Хижина на холме (Купер)

Хижина на холме
автор Джеймс Фенимор Купер, пер. Владимира Щацкого

Оригинал: англ. Wyandotte, or The Hutted Knoll. A Tale, опубл.: 1843. — Перевод опубл.: 1913. Источник: az.lib.ru

Джеймс Фенимор Купер

Хижина на холме

Wyandotte: or The Hutted Knoll. A Tale, 1843

Перевод с англ. Вл. Шацкого

ГЛАВА I

Желудь падает со старого дуба и остается лежать на мшистой земле.

О, какова-то будет судьба желудя? — залепетали вокруг нежные голоса, которые, казалось, вырывались из венчиков цветов, а кругом прыгали легионы кузнечиков и отдавались шаги тяжелых жуков.

Себа Смит

Давно уже утвердилось и прочно держится странное заблуждение относительно пейзажей Америки: им всегда приписывают черты особенной грандиозности, чего на самом деле вовсе нет. Ни озера, ни реки, ни степи ее не поражают путешественника тем диким величием, которого обыкновенно ждут от них европейцы Одни разве только нескончаемые леса Америки с их глухими, непроходимыми дебрями оправдывают столь незаслуженную славу. В сравнении же со знаменитыми своей живописностью Альпами Европы, с мягкой, нежной округленностью ландшафтов Средиземноморского побережья, Америка может показаться страной однообразной и неприветливой, исключая, разумеется, тех немногих уютных и поистине очаровательных уголков, на которых природа Нового Света точно по какому-то капризу изощрила свое искусство и расточила свои щедрые дары.

Один из таких счастливых уголков расположен между Мохоком и Гудзоном, а на юг он простирается далеко за границы Пенсильвании. Общая площадь его примерно десять тысяч квадратных миль, и ныне там насчитывается по меньшей мере десять графств с полумиллионным сельским населением и несколько довольно многолюдных прибрежных городов.

Во всех двадцати шести штатах Северной Америки таких исключительно красивых местностей можно указать весьма много, и всякий, видевший их собственными глазами, конечно, не откажет им в своеобразной прелести, совершенно непохожей на красоты европейских ландшафтов, и согласится с тем, что эти места обладают всеми условиями, необходимыми для успешного развития здесь культуры. Человек успел уже во многом изменить картины американской природы, но тому, что внес он в них, недостает законченности и выразительности европейских его творений; воздвигнутые им строения слишком резко подчеркивают бедность фантазии своих творцов и звучат неприятным диссонансом, особенно если сравнить эти незамысловатые сооружения с разнообразием окружающей природы.

Читатель, удостоивший своим вниманием прежние наши сочинения, угадает, конечно, что мы снова приглашаем его в места, уже не раз нами описанные; но теперь мы имеем в виду показать их в свете историческом.

До американской революции вся эта область была совершенно необитаема, за исключением кое-каких поселений по берегам больших рек; надо, однако, предупредить читателя, чтобы он не принял этого указания слишком буквально и не упрекнул нас в противоречиях, и потому мы находим необходимым дать в этом отношении кое-какие, быть может, несколько пространные объяснения.

Гористая страна, где ныне расположены графства Шогари, Отсего, Ченанго, Брум, Делавар и прочие, в 1775 году была действительно пустынна, но губернаторы колоний еще за двадцать лет до того начали раздавать в этой местности земли в качестве пожалований от правительства, и официальный акт на право владения, в котором заключается завязка настоящего рассказа, находится теперь перед нами. Он помечен 1796 годом, а соглашение индейцев на уступку земли имеет дату еще на два года более давнюю. Акт этот может служить образчиком всех вообще актов этого рода. Первоначально раздача земли производилась с обязательством уплаты некоторой ренты короне, и конечно, прежде всего офицеры колоний, располагавшие весьма большими льготами, воспользовались правом на приобретение крупных, никем не занятых участков в плодородной и богатой стране.

Индейцев, уступивших пришельцам эти земли, вознаграждали за уступку ими своих прав точно так же, как это делается и в наши дни.

В акте, о котором мы говорим, индейцы променяли свои права на несколько ружей, одеял, котлов и ожерелий, между тем как территория, ими отданная, заключала в себе сто тысяч акров по номинальной оценке; на самом деле в ней было от ста десяти до ста двадцати тысяч акров.

По мере того как ценность земли повышалась, правительство стремилось предупредить злоупотребления в раздаче участков путем пожалований или концессий, как это называлось иначе. Размер участка наконец был определен не более как по тысяче акров на каждого концессионера, но как при настоящем республиканском, так и при монархическом колониальном режиме всегда были под рукой средства сделать закон лишь мертвой буквой. Патент на владение, находящийся перед нами, указывает на сто тысяч акров, распределенных поровну между сотней отдельных концессионеров, но к нему присоединены три пергаментных акта, подписанных каждый тридцатью тремя лицами, где последние отказываются от своих прав на владение в пользу сотого, поставленного в заголовке патента; дата же этих отречений указывает, что они были составлены всего через два дня после выдачи патента.

Такова в большинстве случаев история всех владений в области, где начинается наш рассказ, до американской революции.

Впрочем, из общего закона делались прямые исключения, причем немало было всякого рода темных комбинаций, производившихся по распоряжению самого правительства, когда дело шло о вознаграждении старых офицеров или о пожалованиях за какие-нибудь заслуги; но и тут бенефиции этого рода обыкновенно не бывали особенно обширны; исключение представляли разве те из них, что давались высшим чинам колониальной армии; три или четыре тысячи акров в таком случае должны были, конечно, удовлетворить заслуженных шотландских и английских дворян, привыкших на родине к поместьям, несравненно более скромным по размеру. Получая такую земельную награду, они обязывались уплачивать определенную ренту казне и должны были предварительно выкупить у индейцев пожалованные им участки. Колониальные офицеры того времени, несшие сторожевую службу по окраинам населенных областей, были народ вполне освоившийся с неудобствами жизни по лесным трущобам, привычный ко всякого рода лишениям и опасностям. Поэтому, как только материальное положение их семейств становилось затруднительным, они продавали свой чин и смело уходили в глубь девственных пустынь, чтобы прочно устроиться, обзавестись хозяйством и среди мирной обстановки пионера-земледельца отдохнуть от тревог своего боевого прошлого.

В западной части колоний Нью-Йорка, вопреки тому, что практиковалось постоянно на Гудзоне и па островах, патенты на землю не обременялись никакими феодальными повинностями по отношению к метрополии, и корона оставляла за собой только право на недра земли, если бы на пожалованном участке оказалось месторождение благородных металлов. Единственное обязательство концессионера заключалось во взносе ежегодной определенной ренты в пользу казны.

На чем основана была эта разница колониальных постановлений, мы не знаем, но что она существовала, это видно из множества сохранившихся патентов, которые доставлены были нам из разных мест.

Между тем новые собственники земли перенесли обычаи своего первоначального отечества и на девственную почву Америки, не знавшую ни сословных привилегий, ни сословных предрассудков. Странно поэтому звучат названия вилл и замков среди пустынной страны, где не было никакого жилья, и то, что носило эти имена, разве только для смеха могло быть названо замком или виллой: то был обыкновенно лишь грубый, кое-как сколоченный сруб из бревен, нередко даже не очищенных от коры; но таков уж человек: вдали от родины, в грустном воспоминании о ней, он пробует обмануть себя словами, воскрешая в них знакомую природу и знакомый быт своей покинутой отчизны.

В результате всего описанного нами выше, страна. до тех пор совершенно необитаемая, стала понемногу заселяться, хотя одинокие фермы пионеров разбросаны были сше на очень значительном расстоянии друг от друга.

Многие из этих поселений успели уже превратиться в довольно обширные и правильные хозяйства к 1776 году, когда война за независимость вынудила многих покинуть свои усадьбы из-за дерзких нападений индейцев, воспользовавшихся смутами военного времени для грабежа бледнолицых. Между тем ко времени открытого разрыва между колониями и метрополией здесь появилось не только много прекрасно устроенных хозяйств, но возникли даже целые села, как, например, Черри-Валей и Вайоминг, сыгравшие впоследствии некоторую роль в истории Соединенных Штатов.

Рассказ наш начинается на одной из таких переселенческих ферм, в самом глухом уголке описанной области, где основался старый служака королевской колониальной армии капитан Вилугби. Женившись на американской уроженке, он и детей своих, сына и дочь, воспитал также на американской земле; затем семья его увеличилась еще одной приемной дочерью; дела его пошли хуже, и старый капитан решил выхлопотать у правительства участок незанятой земли, чтобы отдохнуть после тягостей военной жизни в кругу близких, занявшись благородным трудом земледельца.

Человек просвещенный и дальновидный, капитан Вилугби преследовал свою цель с умом, с осторожностью и решительностью. Во время пограничной своей службы на сторожевых постах, или попросту на линиях, как тогда говорили, он познакомился с индейцем из племени тускароров. известным под прозвищем Соси-Ник[Соси означает нахальный, дерзкий время часто бывал в крепости, и капитан недолго его дожидался.]. Этот человек, пария среди своих, сумел втереться в доверие к белым, выучился их языку и, благодаря смешению хороших качеств с дурными, обильно приправленному природной хитростью, завоевал себе расположение нескольких гарнизонных командиров, между которыми был и наш капитан. За ним-то и послал Вилугби, прежде чем приступить к выполнению своих планов. Ник в это

— Ник, — сказал капитан, проводя рукой по лбу, что бывало с ним всегда в минуты раздумья, — я имею в виду одно важное предприятие, в котором ты можешь мне быть полезен.

Тускарор, подняв на капитана свои черные глаза ящерицы, несколько секунд молча и пристально глядел на него, точно желая прочесть в его душе, потом, указав пальцем на свою голову, ответил с самодовольной улыбкой:

— Ник понимает. Надо достать волосы французов, оттуда, из Канады. Ник это сделает; сколько вы даете?

— Нет, негодный краснокожий! Ничего подобного мне не надо; мы теперь в мире с французами (этот разговор происходил в 1764 году), и ты знаешь, что я никогда не покупал скальпов даже во время войны. Никогда не говори мне об этом!

— Что же вам угодно? — спросил Ник, поставленный в тупик.

— Я хочу земли, хорошей земли, немного, но хорошей. Я получу скоро пожалование, патент…

— Да, — прервал Ник, — я знаю, — бумагу, чтобы отнять у индейцев их охотничьи земли.

— Я не хочу их отнимать, я намерен уплатить краснокожим приличную цену.

— В таком случае купите землю Ника; она лучше всякой другой.

— Твою землю, бездельник!.. Да ведь у тебя ее нет… Ты не принадлежишь никакому племени и не имеешь права продавать никакой земли.

— Зачем же вы тогда обращались за помощью к Нику?

— Зачем? Затем, что тебе хорошо все это известно, хотя сам ты и не владеешь ничем. Вот почему!

— В таком случае купите то, что знает Ник.

— Этого именно я и хочу. Я заплачу тебе хорошо. Ник, если ты завтра отправишься со своим ружьем и карманной буссолью к истоку Сусквеганны и Делавара, где течение быстрое и где не бывает лихорадок. Постарайся там мне отыскать три или четыре тысячи акров хорошей земли, и я подам просьбу о патенте. Что ты скажешь об этом, Ник? Согласен ли ты гуда отправиться?

— В этом нет никакой нужды. Ник просто продаст капитану свою собственную землю здесь, в крепости.

— Бездельник! Я думаю, ты меня знаешь достаточно, чтобы не балагурить, когда я говорю серьезно.

— Ник говорит также серьезно. Моравский священник не может быть серьезнее, чем Ник в эту минуту.

Во время своей службы капитану Вилугби приходилось не раз наказывать тускарора; они прекрасно понимали друг друга, и теперь, наблюдая выражение лица индейца, он должен был убедиться, что тот не шутит.

— Где же земля, которой ты владеешь? Где она расположена? На что похожа, велика ли и каким образом ты стал ее владельцем?

— Повторите ваши вопросы, — сказал Ник, беря четыре прутика.

Капитан снова начал и для каждого вопроса Тускарор откладывал по прутику.

— Где она? — отвечал он, поднимая первый прутик. — Там, где он сказал, в одном переходе от Сусквеганны.

— Хорошо, продолжай.

— На что она похожа? — На землю, конечно. Не на воду же! Есть там и вода также, деревья, сахарный тростник.

— Продолжай.

— Величина ее, — продолжал Ник, поднимая следующий прутик, — столько, сколько вы пожелаете купить: захотите вы ее немного — будете иметь немного; захотите много — будете иметь много; не захотите ничего — не будет ничего; вы будете иметь столько, сколько захотите.

— Дальше.

— Каким образом я стал владельцем? Каким образом пришли белолицые в Америку? Они ее открыли, да? Прекрасно, Ник тоже открыл свою землю.

— Что за чепуху ты несешь, Ник?

— Совсем не чепуху. Я говорю о земле, о хорошей земле. Я ее открыл; я знаю, где она: я там доставал бобров, вот уже три… два года. На все то, что говорит Ник, можете положиться, как на честное слово, даже еще больше.

— Может быть, это было старое жилище бобров, теперь уже разрушенное? — спросил заинтересованный капитан. Он слишком долго жил среди лесов, чтобы не знать цену этого открытия.

— Нет, не разрушенное — оно еще держится хорошо. Ник был там в прошлом году.

— Тогда о чем же и говорить? Ведь бобры стоят дороже тех денег, которые ты мог бы получить за землю?

— Я их уже почти всех переловил, вот уже четыре, два года тому назад; остальные убежали. Бобр недолго живет там, где его обнаружит индеец и расставит ему западни. Бобр хитрее бледнолицего, он хитер, как медведь.

— Я начинаю понимать, Ник. Как же велик этот пруд с бобрами?

— Он не так велик, как озеро Онтарио. Он много меньше. Но это не беда — он достаточно велик для фермы.

— Будет ли в нем сто или двести акров? Столько ли земли, сколько в нашей просеке, или нет?

— В два, шесть, четыре раза больше. Я там добыл в один год сорок шкурок!

— А земля вокруг, что она — гориста или плоска? Будет ли она пригодна для посевов хлеба?

— Все сахарный тростник. Чего вам лучше. Если хотите хлеба — засевайте его; захотите сахарного тростника — вы и его получите.

Капитан Вилугби был поражен этим описанием и, наконец, добившись от Ника всех необходимых сведений, заключил с ним торговую сделку. Приглашенный инспектор отправился на участок в сопровождении тускарора. Осмотр доказал, что Ник не преувеличил. Глубокий пруд занимал до четырехсот акров; вокруг него простиралась долина приблизительно в три тысячи акров, покрытая буковым и кленовым лесом. Прилегающие холмы были удобны для пахоты и обещали стать со временем плодородными. Ловко и быстро инспектор набросал план указанного пространства земли с его прудом, холмами, долинами, которые в общей сложности составляли площадь в шесть тысяч акров прекрасной почвы. Потом он собрал начальников соседнего племени, предложил им рому, табаку, одежды, украшений и пороха, на что в обмен от двенадцати индейцев получил кусочек оленьей кожи с приложенным к нему клеймом; тотчас же инспектор поспешил назад к капитану с картой, планом и документом, в силу которого права индейцев были выкуплены. Получив свое вознаграждение, неутомимый землемер-инспектор немедленно двинулся дальше в глубь дикой пустыни подобным же образом устраивать на место новых, всегда нуждающихся в нем, поселенцев. Ник также не остался без награды и казался очень довольным сделкой, про которую выразился так: «Я продал бобров, которые все уже ушли».

После всех этих предварительных действий капитан Вилугби подал прошение о пожаловании, которое и было скоро удовлетворено. Акт был составлен губернатором, массивная печать была приложена к огромному листу бумаги, все было подписано, и новое поместье Вилугби стало фигурировать уже на всех картах колонии. Во вновь отведенном участке было, по обыкновению, не шесть тысяч двести сорок шесть, как утверждали документы, а семь тысяч девяносто акров богатейшей земли.

Весной Вилугби оставил жену и детей у своих друзей в Альбани, а сам отправился в повое имение, взяв с собой восемь дровосеков, плотника, каменщика и мельника.

Ник сопровождал их в качестве охотника, лица необходимого и с обязанностью очень важной, так как партии предстояло долгое путешествие по девственным дебрям и безлюдной пустыне.

С капитаном пошел также и сержант Джойс, служивший прежде вместе с ним в крепости.

Наши путешественники большую часть дороги прошли по воде. Достигнув истоков Канедераги, которую они приняли за Отсего, капитан и его спутники нарубили деревьев, выдолбили челны, и быки, следовавшие вдоль берега, на веревках буксировали их до реки Сусквеганны, по которой пионеры спустились до Унадила, затем спустились снова по этой реке и наконец добрались до небольшого притока, пересекавшего землю капитана.

Был уже конец апреля. В лесу лежал еще снег, но почки начали уже набухать.

Первой заботой переселенцев было построить хижины. Посредине пруда, который, как уже сказано, разливался на четыреста акров, возвышался скалистый остров протяженностью в пять или шесть акров; несколько славных елей, пощаженных бобрами, скрашивали неприветливый вид его; по берету же самого пруда остались только подгрызенные зверем и повалившиеся в воду деревья, где они и продолжали медленно гнить. Это обстоятельство указывало на то, что пруд давно уже был окружен бобровыми плотинами и что эти драгоценные животные обитали здесь несколько столетий подряд. Вилугби распорядился все припасы переправить на островок и решил построить хижину на нем, вопреки советам дровосеков, которые предпочитали поселиться на берегу. Но капитан, обсудив дело с сержантом, остался при своем мнении, считая остров более безопасным от индейцев и от диких животных; впрочем, решено было поставить и другую хижину на берегу, для тех, кому не нравилось житье на острове.

После этих первых забот капитан планировал осушить пруд, засеять по дну его хлеб и устроить ферму. Это оказалось нетрудным делом. В одном месте скалы сужались и оставляли между собой узкий проход, до которого еле заметно было течение воды, здесь-то бобры и построили свои крепкие плотины; за ними лежал довольно глубокий ров, куда вода падала каскадами. Мельник советовал сохранить эту плотину для мельницы, но его не послушали. Утром приступили к работе, а к вечеру на месте озера была одна мелкая грязь, покрытая обломками разрушенных бобровых жилищ. Зрелище было печальное, и капитан начал даже раскаиваться в своем решении; у всех был унылый вид, и сержант Джойс утверждал, что остров и в половину не представляет теперь таких военных выгод, как раньше.

Но в следующем месяце произошли большие перемены. Солнце высушило всю грязь, так что беспрепятственно могли здесь ходить, не утопая в ней, как было недавно. Сейчас же были посеяны овес и горох, посажен картофель, засеяны травы и даже разбиты палисадники; все быстро зазеленело и приняло радостный вид.

В августе собрали прекрасный урожай, и мельница заработала. Капитан Вилугби был богат: кроме земли. он имел несколько тысяч фунтов стерлингов, да еще должен был получить порядочную сумму за чин. Часть денег он потратил на покупку двух коров и пары быков. Земледельческие орудия были изготовлены здесь же на месте, только телег никто не умел делать, и их пришлось заменить санями.

В октябре, когда все уже было приведено в готовность, оказалось, что всего вдоволь хватит на зиму, всего было в изобилии и прекрасного качества. Довольный результатами своего предприятия, капитан отправился к своему семейству в Альбани. Он оставил с сержантом Ника, одного плотника, каменщика, мельника и троих дровосеков. Им было поручено заготовить лес, сделать мосты, проложить дороги, напилить дров, выстроить сараи и амбары, вообще, заботиться обо всех нуждах новой колонии. Они должны были также заложить фундамент для нового дома.

Дети капитана были отданы в пансион, и он не хотел их сейчас же брать оттуда, чтобы везти в «хижину на холме». Такое название дал новому поместью сержант Джойс. Время от времени в Альбани приезжал посланный с вестями о делах в поместье и, уезжая обратно, увозил всегда с собой провизию, разные необходимые вещи, а также и всевозможные наставления, на которые никогда не скупился капитан. С наступлением весны он начал собираться обратно в свое поместье; с ним решила ехать и его жена, не хотевшая допустить, чтобы муж и второе лето провел без нее в пустыне.

В начале марта несколько саней нагрузили всякими необходимыми в хозяйстве вещами и отправили по долине Мохока до того пункта, где теперь расположена деревня Фортплен. Отсюда весь багаж надо было перевезти к озеру Отсего.

Приходилось перевозить не только на лошадях, но и на собственных спинах; все это заняло около шести недель; капитан усердно помогал своим рабочим и вернулся в Альбани прежде, чем начал таять снег.

ГЛАВА II

Все обновилось, почки, листья, золотящие колеблющиеся вершины вязов, и даже гнезда под стрехами крыш. Нет ни одной птички в прошлогоднем гнезде.

Лонгфелло

— Я принес хорошие вести, Вильгельмина, — весело вскричал капитан, входя в комнату, где его жена обыкновенно проводила большую часть дня за шитьем и вязанием. — Вот письмо от моего старого сотоварища. Роберта принимают на службу в королевский полк, так что на следующей же неделе он оставляет свой пансион.

Довольная улыбка появилась на липе госпожи Вилугби, но она быстро исчезла, и слезы одна за другой закапали из ее глаз. Хотя ей и приятно было, что сын уже стал самостоятельным, но, с другой стороны, страх за его будущее сжимал ее сердце. Ведь сколько опасностей несет с собой всякая служба!

— Я рада, Вилугби, что заветное желание твое исполняется; знаю, что и Роберт будет в восторге; но если начнется война… А он еще так молод, так неопытен!

— Я был моложе его, когда участвовал в битве, а теперь мир, и войны ждать неоткуда. Он успеет отрастить себе бороду, прежде чем ему удастся понюхать пороху. Но ты забываешь, Вильгельмина, что с нами остаются еще наши милые дочурки; их присутствие разве не делает нас счастливыми?

В эту минуту в комнату вошли Белла и Мод Вилугби. Младшая, приемная дочь носила также фамилию Вилугби. Они пришли навестить своих родителей, что делалось аккуратно каждый день, — так учила их начальница пансиона. Одиннадцатилетняя Белла была старше своей сестры только на полтора года. Своим спокойным ясным взглядом и миловидным, с розовыми щечками, личиком она производила приятное впечатление. Таким же здоровьем дышало и личико Мод, но оно было нежнее, взгляд живее, а кроткая улыбка делала ее лицо похожим на ангельское. Они говорили по-английски чисто, с прекрасным произношением, не употребляя диалектизмов; об этом старалась их начальница пансиона, чистокровная англичанка, получившая прекрасное образование в Лондоне; отец также всегда говорил по-английски, и их матери этот язык был не совсем чужой.

— Вот, Мод, — сказал капитан, целуя свою любимицу, — я сегодня имею сказать тебе и Белле славную новость.

— Вы не поедете с мамой летом на этот противный бобровый пруд? — радуясь заранее, воскликнула Мод.

— Мне приятно, что тебе так не хочется разлучаться с нами. Но это было бы неблагоразумно. Нет, ты не угадала.

— А ты, Белла, — прервала мать, очень любившая Мод, но с большим уважением относившаяся к старшей за ее благоразумный, солидный ум, — что ты скажешь?

— Это что-нибудь относительно брата, я вижу это по вашим глазам, мама, — сказала Белла, все время внимательно наблюдавшая за матерью.

— Ну, да, да, — закричала Мод, прыгая по комнате и бросаясь на шею отцу. — Роберт получил назначение. Конечно. Милый Роберт, как он будет рад! Ах, как я счастлива!

— Это правда, мама? — серьезно, с беспокойством спросила Белла.

— Да, правда. Но тебя это, кажется, печалит, моя милая?

— Я не хотела бы, чтобы Роберт был военным. Теперь ведь он не будет жить с нами, мы редко будем видеть его, а если будет война, ведь все может случиться.

Белла сказала именно то, что так тревожило и ее мать. Тогда как Мод и отец были в восторге от назначения Роберта и рисовали себе только хорошие стороны жизни офицера. Приятно было также капитану и то, что его единственный сын пошел по той же дороге, как и он, и — почем знать? — может быть, сыну удастся добиться тех чинов, о которых не смел мечтать для себя отец. Все это ясно выражалось на его лице, и чтобы не выдавать свою чрезмерную радость перед женой и дочерью, он, приласкав Мод, ушел из дома.

Через неделю снег сошел весь, и капитан с женой уехали из Альбани в «хижину на холме». Трогательно и грустно было прощание с дочерьми. Ведь сто миль отделит их друг от друга; пятьдесят из них шли пустыней, а остальные — густым лесом или реками, полными опасностей. Много советов оставила госпожа Вилугби начальнице пансиона относительно своих дочерей и просила немедленно отослать их к ней, если случится что-нибудь серьезное.

Первая половина дороги, сделанная в санях, не слишком утомила наших путешественников; они остановились в голландской хижине на берегу Мохока, где капитан всегда останавливался во время своих поездок.

Здесь была уже приготовлена лошадь для мистрис Вилугби, на которой она и поехала; капитан вел лошадь под уздцы; так они добрались до озера Отсего. Хотя этот переход занимал всего двенадцать миль, но на него потребовалось целых два дня, и ночь путешественники провели в простой хижине, ни разу не встретив на своем пути не одного обитаемого жилища.

К 1765 году по берегам озера Отсего не было ни одного заселенного уголка; несмотря на то что это место было известно и часто посещаемо охотниками, здесь не было заметно следов их пребывания. Все было пусто и глухо. Мистрис Вилугби очень понравились эти места, и, прогуливаясь по берегу под руку с мужем, она говорила, что нигде не видала такой красивой и пустынной местности, как эта.

— Есть что-то кроткое и ободряющее, — начала она, — в этом южном ветре, и мне кажется, что там, куда мы едем, должен быть здоровый климат.

— Это верно, моя милая, и если ветер не прекратится, то озеро очистится ото льда сегодня же. В апреле здесь все озера вскрываются.

Капитан не знал еще, что на две мили южнее озеро уже вскрылось и ветер стал еще теплее.

Ирландец О’Тирн, которого капитан взял к себе на службу, подошел к нему с вопросом:

— Господин едет на юг, в ту сторону озера, то есть льда. Здесь всем хватит места, да вдобавок здесь чертовски много птиц; особенно по вечерам их налетает несчетное количество.

Все это было проговорено так быстро и таким ломаным английским языком, что мистрис Вилугби ничего не поняла, но муж ее, которому часто приходилось разговаривать с ирландским простонародьем, догадался, о чем идет речь.

— Ты говоришь про голубей, Мик? Это правда, и наши охотники, я думаю, принесут их вдоволь на обед. Это верный признак, что зима кончается. Откуда ты пришел, Мик?

— Из графства Лейтрим, — ответил ирландец, беря под козырек.

— О, это вне всякого сомнения, — засмеялся капитан, — но сейчас-то ты откуда?

— Оттуда, где очень много голубей. О, это чудный уголок, и нам хватит там места на всех. Их там так много, что я думаю, если мы не станем есть их, то они сами нас поедят.

— Ирландец поражен таким изобилием голубей, — объяснил капитан жене.

— Такая масса голубей! Да ею можно заменить и картофель, и мясо. Неужели и возле хижины их столько же?

— Да, столько же, и особенно много прилетает их осенью и весной; но у нас там и кроме голубей найдется много дичи.

— Неужели столько же? Пожалуй, насытишься, только глядя на нее. Я готов дать свой палец на отсечение, чтобы дети моей бедной сестры могли тоже иметь долю в этом изобилии!

Капитан с улыбкой слушал наивного ирландца, но разговор должен был кончиться, так как нужно было сделать кое-какие приготовления для дальнейшего путешествия. Охотник, поднимавшийся на гору, принес известие, что река мили на три или четыре уже свободна ото льда. Ветер свежел, и к закату солнца свободная ото льда поверхность озера уже блестела, как зеркало.

На следующий день рано утром наши путешественники отчалили. Ветра совсем не было, и рабочие гребли веслами. Перед отъездом тщательно позаботились об оставляемой хижине, забили двери и окна. Подобные стоянки в таких путешествиях играют ту же роль, что в Альпах горные монастыри.

Переезд по Отсего был самой приятной и спокойной частью пути. Погода стояла прекрасная, гребцы работали отлично. Впрочем, дело не обошлось без маленького приключения. В партии рабочих был некто Джоэль Стрид, американец из Коннектикута. Желая снискать расположение хозяина, он встретил сильного соперника в лице ирландца, к которому капитан относился очень добродушно, улыбался его ответам, разговаривал с ним и тому подобное. Ничего похожего не выпадало на долю Джоэля Стрида, и этот последний употреблял в ход все средства, чтобы унизить своего конкурента в глазах Вилугби.

Джоэль Стрид отобрал себе лучшие весла, сел грести в лодку, в которой ехали капитан с женой, а Мику поручил везти вещи, дав в его распоряжение небольшую шлюпку и два разных весла. Последний не умел грести, но, желая доказать свое усердие и не подозревая проделки товарища, обещал отправиться в путь сразу же вслед за ними.

Он должен был плыть последним, так как все остальные лодки вышли за полчаса до отъезда Вилугби, а его Джоэль оставил как бы для того, чтобы помочь заколотить хижину. Наконец все было готово, и, садясь на свое место, он крикнул ирландцу:

— Поезжай за нами, да смотри не отставай, — и быстро пустил свою шлюпку.

Несколько минут простоял Мик, пораженный искусством товарища, так скоро и ловко гнавшего лодку. Он был один, остальные лодки ушли уже мили на две или на три вперед, да и расстояние между ним и Джоэлем быстро увеличивалось, что мешало ему видеть насмешливую улыбку на лице товарища.

С добрым намерением не отставать от хозяина Мик взял весла и начал грести, но в правой руке у него оказалось весло более длинное, чем в левой. Это обстоятельство, да в придачу непривычка работать веслами, сделало то, что лодка его от ударов весел только вертелась вокруг, и десять минут спустя он все еще был на том же месте.

— Черт побери того, кто тебя придумал, чего ты не плывешь вслед за другими, проклятая? — разразился бранью выведенный из себя ирландец.

Тут ему пришло в голову, что, может быть, забыли что-нибудь в хижине, и лодка вернулась опять к берегу. Он обшарил все углы, но поиски его были тщетны, в хижине ничего не было забыто.

— Черт возьми, ничего не оставлено! — Он осмотрел внимательно всю лодку, но не нашел в ней никакого изъяна. Она была, как и все другие, ничуть не хуже.

Семь раз еще он пробовал плыть, но лодка, сделав оборот, причаливала опять к берегу. Таким образом его все дальше относило на запад, пока выдававшийся мыс не остановил лодку. Бедняга Мик совсем выбился из сил, он весь был покрыт потом. Ему не оставалось ничего, как только идти вдоль берега и тащить лодку за собой, что он и сделал. Сидя лицом к Мику, Джоэль прекрасно видел все его неудачи, но ни одним жестом не дал Вилугби знать о мучениях ирландца.

Между тем передние лодки беспрепятственно проехали все озеро и причалили в том месте, где Сусквеганна быстрым течением выливается из озера, осененная наклонившимися ветками деревьев, стоявших в то время еще без листвы.

Тут капитан стал беспокоиться, не видя до сих пор лодки Мика. Посоветовавшись, послали за ним в лодке двух негров, отца и сына — Плиния старшего и Плиния младшего, как звали их; остальные тем временем занялись устройством стоянки для мистрис Вилугби. Теперь на этом месте возвышается хорошенький городок Куперстаун, построенный двадцать лет спустя после того времени, к которому относится наш рассказ.

Ночь наступила прежде, чем два Плиния притащили на буксире лодку Мика. Ирландец целое лье протащил свою лодку вдоль берега, прежде чем встретил негров. И хотя тогда и не было еще той сильной антипатии, которая существует между неграми и ирландцами теперь, пятьдесят лет спустя, Мику все же вдоволь пришлось наслушаться от них злых насмешек.

— Отчего тащишь свою лодку, как бык, а не едешь в ней, как все другие? — закричал Плиний-младший.

— Ну, вы тоже не лучше других. Попробуйте-ка, черные дьяволы, заставить ее двигаться туда, куда следует.

На следующее утро капитан отправил Мика с неграми вперед по Сусквеганне, чтобы расчистить проезд, так как, по словам охотника, одно место загромождено было плавающими деревьями. Два часа спустя за ними поехали и остальные; скоро путники подъехали к месту работ и увидели, что дела еще много, так как вместо того, чтобы начать разбирать образовавшуюся плотину снизу и сплавлять бревна по течению, они таскали деревья на берег и нагромождали их одно на другое.

Причалив к берегу, путешественники вышли из лодок.

— А ведь не так они взялись за дело! — сказал капитан.

— Даже очень не так, — подхватил Джоэль, довольный тем, что и здесь ирландец сплоховал. — Всякому понятно, я думаю, что работу надо начать снизу.

— Джоэль, распоряжайся ты работами! — ответил капитан.

Этого только и ждал Джоэль Стрид. Он любил заниматься тем делом, где был первым. Презрительно побранив негров, что относилось также и к Мику, он ловко и умно повел все дело. Вытаскивая снизу плотины, а потом спуская по течению по одному или по два дерева, он довольно быстро освободил путь. Два дня спустя путешественники подъезжали уже к своей «хижине на холме».

ГЛАВА III

Он покоится, забыв свое блестящее имя,

Он не чувствует более былой славы,

Его не греет более огонь честолюбия,

Некогда воодушевлявший его сердце;

Он спит в грезах забвения

И не ждет более, чтобы ему принесли лавры.

Персиваль

С большим интересом осматривала мистрис Вилугби новую местность. Еще бы, ведь здесь она проведет весь остаток своей жизни! Окружающая местность произвела на нее хорошее впечатление. Узкая река и густой лес, окаймлявший ее, мало давал места для перспективы, но добрая мать семейства могла видеть, как холмы, сближаясь, суживали долину, как отражались в реке скалы, а сильные побеги деревьев указывали на плодородную и тучную землю. Озимые хлеба уже зеленели, засеянные кормовые травы также. Все кругом пруда было расчищено, просеки прорублены, поля огорожены.

Уезжая отсюда, капитан много и подробно говорил о постройке дома и теперь, вернувшись, понял, что его наставления соблюдены и что все было сделано так, как он распорядился.

Так как в нашем рассказе дом будет служит главным местом действия, то мы и остановимся на его описании.

Холм, находившийся посредине пруда, имел вид скалистого острова. С северной стороны он заканчивался отвесной стеной, с востока и запада — тоже довольно крутым спуском; только с юга спуск был пологий. Новый дом, построенный на этом холме, производил скорее впечатление казармы, так мало напоминал он обыкновенные дома: без окон наружу, обнесенный со всех сторон, кроме северной, высокой каменной стеной, он вполне отвечал стратегическим планам капитана на случай нападения индейцев. Ворота были сделаны в южной стене, и двери к ним хотя были уже совсем готовы, но еще стояли прислоненные к стене, — все забывали надеть их на петли.

Молча, в раздумье рассматривала мистрис Вилугби свое новое жилище, когда услышала возле себя голос Ника.

— Как нравится вам дом? — спрашивал он, сидя на камне на берегу ручья, где мыл ноги, вернувшись с охоты. — Здесь очень хорошо. Капитан ведь заплатит Нику за это еще?

— Как, Ник! Ты уже получил все, что тебе следовало!

— Открытие стоит многого, бледнолицего оно сделало великим человеком.

— Да, но только не твое открытие.

— Как, вам не нравится? Так отдайте назад мне бобров, теперь они дороги.

— Ах ты, морской ворон! Вот тебе доллар и больше ты не получишь ничего целый год.

— Ник скоро уйдет, капитан. Правда, Ник настоящий морской ворон. Ни у кого из племени онеидов нет такого зоркого глаза, как у него.

Тускарор приблизился к мистрис Вилугби и взял ее руку. Она очень расположена была к нему, несмотря на дурные его качества, присущие всем индейцам.

— Как хорошо это жилище бобров, — сказал он, грациозно показывая рукой вокруг себя. — Здесь есть все, что нужно женщине: рожь, картофель, сидр. Капитан имеет здесь хорошую крепость. Старый солдат любит крепость, любит жить в ней.

— Может быть, настанет день, когда эта крепость очень поможет нам, — грустно сказала мистрис Вилугби. Она вспомнила о своих молоденьких и неопытных девочках.

Индеец тоже посмотрел на дом, и его обыкновенно тусклые глаза заблестели недобрым огнем. Что-то дикое и грозное вспыхнуло в них. Двадцать лет назад Ник был одним из лучших воинов и играл видную роль в военном совете всего племени. Он был из знатного рода, и изгнали его из племени не за какую-нибудь низость, а за неукротимый характер.

— Капитан, — спросил он, приближаясь к нему, — зачем поставили вы этот дом посреди старых бобровых костей?

— Зачем? Затем, что здесь безопаснее будет моему семейству. Ведь индейцы не так уж далеко от нас… Как тебе нравится хижина на холме?

— В ней много можно поместить бобров, если их наловить. Зачем вы сделали дом сначала из камня, потом из дерева? Много скал, много деревьев.

— Камень не разрубишь, не сожжешь, Ник. За ним лучше можно защищаться.

— Хорошо, Ник с вами согласен. Но где же вы будете брать воду, если придут индейцы?

— Ты сам видел, Ник, возле холма течет река, вблизи стены есть ключ.

— С какой стороны? — с большим любопытством спросил индеец.

— Налево от стены и вправо от того большого камня.

— Нет, нет, — перебил Ник. — Я не о том спрашиваю, влево или вправо. Я хочу знать за стеной или внутри?

— А! Ключ, конечно, за стеной, но к нему есть потайная дорожка. Да потом, ведь река течет прямо у скалы, за домом, так что веревками можно всегда достать воды. А ружья наши, Ник, разве они ничего не стоят?

— О, у ружья — длинные руки! Когда они говорят, индеец внимательно слушает. Теперь, когда крепость уже выстроена, как вы думаете, когда придут краснокожие?

— Я надеюсь, не скоро, Ник. С французами мы в мире, и никакой ссоры не предвидится. А пока французы и англичане не воюют между собой, и краснокожие не трогают ни тех, ни других.

— Вы говорите истину, как миссионер. Но если мир продолжится долго, что будет делать солдат? Солдат любит свой томагавк.

— Мой томагавк, Ник, надеюсь, зарыт навсегда.

— Ник надеется, что капитан найдет свой томагавк, если придет нужда. Томагавк не следует никогда класть далеко; иногда ссора начинается тогда, когда ее и не ждешь.

— Это правда. Мне и самому думается, что метрополия и колония могут поссориться.

— Это страшно. Почему белолицая мать и белолицая дочь не любят друг друга?

— Ты очень любопытен сегодня, Ник. Жена, вероятно, уже хочет осмотреть дом внутри, а если тебе хочется поговорить, ступай к тому славному малому. Его зовут Михаилом, я уверен, что вы с ним подружитесь.

Говоря так, капитан под руку с женой отправился к дому, а Ник, по его совету, подошел к ирландцу и протянул ему руку.

— Как поживаешь, Михаил, саго, саго, очень рад тебя видеть; ты будешь пить вино с Ником?

— Как поживаешь, Михаил, — повторил ирландец, с удивлением глядя на тускарора. Это был первый индеец, которого он видел. — Как поживаешь, Михаил? Да ты не старый ли Ник?[ Старый Ник (Old Nick) — на языке простонародья заменяет слово «черт».] Да? Ну, я тебя таким себе и представлял. Но, скажи на милость, откуда ты знаешь мое имя?

— Ник все знает. Очень рад, что вижу тебя, Михаил, надеюсь, будем друзьями. Здесь, там, везде.

— Как же, как же, очень ты мне нужен! Так тебя зовут старый Ник?

— Старый Ник, молодой Ник, это все равно. Позовешь меня, и я сейчас же приду.

— Я думаю, тебя и звать не придется — сам придешь. Ты недалеко живешь отсюда?

— Я живу здесь, там, в хижине, в лесу, повсюду. Нику безразлично, где жить.

Мик отступил назад, пристально смотря на индейца, который показался ему просто дьяволом. Собравшись с духом, он проговорил:

— Если тебе безразлично, где быть, то уходи и не мешай носить вещи госпожи.

— Ник поможет тебе. Ему часто приходилось это делать для госпожи.

— Как? Для госпожи Вилугби?..

— Да, я часто носил корзины и разные вещи жене капитана.

— Вот так лгун! Да госпожа Вилугби не позволит тебе близко подойти к ее вещам. Ты не смеешь даже идти по той тропинке, по которой прошла она, не то что позволить тебе нести ее вещи. Ах ты лгун, старый Ник!

— Ник — большой лгун, — ответил, улыбаясь, индеец. Он не пытался отрицать это, так как у всех сложилось на этот счет очень твердое мнение. — Что же, лгать иногда очень хорошо.

— Час от часу не легче! Ах ты грубая скотина, я научу тебя уважать нашу госпожу! Сейчас же убирайся прочь отсюда; здесь место только добрым и честным людям. Смотри, ты познакомишься с моим кулаком.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы капитан знаком не подозвал к себе Ника, а к Мику не подошел Джоэль, слышавший весь разговор между индейцем и ирландцем.

— Ты видел это существо? — спросил Мик.

— Конечно, он почти половину своего времени проводит в хижине.

— Прекрасное общество! Зачем пускают сюда этого бродягу?

— О! Он хороший товарищ. Когда узнаешь его лучше, то даже полюбишь. Однако пора нести вещи: капитан ждет.

— Полюбить его… Он сам сказал, что он старый Ник. Я всегда представлял себе черта именно таким.

Неудивительно, что Ник показался Михаилу самим сатаной: лицо его было раскрашено, глаза обведены белыми кругами, а после двухдневного кутежа все эти краски перемешались и придавали ему действительно страшный вид. Костюм был в том же духе: желтое с красным одеяло, разного цвета мокасины и такие же гамаши.

Идя за своим товарищем, Мик беспокойно следил глазами за индейцем, сначала разговаривавшим с капитаном, а потом посланным им к амбарам. Между тем капитан с женой осматривали свое хозяйство, и каждый из рабочих показывал, что он успел сделать за зиму. Джеми Аллен, каменщик, шотландец, стоял с другими рабочими перед домом в ожидании, что скажет капитан о стене. Стена понравилась: она была не только прочна, но и красива.

Часть дома, где должна была жить госпожа Вилугби со своим семейством, была совсем уже закончена. Она занимала весь фасад на восток от входных ворот и большую часть прилегающего крыла. В конце его помещалась прачечная с помпой для выкачивания воды из реки. Рядом располагались кухня и помещение для прислуги, а дальше — спальня, большой зал и библиотека для капитана.

Западное крыло дома занимали помещение для рабочих и кладовые для всевозможной провизии. Все окна и двери открывались во двор, наружу не было ни одного отверстия. Капитан предполагал в свободное время заняться устройством бойниц на чердаке, откуда можно было бы стрелять по всем направлениям.

Мистрис Вилугби, следуя за мужем по всему дому, приходила от всего в восторг.

— Значит, дорогая Вильгельмина, ты довольна своим уголком и не будешь жалеть, что решила остаться здесь навсегда?

— О да, очень довольна. Здесь так хорошо, и со мной те, кого я люблю. Чего же больше надо для жены и матери? Я боюсь только индейцев…

— Но ведь теперь же мир… К тому же с такой крепостью, как наша, бояться нечего.

— Это так, но когда приедут сюда мои девочки, нужно позаботиться, чтобы ворота были всегда хорошо заперты, а то я не в состоянии буду спать спокойно.

— Не бойся ничего, моя дорогая. С нами они будут под самой верной защитой.

— Все же прошу тебя, поставь ворота к приезду дочерей.

— Хорошо, милая, все будет точно так, как ты хочешь.

Осмотр комнат они кончили помещением для прислуги. Здесь они нашли двух Плиниев, Марию — сестру Плиния старшего, Бесси — жену Плиния-младшего и Мони, или Дездемону, дальнюю их родственницу. Все женщины были уже за делом. Бесси громко пела, Мария водворяла везде порядок и бранила двух негров за лень.

— Я вижу, Мария, что ты себя чувствуешь здесь как дома, — сказал, входя, капитан.

— Да как же их не бранить, особенно сегодня… Не трогай эти тарелки, ты, большая разбивальщица!

Так капитан прозвал Бесси за ее удивительное искусство разбивать посуду. Мони же называл маленькой разбивальщицей, но не потому, что она била меньше посуды, а только за ее небольшой рост, тогда как Бесси была высока и толста.

— Я им говорю, что это не Альбани, где можно сейчас же купить то, что сломалось или разбилось. Уж если затерял серебряную ложку, то другую здесь не купишь… Ах, мистер, кто это на дворе? — вскрикнула Мария.

— О, это наш охотник-индеец; он всегда будет приносить нам дичь. Ты не бойся его: он ничего не сделает дурного. Его зовут Ник.

— Старый Ник, мистер?

— Нет, Соси Ник. Вот он несет уже нам куропаток и зайца.

Увидев индейца, все негры подняли такой хохот и шум, что, несмотря на всю свою строгость, капитан не мог остановить их и поспешил уйти с женой. Ник очень обиделся, так как хохот продолжался все время, пока он не ушел. Так началась жизнь в хижине на холме.

В том же году, то есть в 1765, госпожа Вилугби получила после смерти своего дяди большое наследство, которое сделало их людьми богатыми.

Засевов они не увеличивали, так как сбывать излишек в этом пустынном месте было некому, но зато каждый год отправляли в Альбани откормленный скот, а на вырученные деньги покупали разные необходимые в хозяйстве веши. Проценты же с капитала шли на чины Роберта.

Понемногу в этом краю стали появляться новые фермы, новые поместья, но все они лежали вдали от хижины на холме.

Несмотря на большие расстояния, капитан изредка навещал своих соседей и даже принимал участие в правлении нового графства Триона, названного в честь тогдашнего губернатора его именем.

ГЛАВА IV

Приветствую тебя, прекрасный вечер! Тебя, который облегчает утомленный мозг и страдающие сердца, который дает отдых в труде и отсрочку в печали. При твоем наступлении мудрец, выходя из своего убежища, изучает законы вселенной и бард начинает нежные разговоры с духами, не видимыми простым глазом, и находит счастье в небесных тайнах.

Сандс

После описанных событий прошло десять лет. Такой период — целый век в истории только что начатого хозяйства. Перемены, происшедшие за это время, были поразительны, и колония представляла теперь благословенный уголок, где все говорило о богатстве природы и предприимчивости ее обитателей. На месте прежнего бобрового пруда теперь лежали обработанные поля, кое-где пересеченные дорогами. Сама же хижина мало изменилась. Верхняя часть ее, сделанная из дерева, потемнела от дождей; на чердаке проделали слуховые окна. Новое крыло к дому было пристроено вдоль отвесной стены, и так как это место считалось безопасным от выстрелов, то окна были сделаны здесь наружу, и из них открывался чудный вид на окрестности. В доме теперь жило уже одно только семейство Вилугби с домашней прислугой, все же остальные рабочие жили в небольших домиках, построенных у опушки леса. Здесь же находились конюшни, скотный двор и все вообще хозяйственные постройки. Большая часть рабочих поженились, и население колонии увеличилось до ста человек, считая в том числе и детей; двадцать три человека из этого населения могли быть хорошими защитниками крепости. Ворота, к слову сказать, по-прежнему стояли прислоненными к стене; петли успели уже заржаветь, сами створки покрылись плесенью и мхом, а колонисты все еще не успели выбрать свободной минуты и поставить их на место. У дома весь склон холма был разбит на клумбы, между которыми прихотливо вились во все стороны тропинки.

В один теплый весенний вечер вся семья Вилугби собралась в этом цветнике. Капитан, теперь уже шестидесятилетний, но еще бодрый и крепкий старик, сидел на скамеечке и любовался закатом солнца; возле стояла его жена, несмотря на свои сорок восемь лет выглядевшая еще далеко не старухой, и разговаривала с капелланом Вудсом, одетым в длинное платье англиканского священника. Он служил капелланом в одном гарнизоне с Вилугби, но вот уже восемь лет как вышел в отставку и поселился в колонии своего друга, где был и духовником, и доктором, и даже учителем.

Белла в широкополой соломенной шляпе наблюдала за работой Джеми Аллена; каменные постройки все были кончены, и он остался в колонии в качестве садовника. Мод играла в волан с маленькой разбивальщицей, заставляя ту поминутно бегать. Вдруг негритянка дико вскрикнула.

— Что с тобой, Дездемона? — спросил капитан, недовольный, что прервали его думы. — Сколько раз я говорил тебе, что Господь Бог не любит этих диких вскрикиваний.

— Но, мистер, это так неожиданно… посмотрите, вон старый Ник!

Действительно, вдали показался Ник. Целых два года он уже не заглядывал в хижину на холме.

— Вероятно, есть что-нибудь важное, он так быстро бежит, — сказал капитан. — Два года мы не видели его. Он рассердился на меня за то, что я не купил у него другого бобрового пруда, за который он просил бочонок пороха.

— Может быть, Гуг, он серьезно рассердился на нас за это? Не лучше ли будет дать ему этот порох? — спросила встревоженная госпожа Вилугби.

— Нисколько, моя дорогая. Я его знаю уже больше двадцати лет. Три раза я вынужден был побить его за это время; но это было раньше, в последние же десять лет я пальцем не тронул его.

— Но ведь дикие никогда не прощают побоев! — сказал с некоторым страхом капеллан.

— Их бьют так же, как солдат.

— Сколько лет ему, капитан?

— Ему за пятьдесят; это был храбрый и искусный воин.

В это время Ник уже подходил к ним, и разговор прекратился. Несмотря на то что индеец только что быстро поднялся на холм, он стоял бодрый и спокойный, точно он не бежал перед тем, а тихо прогуливался.

— Саго, саго, — начал капитан, — очень рад видеть тебя, Ник, таким бодрым!

— Саго, — ответил индеец, склоняя голову.

— Не хочешь ли освежиться с дороги сидром?

— Ром лучше, — ответил тускарор.

— Ром крепче, оттого он и нравится тебе больше. Хорошо, ты получишь стакан рома. Какие вести ты принес мне?

— Стакана мало за те вести, что я принес. Госпожа даст за них мне два графина.

— Я? Но что же ты можешь сказать мне? Мои две дочери со мной, слава Богу, они здоровы.

— Разве у вас только дочери? А сын, офицер, великий начальник? Он там — он здесь.

— Роберт! Что же ты знаешь о нем?

— Я все скажу за графин. Ром в доме, новость у Ника. Одно стоит другого.

— Хорошо, ты все получишь. Скажи же скорее, что знаешь о моем сыне.

— Вы его сейчас увидите, через десять, пять минут. Он послал Ника вперед, чтобы предупредить мать.

Мод вскрикнула и побежала навстречу Роберту, уже показавшемуся из леса. Шляпа съехала у нее на затылок, золотистые волосы развевались по ветру; вдруг она остановилась и закрыла лицо руками, а через минуту была уже в объятиях брата. Десять минут спустя Роберт был уже среди своих, переходя из одних объятий в другие. Подошли слуги, всем хотелось поздороваться с ним. Только полчаса спустя все понемногу стихло и успокоилось; все разошлись по своим делам, и семья Вилугби одна собралась в столовой. Вудс хотел было уйти, но капитан остановил его, желая, чтобы все шло своим порядком.

После приветствий и расспросов о родных и знакомых капитан спросил:

— Где ты встретил Ника?

— Я встретил его возле Каньюгари. Ник мне сказал, что он идет по тропе войны. Кажется, эти индейцы дерутся между собой время от времени, а он пристает то к тем, то к другим, смотря по тому, что выгоднее. Я взял его проводником, но он говорил, что и без того собрался идти к нам.

— Я уверен, что он сказал об этом, получив прежде с тебя деньги.

— Совершенно верно.

— Ник не рассказывал, сколько скальпов он взял у неприятелей?

— Кажется, три, хотя я не видел у него ни одного.

— О, несчастный! А раньше я знал Ника отличным воином. Он дрался против нас в первые годы моей службы, и наше знакомство началось тем, что я спас его от штыка одного моего гренадера. В продолжение нескольких лет он питал ко мне чувство благодарности, но, кажется, после побоев, полученных от меня, он забыл о ней, и теперь все его помыслы направлены на ром.

— Вон он там, — сказала Мод, наклоняясь в окно, — сидит с Миком на берегу ручья и о чем-то рассказывает. Кружка стоит между ними.

— Я помню, Мик сначала всерьез принял Ника за дьявола, но потом они сошлись и теперь хорошие друзья. Я думаю, это оттого, что они оба очень любят ром.

Все общество подошло к окну и могло видеть, как Мик и Ник потягивали из кружки, и по мере того, как в ней пустело, разговор становился оживленнее.

— Все здесь идет по-старому? — спросил Ник.

— О! Да. Здесь все постарело — и капитан, и госпожа, а жене Джоэля можно дать сто лет, хотя ей всего тридцать, да и сам Джоэль, этот плут, кажется старше своих лет.

Ник пристально посмотрел на ирландца.

— Почему, — спросил он, — один белолицый ненавидит другого, почему ирландец не любит американца?

— Черт возьми! Любить подобную тварь!

— Кого же любит ирландец?

— Я люблю капитана, он такой справедливый, люблю госпожу, она такая добрая, люблю мисс Беллу, мисс Мод; не правда ли, она восхитительна?

Индеец ничего не ответил, но казался недовольным. Помолчав несколько минут, Мик спросил:

— Ты был на войне, Ник?

— Да. Ник опять был начальником и взял скальпы.

— Но ведь это ужасно! Если рассказать об этом в Ирландии, то не поверили бы.

— Там не любят войны? Да?

— Нет, не то, у нас тоже бывают войны, но мы бьем по голове, а не сдираем кожу.

— Я скальпирую, вы бьете, что же лучше?

— Ах, но скальпировать — ведь это ужасно! Сколько скальпов взял ты в последнюю войну?

— Три с мужчин и женщин. Один такой большой, что может сойти за два, так что я считаю четыре.

— Фу! Ник, ты просто дьявол. Тебе мало трех скальпов, ты готов обманывать самого себя и один скальп считаешь за два. Ты никогда, верно, не думаешь о смерти? Исповедуешься ли ты когда-нибудь?

— Я всегда думаю о смерти, но до тех пор я надеюсь еще много найти скальпов. Мик, здесь их много есть!

Эти неосторожные слова сорвались у Ника, но Мик настолько уже опьянел, что не понял их смысла. Кружка уже опустела, друзья сердечно расстались и отправились спать каждый в свой угол.

ГЛАВА V

Душа, монсеньор, устроена, как лира: ударьте внезапно по одной струне — и все другие задрожат.

Гилльгауз

Быстро спустилась на землю ночь. Кругом хижины царила тишина, и среди этой тишины она казалась еще более уединенной, отдаленной от всего света.

Эти мысли пришли в голову Роберту, когда поздним вечером в день своего приезда он стоял у раскрытого окна со своими сестрами.

— Здесь очень уединенно, милые сестры. Отчего вас не вывозят в свет?

— Мы каждую зиму ездим в Нью-Йорк, с тех пор как папу выбрали депутатом. Отчего мы не встретились там с тобой прошлую зиму? Мы так надеялись на это.

— Мой полк стоял тогда в западных провинциях, а отпуск неудобно было брать, так как я только что был произведен в майоры. Бывает ли у вас кто-нибудь здесь?

— Конечно, — живо вскрикнула Мод, потом, как бы раскаявшись, что вмешалась в разговор, тихо проговорила: — Я хочу сказать, что изредка. Здесь мы так далеко от всех.

— Кто же это? Охотники, трапперы, дикие или путешественники?

— Охотники чаще других заходят к нам, — отвечала Белла, — а индейцы с тех пор, как ушел Ник, редко заглядывают; зато при нем их бывало много, они приходили всегда большими толпами. Что касается путешественников, то это — самые редкие гости. Не так давно к нам заходили два землевладельца; они отыскивали свои земли.

— Странно. Впрочем, в этой бесконечной степи действительно трудно отыскать свою землю. Кто же эти землевладельцы?

— Один старик, кажется, товарищ покойного сэра Вильяма; его зовут Фонда; другой — молодой, он получил наследство, которое и отыскивал. Говорят, у

— него сто тысяч акров земли. Это — Бекман.

— Что же, нашел он свою землю? В этой местности и тысячи акров могут затеряться.

— Да, нашел. Он заходил к нам и на обратном пути, зимой, и пробыл из-за урагана несколько дней. В ту же зиму мы часто встречались с ним в городе.

— Отчего же, Мод, ты ничего не писала мне об этом?

— Неужели не писала? Ну, Белла не простит мне, что я не нашла местечка в письме для Эверта Бекмана.

— Да, я его нахожу очень милым и умным, — проговорила спокойно Белла, а яркий румянец, вспыхнувший на ее щеках, многое сказал бы еще Роберту, но было темно, и никто не заметил этого. — Я не знаю, нужно ли было писать о нем?

— Понимаю, понимаю, — засмеялся Роберт. — Теперь скажи мне что-нибудь в этом же роде о Мод, и я буду знать все семейные тайны.

— Все? — возразила Мод. — А о майоре Вилугби разве нечего рассказать?

— Совсем нечего. Я люблю только тех, кто живет здесь. Да и время теперь такое неспокойное, что некогда солдату думать о чем-нибудь постороннем. Между метрополией и колонией завязывается серьезная ссора.

— Но не такая серьезная, чтобы дело дошло до войны? Эверт Бекман думает, что могут быть только волнения.

— Эверт Бекман! Вся семья его — очень порядочные люди; а каких убеждений держится он?

— Я думаю, что ты будешь считать его мятежником, — ответила, смеясь, Мод, тогда как Белла хранила молчание, предоставляя объяснения своей сестре. — Он не очень ярый противник Англии, но все-таки называет себя американцем. А ты, Роберт, как называешь себя?

— Я американец по рождению, но англичанин по службе… Да, это место очень пустынно и уединенно, особенно для таких девушек, как вы. Я хочу уговорить отца проводить больше времени в Нью-Йорке.

— Короче говоря, ты думаешь, что нам нужны поклонники. Не так ли, майор Вилугби? — смеясь, спросила Мод, насмешливо смотря на брата. — Однако до свидания! Отец велел отослать тебя к нему в библиотеку, когда ты нам достаточно надоешь, а мама присылала сказать, что уже седьмой час: в эту пору все порядочные люди уже ложатся спать.

Роберт обнял сестер и направился в библиотеку. Там сидел капитан с Вудсом; они курили трубки и время от времени прихлебывали коньяк, разбавленный водой. Разговор шел о Роберте, и оба старика возлагали на него большие надежды. Когда молодой человек вошел, отец придвинул ему стул к столу.

— Я думаю, что ты не привык еще курить. В твои годы я ненавидел трубку, мы нюхали только пороховой дым. А что англичане и их соседи — американцы?

— Я за тем и здесь, чтобы рассказать вам об этом, — ответил Роберт, осмотрев предварительно, хорошо ли заперта дверь. — Я теперь среди врагов.

Капитан и капеллан оставили свои трубки, пораженные словами Роберта.

— Что за дьявол! Ты среди врагов, когда ты в доме своего отца! Этого еще не хватало!

— Я говорю не о вас, батюшка, и не о господине Вудсе. Но в этой местности есть и еще люди; если бы они знали, что я у вас, вы не могли бы быть уверены в своей безопасности.

Удивление слушателей возрастало.

— Но что же случилось, сын мой?

— Началось восстание.

— Если так, то это дело серьезное.

— Да, и была уже схватка.

— Схватка?! Неужели ты хочешь сказать, что с обеих сторон дрались вооруженные армии?

— Армия американцев состояла из волонтеров Массачусетса. Все это мне хорошо известно, так как мой полк участвовал в схватке. Излишне добавлять, что я был там.

— Конечно, волонтеры не устояли перед вами? Майор покраснел и послал в душе Вудса ко всем чертям: так не хотелось ему отвечать на этот вопрос при нем.

— Напрасно вы так дурно думаете о них, — почти шепотом ответил он, — дело было жаркое, потому что они стояли за стеной, а это, вы сами знаете, какое преимущество. Они нас принудили отступить.

— Отступить?

— Да, отступить. Но мы отступили только после того, как исполнили все то, что было приказано. Однако я должен сознаться, что нас сильно теснили, пока мы не получили подкрепление.

— Подкрепление, мой дорогой Роберт?! Твой полк… наш полк не нуждается в подкреплении против всех янки Новой Америки!

Майор не мог не улыбнуться этой преувеличенной гордости капитана; но врожденная правдивость не позволила ему скрыть правду.

— И все-таки мы в нем нуждались. Офицеры, участвовавшие в последней войне, говорили, что не видали такой жаркой схватки. В ней мы потеряли около трехсот человек.

Капитан побледнел и после продолжительного молчания попросил сына подробно рассказать ему, как было дело. Тот повиновался; похвалив волонтеров, он старался смягчить рассказ об отступлении своего полка, видя, как мучительно было старику слушать об этом.

— Результатом этой битвы при Лексингтоне было то, — прибавил майор, оканчивая свой рассказ, — что всю страну охватило страшное волнение, и один Бог знает, чем все это кончится. Когда мы узнали настроение провинций, генерал Гэдж только послал со мной депеши генералу Триону. Трион послал меня к вам. Он думает, что вы не откажетесь действовать в пользу правительства.

— Генерал Трион оказывает мне большую честь, — ответил холодно капитан, — но мое влияние не идет дальше бобрового пруда, и в моем распоряжении всего пятнадцать или двадцать человек рабочих. Ты же честно выполнил свою задачу, и я прошу Бога, чтобы Он помог тебе вернуться благополучно в свой полк.

— Значит, батюшка, вы ничего не имеете против того, что я буду участвовать в этой ссоре и держать сторону правительства, хотя я и родился в колониях? Вы очень обрадовали меня этим.

— Ты будешь исполнять свой долг, но я не пойду против колонистов, несмотря на то что родился в Англии, а не в Америке.

— Неужели это ваше мнение, капитан? — сказал заинтересованный капеллан. — Вы знаете, что по рождению я американец, и мой взгляд на это… но, я не знаю, позволит ли майор мне высказать его…

— Говорите, говорите, господин Вудс, вам нечего бояться, мы ведь старые друзья с вами.

— Я в этом не сомневаюсь. Я должен признаться, меня очень обрадовало известие, что королевские войска отступили перед моими соотечественниками.

— Весьма понятно, что вы рады, что победа осталась за янки; точно так же понятно и разочарование отца, что полк, в котором он сам служил, принужден был отступить.

— Конечно, мой дорогой майор, конечно, мой милый Роберт, все это верно и очень естественно. Я предоставляю капитану Вилугби молиться за успехи королевского войска, а сам я буду просить бога за своих соотечественников.

— Но вы, — возразил капитан, — забываете о короле и правительстве, которые так много сделали для американских колоний. Это все равно что в семейных спорах не позволять отцу разобрать самому, в чем дело.

— Этот вопрос не касается короля. Но если бы он захотел действовать в наших интересах, мы бы повиновались ему.

— Вот странное понятие о своих обязанностях! Если король делает то, что нам хочется, — он наш король; но если нет — мы не признаем его. Я старый солдат, Вудс, и воля короля для меня священна!

Видя, что спор между отцом и Вудсом начинает принимать нежелательное для него направление, Роберт ушел спать, ссылаясь на усталость. Долго еще после его ухода старики спорили, попыхивая своими трубками.

В то время как в библиотеке шел горячий спор, госпожа Вилугби удалилась в свою комнату и жарко молилась там: все, кого так горячо любило ее материнское сердце, были здесь, с нею, и хижина не казалась ей теперь уединенной. Увы! Она не знала еще, какая черная туча собирается над ее родиной, сколько горя придется ей перенести…

В своих комнатах, просто, но с комфортом меблированных, Роберт нашел все в том же виде, как было и в последний его приезд в прошлом году; прибавилось только несколько новых вещиц.

Здесь были даже его игрушки; но серсо, в которое он так любил когда-то играть, теперь красиво было перевязано лентами. «Это, верно, матушка, — подумал Роберт, — позаботилась об этом: она все еще не может отвыкнуть считать меня ребенком. Посмеюсь с ней над этим завтра». Повернувшись к туалетному столику, он увидел корзинку со свертками. Эту корзину с подарками он находил у себя в каждый свой приезд. Он развернул один сверток: в нем были теплые шерстяные чулки.

— Это все мама заботится, чтобы я не простудился. Дюжина рубашек, и на одной из них пришит билетик с именем Беллы. Куда мне столько белья? Если бы я забрал все белье, которое они шьют мне, то мой чемодан не уступил бы генеральскому! А это что? Хорошенький шелковый кошелек и опять с именем Беллы; ничего от Мод. Неужели Мод обо мне позабыла! А это? Ах, какой прекрасный шелковый шарф! Вероятно, это от отца, даже, может быть, один из его прежних, но он совсем новый. Завтра же спрошу об этом. Но странно, что от Мод ничего нет.

Потом молодой человек отложил в сторону свои подарки, поцеловал шарф и — стыдно признаться — не помолившись Богу, лег спать.

Посмотрим теперь, что делается в комнате сестер. Мод, как более живая и проворная, уже разделась, помолилась и, завернувшись в большой платок, с нетерпением ожидала, когда Белла кончит молитву. Едва та поднялась с колен, Мод проговорила:

— Майор, вероятно, уже рассмотрел подарки; я слышу, как ходит он взад и вперед по комнате.

— Да, как вырос Боб! Он очень стал похож на папу, не правда ли?

— Ну, что ты выдумала! Нисколько! Волос он своих не пудрит, как папа, да они у него и гораздо светлее.

— Странно. А мы с мамой сегодня вечером просто поражены были этим сходством и очень рады были этому; ведь папа наш красивый и Боб тоже.

— Они оба могут быть красивыми и быть непохожими. Бесспорно, папа самый красивый старик, какого я только видела, а Боб ничего, так себе. Но разве можно сравнивать двадцатисемилетнего со стариком… Знаешь, Боб меня уверил, что он хорошо теперь играет на флейте.

— Он делает хорошо все, за что ни возьмется. Несколько дней тому назад господин Вудс говорил мне, что он ни разу не встречал мальчика, который так хорошо понимал бы математику, как Боб!

— Я уверена, что и другие также легко могли понимать ее. Это господин Вудс преувеличивает. Я не верю в исключения, дорогая Белла.

— Ты меня удивляешь, Мод; я всегда думала, что ты его любишь. А ему нравится все, что ты ни делаешь. Еще сегодня он так хвалил твой эскиз нашего дома.

Мод покраснела и опустила голову, и насмешливая улыбка появилась на ее губах.

— Ну, вот пустяки! Да он, впрочем, и не понимает ничего в живописи. Я думаю, он с трудом отличит дерево от лошади.

— О, как ты говоришь о брате?! — удивилась Белла, которая не видела никаких недостатков в Роберте. — А помнишь, когда он учил тебя рисовать, ты считала его великим художником.

— Это правда, я очень капризна. Но как бы там ни было, я не могу относиться к Бобу по-прежнему. Мы редко видимся теперь, и ты знаешь… военная жизнь так влияет на людей; одним словом, я нахожу, что он очень изменился.

— Я очень рада, что тебя не слышит маменька, Мод. Она смотрит на него как на ребенка, невзирая на его майорский чин. Да и на всех нас она тоже смотрит еще как на детей.

— Милая мама!.. Я это знаю, — сказала Мод с навернувшимися слезами на глазах, — все ее слова, поступки, желания, надежды, мысли полны любви и добра.

— Да, я знаю, как ты любишь маму, но я так же люблю и брата, и отца.

— Разве я могу любить майора инфантерии так же, как люблю маму? Что касается папы, я его люблю, конечно, не меньше мамы, я его просто обожаю.

— Еще бы, мы все видим, что вы обожаете друг друга. Но если мама узнает, что ты не любишь Боба так, как мы, это ее очень огорчит.

— Я не могу, Белла.

— Почему?

— Но ты знаешь… я уверена, что ты помнишь…

— О чем? — спросила Белла, встревоженная волнением Мод.

— Ведь я не родная его сестра.

В первый раз Мод напомнила о своем рождении. Белла побледнела, задрожала, и глухие рыдания вырвались из ее груди.

— Белла, моя сестра, ты моя родная сестра! — воскликнула Мод, бросаясь в ее объятия.

— О, Мод! Ты моя сестра и всегда будешь ею!

ГЛАВА VI

Как величественно умереть за свою страну!

Венец славы блестящ!

Нас ожидает слава! Слава, которая никогда не меркнет! Слава, которая распространяет свет без конца! Слава, которая никогда не потускнеет!

Персиваль

Ночь прошла спокойно. На рассвете домашняя прислуга была уже на ногах; Мик, Соси Ник, Джоэль и другие вскоре тоже принялись за свои ежедневные работы. Негритянки пели за работой так громко, что заглушали утреннее щебетание птиц. Скоро встали и хозяева. Мистрис Вилугби много дел предстояло сегодня на кухне. И в обыкновенные дни завтрак был всегда обильный и разнообразный, а сегодня она хотела прибавить к нему еще любимые блюда сына. Обе сестры вышли в столовую без всякого признака вчерашних слез. Расставляя на столе разные лакомства, они болтали без умолку, но ни одним словом не коснулись вчерашнего разговора. Мод очень жалела, что напомнила о своем сиротстве; Белла старалась объяснить себе, что могло побудить сестру к этому. Уж не обидел ли ее кто-нибудь? Но этого не могло быть. Фамилия Мередит была такая же уважаемая, как и Вилугби; на имя ее было положено в английском банке пять тысяч фунтов, оставшихся после смерти отца; капитан их не трогал, и за двадцать лет на них наросли большие проценты. Содержание и образование Мод капитан вел за свой счет, чего Мод не знала, да и не задумывалась об этом никогда. Капитана и его жену она любила всем сердцем, но иногда с грустью думала, что не знала своих родителей.

Болтая о всяких пустяках, девушки и не заметили, как к ним подошел Роберт. С его приходом разговор оживился еще более.

— Видел ли из вас кто-нибудь сегодня отца и капеллана Вудса? Вчера я их оставил в самом пылу спора.

— Да вот они оба! — воскликнула Мод. — А вот и мама с Плинием. Сейчас Белла примется разливать кофе, я — шоколад, а мама будет готовить чай. Только она умеет это сделать по папиному вкусу.

Действительно, все вошли в столовую, поздоровались и начали садиться за стол. Капитан был задумчив, капеллан беспокойно посматривал на всех, выжидая удобной минуты, чтобы начать вчерашний спор. Наконец он не вытерпел и заговорил:

— Капитан Вилугби, прошло всего семь часов, как мы расстались с вами; это немного, чтобы совершить что-нибудь, но придумать за это время можно много. Я много думал о нашем разговоре.

— Какое совпадение! И я долго не мог заснуть; все время мысли вертелись у меня вокруг нашего спора.

— Я должен вам признаться, мой дорогой друг, что ваши аргументы убедили меня и теперь я совершенно согласен с вашими взглядами.

— Удивительно. Вудс! Я только что хотел сказать, что вы убедили меня и что ваши взгляды я считаю справедливыми.

Все были удивлены подобным разговором. Мод много смеялась. Для мистрис Вилугби ничто не могло показаться смешным в словах или поступках мужа, а к служителям церкви она относилась всегда с таким уважением, что никогда не позволила бы себе смеяться над их словами. Белла тоже всегда с уважением относилась к словам отца.

— Значит, вы признаете права и власть за королем? — спросил капеллан.

— А вы, Вудс, не забыли, что права, приобретенные рассудком, выше прав, приобретенных случайностью рождения. Человек должен сообразоваться с обстоятельствами, беспрерывно изменяющимися, а не жить как животное, руководясь только инстинктом.

— О чем они говорят, мама? — спросила Мод, с трудом сдерживая новый приступ смеха.

— Кажется, они спорили о праве парламента налагать пошлины на колонии, моя дорогая, и каждый убедил другого в своей правоте. Меня удивляет, Роберт, что Вудс мог переубедить папу.

— Нет, милая мама, это очень серьезное дело… Плиний, скажи моему денщику, чтобы вычистил мой охотничий костюм, и дай ему позавтракать. Этот нахал поминутно ворчит, и если не накормить его хорошо, то он разнесет об этом повсюду, где только можно. Когда ты будешь нужен, я позвоню. Да, мама и сестренки, это гораздо серьезнее, чем вы предполагаете, и говорить об этом не следует. Дурные вести и без того распространяются слишком быстро.

— Боже милостивый! Что ты хочешь сказать? — вскрикнула встревоженная мистрис Вилугби.

— Я хочу сказать, что американцы восстали против короля и правительства.

— Да верно ли это, Роберт? Кто же осмелился идти против короля?

— Все это верно, я видел собственными глазами. — И Роберт рассказал, как все происходило. Все слушали, затаив дыхание.

— Ты говоришь, что участвовал в битве? — спросила со страхом Мод. — Ты не был ранен?

— Я слегка повредил плечо, но это такие пустяки, что не стоит и говорить. Теперь я не чувствую боли.

Капитан и Вудс прекратили спор и с удивлением слушала Роберта, — он ничего не сказал им об этом вчера.

— Надеюсь, твоя рана не заставила тебя быть в арьергарде, Боб? — спросил с беспокойством отец.

— Я именно там и был ранен: при отступлении это ведь самое почетное место.

— Это очень печально для королевских войск. Что за солдаты бились против вас?

— Очень упрямые. Они хотели как можно скорее заставить нас вернуться в Бостон. Нам было очень трудно выдерживать их нападения. Если бы милорд Перси не подоспел к нам с сильным отрядом и двумя пушками, мы не долго бы продержались: наши солдаты были страшно утомлены, а день был чрезвычайно жаркий.

— Вы стреляли из пушек по неприятелю?

— Это было совершенно лишнее. Как только мы приостанавливались, неприятель рассыпался во все стороны; а когда снова двигались вперед, с обеих сторон дороги смотрели направленные на нас мушкеты. Вы, папа, не должны осуждать нас: королевские войска умеют исполнять свой долг.

— Это правда, но надо отдать справедливость и американским войскам. Они все прекрасные наездники и храбрые солдаты. Я имел случай лично в этом убедиться. Скажи, какое впечатление произвело все это на страну?

— Провинции восстали. В Новой Англии вооружаются тысячами, а это одна из более спокойных колоний.

— Великий Боже, — возмутился кроткий Вудс, — как позволяешь Ты людям так истреблять один другого?

— Деятелен ли Трион? Что делает правительство?

— Все, что только возможно. Оно надеется на содействие английского дворянства, пока придет помощь из Европы. Но если надежда их обманет, то дело сильно ухудшится.

Капитан понял намек сына. Он взглянул на жену, но та была спокойна, не понимая, в чем суть дела.

— Американские фамилии не все солидарны между собой; некоторые на стороне короля, как все Лансей, другие против нас, например Ливингстоны, Морисы и их друзья. По счастью, есть фамилии, где глава семьи еще ребенок.

— Почему, Боб?

— Очень просто, потому что принадлежащие ему большие поместья не могут быть конфискованы, благодаря его малолетству, — отвечал Роберт. — Я уверен, что колониям не под силу окажется бороться с Англией.

— Ты это говоришь, как майор королевской армии, но не забывай, что, если народ чувствует право на своей стороне и решился силой добиться его признания, он силен и неутомим.

Грустно было Роберту выслушать эти слова, но он не возразил ничего, привыкнув с детства не вступать никогда в спор с отцом; но мать, в душе благоговевшая перед королем, не выдержала и сказала:

— Как, Вилугби, ты оправдываешь это восстание? Я родилась в колониях, и тем не менее, по-моему, они не правы.

— Вильгельмина, ты смотришь на метрополию с таким же энтузиазмом, как и все женщины колонии. Но я покинул Англию уже опытным и пожившим человеком и мог ясно разглядеть все ее недостатки. А теперь мне надо сообщить эту грустную весть моим колонистам, — я не считаю себя вправе скрывать от них, что началась междоусобная война.

— Я думаю, ты напрасно это сделаешь теперь. Подожди, что будет дальше, может быть, ты переменишь свои взгляды и пожалеешь о том, что скажешь сегодня.

— Нет, Боб, все это я тщательно обдумал сегодня ночью. Необходимо обо всем сказать моим людям. К тому же я придерживаюсь того правила, что откровенность не может повредить делу. Я уже распорядился, чтобы колонисты собрались на площадку по условному звону колокола.

Переубеждать капитана в раз принятом решении было напрасной тратой слов. Все это прекрасно знали; но всем было ясно, что колонисты, большая часть которых состояла из американцев, неприязненно отнесутся к майору и, в худшем случае, помогут его схватить и отправить к вождям восстания. На некоторое время это опасение поколебало было решимость капитана, и он промедлил несколько минут, не выходя к собравшимся уже у дома колонистам.

— Мы преувеличиваем опасность, — наконец проговорил он. — Большая часть моих людей живет здесь уже по несколько лет, и я не думаю, чтобы кто-нибудь из них захотел причинить мне или тебе вред. Лучше пусть обо всем они узнают от меня. Если Ник не выдал тебя, то других бояться тем более нечего.

— Ник? — повторили все в один голос — Неужели ты можешь подозревать такого старого и испытанного слугу, как Ник?

— Да, этому старому испытанному слуге я не доверяю, как и всякому индейцу.

— Но, Гуг, ведь это он отыскал нам этот бобровый пруд, где мы так счастливы! — заметила мать.

— Да, но если бы у нас не было золотых гиней, не было бы у нас и Ника.

— Отец, если его можно купить, то я заплачу столько, сколько он захочет.

— Увидим. При настоящем положении дел я нахожу, что откровенность — самое лучшее средство для безопасности.

Капитан надел шляпу и вышел к колонистам. Там все уже собрались, даже маленькие дети. К капитану все питали глубокое уважение, и хотя среди них было несколько человек, которые не любили его, но причиной этому был не он, а их тяжелый и грубый характер. Но все признавали его человеком прямым и справедливым.

Колонистов не удивило, что их собрали всех вместе. Это часто случалось и раньше, например, когда праздновался чей-нибудь день рождения или была годовщина победы, в которой участвовал капитан, и сегодня они ожидали услышать что-нибудь подобное.

Колонисты разделялись на три национальности: самой многочисленной была группа англо-саксонцев, к которым принадлежали семьи мельников, механиков и инспектора их работ Джоэля Стрида; затем шла группа голландцев, которые все занимались хлебопашеством, и, наконец, самая меньшая группа — негры, составлявшие исключительно домашнюю прислугу, кроме одного Плиния, который занимался тоже хлебопашеством, но жил в доме вместе с родными.

Мод в одну из веселых минут шутя разделила их на три племени, а капитан, чтобы счет был полный, причислил сержанта, Мика и Джеми Аллена к сверхкомплектным.

И теперь они стояли кучками по национальностям: впереди американцы и голландцы, разделенные небольшим пространством, где поместились сверхкомплектные, а позади негры. Все с любопытством ожидали, что им скажут.

Подойдя к ним, капитан снял шляпу, что делал всегда в подобных случаях, и обратился к толпе:

— Когда люди живут вместе, — начал он, — и в таком уединении, как здесь, у них не должно быть никаких тайн друг от друга, особенно касающихся общих интересов. Я хочу сказать вам, мои друзья, о том, что узнал сегодня об отношениях между колониями и метрополией. (Здесь Джоэль подмигнул своему соседу, главному мельнику.) Вы знаете, конечно, что уже более десяти лет между ними тянутся недоразумения.

Капитан на минуту приостановился, и Джоэль, известный оратор у колонистов, воспользовался этим, чтобы вставить свое слово.

— Капитан хочет, верно, сказать о тех налогах, которыми облагает нас парламент, не осведомляясь о наших желаниях? — сказал он полудобродушным, полуиезуитским тоном.

— Именно об этом я и хочу говорить. Налог на чай, закрытие Бостонского порта и некоторые другие меры привели к тому, что правительство увеличило войско против обыкновенного. Вероятно, вы знаете, что в Бостоне уже несколько месяцев стоит сильный гарнизон. Около шести недель тому назад главнокомандующий этим гарнизоном отправил отряд в Нью-Гэмпшир, чтобы уничтожить некоторые склады. Этот отряд встретился с американцами, и произошла жестокая схватка. Несколько сот сражающихся остались убитыми или ранеными. Я достаточно знаю силы обеих партий, чтобы видеть, что это начало гражданской войны. Я считал нужным сообщить вам это.

Не все одинаково отнеслись к рассказу капитана. Джоэль Стрид, наклонясь вперед, казалось, боялся упустить хоть одно слово; американцы тоже отнеслись с большим вниманием и, выслушав, многозначительно переглянулись. Мик схватил дубину, которую всегда носил с собой, когда не работал, и вызывающе поглядывал вокруг, точно ждал только приказаний капитана, чтобы начать битву. Джеми был задумчив и раз или два почесал свой затылок как бы в нерешительности. Голландцы отнеслись с любопытством, но, казалось, плохо понимали, в чем дело. Негры слушали с широко открытыми глазами и гримасничали так, как будто у них во рту лежал кусок чего-нибудь вкусного, а когда узнали, что так много убитых, на их лицах выразился неподдельный ужас. Ник один оставался равнодушным, из чего капитан заключил, что битва при Лексингтоне известна уже тускарору.

Вилугби любил, чтобы колонисты обращались с ним дружески, и потому заявил, что он готов отвечать на их вопросы, касающиеся этого дела.

— Вероятно, эти новости вам привез майор? — спросил Джоэль.

— Понятно, ведь больше никого не было у нас.

— Не угодно ли вашей чести приказать нам взять ружья и идти сражаться за ту или другую сторону? — спросил ирландец.

— Совсем нет. Еще успеем, когда ближе узнаем обо всем этом.

— Значит, капитан не думает, что дела зашли так далеко, что пора идти на помощь? — спросил, хитро улыбаясь, Джоэль.

— Я считаю более благоразумным не принимать никакого участия. Гражданская война, Стрид, вещь слишком серьезная, чтобы слепо бросаться в ее опасности и трудности.

Не говоря ни слова, Джоэль переглянулся с мельником. Джеми Аллен служил прежде в королевском полку и привык там к осторожности.

— Парламент не пошлет солдат против безоружных людей.

— Ну, Джеми, — перебил его Мик, не считавший нужным говорить об этом так осторожно, — где же твоя храбрость, если ты так говоришь? Если у человека здоровы обе руки, так какой же он безоружный? Ну что сделал бы полк против такого укрепления, как, например, наше? Проживая здесь десять лет, я не мог бы найти отсюда дороги. Заставьте-ка солдата переехать из конца в конец озеро Отсего, легко ему будет с этим справиться?!

Ирландец ненавидел американцев, англичан же считал притеснителями и еретиками и, несмотря на все это, всей душой любил семейство своего хозяина. Такие противоречия сплошь и рядом встречались в этом храбром и смелом человеке.

Американцы удалились, обещав поразмыслить обо всем. Джеми так и ушел, задумавшись и почесывая затылок. В этот день, работая в саду, он часто отрывался от дела, занятый своими мыслями.

Негры ушли толпой и толковали об ужасах войны. Маленькая разбивальщица говорила, что убитых было несколько тысяч, а большая разбивальщица уверяла, что капитан говорил о сотнях тысяч, и добавляла, что во всякой большой битве бывает столько убитых. Когда капитан вошел в дом, к нему явился без зова сержант Джоэль, чтобы узнать, не будет ли каких-нибудь особенных приказаний.

ГЛАВА VII

Мы все здесь! Отец, мать, сестра, брат; мы нежно любим друг друга. Каждое место занято. Равнодушные не могут смешаться с нами. Это бывает нечасто, когда наша семья сходится так вся целиком вокруг очага наших предков. Будьте благословенны эти места и это собрание'. Сегодня все заботы должны быть забыты; отдадимся владычеству приятного покоя; пусть добрые чувства правят нашими часами: мы все здесь.

Спраг

Служащие разошлись по своим работам; на площадке остались только Джоэль, каменщик и кузнец. К ним вышел капитан, чтобы сделать некоторые распоряжения.

— Прежде всего, Джоэль, надо поставить ворота и устроить палисады, чтобы мы могли быть в безопасности в случае нападения индейцев. В американских войнах они всегда принимают участие, выгодно пользуясь всеобщим беспорядком.

Джоэль находил это лишним, особенно теперь, в мае, когда так много работ в поле; неблагоразумно, говорил он, тратить время попусту.

— Ведь на одни ворота уйдет целая неделя, и то если все рабочие примутся за дело.

— Постановка ворот не займет больше двух дней, а что касается рвов и других укреплений, то все это возможно сделать за неделю. Что ты об этом думаешь, Боб?

— Недели вполне хватит. И если ты мне позволишь распоряжаться работами, я отвечаю за безопасность семьи.

Капитан с удовольствием согласился на предложение сына, и решено было сейчас же взяться всем за работу.

Все другие работы были приостановлены, исключая посадку деревьев.

Одна часть рабочих начала копать ров вокруг холма, а другая отправилась в лес за деревьями для палисадов. Ворота же продолжали стоять на своем месте.

Капитан был в восхищении: эта оживленная деятельность напоминала ему его военную жизнь, и он чувствовал себя помолодевшим. Мик, копавший как крот, рыл уже глубоко, когда американцы только еще лениво начинали браться за дело.

Что касается Джеми Аллена, то он не торопясь принялся за дело, но скоро его белокурые волосы виднелись уже в уровень с землей. Четыре дня шла оживленная работа; окончив посадку деревьев, Джоэль со своими помощниками также присоединился к строителям укреплений. Рвы были уже окончены и начали ставить палисады.

— Ставьте прямее стволы, молодцы! — распоряжался сержант.

— Вот удивительная плантация, — сказал Джоэль, — и удивительные же плоды, должно быть, она принесет. Может быть, вы надеетесь, что эти каштаны будут расти?

— Не для того мы и садим их, чтобы они росли, а думаем, что они помогут нам укрыться от дикарей; только баррикады и могут остановить их.

— Я не спорю с этим, Джеми, хотя, на мой взгляд, полезнее теперь работать в поле; по крайней мере, мы были бы обеспечены на зиму кормом для скота. Впрочем, я. может быть, и ошибаюсь.

— Вот как, Стрид! — закричал Мик из глубины траншеи. — Вы считаете бесполезным строить укрепление в военное время? Уж очень вы храбры! Такому смельчаку всего лучше надеть ранец и идти воевать; а мы будем хлопотать о безопасности нашей хижины. Я уверен, пока здесь будут Мик, Джеми и сержант, ни один волос не упадет с головы нашего господина и всей его семьи. Хотел бы я видеть, как это дьявольское племя будет падать в траншею, где их засыплет землей!

— Ты называешь так индейцев, а сам дружишь с Ником?

— Ну, Ник образованный дикарь.

Джоэль отошел, ворча что-то себе под нос.

Через неделю работы были окончены, исключая ворота.

Во все время работ майор был так занят и утомлен, что совсем не имел времени поболтать с сестрами и матерью. Но сегодня, когда работы уже кончились, когда около палисадов все подчистили и вымели, капитан предложил пить вечерний чай перед домом под раскидистым вязом.

— Если бы американцы знали, сколько чаю мы выпиваем, то назвали бы нас изменниками. Но после работы, да еще в лесу, это так приятно. Я думаю, майор Вилугби, что и королевские войска не пренебрегают им?

— Еще бы, мы его очень любим! Говорят, в Бостоне он заменил портвейн и херес. Я не знаток в нем, но очень люблю его пить. Фаррель, — обратился Роберт к своему денщику, — принеси корзину, что стоит на моем туалетном столике.

— Правда, Боб, — сказала, улыбаясь, мать, — ты ничего не сказал еще нам о ней.

— Я оправдываю себя тем, что все время заботился о вашей безопасности. А теперь от всей души благодарю за подарки всех вас; только Мод поленилась и не захотела ничего сделать мне на память.

— Это невозможно! — вскричал капитан. — Поверь мне, Боб, никто так не интересуется всегда тобою, как она.

Мод ничего не сказала. В эту минуту вернулся Фаррель и поставил корзину возле Роберта. Он вынул все вещи, но ни на одной из них не было имени Мод.

— Действительно, это очень странно, — совершенно серьезно заметил капитан. — Боб, не обидел ли ты чем-нибудь мою маленькую девочку?

— Уверяю тебя, что с умыслом я никогда не обижал ее; если же это произошло как-нибудь незаметно для меня самого, то прошу теперь прощения у Мод.

— Тебе не за что извиняться! — живо вскрикнула Мод.

— Так почему же ты забыла о нем, моя крошка, тогда как мать и Белла сделали ему столько подарков?

— Обязательные подарки, дорогой папа, совсем не подарки, и я не люблю их делать.

Считая за лучшее прекратить этот разговор, Роберт уложил обратно все вещи. Мод готова была расплакаться. По счастью, завязался разговор, и никто не заметил возбужденного состояния девушки.

— Ты мне говорил, что у вас в полку новый командир, но не назвал его фамилию. Вероятно, это мой старый товарищ Том Велингфорд; в прошлом году он писал мне, что надеется получить этот полк.

— Генерал Велингфорд получил один кавалерийский полк, а к нам назначили генерала Мередита.

Когда было произнесено имя генерала Мередита, никто, за исключением Мод и Роберта, не обратил на это внимания.

Мод же оно напоминало о ее родителях, и ей захотелось расспросить брата об этом генерале, приходившемся ей дедушкой; но деликатность не позволила ей сделать это при Вилугби, заменившем ей родителей, и она отложила свои расспросы до более удобного случая. Роберту же это имя напоминало всегда о его милой названой сестре.

В это время Ник подошел к столу и с удивлением поглядывал на укрепления.

— Видишь, Ник, на старости лет я опять делаюсь солдатом. Как ты находишь наши работы?

— К чему они, капитан?

— Защищать нас, если краснокожим вздумается прийти за нашими скальпами.

— Зачем скальпировать? Томагавк зарыт глубоко, его выроют не раньше десяти, двух, шести лет.

— Да, да, но когда представляется к тому случай, то красные джентльмены быстро вырывают его. Я думаю, ты знаешь, что в колониях волнение…

— Говорили вокруг Ника, — отвечал уклончиво индеец. — Ник не читает, не слушает, мало разговаривает, разговаривает только с ирландцем, но и то не понимает.

— Мик не очень красноречив, я это знаю, — сказал капитан, смеясь, — но он честный человек и всегда готов услужить.

— Плохой стрелок целится в одно, попадает в другое. Капитан, дайте Нику четверть доллара.

— Ты мне отдашь его потом?

— Конечно. Ник — честный человек, он держит свое слово.

— Я не думал, что ты такой исправный.

— Вождь тускароров всегда честный человек — что говорит, то и делает.

— Хорошо, старый дружище, я не откажусь получить долг назад, по крайней мере, я буду знать, что и в будущем могу служить тебе.

— Одолжите Нику доллар, завтра он отдаст. Капитан не согласился дать ему больше четверти доллара, чем Ник остался очень недоволен и сейчас же отошел к укреплениям.

— Вот старый товарищ, — сказал Роберт. — Я удивляюсь, что вы позволяете ему жить в «Хижине». Теперь, когда началась война, его лучше удалить.

— Это легче сказать, чем сделать. Но ведь ты привел его сюда.

— Я привел его потому, что он узнал меня, и было более благоразумным вступить с ним в дружеские отношения. К тому же мне нужен был проводник, а никто лучше его не знает лесных тропинок. Но его все-таки надо остерегаться, так как за последнее время он стал изрядным негодяем.

— Нет, Боб, он все такой же, как был и раньше. Если быть с ним осторожным, то он неопасен; к тому же он боится меня. Главная вина его в том, что он пьет ром здесь с Джеми и Миком, но я устранил и это, запретив мельнику продавать им его.

— Мне кажется, что вы оба несправедливы к Нику, — заметила мистрис Вилугби, — у него есть и очень хорошие качества. Помните, Гуг, когда Роберт был болен и доктора прописали ему некоторые травы, то Ник, вспомнив, что видел их за пятьдесят миль, пошел за ними, хотя мы даже и не просили его об этом.

— Это верно, но ведь у каждого есть и хорошие, и дурные качества. Но вот он идет; не нужно, чтобы он знал, что речь шла о нем.

— Да, не следует, чтобы подобные люди думали, что они имеют какое-нибудь значение.

Ник осмотрел новые укрепления, подошел к столу и, приняв важный вид, обратился к капитану:

— Ник старый начальник; он часто присутствовал на военных советах, как и капитан, — много знает; хочет знать новую войну.

— Это, Ник, семейная война; французы в ней не принимают участия.

— Как, англичане против англичан?

— А разве тускарор не поднимает никогда томагавка против тускарора?

— Тускарор убивает тускарора, но настоящий воин никогда не скальпирует женщин и детей своего племени.

— Надо признаться, Ник, ты очень логично рассуждаешь. Ворон ворону глаз не выклюет, говорит пословица; и все-таки великий отец Англии поднял оружие против своих детей американцев.

— Кто идет торной тропинкой, кто каменистой? Как вы думаете об этом?

— Я не принадлежу ни к той, ни к другой стороне. Я желал бы только от всего сердца, чтобы этой войны не было.

— Вы опять наденете мундир и пойдете за барабаном, как прежде?

— Нет, старый товарищ, в шестьдесят лет любят больше мир, чем войну, и я предпочитаю остаться дома.

— Зачем капитан строил укрепления?

— Потому что я намерен остаться здесь. Палисад остановит нападающих на нас.

— Но у вас нет ворот, — проворчал Ник. — Англичане, американцы, краснокожие, французы — все могут войти. Где есть женщины, там ворота должны быть заперты.

— Я уверена, Ник, что ты наш друг, — вскричала мистрис Вилугби, — я помню, как ты принес траву для сына.

— Это верно, — ответил с достоинством Ник. — Ребенок почти умирал сегодня, а завтра играл и бегал. Ник его полечил своими травами.

— Да, ты был доктором. А помнишь, когда у тебя была оспа?

Индеец так быстро обернулся к мистрис Вилугби, что та вздрогнула.

— Кто заразил Ника? Кто вылечил его? Вы помните.

— Я привила тебе оспу, Ник; и если бы я этого не сделала, то ты умер бы, как умирали у нас солдаты, у которых она не была привита.

Взволнованный, с глубокой благодарностью в глазах, индеец быстро схватил нежную и белую руку мистрис Вилугби и, откинув одеяло с плеча, прикоснулся ею до оспин.

— Старые метки, — сказал он, широко улыбаясь, — мы друзья; это никогда не сгладится.

Эта сиена растрогала капитана, он бросил индейцу доллар, но тот, не обращая на это никакого внимания, повернулся к стене и сказал:

— Большие опасности проходят через маленькие щели. Зачем же оставлять большие щели открытыми?

— Надо будет повесить ворота на будущей неделе, хотя это лишнее — бояться опасности в таком отдаленном месте, как наша хижина, и в самом начале войны.

После захода солнца семья ушла в дом: капитан с женой отправились в свои комнаты, а Роберт остался с сестрами.

— Знаешь, Роберт, — сказала Белла, нежно беря за руку брата, — мне кажется, что папа уж очень спокойно относится к опасности?

— Он очень хороший солдат, Белла, и он знает, что надо делать. Я боюсь только, чтобы он не стал на сторону колонистов.

— Дай Бог, — вскрикнула Белла, — если бы и ты поступил так же!

— Нет, Белла, — возразила с упорством Мод, — ты говоришь, не подумав; мама очень огорчается из-за того, что папа придерживается таких взглядов. Она находит, что прав парламент, а не колонии.

— Что за ужасная вещь — гражданская война! — сказал майор. — Муж идет против жены, сын — против отца, брат — против сестры. Лучше умереть, чем видеть все это.

— Нет, Роберт, это не так, — прибавила Мод. — Мама никогда не противоречит отцу. Она будет молиться только о том, чтобы папа не поступил так, как это больно было бы видеть его детям. Что касается меня, то я не принадлежу ни к одной партии.

— А Белла как же, Мод? Неужели она будет молиться, чтобы в этой войне брат потерпел поражение? Должно быть, из-за этих взглядов ты и забыла обо мне.

— Ты не совсем справедлив к Мод, — сказала, улыбаясь, Белла. — Никто тебя так не любит, как она.

— Отчего же я не нашел в корзине от нее ни одной безделушки, которая показала, что она помнит обо мне?

— Но где же доказательства, что ты сам помнил о нас? — с живостью спросила Мод.

— Вот они, — ответил Роберт, кладя перед сестрами небольшие свертки. На каждом стояли их имена. — Маме я уже отдал подарок, не забыл также и отца.

Расцеловав брата, Белла весело убежала к матери показать свои подарки, состоящие из различных вещиц для туалета. Мод тоже была в восхищении от своего свертка, но более сдержанна в проявлении радости; только яркая краска на щеках и навернувшиеся слезы выдавали ее чувства. Полюбовавшись каждой вещицей, она быстро подошла к корзинке, повыбрасывала оттуда все, пока не добралась до шарфа и, схватив его, с улыбкой подошла к Роберту.

— А это, неблагодарный?

— Это? — воскликнул удивленный майор, разворачивая чудную работу. — Я думал, что это один из старых шарфов отца, отданный мне по наследству.

— Разве он старый, разве он поношенный? — спрашивала она, растягивая шарф. — Отец его ни разу не видел, и никто еще не носил его.

— Возможно ли? Но ведь это работа нескольких месяцев. Здесь ведь нельзя купить его.

Мод растянула шарф против света, и Роберт прочел вывязанные и едва заметные слова: «Мод Мередит». Он хотел поблагодарить девушку, но она быстро убежала, и только в библиотеке ему удалось догнать ее.

— Твое недоверие меня обидело, — сказала Мод, стараясь засмеяться. — Разве могут братья так третировать своих сестер?

— Мод Мередит не может быть мне сестрой, Мод Вилугби могла бы быть ею? Зачем ты вышила, Мередит?

— Последний раз, когда мы были в Альбани, ты назвал меня мисс Мередит, помнишь?

— Но ведь это была шутка, тогда как на шарфе ты вышила умышленно.

— Но шутки могут быть так же преднамеренны, как и преступления.

— Скажи, мама и Белла знают, что ты связала этот шарф?

— Как же может быть иначе, Боб? Ведь не в лес же я уходила его вязать, как какая-нибудь романтическая девушка.

— Мама видела это имя?

Мод покраснела до корней волос и ответила отрицательным жестом.

— А Белла? Вероятно, тоже нет? Я уверен, она не позволила бы тебе сделать это.

— Белла также не видела, майор Вилугби, — произнесла торжественным голосом Мод. — Честь Вилугби не запятнана, и все обвинение должно пасть на голову бедной Мод Мередит.

— Ты не хочешь больше носить фамилию Вилугби? Я заметил, в последних письмах ты подписываешься только именем Мод, а раньше этого не было.

— Но не могу же я носить ее всегда. Не забывайте, что мне уже двадцать лет, я скоро должна буду получить наследство и не буду же я подписываться чужой фамилией. Я и хочу привыкнуть понемногу к своей фамилии Мередит.

— Вы хотите навсегда отказаться от нашей фамилии? Неужели вы ненавидите ее?

— Как, вашу фамилию? Фамилию моего дорогого отца, маменьки, Беллы и твою, Боб!..

Мод не окончила, залилась слезами и убежала.

ГЛАВА VIII

Деревенская колокольня, какая радость для меня! Я восклицаю: здесь Бог! Деревенские колокола! Они наполняют мне душу искренним восторгом и заставляют меня прославлять свет, засиявший среди мрака Их голос, кажется, говорит обо всем.

Кокс

На следующий день — это было воскресенье — стояла прекрасная, тихая и теплая погода. Все колонисты, несмотря на различие вероисповеданий, собрались к церкви, построенной на насыпанном холме посредине лужайки; здесь каждый праздник Вудс, единственный в «Хижине на холме» английский священник, говорил проповеди. Вокруг церкви росли молодые вязы; здесь теперь играли дети, а взрослые тем временем вели свои разговоры в ожидании службы: мужчины — о политических делах, а женщины — о хозяйстве.

Джоэль, собрав, по обыкновению, около себя слушателей, ораторствовал о том, что необходимо обстоятельно разузнать, что делается в провинциях, а для этого самое лучшее — послать туда надежного человека. Он и сам не прочь пойти и разузнать обо всем, если товарищи этого пожелают

— Нам надо непременно самим знать это, а не через майора; хотя он и прекрасный человек, но он в королевском полку и, понятно, может быть пристрастным. Капитан, но ведь он тоже был солдатом, и, конечно, его тянет в ту сторону, где он служил сам. Мы здесь как в потемках. Я был бы негодяем, если бы осмелился сказать что-нибудь дурное о капитане или его сыне, но один из них англичанин по рождению, а другой — по воспитанию, и каждый поймет, какие результаты получаются от этого.

Мельник усиленно поддерживал его и в двадцатый раз уверял всех, что никто не сумеет так хорошо навести справки о положении дел, как Джоэль.

Хотя между Джоэлем и мельником не было открытого заговора, но они часто говорили между собой о текущих событиях и надеялись, что им можно будет воспользоваться неурядицами гражданской войны и завладеть поместьем капитана. Надежды их строились на том, что капитан, вероятно, опять поступит в королевское войско, а, оставшись здесь без него хозяевами, они сумели бы ловко прибрать все к своим рукам. Они мечтали уже о том, как выгодно будет сбывать откормленных быков и свиней армии восставших колоний.

В то время как возле церкви заговор медленно волновал головы колонистов, совсем иная сцена происходила в Хижине.

Завтрак окончился, и мистрис Вилугби ушла в свою комнату, откуда вскоре послала за сыном. Думая, что речь будет идти о каких-нибудь заботливых материнских наставлениях ввиду предстоящей дороги, он весело вошел к ней, но остановился удивленный: он увидел, что мать взволнована и что возле нее стоит Мод со слезами на глазах.

— Поди сюда, Роберт, — сказала мать, указывая на стул возле себя, — я хочу сделать тебе выговор, как бывало прежде, когда ты был ребенком.

— К вашему выговору, милая мама, я отнесусь теперь с большим уважением, чем в былые года. Но скажите прежде, чем я заслужил его?

— Ты не мог забыть, Роберт, как всегда мы с отцом старались, чтобы воспитать детей, которые любили бы друг друга; я всегда считала это своей священнейшей обязанностью.

— Дорогая мама, что вы хотите этим сказать?

— Разве совесть не подсказывает тебе, в чем дело? Я замечаю, что ты с Мод не так дружен и откровенен, как раньше. Отчего это произошло? Я хочу помирить вас.

Роберт покраснел до корней волос и не смел взглянуть на Мод, а та не могла поднять глаза, бледная, как снег.

— Может быть, ты думаешь, что Мод забыла о тебе, и ты обиделся, не найдя от нее подарка, так это неправда; прекрасный шарф связан ею, даже шелк она непременно хотела купить на свои собственные деньги; никто из нас не любит тебя так горячо и не желает тебе столько счастья, как эта капризная и упрямая девушка, хотя она и не хочет показывать это, когда вы бываете вместе.

— Мама, мама, — прошептала Мод, закрывая лицо руками.

— Подумайте хорошенько сами, в вашей ссоре, я знаю, нет ничего серьезного, а мне так тяжело видеть холодность между моими детьми. Подумай, Мод, Роберт должен идти на войну, и если случится с ним что-нибудь, ты не в состоянии будешь вполне спокойно вспомнить о последнем свидании с братом.

Голос матери задрожал. С мертвенно-бледным лицом Мод протянула Роберту руку.

— Милый Боб, это слишком… Вот моя рука, нет, возьми две. Мама не должна думать, что мы поссорились с тобой.

Роберт поднялся и поцеловал холодную щеку девушки. Мистрис Вилугби улыбнулась и продолжала более спокойным тоном:

— Молодые солдаты, Мод, рано оставляют дом и им легко забыть тех, кого они там оставили, но мы, женщины, должны поддерживать эти чувства, насколько возможно.

— Откуда вы могли подумать, что мы не любим друг друга?! Я его люблю очень сильно; он всегда был ко мне так добр, когда я была еще ребенком, и теперь всегда услужлив и предупредителен.

Майор наклонился к Мод, чтобы лучше расслышать ее слова, которые прямо проникали ему в сердце; если бы Мод могла это видеть, то не произнесла бы ни слова; но глаза ее были опущены в землю, и, вся бледная, она говорила таким слабым голосом, что надо было затаить дыхание, чтобы расслышать что-нибудь.

— Вы забываете, мама, что Мод может уйти в другую семью и свить свое собственное гнездышко.

— Никогда, никогда! — вскрикнула Мод. — Никого я не могу так любить, как всех вас…

Рыдая, она бросилась в объятия мистрис Вилугби, которая утешала и ласкала ее, как ребенка. По знаку матери Роберт оставил комнату.

Через полчаса мистрис Вилугби и успокоенная Мод присоединились к остальной семье, и все отправились в церковь. Мик, хотя и не был почитателем Вудса, исполнял при церкви должность могильщика по той простой причине, что ловко справлялся с заступом, а раз он взялся за одну, то не было причины отказываться и от некоторых других обязанностей. Любопытно было видеть, как, исполняя их во время службы Вудса, он затыкал себе уши, чтобы не слышать еретического учения. Одной из привычек Мика было не звонить в колокол до тех пор, пока не увидит мистрис Вилугби с дочерьми, идущих в церковь; против этого всегда восставал Джоэль, говоря, что перед Богом все равны, и если все колонисты уже собрались к церкви, то надо ее открыть и начать службу. Но на Мика эти доводы не действовали, и он упрямо стоял на своем. Так и на этот раз. Когда семейство Вилугби показалось у главных ворот крепости, он отворил капеллу, , подошел к вязу, на котором был подвешен колокол, и начал ударять в него с такой серьезностью, точно это было священнодействие.

Когда Вилугби вошли в капеллу, все колонисты стояли уже у своих мест, исключая двух Плиниев, двух разбивальщиц и пяти-шести детей негров; последние вошли вслед за своими господами и направились в маленькую галерею, построенную специально для негров, чтобы в церкви они не смешивались с белыми так же, как и во время обеда. Тогда было принято не садиться вместе с черными, хотя весь остальной день люди проводили вместе, работая, разговаривая и торгуясь друг с другом. Обычай этот настолько укоренился, что Плинии и разбивальщицы затруднились бы дать отчет в том, как относятся они к этому факту.

В предыдущую неделю у Вудса было так много дела и политические споры отняли так много времени, что он не успел приготовить новой проповеди и прочел одну из своих прежних, которую несколько лет тому назад читал в гарнизоне. Она была на текст «Воздадите кесарево кесарю». Проповедь эта, бывшая очень уместной в королевском полку, произвела неприятное впечатление в умах, уже возбужденных, благодаря Джоэлю и мельнику; расходясь по домам, колонисты громко выражали свое неудовольствие и в продолжение всего дня только и говорили, что о проповеди.

Капитан также был недоволен выбором темы для проповеди.

— Мне бы хотелось, Вудс, чтобы мы осторожнее выбирали предмет проповеди в такое смутное время, — заметил капитан своему другу, когда они шли через цветник домой.

— Но ведь вы ее слышали уже три или четыре раза и находили ее хорошей.

— Да, но это было в гарнизоне, где приучают к дисциплине. Я припоминаю, эта проповедь была даже очень кстати сказана двадцать лет тому назад, но теперь…

— Я думаю, капитан, что слова Спасителя стоят выше всевозможных изменений в человечестве.

— Я хочу сказать, что эта проповедь была уместна для королевского войска, но не для рабочих Хижины, особенно после битвы при Лексингтоне.

Пора было обедать, и разговор прекратился. После обеда капитан долго наедине говорил с сыном. Он советовал ему, не теряя времени, присоединиться к своему полку или же остаться здесь, отказавшись от службы.

Много было сказано и «за» и «против» колонистов, и в конце концов остановились на том, что Роберт завтра отправится обратно в свой полк. Но выполнить это было нелегко: жители городов и деревень, занятых американскими войсками, могли заподозрить майора в шпионаже и посадить в тюрьму, так что, главным образом, надо было стараться обойти все селения, чтобы незаметно ни для кого добраться до Бостона. Он очень жалел, что взял с собой денщика-европейца; в такой компании его легче было узнать.

Это опасение показалось настолько основательным отцу, что тот предложил оставить денщика у себя и при первом же удобном случае отослать его к Роберту в Бостон.

Теперь встал вопрос о проводнике. После некоторого колебания капитан остановился на тускароре; его позвали и сказали, в чем дело. Ник обещал проводить майора к реке Гудзон, к тому месту, где он свободно, не возбуждая подозрения, мог бы перейти ее. Плату за услугу Ник должен будет получить здесь от капитана Вилугби, после того как вернется обратно с письмом майора. Таким образом, по крайней мере во время путешествия, можно было надеяться, что Ник не изменит ему

Фарреля решили отправить спустя два месяца с письмами от семьи.

Капитан написал несколько писем своим друзьям, занимавшим высокие посты в армии, и советовал в них соблюдать большую осторожность и умеренность по отношению к американцам. Написал также и генералу Гэджу, но не подписался, из осторожности, хотя это было лишнее: если бы письмо и попало в руки американцев, они отправили бы его по назначению, — так много хорошего там говорилось о них.

Только в двенадцать часов ночи отец и сын разошлись по своим комнатам, переговорив подробно обо всех делах.

ГЛАВА IX

Он опытен, как будто прожил целый век; с виду он простодушен, как дитя, так же, как дитя, он играет, предается тысячам шалостей и беспрестанно переходит от одного к другому Он не может усидеть на месте и недолго кажется довольным Очарованный какой-либо предстоящей новой забавой, он говорит, что не хочет думать о других вещах; но принять какое-нибудь решение невозможно для этого легкомысленного ума Вы не ускользнете от власти его ребячества и, может быть, пожалеете о часе, в который увидели себя присоединившимся к его играм.

Гриффин

На следующий день за завтраком майор объявил о своем отъезде. Мать и Белла очень опечалились предстоящей разлукой и не скрывали своего чувства, что было весьма естественно, тогда как Мод старалась казаться спокойной, хотя сердце ее было переполнено горем. Из предосторожности не говорили никому об отъезде, а Ник еще ночью, взвалив на плечи чемодан, отправился к назначенному месту возле ручья, где в известный час к нему должен был присоединиться Роберт. Последний решил идти лесом, а не держаться протоптанных тропинок, по которым всегда проходили колонисты и где он рисковал встретиться с кем-нибудь из них и быть схваченным. На всякий случай отец дал ему план и старые бумаги на землю, чтобы в опасную минуту выдать себя за путешественника, разыскивающего свое имение.

— Не забудь дать нам знать из Бостона о счастливом конце твоего путешествия: я надеюсь, что, с Божьей помощью, все кончится благополучно! — сказал капитан.

— Отправляйся, Роберт, лучше в Нью-Йорк, чем в Бостон, — просила мать, — туда легче добраться.

— Это верно, мама, но это было бы бесчестно. Мой полк в Бостоне, неприятель перед Бостоном; старый солдат, как капитан Вилугби, скажет вам, насколько необходим майор своему полку в такое время.

— Будь осторожен, Боб, не попадись американцам, не то они примут тебя за шпиона.

Все просили его быть осторожным и не рисковать собой без необходимости. "Твое охотничье ружье и все принадлежности готовы, — сказал наконец капитан, вставая из-за стола. — Я распущу слух, что ты пошел в лес на охоту за голубями, а теперь пора, прощай! Пусть Бог благословит тебя, мой любимый, мой единственный сын! " Потом Роберт простился с матерью и сестрами. Мистрис Вилугби сдерживалась, не хотела расстраивать сына и ждала той минуты, когда останется одна в своей комнате, чтобы дать волю слезам. Расстроенная Белла горячо обнимала брата. Бледная и дрожащая от волнения Мод могла только произнести: "Береги себя, не рискуй понапрасну. Бог благословит тебя, мой дорогой, мой милый Боб! "

Только маленькое окошко из комнаты для рисования, где работала Мод, было обращено в ту сторону, куда направился Роберт; сюда и вбежала девушка, чтобы следить до последней возможности за тем, кого так горячо любила. Отец и капеллан провожали его. Но вот молодой человек обернулся. Мод махнула ему платком, он заметил сигнал, и ответил тем же. Отец оглянулся тогда, в свою очередь, и увидел протянутую из окна руку.

— Это наша дорогая Мод смотрит на нас, — здесь ее комната для рисования; комната Беллы с другой стороны ворот.

Роберт вздрогнул, послал несколько горячих поцелуев по направлению к окну и продолжал путь. Чтобы переменить разговор, он заговорил о «Хижине на холме».

— Надо непременно поставить ворота, я вас прошу об этом. Я до тех пор не буду спокоен, пока не узнаю, что они на месте.

— Я и сегодня занялся бы этим, но пережду дня два, пока немного успокоятся сестры и мать.

— Лучше обеспокоить их немного этим шумом, чем подвергать опасности при нападении индейцев или мятежников.

Между тем, обливаясь слезами, Мод следила из своего окошечка за Робертом; несколько раз он оборачивался в ее сторону, но не отвечал больше на ее сигналы.

— Он не знает, кто тут, Белла или я, может быть, он думает, что здесь Белла, — говорила себе Мод.

Но вот все трое остановились на одной из скал, над мельницами, и прежде чем расстаться, проговорили еще с четверть часа. Мод не могла уже различать их лица, но по фигуре узнала Роберта, облокотившегося на ружье; лицо его было обращено к ее окну. Наконец, быстро пожав руку отцу и капеллану, он поспешно пошел по тропинке, ведущей к реке, и скоро скрылся из виду. Еще с полчаса простоял здесь капитан со своим старым другом, смотря в ту сторону, где скрылся сын, и, только услышав два выстрела, означавшие, что майор приблизился к тому месту, где его ожидал Ник, они медленно пошли домой.

Вскоре после ухода Роберта, около полудня, кучка в восемь или десять вооруженных людей быстро вскарабкалась на скалы и оттуда отправилась прямо к Хижине. Видевший их Джоэль решил, что это, должно быть, уполномоченные от провинциальных властей, которые посланы арестовать капитана. Он надел свое праздничное платье и направился к дому, чтобы посмотреть на предстоящую сцену; но каково же было его удивление и вместе с тем разочарование, когда он увидел, что капитан и Вудс приветливо подошли к вновь прибывшим и в очень дружелюбном тоне повели разговор. Джоэлю ничего больше не оставалось, как повернуть назад.

То был Эверт Бекман со своим приятелем и несколькими землемерами и охотниками. Они рассчитывали провести некоторое время у гостеприимных хозяев, и, главное, Эверт хотел получить ответ на свое предложение, которое он сделал Белле перед ее отъездом из Нью-Йорка.

Привязанность, существовавшая между Беллой и Бекманом, носила такой простой, чистосердечный и непринужденный характер, что их возможное воссоединение никак не производило впечатления крупного события.

Родные были согласны на их брак. Белла, проверив свое чувство к Эверту, должна была сознаться, что любит его, и ничто не препятствовало объявить их женихом и невестой в самый день прибытия Бекмана. Таким образом, недавние слезы при прощании с Робертом сменились улыбками при виде счастливых и спокойных лиц помолвленных.

В то время как Плиний-младший и одна из разбивальщиц приготовляли в цветнике чай, Вудс обратился к Бекману с вопросом, какие вести принес он из Бостона.

— Должен признаться, господин Вудс, дело становится очень серьезным. Бостон окружен несколькими тысячами наших солдат, и мы рассчитываем не только удержать королевское войско в крепости, но и выгнать его совсем из колонии.

— Я нахожу эту меру слишком дерзкой по отношению к королю, господин Бекман.

— Вудс не далее как вчера прочел нам проповедь о правах короля, — заметил с улыбкой капитан, — в скором времени он, вероятно, начнет публично молиться за успехи английских войск.

— Я молился за королевское семейство, — с жаром ответил капеллан, — и надеюсь всегда поступать так же.

— Мой друг, я ничего не имею против этого. Молитесь за всех людей, кто бы они ни были, враги или друзья, а также и о короле; но помолитесь и о том, чтобы совесть его советников говорила громче.

Бекман казался смущенным.

— Я сомневаюсь, чтобы следовало молиться за короля. Мы можем, конечно, желать ему счастья, но говорить о его правах в настоящее время надо очень осторожно, — заметил Бекман.

— Но, — возразил капитан, — нельзя же из-за налогов на чай изменять королю.

— Мне очень неприятно, что вы так смотрите на вещи. Когда последний раз в Альбани разбирали ваши мнения, я уверял, что вы скорее станете на нашу сторону, чем против нас.

— Совершенно верно, Бекман. Я действительно думаю, что колонии правы, но я ничего не имею против короля. Как смотрит на это дело ваш брат, капитан инфантерии?

— Он оставил уже службу, отказавшись даже продать свой чин. Конгресс хочет назначить его в один из полков колоний.

Капитан был серьезен, мистрис Вилугби очень волновалась, Белла слушала с большим вниманием, а Мод о чем-то глубоко задумалась.

— Все это очень важно, — сказал капитан, — я не думал, что дело зашло уже так далеко.

— Мы думали, что майор Вилугби станет на нашу сторону; многие из королевского войска собираются это сделать, но никто не был бы так радушно встречен, как он. На нашей стороне уже Гэтс, Монтгомери и много других.

— А станет ли полковник Ли во главе американских войск?

— Я не думаю. Он прекрасный и опытный офицер, но он очень странный и, главное, родом не американец.

— Понятно, с этим следует считаться… Если бы вы пришли часом или двумя раньше, то встретили бы здесь лицо, хорошо вам знакомое, — здесь был Роберт.

— Как! Майор Вилугби? Но я думал, что он в Бостоне, в королевской армии! Вы говорите, он ушел уже из Хижины? Но, надеюсь, не в Альбани?

— Нет, прежде я подумывал, чтобы он отправился в Альбани повидаться с вами, но мы передумали. Это было бы опасно, и он отправился тайно, обходя все места, где живут люди.

— Он поступил вполне благоразумно, хотя мне было бы очень приятно повидаться с ним; но если нет никакой надежды убедить его стать на нашу сторону, то нам лучше пока держаться подальше друг от друга.

Это было сказано так спокойно и серьезно, что всем стало очевидно, что при встрече они могли бы поссориться не на шутку. Все чувствовали это и потому постарались поскорее дать разговору другое направление.

Капитан, его жена, Белла и Эверт целый вечер проговорили о предстоящей свадьбе. Мод была предоставлена самой себе, капеллан беседовал с приятелем Бекмана.

Когда девушки удалились в свои комнаты, Белла сообщила сестре, что ее свадьба назначена на завтрашний день. На этом настоял Эверт ввиду волнения в колониях. Он думает, что после их свадьбы Хижина будет в безопасности.

На следующий день сейчас же после завтрака Белла Вилугби и Эверт Бекман были обвенчаны в маленькой капелле. Кроме родных, на церемонии присутствовал только Мик О’Тирн, в качестве пономаря. Ему еще рано утром сказали о предстоящем событии, а потому, убрав церковь, он в честь предстоящего радостного события поспешил одеться в воскресный костюм.

Когда кончился обряд, отец и мать обняли Беллу, улыбавшуюся им сквозь слезы, а Мод горячо прижала ее к своему сердцу. Мик от всей души поздравил молодых и пожелал счастья не только им, но и их будущим детям, капитану, его жене и даже господину Вудсу, хотя и считал его еретиком.

ГЛАВА X

О, князья Иакова, сила и поддержка дочери Сиона, посмотрите на нее теперь: охотники поразит ее и оставили одинокой и окровавленной.

Она стонет, как леопард в пустыне. Садитесь на ваших боевых коней, поднимайте знамена и идите защищать ее копьем и мечом.

Лент

На другой день после свадьбы товарищи Эверта ушли из Хижины, оставив там только своего начальника, и лишь теперь, когда все снова пошло своим чередом, Джоэль заметил, что Роберта уже нет. Сейчас же он и мельник под предлогом личного дела отправились на некоторое время к Мохоку. Подобные отлучки были слишком обыкновенны, чтобы возбудить какое-нибудь подозрение. Получив разрешение, заговорщики отправились в путь на другой день утром, то есть сорок восемь часов спустя после ухода Роберта с Ником. Джоэль знал, что майор пришел по дороге через Станвикс, и, предполагая, что и теперь он избрал тот же путь, направился туда, рассчитывая в Шенектади выдать сына своего хозяина и выслужиться тем перед Конгрессом. Он собирался сообщить, кстати, также и о симпатиях капитана к королю.

Нечего и говорить, что план не удался, так как в то время, пока Джоэль и мельник поджидали путешественников недалеко от Шенектади, Роберт со своим проводником переправлялся через реку Гудзон. Убедившись, что добыча ускользнула, они вернулись назад в колонию. Тем не менее, Джоэль успел воспользоваться этим временем, чтобы познакомиться с патриотами того же сорта, как и он сам, но имевшими влияние среди народа; вместе с ними он возбуждал народ против землевладельцев и особенно против капитана.

Три недели прошло без особенных событий, и Эверт начал подумывать о своих политических обязанностях. Он должен был получить один из вновь составленных полков, и Белла молча покорилась этой необходимости. Интересно было слышать, как сестры разбирали политические права. Мод усиленно защищала права короля, тогда как Белла настойчиво отстаивала ту сторону, к которой принадлежал ее муж.

Капитан Вилугби мало занимался политикой, но с замужеством Беллы его симпатии стали заметно клониться в сторону колоний. Эверт Бекман был очень умный человек, и его доводы были так ясны, просты и убедительны, что нужно было иметь все упрямство неисправимого Вудса, чтобы остаться при своем мнении.

Началась уже вторая половина июня, когда Бекман решил оставить молодую жену и ехать туда, куда призывали его обязанности. По обыкновению под вечер семья собралась в цветнике. Мистрис Вилугби разливала чай, дочери сидели рядом, разговаривая между собой, а мужчины спорили о преимуществах различных сортов хлеба.

— Кто это? — вдруг воскликнул капеллан, внимательно смотря на скалу у мельницы. — Кто-то быстро бежит сюда.

— Слава Богу, — сказал, вставая, капеллан, — это Ник, наконец. Он мог бы быть здесь целой неделей раньше; это было бы гораздо лучше, но что уж делать!

Все в молчании ожидали, пока подойдет тускарор. Через несколько минут индеец приблизился и остановился, облокотившись на яблоню.

— Здравствуй, Ник! Где оставил ты моего сына?

— Об этом он говорит здесь, — ответил индеец, протягивая письмо.

Капитан тотчас же взял письмо и быстро пробежал его.

— Хорошо, Ник, я вижу, что ты не изменил ему. Сегодня вечером ты получишь свою плату. Но это письмо было написано еще на реке Гудзон, три недели тому назад; почему ты не пришел раньше?

— Смотрел, был на берегу большого соленого озера.

— Ага! Значит, любопытство тому причиной?

— Ник воин, а не женщина; он не любопытен.

— Понятно, не обижайся, Ник, я не думаю так о тебе; я знаю, что ты мужчина. Но откуда же ты пришел?

— Из Бостона.

— Из Бостона? Изрядное путешествие, но ты, конечно, проходил через Массачусетс без моего сына?

— Ник шел один. Две дороги: одна для майора, другая для тускарора. Ник пришел первым.

— Когда мой сын пришел в Бостон, ты был еще там?

— Об этом он говорит здесь, — ответил индеец, вынимая из складок платья второе письмо.

Капитан взял письмо.

— Это почерк Боба, письмо написано в Бостоне, 12 июня 1775 года, но подписи нет.

— Читай скорее, дорогой Гуг! — воскликнула с беспокойством мать. — Нам всем так хочется узнать, что с ним.

«Мой дорогой отец, я, слава Богу, жив и здоров. Мы опять были в деле. Вы сами знаете, какие обязанности налагает на меня служба. Мой горячий привет маме, Белле, а также моей дорогой и капризной Мод. Ник видел все и расскажет вам обо всем».

— Но что это значит, Ник, что нет ни подписи, ни адреса?

— Там был майор, там был Ник. Дело было жаркое. Тысяча убитых.

— Как, еще была битва? — воскликнул капитан. — Рассказывай скорее, Ник, кто ее выиграл, англичане или американцы?

— Трудно сказать. Сражались и те и другие.

— Ничего не понимаю. Разве можно предположить, чтобы американцы осмелились напасть на Бостон?

— Это, конечно, невозможно! — воскликнул капеллан. — Вероятно, произошла просто какая-нибудь стычка.

— Стычка, вы говорите? — с живостью спросил Ник. — Хороша стычка, где тысяча человек убитых! А!

— Расскажи нам все, что знаешь, тускарор.

— Скоро сказать, не скоро сделать. Янки на горе, солдаты в лодках. Сто, тысяча, пятьдесят лодок с красными мундирами. Великий начальник там. Десять, шесть, два — все пошли вместе. Бледнолицые вышли на землю, построились, потом пошли. Бум. бум! Стреляют из пушек, стреляют из ружей. Ах, как они побежали!

— Побежали! Кто, Ник? Эти бедные американцы, надеюсь?

— Красные мундиры побежали! — спокойно ответил индеец.

Этот ответ поразил всех.

— Где происходила эта битва? Говори скорей!

— По ту сторону Бостона, на реке. Пришли сражаться на лодках, как канадские индейцы.

— Это, вероятно, в Чарльстоуне, Вудс. Ведь Бостон и Чарльстоун стоят на полуостровах. Однако я не думаю, чтобы американцы заняли этот город. Вы ничего не говорили мне об этом, Бекман.

— Когда я оставил Альбани, их еще не было там! — ответил Бекман. — Надо расспросить обо всем индейца.

— Сколько янки было в этой битве. Ник? Сосчитай так, как мы это делали в войну с французами.

— Как отсюда до мельницы, два, три ряда, капитан. Все фермеры, а не солдаты. Все ружья, не было ни штыков, ни ранцев, ни красных мундиров. Не солдаты, а бьются, как дьяволы.

— Длиною, как отсюда до мельницы, и три ряда? Это составит, пожалуй, две тысячи, Бекман. Так ведь, Ник?

— Около этого.

— Хорошо. А сколько было королевских солдат в лодках?

— Два раза больше сначала, потом пришли еще. Ник был близко, он считал.

— Они все пошли разом на янки, Ник?

— Нет. Первые пошли, их разбили, и они побежали; тогда пошли вторые, эти тоже бежали. Третьи, самые смелые, зажгли вигвамы, взобрались на гору. После того уже янки побежали.

— Теперь я понимаю. Зажгли вигвамы. Чарльстоун сгорел, Ник?

— Да. Был похож на большой костер совета. Стреляли из больших пушек. Бум, бум! В первый раз Ник видел такую битву. Было столько убитых, сколько листьев на дереве. Кровь текла ручьем.

— Да разве ты был там, Ник? Каким образом ты знаешь обо всем этом? Ведь ты оставался в Бостоне?

— Переехал в лодке. Красные мундиры хотели схватить Ника. «Это мой друг», — сказал майор, и Ника отпустили.

— Мой сын был в этой кровопролитной битве! _ воскликнула мистрис Вилугби. — Не ранен ли он, Гуг?

— Ты видел майора на поле сражения, Ник?

— Видел всех, шесть, две, семь тысяч. Он держался как сосна, убивал вокруг себя; не был ранен сам. Ему говорили — нельзя оставаться больше, но он не хотел уходить до конца битвы.

— Сколько же осталось убитых? Ты успел посмотреть?

— Ник оставался, чтобы взять ружья и много еще других хороших вещей. — Тут Ник, не торопясь, развернул небольшой сверток с эполетами, кольцами, часами, пряжками и прочими вещами, которые он снял с убитых. — Это все прекрасные вещи.

— Я это вижу, Ник, но скажи мне, кого это ты ограбил — англичан или американцев?

— Красные мундиры были повсюду. И у них больше было таких вещей.

— Кого больше было убито — красных мундиров или янки?

— Красных мундиров столько, — сказал Ник, поднимая четыре пальца, — а янки столько, — и он показал один палец. — Много, много красных мундиров! Для них вырыли большую могилу, а для янки маленькую. Англичане плакали, как женщины, когда потеряют своих мужей.

Так описывал Соси Ник битву при Бенкер-хилле, очевидцем которой он был. Он рассказывал ничего не преувеличивая и не убавляя; хитрый индеец умолчал только о том, как добил раненого, чтобы сорвать его эполеты, и каким образом добыл все остальные вещи. Все слушали затаив дыхание, а Мод, услышав, что Роберт тоже был там, закрыла свое бледное лицо руками и горько плакала. Белла смотрела на своего мужа и думала о тех опасностях, какие грозили и ему.

Этот рассказ заставил Бекмана поторопиться со своим отъездом. На следующий же день он расстался с Беллой и отправился в Альбани. Война велась уже по всем правилам; Вашингтон назначил офицеров, Бекман был произведен в подполковники. До Хижины доходили только отдаленные слухи о том, что происходит между англичанами и американцами: лето прошло здесь совершенно спокойно, без всяких особых событий, так что Джоэлю пришлось отложить свой проект до более благоприятного случая и по-прежнему собирать хлеб для своего хозяина, а не для себя, как он рассчитывал было весной. Белла сильно беспокоилась о муже, но месяцы шли за месяцами, не принося с собой ничего ужасного, и она начала понемногу успокаиваться. Мать и Мод служили ей незаменимой поддержкой, хотя сами страшно беспокоились о Роберте. Другой битвы в 1775 году не было, так что Бекман, не подвергаясь опасности, стоял под Бостоном, тогда как в Бостоне находился с королевским войском Роберт. Они не могли, конечно, встретиться друг с другом, и в Хижине были очень рады этому.

С наступлением ноября семейство Вилугби, как обычно, покинуло «Хижину на холме» и отправилось в Альбани, куда на несколько дней приехал Эверт. В то время в старом городе не веселились, но там было много молодых офицеров-американцев, и все они наперебой ухаживали за Мод. Капитан был не прочь отдать замуж свою любимицу за какого-нибудь американца; все его симпатии были теперь на стороне колоний. Но все поклонники Мод остались ни с чем; со всеми она была мила и ласкова, но преимущества не отдавала никому.

— Не понимаю, — говорила мистрис Вилугби своему мужу, — что за удивительная девушка эта Мод. За ней ухаживают такие прекрасные молодые люди, а ей это не только не доставляет никакого удовольствия, но, похоже, она относится ко всем поклонникам совершенно равнодушно, а между тем у нее такое нежное и любящее сердце.

Супруги перебирали, кто был бы лучшим мужем для Мод, кто мог бы сделать ее более счастливой, но это не вело ни к чему; прошла зима, и никто не успел вытеснить из ее сердца того, кто завладел им уже давно.

В марте англичане покинули Бостон. Роберт Вилугби со своим полком отправился в Галифакс, чтобы оттуда под начальством Генри Клинтона идти в экспедицию против Чарльстоуна. А в апреле семейство Вилугби вернулось назад в «Хижину на холме», где было безопаснее оставаться в такое смутное время. Война продолжалась, и, к великому огорчению капитана, о мире не было и помину. Между тем начинали серьезно поговаривать о том, что колонии совсем хотят отделиться от Англии. Эти слухи неприятно действовали на капитана, англичанина по рождению, и его симпатии к колониям значительно охладели. Чтобы забыться от всех этих неприятных размышлений, он начал усиленно заниматься своим хозяйством — посевами, мельницами, удобрением полей и прочим. Отдаленность его поместья от театра военных действий еще более помогала ему не только не принимать в этих событиях никакого участия, но и не думать о них. Несмотря на весь свой патриотизм, Джоэль Стрид и мельник были очень довольны той тишиной и спокойствием, которые царили в Хижине: беспокойная и рискованная солдатская жизнь не манила их. Да и планы их встретили большое препятствие в самих же колонистах. Все они видели, с каким доброжелательством, справедливостью и прямотой относится к ним капитан и, несмотря на все подстрекательства, питали к нему полное уважение, граничащее с любовью. Особенно сильно сказалось это отношение колонистов к капитану, когда надо было выбирать депутата: все колонисты единогласно выбрали депутатом капитана, так что и нашим заговорщикам, Джоэлю и мельнику, волей-неволей пришлось присоединить сюда же свои голоса.

Спокойно жилось в Хижине летом 1776 года, точно кругом не было никакой войны, никакой революции. Все здесь дышало миром и тишиной: в лесу тихо шелестели листья, солнце ярко светило, вокруг все зеленело и в изобилии приносило плоды; кончился август, и наступил сентябрь с уборкой урожая. Год обещал кончиться без особых событий для обитателей Хижины. Белла была уже матерью. Ник после возвращения из Бостона ни разу не заглядывал сюда. Прошел уже год с того времени, как Роберт оставил родительский дом.

ГЛАВА XI

Ни единый шорох не нарушает в этот момент внушительного безмолвия леса; ветер не колышет листвы в чаще, в которой, быть может, скрывается опасность. Вдруг я вижу блеск глаз краснокожего. Еще все безмолвно в глубокой тьме, птицы летают без страха, и насмешливая природа улыбается, глядя на них.

Лент

За свое отсутствие Роберт прислал только одно письмо. Он писал отцу о прибытии английского войска под командой сэра Вильяма Гоу, о состоянии своего здоровья, а в постскриптуме стояло следующее:

«Скажите моей милой Мод, что прекрасные дамы перестали меня занимать; все мои мечты заняты победой, а люблю я только тех, кто остался в Хижине. Если бы я встретил женщину, хотя бы наполовину такую прелестную, как Мод, я давно бы был уже женат».

Это было ответом на намеки Мод, которые она сделала в последнем письме к нему. Все видели в этой приписке не более как простую шутку, вполне позволительную со стороны брата. Но не так отнеслась к этому Мод. Когда письмо всеми было прочитано, она унесла его в свою комнату и там перечитывала его несколько раз, а потом, видя, что о нем забыли, она переменила свое намерение возвратить его и оставила у себя; это письмо всегда было с ней, и часто, оставшись одна в своей комнате или удалившись в лес, она перечитывала его снова и снова.

В Хижине перестали уже бояться нападений, так как на границах не слышно было о стычках, подобных прошлогодним.

— К чему нам беспокоиться обо всем этом? — сказал капитан, когда однажды Вудс напомнил ему, что ворота до сих пор еще не поставлены на место. — Это потребует много времени, а теперь оно нужно для уборки полей. Ведь здесь мы в полной безопасности, даже больше, чем если бы были в Гайд-парке, где все-таки надо бояться воров, которых там так много.

Капеллан, разделявший мнение капитана, не настаивал. В прошлом году, когда строили укрепления, Джоэль решился помешать постановке ворот и преуспел в этом. Несколько раз поговаривали о том, чтобы поставить их, но для этого все как-то не находилось свободной минуты.

Никто в Хижине не знал еще о большом событии, произошедшем в июле. Правда, еще в мае до них доходили слухи о намерении нескольких провинций объявить себя независимыми; но в письме майора об этом не говорилось, а других источников, откуда можно было бы узнать положение дел, не было.

Если бы капитан знал, что эти провинции открыто пошли против правительства, он позаботился бы о большей безопасности дома. Ворота были бы уже давно на должном месте, тем более что первые, легкие, замыкавшие гряду палисада требовали всего какой-нибудь двухчасовой работы восьми или десяти человек.

Капитан Вилугби привел в образцовый порядок свои поля; с каждым годом они обрабатывались все лучше и лучше; корни выкорчевывались, разные неровности сглаживались; домики для рабочих были окружены огородами и садами. Скот пасся в лесу за несколько миль от Хижины и протоптал много тропинок. Они очень украшали вид, и Белла с Мод часто в жаркие летние дни ходили по ним, взбираясь на скалы, откуда открывался чудный вид на дом и долину.

Уже несколько месяцев Белла была матерью, и маленький Эверт, родившийся в «Хижине на холме», завладел всеми ее мыслями. Ее свадьба несколько отдалила двух девушек, а после рождения ребенка обе стали бывать вместе еще реже. Белла вся отдалась заботам о сыне, а мистрис Вилугби, подобно всем бабушкам, только и думала, как бы поскорее вернуться к колыбельке своего внука. Мод была предоставлена самой себе, и никто не мешал ей все глубже погружаться в свои мысли и чувства, прогуливаясь в лесу, куда она любила уходить каждый день. Гуляя по лесным тропинкам, она не думала ни о каких опасностях, да и бояться было нечего. Прохожих здесь не могло быть, так как большая дорога к Хижине, по которой ходили все, лежала на другой стороне, а диких зверей всех перестреляли или повыгнали уже давно. Вот уже десять лет как ни Ник, ни лесники, обходившие постоянно прилегающие горы, не встречали здесь и пантер, которые раньше часто заходили сюда летом.

Однажды, в конце сентября, часа за три до захода солнца Мод шла по своей любимой дорожке к скале, где Мик по приказанию капитана устроил ей скамейку. Это было довольно далеко от жилищ рабочих. Отсюда открывался чудный вид на прежний бобровый пруд.

На Мод была широкополая шляпа, от ходьбы ее щеки разгорелись, и обыкновенно задумчивое лицо теперь было оживлено. Простой, но элегантный костюм очень шел ей.

Поднявшись на скалу, она села на свое обычное место на скамейке, сняла шляпу и с наслаждением любовалась открывшимся видом, находя в нем все новые и новые прелести. Солнце склонялось к западу, тени удлинялись, все было залито нежным розовым светом; рабочие работали в поле, дети играли возле женщин, которые сидели в тени за прялками; иные из них занимались шитьем. Это был один из тех мирных и чарующих видов, которые так любят описывать поэты и рисовать художники.

«Как хорошо! — подумала Мод. — Почему люди не довольствуются этой простой жизнью, любя друг друга? Зачем не живут они в мире? Мы могли бы счастливо все вместе жить здесь, не дрожа при каждом письме от ожидания — узнать что-нибудь ужасное. Белла не была бы разлучена с Эвертом, оба остались бы со своим ребенком. И Боб мог бы жениться и привезти сюда свою жену. Я любила бы ее, как Беллу. Нет, я не могла бы любить ее, как

Беллу, но все-таки она была бы очень мне дорога, потому что была бы женой Боба».

Лицо Мод стало печально при мысли, что Боб может жениться, и она должна будет любить его жену. Она часто возвращалась к этой мысли, но свыкнуться с ней не могла до сих пор.

В эту минуту в долине раздался отчаянный крик, наполнивший Мод ужасом. Рабочие с мельницы, с полей, женщины, дети — все бросились к Хижине. Первым движением Мод было бежать, но, подумав минуту, она увидела, что бежать уже поздно и будет благоразумнее остаться здесь, тем более что ее костюм был темный, и на таком расстоянии различить ее было невозможно; к тому же позади нее возвышалась целая громада скал.

По всем тропинкам, ведущим к Хижине, бежали колонисты, некоторые забегали в свои жилища, хватали детей и неслись к палисадам. При первом же крике капитан Вилугби был уже на лошади, среди рабочих. Привыкнув к опасностям, он подъехал к мельнику, поговорил с ним минуты две и быстро отправился к холму. Мод задрожала, боясь за отца; по его хладнокровию она заключила, что неприятель еще далеко. Проезжая мимо собравшихся в долине, он поговорил с ними, желая ободрить. Потом он вернулся к Хижине. На площадке перед домом собрались колонисты. Некоторые из них, вооружившись, выходили из ворот. Отдавая приказания, капитан проехал посредине толпы и скрылся во дворе. Минуту спустя он опять появился в сопровождении жены и Беллы с ребенком на руках.

Мало-помалу водворился порядок. Способных носить оружие, включая в это число и негров, было тридцать три человека; к ним можно было присоединить еще десять или двенадцать женщин, умевших стрелять; они стояли теперь с карабинами и мушкетами в руках. Большого труда стоило капитану организовать из колонистов нечто подобное воинскому подразделению, так как им не были известны самые элементарные правила военной дисциплины. Он назначил нескольких капралов, Джоэль был сделан сержантом, а Джойс, старый вояка, исполнял при капитане должность адъютанта. Двадцать человек построились под наблюдением Джойса перед большими открытыми воротами; женщины и дети вошли за палисады, а остальные взялись за установку ворот.

Только Мод хотела бежать домой, как в ту же минуту куча индейцев показалась на скалах. Их было до пятидесяти человек в полном вооружении. Между скалой, где стояла девушка, и Хижиной протекал ручей; нужно было по крайней мере полчаса, чтобы обежать по тропинке и перейти его через мост. Мод видела, что она не успеет добежать до него раньше индейцев, и решилась ждать здесь.

Индейцы не торопились; они, видимо, осматривали местность и хотели подробно ознакомиться с положением Хижины. Между тем толпа их увеличилась уже до восьмидесяти человек. Через несколько минут раздался выстрел направленный в сторону Хижины.

Вслед за выстрелом выстроившиеся в ряд перед воротами колонисты вошли за палисады, поставили ружья в козлы и принялись помогать товарищам ставить ворота. Видя, что отец отправил во двор женщин и детей, Мод заключила, что пуля упала возле них.

Ворота к палисаду были легче, чем стенные, и собравшиеся у Хижины рабочие легко могли бы поставить их, если бы они спокойно взялись за дело; но именно хладнокровия-то у них и не было: от одного вида боевой раскраски индейцев кровь застывала у них в жилах. Бедная Мод видела, как два или три раза ворота поднимали, и всякий раз они падали обратно, не попадая на петельные крюки. Она в отчаянии бросилась на колени и начала молиться. Потом она встала, чтобы следить за всем, что происходило за палисадом. Наконец одна створка ворот была повешена, и Мод видела, как отец несколько раз открыл и закрыл ее. Через некоторое время рабочие приготовили и вторую; оставалось только навесить ее. В эту минуту в долину сбежал один индеец, махая веткой дерева, что означало, что он идет для переговоров с бледнолицыми. Капитан Вилугби один пошел к нему навстречу и начал переговоры. Мод видела, как величественно держался отец и как спокоен был краснокожий. Поговорив несколько минут, они готовились расстаться, как в ту же минуту раздался такой громкий крик со стороны ворот, что достиг ушей Мод; капитан повернулся в ту сторону и увидел, что вторая половина ворот также повешена на петли. Дикарь медленно пошел назад, оглядываясь время от времени на Хижину, как бы изучая ее устройство и возможные подступы к ней. Капитан вернулся к колонистам и внимательно осмотрел ворота. Забыв о собственной безопасности, Мод плакала от радости, что наконец-то ворота поставлены и обитатели Хижины теперь находятся в большей безопасности. Правда, через палисад можно было перелезть, но это требовало большой ловкости и отваги, и было почти невозможно сделать это днем, а ночью, имея хороших сторожей, можно было легко столкнуть незваных гостей или встретить залпами из ружей. Так думала Мод и разделяла вполне уверенность отца, что с запертыми воротами Хижина в полной безопасности.

Мод решила остаться на всю ночь в своем уголке, чтобы следить за тем, что происходит возле Хижины. Она была удивлена, что ее не ищут, но, подумав, решила, что о ней легко можно было забыть в такие страшные и тревожные минуты. «Что же, — думала она не без некоторой гордости, — я останусь здесь и докажу, что я хотя и не дочь Вилугби, но вполне заслуживаю быть ею. Я не боюсь даже провести ночь в лесу!»

В ту минуту как эти мысли пробегали в ее голове, небольшой камешек сорвался сверху и упал к тому месту, где она сидела; она услышала чьи-то шаги, и сердце у нее сильно забилось. Однако она понимала, что ничем не должна выдавать своего присутствия, и сидела затаив дыхание. «А что, если это кто-нибудь из рабочих?» Мик после обеда постоянно работал в лесу; если это он, то ей бояться нечего: он поможет ей пробраться в Хижину. Эта мысль победила все другие, и она поднялась было, чтобы идти по тропинке, как вдруг перед ней вырос человек в охотничьей блузе, с карабином за плечами.

Мод в ужасе остановилась. Сначала она не была замечена, но вот охотник увидел ее, в удивлении отпрянул назад и потом, прислонив свой карабин к дереву, бросился к ней навстречу.

Девушка закрыла глаза, опустилась на скамейку и с опущенной головой ждала удара томагавком.

— Мод, моя милая Мод, неужели ты не узнаешь меня? — воскликнул охотник, обнимая ее. — Посмотри на меня и скажи, что ты не боишься меня!

— Боб! — прошептала Мод, едва приходя в себя, — Откуда ты? Зачем ты здесь в такую ужасную минуту?

— Бедная Мод! Что ты говоришь? Я думал, ты ласковее встретишь меня! Но что значат твои слова?

Понемногу Мод пришла в себя, посмотрела на Роберта, и чувства страха и безграничной любви смешались в ее взгляде. Однако она не бросилась в его объятия, как делают это сестры, и когда он прижал ее к себе, она слегка оттолкнула его. Показав рукой на долину, она сказала ему:

— Что значат мои слова? Посмотри сам. Дикие наконец напали на нас, и ты можешь видеть, что происходит теперь.

Опытным взглядом майор быстро окинул окрестности. Индейцы были еще на скале, а в крепости рабочие изо всех сил напрягались, чтобы поставить вторые ворота, которые были несравненно тяжелее, чем первые, и чтобы навесить их требовалось гораздо больше усилий. Роберт видел, как около ворот распоряжается отец, и, выслушав обстоятельный рассказ Мод обо всем, что произошло перед его приходом, понял всю суть дела.

— Ты одна здесь, Мод?

— Я не видала никого; но я думала, что Мик еще в лесу, и сначала приняла твои шаги за его.

— Ты ошибаешься, — ответил Вилугби, смотря в подзорную трубу на Хижину. — Мик поддерживает створку ворот. Я узнаю еще кое-кого; а вот и мой дорогой отец: как он распорядителен и спокоен!

— Значит, я одна. Это лучше: теперь люди более нужны там для защиты.

— Ты не одна, моя милая Мод, я с тобой.

— Да. А то бог знает что могло бы случиться со мной здесь ночью.

— В безопасности ли мы здесь, не заметили ли нас индейцы?

— Я не думаю. Когда Эверт и Белла сидели здесь, я никогда не могла их различить из цветника. Это зависит, я думаю, от темной массы скал позади нас. К тому же я в темном платье и у тебя зеленая блуза; наверное, нас не заметят здесь. С этого места мы прекрасно можем наблюдать за тем, что происходит в долине.

— Ты истинная дочь солдата, Мод, и должна стать женой солдата.

— Ничьей больше я и не буду, — прошептала Мод в ответ. — Но зачем ты здесь? Это может быть опасно для тебя.

— Никто не узнает майора в этой охотничьей блузе. Не бойся этого, Мод; теперь опасны нам только эти дикари, да и те, как видно, собираются ужинать, а не нападать на Хижину. Посмотри сама, вон несколько индейцев тащат лань на скалу.

Дрожащей рукой Мод взяла трубу и затряслась от страха, увидав так ясно дикарей.

— Сегодня утром эту лань убил мельник; они нашли ее, конечно, возле его домика. Я рада, что они дали минуту отдыха нашим. Ах, эти ворота, верно, им никогда не повесить! Смотри сам, Боб, и говори мне, что там происходит.

— Все торжествуют, удалось повесить одну половину. Если бы ты видела, как спокоен отец, Мод! Гуг Вилугби должен был бы стоять во главе королевской бригады!

— Может быть, ты за этим и пришел сюда, Боб? — спросила девушка, пристально смотря на майора.

— Да, Мод, и я думаю, что ты согласна в этом со мной…

— Теперь уже поздно. Со свадьбы Беллы и Эверта он еще более укрепился в своих симпатиях к колониям.

ГЛАВА XII

С вершины горы Годдена шотландцы созерцают английскую армию. Они разбивают на вечер свой лагерь в лесах Бармора и наблюдают внимательно своих врагов, в то время как те переходят через Тиль.

В эту минуту из Хижины выбежали женщины, засновали по всем уголкам цветника, мистрис Вилугби и Белла были впереди всех. Капитан также бросил ворота. Было очевидно, что произошло что-то особенное, напугавшее всех, хотя индейцы были спокойны, да и колонисты не разбирали ружей из козел. Майор внимательно следил за всем в трубу.

— Что там случилось, Боб? — спросила встревоженная Мод.

— Знала ли мама, что ты пошла гулять?

— Едва ли. В это время она и Белла были с маленьким Эвертом, а папа на работах. Уходя, я никому ничего не сказала и не встретила никого по дороге.

— Значит, это они заметили твое отсутствие. Не удивительно, что поднялась такая суматоха. Боже мой! Что они теперь испытывают!

— Выстрели из карабина, Боб, чтобы они посмотрели в нашу сторону, а я махну им тогда платком. Может быть, они и заметят нас.

— Нет, нас в таком случае могут заметить и индейцы.

— Ты прав, и тогда мы погибнем. Но что это собираются делать в Хижине?

Отсутствие Мод было уже всем известно; никто не думал больше о второй створке ворот, все бегали взад и вперед, заглядывая в каждый уголок дома, но нигде ее не было. Вот показалось несколько человек у одного из окон гостиной. Окна этой комнаты выходили в сторону, противоположную мельнице, стало быть, для индейцев неприметную. Тут внизу, под скалой, протекал ручей, и так как скала была совсем отвесная, то спуститься по веревке вдоль нее из окна было нетрудно; по ручью можно было добраться до моста, а там недалеко и лес. Майор пристально следил в трубу за окном.

— Они готовятся искать тебя, Мод, — сказал он. — Да, да, посмотри, кто-то спускается по веревке.

— О, Боб! Я надеюсь, это не папа; он слишком уже стар, чтобы рисковать теперь и выходить из дома

— Нет, это ирландец Мик; он встал уже на землю.

— Славный Мик! Он всегда первый, если надо помочь кому-нибудь в беде. Больше никого нет, он один?

— Нет, еще кто-то спустился. Если бы они знали, что ты не одна, что с тобой человек, готовый умереть за тебя, они так не беспокоились бы.

— Они не могут предположить, что ты со мною, Боб, — тихо ответила Мод. — Все уверены, что ты теперь в своем полку.

— С Миком спустился Джоэль Стрид; за плечами у них карабины.

— Жаль, что они послали Джоэля. Я не доверяю ему, и мне очень не хотелось бы, чтобы он видел тебя.

Это было сказано так быстро и с таким волнением, что майор был поражен. Он попросил Мод объяснить ему причины такого отношения к Джоэлю, но она призналась, что никаких веских доводов против Джоэля у нее нет, он просто не внушает ей доверия, и к тому же Мик рассказывал ей о нем кое-что такое, что заставляет ее быть с ним настороже.

— Не знаю, как ты могла понять, что он хочет сказать, это очень мудрено, — сказал, невольно улыбаясь, Роберт. — Он служит у нас давно и, как мне кажется, заслужил доверие отца.

— Он умеет быть полезным и очень осторожен в высказываниях, когда бывает в Хижине. Несмотря на все, я очень хотела бы, чтобы он не знал о твоем присутствии.

— Это очень трудно сделать, Мод. Если бы я не встретил тебя здесь, я прямо вошел бы в дом, в полной уверенности, что не найду там никого, кто задумал бы предать меня.

— Не доверяйся Джоэлю. Я отвечаю чем хочешь за Мика, но не хочу, чтобы Джоэль знал, что ты с нами. Было бы лучше, если бы и все остальные колонисты не знали об этом. Смотри, они уже отошли от скалы.

Действительно, посланные, как и надо было ожидать, стали пробираться по ручью, держась берега и благополучно пробираясь по камням. На некоторое время Роберт, пристально следивший за ними, потерял их из виду, потом они показались уже на тропинке, ведущей в лес. Самое лучшее было бы пойти им навстречу, но кто же мог быть уверен, какое направление они изберут? Вероятно, они обойдут все места, где обычно гуляла девушка. И главное, Мод умоляла Роберта ничем не выдавать своего присутствия перед Джоэлем, прежде чем не выяснятся вполне намерения индейцев. До ночи он может притаиться в лесу, а потом подойти к Хижине и войти в нее так, чтобы об этом могли знать только самые преданные слуги. Но так как майор не хотел оставлять девушку до той самой минуты, когда она сможет присоединиться к посланным, то вопрос осложнялся. Если его и не узнают в этом костюме, то все равно придется объяснять, кто он и как попал сюда; поэтому решили поступить так: раньше чем через час трудно было ожидать их прихода, а к тому времени совсем уже стемнеет; заслышав их шаги, Роберт спрячется здесь же, а потом будет осторожно идти вслед за Мод.

Индейцы, очевидно, ожидали наступления ночи, чтобы напасть на Хижину; вероятно, они подожгут мельницы, амбары и другие постройки, но теперь они были совершенно спокойны и по-прежнему оставались на скале.

Ожидая прихода Мика с Джоэлем, молодые люди тихо разговаривали. Роберт расспрашивал об отце, матери, Белле и о маленьком Эверте, которого еще не видел.

Солнце уже зашло, окружающие предметы тонули во мраке; тем не менее заметно было, что в Хижине беспокойство о пропавшей Мод еще не улеглось, и вторая створка ворот все еще оставалась неповешенной.

— Тише, — прошептала Мод, — я слышу голос Мика; они приближаются.

— Да, моя дорогая. Так как ты настаиваешь на том, чтобы они меня не видели, я ухожу, но знай, < что я буду все время недалеко от тебя, и потому ничего не бойся.

— Смотри же, Боб, ночью подойди к тому окну, из которого они спустились, — обратилась к Роберту Мод. Последние слова она прошептала совсем тихо, так как шаги раздавались уже близко.

Поцеловав девушку в щеку, Роберт спрятался за выступ скалы.

— Черт побери меня и всех индейцев, — ворчал Мик, взбираясь по крутой тропинке на скалу. — Я думаю, мы найдем здесь молодую мисс; больше я уже и не знаю, где ее искать. Проклятая страна, где может затеряться такая прекрасная девушка, как мисс Мод.

— Ты очень громко говоришь, Мик, — заметил осторожно Джоэль.

— Ладно, молчи. Теперь у меня одна забота — найти мисс Мод, и я ее найду или… Пусть благословит Небо ее прекрасное личико, ее характер и все, что принадлежит ей… Ну и денек! Дикие на мельнице, хозяйки плачут, хозяин беспокоится, и все мы потеряли голову… Посмотри, да вот она сидит, точно лесная царица, на скамье, которую я сделал для нее собственными руками!

Мод привыкла уже к его разглагольствованиям и, не обращая на них никакого внимания, поднялась навстречу.

— Неужели вы меня разыскиваете? — сказала она. — Что же случилось? Я ведь обыкновенно возвращаюсь домой не раньше этого времени.

— Этого времени! Когда через четверть часа уже может быть слишком поздно, чтобы вернуться, — наставительно заметил Мик. — Ваша маменька очень недовольна, что вы до ночи остаетесь в лесу, папенька тоже очень беспокоится. Не пугайтесь того, что я вам скажу, мисс Мод: на скале у мельницы столько индейцев, что, дай им время, они скальпируют целую провинцию. Черт их возьми!

— Я понимаю тебя, Мик, но не бойтесь их нисколько, — ответила Мод с таким спокойствием, что привела бы капитана в восторг, если бы он мог ее слышать. — Я видела отсюда, что происходит у вас, и думаю, что с осторожностью и спокойствием можно избежать опасности. Скажи мне, все ли благополучно у нас в доме? Что мама, сестра?

— Госпожа? О, она величественна, как павлин, только сильно беспокоится о вас. Мисс Белла смела так же, как и вы. Капитан распоряжается так, точно командует шестью или восемью полками, одних посылает сюда, других туда. Индейцы, я надеюсь, нападут не раньше, чем вы будете за стеной. Пусть они только попробуют перелезть через палисад, — я размозжу им головы своей дубинкой!

— Спасибо, Мик, за твою готовность защищать нас. Не будет ли рано, Джоэль, если мы сейчас отправимся в путь?

— Пойдемте. Ты, Мик, перестань болтать или говори, по крайней мере, тише.

— Тише! — загорячился Мик. — Что ты мне повторяешь это двадцать раз? Я не оглох. Такие люди, как ты, любят говорить без всякой надобности.

— Перестань, Мик, — сказала Мод, — я надеюсь, ты не будешь шуметь. Вспомни, что я не могу защищаться, и нам надо стараться как можно скорее попасть в дом. Джоэль, ты пойдешь впереди, за тобой Мик, а я пойду за ним. Самое лучшее идти без всяких разговоров.

Отправились. Мод немного отстала, чтобы видеть, идет ли Роберт. Время от времени Джоэль приостанавливался, чтобы слышать, что происходит у индейцев. Мод часто оборачивалась назад, боясь, как бы Роберт не потерял их из виду и не заблудился. Подошли к ручью; здесь надо было пройти по бревну, переброшенному через него. Наша героиня здесь часто проходила — и теперь, не задумываясь, перешла без всякой помощи. Она почувствовала себя гораздо бодрее и в большей безопасности, когда очутилась уже на том берегу, где стояла Хижина. Джоэль ничего не подозревал. Наконец они дошли до опушки леса. Хижина была уже так близка, что. повысив немного голос, можно было бы переговариваться с теми, кто находился за палисадом.

— Я ничего подозрительного не вижу, мисс Мод, — заметил Джоэль, оглядевшись внимательно вокруг.

Он с Миком прошел немного вперед, чтобы отыскать тропинку, ведущую к воротам. Роберт воспользовался этим моментом и подошел к Мод; перекинувшись с ним несколькими словами, она сразу же догнала своих проводников. Теперь они были у скалы и отсюда пошли по тропинке, ведущей прямо к воротам. При слабом свете луны едва можно было приметить несколько фигур, смотревших из-за палисада. На скале царила полная тишина, но как только Джоэль подошел к воротам, им сейчас же отворили, и он вошел, а Мик посторонился, чтобы дать дорогу сначала Мод; он боялся оставить ее одну за собой.

Едва Мод переступила за ворота, как очутилась в объятиях матери, которая давно уже следила за приближавшейся девушкой. Сейчас же прибежала Белла, а за нею и капитан; весь в слезах, он обнимал и журил свою любимицу.

— Надо благодарить Бога, что я благополучно вернулась и опять вместе с вами, — говорила Мод. — Мама, отец, пойдемте скорее в дом, мне надо много, много сказать вам, пойдемте в библиотеку.

Никого не удивило, что Мол повела всех в библиотеку: там обыкновенно собиралась семья, когда хотела помолиться вместе; и теперь подумали, что она хочет благодарить Господа за свое спасение. Войдя туда, Мод тщательно заперла двери и испытующе оглядела присутствующих. Убедившись, что здесь только свои, она рассказала обо всем, что произошло, и сказала, что Роберт ждет сигнала, чтобы подойти. Известие о прибытии Роберта всех обрадовало и вместе с тем обеспокоило.

Капитан был вполне уверен в преданности своих колонистов, но усиленные просьбы Мод заставили его согласиться держать в тайне прибытие сына. Мистрис Вилугби также разделяла опасения Мод.

Принесли лампу, и Мод поставила ее на окно в угловой комнате. Это был сигнал для Роберта. Несмотря на то что кругом было страшно темно и ничего не видно, все высунулись из окна, чтобы увидеть Роберта. Он не заставил себя долго ждать и подошел к скале. Капитан бросил ему конец длинной веревки, тот обмотал ее вокруг своей талии и, чтобы дать знать, что его могут начать поднимать, дернул за веревку.

— Что нам делать? — спросил капитан. — Я и Вудс не сможем поднять его на такую высоту.

— Я позову Мика и негров, — предложила Мод, подумав минуту.

— Мик, — спросила она его, — я думаю, что ты нам друг?

— Вы спрашиваете? Я готов сделать для вас все что пожелаете, даже положу за вас свою голову.

— А ты, Плиний, и твой сын, вы знаете нас с детства; не говорите ничего о том, что сейчас увидите. Теперь тяните эту веревку, но осторожнее, чтобы не оборвать ее.

Мужчины взялись за дело.

— Это капитан тащит сюда поросенка, чтобы запастись провизией на случай осады, — сказал тихо Мик неграм.

В это время в окне показалась голова, а затем и

Роберта. Мик моментально оставил веревку, схватил стул и занес его над головой майора, но капитан удержал его вовремя.

— Это каналья индеец отвязал поросенка и прилез сюда сам! — завопил Мик.

— Это мой сын, — тихо сказал капитан, — докажите теперь, что вы умеете молчать.

ГЛАВА XIII

Слава долгое время заставляла улыбаться мудреца; это не более как слово, представление, относящееся скорее к стилю историка, чем к имени того, о котором пишут историю. Троя многим обязана Гомеру Наш век не верит более ни в громкие подвиги Мальбруга, ни даже в его жизнь, описанную недавно архидьяконом Коксом.

Байрон

Едва Роберт вскочил в комнату, как очутился уже в объятиях матери, потом отца и Беллы. Мод стояла в стороне и, растроганная этой сценой, потихоньку вытирала слезы радости.

Со слезами на глазах протянул Роберт руку Плиниям и О’Тирну; негры знали его еще с детства, и он всегда был их гордостью, их славой. Во всем королевском войске они не находили равного ему по красоте и храбрости. Они уважали его и за то, что он остался верен своему королю, что в их глазах являлось священной обязанностью, и теперь, когда Мод сказала, что для безопасности майора надо, чтобы никто не знал о его приходе, они ни словом не проговорились о том, чему были свидетелями.

Когда прислуга ушла, Роберт еще раз обнял своих родных, а Вудс снова пожал ему руку и благословил его. Только Мод оставалась в стороне.

— Теперь поговорим серьезно, — сказал капитан, когда все несколько успокоились. — Зачем ты пришел к нам?

— А разве я пришел не в самую важную минуту, когда нужно защищать Хижину от нападения индейцев?

— Это мы увидим через несколько часов. Пока все спокойно, и, пожалуй, так продлится до утра, если индейцы не изменят своего намерения. Один из них приходил для переговоров со мной; он говорил, что все они идут к Гудзону узнать о причинах войны между англичанами и американцами. Он просил у меня муки и говядины для своих. Но, несмотря на эти мирные переговоры, я им не доверяю, и очень может быть, нам придется защищаться. Слава Богу! Мы теперь все вместе за палисадом; оружия у нас достаточно, пороха также. Если нам придется выдержать осаду, то и это не страшно, так как провизии у нас вдоволь.

— Зато мельницы, риги, амбары и даже жилища рабочих останутся в руках индейцев.

— Этому я уже не в силах помешать, ведь их гораздо больше, чем нас. Я сказал парламентеру, что муку они найдут на мельнице, а свинину в каждом домике. Они уже унесли к себе лань, с которой я рассчитывал сам содрать шкуру. Скот теперь пасется в лесу, и можно надеяться на его целость, но зато они могут сжечь риги и другие постройки. Можно ожидать, что они попросят у нас рома или сидра, и отказать им будет нельзя.

— Не воспользоваться ли этим, Вилугби? — предложил капеллан. — Пьяные спят очень крепко, и наши люди могли бы подкрасться к ним и взять их оружие?

— Это совсем не по-военному, Вудс, — улыбнулся капитан. — К тому же намерения их еще совсем не выяснились. Но об этом мы поговорим еще. Однако что же заставило тебя прийти сюда, сын мой?

— Сэр Вильям Гоу отправил меня к вам с поручением уговорить вас стать на защиту короля и правительства, что теперь делают все… Из слов Мод я заключил, что вы не знаете двух важных событий в этой несчастной войне.

— До нас мало доходит вестей, — ответил отец.

— Американский Конгресс объявил о полной независимости колоний от Англии, и война между двумя нациями продолжается с новой силой.

— Ты удивляешь меня, Боб. Неужели дела зашли так далеко?

— Это заставило многих перейти на нашу сторону. Последний раз, когда я видел нашего командира, он говорил мне, что, хотя вы и не наш, он все-таки рассчитывает на перемену взглядов и ждет с вашей стороны отклика на призыв друзей.

— Сообщи нам что-нибудь новое о войне. После того как прибыл английский флот, мы ничего не слышали! — проговорил капитан.

— Наши солдаты в Нью-Йорке, а мятежники отступили к Коннектикуту.

— Вашингтон обнаружил замечательный военный талант в последнюю войну.

— Его талант, конечно, неоспорим, но у него дурные солдаты. Янки дерутся как женщины, и мне просто стыдно, что я родился в этой стране.

— Как так? Ты же сам хвалил нам их, рассказывая про схватку при Лексингтоне. Или они изменились?

— Нужно сознаться, они делали тогда просто чудеса, да и в другой битве также. Но теперь они не те. Может быть, их пыл охладило объявление независимости.

— Нет, мой сын, эта перемена, если она произошла, зависит от другой причины. У них нет военной дисциплины, а только ею и могут держаться солдаты во время долгой войны. Я очень хорошо знаю, каковы янки. Может быть, ими плохо командуют, а иначе королевским солдатам не устоять против них. Поверь мне, старому солдату, который гораздо опытнее тебя, Боб. Вся их беда в том, что у них мало офицеров, получивших военное образование.

Майор не мог ничего возразить на это и, вспомнив, что муж Беллы принадлежит к американской армии, дал другое направление разговору. Роберту отвели маленькую темную комнату рядом с библиотекой; было решено, что здесь он будет спать, а обедать в библиотеке, так как все ее окна выходили на двор, откуда его могла заметить только домашняя прислуга, посвященная в секрет.

Так как вечер был темный, то капитан решил после ужина пойти посмотреть укрепления вместе с Робертом, которого едва ли кто мог бы узнать в такой темноте, да к тому же переодетого в чужой костюм. Ужин был подан в столовой, где предварительно закрыли ставни.

— Мы теперь в полной безопасности — заметил капитан, в то время как проголодавшийся Роберт с жадностью утолял свой голод, — даже Вудс мог бы выдержать здесь осаду! Ворота на месте, за исключением одной половинки, да и та крепко подперта, а завтра повесим и ее как следует. На ночь мы оставим стражу из двенадцати человек и трех часовых, а все остальные лягут спать одетыми и с оружием наготове. Если сожгут наш палисад, мы будем стрелять с чердака из бойниц и укрепимся во дворе. Но едва ли дойдет до этого, даже если и будет жаркое дело.

— Надо стараться, чтобы этого не случилось, — ответил майор, — как только ваши люди разойдутся, я пойду осмотрю местность: самое лучшее было бы дать им открытое сражение.

— Нет, с индейцами так вести дело нельзя. Что касается нашей крепости, то ты останешься ею доволен… А что, Вашингтон раньше укрепился в городе, чем провозглашена была независимость?

— Да, у него был отряд в несколько тысяч человек.

— Но как же он достиг Лонг-Айленда? — спросил капитан, устремив пристальный взор на сына. — Морской залив в том месте достигает полумили ширины; как же он ухитрился переправиться через него на виду у победоносной армии? Или он, может быть, спасся только один, а его отряд был захвачен неприятелем?

— О нет, он не потерял ни одного человека. Это отступление было сделано мастерски. Я слышал, как сэр Вильям восторгался им.

— Клянусь Небом, Америка выйдет победительницей в этой войне! — воскликнул капитан, ударив кулаком по столу с такой силой, что в комнате все задрожало. — С таким генералом и не может быть иначе. Теперь я вижу, что владычество Англии здесь кончено. Ваша победа, Боб, ровно ничего не значит после этого.

— Нет, эта победа покрыла нас вполне заслуженной славой: но и отступление было сделано блестяще. Имя Вашингтона пользуется большим почетом в королевской армии.

Тут вошла большая разбивальщица под предлогом убрать со стола; но, в сущности, ей хотелось посмотреть на Боба. Ей было лет шестьдесят, а маленькой разбивальщице, ее дочери, сорок. Обе они родились и выросли в доме отца миссис Вилугби и любили ее детей, казалось, больше своих собственных.

Роберт ласково поздоровался с негритянкой и сказал ей несколько шутливых фраз, на что та принялась так хохотать, что перебила половину посуды, прежде чем убрала ее. Когда она вернулась в кухню, там сейчас же поднялась перебранка между нею и маленькой разбивальщицей из-за перебитой посуды, но в конце концов все негры пришли к тому заключению, что в такой день, как сегодня, ничего не значит перебить хоть все тарелки, которые есть в доме и на мельнице. При этом маленькая разбивальщица заметила: «Жаль, что у тебя в руках вместо тарелок были не индейцы!» После долгих споров о событиях дня, все согласились, что само Провидение послало к ним майора: при нем нечего бояться диких, ведь он храбрый воин и так недавно еще сражался за короля.

ГЛАВА XIV

Он не мог ни спать, ни оставаться в палатке, ожидая там наступления дня, но прогуливался по песку, на котором отдыхала тысяча солдат.

«Осада Коринфа»

Было уже поздно, все колонисты, женщины и дети отправились спать. Капитан, майор и Вудс с карабинами, первые двое также с пистолетами, быстро миновав двор, прошли к палисадам. Ночь стояла холодная и звездная. Часовые находились так близко к палисаду, что малейшее приближение неприятеля не могло бы ускользнуть от них. Чтобы они не могли узнать Роберта, решили к ним не подходить, а остановиться в тени и издали рассматривать укрепления.

Первое, что им бросилось в глаза, это костер на скале, где расположились индейцы. Неподалеку от огней было устроено из досок, сложенных возле мельницы, какое-то укрытие.

— Все это очень странно, — тихо сказал капитан. — Никогда я не видал, чтобы индейцы устраивали себе какие-то укрытия и зажигали возле своей стоянки костры. Наоборот, они всегда стараются скрыть место своего нахождения.

— Не хотят ли они обмануть нас? — ответил майор. — Я сильно подозреваю, что за этим укрытием, если эту загородку можно так назвать, никого нет. Следует пойти и разузнать обо всем.

— Пожалуй, ты прав, Боб, — подумав, сказал отец. — Кстати, мы осмотрим строения, а также и скот. Несчастные животные сегодня не пили целый день. Но прежде всего разузнаем, там ли индейцы и что они дальше намерены делать? Вудс, проводите нас до ворот. Полагаюсь на вас, чтобы никто не заметил нашего отсутствия, кроме двух часовых, которых вы об этом предупредите, чтобы они могли впустить нас обратно по условленному сигналу, а то они, пожалуй, начнут стрелять в нас, когда мы подойдем.

Переговорив обо всем этом, капитан с сыном вышли из тени и осторожно добрались до ворот. Капеллан выпустил их, и они отправились на разведку-.

Капитан не пошел по большой дороге, идущей от Хижины к мельнице, а предпочел маленькие извилистые тропинки, идущие в обход индейского лагеря; по ним они направились к хижинам и сараям. У капитана мелькнуло опасение, не забрали ли дикие имущество колонистов и не увели ли лошадей. Тихо пробирались капитан с сыном, останавливаясь время от времени, чтобы посмотреть на еле тлевшие костры на скале. Кругом царила мертвая тишина; не раздавалось даже собачьего лая: собаки последовали за своими хозяевами в Хижину, и теперь возле каждого часового, дежурившего у палисада, лежал верный помощник.

Вдруг майор дотронулся рукой до плеча отца.

— Слева от нас кто-то есть! — чуть слышно прошептал он.

— Это наша старая белая корова, самая ласковая из всего стада. Ах, Творец! Да она выдоена, хотя никто из наших людей не выходил из Хижины. Это дело рук новых соседей.

Роберт ничего не ответил, а только ощупал свое оружие, точно желая удостовериться, может ли оно быть немедленно пущено в ход. Постояв несколько минут, они с еще большей осторожностью двинулись дальше. Они дошли до одного домика, но там не оказалось никого. В печке была еще теплая зола. Позади домика находились конюшни. Майор отворил дверь и остался снаружи, чтобы отвести лошадей к ручью, а капитан отвязывал их. Первая была рабочая лошадь, и Роберту легко было направить ее к воде; но справиться со второй было не так-то просто; она была еще совсем молодая, выдрессированная для капитана. Почувствовав себя на свободе, она тотчас же принялась бегать по двору, потом выбежала в поле и несколько раз обежала его, пока не нашла воду. Остальные с таким же шумом последовали за ней. Стук копыт раздавался довольно далеко в ночной тишине.

— Плохо справились мы с этим делом, Боб. Индейцы, наверное, слышат этот топот.

— Да, надо узнать, не проснулись ли они. Пойдемте ближе к кострам.

Все было тихо. Капитан и Роберт молча стояли под яблоней и прислушивались; вдруг возле них раздались чьи-то шаги, и вслед за тем показалась мужская фигура, осторожно продвигавшаяся по тропинке к тому месту, где притаились капитан и его сын. Дав незнакомцу поравняться с собой, капитан быстро вышел из-за дерева и. положив ему руку на плечо, строго спросил:

— Кто идет?

Незнакомец так был поражен неожиданной встречей, что сразу не мог выговорить ни слова, дрожа как в лихорадке. К большому удивлению, это оказался Джоэль.

— О, Господи! — воскликнул он. — Это вы, капитан; а я думал, что это какой-нибудь дух. Но что вас заставило выйти теперь за палисад?

— Я нахожу, что этот вопрос скорее должен предложить тебе я, Стрид. Я велел держать ворота закрытыми и не выпускать никого наружу.

— Совершенно верно, это так же верно, как само Евангелие. Но, пожалуйста, говорите тише. Один Бог знает, кто теперь возле нас! Кто это с вами? Неужели господин Вудс?

— Черт возьми! Кто бы ни был со мной, он здесь по моему приказанию, тогда как ты, как раз наоборот, поступил против моего распоряжения. Ты меня знаешь достаточно, чтобы помнить, что я не терплю обмана. Говори, зачем ты здесь?

— Вы знаете, что сегодня после полудня так неожиданно пришли индейцы, что мы не успели ничего взять из своих хижин. Вы за каждую работу платили нам, а так как я жил очень экономно, то и собрал несколько сотен долларов! Индейцы могли отыскать их и унести. Я и пришел за ними.

— Если ты не врешь, то деньги должны быть теперь с тобой?

Джоэль протянул руку, в которой капитан нащупал платок с изрядным количеством монет. Это доказательство отвело от него всякое подозрение в глазах капитана. На вопрос, как он пробрался через палисад, Джоэль ответил, что он просто перелез через него и что это очень нетрудно сделать, если находишься с внутренней стороны. Так как капитану было хорошо известно пристрастие Джоэля к деньгам, то он легко извинил его за нарушение приказания, Джоэль был единственным человеком в колонии, не отдавшим свои сбережения на хранение капитану, — так трудно было ему расстаться со своим сокровищем. Даже мельник вполне доверял своему хозяину.

Во все время этого разговора майор держался вдали, чтобы не быть узнанным, хотя Джоэль раза два или три оборачивался в его сторону, желая узнать, кто с капитаном.

Джоэль признался, что это он выдоил корову, а не индейцы, чтобы отнести молоко жене и детям. Индейцы же, по его мнению, уже ушли и бог знает когда возвратятся. Но не это заставило его выйти из Хижины, ему просто хотелось чем-нибудь услужить колонистам.

— Ступай теперь домой, Стрид, и не говори там никому, что встретил меня с…

— С кем? — с любопытством спросил Джоэль, видя, что капитан остановился.

— Не говори никому, что встретил нас. Это очень важно держать в секрете.

Отец с сыном пошли дальше. Роберт держался позади, на расстоянии двух-трех шагов от отца. Они продвигались очень медленно и осторожно, держа наготове свои карабины. Они отошли еще на незначительное расстояние, как кто-то тихо дотронулся до локтя Роберта; тот обернулся и увидел Джоэля, заглядывающего ему под широкополую шляпу. Это произошло так неожиданно, что молодому человеку пришлось собрать все свое хладнокровие, чтобы не выдать себя. Джоэль спросил майора, называя его мельником Даниэлем, зачем капитан вышел из Хижины в такое опасное время.

— Капитан любит осмотреть все сам, — тихо ответил тот, слегка отодвигаясь, — и ты сам знаешь, он не терпит противоречий. Оставь нас и тащи свое молоко.

Джоэль не узнал переодетого Роберта, но видел ясно, что это и не мельник. Ему было страшно досадно, что он не знает, кто с капитаном, но делать было нечего. Тихо побрел он в Хижину, стараясь угадать, кто бы это мог быть. Стрид не мог ни на минуту отделаться от мысли, что с капитаном теперь человек, совершенно неизвестный ему.

«Кто бы это мог быть? — думал Джоэль, продвигаясь шаг за шагом по тропинке так медленно, точно к его ногам были подвешены свинцовые гири. — Это не Даниэль, да и никто из наших. Авторитет капитана сильно поднялся после свадьбы мисс Беллы с Бекманом. Это правда, полковник употребил все силы, чтобы имение тестя осталось нетронутым. Но если бы он был убит!.. А это так возможно на войне, Даниэль думает, что это так и будет. Ладно, — решил наконец Джоэль, — завтра же я узнаю, кто был с капитаном, а тогда и смекну, что мне делать».

Он так углубился в свои мысли, что и не заметил, как подошел к палисаду. Собаки залаяли, и сейчас же раздался выстрел. Тут Джоэль пришел в себя и начал просить, чтобы его впустили в ворота. На выстрел сбежались люди с оружием в руках, думая, что на Хижину напали индейцы.

Нечего и говорить, что на Джоэля со всех сторон посыпались вопросы. Подошел и капеллан. Стрид очень непринужденно объяснил, что уходил доить корову по распоряжению капитана, но, подходя к воротам, совершенно забыл об условном сигнале. Когда мельник хотел взять у Джоэля молоко, то оказалось, что ведро уже пустое; пуля пробила его насквозь, и молоко вытекло. Отослав всех на свои места, капеллан спросил, видел ли он кого-нибудь.

— Как же! Я встретил капитана и…

Джоэль остановился, думая, не подскажет ли Вудс имя незнакомца.

— А диких не было видно? Я знаю, капитан вышел, но не следует никому рассказывать об этом, а то это дойдет до ушей мистрис Вилугби, и она страшно будет беспокоиться о муже. Так ты ничего не знаешь об индейцах?

— Ровно ничего — они или спят, или ушли. Так кто, вы мне говорили, пошел с капитаном?

— Я об этом ничего не говорил. А теперь ступай к своей жене, она, верно, беспокоится уже о тебе.

Спроваженный таким образом капелланом, Джоэль не смел остаться и пошел во двор, где все еще было в движении.

Тем временем капитан с сыном молча продолжали свой путь. Они слышали выстрел и догадались, в чем дело, тем более что вслед за ним наступила полная тишина. Это еще более подтверждало их догадку. Теперь они подходили к кострам. Но ни одно движение не выдавало присутствия там какого-нибудь живого существа. Они подошли ближе к кострам, которые уже еле теплились. Все было пусто, в лагере не было ни души.

Спустившись к мельнице, они и здесь не нашли никого. Осмотрев все уголки, они решили, что индейцы ушли куда-нибудь на ночь, а может быть, и совсем ушли. Решив идти домой, они все-таки завернули осмотреть часовню и домик для рабочих, но и там никого не нашли.

Подойдя к палисаду, капитан громко окликнул часовых и ударил в ладоши; сейчас же капеллан открыл им ворота, и, перебросившись несколькими фразами, все вернулись в дом и разошлись по своим комнатам. Изнемогая от усталости, майор бросился в постель и живо заснул, тогда как капитан долго еще ворочался в постели, прежде чем погрузился в сон, забыв обо всех треволнениях этого беспокойного дня.

ГЛАВА XV

Я научу вас средству сделать верный выбор, но тогда я буду клятвопреступницей Разве я хотела ею быть? Можете ли вы мне это предложить? Но, если вы заблуждаетесь, я боюсь, что мне придется пожалеть о том, что я не была клятвопреступницей.

Порция

Капитан Вилугби знал, что индейцы нападают обыкновенно перед восходом солнца, а потому дал распоряжение, чтобы к четырем часам утра все были на ногах, с ружьями наготове. Майор взял на себя защиту северной части дома и двора. Хотя скала здесь была довольно крута, но все-таки ловкие индейцы могли вскарабкаться по ней, тем более что с этой стороны палисад не был поставлен. В команду Роберта были назначены два Плиния и Мик. Он позвал их в столовую и при свете лампы осмотрел их оружие. Капитан вместе с сержантом Джойсом осмотрел во дворе вооружение остальных. Женщины с детьми поднялись так же рано, как и мужчины; некоторые из них отправились смотреть, во все ли бойницы положены ружья, другие хлопотали около детей.

Мистрис Вилугби и ее дочери тоже не спали; они встали вместе со всеми. Бабушка и Белла оставались около маленького Эверта, который был им дороже всего на свете, а Мод послали к Роберту, скучавшему в одиночестве.

Мод нашла молодого человека одного в библиотеке. Плинии и Мик были уже на своих местах.

— Как ты добра, Мод, что пришла ко мне. Скажи, мама спокойна?

— Да, она и Белла не тревожатся; теперь они занимаются с Эвертом. Мама думала, что тебе скучно одному, и прислала меня.

— Значит, ты пришла только потому, что мама прислала?

— Право, я об этом не думала, Боб, — ответила, краснея, девушка. — Мама и я очень недовольны, что ты вчера выходил из Хижины.

— Но я выходил с отцом.

— А это ты предложил или папа?

— Признаться, я. Только за что же ты бранишь меня, ведь я заботился о твоей же безопасности, о маме и Белле? Мне кажется, было бы странно, если бы солдаты оставались спокойно в крепости, а не пошли бы на разведку, чтобы узнать, где расположился неприятель.

— Что же вы там видели?

Роберт рассказал о своей ночной прогулке с отцом и упомянул, что встретил Джоэля Стрида.

— Что ты говоришь, Боб! Джоэль видел тебя и, пожалуй, узнал?

— Думаю, что нет, хотя он несколько раз заглядывал мне под шляпу, желая удовлетворить свое любопытство, но благодаря темноте и переодеванию всетаки не узнал меня и теперь, верно, очень беспокоится об этом.

— Слава Богу! — облегченно вздохнула Мод. — Я не доверяю этому человеку.

— А я не разделяю твоих опасений. Мне кажется странным, почему я должен доверять Мику и скрываться от Джоэля? И если я это делаю, то только потому, что дал тебе слово сохранять инкогнито.

— Мик! За его верность я готова поручиться головой. Он никогда не выдаст тебя, Боб.

— Но почему же ты подозреваешь Джоэля и боишься именно за меня?

Мод покраснела.

— Мне трудно объяснить тебе это, Боб, — ответила она, помолчав несколько минут. — Его взгляды, расспросы, отлучки — все это мне кажется подозрительным. А если я боюсь именно за тебя, то это потому, что выдать тебя ему будет очень выгодно.

— Но кому же он может выдать меня, моя дорогая? Выдавать меня совсем некому. Но раз я дал тебе слово, я не покажусь никому, пока не нападут индейцы. В этот момент мое неожиданное появление среди наших людей ободрит их, и мы одержим победу! Не так ли, Мод, ведь тогда я могу показаться? А что ты думаешь о моем поручении? Перейдет ли отец на сторону короля?

— Не думаю. Он очень привязан к своему новому отечеству и находит, что требования колоний справедливы, и он готов их поддерживать, особенно после свадьбы Беллы.

— Я думаю, что объявление независимости колоний заставит его переменить свой взгляд.

— Это известие, конечно, очень взволновало его, но он остался при своем образе мыслей.

— И всему виною это проклятое поместье! Если бы он остался среди английского общества, то был бы теперь командиром одного из наших полков. Мод, я знаю, что могу довериться тебе.

Мод не ответила ничего, только в ее голубых глазах, поднятых на майора, можно было прочесть, как обрадовали ее эти слова.

— Ты, вероятно, сама догадываешься, что я здесь не без причины. Не одно только желание видеть вас всех привело меня сюда. Наш главнокомандующий получил приказание набрать несколько полков в этой местности, и он думает поставить во главе их людей, имеющих влияние на колонии. Старик Поль де Лансей, например, получил бригаду; он прислал меня с письмом к отцу, в котором просил его командовать одним из его полков. Один из Алленов из Пенсильвании, настроенный раньше против нас, после объявления Конгрессом независимости перешел на нашу сторону и теперь командует королевским батальоном. Неужели все это не повлияет на отца?

— Может быть, это и заставит его призадуматься, но он не изменит своего решения. Он говорил нам, что не любит войны и что чувствует себя здесь гораздо счастливее, чем в то время, когда получил первый офицерский чин. Я здесь с женой и дочерьми, говорит он, и с меня хватит хлопот об их безопасности. Мой сын там, и достаточно одного солдата в семействе; мы и так находимся в вечном страхе за него.

Эти слова девушки, сказанные взволнованным голосом, заставили майора задуматься. Помолчав несколько минут, он ответил:

— Действительно, я не знаю, что делаю. И без того столько беспокойств я приношу своей дорогой матери: зачем же еще увеличивать их?

— Да, Боб, дрожать и за одного человека — слишком достаточно для женщины.

Прошло несколько минут, оба молчали.

— Как досадно сидеть здесь взаперти, — сказал Роберт, — и не знать, что там происходит, когда каждую минуту можно ждать нападения.

— Если ты находишь, что тебе здесь нечего делать, так пойдем в мою мастерскую, в ней есть слуховое окно, выходящее прямо к воротам.

Роберт с радостью согласился на это предложение и, отдав несколько приказаний на случай тревоги, с серебряной лампой в руках пошел за Мод. Читатель уже знает, что все окна Хижины выходили во двор, а на чердаках были проделаны слуховые окна, смотрящие на две стороны — и на двор, и на поля. Перед этими окнами вдоль крыши капитан велел устроить площадку на случай пожара или для защиты от нападений. Весь чердак с устроенными в нем маленькими комнатками разделялся на две части. Западную часть дома внизу и вверху занимало семейство Вилугби, а восточная предназначалась для гостей. Теперь ее заняли колонисты. На чердак, занимаемый хозяевами, вели две лестницы, одна широкая, из передней, а другая, более узкая, из буфетной.

Так как Мик был поставлен у широкой лестницы, то Мод повела Роберта по другой. Они миновали ряд каморок, занимаемых семейством Плиниев и «разбивальщиц», и дошли до комнат, расположенных по фасаду дома. Здесь Мод остановилась около одной из дверей, вынула ключ из кармана и отворила ее. Это была мастерская. Никто сюда не входил без ведома Мод, и ключ от этой комнаты она всегда носила с собой.

Майор осматривал комнатку, которая уже семь лет была в полном распоряжении Мод. "Это отсюда махала она мне платком, когда я в последний раз уходил из дома! " — подумал он. К окнам были приделаны крепкие, массивные ставни, которые, по распоряжению капитана, закрывались с наступлением вечера.

Мод оставила лампу за дверью и открыла одну ставню; начинало уже светать.

— Скоро взойдет солнце, — сказала она. — Посмотри вон стоит отец у ворот.

— Да, я его вижу. Мне очень стыдно, что он должен стоять там, а я в это время скрываюсь в защищенном месте.

— Я не думаю, что индейцы нападут на нас сегодня утром.

— Конечно нет; теперь уже слишком поздно.

— Так закрой ставни; я принесу лампу и покажу тебе некоторые из моих эскизов.

— Это очень любезно с твоей стороны, дорогая Мод; ты так редко доставляешь мне это удовольствие. Говорят, что ты замечательно верно схватываешь сходство лиц.

ГЛАВА XVI

Робкая, она склоняется к занавеси, дрожа читает историю, которую ты начертил там; затем она, то смеясь, то плача, объясняет текст.

Фаусет

Мод достала портфель со своими эскизами.

— Вот, посмотри, это твой портрет.

— Очень похож. Ты делала его по памяти, Мод?

— Конечно.

— Но почему же ни один из них не кончен? Здесь шесть или восемь начатых портретов, и все они нарисованы только наполовину.

— Потому что ни один из них не похож на тебя. Она вынула другие эскизы. Но вдруг с площадки раздался крик, майор погасил лампу и в одну минуту был уже на своем посту. Но отсюда он не мог видеть, что происходит за палисадом, и если бы не прибежавшая вслед за ним Мод, он поспешил бы к отцу сам — узнать, в чем дело. Девушка упросила его не выходить, пока она не узнает, что его присутствие там действительно необходимо; сама же ушла к матери и Белле. После некоторого колебания Роберт решил послать к отцу Мика; он не особенно надеялся на его сообразительность, но от Плиниев было бы еще труднее добиться толку. Через несколько минут прогремели выстрелы, и в ответ раздался глухой отдаленный залп. Минуту спустя послышался выстрел со стороны Хижины, и вслед за тем в библиотеку вбежал Мик с ружьем в руках.

— Ну, что произошло? Говори скорее!

С большим трудом удалось майору понять, что случилось. Оказалось, что индейцы вернулись на прежнее место, на скалу возле мельницы, и снова стали разводить там костры, чтобы приготовить себе завтрак. Джоэль, мельник и несколько рабочих, увидав пришедших, сильно испугались и стали стрелять в них. Индейцы ответили им тем же, а последний выстрел из ружья принадлежал Мику. Так как солнце уже взошло и ждать нападения в ближайшее время не приходилось, то Роберт послал одного из Плиниев за отцом, чтобы разузнать от него все обстоятельно. Через несколько минут явился капитан в сопровождении Вудса.

— Вчерашние индейцы вернулись и остановились на прежнем месте, — ответил капитан на вопрос сына. — Мне показалось, что среди них есть белые. Я спросил об этом Стрида, и он подтвердил мое наблюдение.

— Если среди них есть белые, то зачем же им скрываться? — спросил Роберт. — Им хорошо известен ваш характер, и следует узнать, зачем они пришли сюда.

— Я пошлю за Стридом. чтобы узнать его мнение, — ответил, подумав, капитан. — Уйди в свою комнату, но оставь дверь приоткрытой, чтобы слышать, что он скажет.

Джоэль был очень доволен, что его позвали. Всю ночь он продумал, что за человек был ночью с капитаном, и надеялся, что теперь ему удастся разузнать об этом. Войдя в комнату, он подозрительно осмотрелся.

— Садись, Стрид, я хочу с тобой посоветоваться насчет индейцев. Мне кажется, там много белых, даже больше, чем самих индейцев.

— Очень может быть, капитан, народ начал татуироваться с тех пор, как началась война против Англии.

— Но я не понимаю, зачем понадобилось белым прийти к нам в таком виде? У меня нет ни одного врага среди американцев.

— Я знаю, что вас любят колонисты, — ответил Джоэль. — Почему вы думаете, что там не индейцы, а белые?

— Они действуют слишком открыто и в то же время очень неуверенно для индейцев.

— Мне кажется, что посланный от них вчера был из племени мохоков.

— Это, без сомнения, был индеец, но он совсем не умеет говорить по-английски, даже не понимает английской речи. Мы говорили с ним на народном голландском наречии, но наш разговор был очень краток: я боялся измены и торопился кончить его.

— Да, измена — очень жестокая вещь, — наставительно произнес Джоэль, — ее надо остерегаться. Капитан в самом деле хочет отстаивать Хижину в случае серьезного нападения?

— Ты сильно удивляешь меня, Стрид. Зачем же было мне строить эти укрепления, если бы я не был намерен защищаться? Зачем тогда понадобились бы мне палисады? Зачем я созвал сюда колонистов?

— Я предполагал, что все это вы делаете только ввиду какой-нибудь неожиданности, а не с целью выдерживать осаду. Я не хотел бы, чтобы моя жена и дети подвергались подобной опасности в Хижине.

— Я тебя позвал не за этим. Я хочу услышать твое мнение об индейцах. Что ты мне скажешь о них?

Джоэль задумался.

— Если бы можно было найти такого человека, который отправился бы туда с парламентерским флагом, то через несколько минут вы знали бы все.

— Но кого же послать?

— Если вы считаете меня пригодным для этой цели, — быстро предложил Мик, — то распоряжайтесь мною как своей собственностью.

— Ну, Мик для этого не годится, — засмеялся Джоэль, — я думаю, он не отличит белого от индейца.

— Ты жестоко ошибаешься, Стрид, думая, что я не отличу белого от индейца. Пусть только прикажет капитан, я сейчас же отправлюсь на мельницу.

— Я никогда не сомневался в тебе, Мик, но я выбрал уже другого.

— Капитан имеет кого-то в виду, — сказал Джоэль, пристально смотря на хозяина, — вероятно, того, кто был с ним ночью.

— Совершенно верно. Его зовут Джоэлем Стридом.

— Капитану угодно шутить. Я пойду, если со мной пойдет тот, кто вчера был с вами.

— Хорошо, — сказал, входя в библиотеку, Роберт. — Я согласен.

Капитан был удивлен появлением сына. На лице Мика выразилось страшное сожаление, что Джоэлю удалось-таки узнать, кто ходил с капитаном. Джоэль с любопытством взглянул на вошедшего, сейчас же его узнал, но потом отвернулся и притворился, что видит этого человека в первый раз.

— Я не знаю этого господина; но если капитан ему доверяет, я согласен идти с ним когда угодно.

— Очень хорошо, капитан Вилугби, — поспешно сказал майор, — чем скорее мы отправимся, тем лучше. Я готов и надеюсь, этот человек, которого вы называете Джоэлем Стридом, пойдет так же охотно, как и я.

Джоэль ответил утвердительным кивком. Капитан увел Роберта в соседнюю комнату, переговорил с ним обо всем, и через минуту отец и сын вышли к Джоэлю.

— Твоему спутнику я сказал все что надо; ты повинуйся ему. Поднимите белый флаг, как только выйдете за ворота.

Роберт так торопился и с такой поспешностью перешел через двор, что его присутствие было замечено колонистами только тогда, когда он был уже у вторых ворот.

ГЛАВА XVII

Я не поклоняюсь солнцу, луне и звездам, я не поклоняюсь ни ветру, ни волнам, ни огню; я не преклоняю колен перед мудростью, добродетелью, свободой Истинный Бог, которого я почитаю, называется Иегова

Монгомери

Никто не узнал Роберта, когда тот переходил двор. Видели только, что с Джоэлем отправился еще какой-то человек с белым флагом в руках. Все поняли, что это парламентеры.

Капитан был уверен, что теперь нельзя ожидать нападения со стороны индейцев, и распустил своих людей, исключая многочисленную стражу под командой Джойса. Увидев, что парламентеры отправились на переговоры, стража сильно заволновалась, не зная, что имеет в виду капитан. Джойс старался их успокоить, говоря, что если бы было что-нибудь серьезное, то капитан уже сообщил бы им об этом, как он поступал всегда, когда дело касалось какого-нибудь важного вопроса. Потом он перешел к воспоминаниям о своей военной жизни, стал рассказывать о ней. В это время к ним подошел капитан.

— Осмотрел ли ты ружья сегодня, Джойс?

— Еще на рассвете я осмотрел все.

— И бойницы тоже, надеюсь?

— Ничего не упущено. А помните, капитан, битву при крепости Дюкэн, какое участие мы там принимали?

— Ты хочешь сказать о поражении Бреддока? Так?

— Я не могу это назвать поражением, капитан Вилугби. Нас, правда, изрядно потеснили в этот день, но это вовсе не было поражением.

— Но ты должен признаться, что если бы к нам не подоспела помощь, дело кончилось бы еще хуже.

— Это так, но все-таки нельзя сказать, что мы проиграли сражение. Я помню, подоспевшим к нам отрядом командовал полковник Вашингтон.

— Совершенно верно, Джойс. А знаешь ли ты, кто теперь этот полковник Вашингтон? Он главнокомандующий американской армии в войне против Англии.

— В таком случае победа останется за ними. Он сумеет заставить повиноваться себе.

— Как ты думаешь, он хорошо поступил, перейдя на сторону американцев?

— Я ничего не думаю об этом. Кто поступил в его войско, должен повиноваться ему так же, как и тот, кто служит в королевском войске, должен исполнять приказания короля.

— Скажи мне, ты сам кому думаешь подчиняться?

— Я под командой вашей чести.

— Если все настроены так, как ты, мы смело можем защищаться в своей Хижине, если бы даже индейцев было в два раза больше, чем их теперь на скале, — сказал, улыбаясь, капитан.

— Как же иначе? — быстро спросил Джеми Аллен. — Нам некогда теперь разбирать, кто прав, кто виноват; вы здесь хозяин; и если мы будем защищать ваш дом и семью, Бог поможет нам одержать победу.

— Ты никогда так хорошо не говорил, Джеми, — сказал Мик. — Будем стараться для капитана, и Господь поможет нам одолеть врага.

Одни американцы, настроенные уже Джоэлем и мельником, не выказывали ничем своего желания защищать Хижину. Капитана это поразило; но, вспомнив об их всегдашней флегматичности, он перестал об этом думать и стал смотреть в трубу в ту сторону, куда пошли парламентеры.

— Индейцы выслали двух человек к нашим посланным, сержант, — сказал он.

Все с любопытством ожидали, что будет дальше.

Перекинувшись несколькими словами, Роберт Вилугби и Джоэль спокойно пошли к скалам, держа белый флаг на виду.

Но их приближение не произвело никакого впечатления на дикарей, равнодушно продолжавших готовить свой завтрак. Капитан весь ушел в свои наблюдения. Майор был совершенно спокоен, и чувство гордости зашевелилось в груди отца. Краснокожие продолжали свое дело, точно не замечали прибывших. Это показалось капитану странным.

Минуты две спустя из среды индейцев отделились три или четыре человека, которые, поговорив между собой, подошли к парламентерам. Разговор между ними начался, по-видимому, в дружелюбном тоне.

Спустя несколько минут Роберт Вилугби, Стрид, двое индейцев, встретивших посланных, и четверо потом подошедших оставили скалу и направились по тропинке, ведущей к мельнице. Здесь они скрылись из виду, и капитан не мог больше следить за сыном.

Говоря о посланных, капитан назвал Роберта. Присутствующие были поражены, что майор здесь и теперь отправился для переговоров. Было уже поздно разуверять, да к тому же капитан подозревал, что Джоэль узнал майора, а потому нечего было надеяться, что секрет сохранится долго.

— Извините, что я осмеливаюсь спросить. Но разве майор Вилугби оставил королевскую армию? Иначе он не мог бы быть здесь в такое время?

— В другой раз я скажу тебе, Джойс, зачем он пришел сюда. Теперь я не способен думать ни о чем другом, кроме опасностей, которым он подвергается. На индейцев никогда не следует полагаться.

Сержант взглянул на лагерь и лес, на прилегающие к долине горы.

— Если будет угодно вашей чести, можно сейчас же послать отряд для освобождения майора! — предложил он.

Капитан ничего не ответил и, опустив голову, направился к дому. Капеллан последовал за ним, а остальные остались наблюдать за неприятелем.

Вдруг индейцы повскакивали со своих мест, с громким криком сбежали со скалы и скрылись по направлению к мельнице. Прождав напрасно с полчаса возвращения дикарей, сержант отправился с докладом о случившемся к капитану.

Капитан рассказал обо всем жене, а та, в свою очередь, передала дочерям. Мод страшно была огорчена, и ее подозрения насчет Джоэля еще более укрепились. Когда вошел Джойс, семья сидела за завтраком, но почти никто ничего не ел, и все молчали. Сержант рассказал о случившемся.

— Мне кажется, они хотят заставить нас погнаться за ними и из засады перестрелять всех! — сказал капитан после продолжительного раздумья.

— Очень возможно. А может быть, они отступили; У них теперь два пленника, и они считают победу за собой.

— Не огорчайся так, Вильгельмина. Если они взяли его в плен, то, во всяком случае, не убьют; им гораздо выгоднее получить за него хороший выкуп. Но еще ничего не известно наверное, сержант; очень может быть, что они собрались к мельнице на военный совет; они, равно как и их начальники, ничего не предпринимают без совета: возможно, что они просто хотят запугать нас.

— Все может быть, но, судя по их движениям, я думаю, что они собираются отступить.

— Я сейчас узнаю обо всем наверное! — воскликнул капеллан. — Меня, священника, они не тронут, и я удостоверюсь, кто там и что они думают предпринять.

— Вы, мой дорогой друг, воображаете, что дикари уважат ваш сан?

— Извините, капитан, — сказал сержант, — господин Вудс прав. Едва ли найдется хоть одно племя в колонии, которое осмелилось бы дурно обращаться со священниками.

А между тем, пока сержант еще говорил, капеллан поднялся и незаметно вышел из комнаты.

— Наш Роберт в руках индейцев, — заметила мужу мистрис Вилугби, — и если Вудс может совершить этот подвиг милосердия, неужели ты будешь удерживать его?

— Мать всегда останется матерью, — прошептал капитан, поднимаясь из-за стола и делая знак сержанту следовать за собой.

Едва успел капитан выйти из комнаты, как туда вошел Вудс в белом парике и белой священнической одежде. Он был очень взволнован и уверял мистрис Вилугби, Беллу и Мод, что с Божьей помощью ему удастся повлиять на дикарей. Сестры опустились на колени, чтобы принять от него благословение, после чего Вудс вышел из комнаты, перешел двор и направился к воротам. Джеми Аллен, почтительно поклонившись, открыл ему их, и Вудс пошел к скале.

Окончив переговоры с сержантом, капитан подошел к палисаду, чтобы посмотреть, что делается у индейцев. Ему бросилось в глаза что-то белое, приближающееся к скале.

— Кто это там в белом? — спросил он.

— Капеллан Вудс. Я только не знаю, зачем он надел белое платье.

— Как так, Вудс? Зачем ты открыл ему ворота?

— Я не смел ослушаться священника, я думал, он идет молиться в часовню.

Жалеть было уже поздно; к тому же у капитана блеснула даже надежда, что Вудсу, может быть, и удастся что-нибудь сделать для Роберта; он поспешно достал подзорную трубу и стал с интересом следить за ним.

Добравшись до лагеря, капеллан обошел все палатки, заглядывая в каждую из них, потом спустился со скалы и скрылся из глаз.

Проходили часы, не принося с собой ничего нового; на скалах все было тихо; ни одна человеческая фигура не показывалась там. День оканчивался, а парламентеры все еще не возвращались.

ГЛАВА XVIII

Чтобы украсить мой список, природа предназначила бы мне много тех прекрасных деяний, которые делают честь роду человеческому, но я не нахожу этого здесь- изначально обращенные к добру, эти души, заблудшие в своих страстях, позволили увлечь себя злу.

Кук

— Что нам делать, Вилугби? — в отчаянии спрашивала мать, узнав, что и Вудс не возвращается. — Я сама пойду за сыном; они отдадут его матери.

— Ты мало знаешь индейцев, Вильгельмина, если думаешь так. Не следует торопиться. Я надеюсь, что Вудс вернется и расскажет нам, что видел, а тогда уже мы решим, что лучше предпринять. Если же он скоро не вернется, то надо будет думать, что индейцы захватили и его.

— Я не думаю, чтобы дела были так плохи, как вы думаете, — заметила спокойно Белла. — Если это американцы, ему нечего бояться. Если это индейцы, примкнувшие к англичанам, его опять-таки не тронут, лишь только узнают, что он священник.

— Я уже думал об этом, дитя мое, и ты отчасти права. Но Бобу придется очень трудно — он не взял с собой никаких бумаг.

— Но он мне дал слово воспользоваться именем Эверта, если попадет в руки американцев, а Эверт несколько раз говорил мне, что мой брат не может быть его врагом.

— Да поможет нам Бог, дорогое дитя! — ответил капитан, обнимая Беллу. — Будем мужаться; еще ничего не известно, и, может быть, к вечеру мы опять все будем вместе.

Капитан произнес эти слова улыбаясь, чтобы приободрить женщин, но никто ничего не сказал ему в ответ; ему не ответили даже улыбкой.

Мать вся ушла в свои думы о сыне, Белла также приняла близко к сердцу заботы о Роберте. Что касается Мод, то она, по-видимому, страдала больше всех. Поцеловав их всех, капитан вышел из дома к своим людям.

Те из колонистов, которые были по рождению американцами, волновались из-за отсутствия Джоэля. Правда, они и сами поддавались его наущениям, но мысль, что он может воспользоваться обстоятельствами и выдать сына капитана, им сильно была не по душе.

Они видели, с какой добротой всегда относилась мистрис Вилугби к их женам и детям, как ласкова была Белла и как великодушна Мод. Словом, когда капитан подошел к своему гарнизону, выстроенному у палисада, ни у одного из американцев не было в мыслях изменить ему.

— Смирно! — скомандовал Джойс, когда капитан подошел к ряду солдат, различавшихся между собой и цветом кожи, и ростом, и одеждой, и привычками, и происхождением.

— Смирно! На караул!

Капитан снял шляпу и не мог удержаться от улыбки при виде этого зрелища. Голландцы держали ружья правильно, но Мик перевернул свое ружье, положив его к себе на плечо не ложем, а дулом. Ружье Джеми было обращено вверх прикладом. Что касается американцев, то они довольно сносно справлялись со своим делом, но держали ружья как попало. Негры, которым очень хотелось видеть, как выглядит весь строй, стояли с вытянутыми вперед головами.

— Потом дело пойдет лучше, ваша честь, — сказал Джойс — Капрал Джоэль знает хорошо военные команды и умеет учить. Когда он вернется, дело пойдет на лад.

— Но когда он вернется, сержант⁷ Не скажет ли мне кто-нибудь, когда это случится?

— Я могу вам это сказать! — воскликнул Мик.

— Ты, мой добрый Мик? Но откуда же тебе знать, если мы все этого не знаем?

— Нет, я знаю — он возвращается, я узнаю его шаги.

Действительно, в этот момент у ворот появился Джоэль. Он точно с неба свалился: все смотрели по направлению к мельницам, но никто не заметил, как он подошел. Весть о его возвращении моментально разнеслась по всему дому. Женщины бросились к нему навстречу; всем хотелось слышать, что он будет рассказывать.

— Может быть. Стрид, ты хочешь передать мне одному что-нибудь? — спросил капитан, стараясь не выдать своего волнения. — Или можно рассказать при всех?

— Это как прикажет капитан, хотя я нахожу неудобным скрывать то, что касается всех.

— Смирно! — скомандовал сержант. — Налево кругом марш!

— Не надо, Джойс, — перебил капитан. — Пусть остаются. Ты видел, конечно, индейцев. Стрид?

— Да, и они отвратительны, эти мохоки.

— Зачем они пришли?

— Они мне сказали, что Конгресс послал их схватить капитана и его семейство.

Произнося эти слова, Джоэль обвел глазами присутствующих, чтобы видеть, какое впечатление произведут его слова на слушателей. Капитан казался спокойным, и недоверчивая улыбка скользнула по его губам.

— Значит, ты пришел сюда, чтобы сообщить мне об этом?

— Да, хотя это очень неприятное поручение.

— Есть ли между ними лица, имеющие право на это?

— Между ними один или два белых, которые утверждают, что действуют от имени народа. — Здесь Джоэль опять взглянул на американцев и даже подмигнул мельнику.

— Если они уполномочены, то отчего же не подойдут сюда? Я никогда не сопротивляюсь тем, кто действует именем закона.

— Да ведь теперь два закона: один — короля, другой — народа. Индейцы пришли от имени народа и могут думать, что капитан признает только законы короля.

— Это ты тоже говоришь по их поручению?

— Нисколько; я высказываю свой собственный взгляд. С ними я говорил очень мало.

— А теперь скажи мне о твоем товарище, ты его, конечно, узнал?

— Я не сразу узнал его, капитан. Я никогда бы его и не узнал в этом костюме. Я шел за ним и недоумевал, кто бы это мог быть? Потом я заметил, что у него ваша походка, вспомнил также, что видел его же с вами прошлой ночью, и что он занимает комнату рядом с библиотекой, и, приглядевшись внимательнее к чертам его лица, узнал, что это майор.

— Что же с ним стало?

— Индейцы его схватили. Они пришли за вами, но не преминули схватить и вашего сына, раз тот попал сам в их руки.

— Но как же индейцы узнали, что он мой сын? Или тоже по походке?

Этот вопрос застиг врасплох Джоэля. Он покраснел. Хорошо зная характер капитана, он был уверен, что, если не выпутается из беды, ему не миновать сильного наказания, раз капитан удостоверится в его измене.

— А! Я был немного рассеян в начале рассказа; я лучше расскажу вам все по порядку.

— Хорошо, чтобы нас никто не перебивал, пойдем ко мне: ты, Джойс, отпусти людей и сейчас же приходи к нам.

Через две минуты капитан и Джоэль сидели в библиотеке. Джойс почтительно стоял; он не позволял себе никакой фамильярности с начальством. Вот что рассказал Джоэль.

Как только они приблизились, навстречу вышли два начальника и очень хорошо приняли их; потом пошли в дом мельника. Здесь майор спросил одного белого, который служил переводчиком, зачем они пришли сюда. Те откровенно ответили, что по поручению Конгресса пришли конфисковать Хижину. Майор уверял, что капитан не принимает никакого участия в войне ни на той, ни на другой стороне. Тогда, к великому удивлению Джоэля, начальник сказал, что он очень хорошо узнал Роберта Вилугби и что человек, который имеет сына в королевской армии и скрывает его в своем доме, не может быть противником короля.

— Каким образом этот начальник мог знать, что майор был в Хижине? — прибавил Джоэль. — Это очень странно, об этом никто не знал даже здесь.

— И майор сознался, кто он?

— Да, он уверял их, что пришел в Хижину только повидаться с семьей и имел намерение сейчас же отправиться в Нью-Йорк.

— Что же они на это ему сказали?

— Надо признаться, они только рассмеялись ему в ответ. Переговорив между собой, они заперли его в доме и выставили часового. Потом приступили с допросом ко мне. Спрашивали об укреплениях Хижины, о величине гарнизона, о том, сколько и какого рода оружие у нас имеется. И вы можете быть покойны на этот счет, — продолжал Стрид. — Прежде всего я им сказал, что у нас есть офицер, который участвовал в войне с французами; что вы имеете под своей командой пятьдесят человек. Насчет оружия я им ответил, что ружья большей частью двуствольные и что у вас есть карабин, которым вы в одном сражении убили девять индейцев.

— Вы ошиблись, Джоэль. Действительно, у меня есть карабин, которым я убил их известного вождя, но я не вижу особенной причины, чтобы хвалиться этим.

— Ничего, зато это очень подействовало на них; особенно они были поражены, когда я им сказал, что у вас есть пушка.

— Пушка, Стрид? Зачем ты это выдумал? Ведь стоит им подойти к нам ближе, как они убедятся, что ее нет.

— Это мы увидим, капитан. Дикие больше всего боятся пушек. А я им рассказал про нее целую историю.

— Какую же?

— Я им сказал, что вы отбили ее у французов.

Действительно, капитан часто с гордостью рассказывал про свой подвиг, на который намекал Стрид. И теперь Джоэль очень удачно воспользовался этим, чтобы отвлечь от себя подозрения, которые уже начали закрадываться в душу капитана.

— Об этом совсем не нужно было говорить, — скромно заметил капитан. — Это уже было так давно, да к тому же у нас нет пушки, чтобы доказать твои слова.

— Извините, ваша честь, — сказал Джойс, — но я думаю, что Джоэль поступил вполне по-военному. В подобных случаях нельзя держаться святой правды, а надо стараться показать себя неприятелю сильнее, чем есть на самом деле.

— К тому же, — прибавил Джоэль, — у нас есть и пушка, которую можно выставить.

— Я понимаю, что хочет сказать Стрид. ваша честь. Я сделал из дерева пушку к большим воротам, как это всегда бывает в гарнизонах. Она уже готова, и я уже собирался на этой неделе поставить ее на место.

— Она совершенно похожа на настоящую, и я уверен, — говорил Джоэль, — что индейцы примут ее за чугунную.

Капитан велел Джоэлю рассказывать дальше. Но об остальном много распространяться не приходилось. Он обманул индейцев, притворившись, что вполне откровенен с ними и сочувствует им, так что был оставлен на свободе; правда, за ним все-таки присматривали, но делали это так небрежно, что, улучив удобную минутку, он убежал от них, спрятался в лесу и потом по руслу реки добрался до Хижины. На вопрос капитана, не видел ли Джоэль там Вудса, тот очень удивился, услышав, что капеллан пошел туда же; по-видимому, это известие было для него очень неприятно. Если бы два старых солдата были более наблюдательны, они заметили бы недобрый огонек, блеснувший в глазах Стрида. При этом вопросе Джоэль постарался, однако, скрыть неприятное впечатление и равнодушно ответил:

— Если господин Вудс отправился к ним в священническом костюме, то его, наверное, схватили, так как народ был очень недоволен, что капитан держит у себя священника, который молится за короля.

— Бедный Вудс! — воскликнул капитан. — Если бы он послушался меня и отказался от этих молитв, нам обоим было бы лучше.

Так как Джоэль ничего больше не имел прибавить к своему рассказу, то капитан отпустил его и Джойса, а сам пошел к жене, чтобы рассказать обо всем слышанном.

Это была очень печальная необходимость, но, К' удивлению капитана, жена и дочери отнеслись к его словам спокойнее, чем он ожидал. Они так исстрадались от неизвестности, что даже и эта неутешительная новость все-таки приободрила их. Мать думала, что колониальные начальники не позволят себе дурно обращаться с ее сыном. Белла рассчитывала, что имя ее мужа послужит брату надежной гарантией, а Мод, узнав, что Боб еще находится близко от нее, чувствовала себя просто счастливой, сравнительно с тем угнетенным состоянием, которое испытывала со времени его ухода.

Переговорив с семьей, капитан задумался о том, что ему предпринять. Через несколько минут он сказал Джойсу, что тот может поставить пушку на колеса, и плотники под его руководством сейчас же взялись за дело.

Весь день прошел спокойно; ни белые, ни индейцы больше не показывались, и капитан начал уже подозревать, что они ушли совсем. Эта мысль так укрепилась в нем, что он принялся за письма к своим друзьям, имевшим влияние в Альбани и Мохоке, прося их похлопотать за сына, как вдруг в девять часов вечера к нему пришел Джойс с делом, не терпящим отлагательства,

— Что такое, Джойс, уж не заболел ли у нас кто-нибудь?

— Ах, это было бы еще ничего, ваша честь. Дело обстоит гораздо хуже: несколько человек ушли из Хижины.

— Да, это дело серьезное. Поди собери всех на перекличку.

Через пять минут посланный был уже у капитана с известием, что все собрались. Капитан отправился к собравшимся и при первом же взгляде убедился, что гарнизон значительно уменьшился. Сержант с фонарем и листом в руке стоял перед оставшимися.

— Ну, что же, Джойс? — спросил капитан с плохо скрытым беспокойством.

— Ушла почти половина. Нет мельника, большей части американцев и двух голландцев.

— Неужели они оставили своих жен и детей?

— Жен и детей они забрали с собой.

ГЛАВА XIX

Все галлы рассеяны, они перешли на сторону Болингброка.

«Ричард II»

Известие об этом бегстве, да еще в такую пору — перед наступлением ночи, — произвело на капитана очень неприятное действие. Отойдя немного в сторонку, он спросил сержанта:

— Кто же остался?

— Мик О’Тирн, два плотника, три негра, Джоэль и три голландца, что недавно поселились у нас, да еще два подростка, которых Стрид нанял в начале года. Если прибавить вас и меня, то будет всего четырнадцать человек. Я думаю, достаточно еще, чтобы защитить дом в случае нападения.

— Остались все лучшие и более достойные доверия. На Мика и негров я полагаюсь так же, как и на тебя. Джоэль тоже надежный человек; только я не знаю, как он выдержит первый огонь.

— Капрал Стрид не бывал еще ни разу в сражении, но ведь рекруты делают иногда чудеса. Я хочу теперь разделить наш гарнизон на две смены, чтобы люди могли отдохнуть.

— Мы с тобой будем стоять по очереди на часах, Джойс. Ты оставайся до часу ночи, потом я приду тебе на смену. Но мне нужно сначала поговорить с ними; в таких случаях это небесполезно.

Они пошли во двор. Сержант держал свой фонарь так, что капитан мог видеть лица всех присутствующих.

— Друзья мои, — начал капитан, — некоторые из ваших товарищей испугались и ушли из Хижины. Они не только ушли сами, но повели за собой жен и детей. Подумав, вы сами поймете, какому риску подвергли они себя. Поблизости здесь нет никаких селений, и им придется пройти до пятидесяти миль, страдать от голода и холода, боясь на каждом шагу натолкнуться на дикарей. Пусть Бог простит им и поможет пройти благополучно мимо всех опасностей. Если между вами есть еще кто-нибудь, кто не хочет оставаться здесь защищать Хижину, пусть признается в этом откровенно. Я выпущу того из ворот и дам с собой какое-нибудь оружие и провизии. Он может также взять с собой все, что ему принадлежит. Пусть здесь останутся только те, кто действительно этого хочет. Ночь темна, и теперь самый удобный момент уйти; прежде чем настанет день, можно уже быть далеко. Если кто хочет уйти, пусть скажет откровенно, не боясь ничего, ему сейчас же откроют ворота.

Капитан остановился, но все молчали. Негры сверкнули по ряду выстроившихся своими черными глазами, точно хотели отыскать, дерзнет ли кто-нибудь оставить хозяина. Но, видя, что все молчат, они начали гримасничать от удовольствия. Мик был слишком взволнован, чтобы не высказаться.

— О! — воскликнул ирландец. — Я им тоже желаю счастливого пути, но у них нет совести. Никогда ничего подобного не сделаю, даже если индеец пришел бы меня скальпировать.

Капитан терпеливо выслушал этот короткий спич, поблагодарил всех за верность и отпустил. Потом, повернувшись к Джойсу с последними наставлениями, он вдруг заметил, благодаря свету фонаря, что кто-то стоит возле стены дома; капитан сообщил об этом Джойсу, и они оба направились в ту сторону, освещая себе дорогу фонарем. Когда они подошли ближе, на них сверкнули черные глаза индейца.

— Ник! — воскликнул капитан. — Ты ли это? Зачем ты пришел сюда и как ты пробрался через палисад? Ты пришел к нам как враг или как друг?

— Слишком много вопросов, капитан; обо всем спрашиваете разом. Ступайте в комнату с книгами, Ник пойдет за вами, скажет все что надо.

Капитан поговорил тихо с сержантом, отдав приказание быть внимательным на часах, и направился в библиотеку, где с нетерпением ждала его жена с дочерьми.

— О, Гуг, неужели случилось то, чего мы боялись? — воскликнула мать, как только показался капитан, сопровождаемый тускарором. — Неужели колонисты оставили нас в такую минуту?

Капитан обнял жену, стараясь утешить ее, и указал на индейца.

— Ник! — воскликнули все разом, и в каждом возгласе слышалось особое выражение.

В восклицании мистрис Вилугби слышалось удовольствие: она считала его своим другом. Белла была полна страха за своего маленького Эверта, невольно вспоминая все злодейства дикарей. В тоне Мод слышалась энергичная решимость не падать духом при самых ужасных испытаниях.

— Да, Ник, Соси Ник, — повторил индеец. — Старый друг; вы не рады видеть его?

— Это зависит от того, зачем ты пришел сюда, — сказал капитан, — Ты с теми, кто теперь на мельнице? Но скажи мне прежде, как ты перебрался через палисад?

— Деревья не могут остановить индейца. Надо много ружей, много солдат, капитан; здесь бедный гарнизон для Ника. Он всегда говорил: много щелей, чтобы пройти.

— Но ты не отвечаешь на мой вопрос. Как ты пробрался через палисад?

— Как? Конечно, по-индейски. Подошел как кошка, как змея. Ник — великий вождь, хорошо знает, как идет воин, когда томагавк вырыт.

— И Ник так же хорошо должен помнить, как я наказывал его по спине. Припомни, тускарор, я не раз сек тебя.

Это было сказано слишком сердито. Женщины вздрогнули и с беспокойством подняли глаза на капитана, как бы прося его остановиться, — он зашел слишком далеко. Лицо Ника стало страшным и зловещим; казалось, он снова переживал каждый полученный удар, и воспоминание об этом бесчестии было мучительно для гордого тускарора. Капитан Вилугби не ожидал такого действия своих слов, но было уже поздно, и ему оставалось только ждать, что будет дальше. После минуты молчания выражение лица Ника мало-помалу начало изменяться, оно снова обрело свое спокойствие и каменную неподвижность.

— Послушайте, — начал серьезно индеец. — Капитан старый человек, его голова бела как снег. Храбрый воин, но мало ума. Зачем трогать рану? Умный человек не станет так делать. Зима холодна, много льда, много метели, много снега. Все ужасно. Потом, зима кончилась, настало лето. Все хорошо, все приятно. Зачем же вспоминать зиму, когда настало лето?

— Затем, чтобы приготовиться к ее возвращению.

— Нет, капитан неумно поступает, — ответил настойчиво Ник. — Капитан — вождь бледнолицых. Имеет гарнизон, хороших солдат, хорошие ружья, что же? Бьет воина, проливает его кров. Это очень жестоко; еще более жестоко трогать старые раны, вспоминать о страданиях и бесчестии.

— Да, Ник, лучше было бы не вспоминать об этом; но ты сам видишь, в каком я положении: за палисадами неприятель, мои люди бегут от меня, все это тяготит меня, и, наконец, я встречаю на своем дворе постороннего человека и не знаю, как он пробрался сюда. Возьми себе этот доллар даром.

Ник не обратил внимания на монету, и капитан вынужден был спрятать ее обратно в карман.

— Скажи мне, как ты сюда пробрался и что привело тебя?

— Капитан может спрашивать обо всем этом, но пусть не трогает старых ран. Как я прошел? Где часовой, чтобы мог остановить индейца? Часовой только один у ворот. Десять, двенадцать, три места еще есть. Через палисад можно перелезть. Солдата не было у ворот, когда Ник прошел. Раньше капитан был друг Ника; вместе шли по тропе войны, оба сражались против французов. Скажите, кто подполз к крепости с пушками? Кто открыл ворота бледнолицым? Великий тускарор сделал это.

— Все это верно, Вайандоте. (Это было одно из самых славных имен Ника, и улыбка удовлетворения появилась на губах тускарора, когда он вновь услышал это имя, наводившее в прежнее время такой ужас на его неприятелей.) Все это верно. Тогда ты показал себя храбрым, как лев, и хитрым, как лисица. Этот подвиг прославил тебя.

— Тогда у Ника не было рубцов! — вскрикнул индеец, и голос его зазвучал так, что мистрис Вилугби задрожала.

— Скажи мне, зачем ты пришел к нам и откуда? Несколько минут он не отвечал. Потом лицо его приняло ласковое выражение.

— Добрая женщина, — сказал он с улыбкой, протягивая руку мистрис Вилугби, — имеет сына, любит его, как грудного ребенка. Ник пришел от него.

— От моего сына, Вайандоте! — воскликнула мать. — Что ты принес мне от него?

— Принес письмо.

Женщины радостно вскрикнули, и все трое невольно протянули руки. Ник вынул письмо из складок платья и передал его матери, мистрис Вилугби. Письмо было короткое и написано карандашом на листке, вырванном из какой-то книги. Вот что содержалось в нем.

«Рассчитывайте только на стены и ружья. Среди индейцев несколько переодетых белых. Кажется, они узнали меня; они хотят заставить вас сдаться; но вы не сдавайтесь и запритесь крепче. Если Ник верен, он вам обо всем расскажет, если нет, он покажет это письмо индейцам, раньше чем передаст вам. Внутренние ворота и дом защищайте лучше, чем палисады. За меня не бойтесь, моя жизнь вне опасности».

Все по очереди прочитали письмо. Мод последняя получила его и отвернулась, чтобы скрыть слезы, которые капали у нее из глаз на бумагу; прочитав письмо, она спрятала его к себе на грудь.

— Он пишет, что ты расскажешь нам обо всем, — сказал капитан. — Я надеюсь, что ты будешь говорить только правду. Ложь недостойна воина. Это письмо никто не читал, кроме нас?

— Вы все-таки не доверяете Нику? Нет, никто не читал.

— Где ты оставил моего сына и когда? Где теперь краснокожие?

— Бледнолицые всегда торопятся. Задают десять, один, четыре вопроса сразу. Внизу у мельницы, полчаса тому назад.

— Я понимаю тебя; ты хочешь сказать, что майор Вилугби был на мельнице, когда ты пошел оттуда, и что это было не более получаса тому назад.

Тускарор утвердительно кивнул головой и потом посмотрел на бледные лица женщин таким пронизывающим взором, что у капитана опять появилось подозрение, и следующие вопросы он начал задавать индейцу таким суровым тоном, какого никто не слышал от него с самого переезда на бобровый пруд.

— Ты меня знаешь, Ник, и потому не доводи до гнева.

— Что вы этим хотите сказать, капитан? — спокойно спросил индеец.

— То, что кнут, который мне служил в той крепости, находится теперь в этой.

Тускарор гневно посмотрел на капитана.

— Зачем говорить теперь о кнуте? Даже начальник янки прячет кнут, когда видит неприятеля. Капитан никогда не бил Вайандоте.

— Значит, ты забыл.

— Никто не бил Вайандоте, — с настойчивостью вскрикнул индеец. — Никто — ни бледнолицый, ни краснокожий! Били Ника, Соси Ника, пьяницу Ника, но Вайандоте никогда!

— Теперь я тебя понимаю, тускарор, и очень доволен, что вижу у себя воина, а не несчастного Ника. Выпей стакан рому в память наших прежних битв.

— Вайандоте он не нужен. Ник просил милостыню из-за рома, говорил, смеялся, кричал из-за рома. Вайандоте не знает рома.

— Это хорошо. Я очень рад, великий воин, что вижу тебя таким. Вайандоте горд, и я уверен, что услышу от него только правду. Скажи же мне, что ты знаешь об индейцах, что у мельницы? Зачем пришли они сюда? Как ты встретился с сыном и куда хотят пойти отсюда индейцы?

— Вайандоте не газета, чтобы говорить все сразу. Пусть капитан говорит, как вождь вождю.

— Много ли белых среди индейцев?

— Положите их всех в реку, вода скажет правду.

— Ты полагаешь, что их много, раскрашенных под индейцев?

— Разве краснокожие ходят толпой, как стадо животных? Это видно по их следам.

— Ты шел за ними, Вайандоте, чтобы в этом удостовериться?

Тускарор сделал утвердительный жест.

— За мохоками, присоединился к ним на мельнице. Тускарор не любит много ходить с мохоками.

— Значит, краснокожих там немного?

Ник шесть раз поднял руку и показал еще два пальца.

— Выходит тридцать два. Ник.

— Это мохоков, также онеидов четыре и онондаго один.

— Всего тридцать семь. А белых сколько? Индеец поднял две руки четыре раза, потом показал еще семь пальцев.

— Сорок семь. Значит, всех бледнолицых и краснокожих восемьдесят. Я думал их больше, Вайандоте.

— Ни больше ни меньше. Есть еще несколько старух среди бледнолицых.

— Старух? Ты ошибаешься. Ник, я видел только мужчин.

— У них есть бороды, но они точно старухи. Говорят, говорят, а ничего не делают. Индейцы таких зовут старухами. Жалкие воины! Капитан их побьет, если сражается так же, как в старое время.

— Гуг, мне хочется знать о Роберте, — сказала мистрис Вилугби, заботившаяся только о своем сыне. — Скажи мне, Вайандоте, как отыскал ты Роберта?

— Читал книгу земли, — ответил важно Ник. — Две книги всегда открыты перед вождем — книга неба и книга земли. Первая говорит о погоде: снег, дождь, ветер, гром, буря; вторая показывает след того, кто прошел.

— Что же ты узнал по ней?

— Все! След майора прежде у мельницы. След сапога, а не мокасина. Прежде подумал, что это нога капитана, но эта меньше, и я узнал ногу майора. Ник хорошо знает ее; шел от Хижины до Гудзона и смотрел на след майора. Тускарор читает свою книгу так же хорошо, как бледнолицый Библию.

Здесь Ник оглянулся вокруг себя и прибавил торопливо:

— Видел след его на Бенкер-хилле и узнал между шестью, десятью, двумя тысячами воинов.

— Мне это кажется невероятным, Ник!

— Вы не верите? Почему старый солдат всегда подозревает, а жена его верит Нику? Спросите у матери! Вы думаете, что Ник не знает след ее сына, красивый след молодого начальника?

— Я думаю, что, действительно, Ник мог узнать ногу Боба, Гуг, — сказала мистрис Вилугби. — Она так замечательно красива, что ее легко отличить из тысячи.

— Да, Ник, если ты и дальше будешь говорить так же, то моя жена будет всегда верить тебе. Ты точно придворный вельможа. Хорошо, ты узнал след моего сына. Потом, просил ли ты свидания с ним или виделся тайно?

— Вайандоте слишком опытен, чтобы поступать как женщина или ребенок. Видел и не смотрел, говорил без слов, слышал, не прислушиваясь. Майор написал письмо. Ник взял. Говорили глазами и знаками, а не языком. Мохок слеп, как сова.

— Могу ли я верить тебе, тускарор, или ты обманываешь меня?

— Капитан может верить Нику.

— Папа! — воскликнула порывисто Мод. — Я отвечаю за его искренность. Он часто был проводником Роберта, он никогда не выдаст ни его, ни нас. Доверьтесь ему, он нам помогает.

Капитан заметил выражение глубокой благодарности в глазах индейца, поднятых на девушку, и сам поверил ему.

— Ник расположил всех вас в свою пользу, Мод, — сказал он, улыбаясь.

— Я знаю Вайандоте с самого детства, и он всегда был моим другом. Он мне обещал быть верным Бобу и до сих пор держал свое слово.

Мод не сказала всего. Она часто делала подарки индейцу, особенно в год перед возвращением Роберта в Бостон, так как заранее знала, что Ник будет его проводником.

— Ник — друг, — подтвердил спокойно индеец, — что Ник говорит, то и думает. Пойдемте, капитан; пора оставить женщин и поговорить о войне.

Капитан отправил Ника на двор, сказав, что сейчас присоединится к нему; сам же послал за Джойсом, чтобы сообщить о том, как Ник пробрался через палисад. Сержант настаивал, чтобы индейца посадили под замок до утра; он не доверял ни одному краснокожему.

— Посмотрим, сержант, — ответил капитан. — Это, мне кажется, будет не очень благородно с нашей стороны. Пойдемте сначала осмотрим палисад, возьмем с собой и Ника, а потом подумаем, как с ним быть.

ГЛАВА XX

Он чувствовал себя спокойно, не зная почему. Это потому, что он дышал чистым воздухом, любовался голубым небом и богатствами земли, которые расточительная природа рассыпала перед ним; и солнце, и капли росы так блестели под сияющими лучами, что все его волнения уменьшили чувство опасности, которая, однако, возрастала вокруг него.

Себа Смит

Выйдя во двор, они встретили Джоэля Стрида, который, подойдя к капитану, отдал честь по-военному. Он сейчас же начал выражать свое негодование по поводу бегства некоторых колонистов и заметил, между прочим, что здесь дело вряд ли обошлось без участия Ника.

— Признаюсь, Джоэль, это приходило в голову и мне, но я не имею никаких оснований к такому предположению; мне кажется, Ник даже расположен к нам.

Тем не менее внушение Джоэля подействовало, и капитан решился немедленно арестовать Ника. Надо было теперь придумать, куда его надежно запереть. Джоэль предложил сейчас разбудить свою семью и поместить его к себе, где жена и дети могли следить за ним.

— Я тебе верю, Стрид, — сказал, улыбаясь, капитан, — твоя жена и дети, наверное, не проглядели бы его. Но я имею в виду нечто лучшее. Я очень доволен, что твоя семья уже спит; это доказательство твоей верности, а между тем есть люди, которые подозревают тебя.

— Меня?! Но если капитан не может положиться на своего приказчика, то я хотел бы спросить у этих людей, на кого же ему рассчитывать? Я думаю, что сама мистрис Вилугби и ваши дочери не привязаны к вам более моего. Ничто на свете, ни доводы, ни угрозы не в состоянии изменить моих чувств к вам.

Капитан ответил, что вполне надеется на него, и пошел отыскивать Ника. Он нашел индейца стоящим у ворот. Свет от фонаря падал прямо сюда и ярко освещал одну створку ворот, все еще не подвешенную на крюки, а державшуюся только на подпорках.

— Ты видишь, Ник, — спокойно начал капитан, желая скрыть свое намерение, — ворота у нас крепкие, солдаты надежные и нам нечего бояться. Но уже поздно, пойдем, я покажу комнату, где тебе будет очень удобно переночевать.

Тускарор понял умысел капитана, как тот упомянул о его ночлеге, так как всем было очень хорошо известно, что пользование кроватью не входило в круг его привычек, однако он без всяких возражений спокойно последовал за капитаном до комнаты Вудса. Она была как раз над библиотекой и, следовательно, с той стороны дома, которая располагалась над отвесной скалой. Окна были здесь только маленькие, слуховые, и капитан был уверен, что через них Ник при всем желании не пролезет; но для большей уверенности поручил Мику и одному из Плиниев дежурить около него по очереди.

— Вот здесь, Вайандоте, я хотел бы, чтобы ты переночевал, — ласково сказал капитан. — Я знаю, ты не любишь спать на кровати, но здесь есть одеяла, и ты можешь разостлать их на полу. Спокойной ночи, Ник. Сейчас придет к тебе Мик, вдвоем вам будет веселее.

Минуту спустя капитан ушел, строго наказав Мику не пить рома.

Все стихло в Хижине. В два часа сержант Джойс постучал в дверь к капитану. Тот живо вскочил с постели и через несколько минут был уже с ним на дворе, поджидая Джеми Аллена с новой сменой. Скоро они увидели старого каменщика, во весь дух бежавшего к ним навстречу. Он прибежал с очень грустным известием.

Оказалось, что трое работников ушли со своими семьями, взяв с собой оружие и вещи, и захватив не только то, что принадлежало им, но и кое-что из хозяйского имущества.

Капитан выслушал это известие с видимым спокойствием, хотя оно сильно огорчило его.

— Надо расспросить Джоэля; он нам разъяснит, в чем дело, — сказал он.

Все трое перешли двор и вошли в помещение, занимаемое приказчиком. Оно было пусто.

Теперь в хижине белых остались только сержант, Джеми Аллен и молодой работник-американец по имени Блоджет, остальные скрылись, забрав оружие и свое имущество. Защита дома ложилась теперь только на трех упомянутых мужчин, капитана, Мика, Плиниев и четырех негритянок.

Капитан задумался, потом велел хорошенько затворить ворота и отправился вместе с Джойсом в комнату Вудса, чтобы поговорить с Ником.

Отодвинув задвижку снаружи, что было сделано по совету Мика, сержант посторонился, чтобы дать сначала пройти капитану. Тот вошел, держа лампу в руках. Комната была пуста. Невозможно было придумать, как ухитрились индеец и его сторож уйти отсюда; дверь была заперта снаружи, окна слишком малы, да и находились высоко, труба слишком узка. Неверность ирландца страшно опечалила капитана. Стали осматривать комнату. На кровати не оказалось ни простынь, ни одеял; одно из окон было открыто. При помощи трубы, проходящей возле него, нетрудно было влезть на крышу. Джойс так и сделал, капитан отправился за ним. Обойдя крышу, они нашли привязанные одеяла и отвязали их, чтобы неприятель не воспользовался ими и не пробрался этим путем в дом.

— Я не думаю, чтобы и негры ушли от меня, Джойс. На тебя же я полагаюсь, как на своего сына, если бы теперь он был здесь.

— Приказывайте, я исполню все, что могу.

Они сошли вниз, во двор, где нашли всех своих людей. Никто из них и не думал о сне. Капитан Вилугби приказал сержанту выстроить их и обратился к ним со следующими словами:

— Друзья мои, я не хочу скрывать от вас ничего. На защиту Хижины остались только вы. Мик с индейцем ушли. Я решил защищать свой дом до последней капли крови. Вы же свободны поступать как хотите. Если кто-нибудь из вас, белый или негр, хочет уйти вслед за другими, пусть идет, берет ружье, провизию, свои вещи; ему сейчас откроют ворота. Но пусть он уходит сию же минуту; того же, кто изменит мне потом, я прикажу убить, как последнюю собаку.

Наступило глубокое молчание. Никто не произнес ни слова, никто не шелохнулся.

— Блоджет, — продолжал капитан, — ты здесь не так давно, как остальные, и не можешь поэтому быть ко мне сильно привязан. Из белых ты здесь один, кроме Джойса, родом американец, и поэтому я не могу рассчитывать, что ты останешься у меня, природного англичанина; быть может, это именно и послужило причиной бегства твоих товарищей. Возьми ружье и уходи. Если ты пойдешь в Альбани, я попрошу тебя передать там одно письмо; этим ты окажешь мне большую услугу.

Молодой американец не отвечал и несколько минут переминался с ноги на ногу, как бы не зная, на что решиться.

— Я понимаю, капитан Вилугби, — сказал он наконец, — что вы хотите сказать, но вы ошибаетесь, вы очень дурно думаете о нас, американцах, хотя, сознаюсь, поступок Джоэля Стрида вполне подтвердил ваше мнение. Но среди американцев есть разные люди: одни остаются верны своему долгу, другие — нет. Я смело причисляю себя к первым; впрочем, поступки лучше говорят, чем слова, а поэтому впоследствии вы сами убедитесь в искренности моих слов.

— Хороший ответ! — воскликнул восхищенный сержант, — Я ручаюсь, что этот не изменит, что бы ни случилось. Он не будет беспокоиться о политических взглядах капитана, пока находится под его командой.

— Вы ошибаетесь, сержант Джойс, — серьезно заметил Блоджет. — Я стою за свою страну, и ни на минуту не остался бы здесь, если бы думал, что капитан Вилугби на стороне короля. Но я прожил здесь достаточно долго, чтобы понять, что он не хочет поддерживать ни ту, ни другую сторону и даже скорее склонен стать на сторону колоний, чем короля.

— Ты верно понял меня, Блоджет, — сказал капитан. — Я не одобряю вполне это объявление независимости, но и не обвиняю за него Конгресс, а себя считаю теперь скорее американцем, чем англичанином. Слышишь, Джойс?

— Слышу, ваша честь. Осмелюсь спросить, кто займет место капрала после Джоэля?

— Назначь сам кого хочешь, — нетерпеливо прервал капитан. — Пусть Алле ну помогает капрал Блоджет.

— Слышите ли вы приказание капитана? Стража, которая стояла на часах, может идти отдохнуть немного, а на рассвете мы сделаем еще смотр.

Увы, вторая смена, как и первая, состояла только из двух человек — капрала Блоджета и младшего Плиния; старшего Плиния нечего было считать, он все время был занят в доме. Но даже с ним, капитаном и Джойсом на защите Хижины оставалось всего только семь человек.

ГЛАВА XXI

Ради тебя они сражались, ради тебя они пали, верные своей клятве; ради тебя звенели рога, и ради тебя воины, умирая, возносили свои молитвы к Богу.

Персиваль

Проводив Джойса и каменщика до их комнат, капитан остался один на дворе, так как негр стоял на часах у ворот, а Блоджет забрался на крышу. Вскоре к нему поднялся и капитан. Отсюда удобно было наблюдать за всей крепостью. Ночь была звездная. Вдруг из-за палисада стала медленно подниматься человеческая фигура, потом влезла на него и как будто стала осматриваться вокруг.

— Мы не можем щадить этого человека, — с сожалением произнес капитан. — Стреляйте в него, Блоджет!

Яркий огонек сверкнул в темноте, и среди ночной тишины раздался выстрел. Человек исчез за палисадом, как птица, вспорхнувшая со своего насеста, не издав ни одного стона, ни одного крика! Услышав выстрел, Джойс и все остальные, исключая негра, стоявшего у ворот, быстро поднялись на крышу. Один из них был отправлен к женщинам, чтобы те не беспокоились.

Все ждали нападения. На крыше теперь находились четыре вооруженных человека. Трое были поставлены с различных сторон наблюдать за появлением неприятеля, а капитан переходил от одного к другому, отдавая распоряжения. Одному из них было поручено наблюдать за телом убитого. Индейцы стараются всегда унести своих убитых, чтобы неприятель не мог их скальпировать; но за этим никто не приходил, все было тихо, со стороны мельницы не доносилось ни одного звука. Через полчаса начало светать.

— Я думаю. Джойс, — сказал капитан, — что сегодня утром уже нельзя ждать нападения; кругом все так тихо.

— Я посмотрю сейчас с верхушки крыши, для большей достоверности.

Но едва только взобрался он туда, как из леса раздался выстрел. Было очевидно, что неприятель недалеко и что за домом следят внимательно. Услышав выстрел, Плиний-младший присел. Джеми спрятался за трубу, Блоджет следил за направлением пули. Капитан и Джойс вглядывались в опушку леса.

Хорошо, что Джеми Аллен сообразил стать за трубу: пуля ударилась в нее, отколола кусок кирпича и упала на крышу. Джойс подошел, поднял сплющенный свинец и хладнокровно начал рассматривать его.

— Неприятель нас осаждает, ваша честь, — сказал он, — но не хочет сейчас идти на приступ. Осмелюсь сказать, что следует оставить часового здесь на крыше, чтобы неприятель не подошел к нам незамеченным.

— Я с тобой совершенно согласен; оставим здесь Блоджета. Ему можно доверять. Надо будет только внушить ему, чтобы он не забывал наблюдать и с задней стороны Хижины; ведь опасность часто приходит с той стороны, откуда ее меньше всего ждешь.

Блоджета оставили, а остальные спустились во двор. Капитан велел открыть ворота и в сопровождении Джойса и Аллена направился к убитому. Джеми захватил с собой лопату, чтобы зарыть труп.

— Бедный индеец, — тихо прошептал, подходя, капитан.

— Клянусь Юпитером, это чучело! — воскликнул Джойс, толкая его ногой. — Пуля угодила ему как раз в голову. Индейцы хотели испытать, хорошо ли смотрят наши часовые, и посадили это чучело на палисад. Вот и шест, которым поднимали его, а вот и следы ног. С вашего позволения я отнесу чучело в дом; там оно будет очень кстати: мы поставим его к моей пушке.

Войдя за палисад, капитан закрыл ворота и пошел в дом, к жене и дочерям. Солнце уже взошло и нападения ждать уже было нельзя. Вилугби отлично знал, что индейцы никогда не нападают днем.

— Бог помог нам спокойно пережить эту ночь, — со слезами проговорила мистрис Вилугби, бросаясь на грудь мужу. — Если бы Роберт был с нами, я была бы совсем счастлива.

— Вы настоящие женщины, — сказал капитан, целуя свою любимицу Мод. — Вчера твоя мать чувствовала себя самой несчастной женщиной в мире при мысли, что на нас могут напасть дикари, а сегодня она счастлива, что ночью нас не перерезали. Я думаю, что днем мы можем быть вполне спокойны, а ночью нас уже не будет в Хижине.

— Гуг! Как могла прийти тебе в голову подобная мысль? Вспомни, что мы среди пустыни.

— Я прекрасно знаю окрестности, моя дорогая, и с Божьей помощью постараюсь воспользоваться этим. Я надеюсь, что старый Вилугби сумеет спасти свою жену, дочерей и внука. Что касается Боба, я не хотел бы, чтобы он был здесь. Молодой солдат отнял бы половину моей славы.

Женщины очень обрадовались, видя веселое настроение капитана, и ободренные все сели за завтрак.

ГЛАВА XXII

Я еще прекрасно помню, как эти люди выражали свою привязанность. Разве они не устроили мне прекрасной встречи' Не кричали ли они все мне' привет! Так поступил Иуда с Христом, но там среди двенадцати человек нашелся только один изменник, а я в двенадцати тысячах не нахожу ни одного верного.

Ричард II

Капитан серьезно решил покинуть Хижину и сейчас же после завтрака позвал к себе в библиотеку сержанта и сказал ему о своем намерении.

Джойс был поражен, и, по-видимому, проект капитана пришелся ему не по душе. Подумав, он ответил, что считает более надежным оставаться в доме и защищаться за стенами.

— Отступление с женщинами, да еще и с багажом — дело очень трудное, ваша честь, — сказал он в заключение, — к тому же перед нами пустыня, и дамам слишком трудно будет пройти до Мохока.

— Но я и не думаю идти туда, Джойс. Ты знаешь, невдалеке отсюда, в новой просеке есть очень удобная хижина с великолепным лугом. Если бы нам удалось добраться до нее, захватив с собой одну или двух коров, то мы могли бы в полной безопасности оставаться там по крайней мере с месяц. Что касается провизии и платья, то мы могли бы также захватить их с собой. За день мы можем собрать и приготовить все, что нам нужно, а как только наступит ночь, покинуть Хижину, выйдя из ворот, и отсюда идти по ручью.

По мере того как Джойс слушал капитана, его лицо все более и более прояснялось; теперь он не считал уже план таким неисполнимым, как сначала. Вдруг к ним второпях вошел Джеми Аллен и сообщил, что все рабочие вернулись в свои дома, готовят себе завтрак и вообще занимаются каждый своим делом, как будто все шло своим порядком. Капитан быстро взбежал на площадку под крышей, чтобы самому убедиться в этом неожиданном возвращении, направил подзорную трубу, бывшую всегда с ним, на дома колонистов и увидел, что Джеми не ошибся: из труб поднимался дым, а в садах и около домов работают люди. Все были налицо, исключая Мика.

— Посмотрите, Джойс, — сказал капитан, — с каким усердием взялись они за работу. Такое прилежание мне кажется подозрительным.

— И заметьте, ваша честь, ни один из этих негодяев не подходит к Хижине.

— Мне бы хотелось рассеять их хорошим залпом, — заметил капитан. — Пули произвели бы хороший эффект.

— А животные! Вы могли бы убить и лошадь, и корову! — заметил практичный Джеми Аллен.

— Это верно, Джеми. Да я и без того не стал бы стрелять в людей, которые еще так недавно были моими друзьями. Я не вижу, Джойс, чтобы у кого-нибудь из них были ружья.

— Ни у кого нет. Неужели дикари ушли?

— Хотел бы я, чтобы было так.

— Вряд ли. В таком случае Стрид и его приятели также ушли бы с ними. Нет, сержант, они подстраивают для нас какую-то ловушку, и нам надо быть настороже.

Джойс молча наблюдал за всем происходившим, потом приблизился к капитану, отдал честь по-военному и сказал:

— Если одобрит ваша честь, мы можем сделать вылазку и привести сюда двух или трех из беглецов. Через них мы узнаем, что затевают остальные.

— Но в это время Хижина останется без защиты; нет, спасибо, сержант, за твое предложение и твою храбрость, но осторожность прежде всего. Конечно, Стрид и его товарищи — негодяи…

— Это правда, — раздался голос Мика из слухового окна, у которого стоял капитан. — О! Если бы я мог, то связал бы по рукам и ногам каждого из этих негодяев и бросил бы в водопад, что у мельницы, пусть бы тогда каялись в своих грехах!

Говоря таким образом, он вылез на площадку и, лукаво улыбаясь, топтался на одном месте. Джойс вопросительно посмотрел на капитана, как бы ожидая приказания схватить вернувшегося беглеца.

— Ты меня очень удивил, О’Тирн, — заметил капитан. — Ты бежал вместе с Ником; объясни, что все это значит?

— О, я охотно объясню. Это все Соси Ник виноват. Но если бы я не ушел с ним, то вы ничего не знали бы о майоре, о господине Вудсе, об индейцах и обо всем остальном.

— О моем сыне, Мик? Ты видел его? Ты знаешь что-нибудь о нем?

Мик принял таинственный вид и, указывая на Джеми Аллена, произнес многозначительно:

— Сержант вам, конечно, почти что родной, но совсем не для чего рассказывать о ваших секретах перед посторонними.

— Пойдем в библиотеку, Джойс, ты также ступай с нами.

— Прежде всего, О’Тирн. — спросил капитан, как только они втроем вошли в библиотеку, — скажи мне, почему ты ушел от нас?

— Ушел! Неужели вы думаете, что я могу оставить мою госпожу, мисс Беллу, прекрасную мисс Мод и ребенка? Неужели вы можете это думать?

Это было сказано с такой неподдельной искренностью, что капитан не мог больше сомневаться, и слезы навернулись на его глазах.

— Зачем же ты ушел, и еще с Ником?

— Не я увел Ника, а он меня… Видите, Ник мне дал четыре палочки, — столько историй я вам должен рассказать.

И Мик начал рассказывать о своем путешествии. Прежде всего Ник спросил у него, любит ли он капитана и все его семейство; получив утвердительный ответ, Ник, со своей стороны, уверил, что тоже очень любит их, и предложил Мику пойти на разведку и попытаться спасти майора, Мик согласился. Вылезя из слухового окошка, они с помощью одеяла и простыни спустились на землю. Здесь Мик поднял было вопрос, как бы им незаметным образом перелезть через палисад, но Ник, сделав ему знак молчать, подошел к тому месту в палисаде, где была сделана лазейка.

Услышав о существовании лазейки, капитан страшно удивился и сейчас же отправился с сержантом и Миком осмотреть ее. Действительно, в палисаде было проделано отверстие — жерди подпилены и вставлены на прежние места. Все это было сделано очень тщательно, и лазейка была совершенно неприметна; но стоило только немного раздвинуть эти жерди, чтобы образовалась довольно большая шель, вполне достаточная для того, чтобы пролезть человеку.

Нельзя было сомневаться, что все колонисты прошли именно здесь.

Осмотрев отверстие, все трое вернулись в библиотеку, и Мик продолжал свой рассказ.

Выйдя за палисад, товарищи направились к мельницам. Подойдя к скалам, Ник спрятал своего спутника в пещере и пошел дальше один. Около часа прождал его Мик; наконец индеец возвратился и велел ему следовать за собой; молча, с большой осторожностью он подвел его к коровнику мельника, в котором находился Роберт Вилугби. В одной стене было крошечное оконце, и майор смог переговорить с Миком.

Вот что поручил майор передать отцу.

С ним обращались хорошо, но подозревали в нем шпиона. Бежать ему казалось невозможным. Он давал совет отцу держаться в Хижине до последней крайности, так как капитулировать считал небезопасным ввиду того, что у индейцев не было начальника. С ним самим почти не говорили, да и мало кто умел говорить по-английски, хотя среди них было порядочно белых. Вудса он не видел и ничего не слышал о нем.

Рассказ Мика совершенно изменил уже составленный план капитана. Так, увидев лаз в палисаде, капитан хотел сейчас же распорядиться заделать его, но, вспомнив, что он может пригодиться ему самому для отступления, решил не трогать его и даже поспешно отошел от этого места, чтобы как-нибудь случайно не привлечь к нему чужое внимание. Теперь же, дослушав до конца рассказ ирландца, капитан воспрянул духом и решил сделать вылазку и попытаться освободить сына.

ГЛАВА XXIII

Другая любовь начинает проникать в его душу, хотя его сердце привязано к моему золотой нитью.

Уиллис

В то время как капитан обсуждал с Джойсом план вылазки, Мик отправился на кухню завтракать. С важностью ответив на несколько вопросов любопытных негров, он послал маленькую разбивальщицу к мистрис Вилугби с дочерьми, прося позволения войти к ним, на что тотчас же получил разрешение. Он передал им, что видел майора, что принес им от него поклон и просьбу не беспокоиться, так как он надеется, что все кончится благополучно. Между прочим, Мик передал Мод, незаметно для других, маленький серебряный ящичек от Роберта. Она давно видела его у брата, но на все просьбы сестер показать, что в нем находится, Роберт отвечал отказом, говоря, что там тайна всей его жизни. И вот теперь этот ящичек он прислал ей, и какое волнение охватило Мод, когда в нем она нашла свою собственную прядь волос!

Переговорив с Джойсом, капитан вошел в комнату жены, где собралась вся семья. Лицо его было грустно и задумчиво, что сейчас же бросилось в глаза мистрис Вилугби.

— Верно, случилось что-нибудь плохое, Гуг, что ты так печален?

Капитан сел возле жены и взял ее руку, потом начал играть с маленьким Эвертом.

— Ты знаешь, Вильгельмина, — проговорил он наконец, — я никогда не скрывал от тебя никакой опасности, даже тогда, когда я был в строю.

— И ты видел, что я никогда не беспокоилась понапрасну.

— Правда, моя милая, и потому я был всегда откровенен с тобой.

— Мы понимаем друг друга, Гуг. Скажи мне теперь, какое еще несчастье угрожает нам?

— Ничего особенного, Вильгельмина; я хочу только вместе со всеми белыми, которые остались у меня, пойти освободить Боба из рук неприятеля. Часов на пять или на шесть вам придется остаться в Хижине только с неграми и женщинами. Нападения в это время быть не может, так что в этом отношении вам бояться нечего.

— Нам нечего бояться, Гуг. Все мои заботы и молитвы будут о тебе.

— Чтобы ты обо мне не тревожилась, я тебе объясню весь мой план! — И капитан Вилугби подробно рассказал все, что слышал от Мика, а также и свой план освобождения сына. Через полчаса все были готовы отправиться в путь.

ГЛАВА XXIV

Шагайте, шагайте, шагайте. Они шумят, шагая; как быстро они идут! Они идут на смерть!

Кокс

Простившись с семьей, капитан присоединился к Джойсу, Блоджету, Джеми и Мику, которые уже ожидали его.

Блоджет первый пролез в щель и пополз к ручью; густой кустарник закрывал оба берега, и в нем свободно можно было спрятаться. Из окна ему по веревке спустили ружья; все это делалось с большими предосторожностями, и никто не показывался у окна; как только Блоджет отвязывал ружье, он дергал за веревку, чтобы ее поднимали вверх. Скоро все оружие уже лежало на берегу ручья.

Потом все люди поодиночке пробрались к ручью так же, как и Блоджет, и с теми же предосторожностями. У каждого был пистолет и нож. Через полчаса все четверо были уже в сборе и, спрятавшись в кустарниках, ожидали своего начальника.

Капитан делал свои последние распоряжения. Плинию-старшему было поручено следить за всем, особенно же смотреть, чтобы ворота все время были закрыты, и беспрекословно подчиняться приказаниям мистрис Вилугби и ее дочерей. Потом он поцеловал плакавшую жену и детей.

Со слезами на глазах Белла обняла отца и со страхом прижала к своему сердцу маленького Эверта. Мод капитан обнял последней и вместе с ней вышел во двор, прося ее успокоить и ободрить мать и Беллу. На прощание он снова приласкал ее и поцеловал несколько раз.

— Твои бумаги я отдал тебе, Мод; просмотри их хорошенько и увидишь, что ты богатая наследница.

— Милый папа, зачем ты говоришь мне обо всем этом? Мне становится страшно.

— Не бойся, моя дорогая. Все предусмотрено и бояться заранее нечего. Но надо быть готовым ко всему.

Мод зарыдала и бросилась на грудь к отцу, но, сделав над собой усилие, она притихла и, получив благословение, проводила его сравнительно спокойная.

Капитан Вилугби молча шел за своими спутниками. На нем была американская охотничья блуза, в которой его трудно было узнать издали. Дойдя до низа скалы, он крикнул Плинию-старшему, стоявшему на крыше, чтобы тот посмотрел, что делают колонисты.

— Все работают по-прежнему, Джоэль пашет, и никто не смотрит сюда! — ответил негр.

Ободренный этим донесением, маленький отряд двинулся вдоль ручья в лес. Стоял уже сентябрь, и вода в ручье упала так низко, что по камешкам свободно можно было пройти у берега, не замочив ног. По узенькой тропинке они дошли до того места в лесу, откуда открывался чудный вид на Хижину. Капитан условленным знаком спросил у Плиния о колонистах, на что получил самый благоприятный ответ, после чего старый негр отправился к госпоже донести, что отряд благополучно достиг леса.

Капитан Вилугби молча продвигался со своими спутниками вперед. Даже болтливый Мик, после приказания капитана, не проронил ни одного слова. Из предосторожности не наступали даже на сухие ветки, чтобы неосторожным треском не выдать неприятелю своего присутствия.

За домиками рабочих в лесу слышен был стук топоров, — это по распоряжению хозяина прорубалась новая просека. Между жилищами работников и просекой проходить было слишком рискованно; надо было обойти это место, углубившись в лес. Заблудиться они не могли, так как у капитана и Джойса были взяты с собой карманные буссоли. Через полчаса они достигли вершины холма, который находился у мельниц. С него они спустились прямо в овраг, продолжая подвигаться вперед. Стук топоров раздавался все громче и громче. Капитан решил пойти с Джойсом разузнать, что делается впереди, а остальные спрятались за упавшим деревом, чтобы на них не наткнулся какой-нибудь индеец.

— Возьмем еще левее, — почтительно предложил Джойс — В этом направлении есть скала, откуда нам хорошо будет видна просека, а также и Хижина. Я часто отдыхал там во время охоты.

— Я вспоминаю это место, Джойс, и очень охотно пойду туда, — с особенным умилением произнес капитан. — Я с легким сердцем пойду дальше, когда еще раз взгляну на свой дом и удостоверюсь, что там все тихо.

Через несколько минут они были уже на этой скале, окруженной кустарником. Сквозь него хорошо можно было разглядеть, что делается вокруг. Посреди просеки был устроен бивуак, а вокруг него были навалены деревья. Было очевидно, что всем этим распоряжались люди сведущие, знакомые с приемами пограничной войны. В эту минуту никто ничего не делал в лагере, все были очень спокойны. Часовых также не было видно, и сержанту казалось, что их всех очень легко можно распугать несколькими выстрелами. Некоторые из них сидели около засек; другие ходили взад и вперед, разговаривая между собою; несколько человек лежали, время от времени полнимая голову. Передвинувшись шага на два в сторону, они увидали Хижину; там все было спокойно, и внутри и снаружи. Бог знает, долго ли продлится там тишина! При виде дома, где остались все те, кого он так горячо любил, слезы показались на глазах капитана. Джойс тоже с любовью смотрел на усадьбу, с которой так сроднился и где думал провести весь остаток своей жизни. Оба ушли в свои чувства, и только стук топоров нарушал тишину. Вдруг раздался легкий шорох, точно проползла змея. Капитан обернулся, ожидая увидеть что-нибудь подобное, но на него сверкнули два блестящих глаза и показалось смуглое лицо индейца. Пораженный этим явлением, капитан моментально схватил свой нож и занес его над головой дикаря, но Джойс успел удержать его руку вовремя.

— Это Ник, ваша честь. Он друг нам или враг?

— Пусть он нам скажет это сам, — ответил капитан, в нерешительности опуская руку.

Ник спокойно подошел к ним. Во взгляде его было что-то зверское. Оба солдата сознавали, что Ник легко их может выдать, и тревожно ожидали, что будет дальше. Случайно Ник стал как раз против просвета в кустах, сквозь который виднелась Хижина; при виде ее взгляд его начал смягчаться и лицо мало-помалу приняло обычное ласковое выражение.

— Женщины в вигваме, — сказал тускарор, указывая рукой на дом. — Старая и молодые женщины добрые: Вайандоте заболел, они заботились о нем. Кровь течет в жилах индейца. Никогда не забывает добра, никогда не забывает зла.

ГЛАВА XXV

Каждый шаг тяжел, каждый след виден; это шагающий скелет, у него на мечах саван; он трясет головой, его кости покрыты зелыей, он возвращается к мертвым.

Кокс

Ник несколько минут молча смотрел на Хижину, потом повернулся к своим собеседникам и резко спросил:

— Зачем пришли сюда? Чтобы враги были между вами и вигвамом?

Ник старался говорить совсем тихо, как бы боясь, чтобы индейцы не обнаружили их присутствия. Это показалось капитану добрым знаком.

— Могу я довериться тебе как другу? — спросил он, пристально глядя на индейца.

— Почему нет? Ник не воин, его нет; Ник никогда не вернется. Вайандоте воин.

— Хорошо, Вайандоте. Но объясни мне сначала, почему ты ушел из Хижины прошлой ночью?

— Почему оставил вигвам? Потому что надо было! Вайандоте приходит и уходит, когда захочет. Мик также ушел, чтобы видеть вашего сына.

— Не можешь ли ты мне что-нибудь сказать о Джоэле и остальных колонистах?

— Капитан сам видит. Они работают. Томагавк зарыт в землю, им надоело идти по тропе войны.

— Я это вижу. Но не знаешь ли ты, заодно ли колонисты с этими индейцами?

— Не знаю, но вижу; посмотрите на индейца, что рубит. Это бледнолицый.

— Я уже заметил, что здесь не одни краснокожие.

— Капитан прав. Вон тот мохок, негодяй, враг Ника.

На мгновение лицо Ника исказилось яростью, и он с угрожающим жестом протянул руку по направлению к дикарю, о котором говорил. Тот стоял, прислонившись к дереву, так близко от скалы, что свободно можно было разглядеть черты его лица.

— Ты сказал, что Ника здесь нет.

— Капитан прав. Ника не было здесь, на счастье этой собаки. Слишком недостойно для Вайандоте прикасаться к нему. Но зачем вы пришли сюда?

— Так как я вижу, что мне нечего скрываться от тебя, Вайандоте, то и скажу тебе откровенно. Но прежде скажи мне, зачем ты здесь и как отыскал нас?

— По следам. Узнал следы капитана, сержанта и Мика и пошел по ним.

— Я надеюсь, что ты мне друг, и открою тебе, что мы пришли сюда освободить сына… и ты мог бы нам помочь, если бы захотел.

Тускарор согласился, и все трое присоединились к остальным участникам вылазки, прятавшимся за деревом. Те были очень довольны, увидав Ника, который был прекрасным стрелком и отлично знал все тропинки в лесу.

— Кто пойдет впереди? Капитан или Ник? — спросил тускарор.

— Я, — ответил капитан, — а Ник пойдет рядом со мной. Ступайте как можно осторожнее и не "говорите ни слова.

Во время войны по лесным тропинкам все обычно ходят друг за другом, стараясь попадать в след идущего впереди, но теперь капитан поставил Ника рядом с собой, не будучи вполне уверен в нем.

Молча, принимая все меры предосторожности, они благополучно прошли по скалам и остановились невдалеке от мельниц. Здесь капитан остановил отряд и повторил Джойсу свои наставления, стараясь говорить как можно тише. Он велел Джойсу остаться здесь с людьми и ждать его возвращения. Сам же он хотел прежде один сходить на разведку к коровнику, в котором сидел Роберт. Он был окружен кустарниками и молодыми деревцами и стоял несколько поодаль от других зданий.

— Да благословит тебя Бог, Джойс, — сказал капитан, сжимая руку сержанта. — Трудное дело предстоит нам. Если со мной случится что-нибудь, помни, что моя жена и дочери остаются под твоей зашитой.

— Все приказания вашей чести будут в точности исполнены, капитан Вилугби. Излишне напоминать мне об этом.

Капитан улыбнулся своему старому товарищу, и Джойс, держа руку капитана, подумал, что никогда еще не видел у него такого спокойного и доброго лица, как теперь.

Капитан и Ник медленно отправились вперед. Все смолкло. Прошло полчаса. Вдруг со стороны мельниц раздался крик и вслед за ним смех. Все встрепенулись, схватились за оружие, прислушиваясь, что будет дальше. Но все стихло, и так прошло еще с полчаса. Джойс начал беспокоиться и готовиться уже сдать команду Джеми, чтобы самому спуститься вслед за капитаном, как по тропинке раздались шаги, — к ним медленно подходил Ник. Тускарор был спокоен, только глаза его, казалось, искали кого-то.

— Где капитан? Где майор? — спросил он.

— Ты сам нам скажи об этом, Ник, — ответил Джойс — Мы не видели его с тех пор, как вы с ним ушли.

Этот ответ, по-видимому, очень озадачил Ника, и он не старался скрыть своего изумления, что всегда делал прежде.

— Здесь оставаться опасно, — пробормотал он. — Уже поздно.

— Но где ты оставил капитана? — спросил Джойс.

— Позади коровника, в кустах.

— Нужно пойти туда. Может быть, с ним сделалось дурно.

Все были согласны, и Джойс отправился к коровнику в сопровождении Ника, хотя и не без некоторого колебания: ему очень не хотелось нарушать приказание капитана ждать его возвращения.

Через минуту они были уже там, и Джойс увидел капитана, который сидел на обломке скалы, прислонившись к стене. Казалось, он был без сознания. Джойс поспешно взял его за руку и приподнял было, но тут только с ужасом заметил, что капитан уже мертв. Лужа крови на земле показывала, что дело не обошлось без насилия. Удар был сделан простым ножом прямо в сердце.

Джойс был человек очень крепкого сложения, но в эту минуту он чувствовал себя еще сильнее. Взвалив себе на спину тело убитого, он понес его к тому месту, где остались товарищи. Ник молча следил за всеми его движениями и помогал нести капитана. Скоро они подошли к своим. Все были в отчаянии и, внимательно осмотрев труп, пришли к заключению, что убийство было совершено уже около часа тому назад. Но надо было торопиться; устроив носилки из ружей, положили на них капитана и двинулись в путь в тяжелом молчании. Ник шел впереди и тщательно выбирал дорогу поровнее, чего прежде никогда не делал. Спустя два часа они дошли до того места, где надо было следовать по ручью.

— Положите тело на землю, — дрожащим голосом скомандовал Джойс — Нужно хорошенько обдумать, как поступить нам теперь.

Тело опустили на траву. Все были взволнованы.

Мик взял руку своего хозяина и горячо поцеловал ее. Он не мог удержаться, чтобы громко не причитать над покойным.

Идти дальше было нельзя; из Хижины могли увидеть их, и бог знает что могло бы случиться с мистрис Вилугби, Беллой и Мод. Кому-нибудь из них нужно было пойти вперед, чтобы приготовить женщин к печальному известию. Никто не соглашался взять на себя это грустное поручение. Никому не хотелось разбивать сердце своей дорогой госпожи.

— Ник пойдет, — сказал спокойно индеец. — Он привык приходить с известиями. Он часто их приносил капитану, он послужит ему еще раз.

— Хорошо, Ник, ступай, но помни, что с дамами надо говорить мягко и не сразу говорить о случившемся.

— О да! У женщин нежное сердце. Ник это знает. У него была мать, была жена, была дочь.

— Действительно, друзья, у Ника то преимущество, что он один лишь из нас был женат, а женатые лучше понимают женщин, чем мы, холостяки.

ГЛАВА XXVI

Все сердца, казалось, бились одним биением и были воодушевлены одним жаром. О, добрый старец! Его кровь вопиет к нам о мщении.

Спраг

По мере того как Ник удалялся от тех, кого оставил с мертвым телом, шаги его все более и более замедлялись. У скалы он совсем остановился и присел на камень, задумавшись над тем, что должен сейчас передать. Потом он вынул свой нож. на котором виднелись следы крови, и заботливо обмыл его в ручье.

Сначала на лице тускарора появилось зверское, дикое выражение; потом понемногу черты лица смягчились и приняли кроткий, даже ласковый отпечаток.

— Спина Вайандоте не болит больше, — прошептал он. — Старые раны зажили. Зачем капитан трогал их? Он думал, что индеец ничего не чувствует. Иногда это хорошо, иногда дурно. Зачем грозил Вайандоте, что побьет его еще, когда шел в неприятельский лагерь? Нет, спина теперь здорова.

После этих слов Ник поднялся, посмотрел на солнце, чтобы определить время, взглянул на Хижину, на рабочих, как бы соображая план зашиты дома, хозяина которого убил часа три тому назад, и направился к воротам. Они были заперты. Он постучал.

— Кто там? — спросил Плиний-старший.

— Друг, отворите ворота. Меня прислал капитан. Все негры в доме питали страшную ненависть к индейцам, в том числе и к Нику, а потому неудивительно, что Плиний колебался, не зная, впустить его или нет. В это время через двор проходила большая разбивальщица, и он подозвал жену, спрашивая ее совета.

— Не открывай ворот, старый Плиний, пока мистрис Вилугби не разрешит сама. Оставайся здесь, а я позову мисс Мод; она скажет, как нам быть.

Плиний наклонил голову в знак согласия и налег на массивные ворота всей своей тяжестью. Скоро вернулась Бесси вместе с Мод.

— Это ты, Ник? — спросила Мод своим нежным голоском.

Ник вздрогнул, услышав хорошо знакомый голос; он совсем не ожидал увидеть девушку сейчас же. Взгляд его омрачился, и на лице выразилось сожаление. Он ответил мягче, чем обыкновенно говорил:

— Это я, Ник, Соси Ник, Вайандоте, я пришел с известием, Лесной Цветок. Капитан прислал Ника. Никого нет со мной. Вайандоте один. Ник видел майора и передаст кое-что молодой мисс.

Мод велела впустить индейца и минуту спустя была уже с ним в библиотеке. Ник не торопился говорить; он сел на стул, указанный Мод, и с горечью смотрел на нее.

— Если ты хоть немного жалеешь меня, Вайандоте, говори скорее, что случилось с майором Вилугби.

— Ему хорошо. Он смеется, говорит. Он пленник, его не убьют.

— Но что же случилось? Почему ты так угрюмо смотришь на меня? Я вижу по твоему лицу, что случилось какое-то несчастье.

— Надо признаться, дурные вести. Как ваше имя, молодая мисс?

— Ты же хорошо знаешь, Ник, мое имя Мод Вилугби.

— Нет, я уверен, что вашего отца звали Мередит, а не Вилугби.

— Боже мой! Да как же ты знаешь об этом. Ник?

— Вайандоте все знает! Он видел, как убили майора Мередита. Он был хороший начальник: никогда не бил индейцев. Ник знает вашего отца. Вам нечего горевать. Вилугби не ваш отец, он друг только вашего отца. Ваш отец умер, когда вы были еще ребенком.

Мод едва дышала. Она стала догадываться, в чем дело. Бледная, она сделала над собой страшное усилие и стала спокойно спрашивать дальше.

— Что же, Ник, мой отец, верно, ранен?

— Зачем называете его своим отцом? Он не ваш отец. Ник знал отца и мать. Майор не брат вам.

— Не мучай меня, скажи скорее всю правду. Мой отец, капитан Вилугби, убит?

Ник сделал утвердительный жест. Несмотря на свое решение спокойно выслушать все, Мод не выдержала. Долго просидела она молча, упершись руками в колени; на нее нашел столбняк, потом она вдруг разразилась рыданиями. Слезы несколько облегчили ее; к тому же надо было торопиться узнать все, что случилось, от Ника. Но ответы индейца были так лаконичны и неясны, что Мод не могла решить наверное, что случилось с капитаном, — был ли он ранен или же убит. Теперь следовало сообщить об этом матери и сестре. Мод решила послать за Беллой негритянку.

Несмотря на свое слабое сложение, Мод обладала решительным и стойким характером. Как это часто бывает, в те минуты, когда надо поддержать слабых, эти черты характера проявляются с особенной силой.

— Мод, — воскликнула, входя, Белла, — что случилось? Почему ты так бледна? Ник пришел с известиями с мельницы?

— С очень плохими известиями, Белла. Наш дорогой папа ранен. Его принесли на опушку леса и положили там, чтобы тем временем приготовить нас. Я иду сейчас туда, и мы принесем его в Хижину. Приготовь маму к грустному известию. Да, Белла, к очень, очень грустному известию.

— О! Мод, это ужасно, — вскрикнула сестра, падая на стул. — Что нам делать?

— Мужайся, Белла, ради любви к матери. Ей будет еще тяжелее, чем нам. Обними меня.

Уходя, Мод велела негритянке позаботиться о Белле и дать ей воды.

— Идем, Ник, времени терять нельзя. Ты поведешь меня туда.

Тускарор молча наблюдал эту сцену. Ему приходилось видеть страдания двух молодых существ из-за удара, нанесенного его рукой, — и странное чувство зашевелилось в груди Ника. Он беспрекословно пошел за Мод, едва взглянув на бледное лицо Беллы.

Мод торопилась; она ловко проскользнула в лазейку в палисаде вслед за Ником и быстро пошла вдоль ручья. Через три минуты она была уже на месте и, обливаясь слезами, целовала холодное лицо капитана.

— Неужели нет никакой надежды, Джойс? Разве возможно, чтобы он был мертв?

— Я боюсь, мисс Мод, что мы потеряли благороднейшего и справедливейшего начальника, а вы — своего доброго отца.

— Как он был добр! Как честен! Как ласков! Как справедлив! Как любил всех, — плакала Мод, ломая в отчаянии руки.

Сержант не мог удержать слез, катившихся из его глаз, и отошел в сторону. Предусмотрительный Джеми Аллен напомнил, что здесь оставаться опасно и следует скорее укрыться в Хижине. Мод поднялась и сделала знак людям идти. Труп капитана подняли, и печальный кортеж двинулся вперед. Мод долго смотрела на это печальное шествие, как вдруг почувствовала, что ее кто-то тронул за руку; она обернулась и увидела возле себя тускарора.

— Не надо идти в Хижину, — говорил Ник, — пойдем с Вайандоте.

— Как? Чтобы я не провожала в последний путь своего отца? Ты не думаешь, что говоришь. Оставь меня. Мне надо идти утешить мою дорогую мать.

— Не надо идти домой. Бесполезно, нехорошо. Капитан мертв, начальника нет там. Надо идти с Ником! Найти майора. Это хорошо.

Мод вздрогнула.

— Найти майора, разве это возможно, Ник? Мой отец погиб в поисках его. Что же мы можем сделать?

— Много можно сделать. Ступай с Вайандоте. Он великий воин. Поможет девушке найти брата.

Нику хотелось хоть этим смягчить горе Мод.

Надежда, что она может освободить Боба, заставила девушку решиться. Они пошли и скоро были на дороге к мельницам. Мод, не чувствуя никакой усталости, ловко и бодро шла за Ником. Наконец Ник попросил Мод остановиться, а сам пошел посмотреть, что делается в индейском лагере.

— Идем, — позвал он за собой девушку, — они спят, едят и разговаривают. Майор теперь пленник. Через полчаса он будет на свободе.

Быстро пошла Мод вперед за своим проводником и ловко перешла по переброшенному дереву через ручей.

— Хорошо, — сказал индеец, — девушка создана, чтобы быть женою воина.

Мод не обратила внимания на его комплимент и жестом торопила его идти скорее вперед. Отсюда они пошли по той же тропинке, по которой шел и капитан Вилугби. Поравнявшись с тем местом, где Джойс ждал капитана, Ник остановился и внимательно прислушался.

— Девушка должна теперь быть отважной, — сказал он ободряющим голосом.

— Я пойду за тобой, Ник, куда ты поведешь меня. Почему ты боишься за меня?

— Потому что он здесь, он там. Девушка любит майора, майор любит девушку. Это хорошо, но не надо показываться, могут убить.

— Я не совсем понимаю тебя, тускарор; но я надеюсь на Господа Бога; Он поможет мне быть отважной.

— Хорошо. Останься здесь. Ник вернется через минуту.

Ник спустился к коровнику, убедился, что майор вес еще заключен там, потом тщательно забросал лужу крови камнями и землей, отложил в сторону пилу и ножницы, вывалившиеся из рук капитана в ту минуту, как он убил его, и пошел за Мод. Он знаком позвал ее за собой, и скоро она уже сидела на том самом месте, где ее отец испустил последний вздох. Ник был совершенно спокоен; никакого следа раскаяния нельзя было подметить на его лице; оно было ласково; его раны, выражаясь его собственным языком, больше не болели.

ГЛАВА XXVII

Мне казалось, что ее бледное лицо было сверхъестественной красоты. Она оглянулась вокруг и остановила на мне свои большие, блуждающие и полные слез глаза; ее сердце разрывалось, и она воскликнула: «Он мертв».

Гилльгауз

Ник принялся за дело; он провертел в стене отверстие и посмотрел в него, потом знаком пригласил Мод сделать то же. Девушка повиновалась и увидела Роберта Вилугби. Майор с самым спокойным видом читал книгу; очевидно было, что он и не подозревал о том, что произошло здесь, за стеной, несколько часов тому назад.

— Пусть девушка скажет что-нибудь майору, — прошептал Ник. — Нежный голос женщины приятен молодому воину, как пение птицы.

Сердце учащенно забилось у Мод, и она прильнула к отверстию.

— Роберт, милый Роберт, мы здесь, мы пришли освободить тебя.

Прошептав эти слова, она поспешила посмотреть на него. Ее голос, очевидно, был услышан, потому что книга выпала из рук пораженного Роберта. Тем временем Ник проделал другое отверстие и потом просунул туда ножницы; Роберт это заметил, в свою очередь посмотрел в отверстие и увидел смуглое лицо

Ника.

Майор боялся довериться индейцу и, не говоря ни слова, жестом указал на дверь, давая понять, что часовые у дверей и тщательно стерегут его, потом чуть слышно спросил, зачем он пришел.

— Ник пришел, чтобы освободить майора.

— Могу ли верить тебе, тускарор? Иногда ты казался мне другом, иногда нет. Я хотел бы, чтобы ты дал мне какое-нибудь доказательство.

— Вот доказательство, — прошептал Ник, хватая руку девушки и просовывая ее в отверстие, прежде чем та успела опомниться.

Вилугби моментально узнал, кому принадлежит эта нежная, изящная и беленькая ручка, и покрыл ее страстными поцелуями.

— Что это значит, Мод, что ты здесь и с Ником?

— Доверься мне, Роберт. Ник пришел как друг. Делай все, что он скажет, и не разговаривай. Когда ты будешь свободен, я все расскажу тебе.

Майор утвердительно кивнул головой. Ник просунул ему ножницы и пилу. Роберт начал пилить бревно; на случай неожиданного прихода часового, он повесил одеяло так, что оно прикрывало отверстие. Ник указывал, где следует пилить. По мере того как работа шла к концу, Роберт, увлекшись, начал пилить быстрее, и, вероятно, шум пилы достиг ушей часовых, так как у дверей раздались шаги. Вилугби моментально прикрыл отверстие одеялом, разметал ногами опилки и схватил в руки книгу. В ту же минуту дверь отворилась, и вошел часовой.

— Мне послышался у вас звук пилы, майор?

— Вероятно, этот звук долетел к вам с лесопильни; должно быть, большая пила там пущена в ход, и вам показалось, что звук шел отсюда.

Часовой с минуту недоверчиво смотрел на заключенного, потом, поверив, по-видимому, его словам, вышел. Как только тот скрылся, Вилугби, не теряя ни минуты, пролез в отверстие, опустил за собой одеяло и, обняв одной рукой Мод, а другой раздвигая кусты, быстро последовал за Ником. Через несколько минут Ник остановился и стал прислушиваться.

Люди переговаривались у мельницы:

— Смотрите, вот пила и куски дерева! — кричал один голос.

— А вот здесь кровь, — отвечал другой. — Видите, целая лужа, присыпанная камнями и землей.

Мод с ужасом вздрогнула, майор сделал знак Нику идти дальше. Несколько мгновений индеец колебался, но опасность была близка, надо было торопиться.

Ник выбрал тенистую тропинку. Немного дальше, однако, была открытая полянка. Ник решил спрятаться в кустах и дать пройти тем, которые гнались за ними. Через несколько минут вблизи от них послышались голоса. Говорили по-английски, и, как слышно было по выговору, разговор вели белые. Они спорили, по какой тропинке скрылись беглецы. Одни указывали на одну, другие — на другую. После некоторого колебания все побежали по верхней тропинке. Теперь нужно было торопиться. Ник направился прямо к Хижине; Роберт, обхватив Мод, почти нес ее на руках. Шли быстро. Наконец беглецы достигли опушки леса. Теперь можно было уже не бояться и сделать маленькую остановку, чтобы дать возможность девушке хотя бы немного передохнуть. Ник оставил молодых людей одних и отправился посмотреть, что делается вокруг. Роберт был очень доволен, что остался наедине с Мод и мог ей сказать о своей любви. На его вопрос, любит ли она его, Мод отвечала со своей обыкновенной откровенностью. К тому же она чувствовала, что своим признанием смягчит то печальное известие, которое сейчас должна будет передать ему.

— Я люблю тебя, Боб. Я люблю тебя уже несколько лет. Да разве может быть иначе? Кого другого я могла бы полюбить? Разве можно знать тебя и не любить?

— Добрая, милая Мод! Но я боюсь, что ты не понимаешь меня. Я говорю не о той любви, какая существует между братом и сестрой. Я люблю тебя не как брат, а как мужчина любит женщину, как моя мать любит отца.

Мод задрожала и упала на грудь Роберта.

— Что с тобой, моя дорогая Мод?

— О, Боб! Мой отец, мой бедный отец!

— Мой отец! Но что случилось с ним, Мод?

— Его убили, дорогой Боб! Теперь ты остался у нас один!

Наступило продолжительное молчание. Удар был слишком тяжел для Роберта Вилугби; он привлек к себе Мод и заплакал. Мод также не могла удержаться от слез. Через некоторое время они немного успокоились, и Мод рассказала ему все, что знала сама. Сын находил, что эта катастрофа несколько необычайна, но теперь не время было разбирать это. Раздались шаги Ника. Роберт выпустил Мод из своих объятий, и оба старались казаться спокойными.

— Нужно торопиться, — сказал Ник. — Мохоки в бешенстве.

— Как ты это узнал?

— Когда индеец приходит в бешенство, он скальпирует. Пленник убежал. Его непременно хотят скальпировать.

— Я думаю, ты ошибаешься, Ник. Они давно бы уже могли это сделать раньше.

— Не скальпировали, потому что хотели повесить. Никогда не следует доверяться мохокам — все скверные люди.

Нужно сказать, что одним из больших недостатков индейцев Америки было то, что они ненавидели все чужие племена, подобно тому как англичане ненавидят французов, немцы — тех и других вместе, и все нации — американцев.

— Как тебе кажется, Ник, не собираются ли они напасть на дом? — спросил майор, следуя за индейцем вдоль опушки леса.

Тускарор обернулся и взглянул на Мод.

— Говори откровенно, Вайандоте.

— Хорошо, — с достоинством ответил индеец. — Вайандоте здесь. Ник ушел и никогда не вернется больше.

— Очень рада это слышать, тускарор, отвечай нам поскорее.

— Надо идти в Хижину, защищать мать. Она вылечила тускарора, когда смерть угрожала ему. Она теперь и мне мать.

Это было сказано с таким чувством, что Мод и Роберт были тронуты. Оставался еще час до захода солнца, когда они подошли к дереву, перекинутому через ручей, недалеко от дома. Здесь Ник остановился и рукой указал на видневшуюся крышу Хижины, давая понять, что теперь они могут дойти туда уже одни.

— Спасибо, Вайандоте, — сказал Вилугби, — если Бог поможет нам остаться живыми и благополучными, я щедро вознагражу тебя за эту услугу.

— Вайандоте — вождь, ему не нужны доллары! Торопитесь. Мохоки могут догнать.

Ник медленно вышел из леса. Вилугби смотрел ему вслед. В эту минуту со стороны мельниц послышались звуки рогов. Эхо повторило их. Потом раздались крики индейцев, и все загудело вокруг, отвечая на этот страшный воинственный призыв!

В ту же минуту показался на верхней площадке Хижины Джойс; громким голосом отдавал он приказания, стараясь хоть этим приободрить свой гарнизон.

Ник и майор, почти несший на руках Мод, прибавили шагу. Через минуту они проскользнули уже в лаз в палисаде и подбежали к воротам. Тут неприятель заметил их, и пять пуль ударились в стены Хижины и палисад; к счастью, пули никого не ранили. На голос Вилугби открыли тотчас ворота, и через несколько минут они были уже во дворе.

ГЛАВА XXVIII

Они не погибли! Нежные голоса, которые я так хорошо помню, прекрасные речи, сияющие улыбки и глаза, это зеркало души, — все это еще существует.

Все возвратится; узы чистой любви еще будут соединять нас; погибнет только плохое, и грусть найдет только узника.

Тогда я мог бы посмотреть на них: он вечно добр, как отец; она вечно прекрасна и молода.

Брайнт

Как только Мод и Роберт вошли во двор, негры и все остальные с радостью обступили их. Все уже думали, что не увидят их больше, и вдруг точно каким-то чудом их любимые молодые господа опять очутились среди них. Казалось, восторженным крикам и радостным слезам не будет конца. Наконец Джойсу удалось улучить минуту и переговорить о деле. Роберт тотчас же потребовал себе оружие и принял команду, а Мод пошла в дом к матери и сестре, чтобы хоть немного смягчить их горе известием об освобождении Боба.

Джеми Аллен и Блоджет стояли на крыше и непрерывно стреляли в осаждающих. Те с диким криком бросились к палисаду и, всячески помогая друг другу, старались перелезть через него. Блоджет убил двух индейцев. Это привело в страшную ярость остальных. Они бросились на палисад, но целый залп с крыши моментально разогнал их. Однако трем или четырем удалось перелезть и стать возле стены дома. Вид этих смельчаков приободрил осаждающих, и они пошли на новый приступ.

В ту минуту как индейцы напали на Хижину, колонисты прекратили свои работы в лесу и в поле и бросились с женами и детьми к своим домам. Один Джоэль не показывался. Он отвел за копну сена своих друзей мохоков и советовал им напасть на Хижину. Он говорил, что хорошо знает характер капитана, и потому уверял, что он будет защищаться до последней крайности. (Отсюда видно, что колонисты не знали о смерти своего хозяина.) Джоэль обещал незаметно провести индейцев по ручью, где он хотел указать им скрытую лазейку в палисаде, а оттуда они могут прорваться к Хижине через внутренние ворота, так как одна створка осталась неповешенной на крюки. Достаточно небольших усилий, чтобы сломать ее и потом проникнуть к дому. Начальники приняли предложение Джоэля, призвали самых храбрых воинов и отправили их со Стридом по намеченному пути. Чтобы отвлечь внимание защищающихся от лазейки, через которую готовились пролезть мохоки, распорядились, чтобы остальные воины попытались перебраться через палисад с другой стороны. Семеро успели уже пролезть через лаз, когда Блоджет заметил восьмого и, не дав ему проскользнуть вслед за другими, убил наповал. Сию же минуту индейцы вытащили за ноги тело убитого и попрятались внизу скалы.

Роберт оставил Джойса и других на крыше, а сам с Джеми и Блоджетом спустился в библиотеку и из открытых окон дал залп по спрятавшимся внизу скалы индейцам. Те отступили немного в кусты и со своей стороны начали стрелять по окнам. Несмотря на опасность, которой подвергали себя Вилугби и Джойс, в Хижине не было еще ни одного раненого, между тем как среди осаждающих насчитывалось уже около двенадцати убитых. Приступ продолжался уже с час. Начинало темнеть. Джоэль послал мельника Даниэля сломать ворота, где уже все к этому было подготовлено, но тот струсил и вместе с толпой индейцев спрятался в кустах у ручья.

Наступила ночь, и Роберт с Джойсом начали запирать все входы в дом. Прежде всего закрыли ставнями окна северной части дома; потом позаботились о дверях. На крышу поставили емкости с водой на случай, если неприятель вздумает огненными стрелами поджигать дом. Наконец, все приготовления были окончены, и Вилугби спросил Джойса о матери и о теле отца. Тот сказал, что тело капитана в комнате мистрис Вилугби и что там же находятся и мать с дочерьми.

Роберт пошел к матери. Тишина господствовала на этой половине дома. Все слуги разошлись: кто был на крыше, кто у слуховых окон. У двери в комнату матери он остановился и прислушался: ни шепота, ни стонов, ни рыданий. На его стук в дверь никто не ответил. Прождав еще с минуту, он отворил дверь и тихо вошел в комнату. Она была освещена единственной лампой. Посредине комнаты на большом столе лежало тело капитана, на нем была та же охотничья блуза, в которой он вышел в последний раз из дома. Переход от жизни в вечность совершился так неожиданно, что лицо его сохранило свое обычное выражение спокойствия. Только мертвенный цвет лица показывал, что то было спокойствие смерти. Наклонившись, Роберт с благоговением поцеловал бледный лоб отца, и глухой стон невольно вырвался из его груди. Потом он подошел к Белле. С Эвертом на руках она сидела в уголке комнаты и не спускала глаз с отца. Она боялась взглянуть на брата, но, когда тот обнял ее, пожала ему руку и, прижав к себе ребенка, зарыдала.

Мод стояла на коленях и молилась. В самом темном уголке сидела мистрис Вилугби. На ее лице не было видно ни слез, ни горя; она как бы застыла в своем оцепенений, устремив на покойного неподвижный взгляд. Так просидела она уже несколько часов: ни ласки дочерей, ни крики нападающих, ни ее собственное горе не могли вывести ее из этого состояния.

— Мама, моя дорогая, бедная, несчастная мама! — воскликнул Вилугби, бросаясь к ее ногам.

Но она не замечала его, своего любимого сына, свою гордость. Роберт заслонил собой тело отца, и она нетерпеливо оттолкнула его. Это было в первый раз в жизни. Сын нежно взял ее руки и, обливаясь слезами, покрывал их поцелуями.

— О, милая мама, ты не хочешь узнавать меня, Роберта, Боба! Посмотри на меня.

— Ты говоришь очень громко, — прошептала вдова. — Ты можешь так разбудить его. Он обещал мне привести тебя; он никогда не забывает своих обещаний. Он много ходил и устал. Посмотри, как тихо спит он.

Роберт со стоном уткнул свое лицо в колени матери. Вдруг Белла вскрикнула и со страхом прижала к себе сына. В дверях стоял Ник.

Немудрено, что Белла не сразу узнала его. Он был раскрашен по-военному и теперь явился сюда как друг, чтобы защищать семейство убитого им капитана. Майор по виду индейца догадался о его намерении и надеялся, что, может быть, его присутствие поможет вернуть сознание бедной матери.

Ник спокойно подошел к столу и равнодушно посмотрел на свою жертву. Потом он протянул руку к телу, но тотчас же поспешно отдернул ее назад. Вилугби заметил это, и в первый раз у него промелькнуло подозрение.

Ник повернулся к сестрам.

— Зачем плакать? — спросил он, кладя свою жесткую руку на голову заснувшего ребенка. — Хорошая женщина, хороший ребенок. Вайандоте защитит их в лесу. Он поведет их в город бледнолицых: там они будут спать спокойно.

Это было сказано суровым тоном, но слова индейца проникнуты были таким участием, что Белла с благодарностью взглянула на него. Индеец понял ее взгляд и, кивнув ей головой, подошел к вдове и взял ее руку.

— Добрая женщина! Зачем смотреть так сердито? Капитан теперь в стране охот. Все будем там.

Мистрис Вилугби узнала голос индейца, и прошлое воскресло в ее памяти.

— Ник, ты мой друг, — сказала она серьезно. — Постарайся разбудить его.

Индеец вздрогнул, услышав эти странные слова.

— Нет, капитан оставил теперь жену. Она ему больше не нужна. Пусть она положит его в могилу и будет счастлива!

— Счастлива! Что это значит быть счастливой. Ник? Я прежде знала, что это такое, но теперь совершенно забыла. О! Это жестоко! Жестоко убить мужа и отца! Не так ли, Роберт? Что ты скажешь об этом, Ник? Я дам тебе лекарства. Ты умрешь, индеец, если не выпьешь его. Вот, возьми чашку! Теперь ты останешься жить.

Ник с ужасом отступил и смотрел на несчастную. Вдруг раздались страшные крики. Вилугби выбежал из комнаты, Мод бросилась за ним, чтобы запереть дверь, но в ту же минуту Ник быстро поднял и понес ее.

ГЛАВА XXIX

Время и смерть идут вместе, хотя и не ровным шагом Они торопятся и опрокидывают одинаково хижину, дворец и трон.

Сандс

Не успела Мод опомниться, как Ник внес ее в кладовую, и прежде чем успела спросить у него объяснений, он повернул ключ, и замок щелкнул. Вайандоте хотел отнести в это безопасное место также и мать с дочерью, но крики индейцев раздавались уже совсем близко, и Роберт Вилугби призывал всех защитить дом. Услышав его голос, Ник с диким воинственным криком бросился вон из комнаты.

Чтобы понять, как все это произошло, надо вернуться немного назад. В то время как Вилугби был с матерью и сестрами, Мик сторожил ворота, а остальные стояли у бойниц и на крыше. Когда сумерки сгустились, Джоэль, собрав всю свою смелость, прополз в отверстие и открыл ворота. Надо вспомнить, что только одна половинка ворот была повешена, а другая была приперта бревном, конец которого упирался в обломок скалы. Эту подпорку поддерживали два крепких кола. Все было сколочено наскоро. Джоэль воспользовался этим и, улучив удобную для того минуту, выдернул верхний клин, привязал к нему веревку и вложил его опять на старое место, так что теперь уже в любой момент его без труда можно было вырвать снова за веревку, которую Джоэль незаметно пропустил между ребром створки ворот и выемкой столба, поддерживавшей их.

Этот маневр был проделан еще до бегства колонистов, и теперь Джоэль нашел свою уловку необнаруженной. Он осторожно потянул за веревку; клин тотчас же выскочил, тогда изменник приподнял ворота ломом и дал знак индейцам, что их уже легко опрокинуть; те не замедлили приступить к делу. Мик в это время спокойно с трубкой в зубах стоял у ворот на страже; он и не подозревал о возможности как-нибудь проникнуть через них за ограду, и когда тяжелая створка ворот грохнулась на землю, он едва успел отскочить, чтобы не быть задавленным ею.

Индейцы с криком ворвались в открытый проход. Мик схватил свое ружье и бросился на них.

Вилугби, Джойс и Блоджет с отчаянием обороняли дом. Над Хижиной носился оглушительный грохот и рев: стоны раненых, выстрелы, команды Роберта — все смешалось. Вдруг к этим нестройным звукам примешалась дробь барабана. Заслышав ее, Блоджет выбежал из дома, проскользнул между сражавшимися и отпер наружные ворота.

Во двор вошел вооруженный отряд; во главе его стоял высокий офицер, а с ним был Вудс. На вопрос Вилугби, кто пришел, офицер ответил, что он — полковник Бекман.

— Именем Конгресса! — прибавил он. — Я приказываю всем сложить оружие, те, кто не подчинится, будут расстреляны.

Это остановило битву. Эверт Бекман расставил часовых и вместе с Робертом отдавал необходимые распоряжения.

Появление отряда объяснилось вмешательством Вудса.

Добрый капеллан отправился за помощью в пограничную крепость и по дороге встретил полковника с его солдатами.

В его отряде оказались и доктора, которые тотчас же приступили к перевязке раненых. Между убитыми оказался бедный Джеми, а затем среди трупов нашли и мельника.

Мохоки, столпившись в углу, сами накладывали себе перевязки.

Принесли фонари, и тут обнаружилось, что с появлением солдат большинство осаждающих бежало еще до расстановки часовых. Опасность миновала, но Бекман и Роберт отдали, из предосторожности, еще несколько приказаний относительно охраны дома и направились в комнату матери. По дороге Роберт рассказал Бекману о смерти капитана Вилугби. На дороге, уже входя к мистрис Вилугби, Роберт невольно вскрикнул: дверь оказалась приотворенной, и обильные следы крови виднелись всюду на полу. Он наткнулся на мертвого индейца, распростертого среди лужи крови, а на нем лежал еще другой раненый краснокожий и дико поводил блуждающим взглядом; кровь била ключом из нескольких колотых ран.

Роберт замахнулся на него прикладом, но тотчас опустил ружье, — раненый был Ник.

В углу неподвижно сидела мистрис Вилугби — она была убита пулей, залетевшей в комнату через окно; мертвая Белла прижимала к груди ребенка, но малютка, по счастью, был жив.

Тускарор заметил, как несколько дикарей побежали в комнату мистрис Вилугби, и скользнул за ними. Он знал, чего те ищут, и поспешил спасать скальпы белых женщин. Погасив огонь, он в темноте работал своим ножом направо и налево; индейцы бежали, оставив Ника одного.

— Их не скальпировали! — с торжеством сказал Ник, указывая Роберту на дорогих ему покойниц.

Отчаянию обоих молодых людей не было границ.

Ник долго с сожалением смотрел на Бекмана, рыдавшего над холодным трупом своей жены.

Но его отвлек Роберт.

— Где Мод? — с тревогой спросил он.

Ник, несмотря на свои раны, повел его к кладовой и отворил ее, и Мод, рыдая, бросилась на шею к майору.

Роберт тотчас же сообщил ей о новых несчастьях, обрушившихся на их семейство. Крепкая натура девушки помогла ей перенести без опасных последствий этот ужасный удар судьбы. Весть о смерти мистрис Вилугби и Беллы быстро распространилась среди защитников Хижины. Негритянки горестно плакали о своих добрых госпожах; стоны отчаяния и скорби повисли над осиротевшим домом старого капитан Вилугби; негры проявляли свою печаль громче всех, но и они наконец замолкли. Тишина ночи восстановилась снова. Наутро при осмотре места вчерашней катастрофы оказалось, что большая разбивальщица размозжила голову одному индейцу, но и сама погибла. Скальп ее достался краснокожим. Плиния-младшего нашли мертвым у порога комнаты мистрис Вилугби.

При солнечном свете в долине не оказалось больше ни индейцев, ни изменников. Все они, зная, какое влияние приобрело имя полковника Бекмана и какой властью он облечен, предпочли удалиться, вместо того чтобы рискнуть требовать себе награду за патриотическую услугу, как это часто бывает при революциях.

ГЛАВА XXX

Я странствую через вечность. Я еще не более как атом, ^ но моя величавая душа наполнит бесконечность.

Кокс

Дня через два после ночной битвы Роберт и Мод похоронили отца, мать и сестру.

Как это ни было тяжело, но необходимо было покинуть место, где колонисты провели столько счастливых дней, и Роберт с Мод начали готовиться к отъезду. Бекман узнал, что между молодыми людьми давно уже существует взаимная склонность, и советовал им немедленно обвенчаться.

— Ты мой пленник, но я отпущу тебя честное слово, Роберт, — говорил полковник Бекман. — Если ты теперь обвенчаешься в Альбани, на тебя не посмотрят как на шпиона королевских войск, все поймут, что ты приходил сюда как жених.

Мод поняла всю важность этого соображения и со своей стороны дала согласие на немедленную свадьбу после всех недавних трагических событий. Через несколько дней все уехали в Альбани; капеллан Вудс благословил брак молодых людей.

Бекман вскоре выхлопотал, чтобы Роберта обменяли на пленных американцев, а Джойса принял в свой полк. Из него вышел бравый воин. Он скоро получил чин сержант-майора, затем был сделан поручиком и наконец адъютантом; во время американской войны за независимость это был один из лучших офицеров национального ополчения. По окончании этой великой борьбы за американскую свободу Джойс вышел в отставку, но военного ремесла не оставил окончательно: он продолжал принимать участие в стычках с индейцами и в одной из них был убит.

Мик решил мстить краснокожим за смерть мистрис Бекман и Вилугби; с этой целью он поступил в один из полков, назначенных для обороны границ от этих дикарей. На поле битвы в последний раз увидел он своего товарища по обороне «Хижины на холме» адъютанта Джойса, но увидел его уже мертвым и не дал дикарям снять скальп со своего бывшего товарища.

Счастливой была судьба Блоджета. Он служил в федеральной армии вместе с Джойсом и благодаря своему уму, а также храбрости быстро выдвинулся вперед. После революции он был уже генералом милиции.

Что касается Бекмана, то памятная ночь нападения на Хижину навсегда оставила на нем неизгладимый след: улыбка с тех пор никогда не появлялась на его лице, и смерть на поле битвы, которая настигла его незадолго до заключения мира между воюющими сторонами, была ему, вероятно, не тяжела. Малютка-сын его немногим пережил отца, и все состояние Бекманов перешло к Роберту вместе с «Хижиной на холме», которую молодой Вилугби передал Бекману, опасаясь конфискации этой земли, возделанной его отцом и памятной ему по стольким счастливым и черным дням, пережитым здесь.

Если бы не свежие сердечные раны, не такая горестная потеря почти одновременно отца, матери и сестры, Роберт мог бы считать себя вполне счастливым.

Тотчас после свадьбы он переехал в Нью-Йорк, где стоял его полк. Мод встретила там своего деда, генерала Мередита. Старик полюбил внучку, а она, со своей стороны, также сильно к нему привязалась, особенно за его сходство с капитаном Вилугби и за такой же мягкий нрав, каким отличался и ее отчим. После смерти старик завещал Мод свое состояние, а Роберт наследовал от одного родственника в метрополии титул баронета. Молодой баронет недолго оставался в Америке; его перевели в один из английских полков, он тотчас же покинул Новый Свет и переехал в Англию.

В 1783 году была признана независимость тринадцати американских штатов. Заброшенные во время войны фермы поселенцев опять ожили для мирного труда, индейцы были вытеснены из гор, и страна вернулась на путь спокойного развития.

Через несколько лет, 11 июня 1795 года, на страницах «Нью-йоркской газеты» появилось такое сообщение: «Из Англии пришел пакетбот, среди пассажиров которого находится генерал-лейтенант Вилугби с супругой.

Оба они американские уроженцы, и мы очень рады их возвращению; американское общество встретит их, без сомнения, дружелюбно, несмотря на недавние политические ссоры. Все помнят, как гуманно обращался с нашими пленными Вилугби, и знают, без сомнения, что он перевелся в армию метрополии именно затем, чтобы не сражаться против своей родины и земляков».

Вскоре после приезда сэр Роберт был уже на старом пепелище, на Бобровом пруду своего отца. И его, и Мод одинаково влекло к этим памятным местам, к могилам любимых и близких людей. К тому же надо было снова заняться обработкой давно уже запушенной земли.

Время пролетело над «Хижиной на холме», как будто не затронув ее. Дом, как прежде, имел суровый вид, и все в нем осталось без перемен.

Мистер и мистрис Вилугби-младшие обошли все уголки опустелого жилища, где все осталось в прежнем виде, и со слезами вспоминали каждую мелочь протекшей тут жизни. Тропинки всюду заросли травой, но теперь нарочно для них, пока они были в комнате, прочистили дорожку к развалинам капеллы и к могилам дорогих покойников.

Еще давно вместе с бедным Джеми Алленом Мод посадила тут кусты сирени, и теперь они пышно разрослись.

Вилугби подошли к этим кустам, и вдруг Роберт вздрогнул; за ними послышались чьи-то голоса. Роберт хотел уже сказать, чтобы их оставили одних, но Мод его остановила.

— Подожди, Роберт, — сказала она, — мне, по-видимому, знаком этот голос: я как будто когда-то давно слышала его.

— Право, Ник, ты только и годишься снимать скальпы, — говорил кто-то с сильным ирландским акцентом. — Смотри, вот тут могила его чести, тут покоится моя добрая госпожа, а тут мисс Белла…

— А где же сын? Где вторая дочь? — спросил другой голос.

— Они здесь, — ответил Роберт, раздвигая кусты. — Я — Роберт Вилугби, а вот моя жена, Мод Мередит.

Мик вздрогнул и хотел схватить ружье, а индеец как бы окаменел. То был Ник.

Несколько минут все молча смотрели друг на друга.

Роберт и Мод еще дышали здоровьем и свежестью. Мик сильно постарел, обрюзг от вина. Лицо его было испещрено шрамами, полученными в битвах с индейцами; правительство выдавало ему небольшой пансион, заслуженный тяжелым трудом и ранами — трофеями его боевых подвигов.

Тускарор изменился еще сильнее. Выцветшие глаза смотрели из-под седых бровей уже не так дико, как в былые годы. Он тревожно посмотрел на капеллу.

В эту минуту оттуда вышел Вудс и со слезами бросился к своим бывшим воспитанникам. Он один оставался пустынником в заброшенной «Хижине на холме», и все труды свои полагал на то, чтобы обратить Ника в христианство, помня, как индеец отважно защищал его покойных друзей.

— Подойдите сюда, Вилугби, — сказал капеллан, — мне надо сообщить вам тайну.

Они отошли. Мод молилась на могилах, а Ник стоял, склонив голову; грудь его высоко поднималась от волнения: он знал, какую тайну разумел старый священник.

Скоро Вудс и Роберт вернулись к остальным. Лицо Роберта было пасмурно, брови его грозно сдвинулись. Капеллан сообщил ему, кто был виновником смерти капитана, но умолил Роберта простить Ника. Вилугби обещал ему, хотя и скрепя сердце. На индейца он взглянул с отвращением.

— Николай, я все рассказал ему! — сказал Вудс индейцу.

— Как! Он знает? — воскликнул тот, вздрогнув.

— Да, Вайандоте, — ответил Роберт, — и мне очень горько было слышать это.

Ник казался страшно взволнованным. Он взял томагавк, подал его Роберту и сказал:

— Ник убил капитана, убейте Ника!

Ожидая удара, он скрестил руки и наклонил голову.

— Нет, Вайандоте, — ответил Роберт с дрожью в голосе, — пусть Господь простит тебя, как я тебя прощаю!

Ник улыбнулся кроткой улыбкой, схватил руки Роберта и прошептал в умилении:

— Бог прощает!

Старое тело его не выдержало душевного потрясения, и седой тускарор упал замертво на могилу капитана.

«Хижину на холме» унаследовал Вудс. Она послужила для него убежищем на остаток дней его.

Он с таким усердием старался над обращением Ника, а теперь, когда старый индеец умер, он обратил свою миссионерскую деятельность на Мика, суеверия которого представлялись ему почти в такой же мере губительными, как язычество дикаря. Мик решил провести остаток дней своих на скале.

Сэр Роберт и леди Вилугби провели в долине месяц.

Ника похоронили в лесу. В день своего отъезда Вилугби посетили обе могилы. Мод плакала над ними целый час; потом муж взял ее за талию и, тихонько уводя, говорил ей:

— Они на небе, моя дорогая Мод. Они с любовью смотрят оттуда на тех, кого любили и оставили на земле. Вайандоте жил в привычках и нравах своего народа, но умер, по счастью, явно осененный божественной благодатью Он был безжалостен в своем мщении, но он помнил и ценил доброту моей матери и пролил свою кровь за нее и ее дочерей. Без него моя жизнь была бы лишена твоей любви, моя бесценная Мод. Он не забыл благодеяния, но не мог простить и обиды.

ББК 84.4

США К92

Купер Ф.

К92 Лионель Линкольн: Пер. с англ. Е. Н. Киселева. Хижина на холме: Пер. с англ. Вл. Шацкого. Сатанстое: Пер. с англ. А. А. Энквист. Романы. — СПб.: Издательство «Logos», 2004. — 672 с: ил. (Б-ка П. П. Сойкина).

ISBN 5-87288-299-8

Лионель Линкольн — потомок знатного английского рода и майор королевских войск — приезжает в Бостон Бостонский порт под запретом, в самом городе стоят английские войска, а за его чертой собираются отряды недовольных политикой метрополии американцев. Линкольн связан семейными узами с Британией и с Америкой. Ему предстоит узнать правду о своей семье и сделать непростой нравственный выбор.

«Хижину на холме» построил для своей семьи капитан Вилугби, когда оставил службу короне и купил, по совету индейца Ника, участок земли вокруг «бобрового пруда» Много лет жизнь в Хижине текла спокойно и счастливо, но началась война, и благополучию пришел конец. Правда, причиной постигшего семью Вилугби краха стала не столько война, сколько зависть и месть.

«Сатанстое» — роман о любви на фоне войны. В одну прекрасную девушку влюблены сразу трое людей, и каждый втайне надеется на взаимность. Другую любит всего один молодой человек, но любит безумно и не скрывает этого. А что же девушки? Первая разобралась в своих чувствах, когда дело дошло до критической точки — проводов на войну, вторая — когда было уже слишком поздно.

Для широкого круга читателей.

No Издательство «Logos» Составление, 2004

No Издательство «Logos» Оформление, иллюстрации, 2004

ISBN 5-87288-299-8

Spellcheck Roland