Лавров П. Л. О религии
М.: Мысль, 1989.
I
правитьКогда читаешь газеты и журналы за последнее время, то иногда приходится с недоумением взглянуть на дату издания: не попался ли случайно в руки листок, писанный тому два, три века назад? Может ли быть, чтобы после века энциклопедистов2, после Вольтера, Гольбаха, Юма, после революции, провозгласившей религию разума3, после спокойного исторического разбора религий, как продуктов мысли полудикого, полусознательного человека, после идеалистов, улетучивших все догматы4, после Конта, Штрауса и Фейербаха, после столько раз повторенного заявления о всеобщем религиозном индифферентизме, о законе, не знающем бога, о государстве-атеисте5, — возможно ли, чтобы после всего этого серьезные люди посвящали время и заботы отношениям церкви к государству, вопросу о догмате незапятнанного зачатия и непогрешимости господина Мастаи?6 Возможно ли, чтобы парламенты волновались из-за вопросов о церкви, чтобы от этого зависела судьба министерств, чтобы послание епископа делалось государственным вопросом? Возможно ли, чтобы похороны без священника или со священником составляли предмет законодательства? Возможно ли, чтобы из-за этого в республиках и империях люди не только сталкивались мимоходом, но боролись ожесточенно? Возможно ли, чтобы из-за этого возбуждались массы, двигались войска, происходили гонения, заключения, убийства? Гонение церкви в XIX веке…7 император-пиетист в роли Домициана… Общество для светских похорон наряду с заговорщиками… Архиепископы в тюрьмах… Священники, препровожденные за границу республиканскими жандармами в мирной Швейцарии, где франки и раппены8 составляют начало и конец всякой политики… Восторженная толпа плачет в церкви Парижской богоматери…9 Кровавое сердце христово, продукт галлюцинаций помешанной монахини XVII века, составляет символ, которым гордо украшают себя потомки Вольтера и Гольбаха… «Если не принять предосторожностей, — пишет „Journal de Genève“10, — то XIX век вернется к XVI и кончится религиозными войнами»… Что за вздор? Этого быть не может! Это выдумка злонамеренных социалистов, врагов современного порядка! В наше время столько реальных забот, что фантастические вопросы не могут составлять даже предмета спора… Между тем оно так.
Не знаю, как этот страшный упадок мысли объясняют историки, для которых прогресс заключается весь в пределах буржуазной цивилизации. Не могут же они закрывать глаза на нелепость подобных явлений, не имеющих ничего общего с живыми интересами современного общества. Для нас это очень просто и ясно. Старая цивилизация дошла до стенки в своем развитии, дошла до противоречия в своих собственных задачах; элементы ее, двигавшиеся вместе, пока у нее была впереди определенная цель, стали распадаться и разлетаться, как только эта цель исчезла. Они тонут, и каждый старается спастись, как умеет, не думая о другом, заботясь лишь о себе и готовый потопить скорее все и всех, лишь бы подышать еще немножко прежде окончательного потопления. Неотвратимое внутреннее противоречие старого мира вышло наружу, и в предсмертной агонии умирающая цивилизация выказывает все затаенные мысли, прежде скрытые под лицемерными приличиями, под влиянием расчета, под иллюзиями самообольщения. Не думать же умирающему о приличии и красоте своих поз.
Посмотрим внимательнее на эти невольные откровения современной цивилизации.
Вот уже более полуторы тысячи лет — с Константина Великого, — как пытаются создать христианское государство, и теперь только отчасти догадались, что создать его нельзя.
В самом деле, все типы христианства вообще — а таких типов было немало --шли вразрез с самым понятием о государстве и тем более с понятием о новейшем государстве.
Первый тип христианства был — отречение от всего мирского, от закона цезарей и от отечества, для царства божия, которое вот-вот должно наступить во времена апостольские, но не наступило. В этом смысле христианство презирало государство.
Второй тип — установление церкви, как высшей общественной формы, которой должно подчиняться все остальное. Церковь связывала людей по их верованиям, независимо от подданства, независимо от гражданского правительства, требовала преследования и казни самого верного и полезного чиновника, если он еретик, считала дозволенным и обязательным сношения с самыми заклятыми врагами отечества, если они были единоверцы, а правительство склонялось к еретичеству, свободомыслию или даже терпимости. Именно этот тип христианства и составлял предание католицизма, и само собою ясно, что он противоречил самым элементарным понятиям о государстве.
Третий тип был, по-видимому, совсем во вкусе правительств. Он требовал признания властей существующих и покорности во что бы то ни стало. Именно об этом типе писал Дицген («Völksstaat»11, 1 апр. 1874 г.): «Недавно назвали христианство религиею блаженства в лакействе (Knechtseligkeit)». Это действительно самое удачное обозначение. Конечно, всякая религия блаженствует в лакействе, но христианство есть религия наибольшего блаженства в лакействе из всех религий этого сорта. Таков тип православного христианства, лизавшего сандалии византийского императорства, как оно лижет ботфорты императорства петербургского; таков тип англиканского епископализма12 и в значительной степени лютеранства. Казалось бы, повторяем, что это христианство в духе правительств, но это еще не значит, что оно может создать государство. Оно создает рабов, лакеев, но не граждан, не защитников закона, не беспристрастных судей, не личностей, способных стоять за что бы то ни стало. Терпеть и подчиняться всему, что встретится, терпеть власть иноплеменника, как власть народного правительства, подчиняться беззаконному начальнику настолько же, как буквальному исполнителю закона, покоряться воле коронованного самодура, вовсе не обращая внимания на то, что заключается в этой воле, — это, может быть, весьма приятно для власти, но вовсе не укрепляет государства и не согласно с его задачами. Особенно новый тип государства, как царства безличного закона, как воплощения общественного блага путем законодательства и администрации, уже совсем этому противоречит.
Наконец, четвертый тип христианства, который мы здесь упомянем, есть тип личности, ставящей свое личное религиозное убеждение выше всего. Это, в сущности, самый чистый тип религиозного человека вообще и заключает лучшие экземпляры верующих всех времен и народов. Но и он, по этой самой сущности, противоречит идее подданного, подчиненного власти правительства, идее гражданина, ставящего выше всего закон, идее патриота, жертвующего всем отечеству, идее чиновника, слепо исполняющего приказания администрации, идее судьи, для которого нет ничего, кроме объективного факта преступления и наказания, — словом, всем государственным функциям.
Короче, государство, состоящее из истинно верующих христиан, немыслимо, противоречиво. Они должны или пренебрегать всякими мирскими делами, или подчинять, все государственные интересы интересам церкви, или смиренно допускать совершения всякого беззакония, или восставать ежеминутно противу законного порядка и администрации во имя цитат Второзакония или Апокалипсиса13, во имя непосредственного откровения духа святого, на них сошедшего, или во имя нового пророка, нового апостола, нового Христа, им посланного.
Как же уживались с ними государства, особенно в новое время? Очень просто. Истинно верующих всегда было мало. Большинство ставило всегда мирские интересы выше всяких сверхъестественных. Библия и царство божие составляли всегда лишь декорации для настоящей жизни. Подданные воображали себя христианами. Государственные власти, не встречая сопротивления в религиозных верованиях, не находили нужды мешаться в эти дела. Истинно убежденные, истинно верующие в последние века встречались преимущественно в рядах еретиков, а их согласно преследовали: церковь — как отступников от догмата, государство — как нарушителей полицейского благочиния, общество — как нарушителей общественной рутины, общественного равнодушия. Лакейские натуры с радостью прибегали в лоно «религии лакейского блаженства». Все шло как по маслу.
Кроме того, по мере того как капитализм в промышленности, в биржевых оборотах стал господствовать над всеми элементами общественной жизни, над всеми событиями истории, государство и церковь стали одинаково одним из элементов этого легально-промышленного строя. Церковь, как дольщица в бюджете, была заинтересована в поддержке государства; как обладательница значительных имуществ, была заинтересована в эксплуатации своего капитала и в охранении этой эксплуатации легальными формами. Государство было очень довольно, что имеет в церкви централизованную организацию, которая позволяет ему рассчитывать на покорность населения, пока высшие церковные власти за него, а их оно покупало жирною долею бюджета.
Так и жили в мире и дружбе эти элементы, в сущности противоречивые. Соединяла их и вражда противу революционных начал, направленных «противу церкви и престола» или «противу веры и общественного порядка». Правительства гордились названием защитников веры. Церковь заискивала в этих крепких охранителях ее влияния, в этих щедрых распорядителях бюджетов, в этих могущественных центрах судебной и административной власти. Политический идеал крепкой законной власти, опирающейся на администрацию, на церковь, на полицию в борьбе со внутренними и внешними противниками, казалось, обещал долгий мир и союз государства, считавшего себя «видимым богом», и церкви, дорожившей остатками значения, подкопанного скептицизмом и наукою.
Но политический идеал оказался в последнее время непрочною фантазиею. Дипломатические договоры стали крайне ненадежною охраною границ; присяга и законная власть столь же мало могли оградить существование правительств. Общество не есть только государство, стали говорить с разных сторон. Старый мир легальных форм одряхлел. Государство, потеряв прежнюю почву под ногами, стало искать новой. Церковь, потеряв веру в прочность государственной опоры, стала относиться презрительно и враждебно к своему прежнему союзнику. Если государство не есть все общество, говорила она, если государство теряет свой ореол, то не могу ли я сделаться главною общественною силою, не могу ли я привлечь к себе людей, разуверившихся в политических идеалах?
Как только произошло это разочарование в прочности старого государственного идеала, как только церковь вздумала стать самостоятельною силою и обратить религию в самоновейшую машину для господства над народами, стали происходить едва вероятные галлюцинации в истории Европы.
Государства оставляли за собою покровительство двум-трем признанным религиям, даже допускали существование государственной религии, но говорили гордо о терпимости, о свободе совести, даже о законе, не знающем бога. Стремились подчинить себе служителей церкви и не смели обойтись без них ни для одного государственного торжества, ни для одной церемонии, славившей христианского бога за всякое побоище.
Церковь объявляла, что она есть прогресс. Католические духовные отождествляли христианство с революцией. Социалисты видели в христианстве свой прототип и создавали «новое христианство»14. И в то же время в папских энцикликах отрицались огулом все основы новой цивилизации, все задачи нового общества15. Эти бестолковые отношения стали еще бестолковее, когда в последнее время государство и церковь вздумали опереться на принцип, прямо противоречащий началам, как государственным, так и церковным, именно на принцип национальности. Государство, как единица политическая, легальная, подрывало само себя, обращаясь к началу, чуждому всякой легальности и объединенному чисто культурными формами языка, быта, привычек. Религия, которая, по сущности, объединяла всех одинаково верующих, независимо от происхождения и форм жизни, точно так же подрывала свою сверхъестественную основу, опираясь на случайность исторического разделения народностей. Между тем политические начала были уже так непрочны, что государства ухватились за национальность как за единственный живой источник своей поддержки. Церковь была так мало уверена в своем догматическом влиянии, что воспользовалась, где могла, национальными антипатиями.
И спутанность мысли в буржуазном обществе так усилилась, что либеральные политики, потеряв веру в свои политические формулы, стали возбуждать национальное соперничество, опираться на догматические различия; стали из-за призрака патриотизма поддерживать правительства, против которых вчера боролись; стали из-за политических целей поддерживать церковные притязания и борьбу сект, над которыми вчера смеялись во имя науки и просвещения. Эта эпидемия национальной вражды проникла и в лагерь социализма: как утописты тридцатых годов прославляли воображаемое христианство, забывая, что осуществление реальных потребностей в новом мире не имеет ничего общего с религиозными иллюзиями прежнего времени, так новые псевдосоциалисты кричали против жидов и немцев, забывая, что национальный раздор есть худший противник международной борьбы труда против его эксплуататоров16. Идеи противоположности, политической, религиозной, экономической, национальной, смешались, наконец, в такой хаос, что теперь никто из политиков буржуазии и их бессознательных последователей уже не знает, которая из этих противоположностей есть основная и которая второстепенная; которая должна и может иметь историческое значение и которая составляет лишь незначительное разногласие для современных деятелей. Совершенно случайно, под влиянием минуты, получают первостепенное значение весьма маловажные различия. Совершенно неожиданно знамя одной партии переходит в руки другой. В среде католицизма, сущность которого есть иерархическое единство, происходит раскол, и обе секты, старо-католиков17 и новокатоликов, одинаково считают себя католиками. Клерикалы18 предлагают либеральные законы, в противоречие со всеми положениями папской энциклики и, конечно, с согласия папы, а либералы отвергают эти законы, которые вчера сами защищали. Та же газета, которая во имя различия национальностей восставала вчера против присоединения французского города к Германской империи, чуть не требует казни для человека, сказавшего, что итальянская Ницца должна принадлежать Италии. Тот же оратор, который находит совершенно естественным, что немецкий епископ ставит интересы папы выше интересов немецкой империи, нашел бы возмутительным, что французский пастор ставит религиозную связь протестантов выше политической связи французов, и т. д. и т. д. <…>19 Кто же и как может решить вопрос между церковью и государством? Кто и как может прекратить этот нелепый припадок возвращения к тенденциям, не имеющим в себе ни жизни, ни будущего? Только социальная революция может решить его, и для нее даже затруднений тут нет никаких. Для социально-революционной партии нет традиций связи со средневековыми преданиями; она не объявляла себя защитницей никакой мертвой, фантастической веры; ей нечего и заботиться о политических коалициях, интригах, комбинациях. Вся политика прошлого для нее не существует, всем политическим партиям, спорящим за власть, за управление, за мелочи закона, она противополагает очень простую программу: разрушение всего нынешнего государственного порядка, с его соперничеством немногих за власть, с его борьбою между народами из-за честолюбия правителей; разрушение всего нынешнего экономического порядка, с его конкуренциею и эксплуатациею; переход всей власти, всех капиталов в мелкие, но крепкие общины рабочих и в союзы этих общин. Эта программа требует политики совсем иного рода, чем нынешняя, если еще можно будет называть политикою сношения между более или менее самостоятельными центрами, опирающиеся не на соперничество, а на солидарность, не на спор о господстве, а на всеобщую кооперацию. Для этой новой политики не нужно будет народу рабочих иного союзника, кроме самого себя, и заискивать в клерикалах разного наименования ему будет не для чего.
Еще проще отношение социально-революционной партии к церкви или церквам, к папам и консисториям20. Социально-революционная партия не подчиняется никаким богословским организациям и не думает о внесении в свою организацию каких-либо богословских единиц. Вопрос о свободе или подчинении церкви для нее не существует, потому что церковь для нее не существует, как не существуют живопись слепых, музыка глухих, логика помешанных. Она не борется с личными убеждениями, но проповеди всех религий, учению всех сект противополагает совершенно определенную проповедь антирелигиозного реализма, учение науки, и только науки. Религия для революционного социализма есть болезнь человечества, — болезнь, от которой человечество выздоравливает медленно и постепенно, против которой не приходится употреблять насилия, как не приходится его употреблять ни против какой галлюцинации помешанного, но тем не менее это болезнь, и здоровые не обязаны перестраивать свое здоровое общество для поощрения галлюцинаций больных. Здоров в умственном отношении только реализм в его разных отраслях: материализме, позитивизме, эволюционизме, антропологизме, и только между его разными отраслями могут быть полезные для человечества споры; эти отрасли одни имеют право на проповедь, на школу, на общественную поддержку. Больные психически — сектаторы разных мертвых верований — имеют право быть терпимы, как всякие больные; могут быть люди, посвящающие себя их лечению, т. е. разъяснению их психических заблуждений, развитию их мысленных способностей: доктора для всех болезней должны существовать. Но никакая церковьне может претендовать на общественное признание, на общественную поддержку, на малейшее влияние в школах. Старокатолики и защитники непогрешимости папы, верующие в то, что они едят своего бога в причастии, и верующие в то, что слова «сын божий» имеют некоторое реальное, а не метафорическое значение, верующие в мучения ада, в разговоры с мертвецами, в фетиш негра, — все одинаково безумцы для социалиста-революционера нашего времени, и спор с их «церковью» так же смешон для него, как спор о праве сумасшедшего на профессуру в университете или на представительство народа в конгрессе.
Примечания
правитьПечатаемые в сборнике произведения П. Л. Лаврова, как правило, воспроизводятся по их первоначальным публикациям или по позднейшим, по возможности сверенным с первыми. В тех случаях, когда они печатаются с сокращениями или в отрывках, места сокращений обозначаются в тексте угловыми скобками. В настоящих примечаниях дается преимущественно только реальный комментарий к соответствующим местам текста, понимание которых без комментариев было бы затруднительным. Все встречающиеся в тексте имена (как реальных исторических лиц, так и мифологических) поясняются в развернутых указателях имен и мифологических персонажей, которые являются прямым продолжением настоящих примечаний. Переводы иностранных слов, выражений, названий произведений литературы, встречающихся в текстах Лаврова, даются в настоящих примечаниях, за исключением тех случаев, когда они даются в тексте самим Лавровым. Все подстрочные примечания к текстам принадлежат Лаврову. В примечаниях использованы отдельные материалы архива Лаврова, хранящегося в ЦГАОР, а также его следственного дела 1866 г., находящегося в ЦГВИА.
Ссылки на различные издания сочинений Лаврова даются в сокращении:
Избр. соч. — Лавров П. Л. Избранные сочинения на социально-политические темы в восьми томах. Т. I—IV. М., 1934—1935.
Собр. соч. — Собрание сочинений Петра Лавровича Лаврова (Серии I—VI, 14 выпусков). Пг., 1917—1920.
Философия и социология — Лавров П. Л. Философия и социология. Избранные произведения в двух томах. М., 1965.
Этюды — Лавров П. Л. Этюды о западной литературе. Пг., 1923.
Примечания составлены Б. М. Шахматовым, за исключением преамбул к отдельным статьям, написанных составителем А. И. Володиным, которому принадлежат также все примечания, содержащие ссылки на архивное наследство П. Л. Лаврова, в некоторые другие примечания, особенно к первым статьям.
Хаос буржуазной цивилизации за последнее время
правитьОпубликована в журнале «Вперед!» (т. III. — в декабре 1874 г. Отд. III. С. 1—52 с датой 23/VI 1874 г.). Отрывки из гл. I статьи печатаются по: Избр. соч. Т. III. С. 33—38, 52—54. Данную здесь критику Лавров развил в ряде других работ, в частности в статье «Современный католицизм и его история» (ЦГАОР, ф. 1762, оп. 2, ед. хр. 291).
1 В содержании главы оставлены только те рубрики, о которых говорится в печатаемых отрывках.
2 Об энциклопедистах см. примечание 21 к статье «Развитие учения о мифических верованиях».
3 Речь идет о Французской буржуазной революции XVIII в. В ходе революции, в период якобинской диктатуры (1793—1794), была провозглашена новая республиканская «религия разума» с культом Верховного существа (культ разума и справедливости).
4 Имеются в виду результаты сравнительного изучения религий, сравнительной методологии, сравнительного языкознания и т. п., а также деятельности представителей немецкой классической идеалистической философии (И. Канта, И. Фихте, Ф. Шеллинга и Г. Гегеля), историю которых Лавров подробно разбирал в помещенной в настоящем сборнике статье «Развитие учения о мифических верованиях».
5 Лавров приводит здесь политические лозунги различных буржуазных радикальных партий.
6 Догмат о непорочном (у Лаврова: незапятнанном) зачатии Иисуса Христа от святого духа девой Марией был принят в 431 г. на III (Эфесском) вселенском соборе. Тем самым Иисус Христос якобы освобождался от первородного греха. Постоянная критика этого догмата и развитие культа девы Марии (или Мадонны) в католицизме заставили церковников пойти дальше, и в 1854 г. папа Пий IX провозгласил догмат о непорочном зачатии уже девы Марии ее матерью Анной, что и имеет в виду Лавров. В 1870 г. I Ватиканский собор провозгласил догмат о непогрешимости папы. Таким образом, первым папой, официально объявленным непогрешимым (в его обращениях и посланиях к пастве), стал Пий IX, в миру граф Мастаи-Ферретти.
7 Нижеследующие заглавия или строки газетных корреспонденции не поддаются точной расшифровке.
8 Франк — денежная единица Франции, принятая в то время также и в Швейцарии; раппен, точнее, рапп (Rappen) — швейцарская монета, равная 1/100 франка.
9 Церковь Парижской богоматери — это собор Парижской богоматери, или Нотр-Дам. Notre-Dame — старинное французское обозначение богоматери.
10 Полное название: «Journal de Genève national, politique et literaire» («Женевская национальная, политическая и литературная газета»). Газета начала издаваться в Женеве с 1772 г.
11 «Народное государство» — газета немецких социал-демократов, выходила в Лейпциге с 1869 по 1876 г. И. Дицген был одним из ее ведущих сотрудников.
12 Английский епископализм — здесь, вероятно, англиканская церковь, государственная церковь Англии, образовавшаяся в XVI в. во время Реформации и занимающая промежуточное положение между католицизмом и протестантизмом (по культу и организационным признакам ближе к католицизму). Ответвления англиканской церкви в Уэльсе, Шотландии, США и в других странах называются Епископальной церковью.
!3 Второзаконие — пятая книга Ветхого завета; Апокалипсис, или Откровение святого Иоанна Богослова — заключительная из книг Нового завета; в них сформулированы заповеди иудейской и христианской религий, регламентирующие жизнь и поведение верующих.
14 По названию произведения А. де Сен-Симона «Новое христианство» (1825).
15 Энциклика (греч. enkyklios — круговой, общий) — послание римского папы к верующим или духовенству по вопросам вероучения, нравственным, социальным или политическим проблемам. В данном случае имеется в виду прежде всего энциклика Пия IX 1864 г., содержащая перечень («Силлабус») «главнейших заблуждений» (социализм, коммунизм, свобода совести, научные принципы и т. п.), преданных папой анафеме.
16 Здесь, вероятно, имеются в виду выступления М. А. Бакунина против К. Маркса и I Интернационала.
17 Старокатолики — католики, отвергающие догматы о непогрешимости папы, о непорочном зачатии, провозглашенные Пи-"м IX, не признающие верховной власти папы и т. д.
18 Клерикалы — сторонники клерикализма (от лат. clericalis — церковники), общественно-политического течения, требующего усиления роли церкви в политической и духовной жизни общества.
19 Далее в статье Лавров детально рассматривал отношение различных политических партий западноевропейских стран к «возбуждению религиозных страстей в XIX веке» (Избр. коч. Т. III. С. 43).
20 Консистория (лат. consistorium — собрание, присутствие) — орган церковного управления с различными функциями в разных христианских церквах.