые сделала она для выгод Франции, — несмотря на всегдашнюю готовность повиноваться Тюльерийскому кабинету, — несмотря на рабское подобострастие, с которым она терпела ежедневные обиды и насилия, — Голландия, говорю, все еще не довольно была порабощена. Нет нужды, что ее сокровища, арсеналы, войско, флоты принадлежали более Франции нежели ей самой; нет нужды, что она содержала на своем иждивении французские войска, не для защиты себя, но для укрепления оков своих; нет нужды, что французские генералы, дипломатические агенты, даже чиновники таможенные управляли несчастною республикою с большею властью, нежели сама директория: правительство все еще показывало признаки свободы, могло бы еще возбудить умы и воспламенить патриотизм в гражданах. Для предупреждения сего несчастья выдумана новая конституция.
От самого начала якобинской революции, которой легкомысленные голландцы допустили вторгнуться в отечество, они, по странной снисходительности, принимали все конституции, какие только было угодно давать им, не пропускали ни одного случая вводить у себя такой образ правления, какой на ту пору был в моде во Франции. Так могут ли они теперь жаловаться, что деспот, поработивший Францию, хочеи и их сделать своими рабами?
Как замысловато пишут добросердечные голландцы в изображении причин, побудивших уничтожить прежний образ правления! Они тут видят надежнейшее средство укреплять связь свою с чужестранными державами, а особливо с могущественным обладателем Франции. О! конечно, связь их с могущественным обладателем Франции сделалась еще крепче, еще неразрывнее, нежели прежде. Они желают, чтобы народ батавский, приняв новую конституцию, нашел в ней верное поручительство в своей независимости, политической и гражданской. Сие желание можно удобнее выговорить, нежели произвести в действо. Они надеются — эта надежда скорее сбудется, нежели желание — что власть более стесненная не встретит важных препятствий при исполнении своих намерений. Прекрасно сказано! Никто не сомневается, что с тех пор, как власть стеснена в руках пенсионера Шиммельпеннинка, старинного поклонника Наполеона, сей последний не встретит никаких препятствий при исполнении великих своих намерений. Теперь уже ничто не мешает ему назваться императором батавцев по тому же праву, по какому он присвоил себе титло императора французов. Выдумка хороша, конституциями порабощать области! Правда, такие завоевания может быть, не славны, не блистательны; зато быстры и столько же пагубны для государств, сколько те, которые делаются пушечными выстрелами.
Нельзя упрекать Наполеону, что он не знал сего средства, неизвестного древним завоевателям, и что им кстати не воспользовался. Он сам утвердил свое величие на беспрестанной перемене конституций, с помощью которых из подчиненного генерала сперва сделался временным правителем вольной республики, потом правителем бессменным со властью беспредельной, какой не имеет ни один из государей.
Сан верховного бессменного правителя послужил для него ступенью к достижению вершины человеческого величия — к достижению императорского достоинства! Столь быстро следовали перемены в состоянии человека, который родился на бедном острове, в бедном звании, среди беднейшего народа! Он проходил окровавленные степени в злодейском войске революционном; вытеснил великодушного своего покровителя, которого сострадательности обязан своим воспитанием; теперь презирает монархов, решит судьбу государств, дает и отнимает короны, лишает государей их областей, возводит на престолы новых, во всех поселяет трепет и заставляет молчать негодующих. Все это есть плод перемен в конституциях, предлагаемых так называемым хранительным сенатом на утверждение смиренному Наполеону, который сам сочинял их.
Равным образом, благодаря переменам в конституциях, Итальянская республика превратилась в королевство Италии, и железная корона ломбардская, сиявшая на главах немецких императоров, досталась Наполеону Бонапарте, который увенчал себя диадемой Карла Великого. — Сии перемены, так сказать, домашние, по словам французских журналистов, не имели нужды в согласии европейских государей.
«Так! Государствам Европы остается спокойно смотреть на революционные перемены в народе независимом; остается удивляться и не вмешиваться в происшествия. Франция сама должна знать, лучше ли ей быть под правлением монархическим или республиканским. Пускай итальянцы сами взвешивают причины, заставившие их желать, чтобы президент принял звание короля. Существенные отношения сих государств, как взаимные между собою, так и к прочим державами Европы, ни в чем не переменились. Новый император и король ничего не прибавил ко власти первого консула и президента. Перемена произошла только в именах, а до имен никому нет нужды, кроме народов, давших оные!»
Никому нет нужды? Разве неизвестно, что есть случаи, а особливо в политике, где имена весьма много значат? Австрия не забыла еще, чего стоило ей, назад тому сто лет, согласиться чтобы курфюрст брандебургский к титлу своему прибавил название — только название — короля.
Как! Древним фамилиям царским, ныне занимающим престолы в государствах Европы, нет нужды, что шайка удальцов вознеслась из праха, и не только равняется с ними, но хочет взять преимущество, заставляет опасаться предложения с своей стороны союза, которым все гнушаются, но которого не принять не можно слабым соседям?
Им нет нужды, когда таким соблазнительным возвышением помрачается блеск знаменитых поколений, которых начало теряется во мраке древности; когда уважение к принятым мнениям, столь нужные для славы и безопасности венценосцев, исчезает подобно дыму, когда обширное поле открывается для всякого смельчака, которому революционные злодейства могут служить ступенями к достижению вершины величия, и который почтет для себя делом позволенным добиваться короны, если Европа признает императором и королем человека, родившегося на таком острове, откуда римляне стыдились вывозить рабов?
Как! Им должно почтить высоким первым саном в мире ненавистное хищение и дозволить беспредельному честолюбию присвоить себе достоинство и отличия одного из знаменитейших западных героев? Должно допустить, чтобы рабский голос ласкательства — который может сделаться вещанием славы, если не будут приняты нужные меры — приучил ухо народа слушать равнодушно, как называют удальца героем? Должно допустить, чтобы дерзкий человек хищения свои навсегда утвердил за собою и приучил Европу смотреть не только без негодования, но даже с удивлением на то, что он сделал, и что впредь может сделать?
Им нет нужды, когда нарушены священные и неизменяемые права царских фамилий, владеющих престолами по Божией милости, по праву меча, по наследству, и когда наравне с ними, или еще выше их становится счастливое чадо злодейства и революции, которое, для прикрытия своего хищничества, ссылается только на мнимое согласие и волю народа?
Им нет нужды, что государство, страшное по своей обширности и по предприимчивому духу жителей, беспрестанно переменяет свою конституцию, что оно в течение пятнадцати лет быв сначала конституционной монархией, потом анархическою демократией, далее тиранической олигархией, наконец деспотизмом, утеснительным для граждан, властолюбивым в отношении к соседям всегда шло по пути мятежей, имело целью порабощение всего окружающего, не оставалось ниже двух лет с одним образом правления, и переходило от одной революции к другой, когда проповедуется учение о воле народа, учение революционное, анархическое, опасное для законных правительств? Если по воле народной древние дома, бурбонский и савойский, законно лишились престолов наследственных, то нельзя ручаться, что и ныне царствующие государи не испытают на себе пагубных действий сей главной статьи революционного уложения о правах человека. Если, по силе народной воли, нынешний похититель престолов французского и итальянского есть законный владетель, то ни один уже государь не будет иметь права жаловаться против хищений какого-нибудь удальца, который с помощью злодейств, революций и мятежей воспользуется изнеможением народа, употребит известные средства, способствующие к достижению предположенной цели, заставит поднести себе корону по праву смешной независимости народа — сего предлога к переменам, полезным для отважных искателей счастья.
Хищения Наполеоновы: (Из англ. газет) // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 24, N 23. — С. 217-233.