Август фон Коцебу
Ф. О. Туманский.
правитьЦензорская его деятельность в 1800—1801 гг.
правитьВ «Русской Старине», изд. 1873 г.. т. VIII, (стр. 334—336) помещена статья М. Н. Лонгинова: «Pyccкиe писатели в XVIII столетии». Уважаемый нами библиограф в этой статье, со свойственным ему знанием дела, исчислил все литературные труды Ф. О. Туманского и коснулся его деятельности, как писателя и цензора при рижской таможне (Слов. митр. Евгения, часть 2-я. стр. 226-я). Об этой-то последней деятельности его мы и хотели бы прибавить от себя несколько слов, чтобы очертить нагляднее самую личность редактора: «Зеркала света».
В сочинении Коцебу: «Une annee memorable de ma vie. Berlin. 1802». — книге, составляющей в настоящее время библиографическую редкость. —находится весьма любопытный рассказ о Туманском (см. самое сочинение Т. II, стр. 225—234), вполне характеризующий его цензорскую деятельность в Риге. Из него явствует, что не одна только месть к Карамзину руководила им при запрещении немецкого перевода «Писем русского путешественника», вышедшего в 1800 году, в Лейпциге; но что стеснения печати и стремления проявлять, так или иначе, свою цензорскую бдительность были «parties prises» Ф. О. Туманским. Вот почему имя его, по всей справедливости, и должно занять видное место в ряду тех личностей, который заслужили громкую известность в истории русской цензуры. Мы переводим в целости отрывок из сочинения Коцебу, относящийся до Туманскаго,
590
в виду более полного с ним знакомства читателей «Русской Старины». Вот этот отрывок:
"Г-н С…., пастор из окрестностей Дерпта, устроил для своих прихожан маленькую библиотеку. Туманский, назначенный цензором этой местности, чтобы доказать свою неутомимую бдительность, просит пастора сообщить ему каталог книг этой библиотеки. Смущенный существовавшими порядками того времени. С … отвечает, что он уже отказался от мысли иметь в своем приходе читающее общество, --и действительно, его намерение было таково: он в это время собирал уже обратно в библиотеку книги, находившиеся по рукам читателей, --чего, за немногими исключениями, почти и достиг совершенно. В числе невозвращенных книг находилась одна часть сочинения Августа Лафонтена, под названием: «Сила любви». Позабыв, кто взял эту книгу и не желая с тем вместе ея лишиться, он избрал обыкновенный путь для ея отыскания и напечатал в Дерптской газете, что он просит того, у кого находится книга, входящая в состав его библиотеки, ее возвратить обратно ему.
Это объявление попало, к несчастию, в руки Туманскаго. Уверяют, что намерение этого чудовища было не столько повредить пастору С…., на сколько вызывалось стремлением навлечь выговор доброму лифляндскому генерал-губернатору г. Нагелю, к которому он чувствовал затаенную ненависть, по поводу воображаемой кой-то обиды, ему будто бы нанесенной. Он донес обо всем этом рапортом своему защитнику и покровителю Обольянинову, прибавив от себя гнуснейшие обстоятельства; этот же последний, в свою очередь, уведомил рапортом о происшествии самого императора, с прибавлением от себя новых подробностей, по своему личному вкусу. Одним словом, пастор С…. был обвинен в том, что, не смотря на предупреждение цензора, он держал свою библиотеку открытой и, с помощью запрещенных и якобинского содержания книг, старался распространять в кругу своих читателей опасные принципы. (Пастор обвинялся и в том, что не имел каталога запрещенных книг). Все это было представлено пред глазами императора в таком превратном и гнусном виде, что он немедленно приказал: «арестовать пастора С…. и доставить его в Петербург, в крепость», после того, как Туманский, окружив его дом отрядом войск, предает публично огню все его книги.
"Когда Туманский готовился к отъезду, для исполнения этого блестящаго поручения, на этот праздник (?), все жители города
591
Риги просили его употребить, на сколько он мог, свое влияние для спасения несчастного семейства пастора; он обещал испол-нить просимое, но, как видно, не сдержал своего слова. Посреди ночи, солдаты, под предводительством благородного (noble) Tyманского, окружили дом пастора, где он, его жена и дети спокойно спали. Пусть теперь составят сeбе понятие о их пробуждении! Bcе выходы из дома заграждены; производится опись бумаг пастора, на них накладываются печати; все его книги, не исключая даже и библии, сваливаются в груду и предаются пламени; самого несчаст-наго хозяина дома бросают в кибитку и, в сопровождении полицейскаго чиновника, отправляют в Петербург.
,,Оправившись несколько, около утра, от своего первого изумления, он просит позволения у сопровождавшего его офицера написать несколько строк своей жене. Этот лукавый человек, .дав ему на это разрешение и делая вид, что он сам желает отдать письмо на почту, оставляет его у себя и передает его, по прибытии в Петербург, генерал-прокурору. Письмо это, кроме весьма естественных жалоб, содержало просьбу к жене: «стараться прежде всего успокоить крестьян до его возвращения». Из этих слов вывели заключение, что он «уже» возмущал крестьян и что последние ожидали только возвращения «своего вожака», чтобы окончательно возмутиться. Другие утверждают, что пастор в письме просил свою жену сжечь его старую переписку с одним из его приятелей, в которой говорилось о французской революции; и что действительно, будто бы, был послан сыщик с оковами, чтобы арестовать этого приятеля, который, к счастию, еще задолго до этого случая умер.
"Как бы то ни было, но все это происшествие было доведено До сведения монарха генерал-прокурором (в котором человеческого была только личина) и в таких черных красках, что немедленно было приказано юстиц-коллегии «определить виновному телесное наказание и затем сослать его в сибирские рудники». Юстиц-коллегия поставлена была в немалое затруднение, потому что определение наказания, долженствующего быть результатом рассмотрения действий виновного, ей было предписано наперед — так что в данном случае она низводилась на степень простаго исполнительного полицейского места. Президент ея отважился по этому поводу сделать некоторая представления генерал-прокурору, на которые последний отвечал сухо, что он может поступать, как знает, под своей личной ответственностью, и что ему, впрочем, уже известна по этому предмету высочайшая воля.
592
"И вот, однажды утром, в крепости объявили несчастному С…., которому не назначили даже защитника, что он должен был надеть свое священническое облачение и следовать за г-м Макаровым в помещение юстиц-коллегии для выслушания приговора
«Полный надежд, возникших, отчасти даже вследствие того одеяния, в которое ему приказали облачиться, он отправился выслушать о решении своего жpeбия. В зале, где объявлялись приговоры его поставили к стене, секретарь прочел ему приговор, и когда дошел до слов: „пастор С…. смещается с занимаемого им места лишается священнических краг и мантии, присуждается к получению двадцати ударов кнута и, по исполнении сего, имеет быть препровожден в оковах в Нерчинские рудники, --работы до своей смерти“, несчастный потерял всякое сознание. Конвульсивно качнув два-три раза головой, он упал лицом на землю; ему подали помощь, и когда пришел в себя, он кинулся на колени и просил, чтобы его выслушали.
— ,,Здесь не место», отвечал ему генерал-прокурор.
— «Где же?» закричал страшным голосом несчастный: «где? там, на верху! на небе!»
"Его увлекли обратно в общую тюрьму.
«Весь Петербург принял участие в его судьбе: все просили, хлопотали в его пользу, даже русское духовенство, которому этот порыв великодушия делает много чести. Граф Пален заслужил общее одобрение неимоверными усилиями, им употребленными для его спасения. Все, однако ж, было напрасно! Обольянинов чересчур ловко схватил свою жертву и С…. был отвезен на лобное место. На половине дороги его вернули назад, чтобы напутствовать таинством причащения, которое он и получил из рук пастора Рейнбота; затем процессия вновь двинулась в путь.
,,Его руки были уже прикручены к столбу, его уже раздели, чтобы приступить к экзекуции, --как вдруг прибыл курьер и сообщил что-то на ухо палачу. Последний почтительно отвечал: ,,слушаю-с», и затем двадцать раз, не прикасаясь, подымал и опускал надъ несчастным кнут, ловко скользя им по платью осужденного, не причиняя ему боли. Ясно, что какая-то добрая душа, не имея возможности избавить этого невинного от безчестия, оградила его, по крайней мере, от физических истязаний.
,,По совершении экзекуции, пастор С…. был обратно отведен в тюрьму. Граф Пален, под разными предлогами, отдалял его отправление в рудники и имел даже по этому поводу несколько размолвок с генерал-прокурором; но император так настоя-
593
тельно потребовал окончательного приведения в исполнение приговора. что, наконец, надо было уступить, --и несчастный С…, шаг за шагом, повлек свои оковы в Нерчинск. Жена его, хотевшая его сопровождать, не могла выхлопотать на это позволения.
Теперь он, как и многие другие, освобожден. Когда я уезжал из Петербурга (1802 г.), его возвращение из ссылки ожидалось с каждым днем и никто не сомневается, что молодой император (Александр I), на столько же справедливый, на сколько и милости-вый, восстановит и его доброе имя, и его общественное положение. ,,Несколько дней спустя после восшествия на престол Александра I, князь Зубов у одного из рестораторов дал большой обед на сто персон, по двадцати пяти рублей с каждой особы, без вина; на этом обеде, между прочим, выпито четыреста бутылок шампанского, по пяти, рублей за каждую. Я не стал бы упоминать об этом княжеском банкете, если бы он не служил характеристи-кой самому князю. Чокаясь бокалами, кто-то вспомнил о несчастном пасторе С…. и немедленно составленная подписка в его пользу принесла, как говорят, десять тысяч рублей.
.,….. Г-н Туманский; столько времени бывший страшилищем города Риги, окончил самым печальным образом свою роль. С бешенством относясь к презрению, ему повсюду выражаемому, он вознамерился погубить всех жителей этого добраго города, --и с этой целью сделал на них на всех донос императору, как на якобинцев, препроводив ко двору длинный лист, на котором находились имена главных граждан и должностных, официальных лиц города, а во главе всех их имя достойного, старого генерал-губернатора Нагеля.
«Прямой и прозорливый Александр I, прочитав этот пасквиль, объявил, может быть, с некоторой и излишней добротой, что Туманский сошел с ума и сместил его с занимаемой им должности. Во время моего проезда чрез Ригу, в июне месяце текущаго (1802) года, он проживал в нем в бедности, всеми прези-раемый, на подаяния тех самых жителей, которых он хотел сделать несчастными. Таким образом „храмоногое правосудие“, как его называет Гораций, достигло и этого преступника; но, разумеется, оно чрез меру к нему снисходительно в виду тех слез и стонов, которые выпали на долю многим несчастным во время его служебной деятельности».
Сообщ. Н. П. Барышников.
г. Орел.
Источник текста: Коцебу А.Ф.Ф. фон. [Записки о Ф. О. Туманском] / Сообщ. Н. П. Барышников // Русская старина, 1872. — Т. 8. — Кн. 10. — С. 589—593. — Под загл.: Ф. О. Туманский. Цензорская его деятельность в 1800—1802 гг.
Оригинал здесь: http://www.memoirs.ru/texts/Kocebu1873.htm