Высо́ко на парижской Notre Dame[2]
Красуются жестокие химеры.
Они умно́ уселись по местам.
В беспутстве соблюдая чувство меры,
5 И гнусность доведя до красоты,
Они могли бы нам являть примеры.
Лазурный фон небесной пустоты
Обогащён красою их несходства,
Господством в каждой — собственной черты.
10 Святых легко смешаешь, а уродство
Всегда фигурно, личность в нём видна,
В чём явное пороков превосходство.
Но общность между ними есть одна:
Как крючья вопросительного знака,
15 У всех химер изогнута спина.
Скептически произрастенья мрака,
Шпионски выжидательны они,
Как мародёры возле бивуа́ка.[3]
Не получив ответа искони́ ,[4]
20 И чуждые голубоглазья веры,
Сидят архитектурные слепни, —
Односторонне зрячие химеры,
Задумались над крышами домов,
Как на́ море уродливые шхеры.
25 Вкруг Церкви, этой высшей из основ,
Враждебным станом выстроились зданья,
Берлоги тьмы, уют распутных снов, —
И Церковь, осудивши те мечтанья
Сердец, обросших грубой тканью мха,
30 Развратный хаос в мире созиданья, —
Где дышит ядом каждая кроха, —
Воздвигла слепок мерзости звериной,
Зеркальный лик поклонников греха.
Но меж людей, быть может, я единый
35 В глубокий смысл чудовищ тех проник,
Всегда иное чуя за картиной.
Привет тебе, отшедший мой двойник,
Создатель этих двойственных видений,
Я в стих влагаю твой скульптурный крик,
40 Привет вам сонмы страшных заблуждений!
Ты — гений сводни, дух единорог,
Сподручник жадный ведьмовских радений.
Гермафродит, глядящий на порок,
Ты жабу давишь в пытке дум бессонных,
45 Весь мир ты развратил бы, если б мог.
Концы ушей, продлённо-заострённых,
Стоят, как бы заслышавши вдали
Протяжный гул тобою соблазнённых.
Колдуний новых жабы привели.
50 Но ты уж слышишь ропот осужденья,
Для вас костры свирепые зажгли.
И ты, заклятый враг деторожденья,
Колдунья с птицей, демоны-враги,
Препоны для простого наслажденья!
55 Твоё лицо — зловещий лик Яги,
Нагие дёсны алчны и беззубы,
Твоя рука имеет вид ноги, —
Твои черты безжалостные грубы,
Застыли пряди каменных волос,
60 Не знали поцелуев эти губы, —
Не ведали глаза химеры слёз,
И шерстью, точно сорною травою,
Твой хищный стан уродливо оброс.
Как вестник твой, крича, перед тобою
65 Стервятник омерзительный сидит,
Покрытый вместо перьев чешуёю.
В его когтях какой-то зверь хрустит,
Но как ни гнусен вестник твой ужасный,
Ты более чудовищна на вид.
70 И оба вы судьбе своей подвластны,
Одна мечта на вас наводит лоск,
Единый гений, жёсткий и бесстрастный.
Как сжат печатью вдавленною воск,
Так лоб у вас, наклонно убегая,
75 К убийству дух направил, сжавши мозг.
И ты ещё, уродина другая,
Орангутанг и жалкий идиот,
Ты скорчился, в тоске изнемогая.
Убогий демон, выродок и скот,
80 Герой мечты безумного Эдга́ра,[5]
Зачатой в этом мире в чёрный год.
В тебе инстинкт горел огнём пожара,
И ты двух женщин подло умертвил,
Но в цвете крови странная есть чара.
85 Тебя нежданый ужас подавил,
И ты бежал на этот Дом Видений,
Беспомощный палач, лишённый сил.
Вы, дьяволы любовных наслаждений,
Как много в вас отверженной мечты.
90 Один как ангел, с крыльями… О, гений!
Зачем в беспутном пире срамоты,
Для сладости обманчивого часа,
Принизился до мелких тварей ты!
Твоё лицо — бесстыдная гримаса,
95 Ты нагло манишь, высунув язык, —
Усталых ласк приправа и прикраса.
Ты знаешь, как продлить тягучий миг,
Ты, с хо́леными женскими руками,
Любовь умом обманывать привык.
100 Другой наглец, с кошачьими зрачками,
Над Городом Безумия склонясь,
Всем обликом хохочет над врагами.
Он гибок, сладострастен, и как раз
В объятьи насмерть с хохотом удавит,
105 Как змей вкруг тела нежного виясь.
Ещё другой, всего превыше ставит
Блаженство в щель чужую заглянуть,
Глядит, дрожит, и грязный рот слюнявит.
Ещё, с лицом козла, ввалилась грудь,
110 Глаза глубоко всажены в орбиты,
Сумел он весь в распутстве потонуть.
Вы разны все, и все вы стройно слиты,
Вы все незримой сетью сплетены,
Равно́ в семье единой имениты.
115 Но всех прекрасней в свите Сатаны,
Слияние ума и лицемерья,
Волшебный образ некоей жены.
Она венец и вместе с тем преддверье,
Карикатура ей изжитых дум,
120 Крылатый коршун, выщипавший перья.
Взамену чувств у ней остался ум,
Она ханжа в отшельнической рясе,
Иссохший монастырский толстосум.
Застывши в иронической гримасе,
125 Она как бы блюдёт их всех кругом.
Ирония прилична в свинопасе.
И все они венчают Божий Дом!
К. Д. Бальмонт. Будем как Солнце. — М.: Изд. Скорпион, 1903 