Дхан Мукержи
правитьХари и Кари
правитьМаленький друг
правитьВ двадцати километрах от нашей деревни был большой лесопильный завод. Отец пошел туда и вернулся грустный.
— Они берут на работу только тех, у кого есть слоны. Люди им не нужны — там все делают слоны и машины, — сказал он.
Долго отец не вставал с циновки, сидел и думал, а потом созвал всех своих братьев и друзей на совет. Я как сейчас помню, что он им сказал:
— У меня нет денег, чтобы купить слона, пригодного для работы. Мне суждено доживать свой век в нищете. Но пусть Хари, мой сын, не знает горя. Помогите мне, и мы купим слоненка. Он вырастет, и Хари будет иметь и хлеб и рис.
Друзья помогли нам, и отец купил у охотников молодого слона.
— Заботься о нем и корми его, — сказал мне отец, — и, когда ты вырастешь, он будет кормить тебя и твоих детей.
Слоненка назвали Кари. Ему было пять месяцев, когда его поручили моим заботам. Мне было девять лет; если я поднимался на носки, я мог достать до его спины. Два года Кари оставался такого же роста. Может быть, мне так казалось, потому, что я рос вместе с ним. Наверное, поэтому я и не замечал, что слон становится больше. Кари жил в сарае под соломенной крышей. Крышу отец настелил над стволами трех толстых деревьев; простые столбы не годились. Кари мог их легко расшатать, а тогда завалилась бы и крыша.
Кари не был обжорой, но все же ему в день приходилось давать до двадцати килограммов свежих веток для еды и для баловства. Каждое утро я водил его к реке купаться. Он ложился на песчаный берег, а я долго тер его шкуру чистым речным песком. Потом он часами лежал в воде. Когда он выходил из воды, его кожа лоснилась, как черное дерево; я поливал водой его спину, и он визжал от удовольствия. После купанья я брал его за ухо, потому что так легче всего вести за собой слона, и отправлялся с ним на опушку джунглей, чтобы нарезать для него на обед веток повкусней и послаще. Для этого нужно иметь очень острый топор; точишь его, бывало, без конца. Если ветка изорвана, измочалена или изломана, слон не станет ее есть.
Да, это было нелегкое дело — нарубить для Кари молодых побегов. Мне приходилось облазить десятки деревьев, чтобы набрать самых нежных и сочных ветвей. Больше всего любил он молодые ярко-зеленые ветки баньяна.
Ну что за лакомка был мой Кари!
Вот какой был с ним случай однажды. Дал ему кто-то поесть бананов. Он быстро к ним пристрастился. Дома у нас, на столе у окна, всегда стояло большое блюдо с фруктами. Как-то мы сели обедать, и вдруг оказалось, что все бананы со стола исчезли.
— Ах ты, лакомка! — сказал отец и задал мне трепку.
Но я и не думал трогать бананы. Я был очень зол на отца и еще больше на брата: я уверен был, что бананы съел он.
На другой день бананы пропали опять, и мне снова досталось от отца.
— Негодный лгунишка! — напустился он на меня. — Видишь вот этот банан? Я нашел его в сарае у Кари. Там только ты и бываешь. Не отпирайся, не то будет худо.
«Коли так, я и вправду съем бананы», — решил я и на другой день, когда все ушли, подобрался к столу. Тут я немного оробел и задумался — брать мне бананы или не брать. В эту минуту что-то черное и длинное, похожее на змею, проползло в окно и тотчас же исчезло вместе со всеми бананами. Я был еще глуп и решил, что это какая-то странная змея; вот сейчас она вернется назад, съест все другие фрукты и убьет всех, кого найдет в доме. Крадучись, вышел я из дому, и тут мне стало еще страшней. Мой взгляд упал на сарай Кари, и я бросился к нему искать защиты. Я вихрем ворвался в сарай и увидел, что слон стоит и уплетает бананы. Я остолбенел от удивления. Желтые плоды были рассыпаны по всему полу. Кари развернул хобот, чтобы достать далеко откатившийся банан; хобот вытянулся, как черная змея, и я понял, что вором был слон. Я взял его за ухо и вывел наружу, а потом показал родителям, что фрукты пропадали не по моей вине, а по вине Кари.
Потом я хорошенько его отчитал, потому что слоны отлично понимают, когда на них сердятся. Я сказал ему: «Если я тебя еще раз поймаю на этом деле, я задам тебе такую же трепку, какую мне задал отец». Он понял, что все мы им недовольны, и больше никогда не воровал. С тех пор, если кто-нибудь угощал его бананом, он всегда тихонько повизгивал; от удовольствия.
Слон понимает, когда его наказывают поделом; но если наказать его зря, он непременно отплатит.
Как-то я пошел с ним купаться. Дело было летом, в школе не было занятий, и много мальчиков пошло вместе с нами. Кари лежал на берегу, и мы все терли его песком. Потом он полез в воду, а мы стали играть. Когда Кари вышел из воды, мальчик, которого звали Суду, без всякой причины три или четыре раза вытянул Кари кнутом по спине. Кари затрубил и побежал прочь. Я отвел его домой.
На другое лето Кари был уже таким большим и толстым, что я не мог дотянуться до его спины, как ни старался. Мы брали его с собой повсюду, куда бы ни шли, то сидели у него на спине, то бежали с ним рядом. Если он вел себя хорошо, мы нарезали ему кучи вкусных веток, а иногда давали и плодов. Когда мы хотели показать, что особенно им довольны, мы терли ему грудь соломой; он храпел от радости, лежа на спине и Неуклюже болтая в воздухе толстыми, как обрубки, ногами.
Однажды Суду стоял на берегу реки, подле того места, куда я привел для купанья Кари. В этот день Кари вел себя молодцом, и мы решили побаловать его соломенным массажем. Но было очень жарко, и мы попрыгали в воду, прежде чем взялись за купанье слона. Суду и Кари остались на берегу одни. Вдруг, без всякого повода, Кари, как бешеный, бросился к Суду, схватил его хоботом и окунул в воду. Он держал его под водой долго-долго, и, когда, наконец, Суду очутился на земле, он был почти без чувств.
Суду спросил меня, проучу ли я хорошенько слона за эту штуку. Я ответил, что Кари нисколько не виноват. «Почему?» — удивился Суду. Тогда я напомнил ему, как год назад на этом же самом месте Суду без всякой причины обидел слона.
На другой день мы их помирили. Суду уселся на спину Кари, и мы отправились на прогулку.
Слон должен знать, когда ему сесть, когда встать, когда идти медленно и когда быстро. Его учат этому так же, как учат детей. Скажи ему «дхат» и потяни его за ухо — он сядет. Скажи ему «мали», толкни его хобот вперед — он поймет, что ему надо идти. «Мали» — Кари понял с трех уроков, но с ним пришлось повозиться три недели, прежде чем он научился слушаться слова «дхат». Ему не нравилось садиться, а слон, который не умеет садиться, не слон, потому что уже к двум-трем годам он вырастет таким большим, что до его спины не добраться иначе, как с лестницей. Чем повсюду таскать с собой лестницу, легче научить слона садиться при слове «дхат» — тогда нетрудно уже забраться к нему на спину.
Труднее всего приучить слона к «зову господина». На это уходит обычно целых пять лет. «Зов господина» — это особый зов, не то свист, не то шипение. Такой свист издает змея при встрече с врагом. Для чего нужен «зов господина»? Если вы заблудились в джунглях и не найдете дороги, и все, кроме звезд вверху, — одна чернота, и страх заползает в душу, — тогда остается одно: «зов господина». Едва слон услышит этот зов, он валит наземь первое же дерево, которое стоит перед ним. Звери в страхе разбегаются прочь. Дерево падает с треском и шумом; обезьяны просыпаются от сна и прыгают с ветки на ветку; где-то вдали слышится рычание тигра — даже тигр испуган. А слон бросает наземь второе и третье дерево, дальше и дальше, и скоро широкая дорога ложится напрямик через чащу к вашему дому.
Ночной испуг
К пяти годам Кари был уже ростом чуть пониже нашего дома. Мы не приучали его к охоте, потому что сами не занимались охотой на диких зверей. Отец получил работу каменотеса на прокладке шоссейной дороги и дома не бывал по многу недель. А мы с братом целые дни проводили в поле; мы и не думали сделать из Кари охотничьего слона. Кари и без учения был очень смелым, и, когда нам приходилось отправляться глубоко в джунгли, мы всегда брали его с собой.
Англичане, чтобы ехать на слоне, всегда привязывают ему на спину хаудах. Хаудах — это ящик с высокими стенками; внутри этого ящика устраиваются скамейки для седоков. Но хаудах нужен только тем, кто не привык к езде на слонах; им нужны высокие стенки, иначе, когда слон побежит, они свалятся на землю. Им ничего не видно из этого ящика, особенно детям, которые не могут даже выглянуть через край хаудаха. Мы отлично ездили на Кари без ящика.
Однажды вечером мы с братом собрались в дорогу: мы решили поехать проведать отца. Брат положил на спину Кари матрац и крепко-накрепко привязал его веревками, чтобы он не сползал, потому что не слишком приятно соскользнуть со спины слона и угодить ему под ноги.
Затянув потуже веревки, мы улеглись на матрац. Бубенцы мы подняли и подвязали, чтобы они не звенели по пути через джунгли. Мы лежали у Кари на спине и смотрели на звезды. Они казались такими близкими, что хотелось протянуть руку и сорвать их.
Нам не спалось. Мы прислушивались к звукам джунглей. Кари тяжелым облаком катился по лесной тропе. Порой тигр, выйдя из чащи, пересекал дорогу и скрывался во тьме; но Кари не обращал на тигров внимания. Вдруг подле него раздался отрывистый лай, и лисица выскочила из густолесья. Кари остановился и подождал, пока она уйдет с дороги, потом снова двинулся вперед. В лунном сиянии дорога блестела рекой серебра; нам видно было, как над нею с ветки на ветку прыгают белки.
Слоны умеют дремать на ходу. Мы почувствовали, как бег Кари перешел в тихий шаг, и поняли, что он задремал. Что было дальше, этого мы не знали, потому что тоже уснули. Я не могу сказать, сколько времени прошло, прежде чем мы проснулись; я только знаю, что нас разбудил резкий толчок, трубный голос слона и чей-то ужасный рев.
Мы вцепились в матрац и едва удержались у слона на спине, а Кари пустился бежать.
Стволы трещали, ломались и падали ветви; нам было слышно, как голосят обезьяны на верхушках деревьев; стаи спугнутых птиц взлетали, задевая крыльями по нашим лицам. Мы кричали Кари, чтобы он успокоился, но он несся, точно обезумел. Кабаны с храпом срывались с места; какие-то рогатые звери шарахались в стороны. Впереди нас упало дерево. Чаща дрогнула и замерла. Трепет прошел по телу Кари, и он остановился, как вкопанный. Мы не могли понять, что случилось. Я заговорил со слоном — он тряхнул головой; я опять стал с ним говорить и заставил его поднять голову. Он послушался. Я спустился на землю по его хоботу; хобот у Кари был липкий. Слон стряхнул меня, словно я причинил ему боль. Я сказал об этом брату.
— Я понимаю, в чем дело! — ответил брат. — Он наступил на медведя! В такие лунные ночи медведи бродят в тени деревьев и лакомятся цветами мохулы. Мохула пьянит их, и сон валит их с ног. Видно, медведь уснул под деревом; Кари в полусне не почуял его запаха и нечаянно на него наступил. Медведь с перепугу ободрал ему хобот.
Если бы Кари не дремал, он убил бы медведя; но теперь он так испугался спросонок и так ошалел от боли, что ударился в бегство.
Я снова потрогал его хобот, он кровоточил; при лунном свете было видно, что рука моя покраснела. Я опять стал разговаривать с Кари. Я говорил, что мне жаль его, но что я ничем не могу помочь беде, я просил его снова вернуться на дорогу. Он тряхнул головой; это значило: «нет». Я взобрался к нему на спину.
— Если он не хочет вернуться на прежний путь, нужно подать ему «зов господина», — сказал мой брат. — Пусть он проложит новую дорогу через джунгли.
Я подал слону этот зов.
Тогда Кари поднял свой окровавленный хобот и швырнул наземь первое дерево; потом сшиб второе. Третье он не мог свалить хоботом; он подался назад, медленно попятился и налег на него спиной. Дерево упало, и Кари двинулся дальше. Мы вцепились ногтями и зубами в веревки матраца. Скоро мы были уже на дороге, в трех километрах от той просеки, где Кари наткнулся на медведя.
Я знаю, почему Кари не хотел вернуться к тому месту. Животные не любят возвращаться туда, где они уронят свое достоинство. А поддаться испугу — это значит уронить свою честь.
Мы отправляемся в город
— Ну, Хари, — сказал мне однажды отец, — вам с Кари предстоит работа. Я взялся доставить в Бенарес рис господина Махатмы. Через неделю вы должны двинуться в путь.
Я никогда еще не был в городе и с радостью стал готовиться к поездке.
— Прежде всего тебе нужно приучить Кари к собакам и обезьянам, — сказал отец. — В Бенаресе их много, как бы слон тебе не задал хлопот!
Собаки способны довести слона до бешенства. Когда слон проходит по деревне, на него лают все собаки, сколько их есть там. Обычно слоны не обращают на это внимания, но есть и такие, которые выходят из себя и пускаются за собаками в погоню. Между нашей деревней и городом было много небольших селений, и я не хотел, чтобы Кари таскал меня по всем их улицам и переулкам в погоне за каким-нибудь ободранным псом.
У нас в деревне собаки с давних пор привыкли к Кари и никогда не бросались на него с лаем; поэтому дома никак нельзя было приучить его к собачьему лаю. Я посоветовался с братом, и мы решили взять Кари в соседние деревни, где он еще никогда не бывал.
В первом селе, куда мы въехали, совсем не оказалось собак. Мы прошли по главной улице без всяких хлопот. Во второй деревне нас встретили две-три собаки, тявкнули раз-другой и убежали. Мы собирались двинуться дальше, когда вдруг с храпом и рычанием нас окружила стая огромных псов. На Кари страшно было смотреть — так яростно размахивал он хоботом, стараясь схватить кого-нибудь из врагов. Он норовил наступить собаке на спину, но псы неизменно выскальзывали у него из-под ног. Собаки бесились все пуще, а Кари мало-помалу стал вертеться по кругу быстрей и быстрей, точно волчок.
Нам нелегко было усидеть на нем. Голова кружилась. Еще немного, и мы свалились бы на землю. Но тут раздался пронзительный визг, и стая мучителей рассыпалась, как горох. Кари наступил на одну из собак, раздавил ее, и свора оставила нас в покое. Мы отвели Кари домой, выкупали в реке, дали ему ворох свежих веток и молодых деревьев, но он не стал их есть.
С этого дня никакие собаки не могли растревожить Кари; он проходил по чужим деревням, не обращая внимания на самый бешеный визг и лай.
Теперь оставалось приучить слона к обезьянам. Всякий знает, что это за надоедливые существа. У меня была обезьянка с красной мордочкой и бурой шерстью. Ее звали Копи. Она всегда держалась на изрядном расстоянии от Кари. Когда мне случалось отправляться в соседние деревни, Копи вспрыгивала ко мне на плечи, и, если мы проходили по рынкам, где продают манго и другие фрукты, у меня с нею бывало немало неприятностей. Фрукты лежат открыто, корзинки с манго громоздятся одна на другую, апельсины свалены в кучи. Что может быть лучше запаха фруктового рынка? Обезьянка, бог весть каким образом, всегда знала, думаю я о ней или нет. Стоило мне зазеваться, мигом она спрыгивала с моего плеча и неслась прямой дорогой к апельсинам и манго, схватывала два-три плода и ныряла в какое-нибудь укромное местечко. Заваривалась кутерьма. Сотни людей с бранью и криком гнались за Копи от дерева к дереву, пока обезьянка не скроется с глаз.
Я всегда опасался, что толпа набросится на меня и посчитается со мной за проделки Копи. Я спешил убраться подобру-поздорову и со всех ног пускался бежать домой. Через час-другой я находил Копи у себя на крыше; она сидела с невинным видом и почесывалась как ни в чем не бывало.
Перед поездкой в город я решил приучить слона к обезьянке. Я посадил Копи на плечо и, крепко держа ее, подошел к сараю слона. Кари стоял и почесывался изжеванной веткой. Увидев обезьянку, он захрапел и вытянул хобот, чтобы схватить ее. Копи взвизгнула, выскользнула у меня из рук и одним прыжком вскочила на крышу сарая. Я подошел к Кари и стал поучать его:
— Кари, ты должен привыкнуть к обезьяньей породе. Но я не хочу, чтобы ты убил мою Копи, как убил надоедливую собаку.
Слоны не любят обезьян, потому что те вечно носятся по деревьям у них над головой, галдят, дразнят их и швыряют в них всякой дрянью. Но все же к концу недели мне удалось свести Кари и Копи вместе. Пришел день, когда слон стоял по одну сторону кучи фруктов и ел, а обезьянка — по другую. Конечно, слон ел скорее, чем Копи. Копи заметила это и так усердно принялась уписывать за обе щеки, что скоро у нее за каждой щекой набралось по целому кулаку. Я увидел, что дело идет на лад, влез на спину Кари и свистнул Копи. Она прыгнула с дерева ко мне на плечо. Слон вздрогнул, потом успокоился. Я сказал ему «мали», и он двинулся вперед.
Наконец, пришло нам время отправляться в город. На этот раз мы привязали на спину Кари хаудах. У дома господина Махатмы лежали тугие мешки риса. Кари хоботом поднял мешок и положил его в ящик, Я полез в ящик, чтобы получше уложить там мешок, и в эту минуту увидел у себя над головой второй куль.
— Осторожно, Кари! — крикнул я. — Не задави!
Куль повис в воздухе и висел так, пока я не вылез из хаудаха.
Когда все мешки были уложены, мы тронулись в путь. Я не хотел брать Копи, но она долго бежала над нами по веткам деревьев, и я не смог от нее отвязаться.
Луна сияла ярко; ее свет белым дождем струился на землю. В полночь джунгли сверкали; был виден каждый листок от высоких вершин и до самой земли, где лежали черные тени. Слон лениво брел по лесной тропе. Ничто не смущало его покоя; он ни на кого не обращал внимания.
Копи — та трусила. Обезьяны боятся змей. Змеи вползают на деревья и охотятся за птицами и птенцами. Обезьяны тоже грабят птичьи гнезда; они крадут из них яйца. Иной раз случается, что змея очистит гнездо и уляжется в нем отдыхать, а обезьянка запустит лапу в гнездо и вместо яиц найдет в нем смертельный укус.
Иногда обезьяне удается скрутить змею, как веревку, переломать ей кости и бросить прочь, прежде чем змея успеет укусить. Но это бывает очень редко. Потому обезьяна трепещет, когда слышит шуршание змеиного тела. Малейший шорох в траве или в листьях деревьев — и Копи цепенела от ужаса. Я клал ей руку на плечо и шептал: «Не бойся; на спине у слона нам ничто не страшно».
Еще пугал ее крик совы. Обезьяны, которые живут в джунглях, привыкли к этому крику, но Копи выросла среди людей и никогда не слышала переклички лесных голосов. Когда совы хлопали крыльями и поднимали улюлюканье и хохот, казалось, что река молчания вскипает пеною шума. Сперва и я вздрагивал, когда вдруг сквозь сон слышал крик совы, но скоро мы с Копи к ним привыкли.
Около трех часов утра Кари остановился и отказался идти дальше. Я приказал ему выгрузить рис на землю, и он с удовольствием послушался моей команды. Не знаю, сколько я после этого спал. Копи потянула меня за руку, и я очнулся. Луна бросала на джунгли косые лучи сквозь темные облака. Облака проносились мимо, будто сотни диких слонов неслышною поступью мчались над лесом. Это шествовала сама тишина.
Потом птичий голос пронизал тишину, и посветлело небо. Флейтой запела заря, откликнулись птичьи стаи, и солнце вырвалось на небосвод. Кари поднял хобот и затрубил. Не ожидая моих приказаний, он принялся укладывать мешки себе на спину. Мы снова двинулись в путь. К полудню мы пришли к реке. Пора было сделать привал. Я выкупал Кари, выкупался сам. Копи исчезла в листве. «Проголодалась, разбойница», — подумал я и тоже полез на дерево рубить свежие ветки для Кари. Приготовив обед для слона, я разложил костер и стал варить обед для себя. В это время вдали на дороге показался караван. Копи увидела его с верхушки дерева и взволнованно затараторила.
Я рад был приходу каравана. Мне наскучило путешествовать в одиночку. К тому же проводники каравана должны были знать кратчайшую дорогу в город. Верблюды, высоко подняв головы, приближались к реке. Они вытянули длинные шеи вперед, почуяв влагу. Когда воздух становится влажный — значит, где-то поблизости есть вода. Кари, заметив верблюдов, сердито захрапел; обезьянка была вне себя от волнения. Я успокоил слона и пошел навстречу прибывшим. Караван остановился, погонщики привязали верблюдов к деревьям и прилегли на час-другой отдохнуть. Спешить было незачем: Бенарес был уже не за горами.
Часа в четыре заворковали голуби. Копи приподнялась и насторожилась. Потом вдали прокуковала кукушка, и в несколько минут караван был готов продолжать путь.
До самого вечера ехали мы без всяких тревог и волнений.
В Бенаресе
Когда солнце село и сгустилась вечерняя тишина, мы въехали в Бенарес, самый старый из городов Индии. Тысячи лет здесь люди клали камень на камень, чтобы уберечь высокие башни и темные купола от разрушительного течения Ганга. Священная река не перестает подтачивать город. Ночью слышно, как с ворчанием грызет вода каменную набережную. Все башни Бенареса наклонились в сторону реки: вода подточила их, как бобр подгрызает стволы деревьев. В Бенаресе чувствуешь, сколько долгих веков уже прожила Индия.
Мы проходили по улицам Бенареса узкой и длинной цепью. Верблюды шли впереди. Обезьянка спрыгнула с моего плеча и бежала рядом с караваном по крышам домов. Она то, тараторя, забегала вперед, то исчезала среди стен и крыш. Я опустил по бокам слона на длинных цепочках два бубенца, и чистый звон их влился в тишину прохладного вечера. По улице шел народ; дервиши в грязных лохмотьях стояли на перекрестках; красными пятнами горели мантии важных купцов. Голуби на крышах домов выгибали переливчатые радужные шейки. Англичанин в пробковом шлеме стоял на балконе и обмахивался веером. Кари вдруг вытянул хобот и выхватил у него веер из рук. Я похолодел от страха.
— Отдай веер! — закричал я. — Сейчас же отдай веер! — Кари понял, что я недоволен, и вернул англичанину веер.
— Белый сагиб — сердитый сагиб. Никогда не тронь белого сагиба, — объяснил я Кари, радуясь, что нам легко сошла с рук его проделка.
Не проехали мы и двух кварталов, как вдруг я услышал жалобный визг. Копи металась по крыше, а за нею бегал человек с тяжелой дубинкой в руках.
— Не тронь мою обезьяну! Что она сделала тебе, злой человек?
— Что она сделала! Будь она проклята, твоя обезьянка! — закричал он. — Она выщипала у моего попугая столько перьев, что он похож теперь на ободранную крысу!
Проводники верблюдов засмеялись. Пока человек стоял на крыше и бранился, Копи спрыгнула с крыши на дерево, а с дерева ко мне на плечо.
— Хорошо, я накажу обезьянку, — сказал я человеку. — А ты получше смотри за своим попугаем, если он тебе дорог.
Я толкнул ногой слона, и он двинулся вперед догонять верблюдов.
Этим кончились наши неприятности в этот день. Мы остановились вместе с караваном на открытом месте за городской стеной.
Наутро, задолго до рассвета, я проснулся от шарканья тысяч ног по пыльным мостовым Бенареса. Казалось, это спешит прочь тишина летней ночи. Я оставил Кари и Копи с погонщиком верблюдов и пошел посмотреть, откуда доносится гулкий топот толпы. Скоро я очутился у берега Ганга и увидел множество паломников, которые направлялись к священной реке, чтобы окунуться в ее воды и встретить зарю. Я выкупался вместе со всеми, и снова загудела толпа, поднимаясь по ступеням Гаута — лестницы, которая ведет к реке. Сразу начался день. По небу и по воде протянулись лучи рассвета; золотой отблеск лег на лица людей и на поднятые к небу ладони. Паломники торжественным пением встречали восход.
Но я не мог оставаться долго на ступенях Гаута: я знал, что Кари и Копи ждут меня, и поспешил назад.
Я пришел вовремя: караван отправлялся на рыночную площадь. В последний раз Кари поднял мешки с рисом на спину, и мы опять вереницей вошли в город. На площади было так много народа, что казалось, будто все, сколько есть в Индии людей, собрались в одно место. Мне было бы очень трудно отыскать в этом городе сына господина Махатмы, но погонщики каравана указали мне, где найти его лавку.
— Передашь отцу привет, — сказал молодой Махатма, когда мы с Кари выгрузили из хаудаха рис, — и вот тебе за труды монета.
Он дал мне целую рупию. Я завернул ее в бумагу и спрятал за пояс.
Потом мы вернулись на рынок. Я долго выбирал, что бы купить на заработанные деньги: сколько было кругом красивых вещей! Но все стоила очень дорого. Я купил только шахматную доску для отца и медную ступу с пестом для матери. Погонщики дали мне на прощанье сладких кардамоновых лепешек, и я повернул домой.
Мы тихо шли по городу, как вдруг из подворотни бросилась на нас стая собак. Кари был невозмутим, как скала. Он не подал виду, что замечает собак, и это обозлило их еще больше. Они не отставали, и я не знал, что мне с ними делать. У меня не было даже камня, чтобы бросить в них. Стая росла; псы запрудили всю улицу. Тогда Кари вдруг взмахнул хоботом и поднял одну из собак высоко в воздух. Я испугался, что слон разобьет ее о камни, и закричал:
— Кари, Кари, не убивай ее, опусти ее осторожно, она не укусит!
Кари послушался и медленно опустил собаку на землю, но она была уже мертва: он задушил ее хоботом.
Я был недоволен слоном, и он знал это. Он плелся, уныло опустив голову, пока я его не простил.
На опушке леса я нарезал ему ветвей, а на закуску дал несколько манговых плодов. Копи покачивалась на краю хаудаха, упрятав в манговый плод свою мордочку. Манго — лакомое кушанье для обезьян; мякоть этого плода имеет такой же вкус, как земляника со сметаной.
Вот как кончилось наше путешествие в город. Я был доволен поездкой, а Копи и Кари вряд ли. Зверю лучше жить в джунглях, чем в городе: джунгли ласковей и радушней, чем каменный город.
В джунглях
Выехав из Бенареса, я думал, что наше путешествие окончено. Однако домой мы вернулись не так-то скоро. Мы провели в джунглях лишние сутки и испытали не одно приключение.
Полдороги осталось уже позади, когда мы подошли к реке. Солнце стояло в зените; было так жарко, что Кари отказался идти дальше. Едва он учуял влажный запах речного берега, как понесся вперед и вошел глубоко в воду. Мы с Копи сидели у него на спине, и волны плескались вокруг нас, как вокруг островка. Кари держал хобот над водой; когда слон шевелился, мы едва не скатывались с его спины. Обезьянка прижалась ко мне, обезьяны не умеют плавать. Видя, что со слоном не сладишь, я посадил Копи себе на голову, выплыл на берег и стал ждать, пока Кари не кончит купаться. Но Кари вздумалось поразвлечься: он подошел ближе к берегу и начал хоботом поливать обезьяну, как из насоса. Та, треща и отфыркиваясь, носилась взад и вперед по берегу. Я лежал врастяжку на сыром песке и смотрел на эту забаву, пока не заснул.
Разбудил меня резкий крик обезьяны и храп слона. Я вскочил и увидел, что Копи сидит на земле и трепещет от ужаса, а Кари стоит перед ней, размахивает в воздухе хоботом и трубит изо всех сил. У слона между ног, прямо под ним, извивалась большая змея. Я оцепенел от страха. Кари, правда, было уже лет пять; его кожа была так толста, что кобра не могла бы прокусить ее своими ядовитыми зубами. Но обезьянка, скованная ужасом, не смела двинуться с места.
Я тихо прополз позади слона к Копи. Я не решился дотронуться до нее: если бы я ее тронул, она бросилась бы на меня и искусала. Она была так напугана, что всякое прикосновение показалось бы ей прикосновением змеи. Она не видела и не слышала вокруг себя ничего.
Тогда я понял, что произошло. Слон наступил на змею. Он раздавил ей спину, и она не могла двигаться; но передняя часть ее тела была еще жива и стояла отвесно, как палка, выточенная из черного дерева; черный капюшон с белым значком был развернут во всю ширину. Змея извивалась, припадала к земле. Тогда Кари поднимал ногу, чтобы раздавить ее, но кобра снова вскидывала голову вверх.
Змея с перебитой спиной, да еще под ногой у слона мне была не страшна. Я решил убить ее палкой. Когда я подошел к ней с палкой, глаза Копи, впившиеся в кобру, дрогнули. Она взглянула на меня и с пронзительным визгом метнулась к ближайшему дереву.
В этот миг змея ударила головой в ногти слона — в роговые пластинки вокруг ступни. Это — чувствительное место, потому что здесь кожа очень тонкая. Кари поднял ногу. Видимо, он не был укушен, но я не знал, как долго сможет он стоять на трех ногах. Еще боялся я, как бы Кари не приблизил хобот к кобре: змеиный укус в конец хобота всегда смертелен. Я изловчился и ударил змею палкой по голове. Она успела увернуться, но в то же мгновение нога слона опустилась и расплющила ей голову. Кари пошел прочь, роя песок ногами, чтобы очистить их от крови. Я бросился за ним посмотреть, не поранена ли нога, и у меня отлегло от сердца: на коже не было видно укусов.
Копи не хотела слезть с дерева. «Может быть, ей стыдно, что она струсила?» — подумал я и засмеялся: мне тоже было не по себе.
Солнце начало заходить. Осколки золотых лучей блеснули в алой воде, темнота упала, как черный меч, и сразу настала ночь. Стихли в верхушках деревьев птичьи голоса, и, точно для того, чтобы усилить тишину, зазвенели в траве голоса насекомых. Я влез на спину Кари и тихо сидел, слушая, как шествует по зарослям молчание. Мне было видно, как по ту сторону реки зигзагами колышется трава.
Когда тишина стала вполне густой, над рекой прокатился голодный рев тигра. Даже ветви застыли, и казалось, явственно слышен шорох мускулов притаившегося зверя. Охотничий рог протрубил: слабый прячься, ищи защиты!
Наступила ночь. Я хотел привязать Кари к дереву, но в эту ночь он не позволил себя привязывать. Он шагал вверх и вниз по берегу без малейшего шума. Порой вдруг останавливался и переставал помахивать ушами. Я видел, как чутко и настороженно прислушивается он к тишине. Скоро река налилась серебром; желтая рябь мостом перекинулась с берега на берег. Сразу стал над нами зловещий диск луны. Только в июле луна бывает так горяча и огромна.
Без предупреждений Кари вдруг погрузился в реку. Я приказывал ему остановиться, колол ему шею анком, но он был глух. Глубже и глубже входил он в воду. Я бросил его и поплыл назад. Вода покрыла слона с головой, но он одолел стремнину и исчез на другом берегу за темной завесой листьев и ползучих стеблей. Мы с Копи остались одни. Я посмотрел на темные облака, которые катились к луне со всех концов неба, и понял, что надвигается гроза.
— Скорее на дерево, Копи! — сказал я обезьянке, и мы забрались высоко под купол векового баньяна. Могучий ствол задрожал от грома, как сухая былинка; молния хлестала по лесу. Дождь окружил нас сплошной стеной. Мы с Копи вцепились в ветви, чтобы нас не смыло потоками ливня.
— Я не знаю, сколько времени длилась гроза. Наконец, вверху засверкала луна, но дождь все лил и лил. Тогда я понял, что ливень прекратился и падают капли, которыми напиталась густая листва баньяна. Ветви сделались очень скользкими, и я не решался лезть выше, к верхушке дерева. Мы сидели на месте, пока не упала последняя капля.
Луна зашла, и джунгли наполнились шумами. Слышно было, как движутся звери внизу. На вершине баньяна отряхивала свою шерстку Копи. Под деревом чьи-то копыта шелестели мокрой травой. Потом снова затихли звуки, и по влажной поросли прошла зыбь, похожая на извилистые полосы тигровой шкуры.
Вдруг послышался храп, оглушительный рев и гулкое падение на землю тяжелого тела. Тигр нашел свою жертву. У тигра есть три разных крика: первый — рев голода, яростный рез, от которого поникают джунгли; второй — рокочущий храп, с ним тигр приближается к добыче, и третий — клич торжества и победы. Этот клич сковывает ужасом жертву. Тигр взвивается в воздух и падает на добычу.
Этот крик торжества я услышал перед самым рассветом. Слышно было еще ворчание — это тигр объявлял, что он отобедал; другие звери, поменьше, набросились на остатки от трапезы тигра.
Все животные, которые укрылись по берлогам и норам на время дождя, вышли теперь на свет. В это утро в джунглях не было тишины: всякий спешил до рассвета утолить свой голод. Когда просияла заря, я увидел Кари. Он стоял под деревом, в густом сумраке листвы. Я спустился вниз и понял, что Кари повоевал этой ночью. Хаудах сполз набок; он был изломан, как стебель, расплющенный между двумя камнями. Я думал, что это все, но, когда я забрался на спину Кари, я увидел у него на затылке рваную рану — след чьих-то тяжелых бивней.
— Кто победил, Кари? — спросил я друга.
Мне показалось, что он гордо тряхнул головой. Я простил ему раздавленный хаудах, хотя знал, что мне придется поплатиться за него своими боками. Этот хаудах был не наш: его дал нам старый Махатма.
Копи рада была, когда встало солнце. Она ерошила мокрую шерстку и нежилась, сидя у меня на плече. Я предложил Кари поесть, но он точно не понял моих слов. Он спешил домой, в деревню.
Охота на тигра
В это лето нашу деревню посетил тигр. Однажды ночью у самой околицы он убил двух буйволов. Потом он стал навещать нас часто, то и дело у кого-нибудь резал скот, а кончилось это тем, что он растерзал пастуха.
Наш дом стоял на опушке джунглей. Оконце в нем было маленькое, с железными прутьями. В него пройти впору разве что комарам да мухам. Как-то вечером я сидел у окна и вдруг слышу крик Файи — шакала, который всегда бежит впереди тигра и всем дает знать о приходе убийцы. В полутьме прошмыгнула тень шакала, и я почувствовал запах тигра.
Огромная темная фигура остановилась перед окном. Тигр подошел вплотную к окну; снова всхлипнул где-то шакал. Я не думал о том, что свет прогонит тигра, когда зажег спичку, а только хотел разогнать темноту. Но едва зверь увидел огонь, он отпрянул назад и исчез.
Потом он повадился приходить в деревню среди бела дня.
Мы были беззащитны. Английское правительство не разрешало нам носить оружие. Если тигр зачастит в деревню, нужно дать знать об этом властям. Так мы и сделали, и скоро в нашей деревне появился краснолицый англичанин с ружьями в кожаных футлярах и парусиновых чехлах. Он объявил, что уплатит две рупии тому, кто выедет с ним на охоту со своим слоном.
Мать не хотела меня пускать, но отец сказал:
— Пусть едет. Мальчик ловок, да и Кари не даст его в обиду.
— Он еще мал, лучше я поеду, — сказал брат, но я засмеялся: Кари слушался только своего хозяина, и этим хозяином был я.
После поездки в Бенарес я был уверен, что Кари не сробеет при встрече с тигром, но англичанин решил испытать, пригоден ли слон для охоты. Мы выехали в лес. Сагиб сделал несколько выстрелов и убил двух птиц. Кари, никогда не слышавший звука выстрела, не дрогнул.
— Завтра выедем на охоту, — сказал сагиб.
В четыре часа утра мы выехали из деревни.
Я сидел у самой шеи слона, а сагиб — в новом хаудахе, который отец сколотил для него из досок.
Мы вброд перешли реку и углубились в лес. Загонщики большими отрядами вышли вперед, чтобы со всех концов всполошить джунгли. С хаудахом было очень трудно идти по джунглям напрямик, без дорог, и нам приходилось выбирать проходы между ветвями и стволами.
Часа через два мы вышли на открытое место. Загонщикам было приказано гнать зверя к этой поляне. В это утро джунгли стонали от шума. Кари срывал с деревьев ветку за веткой, объедал и бросал. Сагиб умет говорить только по-своему — по-английски. Я тогда не понимал по-английски ни слова, так что мы объяснялись с ним только жестами, а чаще молчали.
Первыми промелькнули перед нами антилопы. Они пронеслись сквозь изумрудную зелень, как солнечные зайчики, и исчезли. На краткий срок стало тихо, потом послышалось хрюканье и храпенье носорога. Он валил, как всегда, напролом, кроша и сшибая все на своем пути. Следом за ним клыкастый вепрь черным клином вырвался из чащи; ласки и дикие кошки обогнули поляну, прячась под завесою листьев и трав.
Наконец, до нас донеслось протяжное, яростное рычание. Сагиб вскинул ружье к плечу и приготовился к бою. Было слышно, как приближаются крики загонщиков. Мимо нас прокатилось стадо слонов. Они пронеслись бесшумно, как призраки-великаны.
Злобный рык снова вырвался из джунглей, на этот раз рядом с нами. Шум облавы был близок, но его заглушил рев приближающегося зверя. Одним прыжком тигр вынесся на поляну и тотчас отпрянул назад. Нам было видно, как он переходил от куста к кусту; когда он остановился, его задние лапы были открыты нашему взгляду.
У джунглей свои законы охоты. Врага убивают лицом к лицу. Охотник должен окликнуть зверя, предупредить его и тогда стрелять. Но сагиб выстрелил без всяких предупреждений. Тигр пружиной взвился в воздух и с ревом упал на землю перед слоном. Кари попятился и задом уперся в дерево. Сагиб не мог стрелять снова: ему мешала моя голова — он должен был ждать. Прыжок, и тигр повис на боку у слона, так близко от хаудаха, что сагиб не мог вытянуть ружье. Я выругался с досады. «Ты — брат свиньи! — крикнул я сагибу. — Почему не предупредил его прежде? Кто бьет тигра в заднюю ногу?».
Сагиб посинел от ужаса. Он сжимал ружье в руках, глядя, как тигр подбирается к хаудаху. Кари трясся всем талом, но не мог стряхнуть тигра. Он трубил от боли, потому что когти тигра врезались ему в тело. Высоко подняв хобот, слон раскачивался и ударял о дерево задом. Тигр не отступал. Чем ближе подвигалась лапа тигра, тем дальше откидывался сагиб через край хаудаха… Он втиснулся в задний угол ящика и теперь мог бы поднять ружье. Я увидел, что у тигра глаза стали красными, потом желтыми. Раздался ужасный храп — знак, что тигр уверен в своей победе. Англичанин, как скованный, не шевелился. Тогда я подал Кари «зов господина».
Слон двинулся вперед, обвил хоботом толстую ветвь и с треском сорвал ее наземь.
Тигр обернулся на шум и встретился глазами со мной. Он колебался, броситься ли на меня или вернуться к прежней жертве. Я похолодел от страха, но вспомнил: если страх победит меня, я буду убит, и взял себя в руки.
Вдруг я увидел, что англичанин не только может поднять ружье, но поднял его и целится. Тогда я ударил тигра анком по лапе. Он вытянул лапу ко мне и задел когтями платок, который повязан был у меня вокруг бедер. Я рад был, когда услышал треск рвущейся материи: когти прошли мимо тела. В этот миг англичанин вставил в ухо тигру дуло ружья. Все, что я помню, — это горячую кровь, которая брызнула мне в лицо. Кари сорвался и побежал. Он остановился, когда поляна осталась за нами и мы очутились в чаще.
Слон не был опасно ранен, только бок его был изорван когтями. Когда загонщики подошли к нам, я приказал слону опуститься на колени. Мы оба сошли на землю. Англичанин отправился посмотреть, как велик тигр, а я с Кари пошел искать потерянный мною анк. К закату с тигра снята была шкура. Зверь оказался трех метров в длину.
Страшный гость
Сагиб сложил свои ружья, упрятал их в чехлы, стянул ремнями шкуру убитого тигра и уехал. Деревня наша ликовала. Ребятишки, которым надоело по вечерам сидеть дома, резвились в пыли на дороге. Закатное солнце зажгло румянцем выбеленные стены нашего дома. Я сидел на заборе, под крышею дома, болтал ногами в прохладной тени и забавлялся тем, что выдергивал из крыши соломинки. Выдергивал и бросал на голову нашей корове, которая стояла в ожидании дойки.
Мать вышла из дому с глиняной крынкой для молока.
— Перестань, разбойник! Мало нам тех прорех, что есть уже в крыше? И так, пойдет дождь — на голову льется.
Я засмеялся и бросил свою забаву. Я сидел теперь тихо и смотрел туда, где за сараем слона виднелась оранжевая гладь реки и ярко-зеленые джунгли. Далеко, у изгиба реки, какой-то зверь вышел из чащи и остановился на открытом бугре. Мне сперва показалось, что это пантера. Я приложил руку к глазам и вскрикнул.
— Тигр! Тигр! — закричал я, и улица тотчас опустела. Мать выронила крынку из рук.
Никто не хотел этому верить. Все видели собственными глазами, как сагиб увез полосатую шкуру. Никому в голову не могло прийти, что мы двух тигров принимали за одного.
К вечеру по всей деревне двери были на запоре и люди не отходили от решеток окон. Как бывало и прежде, чуть стемнело, раздался голодный рев хищника, и тотчас же воздух наполнился запахом страха. Этот запах тянул из хлева, где стояли наши коровы и козы. Скотину обдало потом, и запах страха проник через тонкие стены хлева.
Но вот ветер подул с той стороны, откуда шествовал тигр. Мы почуяли новый запах, тяжелый и острый, и скоро, едва встала луна, мы увидели большую черную тень. Тигр прошелся вверх и вниз по деревне; глаза его в темноте сверкали то изумрудом, то рубином.
Мы дали знать в город властям, чтобы сагиб опять приехал и убил тигра.
Прошло две недели, а сагиб не появлялся.
Тогда мужчины устроили собрание и порешили убить тигра своими силами. Наш дом стоял у самой околицы, на краю джунглей; тигр по пути в деревню не мог нас миновать, и вот однажды Вечером все собрались к нам — двадцать человек — с длинными копьями.
Тигр пришел, когда было еще светло. Те, кто видели тигра в клетке зоологического сада, говорят, что шкура его покрыта черными и желтыми полосами. Но на открытом месте, где свет играет, шкура тигра что ни час другая. Сейчас она казалась багряной; да, тигр был пурпурным, как воздух в этот вечер.
Дом наш, хлев для скота и сарай для Кари обнесены были общей стеной в три метра вышины. В стене были две двери: одна для скота, другая для нас. Когда тигр подошел совсем близко, из обеих дверей сразу выскочили люди; десять человек стали по одну сторону дома и десять — по другую. Мне все было видно в окно. Сперва тигр заметил людей, которые стояли перед фасадом. Он припал к земле, чтобы прыгнуть, и людей точно смыло волной. Они бросили копья и метнулись во двор.
Тигр обернулся и прянул к другой кучке людей. Они оцепенели от страха и не шевелились. Никто не решался пустить в ход оружие. Бежать было поздно: тигр подошел слишком близко. Медленно, не спуская глаз со страшного зверя, люди стали пятиться назад. Так, не обернувшись, они отступили во двор и закрыли ворота.
Едва успели все войти в дом, тигр перемахнул через высокую стену. Козы заблеяли в хлеву, замычала корова. Кари трубил в своем стойле. Тут мы услышали треск: дверь хлева, разбитая сильной лапой, упала наземь. Козы выбежали во двор, и началась резня. Никто не решился остановить убийцу.
Наутро снова собрался совет. Отец мой сказал:
— Если б у нас были ружья, мы уложили бы зверя сразу, а так… так нам остается только одно средство. Заметил ли кто-нибудь, с какой стороны тигр перепрыгнул через забор?
Следы показали это место совершенно точно. Мы увидели даже, что, уходя со двора, тигр прыгал опять через тот же участок стены. Многие звери приходят и уходят всегда одним и тем же путем, если хоть раз испытают безопасность этой дороги.
Две козы и единственная наша корова лежали растерзанные на дворе. Весь день тучами опускались на падаль грифы; их нельзя было отогнать.
К закату отец вкопал в землю перед забором длинный бамбуковый шест. Соседи помогли ему вогнать в этот шест железный отточенный прут. Мы надеялись, что тигр, уходя со двора, напорется на острие шеста.
Этой ночью зверь пожаловал поздно. Видно, он был еще сыт. Мы нарочно не убрали изорванных туш, чтобы они послужили приманкой. Около девяти часов мы услышали тихое рычание. Это тигр, возвращаясь к остаткам трапезы, приказывал мелкоте очистить ему дорогу.
Легким прыжком он перемахнул через стену; прыгая, он задел бамбуковый шест, и тот задрожал. Ночь была темная. Мы едва различали тигра, только огни его глаз мелькали то здесь, то там.
— Его нужно сегодня убить во что бы то ни стало, — говорили соседи. — Ведь он перережет у нас всю скотину!
— Мы должны испугать его, — сказал отец, — иначе он перепрыгнет через стену где придется. Если нам удастся его чем-нибудь испугать, он бросится к старой, испытанной дороге и попадет на шест.
— Не знаю, как это сделать, — покачал головой сосед. — Первый раз слышу, чтобы тигра можно было прогнать со двора, как собаку.
— Попытаемся, а то он уйдет невредимым. Я…
Но отец не кончил фразы. Тигр подошел к хлеву; последние наши козы заблеяли в смертельном страхе. Услышав их блеяние, отец схватил кусок домотканного холста, облил его керосином, свернул в жгут и сунул в огонь. В следующее мгновение он бросил горящий жгут во двор. Тигр с ревом отскочил назад. Я никогда не забуду вида дрожащего зверя, красных и золотых полос на черном полотнище ночи. Языки пламени поднялись, и, казалось, тигр стал в два раза больше ростом. Помедлив мгновение, он метнулся в сторону и исчез в темноте. Козы с блеянием выбежали из хлева. Кари трубил, напуганный огнем, но мы не слышали шума: мы ждали последнего рева тигра.
Казалось, не секунды прошли, а часы. Пламя упало; круг, освещенный огнем, сжимался. За этим кругом была чернота. Мы не знали, уйдет ли зверь, бросится ли на коз, или проложит себе дорогу к нам в дом.
Зубы громко стучали у меня во рту.
Вдруг тишину разорвал вопль боли и ярости. Слышно было, как трепыхается бамбуковый шест.
Всю ночь стоял у меня в ушах рев зверя и скрип бамбука. Никто не решался взглянуть за дверь, пока не рассвело, а с рассветом мы увидали, что тигр лежит на земле, пронизанный шестом, точно спицей. Он был мертв, и огромная лужа крови стояла под ним.
— Этот зверь стоил мне двух коз и коровы, — сказал отец. — Какая польза, что чиновник выдаст мне премию? Коровы мне все равно не купить.
Сыпучие пески
Я не мог дождаться, когда нас с Кари возьмут на лесопильный завод; но туда принимали только взрослых, хорошо обученных слонов, и мне с моим другом нужно было еще подождать. В ожидании этого мы брались за всякие мелкие работы.
Однажды мы нанялись тащить баржу вверх по реке. Как бурлаки ни бились, они не могли справиться с течением, и баржу сносило назад. Я собирался с Кари ехать в лес за кормом, как вдруг прибегает один из бурлаков и говорит: «Скорее гони своего слона к реке, а то наши люди совсем обессилели. Сейчас еще они стоят на месте, но я боюсь — еще немного, и течение потащит их назад».
Я тотчас накинул на Кари лямку. Нам редко случалось перетаскивать тяжести, и сперва Кари, по неопытности, слишком сильно налег на лямку. Канат зазвенел, баржа дернулась и чуть не перевернулась. Люди на барже замахали руками и подняли крик: они испугались, что слон потопит судно.
Кари протащил баржу шагов двести и остановился; веревка ослабла, но течение сейчас же снесло баржу назад, и канат снова натянулся в струну. На барже опять поднялся крик. Когда тащат судно, нельзя брать рывком, нужно тащить равномерно. Я приказал Кари идти медленно. Не прошло и часа, слон понял в чем дело, и к концу пути он вел баржу, как заправский бурлак.
Окончив работу, мы с Кари стали играть на берегу. Тут нас отыскала Копи. Сперва она уселась слону на шею и принялась лопотать. Потом спрыгнула на песок и побежала вдоль берега. Кари пустился за ней. Они долго кружили по песчаным отмелям, пока я не потерял направления; я был уверен, что животные знают, куда бегут. Но обезьяна завела нас в ловушку; мы попали на песок-плывун, и Кари увяз в нем. Всякий раз, как он пытался высвободить ноги, он уходил в него глубже и глубже. Несчастный так испугался, что хотел ухватиться за Копи хоботом, но та увильнула.
Я вытащил нож, перерезал веревки, которыми был привязан матрац, и скинул его со спины слона. Кари ступил на него, но матрац не помог. Слон беспомощно шарил в воздухе хоботом, ища опоры. Вдруг я увидел, как хобот поднялся кверху и потянулся ко мне. Кари хотел стянуть меня наземь и на меня наступить! Хобот полз ко мне, как удав. Было тихо; слон перестал трубить. Обезьяна визжала на дереве. Я спрыгнул со спины слона, упал на землю, встал и пустился бежать. Кари трубил и звал на помощь. Он погрузился в песок уже по грудь. Задние ноги его увязли меньше, он стоял наклонно, и из-за этого ему было еще трудней подняться.
Я побежал в деревню и позвал людей. Пока мы подоспели с досками и веревками, Кари спереди засосало уже по шею; он высоко поднял хобот, чтобы дышать. Единственное, что можно было сделать — это заставить слона вытащить себя своими же силами. Мы привязали веревку к дереву и бросили Кари конец. Слон ухватился за него хоботом и начал тянуть. Веревка дрожала и пела, как телеграфный провод, дерево стонало, но слон только чуть-чуть продвинулся вперед, и его задние ноги глубже ушли в песок.
— Подсунь ему доски под брюхо, — сказал кто-то, и мы с братом кое-как пропихнули под брюхо слона две широкие доски. Кари перестал погружаться глубже, но под ноги мы не могли подложить ему досок, и он все равно обречен был на гибель. Оставалось еще последнее средство: впрячь в лямку другого слона. У нас в деревне в ту пору не было слонов: все разошлись на работу по пристаням и заводам. Уже темнело, когда я пустился бежать на лесопилку. Я не замечал дороги, не слышал звериных голосов — я бежал, не отдыхая, двадцать километров. Но я достал второго слона. Это был не просто слон, это была мать моего Кари.
Чуть забрезжил день, когда мы были у реки. Кари я застал в том же положении, в каком оставил. Он бросил канат, за который держался, но глубже не увяз. Мы устлали песок вокруг него досками, и теперь он уже не пытался хватать нас, чтобы бросить себе под ноги: он понял, что мы стараемся спасти его. Испробовав прочность досок, мы спустили с привязи мать Кари. Она обвила хоботом его шею и начала тащить, но он захрипел: она его едва не задушила.
Тогда брат сел с товарищем в лодку, подъехал к Кари со стороны реки и перехватил канатом его тело под зад. Другой конец каната обвязали вокруг матери. Она влегла в лямку, и сила ее оказалась так велика, что передняя часть тела Кари высвободилась из песка, и его короткие ноги повисли в воздухе. Она протащила его немного, канат лопнул, и передними ногами Кари упал на доску. Теперь увязли задние, и нам снова показалось, что спасти его невозможно.
Но положение было не так уж плохо. Теперь под слона легко было подвести новый канат. На этот раз мы сложили веревку вдвое, а вторую веревку, привязанную к дереву, дали Кари, чтобы он помогал нам. Бедняга был так утомлен, что мне пришлось ударить его анком. С помощью матери ему удалось вытащить из песка свой круп, потом поставить на доски одну ногу и вторую.
Вся деревня кричала от радости, когда Кари ступил на твердую почву. Обезьянка мигом слетела с дерева и уселась к нему на шею. Она очень радовалась спасению друга. Но Кари было не до нее; он стряхнул ее прочь. С какой жадностью слон набросился на зеленые ветки! Не было человека во всей деревне, который не угостил бы моего Кари.
Я получил хороший урок. Никогда больше я не доверюсь теперь обезьяне, потому что у обезьяны ветер гуляет в голове.
Лесопилка
Наконец мы с Кари начали работать на лесопильном заводе. В несколько дней он научился ворочать огромные бревна, как будто всю жизнь ничего другого не делал. Он вытаскивал тяжелые стволы из чащи на просеку; те, что полегче, поднимал хоботом и складывал их одно на другое правильными штабелями. Штабеля получались у него ровные, точно сложены были по нитке. Старый слон помогал ему. Если попадалось бревно, которое Кари одному было не под силу, они вдвоем брали его с двух концов и вместе взваливали на платформу.
Большую часть работы на лесопильне делали электрические машины. Слоны доставляли из леса бревна и сбрасывали их возле машин. Пилы разрезали бревна на части, потом слоны складывали напиленный лес.
С механиками, которые управляли машинами, Кари не ладил. И с нами, погонщиками, и со слонами они обращались, как со своими рабами. Все они пили ром и ели мясо. Слон не любит запаха вина, и запах мяса ему противен.
Кари всегда вставал в половине пятого, и мы отправлялись работать. В полдень мы шли купаться, и я отводил его под навес. А через два часа мы снова принимались за бревна. Вечером я привязывал его под навесом, а сам укладывался спать в гамаке снаружи.
Однажды ночью я слышу — Кари трубит во всю мочь. Я спрыгнул с гамака и скорей к слону, в сарай. Смотрю — два пьяных механика забавляются: зажигают спички и бросают их в слона. Кари, как всякий зверь, боялся огня; в его голосе слышны были страх и ярость.
— Перестаньте мучить слона, он этого вам не спустит! — закричал я. Но пьяные механики прогнали меня вон и продолжали свое занятие. Видя, что я ничем не могу помочь своему другу, я расстегнул его цепи и оставил привязанной одну только ногу.
Слоновая цепь обычно загоняется на два метра в землю, потом закрывается цементом и землей. Слону редко удается порвать такую цепь, но в случае пожара Кари справился бы с нею наверняка. Я же боялся, как бы от шуток негодяев не занялся сарай. Однако эта ночь прошла спокойно.
Прошло несколько дней. Я, кончив работу, привязал Кари под навесом, а сам улегся в гамак. Поздно вечером меня опять разбудила труба слона — вопль отчаяния и гнева. Негодяи взялись за прежнюю забаву. Они переходили, пошатываясь, от слона к слону и дразнили усталых животных. Со страхом осмотрел я сарай Кари. Он покрыт был соломенной крышей, стены были кое-как обмазаны глиной, и ворох бамбука лежал на полу. Кари всегда ел ветви, и на полу вырос ковер из сухих листьев. Я не стал разговаривать с пьяными англичанами. Тонкая струйка дыма подымалась уже от листьев.
«Кари сгорит», — подумал я, бросился в сарай и разомкнул цепи.
Кари оглушительно затрубил, вырвался из-под навеса, сшиб с ног мучителей и в мгновение ока одного из них раздавил в лепешку. Потом затрубил громче прежнего и, размахивая хоботом, понесся по лагерю. Таким я его никогда не видел: он совсем обезумел. Я влез на высокий баньян, где Кари не мог достать меня, лежал на суку и смотрел вниз.
Прежде всего слон ринулся к автомобилю, стоявшему рядом с сараем, — к автомобилю старшего механика. Он превратил его в кашу мятой стали и жести, точно машина была картонной. Потом слону на глаза попался сам старший механик с двумя другими людьми. Кари помчался к ним, но они знали, что значит иметь дело со взбесившимся слоном, и скрылись в доме. Кари сорвал хоботом часть соломенной крыши бунгало, круто повернул, бросился к двум новым повозкам, которые стояли перед воротами дома. Он разбил их в щепу. Бык мирно пасся посреди луга. Кари настиг его и обвил его шею хоботом. Бык упал мертвым, а через минуту Кари исчез с глаз.
Две недели о нем не было ни слуху, ни духу. Я ждал, что он вернется ко мне, но не дождался. Он забежал в джунгли и зашел так далеко в чащу, что потом не мог уже вернуться назад. Когда бешенство оставляет слона, он никогда не может вспомнить, по каким дорогам проходил он в беспамятстве.
А, может быть, после жестокой обиды, которую нанесли ему люди, он не хотел покидать родных свободных лесов…
Новая жизнь
Я возвращался домой сам не свой от горя. Шесть лет я прожил вместе с Кари, мне было очень тяжело потерять его. Но, когда я вернулся домой, меня ждало другое несчастье. Мать тяжело заболела в мое отсутствие. Она металась в жару, и я не отходил от ее постели. Мне было теперь не до слона.
Мать так и не встала на ноги. В темный дождливый день она простилась со мной и с отцом и умерла.
Прежде я всегда побаивался отца, но за время болезни матери я сильно вырос и почувствовал себя взрослым человеком. Отец тоже теперь разговаривал со мной как с младшим товарищем, и мы оба старались облегчить друг другу тяжесть утраты. Брата давно уже не было с нами: его взяли в армию и угнали куда-то далеко, кажется, на границу Афганистана.
— Знаешь, Хари, — сказал мне отец однажды, когда мы сидели с ним в опустевшем доме и слушали, как обступает деревню вечерняя тишина, — знаешь, Хари, я до тех пор не приду в себя, пока мы живем в этом доме. Слона у нас нет и коровы тоже; поле нас не прокормит. Что нас здесь держит? Я был когда-то хорошим охотником и сейчас еще крепок и готов ко всяким лишениям. Нам нужно изменить нашу жизнь. Я продам этот дом, мы построим себе в джунглях шалаш и будем охотиться.
Я был в восторге от этой мысли. На другой день отец отправился в Тамра-Пурни, главный город провинции раджи Паракрама. Там, в торговой конторе, он подписал условие, по которому все шкуры убитых им зверей обязывался продавать агентам этой конторы. Контора же выдала отцу разрешение на право ношения оружия, хорошее охотничье ружье и нужные припасы.
Так началась наша охотничья жизнь.
Некоторое время мы еще продолжали жить в нашем старом доме и каждое утро вброд переходили реку, а к вечеру возвращались назад; но потом отец продал старый дом, и мы построили себе бамбуковую лачугу с соломенной крышей на другом берегу, у самой опушки леса. Еще мы сколотили плот, чтобы переправляться в деревню. Мы жили в лесу, били зверя, ловили рыбу; время от времени сдавали шкуры в контору, запасались рисом, овощами и боевыми припасами. В период дождей мы старались не выходить из шалаша. Но мы были там не одни. Мартышки проведали про наше убежище; оно им понравилось, и они стали приходить к нам каждую ночь. Им было худо на верхушках деревьев во время жестоких ливней, а спать на земле они боялись: слишком много у них было врагов. И вот по ночам они просовывали в щель тонкие руки, отодвигали засов и располагались у нас, как дома.
В первый раз я был очень испуган их приходом. Это случилось в самом начале дождей. Я вышел, чтобы помочь отцу перетащить с плота запасы, которых на этот раз он привез больше обычного. Течение что ни день становилось быстрей; переправляться через реку было уже и опасно и трудно. На обратном пути я обогнал отца. Распахнув дверь, я увидел, что комната полна маленьких серых фигурок. С криком выскочил я из дверей, а отец засмеялся.
— Не бойся, глупый, — сказал он. — Это обезьянье племя укрылось у нас от дождя.
Мы вошли. Мартышки не обратили на нас никакого внимания. Они сидели, штук двадцать в ряд, и смотрели на огонь в очаге, мигая от яркого света. Одна из них держала у груди малютку и кормила его, точно хозяйка дома. Потом, чуть стемнеет, они были уж тут как тут — входили бесшумно, не обращая на нас внимания. Нам жаль было гнать их; а потом мы увидели, что от них никакого вреда, одна только польза. Они стерегли шалаш не хуже собак: едва приближался какой-нибудь зверь, наши новые друзья подымали такой шум, что нельзя было не проснуться. Днем к нам часто наведывались белки, точа зубки на наши орехи.
Дожди лили и день и ночь; река стала куда глубже прежнего, в ней появились крокодилы, и мы боялись теперь пользоваться плотом. Вот как я узнал о том, что пришли крокодилы. Как-то раз утром я стоял и смотрел, как мартышка пьет воду из реки. Вдруг она сразу исчезла под водой, и я увидел, как кто-то медленно тащит ее за руку в глубину. Немного погодя обугленное бревно заколыхалось на поверхности реки. Это была черная чешуйчатая спина крокодила. С тех пор и мы и звери стали переходить реку выше по течению, где лучше был брод.
Однажды, когда дожди миновали, отец вернулся из Тамра-Пурни с двумя мешками фасоли и мешком орехов. Он сварил огромный котел фасоли, потом поджарил ее в масле, добавив соли и перца. Я помогал ему стряпать, сгорая от любопытства.
— Куда нам столько фасоли? — спрашивал я.
Наконец, отец объяснил мне, что он задумал.
— Нам нужно приготовить побольше пищи в дорогу. Завтра мы отправимся далеко в джунгли и устроим себе помост на деревьях; там мы проведем целую неделю кряду и посмотрим, какую добычу пошлет нам судьба.
Нетерпенье не давало мне спать всю ночь. Я едва дождался рассвета. В пять часов мы были готовы. Отец набил две сумки вареной фасолью, и, прихватив с собой мешок с орехами, мы двинулись в путь.
Сначала мы шли вдоль опушки, потому что в такой ранний час углубляться в джунгли опасно. Вдруг отец молча указал мне на землю. Я увидел на ней отпечаток копыт антилопы. Мы пошли по следам и скоро различили также след тигра.
— Наверно, тигр на заре пришел сюда к водопою и засел поджидать антилопу; антилопа учуяла тигра и пустилась бежать от него, — сказал отец. — Вот посмотри: отпечатки копыт все глубже и глубже. Значит, ее дело плохо: ее мускулы парализованы ужасом, она не может быстро бежать. Ее ноги прилипают к земле.
В какой-нибудь сотне шагов мы услышали рычание. Миг, и мы были на дереве так высоко, что тигр не мог бы допрыгнуть до нас. Отсюда, перебираясь по-обезьяньи с ветки на ветку, с дерева на дерево, мы достигли места, где нам видна была трапеза тигра. Это и страшная и красивая картина. Тигр, золотой и черный, в луже крови. Он подмял под себя антилопу и вгрызается в шею убитого животного. Тигр сожрет сперва мягкие части антилопы: сначала шею, потом мышцы груди, живот, дойдет до ребер и бросит добычу до следующего раза. Но следующего раза обычно не бывает: остатки доедает другое зверье. Мы загляделись на трапезу хищника. Алый, золотой и зеленый цвета рябили в глазах.
— Он повернет к своему логову и пройдет мимо нас, — сказал отец. — Раньше не будем стрелять.
Мы ждали долго. Часов в девять тигр оставил свою добычу, залез в кустарник и улегся спать. Но прежде чем лечь, он остановился и начал зализывать на груди рану, из которой сочилась кровь. Должно быть, антилопа перед смертью успела ударить его копытом и глубоко рассекла ему грудь.
Скоро кусты под нами стали оживать; черные мордочки просунулись сквозь листву; их ноздри заходили, принюхиваясь к антилопе. Это были лисы и шакалы — они пришли за своей долей костей. Когда они подвинулись ближе к добыче, тигр заворчал, как собака, и низкая поросль джунглей всколыхнулась, как факел под ветром. До полудня тишайший шорох то и дело вплетался в полную тишину. Иногда голодные челюсти открывались уже, чтобы впиться в мясо, но всякий раз раздавался сердитый храп тигра, и звери шарахались в чащу. Их бегства не было слышно, но оно было видно. Если убегал шакал, по кустам пробегали волны; если лиса убегала, кусты трепетали, как шкура собаки, которой снятся тяжелые сны.
Вдруг по кустам прошел новый шелест: высокие стебли и листья захлопали, точно дети в ладоши. Этот шелест шел с двух сторон. Что-то грозное было в нем, и я задрожал. Отец взял меня за руку.
— Не бойся, сын, — сказал он.
Тихий шепот пробежал по траве, и две пантеры выросли перед добычей. С антилопы сорвался черный рой мух. Пантеры не учуяли тигра — они вышли с наветренной стороны. Тигр же был слишком ленив, чтобы двигаться.
— Не бойся и не шевелись, — прошептал мне отец. — Не двигайся! Пантеры хорошо лазят по деревьям. Если они нас заметят, мы пропали.
Шкуры пантер покрыты были красивым рисунком, словно кто-то обмакнул листок в чернила и потом прикладывал его снова и снова к золотому меху. Едва пантеры увидели друг друга, они ощерились, впившись друг в друга глазами; хвосты их извивались жгутами. Одна из них задела хвостом стебелек, и стебель сломался с хрустом: хруп, хруп! И вдруг между злобными мордами пантер выросла морда тигра: его разбудил треск сломанного стебля.
Пантеры подались назад, бесшумно, как нитка в игольном ушке. Тигр зарычал. Нам показалось, будто рухнули горы и яростные потоки с грохотом ринулись на нас: таков был его рев. Но пантеры не струсили. Только смолкло рычание тигра, они взвыли, точно каленые копья пронзили их внутренности. Это был вызов. Тигр отступил и припал к земле, глядя на пантер.
Джунгли от верхушек деревьев до самых глубин земли охвачены были грозным молчанием. Враги вое больше и больше распластывались по земле. Все звери кошачьей породы, когда на них нападают, прижимаются к земле, словно набираясь силы. Когда зверь лежит, прильнув к земле, его враг при прыжке открывает свою шею и брюхо — их можно поразить только снизу, и чем туже сжата пружина, тем сильнее она прянет, если ее отпустить. И пантеры и тигр почти исчезли в траве, только и видны были головы их и пылающие, как красные камни, глаза.
Вдруг одна пантера зарычала и вытянула лапу вперед. Это было сигналом. Вторая приготовилась прыгнуть на тигра, но осталась на месте. Робость промелькнула в ее глазах. Она не прочь была уклониться от битвы.
Тигр сразу почувствовал свое превосходство и зарычал. Нам видно было, как съежилась от страха вторая пантера. Первая же, потеряв голову, не прыгнула на тигра, а подбежала к нему боком. Они сцепились в один клубок. Вторая пантера вышла из оцепенения и бросилась к тигру.
Но она не могла к нему подступиться. Всякий раз, как она приближалась, тигр, не выпуская противника, отгонял ее молниеносным ударом. Пантере удалось только изорвать тигру бока, до шеи или до брюха она добраться не смогла. Но вот, изловчившись, она вцепилась тигру в бедро и пригвоздила его к месту. Тигр рванулся и, стоя на задних лапах, подмял под себя первого противника; одно неуловимое движение, и он перервал ему горло когтями. С предсмертным воплем пантера разжала челюсти и отползла в сторону. В этот миг вторая пантера оставила бедро и зарылась мордой в брюхо тигра. Так она лежала, вгрызаясь во внутренности зверя, а тот терзал ей спину когтями и клыками.
Джунгли насторожились. Казалось, даже солнце застыло на месте. Минуты текли, как часы… Извивающиеся тела врагов стали вдруг неподвижны, как камень; рычание и хрип прекратились. Черные морды шакалов выдвинулись из кустов.
— Нужно слезть и спасти их шкуры, — сказал отец. — Первая пантера тоже издохла.
Мы поспешили вниз. Вот она, первая пантера, в двух шагах от трупов тигра, пантеры и антилопы. Мы подтащили ее к кусту и принялись за работу. На антилопе уже не было шкуры.
Не так-то легко оказалось разнять тела пантеры и тигра. Нам пришлось их резать на части, иначе мы не сняли бы шкур. Отец работал почти до заката; я, с луком в руках, отгонял лис и шакалов.
Мы связали окровавленные шкуры вместе и на веревке подтянули их к ветке дерева. Потом взобрались на верхушку и при свете восходящей луны настлали на дереве помост для ночлега. Отец достал из сумки пахучего масла, мы натерлись им для защиты от муравьев и москитов и закрыли глаза.
Ночь в джунглях
Но первая наша ночь в джунглях прошла неспокойно. Тигровая шкура, повешенная на дереве, защищала нас своим запахом. Мы могли не бояться лазающих по деревьям зверей; сама пантера, учуяв запах тигра, повернула бы назад. Внизу, на земле, запах тигра растаял — его смыло ветром, и дорога для обитателей леса была открыта.
Не знаю почему, мне не спалось. Я лежал, напрягая зрение и слух.
Вышла луна, и джунгли притихли. Сотни мелких животных копошились в кустах, объедая туши зверей. Понемногу джунгли наполнились тысячами звуков. Эти звуки сливались в ровный гул. Треск и хрюканье прошли по лесу, и в лунном свете вычертилась голова с тупым шипом — это был носорог. Он захрапел, и звери бросились врассыпную. Кусты трещали под тяжелой поступью его ног. Медведь, ворча, проковылял под нашим помостом. Потом прошли дикие буйволы; их было голов шестьдесят, и двигались они, растянувшись в ряд полумесяцем. По концам полумесяца шли самые сильные; старые — рядом с ними. Впереди полумесяца шел вожак, самый старый и опытный из быков; в середине — самки с телятами. Буйволы двигались молча. У кустарника они захрапели: им противен был запах крови. Быки замычали густым коротким ревом, и стадо исчезло в кустах. Отец, заметив, что я не сплю, сказал:
— Теперь час самой глубокой ночи. Скоро настанет полночь, жители джунглей придут к водопою. Ты не боишься?
— Нет, — ответил я.
— Тогда спустимся и пройдем к реке. Мы их всех там увидим.
Мы спустились вниз, точно в шахту из драгоценных камней. Глаза лис, шакалов и диких кошек горели вокруг, переблескиваясь с луной.
Мы быстро добрались до водопоя. Отец отыскал в темноте слоновью тропу так легко, точно днем. Он сказал:
— Всякий зверь проходит по джунглям своей дорогой, всегда одним и тем же путем. Безопасней всего человеку идти за слонами, потому что никто из зверей не ступает по свежему следу идущих к водопою слонов.
Через полчаса мы были уже у реки. Мы взобрались на дерево и лежали там неподвижно, как плоды на ветке.
Вот они, буйволы! Выстроились полумесяцем, напились и исчезли в ночи.
Ветви вдруг затрещали, — не внизу, под деревьями, а где-то здесь, рядом с нами. Точно змея, что-то черное возле меня обвилось вокруг ветки и рвануло ее вниз; мы едва не свалились с дерева. Кто-то тяжелый привалился к стволу так, что, казалось, дрогнули корни в земле. Я в испуге взглянул на отца, который лежал, прильнув к ветке, у меня за спиной. Он сжал мою руку, но не произнес ни слова. Два белых меча блеснули в листве подо мной. Нижняя ветвь затрещала, мечи продвинулись вперед, и я увидел, что это бивни; листва раздалась и открыла голову и спину слона. Это стадо великанов шарило по деревьям, ища сочных зеленых ветвей. Старый могучий вожак спустился вниз к водопою, отошел вправо и остановился. За ним подошли к воде слоненок-годовичок и его мать. Они заняли место рядом с вожаком, выше его по течению. За ними выстроились в очередь и другие. Тогда вожак, который стоял ниже всех по течению, опустил хобот в воду и напился первым. Потом напился второй слон, третий, и так до тех пор, пока последний старый слон не утолил своей жажды. Они пили по очереди, чтобы не мутить воду друг другу.
Слоны кончали уж водопой, когда над рекой качнулись рога оленя. Серебряный свет струился по его бокам. Он спустился к берегу между слонами и буйволами; слоны защищали его справа, буйволы — слева. Олень был высок и красив; в лунном свете все его тело казалось отлитым из серебра. Он пил, до половины погрузившись в воду; одно ухо — вперед, другое — назад; одним ухом он слушал шорохи джунглей, другим — течение воды. Только слух может предупредить его об опасности во время водопоя; чутье — не в помощь, потому что нос под водой. Зрение тоже, потому что глаза опущены низко к воде.
Олень начал пить, помахивая в воздухе коротким хвостом. Вдруг хвост замер: откуда-то с берега послышался шорох. Миг, и олень стоял уже, обернувшись к джунглям, с ушами, поднятыми навстречу ветру. Ветви дрогнули возле него, и он прянул в сторону, туда, где в тени кустов притаились буйволы.
С дерева слетела пантера, но промахнулась; олень ворвался в самую гущу стада. Хищник прыгнул раз, другой и наткнулся на стену каменных лбов и копыт. Олень был в безопасности; пантере пришлось отступить.
Опять стало тихо в джунглях. Луна зашла, и глубокое молчание охватило землю. Казалось, этому молчанию не будет конца. Но вот трепет пошел по лесу. Первый луч блеснул в высоте; зазвенели в воздухе птичьи песни. Стволы и ветви, очертания берега и далекие просторы, которые только что были едва различимы, загорелись сверканием красок.
Золотым факелом поднялось в небо солнце.
Лесная наука
Джунгли — хорошая школа и для зверей и для мальчиков. Отец был в этом твердо уверен. «Чтение и письмо, — говорил он, — последняя ступенька лестницы. Прежде человек должен набраться опыта и окрепнуть в борьбе».
Я учился жизни у джунглей — у природы и у зверей.
— Охотник в джунглях должен помнить три закона, — говорил мне отец. — Первый закон — не бей зверя, не предупредив его; второй закон — не убивай для еды, и третий — не знай страха.
Первый закон был мне понятен. Я не забыл еще, как сагиб выстрелил в заднюю лапу тигра и мы чуть не погибли. Отец рассказывал мне, что такой же случай был и с ним. Он взялся помогать на охоте двум английским офицерам. Они устроили в лесу помост и поблизости от него привязали для приманки козла. Настала ночь, и на поляну вышла пантера. Должно быть, она заподозрила ловушку. При свете луны было ясно видно: не тронув козла, она повернула назад. Тогда один из охотников, боясь упустить добычу, выстрелил. Но в спешке он промахнулся; зверь, взвился в воздух и ринулся на помост. Белые клыки, открытая пасть — не было времени для прицела. Отец спрыгнул на землю и испустил пронзительный крик — крик самки пантеры в опасности. Зверь обернулся, замер, и в этот миг отец уложил его выстрелом в сердце.
Если ты окликнул зверя, ты показал ему свое превосходство, и победа уже за тобой.
И другие правила объяснял мне отец. Мясо можно есть в странах с умеренным климатом; в жарких странах есть его вредно, а охотнику и подавно: запах хищника следует за ним повсюду, и животные джунглей бегут при его приближении. Так же точно чувствуют звери и запах страха. Как все животные, в минуту ужаса человек источает острый и резкий запах, и жители джунглей сразу узнают по нему о присутствии человека.
Отец был прекрасным стрелком из лука и из ружья; мне с ним не приходилось тягаться. Я боюсь, что мне не поверят. Бывало, где-нибудь у реки он указывал мне на сокола на вершине дерева и говорил:
— Сын мой, глаза твои зорки. Брось в эту птицу камень и сгони ее с места.
Я исполнял приказание, а он, приковавшись взглядом к реке, целился в птицу по ее отражению в воде и семь раз из десяти попадал в свою цель на лету. Если ему случалось дать промах, он молча закидывал ружье за плечо и продолжал свой путь; но, когда убитая птица падала вниз, он всегда замечал:
— Так, сын мой, мы полагаемся больше на точность расчета, чем на зрение.
Слух у него был очень остер. Ночью он стрелял по звуку, и если преграда была между ним и добычей, он это чувствовал; он прислушивался к движениям животного, пока звуки движений не становились совершенно чисты от всякой помехи. С ним ночью по джунглям ходить было так же легко, как и днем.
Первое, чему отец научил меня, — это понимать, куда направляется зверь и зачем. По следам и по запахам, по колыханию кустов я должен был узнать, с кем ждет меня встреча.
Вот глухая лесная тропа и медвежьи следы. Как знать, наткнусь ли я здесь на косолапого зверя? Тут было много способов, и один — самый верный. Медведи — большие охотники до муравьев. Медведь лежит возле муравейника и слизывает выползающих муравьев, пока муравейник не опустеет. Ты идешь и смотришь на муравьиные кучи. Если медведь прошел здесь, эти кучи пусты; если же кучи кишат муравьями, ты можешь быть спокоен: медведь далеко.
В дождливые дни трудно узнать, где медведь. Следов его не различить. В промежутки между порывами ливня можно заметить отпечатки лап, но тут никак не узнаешь, какой это зверь проходил. Счастье только, что в пору дождей животные менее охотно нападают друг на друга: звери боятся дождя и грома.
Однажды мы с отцом были в глубокой чаще, когда разразилась гроза. Было два часа пополудни. Вдруг тучи застлали небо, грянул гром, и в джунглях стало темно, как в полночь. После каждого проблеска молнии в сгустившейся тьме я видел вокруг себя глаза зверей. Напуганные грозой, они не думали на нас нападать. Дождь лил, темнота облипала, точно огромная черная пантера, промокшая до костей, терлась о нас своей мокрой шерстью. А когда потянул ветер, эта черная шкура встряхнулась и каждый волос ее выпрямился, сырой и черный.
Но гроза миновала, и полчаса спустя чаща уже сверкала в лучах заходящего солнца. Тут мы услышали над головой жужжание пчел.
— Над нами медведь! — воскликнул отец. — Он ищет меда, но сейчас еще рано, соты будут полны только через две недели. Видно, он очень голоден, иначе он подождал бы. Давай лучше уберемся подальше.
Мы отошли немного и тут услышали снова жужжание, на этот раз сильное: черная туча пчел летала вокруг потревоженного улья.
Мы влезли на дерево и прислушались. До нас донеслось ворчание медведя. Через несколько минут медведь, рыча, упал на землю и бросился в чащу, спасаясь от бесчисленных жал. С тех пор не раз в дождливую погоду я обнаруживал присутствие медведя по пчелиным ульям в дуплах деревьев.
Отец умел подражать крикам разных зверей и птиц, и меня он научил кричать разными голосами. Мы частенько перекликались с ним павлиньим криком. Этот звук был удобнее других, потому что он громок и ясен, а еще потому, что павлинов в наших краях было немного, и мы не рисковали обознаться, хотя иногда и случалось нам попадать впросак. Как-то раз я с верхушки дерева кликнул отца, и вместо ответа на зов огромный павлин вынырнул из ветвей, ища подругу. Я снова крикнул по-павлиньи. Его хвост развернулся веером; павлин приготовился дать отпор сопернику, — очевидно, на этот раз я крикнул не голосом самки, а голосом самца.
Мы с отцом уговорились не убивать павлинов. Нам было от них немало пользы. Павлины едят, между прочим, и змей, а нам частенько приходилось проводить время на ветках деревьев.
В тот раз, когда я ненароком приманил самца-павлина, я стал спускаться вниз, чтобы пойти искать отца, как вдруг услышал над собой хлопанье крыльев и громкое змеиное шипение. Я взглянул вверх и в гаснущем предвечернем свете увидел лапы павлина, впившиеся в тело змеи. Голова змеи была поднята, павлин же откинул голову назад, насколько позволяла ему его длинная шея. Раздраженный павлин и сам был похож на изумрудную змею; его клюв двигался взад и вперед так же часто, как язык змеи. Змея старалась уберечь темя от павлиньего клюва и при каждом молниеносном ударе павлина отдергивала голову назад, но с каждым разом слабее и слабее. Павлин, в свою очередь, увертывался от врага; то и дело слышен был шум его крыльев, точно рвался скрипучий шелк.
Поединок длился долго, но видно было, что змея сдает. Когти павлина все глубже вонзались в спину врага. Вот змея перестала уже порываться укусить павлина и только отдергивала голову перед страшным клювом. Последний раз она метнулась, чтобы поразить птицу в нижнюю часть ноги, но клюв на лету настиг уязвимое место; тело змеи ослабело и свисло с ветви, раскачиваясь, как веревка. Павлин занялся едой, и в это время я услышал знакомый павлиний крик. Он ввел в заблуждение павлина, но не меня: я сразу различил в нем голос отца.
Но я не кончил еще рассказывать о том, как мы выслеживали медведей. Их можно отыскивать не только по муравьиным кучам и пчелиным ульям. Поздней весной деревья мохулы роняют свои медовые цветы; сок в цветах, упавших на землю, скоро начинает бродить. Медведь бредет вечерней порой, лакомится цветами, весь день пролежавшими на траве, пьянеет и под деревьями валится спать. К утру, протрезвившись, он уходит домой. И вот, когда ты проходишь ранним утром по джунглям, ты ищешь деревья мохулы и под ними отпечатки медвежьего тела в траве. Когда медведь не пьян, он спит легким сном и не оставляет в траве заметных следов; но, наевшись цветов мохулы, он спит неподвижно, как мертвый, и его тело оставляет на земле отчетливый след. Весной по утрам, выходя на охоту, мы искали этих следов и по ним находили медведя; а если нам нужно было избежать встречи с мохнатым зверем, мы держались подальше от мест, где растет мохула.
Медведи были главной целью наших охот. В Тамра-Пурни, в торговой конторе, охотней всего покупали медвежьи шкуры. Отцу эта охота была легка: для его крепких нервов встречи с медведем были детской забавой. Медведь легко подставляет себя под выстрел: он встает на задние лапы, чтобы встретить врага, другие же звери, как тигр, прыгают на охотника, прежде чем тот успеет взять прицел.
Однажды мы бродили по лесу и случайно напали на медвежью берлогу. Тотчас же мы услышали ворчание и храп. Мы попятились и в полумраке зарослей разглядели, что на нас прет черная туша.
— Стой за моей спиной, — сказал мне отец.
Но я изогнулся, чтобы видеть, что происходит. Издалека стрелять в черную громадину было нельзя: медведь не тигр, пуля может скользнуть по его густой и мохнатой шерсти. Я видел, что великан все ближе и ближе; ужас сковал мое тело. Но у отца не дрогнул и мускул. Медведь был так близко, что я увидел, как дыбом на нем стоит шерсть. Глаза — как горящие угли, из пасти — белая пена. Клыки блеснули, как ножи, но отец не шевельнул даже пальцем. Я рад был бы броситься бежать, но ноги мои налились свинцом; я врос в землю от страха. Медведь встал на задние лапы; казалось, он бежит так быстрей, чем на всех четырех. Передние лапы потянулись к отцу. Я чувствовал уже, как когти зверя рвут воздух; мне чудилось, что горячее дыхание вылетает из пасти и обжигает мне лицо. Тут отец вскинул ружье, дуло уперлось в пасть, и раздался выстрел. Кровь хлынула широкой струей вместе с предсмертным хрипом и ревом. Я стоял, зажмурив глаза. Отец встряхнул меня.
— Не нужно бояться, сынок. Страх убивает человека, когда зверь еще далеко. Гляди, какой крупный, — такого не каждый день встретишь. Жаль, что нельзя сохранить его голову: ему разнесло весь череп. Ну, шкуру снимем мы утром, теперь уже поздно.
Мертвый медведь охранил наш сон в эту ночь. Мы спали на дереве, он караулил внизу. Звери обходят места, на которых зверь убит человеком.
Утром мы сняли с медведя шкуру. Никто, даже голодный шакал, не тронул огромной туши. Шкура была цела.
Мудрость лесов
Когда тигр проходит в зарослях джунглей, высокие травы колышутся, и зыбь их похожа на полосы его шкуры; когда идет пантера, стебли и листья расходятся и сходятся, точно хлопают детские руки. Зыбь эта — от поступи зверя. Тот, чьи глаза остры, быстро научается читать эти приметы.
Но как узнать, кого густолесье посылает навстречу, если кругом темнота? Только очень опытный житель джунглей владеет этим искусством. Если глаза не видят, а запахов не приносит ветер, как угадаешь приход врага? Тут только инстинкт приходит на помощь. Мой отец темной ночью чувствовал близость зверя; он спускался тогда с дерева и садился на землю, спиной к стволу, чтобы никто не мог напасть на него сзади. Я сидел у него на коленях, а он, держа на взводе курок, пел протяжные песни и успокаивал меня.
Как-то ночью мы сидели высоко на дереве. Вдруг мой отец сказал:
— Мне хочется петь. Спустимся вниз и сядем на землю под деревом.
Я спросил его полусонный:
— Почему не петь здесь?
— Здесь мне неспокойно. Спустимся вниз. Ведь ты не боишься?
— Нет.
— Внизу нас никто не тронет.
Мы спустились вниз и прислонились спиной к стволу, отец запел:
— Луна собирает молчанье серебряными руками…
Он повторил эти слова несколько раз.
— Ночью глухою в лесу просыпается спящий… — запел он громко-громко и в эту минуту вскинул ружье к плечу и выстрелил. Ужасный вопль разбил тишину ночи. Хрип перешел в яростное рычание. Рычание слышалось все ближе и ближе, зловещее, как змеиное шипенье.
Отец выстрелил снова и подождал. Теперь не слышно было ни звука, и отец спокойно положил ружье.
— Теперь молодой тигренок мертв, — сказал он, — и никто не побеспокоит нас ночью. Мы можем спокойно спать.
Наутро, спустившись с дерева, мы увидели, что это был не молодой тигр, а пантера, большая и черная.
— Отец, — сказал я, — откуда ты знал, что она подле нас и как ты мог метить в нее в темноте?
— Когда солнце светит, ты видишь тень дерева на земле. Научись же слышать тень звука, летящую по лесу, — ответил он.
Однажды утром мы пробирались в глубоких джунглях; отец поотстал, и я слышу, как он кричит мне:
— Постой! Впереди нас тигр. Видишь, здесь он прошел и оставил полосы свои на росе.
И правда: местами зверь отряхнул росу со стеблей — по мокрой траве змеились сухие полосы, а дальше мы наткнулись на место, где сухая трава темнела большим и круглым пятном.
— Это тигр взмахнул хвостом и вычертил им круг по росистой траве, — сказал отец.
Дальше трава была примята низко, будто кто-то здесь поставил на землю корзину. Отец объяснил:
— Это тигр уткнулся в траву, чтоб освежить свою морду.
— Свернем лучше назад, — сказал я, — он ждет нас где-нибудь впереди.
— Нет, мой трусишка. Вряд ли тигр ждет нас: он в своем логове, к тому же он сыт и теперь никого не тронет.
— Почему ты знаешь?
— Он нежился в свежей траве; голодный зверь никогда не станет тешиться ранней прохладой.
Но едва мы прошли две-три сотни шагов, до нас донеслось тихое ворчание. Мы остановились. Снова то же ворчание, только подальше. Отец заметил:
— Его величество еще не достигло логова: он дает знать ворчанием, чтобы ему очистили дорогу.
— Он идет очень медленно, — сказал я.
Вдруг отец снизил голос до шепота; он говорил больше жестами, чем словами. Только тот, кто много времени прожил вместе, умеет разговаривать на языке молчания.
— Он наелся так, что стал дерзок, — шепнул мне отец. — Его не заботит, видят его или нет; он возбужден, и лучше его сейчас не трогать.
Я подался назад.
— Стой смирно, — шепнул мне отец, — не то он услышит.
— Я ступаю так тихо…
— Слух зверя остер. Он подумает, что мы испугались, догонит нас и убьет. Стой на месте, пока он не уйдет подальше.
Так мы стояли, не шевелясь, и смотрели вслед полосатому зверю.
Глаза верней всего укажут, какой дорогой направился тигр. Но если ты близко и ветер дует тебе в лицо, ты узнаешь об этом по запаху. Иногда острый слух расскажет о том, где прячется тигр. Если в лесу не видать ни оленьих следов, ни буйвола, ни антилопы, ни дикого козла, будь уверен, что поблизости нет ни пантеры, ни тигра. Хищники там, где живет их добыча.
Логово тигра можно найти и по другим приметам. Если в джунглях плещет ручей — значит, где-нибудь рядом есть и логово тигра: хищник пьет много и всегда для жилья выбирает место поближе к воде.
Как-то, помню, набрели мы с отцом на ручей. Мы были разгорячены, упарились и утомились и счастливы были утолить свою жажду. Не успели мы сделать и десятка глотков, как слышим рядом чье-то сонное храпение. Мы осмотрелись по сторонам и скоро увидели двух детенышей тигра. Они испугались нас и зафыркали, плотно прижавшись брюшком к земле. Мы снова услышали храп, сонный, но громкий.
— Идем отсюда, — шепнул мне отец.
Тигрята пошли за нами.
Нам хотелось поймать их, но мы знали, что тигрица близко и при первом крике детенышей обрушится на нас. Смешнее всего было, что один из тигрят подбежал и прыгнул на меня, как ручной щенок. Его когти прорвали полотняную одежду и царапнули мне кожу; от неожиданности я скинул его с себя ударом руки. Звереныш взвизгнул, и в то же мгновение тигрица вышла из логова.
— На дерево! — шепнул отец. — Она идет!
Да, в этом уже не могло быть сомнений. Едва мы успели вскарабкаться на дерево, как увидели тигрицу. Это был великолепный зверь. Она вышла на открытое место, остановилась и глянула на тигрят. Они бросились к ней и прильнули к ее бокам. И тут она вдруг отшвырнула от себя одного — того самого, который прыгнул на меня, — и начисто вылизала его языком. Как знала она, какой из детенышей коснулся меня?
— Ты видел, как тигрица вымыла своего детеныша? — спросил меня отец, когда тигры ушли.
— Да. Почему она сделала это?
— Там, где ты тронул его рукой, остался запах человеческого тела; она вылизала его, чтобы смыть пятно.
— Хорошо бы нам спуститься и улизнуть отсюда, — сказал я, — не то полосатая госпожа будет нас караулить ночью: она ведь, наверно, знает, куда мы укрылись.
Мы слезли с дерева и ушли.
— Старайся, мой сын, — сказал мне отец, — на своем пути ничего не трогать. Все, чего ты касаешься, сохраняет след и запах твоей руки много минут, а иногда и часов. Зверь настигает человека по памяткам, которые тот разбросал на пути.
Счастливая встреча
В наших скитаниях по джунглям нам часто приходилось встречаться со стадами слонов. Я всегда с тоской вглядывался в толпы великанов, вспоминая своего Кари. Прошло уже три долгих года с тех пор, как я лишился моего старого друга, но я с прежней силой продолжал горевать о моей утрате. И вот пришел день, когда я увидел его снова, увидел на краткое мгновение, чтобы потом опять потерять!
Мы с отцом лежали, прильнув ухом к земле, и прислушивались к далекому шуму. Мне сперва показалось, что где-то вдали идет стадо буйволов, но отец сказал:
— Это не буйволы, это слоны. Когда движется стадо буйволов, слышно шуршание: их копыта режут и рвут траву. Когда же идет слоновье стадо, земля тихонько дрожит. Это дрожанье слышно издалека.
Мне казалось, что звук идет справа; отец говорил, что слева. Он долго лежал, прислушиваясь к колебанию земли, а потом воскликнул:
— Мы оба правы, мой сын! Звук идет и справа и слева. Два стада приближаются к нам с разных сторон.
Звуки были так неясны, что мы не знали, куда бежать. Скоро раздался знакомый треск и хруст ветвей. В нескольких десятках шагов от нас мы увидели хоботы слонов, рвавших сучья и ветки с деревьев. Поблизости не было высоких деревьев, на которых мы могли бы искать спасения. Мы вскочили на ноги и замерли не шевелясь.
— Не беги и не бойся, — сказал отец. — Как-нибудь ускользнем.
Но в тот же миг грузный самец увидел нас, затрубил и понесся на нас; за ним побежал и второй.
— Вперед! — крикнул отец. — На дерево!
Теперь было поздно пускать в ход ружье. Огромная черная туша неслась за нами; земля дрожала под тяжестью слона. Он настигал нас, а мы были не в силах бежать быстрее его.
И вдруг второй слон обогнал его, обернулся и стал между нами и нашим преследователем. Столкновение было ужасно. Мы видели, как бивни самца вонзились в тело второго слона. Удар отбросил его в сторону, но мы были спасены: мы успели достигнуть очень толстого дерева и скрылись в его ветвях.
Стадо слонов бушевало внизу. Я раздвинул ветки и увидел, как старый самец расправляется с нашим спасителем. Он скоро одержал верх над молодым слоном, и тот повернулся к нам своим кровоточащим боком.
— Кари! — вскрикнул я тут, но ладонь отца зажала мне рот.
Я ясно увидел на плече у слона след нашей первой тигровой охоты: шрамы, которые были мне так же знакомы, как шрамы на собственном теле.
При возгласе «Кари!» слон оглянулся, но, никого не увидя, понуро поплелся за стадом.
— Кари! Наконец-то он нашелся! — повторил я, когда миновала опасность. — И он не забыл меня, он помнит, он обернулся!
Никто не понял бы моей радости лучше отца. Он крепко прижал меня к груди и сказал:
— Хари, он будет твоим. Я сумею вернуть его, мальчик.
Никогда в жизни не испытывал я такого волнения. Два или три дня после этого мы шли по следам слонов. Первые несколько часов нам указывали путь капли крови, которые Кари ронял на траву. Дальше мы выбирали дорогу по веткам деревьев. Где ветки были обломаны на высоте трех метров над землей, там наверняка недавно проходили слоны. У ручьев и потоков мы угадывали, куда направляется стадо, по отпечаткам ног на сыром песке. Так шли мы за слонами на север, пока они не скрылись в горах. И вот после долгих недель блужданий отец сказал:
— Наши поиски бесполезны. Нам придется отложить их до будущего года. Теперь стадо ушло на лето далеко в горы, и нам остается одно — ждать, пока оно вернется сюда через год, и тогда мы отыщем нашего Кари!
Отец сразу перестал говорить и думать о Кари, будто о нем забыл. Я же был молод и всю долгую осень и зиму не переставал мечтать о том, как найдем мы старого друга, но эти мечты я держал про себя.
Наши охоты
Пришла весна, и с нею пришли надежды: вот, наконец, думал я, мы отправимся на поиски моего старого друга. Но отец почему-то не спешил с этим делом. Сколько я ни докучал ему расспросами, он ничего не отвечал.
— Разве ты можешь в один день зеленый плод превратить в спелый? Попытка, сделанная раньше времени, опасней недозрелого яблока.
— Но откуда ты знаешь, отец, что плод еще зелен? — возразил я.
— Плод — не скажу, но рука, чтобы схватить его, и голова, чтоб обдумать дело, они еще зелены, в этом я поручусь, — засмеялся отец.
Я был обижен не на шутку.
— Отец, — сказал я, — разве мне не семнадцать лет? И разве я не знаю всех жителей джунглей, как брат знает брата? От Полосатого Брата до Кака-Вади, павлина, есть ли хоть одно существо, которого бы я не знал в джунглях?
— Ты прав, мой сын. Ты — хороший охотник, — ответил отец. — Но спешить нам не приходится. Имей терпение, малыш, ты родился только вчера. Доверься своему отцу, и, прежде чем кончится лето, твое желание сбудется.
Я увидел, что у отца есть свои планы относительно поимки Кари, а перестал надоедать ему.
До этого времени мы охотились на свой риск и страх и потом сбывали шкуры скупщикам, которые приезжали к нам из города, но теперь мы ушли с привычных мест и перебрались к востоку, где вдоль реки раскинулись поселения. Отсюда отправлялись в лес большие отряды охотников, и мы нанимались к ним в провожатые. Скоро слава о нашем искусстве прошла по всему краю; приезжие охотники не желали в проводники никого другого. Чаще всего это были англичане; иные служили у нас в городах, а некоторые приезжали для охоты на тигров издалека, из-за моря. Они привозили с собой какие-то особенные ружья, целые ящики ружей разных сортов. А иногда нам приходилось водить на охоту наших индийских князей — магарадж. Они приезжали с низовьев реки на разукрашенных слонах, с целым поездом свиты. У слонов были вызолочены бивни, раскрашены уши и головы. На шее у них сидели магуты, одетые в белое, а за спиной у магутов устроены были расписные хаудахи, — в них сидели магараджи в великолепных одеждах и в тюрбанах, убранных драгоценными камнями. Магараджи приводили с собой целые отряды полуголых загонщиков с большими барабанами. В лесу загонщики рассыпались цепью по двое и отчаянным шумом гнали зверя прямо на охотника.
Мне не нравились городские люди. Они ничего не понимали в лесной жизни. Тигра, Полосатого Брата, они называли «добычей». Слонов — умных, как человек, и могучих, как буря, они звали «слоновой костью», потому что они неспособны увидеть слона и видят только дорогие слоновые бивни. Посмотришь на них в лесу, и смех разбирает. Они снимаются с ночевки, оставляя после себя тлеющие головни, обрывки газет, бутылки, яичную скорлупу. В самую глубь джунглей за ними тянется широкая дорога; самый сильный ливень, и тот не смоет их следов. Малый ребенок может идти за отрядом и собирать окурки сигар и консервные банки.
— Так всегда бывает, — говорил отец. — Домашний и дикий слон тоже не похожи друг на друга. Или возьми собаку, которая жила с человеком. Она не скроет в джунглях своего следа. А собака, выросшая на опушке джунглей, пройдет и не оставит за собой ни следа, ни знака Корова бредет по деревне ночью, и всюду грязнит, и шумом будит половину поселка. Даже во сне ты слышишь ее присутствие. А дикий буйвол? Грузный зверь разрезает воздух, точно стрела; свист воздуха — это весь его шум. Он не щиплет много травы в одном месте, чтобы охотник не настиг его по следам. Он не оставляет позади себя на каждом шагу кучи помета, и даже там, где он пьет и купается, почти не видно его следов. Трава, на которую он ступает с огромной тяжестью, недолго хранит отпечаток его копыт. Через несколько часов она уже выпрямится и скроет его дорогу. Дикий зверь не знает, с какой стороны появится враг, потому он осторожен и чуток. Городской человек и домашние животные спокойны — им нечего опасаться, они не смотрят по сторонам! Из безопасности родятся вялость, неряшливость и невнимание!
Я был согласен с отцом.
Люди из города принесли с собой в джунгли палатки и барабаны. У джунглей есть свои голоса: птичий щебет, рев тигра, трескотня обезьян, вой шакалов. Но барабанный бой был худшим из всех звуков, какие я слыхал в своей жизни.
И охотились горожане по-своему. Они на охоте не рисковали ничем; весь риск был на стороне зверя. Такая охота достойна труса. Мы охотились с ними и помогали им бить зверя, но эти охоты были мне не по душе.
Ранним утром меня посылали с отцом на разведку. Порой мы бродили часами по лесу, чтобы выяснить, куда ушли звери. Потом пять-шесть часов уходило на возвращение к лагерю. Чуть стемнеет, весь лагерь ложился спать, а в четыре часа утра, после быстрого завтрака, охотники снимались с места и отправлялись туда, где нами с вечера был обнаружен зверь. Охотников иногда собиралось до двадцати. Они ехали на слонах, с которых, конечно, сняты были обычные украшения; только соломенные подстилки и простые деревянные хаудахи привязаны были к спинам слонов. Весь этот поезд шел одной дорогой, а мы с загонщиками — другой.
Мы шли по двое, растянувшись по джунглям длинной цепью, и гнали зверя впереди себя барабанным боем. Время от времени мы останавливались и поднимали вой. Его подхватывали все загонщики, сколько их было, и шум потрясал джунгли. Звери срывались с мест, начинали метаться, ища спасения; они старались уйти от барабанного боя и человеческих криков и бежали прямо на ружья охотников.
Выгонять зверя из кустов и из логовищ было опасно. Я помню, однажды со мной приключилась такая беда. Мы с загонщиками были одни, когда я услыхал неожиданный храп за кустом, в двух шагах от себя. Барабанщик сразу бросил бить в барабан, онемел и затрясся от ужаса. Он посмотрел на меня, спрашивая взглядом, что за зверь за кустом.
— Это буйвол, — сказал я. — Бей! Бей в барабан!
Он ударил раз-другой, но звук потонул в яростном реве животного. Загонщик бросил свой барабан и пустился бежать. Я остался один на один с буйволом в чаще джунглей. Сквозь темный куст я различил налитые кровью глаза и крутые рога. Ни одна былинка не шевелилась. Ничто не показывало намерений зверя. Я нагнулся и поднял палочки, брошенные барабанщиком. Между мной и животным был только барабан шириной в один метр. Я понимал, что стоит мне двинуться с места, и буйвол ринется и затопчет меня до смерти. Мы оба дрожали от страха, и каждый выжидал, что сделает враг. Я видел бешенство в глазах буйвола, а все оружие мое было — нож. Что было мне делать?
Вот, пригнув голову, он бросился на меня. Я что было силы ударил в барабан. Буйвол замер на месте. Теперь его голова высунулась из куста, и я увидел мохнатый загривок. Если бить ножом, нужно было ударить в то место, где начиналась грива. Но я не решился. Теперь он двинулся не ко мне, а к обтянутому кожей бочонку. Он подошел к нему и потянул в себя запах. Я припал к земле, притаившись за барабаном. В ту минуту, как он коснулся ноздрями туго натянутой кожи, я снова ударил по ней со своей стороны. Буйвол прянул назад и исчез за кустом.
Но это не было еще избавление. Я знал, что стоит мне встать, показаться ему на глаза, и он забудет о барабане. Мне оставалось одно: я покатил барабан, как бочонок, все время прячась за ним. По кусту прошел шелест — это значит, что буйвол напуган так, что шкура на нем дрожит. Я воспрянул духом. И в ту же минуту с яростным ревом он кинулся вперед. Я вовремя отскочил от барабана, и мне стало смешно, несмотря на опасность: он ударил в бок барабана и, как бочку, погнал его впереди себя. Верткий бочонок не давался его рогам. Я воспользовался этой минутой и влез на дерево. Отсюда мне было видно, как острые копыта режут траву, как катится барабан.
Наконец, буйвол уперся в деревце и остановился. Он помедлил и ударил в барабан с другой стороны Кожа лопнула, и зверь заметался с барабаном на голове. Он носился, ломая кусты, из стороны в сторону, но не мог стряхнуть барабана с рогов. Вот он смял куст, который был только что между нами, и остановился у дерева подо мной. Он был теперь рядом со мной; я слышал его тяжелое дыхание. Тут мне пришла в голову глупая мысль. Я нагнулся и ударил кулаком в барабан. Зверь замычал и в бешенстве налетел на древесный ствол. Барабан разлетелся в куски, и вместе с ним сломался один из рогов обезумевшего зверя. С яростным ревом буйвол исчез в кустах.
Я спустился с дерева и побежал в ту сторону, откуда доносились чуть слышные крики загонщиков и тихая, как комариное гудение, дробь барабанов.
Поиски друга
Вскоре после случая с буйволом отец сказал мне:
— Ну, сын мой, час настал. Пришла осень, и слоны движутся с севера к югу. Теперь нам нужно забраться поглубже на север и ждать у верховьев реки Брамапутры, откуда слоны начинают свой осенний поход. Может быть, мы там встретим Кари; в стаде или одиночкой он должен там пройти. Я сговорился с тремя англичанами, которые охотятся на зверей и набивают чучела для музеев. Мы будем служить им проводниками, и за это они помогут нам поймать нашего слона.
Как счастлив я был, когда мы двинулись в путь! Мы везли с собой три хороших ружья и около пятисот метров крепких ремней. Все это было уложено на спине у слона, которого привели с собой белые охотники.
— На север! — повторял я. — На север! Мы скоро найдем тебя, Кари!
Недели через две, в первых числах сентября, мы достигли верховьев Брамапутры. Вдали видны были снежные вершины Гималаев. Внизу, под нами, ревела река; над ней парили орлы. Отец сказал мне:
— Бери пример с этой птицы. Она поднимается высоко над миром и видит мельчайшую зверушку в траве. Так и ты смотри, чтобы твой кругозор был широк, и вникай в мельчайшие явления жизни.
Я не понял тогда этих слов, но запомнил их твердо, потому что верил в мудрость отца.
Мы провели не одну ночь в этих местах. Англичане настреляли много зверей для своих музеев, но слонов мы не встречали. Я совсем приуныл, но отец оставался спокоен.
— Если они пойдут на юг, то не минуют этой дороги, — говорил он, и я замолкал.
Во время наших поисков мы наткнулись однажды на питона. Дело было после обеда. Охотники ехали впереди на слоне, а мы с отцом, пешие, поотстали. Мы всегда пускали слона вперед: своим звериным чутьем он лучше нас угадывал дорогу; жители джунглей расступались при виде такого гостя. Лес был редок, и мы видели сквозь ветви деревьев круп слона. Дорога шла в гору, слон не мог обогнать нас намного, но, когда он перевалил через гребень холма, мы потеряли его из виду. Темнело уже, и мы ускорили шаги. В это время до нас донесся крик слона, он трубил, как трубит слон в смертельной опасности. Мы бросились сломя голову вперед. Нас ждало страшное зрелище. Огромный питон обвился вокруг передних ног животного и старался вползти выше, дотянуться до спины слона, где сидели люди. Охотники не могли спастись от питона, даже если бы им удалось взобраться на ветви деревьев: питон настиг бы их там. Стрелять в змею было опасно: она прижалась головой вплотную к боку слона. Слон держал хобот высоко поднятым кверху: он знал, что тело питона сильней самого сильного хобота, и не пытался бороться. Он только старался выпростать ноги, но с каждым его движением питон еще туже сжимал свои кольца.
— Вперед! — крикнул отец. — Пусть питон бросится на нас!
Он был уверен, что, едва у слона будут свободны ноги, он придушит змею.
Мы бросились вперед и остановились у крупа слона. Питон увидел нас и принялся сматывать кольца с передних ног слона и обматываться вокруг задних. Я протянул ему палку, и питон стиснул ее челюстями.
— Не нужно, не тронь, беги! — кричали охотники сверху. Но я увидел, что слон сдает: у него затекли передние ноги, и он начал медленно, как гора, клониться книзу. Еще немного, и он упадет. Я схватил свой лук и выстрелил в голову гаду, но промахнулся, стрела оцарапала ногу слона. Питон раскрыл пасть, и палка выпала из нее наземь. В эту минуту я выстрелил снова; стрела исчезла в зеве змеи. Тело питона развернулось, как спущенная пружина, он пустился за нами, но слон успел наступить на него ногой; спина питона хрустнула под тяжестью ступни, как орех на зубах у обезьяны.
В эту ночь мы привязали слона к толстому дереву, развели костер и не посмели уснуть: мы достигли страны питонов, и здесь никакие предосторожности не могли быть излишними. Около полуночи слон затрубил. Все вскочили на ноги. Но это не был сигнал опасности: этим криком слон давал предупреждение стаду своих собратьев: «Сюда не идите! Здесь человек!».
Мы прошли вдоль реки, кое-как в темноте продираясь сквозь чащу. С холма, который поднимался над излучинами реки, мы увидели вдалеке черное, бесшумно скользящее пятно. Мы шли за ним до рассвета, а когда рассвело, увидели, что ни один из этих слонов не похож на Кари.
Так день за днем мимо нас проходили стада слонов. Стояла уже середина октября; наши охотники кончили свою работу, и нам ничего не оставалось, как повернуть назад. Кари как в воду канул…
Снова вместе
Горько разочарованные, мы погрузили на слона все шкуры для будущих чучел и двинулись домой. Скоро лес, населенный питонами, остался позади, и мы вышли на открытое место. Тут охотники приказали нам разбить лагерь; они хотели поймать двух-трех диких слонов. Мы соорудили огромный частокол из деревьев, ветвями которых любят лакомиться слоны.
Между деревьями мы поставили ловушки — простые петли, укрытые в траве; концы ремней были привязаны к толстым деревьям.
Около середины ноября показалось стадо слонов. Они появились на рассвете, бесшумные, как облака. Земля дрожала под их тяжестью. На этот раз мы заранее отвели нашего слона подальше, чтобы он не спугнул долгожданных гостей. Скоро слоны подошли к нашему частоколу: сперва большой самец, потом, двое слонят и самка, потом еще один самец. Животные долго объедали молодые ветви, далеко выбрасывая хобот и не наступая на наши ловушки, но потом, осмелев, они подвинулись ближе. Мы стояли у дальних концов веревок, готовые затянуть в случае надобности петлю, стояли так тихо, что слышали, как в груди у нас колотится сердце.
Вдруг трубный звук разорвал тишину. Стадо замерло, как под ударом. Слоны отпрянули назад; слышно было, как трутся одна о другую их шкуры. Один из слонов вышел вперед; на лбу у него было клеймо.
— Это Кари! — воскликнул я.
— Тише! — шепнул отец.
Мы вскарабкались на деревья.
Кари быстро отогнал слонов от ловушек. Они поняли, что что-то неладно, и мне показалось, один старый самец не хотел уступить. Он протянул хобот, чтобы сорвать с дерева ветку, и Кари в ту же минуту ударил его. Старый слон попятился с ревом и ногою попал в петлю. Стадо пустилось бежать. На месте остались только столетний слон с огромными бивнями и Кари. Слон рвался, трубил, но я смотрел не на него, а на Кари. Старый мой друг пошел вдоль ремня ловушки и остановился под деревом, на котором мы сидели.
— Кари! — позвал я тихо.
Он повернул ко мне голову, и мне показалось, что он меня узнал. Меня точно подбросила неведомая сила: я спрыгнул с ветки прямо к нему на шею.
— Кари! Брат мой! Кари, я нашел тебя, Кари! — повторял я, сам не свой от счастья. Кари стоял, как вкопанный. Дрожь прошла по его телу, словно судорога свела его члены. Старый слон бился на привязи и трубил.
— Ты узнал меня, Кари! — воскликнул я и услышал голос отца:
— Слезайте с дерева! Мы в безопасности. Надо крепче связать самца: он может порвать ремень.
Охотники с шумом спрыгнули наземь, и Кари их испугался: он метнулся в сторону и камнем понесся по лесу, унося меня на спине. Минута, и мы с ним были одни в глухом лесу.
Три дня мы бродили с ним в джунглях. Да, он узнал меня! Он вспомнил слова приказаний! Я говорил ему: «Мали», — и он шел вперед; я говорил ему. «Дхат», — и он садился. Но я не решался сойти с его шеи; он слишком был дорог мне; я боялся снова потерять его после долгой разлуки.
Я, был уверен, что он тоже рад. Я все время разговаривал с ним, я приручал его снова звуком спокойной речи. О чем не рассказывал я ему в эти счастливые дни! Я вспомнил его детство, наши прогулки с Копи, его проказы. Об одном я не хотел напоминать ему — о работе на лесопилке и жестокости пьяных механиков.
Мы с отцом исходили немало лесных тропинок, но никогда не видел я таких глухих мест, по каким бродили теперь мы с Кари. Я увидел самое сердце джунглей. Деревья росли здесь так густо, что даже днем тут было темно. Воздух был совершенно спокоен: ни движения, ни ветерка. Прямые стволы стояли рядами; они, казалось, заснули тысячу лет назад. Даже река, протекавшая здесь, старалась бежать бесшумно; каждый всплеск отдавался в молчании, эхо вскрикивало, повторяя его на десятки ладов, и каждый отзвук был тихой тенью звука.
Здесь я увидел самое робкое животное в джунглях — Мушик-Наву, мускусного оленя. Он пил, наклонившись к реке, и вдруг нога его скользнула, послышался плеск воды, и тотчас же уши его повернулись в разные стороны. Кари тоже насторожился, и я понял: и слон и олень слушают эхо, замирающее где-то вдали.
Миг, и коричнево-золотое тело, обрызганное росой, исчезло в кустах; олень, который только что пил у меня на глазах, вдруг растаял, как видение, которое является во сне.
Первую ночь я не спал: я сидел у слона на спине, и грыз орехи. На вторую ночь я попробовал направить его к лагерю. Он подошел так близко, что я увидел костер, отца и спящих охотников. Старый, пойманный слон затрубил на привязи. Кари вздрогнул и снова ушел в глубь зарослей. Я дремал у него на спине, и мне было тепло и радостно, как когда-то, когда я засыпал, положив голову на колени матери. Так провели мы с ним и третью ночь. Теперь я верил уже, что он не бросит меня, не уйдет.
День прошел. Вечером хлынул ливень. Когда мы приблизились к лагерю. Кари уже не вздрагивал и не бежал.
— Отец, — сказал я, — вот мы вернулись.
Отец не ответил ни слова: он боялся спугнуть слона. Тихо поднялся он с земли и протянул мне миску, полную риса.
«Ешь, сын мой. Я не думал, что увижу тебя живым», — прочел я в его ласковом взгляде.
Кари поднял хобот и положил его отцу на плечо. Он тоже был рад, что вернулся.
Первое издание: Мукерджи Д. Г. Хари и Кари. Повесть/Дан Гопал Мукерджи; Пер. и обработка М. А. Гершензона. — Москва-Ленинград: Гос. изд-во, 1929. — 101 с.; 21х14 см. — (Для детей среднего возраста)