Д. В. АВЕРКІЕВЪ править
ФРАНЧЕСКА РИМИНІЙСКАЯ править
Мессеръ Гвидо старый да Палента, синьоръ Равенскій и Червійскій
Мессеръ Малатеста да Веруккіо, синьоръ Риминійскій.
Джованни (Джанъ) хромой, Паоло (Поло) красивый, сыновья Малатеста.
Ансельмо, старый дядька Джованни и Паоло.
Уберто, маленькій сынъ Паоло.
Мадонна Франческа, дочь мессера Гвидо.
Мать Франчески.
Антонія, благородная дѣвица при Франческѣ.
Маргерита, маленькая дочь Паоло.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ. править
Боюсь, надоѣмъ я вамъ, синьоръ.
Полно, Ансельмо. Наскучитъ ли отцу, хоть сто разъ повторяй, слушать хорошее про сына? — Такъ Джованни говоришь, былъ во всемъ первымъ?
Какъ вамъ сказать, синьоръ? Если вы думаете, что онъ всюду выставлялся, или первенствовать во всемъ хотѣлъ, такъ не былъ онъ первымъ. Первое-то мѣсто онъ во всемъ уступалъ мессеру Гвидо. Спросятъ его: какъ прикажетъ то или другое сдѣлать, «какъ мессеръ Гвидо», отвѣтить; «какъ угодно мессеру Гвидо», или: «спроситесь мессера Гвидо». И самому мессеру Гвидо тѣ же слова: «какъ вашей синьоріи угодно; мнѣ, скажетъ, — отецъ на отъѣздѣ приказывалъ: слушайся во всемъ мессера Гвидо; дѣлай, что онъ прикажетъ; помни: его слово, мое слово; его приказъ, мой приказъ».
Умно.
И, по-моему, не глупо, синьоръ. А велитъ ему мессеръ Гвидо мысль свою сказать: «Вотъ такая-то, отвѣтитъ, — и такая мысль моя, съ вашего позволенія, синьоръ».
Въ чемъ же — ты же говорилъ — онъ былъ первымъ?
Въ этомъ самомъ, синьоръ, и былъ онъ первымъ. Вѣдь первый, пожалуй, не тотъ, кто впередъ выставляется да еще по сторонамъ глядитъ, точно крикнуть хочетъ: «что жъ вы на меня не смотрите? Вѣдь это я первый, ей-Богу, впереди всѣхъ. И я, я самъ»… Разсмѣшилъ я васъ, синьоръ. А вѣдь первый, чего добраго, не онъ; а кто лучше свое дѣло дѣлаетъ, тотъ и первый. Рыцарь ли, бочаръ ли: все, кто лучше свое дѣло дѣлаетъ, тотъ и первый.
Правда твоя, Ансельмо,
Потому-то я и сказалъ, что нашъ Джованни былъ во всемъ первымъ. Только разъ…
Что такое?
Только разъ онъ самъ на первое мѣсто сталъ и дѣло прямо въ свои руки взялъ. И въ этотъ разъ, пожалуй, нельзя похулить его.
Разскажи.
Видите ли: когда предъ боемъ, по старому обычаю, вызвали впередъ двѣнадцать рыцарей, чтобъ начали они бой, первыми бросились бы на враговъ, тутъ Джанъ не вытерпѣлъ, первымъ впередъ выѣхалъ. А потомъ, какъ оглянется на остальныхъ одиннадцать: гнѣвно, сердито, нетерпѣливо. Тѣ ему головой чуть кивнули: веди, значитъ, насъ. Онъ ужъ иначе, веселѣй поглядѣлъ на нихъ, и чуть имъ правою бровью шевельнулъ, и полетѣлъ. Глядимъ: ударили нашихъ двѣнадцать соколовъ, а вражьи вороны ужъ и смѣшались… Ну, вотъ опять бѣда моя, синьоръ: то расмѣшилъ васъ, то плакать заставилъ.
Ахъ, Ансельмо, всегда бы мнѣ плакать такими слезами.
Зачѣмъ плакать, синьоръ, радуйтесь. Глядя тогда на Джана, я объ одномъ жалѣлъ: не видѣли его такимъ наши дамы. Посмотри онѣ тогда на него, перестали бы стрекотать: «говорятъ, онъ умный и добрый, и прекрасный человѣкъ, и я вѣрю, клянусь всѣми святыми Мадоннами, вѣрю, но лицо у него! ахъ, лицо! ахъ, какое лицо! ужасъ, ужасъ!» Нѣтъ, благородныя дамы, съ вашего позволенія, вашъ красавецъ этого не сдѣлаетъ.
Я зналъ, Ансельмо, что ты этимъ кончишь; не можешь не кольнуть Паоло. Вѣчный твой припѣвъ: Джованни хорошъ, Паоло дуренъ.
Нѣтъ, синьоръ! Боже меня избави отъ такой мысли! Кто не безъ грѣха, конечно, а Паоло я люблю. «Онъ не воинъ», скажете, — нѣтъ, онъ воинъ, только воевать не хочетъ; «лѣнивъ?» спрашиваете, — нѣтъ, не лѣнивъ, а работать не хочетъ; «волокита», говорите, — нѣтъ, не волокита, а просто женщинъ любитъ. А захоти только, завтра же и воиномъ храбрымъ будетъ, какъ Джованни, и работникомъ будетъ хорошимъ, какъ… «какъ Джанъ», я сказалъ? Нѣтъ, лучше Джана. И на женщинъ смотрѣть не станетъ. Что такое женщина, простая она или благородная? Вздоръ. Простой вздоръ, благородный вздоръ, все вздоръ. Вотъ добрая Жена не вздоръ; простая ли она или благородная, все она добрая жена. Не такъ ли, синьоръ?
Такъ-то такъ, только сознайся: ты Паоло все-таки меньше любишь.
Нѣтъ, синьоръ. Вотъ двѣ мои руки: вотъ моя правая рука, а вотъ лѣвая. Отрубите, которую угодно, все больно будетъ.
Правую все жальче будетъ.
Нѣтъ, синьоръ: и лѣвою можно пріучиться работать, бываютъ же лѣвши. А только, съ позволенія вашей синьоріи, вы меня сбили; я вѣдь не спроста про добрыхъ женъ заговорилъ. У мессера Гвидо есть дочка, мадонна Франческа.
Та, та, та!..
И мессеръ Гвидо разъ сказалъ мнѣ: «Ансельмо, ты старый слуга у мессера Малатеста». И я: «Да, синьоръ; я вѣдь былъ дядькой обоихъ молодыхъ синьоровъ». И онъ: «Славный у тебя вышелъ Джованни. Жаль я его раньше не зналъ: Малатестини такъ долго были съ нами въ ссорѣ! Но теперь, слава Богу, мы помирились, и какъ ты думаешь, Ансельмо, не дурно бы скрѣпить дружбу родствомъ?» И я: «Съ позволенія вашей синьоріи, дурного тутъ ничего бы не было, а только хорошее».
А онъ, Ансельмо, а онъ?
А онъ… Не въ немъ тутъ дѣло, синьоръ, а въ нашемъ, въ Джованни… Только постойте: идетъ кто-то. Не Джованни ли? Нѣтъ, не его походка. Это Паоло. [Входитъ Паоло; Ансельмо мессеру Малатеста тихо]. Погодите, синьоръ, мы сейчасъ кой о чемъ разспросимъ Паоло и все узнаемъ.
А Джованни гдѣ? Я такъ привыкъ видѣть васъ вмѣстѣ.
Онъ черезчуръ ужъ захлопотался. Вообразилъ, что мессеръ Гвидо пріѣдетъ непремѣнно сегодня благодарить васъ за помощь противъ Гибеллиновъ.
Онъ правъ; именно сегодня жду я мессера Гвидо: вчера прибѣгалъ гонецъ съ вѣстью.
Значитъ, я виноватъ, что трунилъ надъ братомъ за излишнюю хлопотливость. Какъ бы то ни было, онъ захлопотался до того, что мнѣ стало скучно, и я бѣгомъ отъ него. Вотъ отчего я одинъ, батюшка. Онъ, впрочемъ, обѣщалъ сейчасъ прійти.
А мы сейчасъ говорили про васъ обоихъ, синьоръ.
И ты, милый дядька, по обычаю, бранилъ меня.
Бранилъ! Далась всѣмъ эта моя брань! Хвалилъ я васъ, мессеръ Паоло, — вотъ спросите батюшку.
Вѣрю, безъ спроса вѣрю.
И еще какъ хвалилъ! Нѣтъ, говорилъ я, — въ цѣлой Италіи человѣка обходительнѣе и вѣжливѣе нашего Паоло, и нѣтъ, говорилъ я еще, — такого красавца…
О, перестань, довольно ужъ!.. Красавецъ!
У, какъ я ненавижу это слово…
Рѣшили, что красавецъ, и аминь.
И будь онъ добръ, иль негодяй послѣдній,
Всѣ въ голосъ говорятъ: «вѣдь онъ красавецъ!»
И нечего ужъ больше говорить,
Не человѣкъ онъ: мыслей, чувства,
Страданій, горя онъ не можетъ знать,
Ихъ нѣту у него, и быть не можетъ,
И гдѣ же быть? — вѣдь онъ такой красавецъ.
Купецъ, поэтъ, красавецъ, — все не люди,
Имъ кличка найдена!.. А ты кто самъ?
Ты, ты Ансельмо! Ты вѣдь тоже дядька,
Не человѣкъ, а дядька, просто дядька,
Да, бывшій дядька сыновей синьора!..
Что, непріятно? Поблѣднѣлъ, дрожишь,
Слезу смигнулъ рѣсницею сѣдою,
И по дѣломъ тебѣ: ты дядька, дядька!
Простите, синьоръ. И въ мысли не было оскорбить васъ.
Не понимаю, Паоло, съ чего ты вспылилъ на него.
Простите, батюшка… Но что жъ мнѣ дѣлать?
Я не могу… Я каюсь: былъ я молодъ
И зеленъ, — и недавно, такъ недавно!
Хотя мнѣ кажется, что съ той поры
Прошло такъ много долгихъ, долгихъ лѣтъ!..
Я увлекался, я готовъ былъ бѣгать
За встрѣчной женщиной, какъ мой Уберто
За бабочкой. Ужъ былъ я вдовъ,
И сознавалъ, что время быть умнѣй,
Что есть дѣла приличнѣе для мужа,
А все не могъ отстать… И лепеталъ
Давнымъ-давно мнѣ надоѣвшій вздоръ, —
Однообразный вздоръ любовной пѣсни,
И такъ же все свиданья добивался,
И трепеталъ, какъ пажъ, передъ свиданьемъ,
А послѣ говорилъ: глупецъ, глупецъ!..
Но что я въ самомъ дѣлѣ? Горячусь,
Кричу, и кипячусь, какъ будто… Полно. —
Прости меня, Ансельмо. Подойди,
Дай руку, помиримся, поцѣлуй, —
Вѣдь ты не виноватъ, а я такой же,
Какъ, помнить, маленькій былъ крошка Поло:
Заскрежещу зубёнками, бывало,
И, сжавши кулачёнки, налечу
На мнимаго обидчика что буря…
А черезъ мигъ остылъ, и самому
Смѣшно и стыдно… Ну, цѣлуй, цѣлуй же!
Поло мой, Поло! миленькій, маленькій Полетто!.. [Мессеру Малатеста]. Не говорилъ я вамъ сейчасъ, синьоръ: захоти онъ только, только захоти!.. Однако довольно. [Паоло]. Слушайте теперь, мессеръ Поло, и уговоръ впередъ: о чемъ ни спрошу, — не сердиться, а отвѣчать правду. Не то я закричу на васъ, какъ бывало крикивалъ на маленькаго Поло. И строго, и ласково вмѣстѣ; такъ вотъ: «Поло, Полетто!» И вы, бывало, слушались меня, и… и… Охъ, о чемъ же Я хотѣлъ спросить-то? [Мессеру Малатеста]. Вы не помните, синьоръ?
Помню ли я, о чемъ ты забылъ, Ансельмо?..
Позвольте… Съ позволенія вашей синьоріи, замолчите на минутку, синьоръ; не мѣшайте мнѣ. Да… такъ… Теперь слушайте. И вы, старый синьоръ, хорошенько слушайте, о чемъ я буду спрашивать молодого, слушайте и смекайте. И что онъ отвѣтитъ, тоже слушайте, и тоже смекайте.
Спрашивай, старина.
Было такое дѣло. Нѣкоторый синьоръ, богатый и знатный и отецъ прекрасной дочери, звалъ къ себѣ въ гости молодого синьора, тоже знатнаго и богатаго, и вдобавокъ этотъ молодой помогъ старому въ войнѣ. Я говорю молодой, только онъ не такъ ужъ молодъ, какъ мальчишка или юноша, а молодъ, какъ бываетъ молодъ мужъ, полный мужъ, только не старикъ. И дальше было вотъ что. Молодой, какъ услыхалъ приглашеніе, весь вспыхнулъ и глаза у него загорѣлись такою радостью, какъ въ жизни никогда не горѣли, и онъ точно вѣкъ ждалъ этого приглашенія, и будто хотѣлъ быстро, быстро, быстро отвѣтить: «Да, да, непремѣнно, непремѣнно». Да вдругъ заикнулся, поблѣднѣлъ, и сталъ увѣрять что надо скорѣй домой, разсказать отцу, чѣмъ кончился походъ и все такое. И отказался отъ приглашенія. Объясните-ка: отчего это?
Теперь я понимаю что съ Джованни… Отчего онъ задумчивъ, и… Все понимаю… И хороша она собой, Ансельмо?
Кто она, синьоръ?
Чего я спрашиваю!.. Франческа да Полента! Кто не слыхалъ, что Франческа да Полента первая красавица въ цѣлой Италіи! Я слышалъ, всѣ слышали. Только люди вѣчно кричатъ про женщинъ и соколовъ, про коней и трубадуровъ, что они первые въ цѣлой Италіи… Но она, она вѣдь хороша собою, Ансельмо, — иначе онъ не полюбилъ бы ея; хороша вѣдь?
А, синьоръ? Нѣтъ, каковъ, скажите, каковъ нашъ Паоло, а? Вѣдь я не намекнулъ даже, про кого говорю, а онъ отгадалъ, отгадалъ!
Да отвѣчай же мнѣ: хороша она?
Красавица, синьоръ, красавица, въ полномъ смыслѣ раскрасавица.
Нѣтъ, это вздоръ. Не такой человѣкъ Джованни, чтобъ полюбить за красоту… Скажи мнѣ, Ансельмо, достойна ли она его? Ты вѣдь знаешь, какой онъ высокой души человѣкъ, такъ скажи же мнѣ: достойна ли она его?
Я только разъ ее видѣлъ, синьоръ, но и разу довольно: прекрасной души не скроешь, наружу просится.
Такъ она достойна его. И Джованни любитъ ее… Батюшка, Ансельмо, давайте же хлопотать: онъ любитъ ее, и она достойна его, и его, узнавъ, нельзя не полюбить, и она полюбитъ его… И мессеръ Гвидо, конечно, не прочь. И мы должны устроить это, должны! Джованни достоинъ счастья, и долженъ быть счастливъ: иначе нѣтъ правды въ Божьемъ мірѣ!
Правда твоя, Паоло: онъ долженъ быть счастливъ, и мы должны устроить. И я люблю тебя, Паоло, за то, что въ тебѣ нѣтъ ни капли зависти. Похвалы брату не гложутъ тебя, а заставляютъ еще больше любить его. Поцѣлуй меня за это.
Я самъ, батюшка, плохъ, но, слава Богу смыслю кой-что въ хорошемъ: оттого и не могу завидовать похваламъ брату. Но что обо мнѣ! Станемте хлопотать о немъ.
Станемъ хлопотать о немъ, мессеръ Паоло, станемъ. Только позвольте. Вы намъ объяснили, отчего у него тогда глаза радостно горѣли: полюбилъ онъ, говорите вы. Хорошо объяснено, прекрасно. А отчего жъ онъ къ мессеру Гвидо не поѣхалъ? А? вотъ вы что объясните.
Отчего?.. отчего?.. Ну, можетъ-быть…
Тс! Джованни идетъ. Слышите: хромою ногой стучитъ по ступенямъ. Вставайте, старый синьоръ, пойдемте.
Куда?
Пойдемте смотрѣть: все ли хорошо приготовлено къ пріѣзду дорогого гостя. А молодые синьоры здѣсь безъ насъ лучше перетолкуютъ. И Паоло все узнаетъ: вѣдь онъ…
Я пришелъ доложить вамъ, батюшка, что все готово къ пріѣзду мессера Гвидо.
А я только-что собрался пойти посмотрѣть, все ли готово.
Прикажите идти за вами?
Нѣтъ, ты усталъ, да и Паоло жалуется, что ты за хлопотами совсѣмъ его забылъ. Останься лучше съ нимъ.
Слушаю, батюшка.
Идемте же, синьоръ, а то мессеръ Гвидо пріѣдетъ, а мы съ вами ничего не осмотрѣли. [Ушли].
Ты вздохнулъ? Что съ тобой, Джованни?
Ничего, Паоло; захлопотался, усталъ.
Не правда, я слѣдилъ сейчасъ за тобою; какъ батюшка пошелъ, ты глянулъ куда-то въ сторону, словно увидалъ или вспомнилось тебѣ такое пріятное, и ты улыбнулся славною такой улыбкой, а потомъ отчаянно махнулъ рукою, тоскливо тебѣ стало, и ты вздохнулъ.
Право же, ничего; усталъ я, вотъ и все.
Не правда. Помню я, какъ ты бывало,
Вернешься изъ похода: веселъ, живъ,
И говорливъ, и бодръ душой и тѣломъ, —
А нынче ты задумчивъ, молчаливъ,
Тоскуешь, хмуришься, хандришь, вздыхаешь…
Мнѣ просто нездоровится. Ты знаешь,
Бываетъ такъ: не чувствуешь ты боли,
Рука, нога и голова, все тѣло
Здоровы, кажется, — а что-то есть:
Гнететъ тебя и давитъ; то же и со мной.
Конечно, можетъ-быть; все можетъ-быть, конечно.
Ты сердишься?
Какъ смѣю я сердиться!
Да и за что? Что братъ мой прихворнулъ?
Ты мнѣ не вѣришь?
Да, не вѣрю, правда.
Съ тобой не то, что говоришь. Но ты
Не хочешь ли, не можешь ли сознаться,
И я допытывать не стану.
Поло!
Голубчикъ Поло! Не сердись… постой!
Ты хочешь знать? Какъ мнѣ сказать тебѣ?
Хотѣлось мнѣ давно, да и сейчасъ-вотъ
Мнѣ хочется… Но я боюсь, боюся…
Не говори, Джованни. А не то
Мнѣ будетъ все казаться, будто я
Тебя пытаю… Разкажи-ка лучше
Мнѣ про походъ, какъ бились вы, и много ль
Ты побѣдилъ враговъ… Ты мнѣ доселѣ,
Припомни, не разсказывалъ.
Ахъ, Поло!
Послѣдній мой походъ не походилъ
На прежніе. Вотъ вся причина,
Что на разспросы я не отвѣчалъ.
Со мной случилося… Послушай, если хочешь…
Подъ царственной Равенною есть лѣсъ:
На самомъ берегу морскія сосны
Столпилися тѣнистою семьей.
Былъ жаркій день. Измученные кони
Едва ступали; душно было, пыльно…
И вдругъ мы очутилися въ лѣсу,
Чѣмъ далѣ, тѣмъ темнѣе и прохладнѣй.
Меня взяло раздумье. Я забылся.
Я позабылъ, кто я, куда я ѣду,
И только видѣлъ что вокругъ меня,
И только слышалъ, какъ шумѣло море,
Незримое и бурное, — а гдѣ?
Тамъ, гдѣ-то съ правой стороны. А слѣва —
Лѣсная тишь; во тьмѣ прохладной
Чуть изрѣдка просвѣчиваетъ солнце;
Вотъ что-то шевельнулось, видно вѣкша,
Или другой звѣрокъ, а вотъ пичужка
Чиликнула и смолкла. И я думалъ:
То бурное, что справа съ ревомъ воетъ,
То прошлое мое: всѣ битвы, слава
И почесть громкія. А то, что слѣва,
Гдѣ солнышко какъ бы украдкой свѣтитъ,
Гдѣ тишина, гдѣ жизнь не тороплива
И не шумлива, — то со мною будетъ.
И мнѣ казалося: сейчасъ во мнѣ,
Сію минуту тихое начнется,
А шумное умолкнетъ и замретъ…
Тебѣ не скучно слушать?
Ахъ, Джованни!
За лѣсомъ монастырь святого Марка.
Тамъ насъ ждала подмога. Мы рѣшили
Въ монастырѣ немного отдохнуть
И, съ силами сбирался, развѣдать —
Далече ли враги, и много ль ихъ. —
Вотъ спѣшились, идемъ гурьбою къ кельямъ…
Какъ вдругъ, навстрѣчу намъ, оттоль выходитъ
Почтенная матрона, съ нею дочка…
Она, казалось, шла неторопливо
И вмѣстѣ съ тѣмъ летѣла, какъ мечта,
Отцу навстрѣчу. Кланялася всѣмъ,
И всѣмъ равно привѣтно улыбалась,
Но я глядѣлъ ей въ очи, и видалъ
Что никого изъ насъ она не видитъ,
А видитъ только своего отца…
Вотъ подошла, и руки подняла,
Чтобы обнять… На мигъ остановилась,
Какъ бы боясь при людяхъ обнаружить
Свое святое чувство, не стерпѣла
И обняла по-дѣтски: «крѣпко, крѣпко!»
О, я увѣренъ,
Что въ смертный часъ, прощался съ землею,
Моя душа припомнить этотъ мигъ,
Какъ лучшее, что знала въ тлѣнной жизни;
Припомнить все: и этотъ быстрый
Взмахъ тонкихъ рукъ, и взоръ, любовью полный,
И дѣтскую застѣнчивую нѣжность.
Ахъ, Поло, Поло!..
Милый, милый брать!
О, что тогда со мною сталось, Поло!
Все, что я видѣлъ, чудно оживилось:
Ея отецъ, маститый старецъ Гвидо,
И тихая привѣтливая мать,
Какъ батюшка, вдругъ дороги мнѣ стали.
И все: они, святое дѣло Гвельфовъ,
Мое былое, все, что ждетъ меня,
Слилось въ одномъ: Франческа, о, Франческа!
И я готовъ былъ крикнуть это имя,
Чтобъ имъ наполнить бѣдный темный міръ,
Не знающій, не видящій Франчески,
Какой я въ этотъ мигѣ ее увидѣлъ.
Нѣтъ, не могу я разсказать словами
Всего, что чувствовалъ… Но ты поймешь…
Поймешь, когда скажу, что я не думалъ
Тебѣ открыться, что хотѣлъ и началъ
Разсказывать совсѣмъ, совсѣмъ иное.
И какъ открылся, — самъ того не знаю,
Не знаю самъ… О, Боже, Боже!.. О!
Джованни!
О чемъ же ты вздохнулъ? О чемъ тоскуешь?
Зачѣмъ въ отчаяньи ломаешь руки?
Ты любишь, — но любовь не горе, счастье,
Такое счастье!..
Гм!.. О чемъ тоскую?
Я стану предъ тобой. Въ меня вглядяся,
Скажи по совѣсти: кого ты видишь?
Кого я вижу?
Да, скажи: кто я?
Ты старшій сынъ мессера Малатеста,
Синьора Риминійскаго; во всемъ
Его прямой наслѣдникъ. Нѣтъ сомнѣнья,
Что послѣ батюшки тебя единогласно
Весь Римини въ синьоры изберетъ.
И все?
Нѣтъ, нѣтъ! Ты храбрый воинъ,
Ты сынъ почтительный, ты добрый братъ;
Есть тысячи въ тебѣ иныхъ достоинствъ;
Ты знаешь самъ, и мнѣ перечислять…
Не надо, нѣтъ! Но, перечисливъ ихъ,
Ты больше ничего ужъ не прибавишь?
Но что жъ прибавить?
Я скажу тебѣ…
Одно забылъ ты: предъ тобой… уродъ.
Не возражай! Давно я это знаю,
Давнымъ давно я къ этому привыкъ:
Еще ребенкомъ, только-что отъ полу
Я подыматься сталъ, и въ головенкѣ
Чуть засвѣтилась искорка сознанья, —
Я зналъ ужъ, что уродъ.
Ты зналъ!..
Что жъ, иль тебя товарищи дразнили?
Такъ и меня, повѣрь, бранили также:
«У, у, уродъ! У, злой уродъ! У, скверный!»
Нѣтъ, милый Джанъ, когда бъ ты видѣлъ,
Какъ часто вижу я, — свои глаза,
Когда они горятъ правдивой мыслью
Иль свѣтятся живымъ и важнымъ чувствомъ,
Ты не сказалъ бы про себя: уродъ.
И та, кому отъ Бога суждено
Твоей женою стать, и та не скажетъ.
Не утѣшай меня. Тебѣ я вѣрю.
Пусть у меня прекрасные глаза,
Но что-то есть въ моемъ лицѣ угрюмомъ,
Что женщинамъ противно. Боже! Боже!..
Нѣтъ, вырвать, вырвать изъ груди то чувство,
Что заронила нѣжная Франческа.
Не суждено мнѣ знать любви. Нѣтъ, нѣтъ!
Ты разсуждаешь, извини меня,
О женщинахъ, какъ юноша безусый.
Вотъ, если бъ — не сердися, Джанъ, — ты вздумалъ
Ухаживать за глупою дѣвчонкой,
Или за дамой съ вѣтромъ въ головѣ,
Которой мужъ вдобавокъ опротивѣлъ, —
Тогда, пожалуй, красота нужна:
Онѣ грѣшатъ сперва воображеньемъ,
А послѣ тѣломъ… Я ихъ близко знаю:
Я самъ такимъ же былъ, какъ и онѣ…
Но ты жениться хочешь, будешь мужемъ,
Хорошимъ мужемъ… не такимъ, какъ я.
Ты хвалишь все меня, а вѣдь не правда…
Во мнѣ такъ много есть дурного, злого,
Чего не видишь ты, но я-то вижу.
Что дать могу я женщинѣ взамѣнъ
И милой красоты, и нѣжной ласки?
Я въ глубинѣ души угрюмъ и дикъ.
Я подозрителенъ, ревнивъ ужасно,
Мнѣ надо зорко за собой смотрѣть,
Держать себя въ уздѣ, чтобъ не прорваться…
Ты говоришь: «что дамъ взамѣнъ?» — Любовь.
А учатъ насъ хорошіе поэты,
Которые лишь правду говорятъ
(Есть и лжецы-поэты, да какіе!):
«Любовь родитъ любовь, и не попуститъ,
Чтобы того, кто любитъ всей душой,
Взамѣнъ не полюбили; нѣтъ, любовь
Любимаго любить заставитъ,
И любящій найдетъ свою награду».
О, милый братъ! Ты разбудилъ надежду
Въ моей груди, но я боюся вѣрить…
Мнѣ шепчется: она такъ хороша,
И знаетъ это, и не знать не можетъ;
Вѣдь ей всѣ громко говорятъ о томъ,
А кто молчитъ — молчаньемъ подтверждаетъ.
И какъ ей не гордиться красотой,
Какъ ей не знать себѣ цѣны, а я!..
Она горда? — и пусть такою будетъ!
Не бойся гордой женщины. Нѣтъ, пусть
Ихъ бѣгаютъ ничтожные людишки,
Но мужу доблести, ума и чести,
Чего бояться гордости въ женѣ!
Не мало въ немъ, чѣмъ можно ей гордиться.
О, если бъ зналъ я, что ея достоинъ!
Достойныхъ нѣтъ ни счастья, ни удачи,
И недостойныхъ тоже нѣтъ. Вотъ видишь:
Отецъ мнѣ славную сыскалъ жену,
Но я былъ глупъ. На сторонѣ искалъ
Вдали жены «достойныхъ» развлеченій,
Любовныхъ и иныхъ. Но все же были
И у меня хорошія минуты,
Когда я видѣлъ, какъ она добра,
Внимательна ко мнѣ и нашимъ дѣтямъ,
Заботлива до мелкихъ мелочей,
И какъ она душою всей готова
Мое мужское дѣло полюбить, —
Да дѣла у меня не находилось…
И оттого я полюбить не могъ
Простого дѣла матери, хозяйки
И любящей жены… О! все я понялъ,
Но было поздно. Не жена, а трупъ,
Холодный трупъ лежалъ передо мною.
Ахъ, тяжело!
Голубчикъ мой Полетто!
Ты взволновался, слезы на глазахъ…
Я плачу о быломъ, о невозвратномъ;
Оставь меня, а самъ — будь счастливъ.
А что я правду говорилъ, — узнаешь,
Когда женой Франческу назовешь…
Ба, ба, ба! Какъ мы, однако, съ тобой заговорились. Пропустили пріѣздъ мессера Гвидо. Слышишь голоса? они ужъ на лѣстницѣ…
Боже мой! Надо навстрѣчу спѣшить.
Спѣши, спѣши! Ты спѣшишь настрѣчу счастью, а, я… Ахъ, Паоло, ты вотъ все радовался и хвалился, что поумнѣлъ съ лѣтами, узналъ и жизнь, и себя, и людей, а право, лучше бы оставаться въ этомъ такимъ же невѣждой, какъ братъ. И лучше, и кажется отъ тебя же и зависѣло!
Простите, синьоръ, мнѣ не здѣсь, не у дверей, а у воротъ дома слѣдовало встрѣтить васъ.
Я вѣрю, мессеръ Джованни, что не нежеланье помѣшало вамъ въ этомъ.
Садись, Гвидо. А вотъ мой младшій, Паоло.
Вашу руку, мессеръ Паоло.
Примите, синьоръ, мое почтенье и вмѣстѣ извиненье.
Извиненье? въ чемъ?
Я виноватъ, синьоръ, что брать не встрѣтилъ васъ, какъ того хотѣлъ и какъ то прилично вашей синьоріи. Не зная о вашемъ пріѣздѣ, я задержалъ брата.
Ваша рѣчь, мессеръ Паоло, доказываетъ мнѣ, что не даромъ я слышалъ о васъ такъ много хорошаго.
Вы счастливѣе меня, синьоръ.
Какъ такъ?
Не шутя, синьоръ, счастливѣе. Вашей синьоріи извѣстно что, про насъ, людей повыше, ужасно какъ любятъ судачить всѣ, отъ самыхъ низкихъ и до тѣхъ, кто хоть на палецъ ниже насъ. И мнѣ не только доводилось мимоходомъ слышать разговоры о себѣ, но самому лично болтать съ болтунами, которые никогда не видали меня въ глаза, и вообразите: всѣ, и тѣ и эти, преисправно бранили, меня.
Ты можешь похвалиться сыновьями, Малатеста: одинъ храбръ и уменъ, другой уменъ и храбръ.
Слава Богу, Гвидо, жаловаться не приходится.
Съ позволенія вашихъ синьорій, у нихъ у обоихъ одинъ недостатокъ.
Какой, Ансельмо?
Одинъ вдовъ, другой не женатъ, а гдѣ синьоръ, нѣтъ хозяйки, тамъ худые порядки.
А вѣдь онъ, пожалуй, правъ, Малатеста.
И какъ еще правъ, Гвидо. Старшаго особенно пора женить; онъ мой наслѣдникъ и лѣтами давно совершенъ.
А я, Малатеста, все не могу опомниться: точно ли я опять у тебя, въ Римини? Эта досадная ссора, а потомъ вражда! И какъ долго она длилась! И мнѣ особенно горько, когда вспомню, что самъ былъ причиной. Вѣдь мы съ тобой оба старые, рожденные Гвельфы. Развѣ у насъ мало общихъ враговъ?
Правда твоя, Гвидо; всѣмъ намъ сплотиться бы потѣснѣе, встать за святое дѣло дружною семьей.
Скажите лучше — родной, синьоръ.
Какъ ты сказалъ, Ансельмо?
Родной или одной, какъ вашей синьоріи угодно.
А вѣдь онъ, пожалуй, правъ, Малатеста.
И какъ еще правъ, Гвидо.
Что жъ? Я не прочь породниться съ тобою, Малатеста. У тебя сыновья молодцы, а у меня дочь, смѣло скажу, недурна. Любого изъ твоихъ сыновей охотно возьму я себѣ въ зятья, но, правду сказать, твой старшій знакомѣе мнѣ, а потому больше по нраву. Да и дочка, хотя разъ и мелькомъ, все же видѣла его, а главное знаетъ, что его благородной храбрости обязаны мы спасеніемъ и нашего святого дѣла, и чести, и достоянія.
И я, Гвидо, не прочь. — Джованни, о тебѣ рѣчь. Видишь, давеча я едва успѣлъ сойти, какъ мнѣ доложили о пріѣздѣ мессера Гвидо. И правду сказать, пока вы, молодежь, говорили здѣсь наверху о своихъ дѣлахъ, мы, старики, тамъ внизу перемигнулись и шепнули кой-что другъ другу на ушко, и поняли одинъ другого. — Я согласенъ. Но ты не мальчикъ; мнѣ не стать приказывать тебѣ въ такомъ дѣлѣ: у тебя свой разумъ, свое слово. Говори, за тобой стоитъ теперь дѣло.
Вы, батюшка, и вы, синьоръ… Я видѣлъ
Всего лишь разъ, и то почти мгновенье,
Прекрасную Франческу, но солгалъ бы,
Сказавъ, что видѣлъ,, на яву, во снѣ ли,
Дѣвицу и красивѣй, и милѣй.
Вы такъ добры ко мнѣ, синьоръ: меня
Считаете себѣ достойнымъ зятемъ.
Не оцѣнивъ такой высокой чести,
Не понималъ бы я, что значитъ честь…
Но я боюсь, что вовсе не достоинъ
Прекрасной вашей дочери, синьоръ.
Мессеръ Джованни, я не понимаю…
"Вы такъ добры… и мнѣ такая честь…
«Но не достоинъ я». Позвольте. Я,
Отецъ, и, кажется, не изъ послѣднихъ,
Считаю васъ достойнымъ. И я знаю,
Что дочь мнѣ вѣритъ на-слово, и если
Я ей скажу: онъ человѣкъ достойный,
Она не скажетъ: «я тебѣ не вѣрю».
И что вы недостойнаго могли
Найти въ себѣ? Быть-можетъ, дочь моя
Вамъ не понравилась, и вы хвалили
Ее сейчасъ лишь для приличья; можетъ,
Я самъ вамъ не совсѣмъ пришелъ по нраву, —
Скажите прямо, просто и не бойтесь:
Я сохраню къ вамъ прежнее почтенье,
Я слишкомъ знаю васъ, чтобъ разлюбить.
Нѣтъ, нѣтъ, синьоръ! Не то я вовсе думалъ…
Но какъ бы вамъ сказать?.. Я… есть во мнѣ…
Нѣтъ, съ вами я притворствовать не стану,
И прямо вамъ скажу: я не красивъ,
Скажу прямѣе: я уродъ.
Спасибо!
Спасибо за отвѣтъ, мессеръ Джованни.
Какъ! дочь моя не въ страхѣ Божьемъ
Воспитана, а въ мнѣніяхъ людскихъ?
Она не умъ, не доблесть, и не храбрость
Отъ дѣтскихъ лѣтъ цѣнить привыкла, нѣтъ!
Ей личико смазливое угоднѣй!
Я ей скажу: «тебѣ нашелъ я мужа»,
Она въ отвѣтъ: «какіе глазки, папа,
У мужа моего? Вѣдь голубые?
А носъ какой? орлиный? Да? А губки?»
Вотъ ваше мнѣнье о моей Франческѣ!
О, изъ-за цвѣта глазъ она забудетъ,
Что избранный отцемъ въ ея мужья
И добръ, и храбръ, и честенъ свыше мѣры;
Что онъ не только-что помогъ отцу,
Но, ринувшись въ опасный кинетъ боя,
Спасъ жизнь ему!
Синьоръ, вы дали слово
Не говорить объ этомъ никому.
Я слово далъ, и я его сдержу. —
Клянуся, что сейчасъ, въ пылу, нечайно
Я измѣнилъ ему…
Но дочери о томъ я не скажу,
Пока вы не дозволите. Притомъ же
Къ чему ей знать? она душой мелка
И не пойметъ: ей нужны губки, бровки,
Орлиный носъ, да глазки голубые.
Боже мой! я обидѣлъ его. А все горячность моя проклятая!
Ансельмо, узнай…
Простите, батюшка, что осмѣливаюсь перебить вашъ приказъ. Но дѣло такое важное, а я… О, мессеръ Гвидо, знай вы, какъ братъ полюбилъ вашу дочь! Но всему виной его гибельная мнительность. О, эта мнительность! И я понимаю, что теперь съ нимъ. Онъ полагалъ, что придумалъ сильнѣйшее возраженіе, и вдругъ увидѣлъ, что ошибся; что дочь ваша, синьоръ, не такова, какою онъ, унижая себя, невольно представлялъ себѣ, а такова, какою онъ чтитъ ее въ глубинѣ души. Ему и совѣстно стало, и восторгъ охватилъ его! вѣдь теперь онъ не сомнѣвается въ возможности счастья.
Я думаю, вы правы, мессеръ Паоло. И все-таки мнѣ досадно, я могъ бы тоже сказать помягче… Но, вотъ и онъ.
Синьоръ, простите… Я выбѣжалъ такъ поспѣшно… Ради Бога, не подумайте…
Джованни! Вѣдь ты позволишь мнѣ звать себя просто Джованни? Сынъ мой, обними меня.
Синьоръ!.. Батюшка!.. Я такъ счастливъ… И я вѣрю вамъ, что Франческа такова, какъ вы сказали… Но…
О, вы только послушайте его, и онъ вамъ придумаетъ еще съ тысячу всевозможныхъ «но!» Батюшка, да прикажите же ему, прикрикните на него!..
Джованни, я хочу. Слышишь: хочу!
Мой долгъ повиноваться вамъ, батюшка.
Слава Богу! Но на завтра та же мнительность, и… [Громко]. Мессеръ Гвидо, съ позволенія вашей синьоріи, я осмѣлюсь предложить вамъ совѣтъ.
Говорите, мессеръ Паоло. Я увѣренъ, что вы дадите дѣльный совѣтъ.
Если вы будете ждать, пока Джанъ соберется пріѣхать, чтобы взять мадонну Франческу себѣ въ жены, — вы не скоро дождетесь его, онъ опять что-нибудь придумаетъ, опять пойдутъ сомнѣнья. Если батюшка дозволитъ, я поѣду по порученію Джана, и, какъ то въ обычаѣ у знатныхъ людей, подпишу за брата брачный договоръ, и привезу ему жену прямо въ домъ.
А вѣдь это, Малатеста, пожалуй, и умно.
И какъ еще не глупо, Гвидо.
Съ позволенія вашихъ синьорій, онъ у насъ такой… Я всегда говорилъ: захоти онъ только, только захоти.
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ. править
Нѣтъ, Поло, нѣтъ, я не прощу себѣ,
Что въ этомъ важномъ вѣковѣчномъ дѣлѣ
Другимъ уговорить себя дозволилъ.
Не думай, я виню тебя, отца
Или мессера Гвидо: я виновенъ.
Я поступилъ безумно, малодушно,
Какъ жалкій сластолюбецъ. Совѣсть
Мнѣ говорила: не спѣши, Джованни,
Узнай ее поближе, убѣдись,
И твердо убѣдись, что ты не будешь
Противенъ ей. Полюбитъ ли она, —
Еще успѣешь счастьемъ насладиться.
А не полюбитъ, — ты спасешь ее,
Спасешь себя отъ горькаго несчастья.
Зовъ совѣсти небрежно заглушилъ я,
Я легкомысленно себя увѣрилъ:
«Вѣдь не одинъ же я женюсь поспѣшно,
Вѣдь не одинъ же я беру жену
Не лично самъ, а при чужомъ посредствѣ».
И вотъ плоды безумнаго рѣшенья,
И вотъ плоды безсовѣстнаго дѣла!
Послушаешь, какъ ты клянешь себя, —
Подумаешь и не-вѣсть что случилось!
На что ты плачешься? О чемъ горюешь?
Что насъ послушалъ и на ней женился?
Что счастье у тебя не за горами,
А близко, возлѣ? Милый мой Джованни,
Да если бъ не послушался ты насъ,
То никогда бы, вѣрь мнѣ, не женился.
Ты съѣздилъ бы въ Равенну двадцать разъ,
И всякій разъ, оттуда возвращаясь,
Припоминалъ бы, напримѣръ: «да, нынче
Она особенно привѣтливо со мной
О томъ-то говорила за обѣдомъ.
Да, я любимъ! О, слава, слава Богу!»
И не успѣлъ бы конь твой пробѣжать
Двухсотъ шаговъ, какъ ты, дрожа и блѣдный,
Вдругъ вспомнилъ бы, что нынче жъ за обѣдомъ,
На твой вопросъ о новомъ трубадурѣ.
Она не отвѣчала, а взглянула
Куда-то въ сторону, а тамъ сидѣлъ
Блестящій графъ Анджелло: «Боже!
Она меня не любитъ, онъ ей милъ!»
И тысячи подобныхъ пустяковъ
Тебя терзали бъ глупо и напрасно.
И ѣздилъ бы Джованни до сихъ поръ
Съ надеждою изъ Римини въ Равенну,
Въ обратной путь съ угрюмою тоской.
Ты говоришь, что я бы не женился,
Что вѣчно бы блуждалъ, какъ духъ проклятый,
Межъ домомъ Гвидо стараго и нашимъ?
Положимъ такъ: и было бы то лучше.
И было бы то лучше! Ты подумай,
Что ты сказалъ? И было бы то лучше!
Ужасное, кощунственное слово.
Иль больше не мила тебѣ Франческа?
Иль разлюбилъ ее ты? Или…
О, Господи! не знаю что и думать.
Твоя любовь ко мнѣ такъ велика,
И такъ слѣпа, что ничего не видитъ.
Ужли же ты не видишь, что она
Меня не любитъ и любить не можетъ?
Ты съ нею прожилъ цѣлыхъ десять лѣтъ,
У васъ дѣтишекъ куча народилась,
И ты, себѣ на горе, видишь ясно,
Что у жены ни сердца, ни ума;
Что вѣчно думаетъ она о платьяхъ,
О празднествахъ, турнирахъ и гостяхъ;
Когда нарядъ ей обновить: на Пасху
Иль въ Духовъ день; какъ разозлятся дамы
Увидѣвъ новыя ея сережки,
И прочая. Съ такой пустой женою
Горюешь ты ужъ цѣлыхъ десять лѣтъ…
Опомнись, братъ! И мѣсяца вѣдь нѣтъ,
Какъ ты женатъ. Когда же ты успѣлъ
Такъ скоро убѣдиться, что она
Тебя не любитъ и любить не можетъ.
Брани меня, иль смѣйся надо мной,
Я сердцемъ чувствую, и вѣрю сердцу,
И вижу ясно…
Въ чемъ же? Въ чемъ? скажи.
Ну, хоть бы въ томъ, что не зоветъ меня,
Не хочетъ звать иначе, какъ синьоръ…
«Синьоръ, синьоръ» и никогда Джованни.
Мессеръ Джованни! Слышите ли вы?
Я назвалъ васъ сейчасъ «мессеръ Джованни?»
Зачѣмъ превратно толковать слова!
Не въ словѣ дѣло, знаю, — въ звукѣ, въ этомъ
Духовномъ словѣ глубины душевной.
И я скажу тебѣ: «какой ты глупый»,
Или: «какой ты пустомеля, Поло», —
Вѣдь это бранныя слова, но въ звукѣ
Услышишь ты и дружбу, и любовь.
Твои слова, или вѣрнѣе голосъ,
Звучащій непритворною тоской,
Меня пугаетъ болѣ, чѣмъ проклятья
И жалобы твои. Голубчикъ Джанъ,
Страшуся я: тебя одолѣваетъ
Всегордая и злобная хандра,
Что человѣка ржою разъѣдаетъ
И обольщаетъ хитрою мечтой. —
Гони, гони хандривыя мечтанья!
Они услужливы; они нашепчутъ
На чувства здравыя тлѣтворный сонъ;
Ты въ нихъ увѣришься, ты ихъ полюбишь,
Своимъ глазамъ ты перестанешь вѣрить,
Своимъ ушамъ ты слушать запретишь.
Все, что ни сдѣлаетъ твоя Франческа,
Ея слова, движенья и улыбки,
До самыхъ незамѣтныхъ пустяковъ,
Твоя хандра тебѣ перетолкуетъ,
И ты во всемъ увидишь нелюбовь
И ненависть къ себѣ. И будетъ горько
И вмѣстѣ съ тѣмъ отрадно на душѣ.
Замѣтишь ли ея любовь невольно,
И тутъ ты скажешь: «нѣтъ, она не любитъ!
А если бъ и дѣйствительно любила,
То что мнѣ въ томъ, такой ли ждалъ награды
Я за свою безмѣрную любовь?
Ея любовь мелка и равнодушна,
Вся сплетена изъ жалкихъ мелочей.
Нѣтъ, лучше мнѣ остаться со страданьемъ,
Чѣмъ дать себя поработить хоть мигъ
Симъ жалкимъ призракамъ святого чувства,
Въ которыхъ нѣтъ и капли той любви,
Что у меня живетъ въ воображеньи».
Ужасная картина! Поло, Поло!
Ты въ душу мнѣ проникъ. Ты прочиталъ
Ея отъ всѣхъ сокрытую страницу,
Сокрытую доселѣ отъ меня. —
О, что мнѣ дѣлать? Разувѣрь меня,
Дай мнѣ увидѣть, дай мнѣ убѣдиться
На глупости ничтожной, что жена
Меня не презираетъ. О, не въ томъ,
Что любитъ ли и можетъ ли любить,
А только въ томъ хочу я убѣдиться,
Что нѣтъ въ ея душѣ ко мнѣ презрѣнья.
Помочь тебѣ? Разубѣдить тебя?
О, я готовъ. Но какъ? Скажи, придумай.
Все, что ты скажешь, я исполню свято.
Ахъ, что бы сдѣлать? Развѣ вотъ что. Слушай!
Пойду къ женѣ я, и скажу: «Франческа,
Тебя зачѣмъ-то хочетъ видѣть деверь»…
Ну, все равно зачѣмъ… А ты такъ сдѣлай,
Чтобъ ей меня о чемъ-нибудь пустомъ
Пришлося попросить. Когда попроситъ, —
Увѣрюсь я, что былъ несправедливъ,
Что вся моя тоска — мечта пустая.
Что жъ, такъ и сдѣлаемъ.
Спасибо, Поло;
Спасибо, братъ, за братскую услугу.
Простая, добрая душа! Простое сердце!
И воля крѣпкая, какъ мечъ честной!
Какъ могъ подумать ты, что я прочелъ
Твоей души сокрытую страницу,
Что знаешь ты тлѣтворную хандру?
Гдѣ знать здоровому ребенку боли
Души измученной преступной страстью? —
О! если бъ могъ ты догадаться, Джанъ,
Что я открылъ тебѣ свои страданья.
О! если бъ зналъ ты о причинѣ ихъ…
Кто въ душу могъ мнѣ заглянуть, когда я
Подписывалъ твой брачный договоръ,
И эта самая рука хотѣла
На мѣсто словъ, теперь стоящихъ въ немъ:
«По порученью Джана да Веруккьо,
Я, братъ его et cetera», — черкнуть:
«Я, Поло да Веруккіо, въ супруги
Беру себѣ Франческу да Полента».
Въ тотъ страшный мигъ я вспомнилъ твой разсказъ,
Какъ полюбилъ ты нѣжную Франческу,
И дрогнула рука. — О, Джанъ, узнай ты,
О чемъ мечталось мнѣ, когда скакалъ я
У колеса повозки, гдѣ сидѣла
Уже твоя, твоя жена Франческа…
Я говорилъ: я помню твой разсказъ,
И помню твердо, какъ сказалъ ты мнѣ:
«Я въ очи ей глядѣлъ и ясно видѣлъ,
Что никого изъ насъ она не видитъ,
А видитъ только своего отца». —
А я-вотъ не глядѣлъ ей прямо въ очи,
А чувствовалъ, что въ день, когда ты сталъ
Ея супругомъ, въ часъ, когда читали
Вашъ брачный договоръ, и послѣ, послѣ,
За самымъ вашимъ свадебнымъ столомъ,
Она меня лишь видѣла. — И шпорилъ,
Горя мечтой, я борзаго коня,
И изъ груди лилася громко пѣсня
На голосъ, созданный моей душой,
Все та же пѣснь: любовь родитъ любовь
И любящій найдетъ свою награду. —
Опомнись, Поло! Собери остатокъ
Въ развратномъ прошломъ захилѣвшей воли!
Она сейчасъ придетъ, и ты… ты долженъ, —
Опять по порученью брата! — долженъ
Быть ихъ посредникомъ въ любви. Припомни:
Ты счастье обѣщалъ ему съ Франческой,
Ты далъ совѣтъ, какъ ихъ соединить,
Самъ вызвался привезть ему супругу,
Да и сейчасъ… О, сердце! разорвись,
Но долгъ свой помни, и исполни свято.
Мнѣ мужъ сказалъ, что вы, синьоръ, желали
Мнѣ что-то передать, или спросить…
Да, милая невѣстка, я желалъ.
Я рада слушать васъ, мой милый деверь.
Вамъ брать не сказывалъ въ чемъ дѣло?
Нѣтъ.
Безхитростный! И тутъ не смогъ солгать!
Итакъ, я слушаю.
Сію, сію минуту…
Вотъ дѣло въ чемъ: я написалъ сонетъ,
И мнѣ хотѣлось бы о немъ услышать мнѣнье,
А вы, извѣстно всѣмъ, умѣете цѣнить
Поэзію.
Читайте же скорѣе.
Сейчасъ, сейчасъ… Но видите ли что…
Быть-можетъ, вамъ покажется то страннымъ…
Не знаю, право, какъ бы объяснить…
Ну, словомъ, мы побились объ закладъ:
Братъ увѣрялъ, что будто вы, невѣстка,
Не захотите попросить меня
Прочесть сонетъ, лишь только вздумай онъ, —
И мы побились на десять червонцевъ.
Чего же вы хотите?
Я прошу васъ,
Подите къ мужу, и скажите: «Джанъ,
Твой Паоло ужаснѣйшій упрямецъ;
Мнѣ хочется сонетъ его услышать,
А онъ кричитъ: нѣтъ, нѣтъ, я не прочту,
Пока самъ Джанъ просить меня не станетъ».
А иначе?
Я проигралъ закладъ.
Вы проиграли.
Но отчего бы
Не попросить?..
Опять! [Громко]. А! наконецъ,
Я поняла въ чемъ дѣло. Мужъ мой вздумалъ
Мою покорность испытать…
Позвольте…
Мнѣ очень, очень жаль, мой милый деверь,
Что я на первую же вашу просьбу
Принуждена отвѣтить «нѣтъ». Быть-можетъ,
Вы и осудите меня за то,
Что я прибавлю. Только, смѣю думать,
Не я виною, что ему угодно
Мѣшать въ такое дѣло постороннихъ,
Хотя бы брата. Если онъ и точно
Имѣетъ вѣрный поводъ сомнѣваться
Въ моей покорности, то могъ бы, право,
Придумать хитрость поумнѣй заклада.
Вѣдь я не соколъ…
О, глупецъ несчастный!
Что ты надѣлалъ… [Громко]. Милая невѣстка,
Клянусь, во всемъ, что я сейчасъ сказалъ,
И слова правды нѣтъ, все ложь и ложь,
И я же выдумалъ!..
Съ чего могла бы
Вамъ въ голову прійти такая шутка?
Съ какого повода?
О, ради Бога,,
Молю васъ, успокойтесь! Правда, братъ
Замѣтилъ нынче вскользь, что вы доселѣ
Къ нему не обращались ни съ какой,
Хотя бы съ крошечной, пустячной просьбой. —
О, если бъ вы слыхали, сколько грусти
Звучало въ голосѣ его тогда,
Вы извинили бы навѣрно мой поступокъ,
Руководимый пламеннымъ желаньемъ
Хотя немного успокоить брата.
Я съ перваго же раза, милый деверь,
Какъ васъ увидѣла, узнала васъ
За добраго и любящаго брата.
Сейчасъ я снова въ этомъ убѣдилась.
Достойно съ вашей стороны, что вы
Ошибку мужа на себя берете.
Вы мнѣ не вѣрите?
Я вѣрю вамъ.
И вы могли подумать, что Джованни,
Такой простой и добрый человѣкъ!..
Я слышала отъ батюшки объ этомъ.
И сами скоро убѣдитесь въ томъ.
И буду очень рада…
Но…
Довольно.
Охотно вѣрю вамъ, что я ошиблась,
И если «да», — то все, что я сказала,
Останется межъ нами. Если «нѣтъ», —
То я прошу васъ: передайте брату,
Что честь дороже мнѣ его закладовъ,
Не только въ десять, въ тысячу червонцевъ. —
Итакъ, я жду сонета, милый деверь.
Синьора, мадонна Франческа [вошелъ]. А, вотъ вы гдѣ! Пожалуйте скорѣе на свекрову половину. Нежданные гости, синьора. Вашъ батюшка и съ матушкой, и съ ними какая-то молоденькая синьорина.
О, это Антонія! Бѣгу… Извините, милый поэтъ, мы прочтемъ ваши стихи въ другой разъ [уходитъ].
Помилуйте!..
Куда вы, мессеръ Паоло?
Какъ куда? Поклониться новымъ роднымъ.
Погодите, дайте имъ наобниматься, нацѣловаться, налюбоваться другъ на друга. Не весело вѣдь будетъ ждать, пока они замѣтятъ васъ и скажутъ: «ахъ, мессеръ Паоло, и вы здѣсь».
Правда, обождемъ немного.
А мнѣ, кстати, хочется кой о чемъ спросить васъ.
Спрашивай, Ансельмо.
Замѣчали ли вы, мессеръ Паоло, чтобъ наши молодые ссорились?
Нѣтъ.
И я не замѣчалъ, синьоръ.
И слава Богу!
Нѣтъ, синьоръ, не слава Богу, а плохо.
Чѣмъ же плохо?
Видите, мессеръ Паоло, я не даромъ седьмой десятокъ живу на свѣтѣ: пріучился кой-что замѣчать. И говорю: когда молодые въ началѣ не ссорятся — плохо; послѣ ссориться будутъ.
О, еще успѣютъ!
Нѣтъ, синьоръ, послѣ поздно будетъ; надо въ медовой мѣсяцъ почаще ссориться.
Вотъ новость!
Старая какъ Божій свѣтъ, мессеръ Паоло. Видите, про Адама съ Евой нр писано, чтобъ они въ раю ссорились, и худо вышло: змій подвернулся. Любовь, мессеръ Паоло, не боится ссоръ. Амуръ нарочно подзадориваетъ молодыхъ: «поссорьтесь; пожалуйста, изъ пустяковъ поссорьтесь, яснѣе увидите, какъ хороши любовь и согласье».
А вѣдь ты, пожалуй, правъ, старикъ.
А наши не ссорятся.
Что жъ, не поссорить ли намъ ихъ?
Зачѣмъ ссорить, — это, мессеръ Паоло, дьяволово дѣло.
Ну, дастъ Богъ, сами поссорятся.
Дай-то, Боже. Я свѣчу Мадоннѣ поставилъ, чтобъ поссорились, а поссорятся, — обѣщалъ серебряное сердечко ей навѣсить. И еще…
Сейчасъ, сейчасъ, синьора. Моя вина: задержалъ на минутку мессера Паоло на вашей половинѣ. Вижу, поговорить вамъ хочется съ подругой. Что жъ, поговорите; мы уйдемъ, синьора, сейчасъ уйдемъ. [Кланяясь]. Съ позволенія вашихъ синьорій… Идемте же, мессеръ Поло, идемте.
Какой забавный и милый старичокъ!
Оставь его, Тони.
Что съ тобою, Франческа? На тебѣ лица нѣтъ.
Можетъ-быть, Антонія, можетъ-быть.
Что съ тобою? Говори же, ради Бога.
Ты помнишь ли, какъ мы вдвоемъ съ тобой
Стояли въ нашей спальнѣ у окошка
И ждали, глядя на мощеный дворъ,
Пріѣзда жениха. Ты помнишь, Тони?
О, какъ же! помню, даже очень помню.
Вотъ поѣздъ показался; много, много
Блестящихъ всадниковъ; ты ихъ считала.
Но вотъ одинъ, статнѣе всѣхъ и краше,
Подъѣхалъ прямо къ нашему крыльцу
И спѣшиваться сталъ. Ты помнишь, Тони,
Какъ ты, прижавшися ко мнѣ всѣмъ тѣломъ,
И голосомъ дрожащимъ мнѣ шепнула:
«Вотъ это мужъ твой, милая Франческа»,
И залилась слезами?
Помню, помню.
Теперь ты знаешь, что не онъ, не Поло,
Мой мужъ, а тотъ другой… хромой… Джованни…
Да, знаю я.
Скажи жъ ты мнѣ:
Скажи всю правду, заклинаю Богомъ
И нашей Госпожей Маріей-Дѣвой!
Ты знала или нѣтъ, что онъ не будетъ
Мнѣ мужемъ никогда? И почему
Ты мнѣ сказала: «вотъ твой мужъ, Франческа». —
Пришло ли просто въ голову тебѣ,
Или тебя сказать такъ научили?
Сейчасъ припомню. — Вотъ какъ было дѣло:
Ты знаешь, я какъ дикая коза
Повсюду прыгаю, и за два дня
До твоего замужства я впрыгнула
Съ разбѣга въ комнату мессера Гвидо.
Тамъ съ нимъ сидѣлъ красивый, статный
И милый дворянинъ. То былъ твой деверь.
Мнѣ стало стыдно, я скорѣй оттуда…
На утро мнѣ сказали, что синьоръ
Зоветъ меня, я крѣпко испугалась
И думала: ну, будетъ нагоняй
Мнѣ за вчерашнее. Но твой отецъ
Съ веселою улыбкой: «хорошо ли
Ты разглядѣла, дикая коза,
Вчерашняго синьора?» — О, отлично.
«Такъ помни же, что это мужъ Франчески;
Но ты покуда ей не говори,
А завтра онъ торжественно пріѣдетъ,
И будете изъ спальни вы глядѣть
На поѣздъ, и тогда ты скажешь:
Вотъ это мужъ твой, милая Франческа».
Я такъ и сдѣлала.
И правду
Сказала ты?
Клянусь, святую правду.
Отецъ… Отецъ… Зачѣмъ ему?.. Постой.
Теперь я вспоминаю, что отецъ
Сказалъ мнѣ: у мессера Малатеста
Два сына есть и оба молодцы,
И одного зовутъ Джованни-Поло,
Другого Паоло-Джованни. «Странно»,
Невольно я промолвила. А онъ:
«Что дѣлать, дочка, такъ отцу хотѣлось
И патеру пришлося такъ крестить.
А твой, прибавилъ онъ, — Джованни-Поло».
А вѣдь не правда! ихъ зовутъ: Джованни,
Джованни просто; Поло, просто Подо.
Ахъ, бѣдная Франческа! Я дивлюся,
Какъ ты могла все время быть покойна,
Когда читали брачный договоръ:
Вѣдь слышала же ты.
А ты сама,
Ты тоже слышала, и не сказала.
О, я узнала только-что вчера,
Какъ мы сюда поѣхали. Ты знаешь,
Я на латынь всегда была туга,
Но ты отлично знаешь по-латыни,
И пишешь хорошо, и говоришь.
Ужли же ты не поняла?
Ахъ, Тони!
Что мнѣ за дѣло было до того,
Что патеръ подъ-носъ бормоталъ гнусливо;
Что за охота слушать мнѣ была,
Что именно за мной даетъ отецъ
И что я получу по смерти мужа, —
Когда онъ тутъ стоялъ живой, такъ близко.
Я слушала: Джованни, Поло, Гвидо,
И думала: сейчасъ прочтетъ: Франческа,
Дай погляжу на мужа моего, —
Что будетъ съ нимъ, какъ назовутъ меня;
Онъ радостно и нѣжно улыбнулся,
И я молилась: «Слава, слава Богу!
Какое счастье: мужу я мила!»
О! я бы то же дѣлала, Франческа. —
Когда же ты и какъ узнала все?
Ты хочешь знать, какъ я узнала, Тони,
Свою судьбу, такъ слушай. Мы сюда
Пріѣхали ужъ поздно, темной ночью.
Я какъ разбитая была съ дороги
И попросила, чтобъ меня, скорѣе,
Скорѣй какъ можно, уложили спать.
Уснула какъ убитая. По утру,
Чуть я проснулась, въ головѣ мелькнуло:
Гдѣ я?.. Вѣдь я не дома, нѣтъ… О, Боже!
Я замужемъ… Но гдѣ жъ мой милый мужъ?
И только-что хотѣла приподняться,
Какъ слышу я какіе-то шага.
Я обернулась, и гляжу, и вижу,
Что кто-то въ комнату вошелъ. «Кто тутъ?»
Я крикнула въ испугѣ. Незнакомый
Мнѣ человѣкъ заковылялъ ко мнѣ,
И, наклоняся нѣжно надо мною,
Сказалъ съ такою ласковой улыбкой:
«Не бойся, милая моя Франческа,
Вѣдь это я, твой мужъ, твой Джанъ». Ахъ, Тони!
Отъ ужаса ни слова не могла
Я вымолвить, ни крикнуть, ни заплакать.
Я точно стала ледяною глыбой,
И какъ я не сошла въ тотъ мигъ съ ума,
То Господу извѣстно.
Ахъ, Франческа!
Бѣдняжечка! Овечка ты моя!
О, какъ тебя ужасно обманули!
Да, обманули… Ты сказала правду…
Зачѣмъ, кому, скажи мнѣ, надо было
Такъ обмануть меня?.. Отцу?..
О, нѣтъ!
Отецъ твой такъ правдивъ и благороденъ,
Такъ не способенъ на обманъ.
Мессеру Паоло?
Кому же?
Не можетъ-быть.
Онъ смотритъ такъ открыто, прямо.
Онъ славный человѣкъ. Нѣтъ, онъ не можетъ.
Я знаю, что не можетъ.
Боже, Боже!
Я думала и думала опять
И ничего придумать не могла я,
А сердце шепчетъ: это онъ, твой мужъ,
Ему лишь, хитрому хромцу, могла
Прійти такая злая мысль.
Франческа!
Грѣшно такъ дурно говорить про мужа.
Грѣшно, грѣшно! Я знаю, что грѣшно.
Но что жъ мнѣ дѣлать? Кто же, какъ не онъ?
Зачѣмъ ему?
Зачѣмъ? Какъ знать объ этомъ?
Я знаю только, что сойду съ ума
Иль утоплюсь, иль руки наложу…
О, Боже! что ты говоришь, Франческа?
Скорѣе осѣни себя крестомъ.
Зачѣмъ? скажи, зачѣмъ?..
Ахъ!.. тише, тише!
Рыдай потише. Чу, сюда идутъ.
Быть-можетъ, мужъ… Нѣтъ, это наша мама.
Зачѣмъ? скажи, зачѣмъ?.. Ахъ, мама, мама!
Что съ нею, Тони?.. Дай скорѣй воды…
Куда пошла?.. Вонъ, гдѣ вода стоитъ…
Франческа, милая, о чемъ ты плачешь?..
Давай же, Тони… Пей, Франческа, пей…
Теперь присядь… И разскажи… Ахъ, грѣхъ!..
Ахъ, грѣхъ какой!.. Ахъ, ты отъ слезъ не сможешь…
И ты стоишь глухая и нѣмая,
Разсказывай скорѣй.
Ахъ, мама, мама!
И эта плачетъ… Охъ, бѣда мнѣ съ вами!
Да говори же, Тони, говори.
Ахъ, мама, видите… Сказать, Франческа?
Я мать, и ты должна сказать мнѣ, Тони.
Сказать Франческа? Да?
Да, Тони, да.
Вотъ видите, она… Сказали Поло.
А мужъ ея не Поло, а Джованни…
Мнѣ кажется, какъ будто… обманули…
А! вотъ въ чемъ дѣло… Говорила я… [Громко].
Зачѣмъ такъ сдѣлано, сама не знаю,
Мнѣ старый Гвидо приказалъ.
Отецъ?
Да, онъ. А для чего онъ вздумалъ,
Я не могла добраться. На разспросы
Онъ отвѣчалъ: «Такъ надо». Я привыкла
Во всемъ ему на слово вѣрить.
Мама,
И онъ доселѣ вамъ не объяснилъ?
Нѣтъ, дочка, нѣтъ. «Узнаешь послѣ, послѣ».
Вотъ все, чего я отъ него добилась.
И все-таки зачѣмъ?
Ну, полно, полно!
Пойдемте; вѣдь меня отецъ послалъ,
Сказавъ: «о чемъ онѣ тамъ разболтались».
Позвольте, мама, я сейчасъ, сейчасъ.
Ахъ, да! Еще скажу: когда пришло
Твое письмо, онъ мнѣ, прочтя, примолвилъ:
«Здорова и довольна! Только? только?
Ни одного сердечнаго словечка?»
И съ той поры какъ будто загрустилъ.
Замѣтила ты, Тони?
Какъ же, очень…
Тутъ тайна есть, но я ее узнаю,
Во что бы то ни стало допытаюсь!..
И если мужъ мой виноватъ, — тогда…
Ну, что тогда, сварливая овечка?
Ну, что тогда? Живи-ка лучше смирно,
А мужъ твой добрый и тебя такъ любитъ.
Сейчасъ-вотъ какъ отецъ сказалъ: «поди-ка,
Чего онѣ тамъ разболтались», онъ
Сказалъ такъ тихо: «долго не видались,
Пускай ихъ, милый тесть, поговорятъ».
Пойдемъ же…
Я… сію, сію минуту…
Гдѣ ты, жена?
Я… здѣсь, синьоръ мой, здѣсь…
Охъ, будетъ намъ за мѣшкотность гроза.
Со мной какъ въ сказкѣ… Скрылася овечка
И козочку съ собою увлекла.
Послалъ старикъ старуху за козою,
Нейдетъ старуха, не ведетъ козы,
Коза овечки за собой не тащитъ:
Иди, старикъ, гони свою старуху…
Что долго такъ?.. Э, э!.. Не смѣхъ тутъ, слезы…
О чемъ такомъ? Старуха, отвѣчай…
Я говорила, мой синьоръ, не разъ:
Зачѣмъ кривить? не лучше ль сдѣлать прямо?
Но ты хотѣлъ по-своему устроить,
А вышло худо: обманули дочку…
Обманъ? Кто говоритъ обманъ?
Синьоръ…
Не лги; не ты, а я сказала, я.
И повторю: обманъ, обманъ безчестный!
Ты, мой синьоръ, сердися на меня,
Я къ гнѣву твоему давно привыкла.
Какъ сердце отойдетъ, такъ самъ же скажешь:
«Ну, не сердись; самъ знаю, виноватъ».
Обманъ?.. Обманъ?..
Еще скажу словечко:
Быть-можетъ, въ дочку мысль ты заронилъ,
Что мужъ ея въ обманѣ томъ виновенъ.
Виновенъ мужъ? Такъ слушайте же всѣ.
А ты особенно, Франческа, слушай. —
Какъ сговорились мы, отцы, о свадьбѣ,
Рѣшили Джана о тебѣ спросить.
А онъ: «синьоръ, ея я не достоинъ».
Какъ! почему? «Я не красивъ, уродъ».
Какъ я тогда за дочь мою вспылилъ!
Ей красота нужна? Не умъ, не сердце,
Не доблести душевныя, а тѣло?
Что жъ правду я сказалъ?
Конечно.
Молчи, коза; ты, дочка, Ѣтвѣчай.
Я думаю, что правду.
Слава Богу,
Я не ошибся въ дочери моей! —
Но Джанъ свое. Спасибо, милый Поло
Самъ вызвался, что съѣздитъ за тобой.
Такъ и рѣшили. Слушай дальше, дочка.
Вернулся я въ Равенну, началъ хвастать
Передъ друзьями, что просваталъ дочку.
«Что? за кого»? За сына Малатеста.
«За вдоваго»? За старшаго, за Джана.
И въ голосъ всѣ друзья: «Гм! за Джованни».
Я и задумался.
Ахъ, Гвидо, Гвидо!
Да что жъ такое въ Джанѣ есть? скажите.
Въ отвѣтъ: «Синьоръ, конечно, ваша дочка
Умна и хороша, но знаютъ всѣ:
Немножко горделива. А про Джана
Всѣ наши дамы знаютъ, что уменъ
И храбръ, и все… да не красивъ собою.
И какъ дойдетъ такая вѣсть до вашихъ:
Глядите, заупрямится Франческа
И вамъ ее не выдать замужъ силой.
Не вышло бы скандала вмѣсто свадьбы,
Охъ, берегитесь»! Я просить друзей,
Чтобъ дамамъ о просватаньѣ ни слова.
И вновь задумался.
Жену спросить бы.
Тутъ мною овладѣлъ лукавый демонъ
И сталъ шептать: конечно, старый Гвидо,
Ты лучше мужа дочкѣ не найдешь,
Какъ нареченный твой зятекъ Джованни.
Она съ нимъ будетъ счастлива. А счастье
Такая вещь, что можно даже силой
Дѣтей упрямыхъ принуждать къ нему.
Такъ и тебѣ принудить надо дочку:
Она поплачетъ, послѣ рада будетъ.
Но вотъ бѣда: друзья, пожалуй, правы;
Какъ заупрямится она чрезмѣрно,
Не вышло бы скандала вмѣсто свадьбы.
Послушай, Гвидо: сила хороша,
А хитрость лучше и умнѣе силы.
Давай хитрить, чтобъ осчастливить дочку.
Подумай только: какъ отлично вышло,
Что Поло вызвался за брата съѣздить.
Дочь не узнаетъ, что ее ты хочешь
За некрасиваго отдать. Она
Видала Джана у святого Марка,
Да вѣдь сама сказала: «я не помню,
Ихъ много было тамъ, совсѣмъ не помню».
Ты такъ сказала мнѣ?
Да, папа.
Я правду говорила.
Слушай дальше.
Я разъ схитрилъ: придумалъ имена.
Въ другой схитрилъ: ее-вотъ научилъ
Чтобъ солгала тебѣ; схитрилъ и въ третій:
Велѣлъ, и на-строго, чтобъ патеръ подъ-носъ
Себѣ читалъ вашъ брачный договоръ.
И былъ я радъ: схитрилъ-то такъ удачно!
Да вотъ письмо твое меня смутило,
А то, что мать сказала, вдвое болѣ.
Нѣтъ, вражья хитрость видно не крѣпка,
Хоть и красива съ виду. А теперь
Во всемъ тебѣ покаялся я, дочка.
Прощаешь ли?.. простишь ли ты меня?..
Да, папа, да… А было бъ лучше…
Знаю,
Что было бъ лучше, да нельзя вернуть.
Теперь вы обѣ насъ вдвоемъ оставьте,
Скажите, что сейчасъ… А мы… Ушли вы?
Теперь, какъ мы одни, скажи Франческа:
Ты думала, что мужъ во всемъ виновенъ?
Ахъ, папа!..
Не грѣши же болѣ. Онъ,
Сама увидишь, вовсе не способенъ
Ни къ малой хитрости. И знай: твой Джанъ
Въ послѣднюю войну не только спасъ
Нашъ домъ отъ гибели, но храброю рукою
Меня отъ смерти защитилъ въ бою.
И знай еще, что взялъ съ меня онъ клятву
Не говорить объ этомъ никому,
Ниже тебѣ. И да проститъ Господь
Меня за нарушенье клятвы! Слышишь?
Нарушилъ клятву я, чтобъ успокоить
Твою не имъ взволнованную душу.
Ты будешь помнить?
Буду, буду, папа.
Спасибо, дочка! [Поцѣловалъ ее].
А теперь… вотъ видишь,
Другимъ знать не зачѣмъ о томъ, что было
Здѣсь между нами. Станутъ говорить:
«Не въ мѣру расхвалился старый Гвидо
Своей правдивостью». Пойду, скажу,
Что будто прихворнула ты, и мужа
Къ тебѣ пришлю, а слѣдомъ мы гурьбою
Придемъ узнать: получше ли. — А ты,
Ты будешь умницей, моя Франческа?
Не правда ли?
О! буду.
Вотъ спасибо.
«Онъ спасъ мнѣ жизнь, и клятву взялъ съ меня,
Что никому объ этомъ не скажу я,
Ниже тебѣ». О, какъ онъ благороденъ!
Великая душа! И я готова
По манію руки его высокой
Отдать и жизнь, и все… Ахъ, папа, папа!
На все готова я, но какъ я сердце
Любовью полюбить его заставлю? —
«Онъ спасъ мнѣ жизнь». Да если бъ рабъ послѣдній
Тебя отъ смерти спасъ, я и его
Любила бы какъ дорогого брата.
За нимъ ухаживать, его покоить
Всю жизнь ему на службу посвятить,
Одной себѣ заботы всѣ присвоить
О счастіи его… но полюбить!..
«Ты будешь умницей». О, да, я буду,
Кляну ея буду! Но холодной умъ
Его царемъ моихъ сердечныхъ думъ
Не сотворитъ во вѣкъ. Не въ силахъ всюду
Я образа его носить съ собой.
За что любить его — я твердо знаю,
Но тотъ, по комъ я любящей душой
Въ истомѣ и тоскѣ нѣмой страдаю, —
Не знаю я, за что его люблю.
За красоту?.. О! пусть его въ бою
Обезобразятъ завтра же. И все же
Онъ съ каждымъ часомъ будетъ мнѣ дороже…
О безобразіи его молить
Готова я Тебя, Всесильный Боже!
Его лицо мнѣ вдвое станетъ мило,
И возрастетъ любви святая сила,
И жадно, жадно стану я ловить
Его улыбки чудной выраженье,
Его очей печальныхъ оживленье,
Его слова, сердечно-милый смѣхъ,
И клясть себя за этотъ страшный грѣхъ…
О, Поло! для чего осуждена я
Тебя любить, рыдая и стеня.
Спаси меня, Мадонна Пресвятая,
Своимъ святымъ покровомъ осѣня!
О, Боже мой! — Джованни!
О, Франческа!
За это слово я готовъ отдать
Всѣ дни, что мнѣ осталось жить на свѣтѣ.
Простите мнѣ, синьоръ мой, я была
Несправедлива къ вамъ, готова вѣрить
Малѣйшему пустому подозрѣнью.
Отнынѣ я клянусь и обѣщаю
Быть вѣрной и покорною женой.
Нѣтъ, милая Франческа, не клянися.
Будь только любящей женой, и станешь
Покорною, и вѣрною, и славной,
И доброю, и кроткою женой.
Ты съ изумленьемъ смотришь на меня:
Нѣмой твой Джанъ заговорилъ съ тобою!
Не думай, милая, что я слова
Нарочно подбираю, чтобы ими
Плѣнить тебя. Послушай, твой отецъ
Спросилъ однажды у мессера Данта:
«Гдѣ вы берете для своихъ сонетовъ
Прекрасныя и звучныя слова?»
А онъ въ отвѣтъ: «откуда вы, синьоръ,
Слова берете, нѣжа и лаская
Свою Франческу? Не изъ сердца ль льются?
Подобное бываетъ и съ поэтомъ:
Поетъ душа — и звучно пѣсня льется,
Душа нѣма — и нѣту звучныхъ словъ».
Не мучь меня. Когда въ моей груди
Родится чувство, — и слова родятся.
А до тѣхъ поръ позволь остаться мнѣ
Покорною и вѣрною женой.
О, милая, правдивая Франческа! [Цѣлуетъ ее].
И больше ничего ты мнѣ не скажешь?
Ахъ, мой синьоръ, я просьбу къ вамъ имѣю.
Антонія… она меня моложе,
Ей лишь исполнилось пятнадцать лѣтъ.
Ея отецъ былъ бѣдный дворянинъ
И другъ отца. Ее къ намъ привезли
Когда ей только-что минуло девять,
А мнѣ ужъ шелъ тринадцатый. И я,
Себя считая взрослою дѣвицей,
Взялась учить ее всему, всему;
Мнѣ это ново было и забавно.
И незамѣтно къ ней я привязалась,
И полюбила какъ сестру родную.
И я прошу васъ, мой синьоръ, позвольте
Остаться ей при мнѣ. Порой
Мнѣ безъ нея бываетъ скучно.
Да,
Конечно, да. И самъ о томъ я буду
Просить Антонію… Ахъ, Боже мой!
Я и забылъ: отецъ сказалъ, Франческа,
Что ты занемогла….
Нѣтъ, мой синьоръ,
Онъ вамъ сказалъ нарочно для того,
Чтобъ вы ко мнѣ какъ можно поспѣшили. —
А за Антонію, синьоръ мой милый,
Я говорю вамъ тысячу спасибо.
О, милая жена! [Цѣлуетъ ее].
Слава Богу! По лицу вижу, что дочка совсѣмъ оздоровѣла. Что жъ, Франческа, не поцѣлуешь матери: погляди, какъ ей хочется обнять тебя.
Ахъ, старый, хитрый Гвидо! [Обнимаетъ дочь].
И погляди, Франческа, какъ тебя всѣ любятъ здѣсь. Только вздохнулъ я о твоемъ нездоровьѣ, всѣ захотѣли провѣдать тебя, не только наши, а тесть твой и деверь, и старый Ансельмо.
Спасибо за слово, Гвидо.
А теперь, дочь и зять, удружите мнѣ: я не видалъ еще какъ вы цѣлуетесь.
Спасибо, Гвидо, вѣдь и я не видѣлъ.
Съ позволенія вашихъ синьорій, и я не прочь посмотрѣть.
А теперь, Гвидо, пора и обѣдать: я думаю, ты съ дороги сильно проголодался.
И еще какъ! Дочкино нездоровье отбило-было, а теперь… попируемъ мы съ тобой, Малатеста.
Отпразднуемъ свадьбу, Гвидо.
Дѣти! идите впередъ.
Мессеръ Паоло, мессеръ Паоло.
А?..
Вы даже испугали меня. Стоите неподвижно, какъ новая статуя въ соборѣ. Всѣ пошли обѣдать.
Ахъ, въ самомъ дѣлѣ…
Постойте-ка. Замѣтили вы, что у молодой глаза заплаканы?
Какъ же, замѣтилъ.
И говорите «слава Богу»: значитъ, ссора была. Обѣщалъ я Мадоннѣ серебряное сердечко, теперь золотенькое навѣшу. Да что жъ вы не скажете «слава Богу»!
Слава Богу.
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ. править
Я очень довольна, милый деверь, и Джанъ одобряетъ… Боже мой, куда я дѣвала золотой клубокъ?… А, вотъ онъ… Благодарю васъ, милый деверь… Я, кажется, начала о чемъ-то говорить.
Вы сказали, милая невѣстка…
Постойте! Нѣтъ, ничего. Мнѣ показалось, что маленькая Конкордія плачетъ… Ахъ, какъ время-то бѣжитъ: вѣдь моей дочуркѣ чрезъ недѣлю минетъ два съ половиною года!.. Два съ половиною! Скажите, какая большая. Скоро придется шить ей приданое.
О, это не такъ еще скоро.
Не говорите, деверь. Давно ли, кажется, родилась она. Мы все еще спорили съ Джаномъ, я какъ теперь помню, кто будетъ: сынъ, или дочь. Я была увѣрена, что дочь, и вышла моя правда. Ахъ, какая я была тогда смѣшная! Я все добивалась, какъ назвать дочь, и Джанъ хорошо придумалъ. «Назовемъ ее, сказалъ онъ, — Конкордіей: она плодъ нашего согласія». Вѣдь мы вначалѣ все. ссорились съ нимъ, помните? Да! вѣдь и вы, милый деверь, тоже хотѣли мирить насъ, но вышло, помнится, не совсѣмъ удачно. Что такое именно было, вы не забыли?
Я придумалъ, и надо сознаться совсѣмъ не умно, будто у насъ закладъ о сонетѣ.
О сонетѣ?.. А! теперь припоминаю… И я еще вспылила такъ не кстати… Какъ все это давно было, и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ недавно! Когда начинаешь вспоминать, все вспоминать, какъ шло одно послѣ другого, будто и давно. А вспомнишь живо что-нибудь одно — недавно, точно вчера. Не правда ли? Знаете, милый деверь, мы и не замѣтимъ, какъ станемъ такими же стариками, какъ папа, или свекоръ. Кстати, я вспомнила о свекрѣ. Не подтверждается, что онъ пріѣдетъ гостить къ намъ?
Нѣтъ. Король не отпускаетъ его, говоритъ: «только мой намѣстникъ, хотя бы на двѣ недѣли, выѣдетъ изъ Флоренціи, тамъ опять начнутся смуты». А батюшка безъ ума отъ Карла Анжуйскаго, и ни за что не захочетъ огорчить его.
Жаль, что онъ не пріѣдетъ. Мы послѣднее время зажили ужъ какъ-то слишкомъ тихо и однообразно, день-за-день, капля-за-каплей: капъ, капъ, капъ. Его пріѣздъ расшевелилъ бы насъ немного. Не правда ли?
Конечно, конечно.
Вы что-то грустны сегодня, милый деверь. Который разъ вы вздохнули въ послѣдніе полчаса?.. Не сердитесь на шутку. Но позвольте, я вѣдь заговорила совсѣмъ о другомъ; вы не помните, о чемъ я сначала заговорила?
Вы сказали, что очень довольны и Джанъ одобряетъ…
Ахъ, да, да!.. Сейчасъ… Только опять этотъ несносный клубокъ… Неужто я опять уронила?.. Ахъ, спасибо, спасибо, милый деверь. Мнѣ, право, такъ совѣстно: вы устанете, подавая мнѣ клубокъ. Какая я, право, нынче разсѣянная. Нѣтъ, не разсѣянная, а какъ бы сказать? во мнѣ сегодня все точно расшалилось и разрѣзвилось до невозможности. Знаете, какъ иногда съ маленькими дѣтьми бываетъ: они до того бѣгаютъ, прыгаютъ, скачутъ, кувыркаются, кричатъ, трещатъ, стрекочатъ, что большіе, наконецъ, обезпокоятся и пойдутъ смотрѣть, что такое случилось. А ничего, просто расшалились ребятишки. Будьте же, милый деверь, добрымъ папашей и напомните еще разъ, о чемъ я заговорила.
Вы сказали, что очень…
Да, да. Я очень довольна и Джанъ одобряетъ, что мы съ вами занялись литературой. И я такъ благодарна вамъ: за эти полгода, что мы сидимъ за книгами, я много, много узнала. Я давеча потому и вспомнила сколько лѣтъ Конкордіи, что мы стали заниматься какъ разъ въ тотъ день, какъ ей минуло два года. Что жъ мы станемъ дѣлать сегодня?
Хотите, будемъ продолжать повѣсть о Ланчилотто?
Нѣтъ, мнѣ вовсе не хочется слушать, какъ вы станете читать. Видите, какая я нынче несносная. Лучше разскажите что-нибудь… Но вамъ, можетъ-быть, также хочется разсказывать, какъ мнѣ слушать о Ланчилотто?
Признаюсь, у меня сегодня такъ тускло въ головѣ, что врядъ ли разскажу сколько-нибудь понятно самый пустой случай.
Въ такомъ случаѣ займемтесь тѣмъ, чѣмъ занимались сейчасъ: будемте болтать. Ахъ, другъ мой… Вы вѣдь позволите мнѣ такъ называть себя? Мы вѣдь въ самомъ дѣлѣ сдружились съ вами въ послѣднее время.
О, да, другъ мой! И я такъ радъ!..
Слушайте же. Вашъ вчерашній разсказъ нейдетъ у меня съ ума.
Какой разсказъ?
О соколѣ. Вы помните? Я вчера долго не могла заснуть: онъ взволновалъ меня. Это такъ трогательно, трогательно и мило! И какая мнѣ была досада, что не могла вспомнить нѣкоторыхъ подробностей. А мнѣ хочется помнить его непремѣнно слово-въ-слово, какъ вы разсказывали. У васъ такъ отлично выходило. Постойте, я постараюсь припомнить. Онъ — вы называли его по имени, но къ чему? Мы станемъ говорить просто: онъ и она. Такъ короче и лучше, не правда ли?
Напомнить вамъ?
Нѣтъ, я сама, сама. Онъ любилъ ее, а она была замужемъ. И желая обратить на себя вниманіе, онъ устраивалъ для нея празднества, увеселительныя поѣздки, дѣлалъ ей подарки и прочее. Но она оставалась холодна. Такъ я разсказываю?
Такъ, мой другъ, такъ.
И онъ, бѣдняжка, разорился на эти глупости, а она все оставалась холодна. Вотъ дальше я не хорошо помню.
Разорившись, онъ принужденъ былъ уѣхать въ маленькое имѣньице — жалкій остатокъ прежняго богатства. И питался только тѣмъ, что давалъ ему ничтожный садишко, и былъ еще у него соколъ: этотъ ловилъ ему дичь. И тѣмъ жилъ бѣдный дворянинъ.
Дальше я опять помню. Она овдовѣла, и переѣхала на Житье въ помѣстье, неподалеку отъ его имѣньица. И у нея былъ сынъ, и мальчикъ, гуляя съ дядькой въ полѣ, увидѣлъ, какъ онъ ловитъ птицъ соколомъ. Мальчику ужасно понравился соколъ, и ему страшно захотѣлось достать себѣ ловчую птицу. И онъ, какъ часто бываетъ съ дѣтьми, сталъ приставать: «мама, достань, добудь мнѣ, во что бы то ни стало добудь этого, именно этого сокола». И плакалъ, и тосковалъ, и до того задумался бѣдный мальчикъ о соколѣ, что пересталъ ѣсть и пить, заболѣлъ, сталъ хилѣть. И мать рѣшилась ѣхать къ сосѣду уговорить его продать сокола. Вотъ тутъ я опять что-то забыла.
Когда она пріѣхала, онъ былъ въ саду, и не зналъ, какъ принять, чѣмъ угостить ее, и потомъ, приказавъ ключницѣ показать синьорѣ садъ, самъ пошелъ, и…
Помню, помню. Онъ сталъ искать чѣмъ бы угостить ее, и ничего не было въ домѣ. И онъ зарѣзалъ и зажарилъ сокола, своего кормильца. Онъ ни минуты не задумался, что лишаетъ себя одного изъ жалкихъ средствъ къ жизни. И потомъ, когда онъ узналъ, зачѣмъ она пріѣхала!.. Ахъ, какъ мнѣ жаль, какъ мнѣ жаль его!
Мой другъ, его вамъ жаль, но отчего?
Она вѣдь поняла и оцѣнила
Его любовь, узнавъ, что для него
Ничто не дорого, ничто не мило,
Какъ только вѣчное любви служенье;
Что жертвовать послѣднимъ онъ готовъ,
Чтобъ угодить ей на одно мгновенье.
Я жизнь отдамъ безъ плача и безъ словъ,
Чтобъ испытать такое наслажденье!
О, Боже мой! Что съ вами, другъ мой милый?
Вы такъ взволнованы, глаза горятъ,
Какъ будто говоримъ мы не о томъ,
Что гдѣ-то много лѣтъ назадъ случилось;
Какъ будто вы тотъ бѣдный дворянинъ,
Сгорающій безмѣрною любовью.
О, другъ мой, другъ мой! Если бъ знали вы,
Какъ сердце бѣдное мое тоскуетъ,
Какъ скорбно на душѣ, и тяжко, тяжко…
О чемъ скорбите вы, откройтесь мнѣ
И облегчите тѣмъ свои мученья.
Открыться вамъ? Но что открою я,
Чего бъ не знали вы съ того мгновенья,
Какъ въ первый разъ увидѣли меня?
Къ чему хитрить? мы оба полюбили
Въ тотъ часъ, какъ встрѣтились, хотя о томъ
И слова межъ собой не проронили,
Рѣшась страдать въ отчаяньи нѣмомъ.
Мнѣ страшно…
Нѣтъ, вамъ нечего страшиться.
Вы счастливы, и что теперь для васъ
Моя любовь? Забытая игрушка,
Которую нечайно въ кладовой
Нашла старуха няня и, припомнивъ,
Какъ ею въ дѣтствѣ дорожили вы,
Вамъ принесла. Глядите вы съ улыбкой,
Не вѣря, что такое время было,
Когда вещица эта вамъ казалась
Такою ненаглядною, что вамъ
Разстаться съ ней и въ мысль не приходило.
О, перестаньте!..
Дайте мнѣ поплакать
И надъ моей заброшенной игрушкой.
Я вѣрю: благодатными слезами
Очистится моя любовь, и станетъ
Такой же ясной дружбой, какъ и ваша.
Ахъ, бѣдный, бѣдный!
Если бъ въ вашемъ сердцѣ
Былой любви хоть искра уцѣлѣла,
Клянуся всѣмъ: я ни единымъ словомъ
Не намекнулъ бы о своей тоскѣ.
О, замолчите же! Мнѣ страшно слушать,
Я повторяю вамъ, что страшно мнѣ,
Что я… Нѣтъ, нѣтъ! довольно съ васъ, безумецъ!
Пора опомниться, пора сказать вамъ,
Какъ непослушному ребенку мама:
«Не плачь, будь умницей, садись, читай мнѣ
О рыцарѣ прекрасномъ Ланчилотто…
И. помни, что тебя я не люблю,
Когда волнуешься пустой мечтою;
Люблю, когда ты веселъ и покоенъ».
Ну что же, другъ мой? сядьте и читайте;
Я слушаю.
Такъ вотъ оно признанье,
Котораго давно ты ожидала
И такъ давно страшиться перестала!
Вѣдь ты рѣшила: если одолѣетъ
Любовное безумье имъ, то ты
И холодно, и гордо будешь слушать
Его слова; молчать его заставишь
И отъ себя на вѣки удалишь.
И вотъ пришло. Гдѣ жъ гордость ледяная?
Зачѣмъ же ты его не удалила,
А слушала и послѣ… Боже, Боже!
Она взволнована… Какъ, неужели
И въ ней любовь ко мнѣ не умерла?
О, нѣтъ! она въ сердечной глубинѣ
Спала подъ кровомъ призрачнаго счастья…
И я, раскаявшись въ быломъ безумствѣ,
Ужъ былъ готовъ мечтать о ясной дружбѣ,
Какъ вдругъ разсказъ о бѣдномъ дворянинѣ,
Вчера случайно вспавшій мнѣ на умъ,
Задѣлъ нежданно о нѣмыя струны,
И отзвучавшія, казалося, на вѣкъ,
Онѣ согласной страстью зазвучали: —
И пробудилося въ моей душѣ былое,
И вновь жива ея любовь ко мнѣ!
Ахъ!.. Какъ вамъ должно быть весело: одинъ въ одномъ углу, другая въ другомъ, и оба молчатъ. А я воображала… Но виновата, мнѣ приходится разрушить ваше веселье. — Мессеръ Паоло, къ вашему брату пріѣхали какіе-то послы, они уже съ часъ у него, и теперь, собираясь уѣзжать, хотѣли бы видѣть и васъ.
Послы? вы не знаете откуда, по какому дѣлу?
Я слышала, но боюсь перепутать. Дѣло какое-то очень важное, но моя глупая головка такъ устроена, что не въ силахъ запомнитъ никакого важнаго дѣла. Идите же, мессеръ Паоло, они васъ ждутъ.
Извините, невѣстка.
Спѣшите, мой другъ, спѣшите.
Тони, подойди ко мнѣ.
Вотъ иду, Франческа.
Ты нынче такая веселая, такая хорошенькая: лицо раскраснѣлось, глазки блестятъ. Что съ тобой? Скажи-ка мнѣ.
Со мною? право, ничего, Франческа:
Я шибко такъ бѣжала — оттого.
А что же, Тони, ты сказать хотѣла,
Какъ вскрикнула: «а я воображала?»
Воображала?.. право, я не помню.
Я помогу: ты думала, что намъ
Тутъ весело, что мы болтаемъ, шутимъ,
Не замѣчаемъ, какъ летятъ часы.
Да, Тони?
Можетъ-быть.
Не «можетъ-быть»,
«Навѣрно» — отвѣчай. Ты ревновала,
Завидовала мнѣ, — признайся, Тони.
Ахъ, милая моя Франческа!
Полно.
Зачѣмъ ты личико свое прижала
Къ моей груди? Ты лучше погляди мнѣ
Въ глаза, и отвѣчай открыто: «да».
О, милая Франческа, да.
Плутовка!
И ужъ давно онъ нравится тебѣ?
Ахъ!
Отвѣчай же.
Знаешь ты сама.
Я знаю? нѣтъ, я въ первый разъ сегодня
Замѣтила.
А какъ же, въ первый день,
Какъ я сюда пріѣхала, сама ты
Такъ ясно вспомнила, что мы съ тобою
Стояли въ нашей спальнѣ у окна,
И я, прижавшійся къ тебѣ всѣмъ тѣломъ,
Дрожа сказала: «это онъ, Франческа»,
И залилась слезами.
Что же дальше?
О чемъ бы плакать…
Если бъ не любила? —
Ну, полно же, не плачь теперь. И слушай:
Я буду, Тони, говорить съ тобой,
Какъ старшая сестра твоя иль мама,
А ты, подумавъ, сердцемъ отвѣчай,
Какъ передъ Богомъ въ часъ святой молитвы. —
Жива ль въ твоей душѣ надежда, Тони,
Что ты его любовью осчастливишь,
Что искренно дѣтей его полюбишь,
Что всякій часъ и мигъ, всю жизнь, онъ будетъ
Единою заботою твоей?..
Франческа милая! Я словъ не знаю,
Что бъ доказать тебѣ, какъ я люблю
И Поло, и дѣтей его, и все, *
Что онъ ни дѣлаетъ, и даже вещи,
Которыхъ онъ коснется мимоходомъ.
Я вѣрю, Тони.
Ты одно забыла:
Я бѣдная, безродная, а онъ
Сынъ Риминійскаго синьора… Нѣтъ,
О счастьи съ нимъ грѣшно мнѣ и молиться.
Не бойся. Я не стала бы смущать
Твоей души, когда бъ не знала твердо,
Что долженъ онъ жениться на тебѣ,
Что отказать мнѣ онъ ни въ чемъ не смѣетъ…
Но ты клянешься ли?
Клянусь, Франческа!
О! если ты судьбу мою устроишь, —
Молитвенно тебя боготворить
Я стану. [Цѣлуя и обнимая ее].
И теперь, теперь, Франческа,
Я задушить боюсь тебя въ объятьяхъ,
Боюсь зацѣловать тебя до смерти.
Они идутъ. Потише, тише, Тони.
И виду не показывай, что мы
О деверѣ съ тобою говорили.
А ты… ты сдѣлаешь?
О, будь покойна.
Я пришелъ, золотая моя овечка, объявить тебѣ и радость, и горе. Радость: сейчасъ ко мнѣ пріѣзжали послы отъ города Форли объявить, что я избранъ въ подеста. Не въ томъ радость, что меня избрали, а въ томъ, что Форли такъ долго былъ во власти Гибеллиновъ, а теперь въ подеста избрали Гвельфа. Горе: мнѣ надо спѣшить — послы сами поспѣшили, не захотѣли даже остаться обѣдать — и я ѣду въ ночь.
Какъ, сегодня?
Да, Франческа. И еще горе: я не могу взять тебя съ собою, время тревожное, дороги не совсѣмъ безопасны, но недѣли черезъ двѣ, много черезъ мѣсяцъ, какъ только я поосмотрюсь на новомъ мѣстѣ, я пришлю за тобою.
Ахъ, Джанъ! [Прижимается къ нему].
Не грустите, синьора. Вы только подумайте, что значитъ подестй.
Ахъ, Ансельмо, синьора знаетъ это лучше твоего.
Не говорите, синьоръ. Синьора знаетъ и по-латыни, и по-провансальски, и много мудрыхъ книгъ прочла съ мессеромъ Поло, и въ этомъ я ей уступаю. Но знать, твердо знать, что такое подеста!
Перестань, Ансельмо.
Нѣтъ, Джанъ, пусть говоритъ: я такъ люблю его слушать.
Спасибо, синьора. И всегда слушайте: старый дядька мужа не станетъ худому учить его жену. Подеста! Кого избираютъ въ подеста? Кто въ цѣлой Италіи славенъ и доблестною рукой, и правдивымъ разумомъ. Онъ и вождь, и верховный судья; защитникъ отъ враговъ и рѣшитель гражданскихъ споровъ. Вотъ что значить подеста! Вотъ какую честь сдѣлали нашему Джану! Гордитесь, синьора, мужемъ, гордитесь!
Ты захвалишь меня, Ансельмо.
Не бойтесь, синьоръ: я и бранить васъ умѣю. И слушайте еще, синьора. Сперва выберутъ сорокъ гражданъ, и двадцать семь изъ нихъ по меньшей мѣрѣ должны сказать «да». За кого скажутъ, тотъ и подеста. А за нашего Джана — всѣ. Какъ не любить такого мужа, синьора, а?
И прихвастнулъ, Ансельмо, — далеко не всѣ.
Прихвастнулъ, — правда. И глупо прихвастнулъ, синьоръ. Но гдѣ же далеко не всѣ? Только трое противъ насъ были. Мессеръ Паоло, вы сами слышали: правда, что только трое?
Правда, правда.
Трое противъ, и лучше. «А всѣ еще лучше бы», говорите. Нѣтъ, хуже. За кого всѣ? За того, кто всѣмъ угодилъ. А общій угодникъ — значитъ льстецъ. Еще за кого всѣ? Кто никому не мѣшаетъ. — А никому не мѣшаетъ, — значитъ ничтожность. А противъ васъ трое, а за насъ тридцать семь. Что, мадонна Франческа, вѣдь не дуренъ у насъ съ вами мужъ, а?
О, Ансельмо, ты самъ знаешь, какъ я цѣню Джана.
И хорошо, синьора, дѣлаете. Цѣните его и любите.
Теперь, Ансельмо, довольно. — А я, жена, оставлю тебя на время. Надо отдать дружинѣ приказъ къ походу, осмотрѣть и коней, и оружіе, и сѣдла. А сдѣлаю дѣло, еще успѣемъ посидѣть и поболтать дружной семьей предъ походомъ.
Я пойду съ тобою, Джанъ.
Нѣтъ, золотая овечка, не ходи. Мнѣ придется и прикрикнуть, и побранить людей. А я не хочу, чтобъ ты помнила меня сердитымъ; хочу, чтобъ вспоминалось тебѣ, какимъ веселымъ и добрымъ былъ я предъ отъѣздомъ. Прощай на время. [Цѣлуетъ ее]. Идемъ, Ансельмо.
Мы будемъ продолжать, невѣстка?
Нѣтъ, мой другъ, нѣтъ; не время теперь; до свиданія, до завтра.
До свиданія, милая невѣстка.
Мужъ ѣдетъ въ ночь… Старикъ Ансельмо
Не даромъ вздумалъ мнѣ напоминать
О доблестяхъ Джованни. Онъ все видитъ.
Все видитъ онъ. Не даромъ же сказалъ
О чтеньи мудрыхъ книгъ. О, эта близость,
О, эти ежедневныя бесѣды
И дружба роковая… ахъ! къ чему вы
Насъ привели? Что вспомнилось опять
Безумное и скорбное былое?
Забытое давно, о чемъ во снѣ я
Ужъ перестала вспоминать? И вотъ
Ожившая любовь нахлынуть снова
Какъ паводокъ стремительный готова…
А нѣтъ молитвы прежней на устахъ!
Въ душѣ тревожный пробудился страхъ,
Что для меня возможно злое дѣло.
Я не могу глядѣть, какъ прежде, смѣло
На Джана… Голубиной чистоты,
Ахъ, сердце бѣдное! уже не знаешь ты.
О Поло, Поло! [Минутное забвеніе].
Что со мною было?
Кто здѣсь? Ты, Тони? И давно пришла?
Я здѣсь все время.
Какъ? ты все видала?
Что было видѣть?
Какъ мой мужъ ушелъ,
Что было?
Ничего. Ты Паоло сказала:
«Прощайте, до свиданія».
А онъ?
И онъ сказалъ: «до завтра, до свиданья!»
И онъ ко мнѣ совсѣмъ не подходилъ?
Ты шутишь иль смѣешься надо мною?
Не подходилъ?
Ты знаешь безъ меня.
Ахъ; Тони, не сердись. Я ничего
Не знаю и не помню. Разкажи мнѣ,
Что дѣлала потомъ я?
Мнѣ казалось.
Что ты встревожилась отъѣздомъ мужа.
Ты чуть задумалась, и стала быстро
Взадъ и впередъ по комнатѣ ходить,
И что-то все шептала. А потомъ
Остановилась будто въ забытьи,
Притихнула на нѣсколько мгновеній
И такъ блаженно-сладко улыбнулась.
А! вотъ оно, мгновенье роковое,
Поспѣшная тлѣтворная мечта!
Мнѣ чудилось: къ моимъ устамъ горящимъ
Онъ трепетно и сладостно прильнулъ
Своими нѣжно-пухлыми губами.
Я слышала, какъ прядь его волосъ
Меня за шеей нѣжно щекотала…
Ты слышала: вѣдь я его люблю.
Кого, Франческа?
Я люблю его,
Кого сама ты любишь — Поло, Поло!
Не отстраняйся, не бѣги меня:
Спаси меня! я на колѣняхъ, Тони,
Молю тебя: спаси, спаси меня!
Вступися гордо за свои права,
Ревнуй, терзай меня, терзай нещадно,
Но защити отъ Поло своего!
Франческа! научи меня! клянуся:
Я все, все сдѣлаю, что ты прикажешь.
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ. править
Что жъ, дѣти, понравилась вамъ исторія Іосифа?
Ахъ, Тони, мнѣ очень, очень понравилась. Только одно: зачѣмъ онъ велѣлъ положить серебряную чашу въ мѣшокъ Веніамина? Вѣдь онъ любилъ его, а бѣдный Веніаминъ навѣрно испугался и плакалъ. И мнѣ такъ жаль его.
Ничего ты не понимаешь, Маргерита; онъ сдѣлалъ это, чтобъ заставить братьевъ раскаяться; на Веніамина они вѣдь никакъ не могли подумать, что онъ потихоньку взялъ, и подумали: «Это намъ за прежнюю вину». Такъ, Тони?
Такъ, милый Уберто. [Особо]. Какой умный мальчикъ: весь въ папу.
А мнѣ все-таки жаль Веніамина.
Ты дѣвочка — оттого. Вамъ бы только плакать.
Пожалуйста! я въ жизнь не видала такого плаксы, какъ ты.
Когда я плакалъ? Когда? скажи.
Перестаньте ссориться, дѣти.
Нѣтъ, пусть она скажетъ, когда…
Когда? А вчера, какъ тебѣ показалось, что Тони забудетъ дать тебѣ винограду.
Не правда, не правда, я не о томъ…
Полно, Уберто. Я знаю: ты никогда, никогда не плачешь. Но плакать, мой милый мальчикъ, вовсе не стыдно, развѣ заплачешь со злости, или отъ самолюбія. А кто никогда не плачетъ, Уберто, тотъ злой человѣкъ. А теперь, дѣти, гулять.
Ансельмо, ты съ нами?
Охота мнѣ гулять съ такимъ забіякой, какъ вы, мессеръ Уберто.
А! ты все сердишься, что я тогда пустилъ стрѣлу и попалъ въ старуху. Право же, я не мѣтилъ въ нее, а только попугать хотѣлъ. Я вѣдь не зналъ, что она слѣпая.
Не зналъ! Попугать хотѣлъ! а!
Ей-Богу попугать. И я сказалъ, что больше никогда не буду. И не буду. Пойдемъ же, старый дядька, пойдемъ.
Нельзя, молодой синьоринъ, некогда.
Отчего, некогда? Пойдемъ, пойдемъ.
Уберто, зачѣмъ ты дергаешь его за руку? Не хорошо, мой дружокъ.
Въ самомъ дѣлѣ, пустите, мессеръ Уберто. А нельзя мнѣ оттого, что синьора тётя велѣла мнѣ ждать ее, а я долженъ слушаться и ждать.
Ну, хорошо ужъ! Ты не можешь безъ нравоученій. А послѣ придешь? — Мы вѣдь на большой лугъ пойдемъ, Тони?
Да, дружокъ.
Такъ приходи, Ансельмо, а я впередъ!..
Маргерита, идемъ и мы.
Тони, постой, я тебя хотѣла спросить: отчего мы на лугу только до колодца ходимъ? А мы пойдемъ лучше, дальше, дальше въ самое далеко.
Хорошо, пойдемъ въ самое далеко. Только поскорѣе, а то не догонимъ Уберто…
Мессеръ Паоло!
А?
Полно вамъ читать, синьоръ. Вы и то цѣлый часъ не отрывали глазъ отъ книги. Видно, очень ужъ занятно.
Напротивъ: прескучно. Я читалъ и досадовалъ, что истратилъ деньги на переписку этой книжонки. Что дѣлать? Друзья нахвалили, я и соблазнился.
А вы бросьте книжку.
Изволь. [Бросаетъ на полъ]. Что теперь прикажешь дѣлать?
Поговорите со мною: вѣдь я завтра на зарѣ ѣду.
Изволь, сейчасъ начну. — Развѣ вы не отложили этой глупой поѣздки?
Глупой? Почему же, синьоръ, глупой? Мессеръ Джанъ три недѣли какъ уѣхалъ, мы ничего о немъ не знаемъ, ни вѣсточки онъ намъ не прислалъ, мы хотимъ его провѣдать, а вы говорите: глупо. Нѣтъ: не глупо, что мы хотимъ это сдѣлать; Богъ знаетъ, что съ нимъ.
Ничего. Онъ живетъ тихо, мирно и занятъ своимъ дѣломъ. Повѣрь, случись съ нимъ что-нибудь дурное, давно бы прибѣжали вѣстовщики. Вѣдь имъ только бы новенькое что-нибудь пересказать. Живи весь вѣкъ мирно и тихо, и о тебѣ никто ни слова. А сдѣлай мерзость — сейчасъ заговорятъ. Въ древности дрянной себялюбецъ, чтобы прославиться на вѣки, поджегъ капище Діаны, — и что жъ? расчетъ оказался вѣренъ: всѣ про него знаютъ, всѣ о немъ толкуютъ на разные лады, всѣхъ про него учатъ, и меня учили, и я, какъ узналъ, все думалъ: не поджечь ли и мнѣ чего-нибудь? И я толковалъ и спорилъ, и былъ очень доволенъ, что могу спорить объ этомъ мерзавцѣ: вѣдь толкуютъ о немъ только образованные люди! А теперь-вотъ я смѣюсь надо всѣмъ этимъ, а самъ буду тому же учить Уберто: нельзя, иначе моего сына сочтутъ невѣждой. А это почему-то страшно…
Вы отлично разсуждаете, мессеръ Поло; одно жаль: умъ у васъ черезчуръ ужъ вертлявъ; заговорили о братѣ, залетѣли въ древность.
Какой ты взыскательный! Самъ просилъ разговаривать, я и разговаривалъ… Ты хочешь знать, отчего Джанъ не даетъ вѣсти? Очень просто: онъ всякій день собирается самъ ѣхать за женой и все думаетъ: «завтра, непремѣнно завтра». А завтра опять задержка. И вамъ съ невѣсткой за эту поѣздку будетъ отъ него нагоняй, и по дѣломъ.
За что же, синьоръ? Что мы соскучились? Что у насъ по немъ на душѣ не покойно?
Нѣтъ, за это не сердятся. А нагоняй все-таки будетъ. Братъ, садясь на коня, приказалъ тебѣ: «береги, дядька, синьору; никуда не отлучайся отъ нея». А ты отлучишься, — какъ же не бранить тебя? Брать не въ насъ съ тобою, Ансельмо: онъ настоящій человѣкъ, умѣетъ приказывать, и знаетъ, что слѣдуетъ приказывать, и любитъ, чтобъ его слушались, и самъ умѣетъ слушаться. Оттого-то и въ подеста народъ его выбралъ. Народу надо, чтобъ правитель хорошій былъ, дѣло бы приказывалъ. А мы съ тобой, Ансельмо, не настоящіе люди: слушаться, какъ слѣдуетъ, не умѣемъ, оттого и приказать путно не сумѣемъ. И насъ слѣдуетъ бранить за это, да хорошенько. И въ подеста насъ не выберутъ. А выберутъ ошибкой, — черезъ мѣсяцъ прогонятъ; а не про- гонятъ, худо сдѣлаютъ: мы такихъ глупыхъ приказовъ надаемъ, что народъ испортимъ.
Правда ваша, синьоръ. А я все-таки поѣду; намъ съ синьорой любовь къ Джану дороже его брани.
Поѣзжай, сдѣлай одолженіе, Ансельмо. Не думай: я тебя останавливаю. Я вѣдь приказывать не умѣю, и портить дѣла не хочу.
Вѣкъ бы слушалъ васъ, мессеръ Паоло! И спасибо вамъ за науку; теперь какъ я пріѣду въ Форли, и мессеръ Джанъ бранить меня станетъ, я ему ни слова, потому: буду знать, за что бранитъ; вы, синьоръ, спасибо научили.
Кстати, я еще кой-чему научу тебя. Уберто уходя торговался съ тобой…
Развѣ вы слышали, синьоръ?
Ты думаешь, я смотрѣлъ въ книжку и читалъ, такъ ничего не видѣлъ и не слышалъ? Ошибаешься, другъ мой: все я видѣлъ и все слышалъ.
Удивляете вы меня, синьоръ. Какой вы человѣкъ, какъ бы сказать? прозрительный? нѣтъ, а вотъ вы какой: многозрительный, многое сразу видите.
Нашелъ достоинство! А ты, Ансельмо, и на Антонію съ дѣтьми смотрѣлъ, и слушалъ ихъ, и думалъ, и замѣчалъ, что я отъ книги глазъ не отрывалъ. Видишь, какой ты самъ многозрительный!
Господи мой Боже!.. Опять правда!.. Нѣтъ, вы не многозрительный, синьоръ, а вотъ, какъ я раньше сказалъ, прозрительный: все прозрѣваете.
Слушай же прозрѣніе прозрительнаго человѣка. Уберто торговался, чтобъ ты на лугъ пришелъ, а ты — пойдешь?
Пойду, синьоръ; непремѣнно пойду.
Я такъ и зналъ. А что, Ансельмо, я маленькимъ такъ же, какъ Уберто, торговался?
Былъ тотъ грѣхъ, синьоръ?
А ты такъ же, какъ ему, поблажалъ мнѣ?
И этотъ грѣхъ былъ, синьоръ.
Видишь какой я вышелъ; весь свой вѣкъ дѣла себѣ не найду, все торгуюсь самъ съ собой: которое лучше. А я не хочу, чтобъ Уберто былъ такой же хандрой, какъ я; хочу чтобъ онъ былъ настоящимъ человѣкомъ, какъ братъ. И въ этомъ дѣлѣ знаю, что слѣдуетъ приказать: не ходи на лугъ, Ансельмо.
Слушаю, синьоръ.
Не печалься, Ансельмо; ты отличный дядька, только баловникъ. Вотъ мадонна Антонія умѣетъ съ дѣтьми обходиться: лучшей няни не найти. Отцу только слушать ее, да самому учиться.
Не нянька она, мессеръ Паоло, вашимъ дѣтямъ, — вторая мать.
Нѣтъ, Ансельмо, не мать она моимъ дѣтямъ, а нянька. Будь она матерью, не звали бы они ее Тони, а мама, и я не звалъ бы ее мадонна Антонія, а просто Тони. «Милая моя Тони», — видишь разницу?
А почему бы, синьоръ…
Э! она тебѣ такъ нравится? Что жъ? въ добрый часъ, Ансельмо, женись на ней: я отбивать не стану.
Ну, вотъ! — Позвольте, синьоръ, кой-что разсказать вамъ
Все, что тебѣ угодно, только не о моей женитьбѣ на мадоннѣ Антоніи, не то уйду сейчасъ.
Нѣтъ, синьоръ, не о ней… А знаю я одного педанта: великой учености человѣкъ, но и пьяница большой. И онъ часто и по многу должаетъ трактирщику, и тотъ хотя и уважаетъ педанта за обширный умъ, а порой вспылитъ и сильно вспылитъ: зачѣмъ денегъ не платитъ. А педантъ такъ спокойно: «Юпитеръ, ты сердишься, значитъ не правъ».
Темно, Ансельмо, или хандра мѣшаетъ, только не понимаю я тебя.
Видите, мессеръ Поло: конечно, мессеръ Юпитеръ былъ язычникъ, но не простой же какой-нибудь, не поденщикъ, а римляне даже богомъ его считали, и по-моему вамъ никакой обиды не будетъ, если я васъ приравняю къ нему.
Я сердился? Когда? Ахъ! посовѣтовавъ тебѣ жениться на мадоннѣ Антоніи. На что жъ мнѣ было сердиться? Понимаю: на то, что ты проникъ въ мое желаніе жениться на ней! О, прозрительный человѣкъ!
А видно, я правду подумалъ, синьоръ.
Правду ли ты думалъ, — можешь обдумать безъ меня, а я бѣгу, видя твое поползновеніе снова заговорить о моей женитьбѣ. Но шутки въ сторону, Ансельмо. Я вспомнилъ, что обѣщалъ мадоннѣ Франческѣ показать одну рѣдкую рукопись, схожу за нею, о чемъ ты ей и доложишь, прибавивъ отъ себя все, что взбредетъ въ голову… [Нервно вздрогнувъ]. Вотъ и она… Нѣтъ… Но я такъ ясно слышалъ шелестъ ея шелковаго платья.
Можетъ-быть, она повернулась или по комнатѣ прошлась, синьоръ: вѣдь она тутъ вотъ за стѣной сочиняетъ письмо къ мужу.
А!.. Долго же она сочиняетъ…
Какъ же скоро-то, мессеръ Паоло? Хочется вѣдь подобрать слова понѣжнѣе да покрасивѣй.
Еще бы не подбирать, когда вся нѣжность и красота въ трехъ словахъ: «пріѣзжай, я твоя»… Ахъ! не хорошо что-то заговорилъ я нынче, Ансельмо. А все хандра. Видишь — какова она: а потому-то, многозрительный человѣкъ, не ходи ты, пожалуйста, на лугъ къ Уберто.
Заруби себѣ, старый дядька, на носу: «ты проникъ въ мое желаніе жениться на ней». О! Женись только онъ, только женись, — и лучше человѣка въ цѣлой Италіи не будетъ. Непремѣнно, какъ только увижу мессера Джана, на колѣняхъ стану просить, чтобъ приказалъ младшему брату жениться. А самъ Поло говоритъ, что Джанъ приказывать умѣетъ.
Ты заждался меня, Ансельмо… вотъ тебѣ деньги на дорогу, и вотъ письмо къ мужу. Я ему пишу, но ты на словахъ еще скажи: что мнѣ скучно, очень скучно, и чтобъ онъ пріѣзжалъ какъ можно скорѣе… Гдѣ же деверь?
Онъ сейчасъ вернется, синьора; пошелъ за какой-то рукописью для васъ.
А!..
Онъ приказалъ сказать вамъ это, и велѣлъ еще прибавить отъ себя, что въ голову взбредетъ, а онъ зналъ, что у меня въ головѣ бродитъ, и значитъ хотѣлъ, чтобъ я сказалъ вамъ про то.
Про что, Ансельмо?
Видите, синьора, я проникъ — да, именно проникъ; онъ самъ сказалъ: ты, говоритъ, проникъ; я слово въ слово запомнилъ: ты проникъ въ мое желанье жениться на ней.
На комъ?
На мадоннѣ Антоніи.
Не можетъ-быть!
Самъ я сомнѣвался, но онъ сказалъ: проникъ. И какъ хвалилъ ее, синьора: за дѣтьми умѣетъ смотрѣть, отцу только учиться у нея. «И теперь, сказалъ, — она няня, а когда назову ее Тони, будетъ мамой». А, синьора? «Милая моя Тони». Слышите?
Дай то, Боже! Дай то, Боже! Но мнѣ все еще не вѣрится.
А мнѣ вѣрится, синьора, и я стану просить мессера Джана, чтобъ онъ заставилъ его жениться.
Нѣтъ, не дѣлай этого, Ансельмо. Джанъ не сумѣетъ; это не мужское дѣло. И подумай еще: если ты ошибся и свадьба не состоится, — ты вѣдь ославишь бѣдную дѣвушку.
Правда, синьора. И вѣрно вы говорите, что не мужское это дѣло. Вотъ я — проникъ, а сказать про то не сумѣлъ, только разсердилъ мессера Поло. Онъ такой хандра, — самъ говоритъ; чего добраго и на старшаго брата разсердится. Грубы мы на такое дѣло, мужчины, все съ плеча рубимъ.
А мы, женщины, умѣемъ нѣжно обходиться съ чужимъ чувствомъ; мы такъ незамѣтно наведемъ на разговоръ, что человѣкъ самъ выскажется, самъ откроетъ душу. Оттого-то мужчины и считаютъ насъ хитрыми.
Рѣшено: я мессеру Джану ни полслова объ этомъ дѣлѣ, а вы берите все въ свои руки, и помоги вамъ Боже!..
Ахъ, Ансельмо, твои слова ободряютъ меня, въ сердцѣ оживаетъ надежда… И притомъ вѣдь и она, Ансельмо, и она безъ памяти любитъ его…
Неужто, синьора?
Развѣ ты не замѣчалъ?
Гдѣ жъ замѣтить! Вѣдь всякій въ другомъ замѣчаетъ только свое: умный — умное, дуракъ — глупое, щеголь — новое, портной — платье, а сапожникъ — обувь. И вотъ еще что скажу я вамъ синьора: разъ при мнѣ на улицѣ двое мужиковъ чуть было не разодрались. Одинъ ужъ кулакомъ взмахнулъ, а другой: «Стой, кричитъ, — намъ драться не приходится, мы оба кузнецы». Первый опустилъ кулакъ. «Почему, спрашиваетъ, — ты узналъ, что я кузнецъ?» А въ отвѣтъ: «Потому какъ ты взмахнулъ кулакомъ; вижу, что привыкла твоя рука къ молоту». Вы думаете, синьора, къ чему я про кузнецовъ? А я всегда такъ: одно къ одному. Все къ тому, что старъ я, про Амура забылъ какой онъ. Слѣпой онъ говорятъ, а я самъ слѣпнуть начинаю, самъ Амуромъ становлюсь. А Амуръ самъ вѣдь не любить, а только хочетъ, чтобъ другіе любили другъ друга. Такъ вотъ и мнѣ никакъ не замѣтить любви, синьора.
Да, Ансельмо, она влюблена, сама созналась мнѣ… И если у него есть малѣйшее желаніе, а оно есть, должно быть, я знаю… И я устрою все сегодня же, сейчасъ, какъ только онъ вернется…
Ну, синьора, я вамъ и мѣшать не стану, а пойду… къ мессеру Уберто на лугъ. Правда, не велѣлъ онъ мнѣ, да что жъ дѣлать? Въ послѣдній разокъ побалую мальчика. Я вѣдь не такой, какъ онъ: я только многозрительный… Съ позволенія вашей синьоріи…
Ансельмо, погоди на минуту. Ужо, послѣ ужина, зайди ко мнѣ. Мнѣ надо еще многое сказать тебѣ, что передать мужу.
Зайду, синьора, зайду.
О, Боже мой! благодарю Тебя.
Я счастлива! Вдвойнѣ я рада! —
Я такъ страшилась въ день отъѣзда мужа,
Что разгадалъ мою любовь старикъ,
А онъ не видитъ ничего, не знаетъ,
И тайна о любви умретъ со мной…
Открылась Тони я, — но не теперь,
Когда я знаю, что мнѣ надо дѣлать,
Когда могу судьбу ея устроить,
Но не теперь страшиться мнѣ, что знаетъ
Она о слабости моей мгновенной. —
О! какъ я счастлива. О! какъ я рада.
Скорѣй бы Поло приходилъ, и мнѣ
На вѣки счастье закрѣпить. Да, наше,
Всѣмъ общее и дорогое счастье.
Ахъ, милый другъ мой, какъ я рада вамъ!
Я никогда такою васъ не видѣлъ:
Вы веселы и очи блещутъ счастьемъ.
Что съ вами? разскажите мнѣ скорѣе.
Садитеся… Я все сейчасъ скажу…
Не знаю какъ… Нѣтъ, лучше прямо, прямо…
Ансельмо все мнѣ разсказалъ, мой другъ.
Что могъ сказать онъ вамъ?
Что нынче
Вы говорили съ нимъ о милой Тони.
Онъ приставалъ, что бъ съ нимъ передъ отъѣздомъ
Я поболталъ, и я, его любя…
Какъ? вы болтали? Вы шутили только?
Что съ вами, милая? Вы поблѣднѣли?
Вамъ дурно?
Очень, очень дурно, другъ мой
О, Боже!.. гдѣ вода?..
Остановитесь.
Мнѣ не вода нужна, а ваше слово:
Оно лишь въ силахъ оживить меня.
Не мучьте друга.
Отвѣчайте прямо:
Хвалили вы Антонію?
Хвалилъ.
За то ли, что она, какъ мать родная,
Заботится о дѣтяхъ?
Не какъ мать,
Какъ няня добрая.
И вы сказали,
Что онъ желанье ваше отгадалъ
На ней жениться?
О! клянусь, я только
Надъ прозорливостью его смѣялся…
И это васъ могло такъ взволновать?
Могли вы думать, что любить иную?…
О, милая Франческа! какъ я счастливъ.
Подите прочь. Вы — жалкій себялюбецъ,
Во всемъ способный видѣть лишь дурное,
И не способный жертвовать ничѣмъ,
И ваша вся любовь ко мнѣ — притворство.
Какъ?.. Я васъ не люблю?.. Я лгу?..
Притворствую?.. Какъ пошлый волокита…
О! какъ клевещете вы злобно на меня,
Какъ оскорбляете меня нещадно!
За то ль, что вѣщимъ сердцемъ отгадалъ я,
Что у тебя въ груди любовь не умерла,
Что ты любя страдаешь, какъ и я?
О! замолчи. — Не ты ль при мнѣ поклялся,
Что для тебя нѣтъ въ мірѣ выше счастья,
Какъ жизнь отдать за нѣжную любовь?
Не ты ль завидовалъ, что бѣдный дворянинъ
Послѣднимъ ей пожертвовалъ безъ стона?
А я молю тебя душой скорбящей,
Чтобъ въ жертву мнѣ женился ты на ней,
А ты понять не можешь и не хочешь.
Зачѣмъ же мнѣ… ты прямо… не сказала?
Молю тебя. Нѣтъ! не молю, а твердо,
Въ сознаньи долга говорю: женись.
Исполню свято я твое желанье,
Безцѣнная моя. Одно молю,
Единая, кого любилъ, люблю
И буду вѣкъ любить. За все страданье,
Что дружно я дѣлилъ съ тобой,
За горе новое — о! сжалься надо мной —
Одно, молю, прощальное лобзанье.
О, Поло, Поло!
Милая Франческа! [Обнимаетъ и цѣлуетъ ее].
О! встань, мой милый. [Онъ встаетъ съ колѣнъ].
И — уйди, проклятый!
Или умру я отъ стыда, желанный,
За этотъ адски-райскій поцѣлуй.
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ. править
Ахъ, Поло, Поло!
Что ты все вздыхаешь?
О чемъ грустишь? скажи, моя воркунья.
Все о любви, о нашей все любви.
Но развѣ ты не счастлива, Франческа?
О! счастлива, мой мило-нѣжнокудрый.
Но наше счастье, Поло, не похоже
На настоящее людское счастье.
Оно святѣй, возвышеннѣй.
Нѣтъ, нѣтъ!..
Кто станетъ, другъ мой, отъ людей скрывать,
Что счастливъ онъ? Начнетъ скрывать онъ счастье, —
И скрытностью таинственной убьетъ
Свое спокойствіе, а съ нимъ и счастье.
Такое ль наше счастье? Нѣтъ, оно
На Божій свѣтъ страшится показаться,
И живо только сумрачною тайной.
Такъ вотъ о чемъ груститъ моя Франческа!
О, если хочешь, убѣжимъ отсюда.
Я самъ хотѣлъ сказать, но все не смѣлъ,
Все будто бы чего-то опасался…
Но если хочешь, — я готовъ, я радъ!
Не мало есть въ Италіи прекрасной
Высокихъ герцоговъ, душою благородныхъ,
Которые насъ примутъ подъ защиту…
Не хочешь?.. Далѣ убѣжимъ, далече;
Въ Испанію, во Францію, на Сѣверъ…
О! много мѣстъ есть на землѣ обширной,
Гдѣ наше счастье прятаться на будетъ.
И весело тебѣ, что міръ узнаетъ
Твоей любви печальнѣйшую повѣсть,
И какъ похитилъ ты жену у брата?
И весело тебѣ, что всюду: въ замкахъ,
На площадяхъ и рынкахъ городскихъ,
Заговорятъ всѣ о святынѣ нашей,
Засудятъ о душѣ твоей высокой
И сердцѣ дорогой тебѣ Франчески,
Какъ о какомъ-нибудь заѣзжемъ акробатѣ?
И станутъ негодяи прибавлять:
«Да, не дурна!.. О! Бахусомъ клянуся,
И я увезъ бы, выпади мнѣ случай». —
Скажи мнѣ прямо: ты желалъ бы, Поло,
Чтобъ такъ болтали о твоей женѣ?
О! будь покойна, милая Франческа,
Сумѣю я заставить уважать
Мою любовь. — Ты хочешь, чтобъ всѣ звали
Тебя моей женой? О! будь покойна,
Святой отецъ, расторгнувъ прежній бракъ,
Дозволить намъ съ тобой соединиться.
Великъ святой отецъ! Онъ можетъ
Заставить императоровъ великихъ
Босыми, съ непокрытой головой,
Суровою зимою, въ вихрь и стужу,
Предъ своими окнами стоять.
И можетъ онъ благословить нашъ бракъ,
И повелѣть насъ звать женой и, мужемъ, —
Но надъ сердечной глубиною женщинъ
Не властенъ онъ. А всѣ онѣ, о! всѣ,
й даже тѣ, что будутъ и любить,
И уважать меня, душой тоскуя,
Со вздохомъ скажутъ: «бѣдная Франческа!
Она не настоящая жена,
Она любовница». Клянусь, мой милый,
И я сама, не только про другую, —
Про самое себя скажу я то же, то же…
Чего же хочешь ты?
О, ничего!
Люблю тебя я и люблю то счастье,
Что намъ съ тобой досталося на долю:
Скорбящее и радостное вмѣстѣ.
Чего же мнѣ, скажи, еще желать?
Ты самъ его, его лишь цѣнить, милый.
О, нѣтъ! Франческа.
Да, мой милый Поло.
Будь мы съ тобою пошлые глупцы,
Цѣнили бъ мы людское уваженье,
Притворное, наружное, пустое,
И могъ бы намъ помочь святой отецъ.
Но намъ вѣдь дорого не то. Дрожать,
Дрожать ежеминутно, что откроютъ,
Провѣдаютъ про нашу тайну люди,
И думать про себя: «о! если бъ знали
Про наше счастье вы!» И только
Исчезнетъ этотъ трепетъ вожделенный
Любви преступной, дорожащей тайной,
Мы съ грустью станемъ вспоминать то время,
Когда онъ былъ, когда ежеминутно
Боялись мы другъ друга потерять.
А станемъ вспоминать о миломъ прошломъ,
Намъ настоящее не будетъ мило,
И мы разлюбимъ тотчасъ же другъ друга.
Не мучь, не мучь меня.
Нѣтъ, буду мучить:
А перестану, ты молить начнешь,
Чтобъ мучила тебя. Въ мученьи этомъ
Вся наша жизнь. Спокойствія для насъ
Не можетъ быть. Для насъ нѣтъ долга,
И никогда не можетъ быть его,
Святящаго любовь святого долга.
Люби же, милый, о, люби мученье,
Или разлюбишь ты свою Франческу.
О! ты права, ты демонски права.
О, милый! для тебя и ложь я полюбила,
А я ее всѣмъ сердцемъ ненавижу.
Я Тони солгала, что все о ней съ тобою,
Мы говоримъ. Я солгала Ансельмо,
Что умоляю мужа поскорѣй
За мной пріѣхать. А пріѣдетъ онъ,
Сейчасъ, поутру, иль въ глухую полночь,
Я встрѣчу лживой радостью его
И стану клясться Пресвятой Мадонной,
Что надоѣлъ ты мнѣ своей хандрой.
И въ этой лжи — отрадное мученье,
И въ этой лжи — любовь моя къ тебѣ.
О! я умру…
Нѣтъ, не умрешь, безцѣнный;
Я поцѣлуемъ оживлю тебя,
Я разцѣлую и въ уста, и въ очи.
О, Боже мой! Сюда идутъ… То мужъ…
Его походка, да… Скорѣй… вотъ дверь…
На самой серединѣ тамъ, въ каморкѣ,
Есть западня… подымешь… и въ подполье…
А завтра… [Поло ушелъ].
Отвори, моя овечка!
Скорѣй, скорѣй!..
Пойду тихонько къ двери,
Какъ будто бы…
О, Боже!.. Поло… Что ты?
Не смогъ поднять, но ты… не бойся… нѣтъ…
Тамъ есть уступъ въ стѣнѣ: я спрячусь.
Франческа! это я.
Иду, иду!
Что жъ не цѣлуешь ты меня?..
Ахъ, милый!
Заснула я… Дай протереть глаза…
О, не введи во искушенье, Боже! [Вслухъ].
Я слышалъ шопотъ… Думалъ: ты молилась.
Должно-быть, я во снѣ шептала, Джанъ.
Что жъ не цѣлуешь ты?.. И не глядишь?
О! Боже, Боже!.
Что съ тобою, Джанъ?
Два сонныхъ шопота твоихъ я слышалъ..
Ахъ, бѣдная правдивая Франческа!
Ты не успѣла научиться лгать,
И о тебѣ еще могу я плакать…
Ты бредишь, Джанъ?..
О! гдѣ же онъ?
Тебя зову я, гнусный соблазнитель!
Ты спрятался… я знаю гдѣ… Гляди:
Я дверь сейчасъ велю замуровать,
И ты издохнешь отъ голодной смерти;
Честнѣе сразу умереть…
О, Джанъ!
О, Джанъ!
Пусти… Кого я вижу?.. братъ!
И ты рѣшиться могъ… О, безсердечный!
Бездушный, низкій!
Я виновна, я!
[Ударъ приходится ей въ грудь; она падаетъ].
А!.. страшный сонъ! Перекрестися, Джанъ.
Овечка золотая!.. Я хотѣлъ
Тебя изъ волчьей пасти ненасытной…
Джанъ, я виновна, я…
Нѣтъ, нѣтъ,
Ты не виновна… А его любила
Не только больше Джана, больше жизни.
О, о! О, Боже! О!
Нельзя, нельзя!
Я слышала ужасный рѣзкій крикъ.
Кто тамъ рыдаетъ?
Стойте, не входите.
Нѣтъ, я войду. [Вошла; за нею Ансельмо].
О, Боже, Боже, Боже!
Франческа бѣдная… О! кто тебя убилъ?
Что мамѣ я скажу?..
Ты скажешь,
Что я хотѣлъ убить мерзавца,
Который честь мою…
Злодѣй!
Такъ ты ее убилъ… О, знай же:
Святую ты убилъ… О нашей свадьбѣ
Съ ней Поло говорилъ, о нашей съ нимъ…
О, синьорина!
Безъ васъ я знаю, что она была
Чиста, какъ непорочная святыня. —
А ты — ты лгунья! Если бъ онъ пришелъ
За честнымъ дѣломъ, — прятаться не сталъ бы.
Онъ живъ еще, но въ томъ виною только
Моя печаль безмѣрная… О!..
Братъ!
Не будь братоубійцей, ради Бога.
О, демоны-лжецы! Вы сговорились
Мнѣ раньше ада душу истерзать.
Что жъ вы молчите? Правду, ради Бога,
Скорѣе правду, чтобы легче было
Душѣ проклятой разставаться съ тѣломъ.
Иль лгите, лгите подло до конца.
Я все скажу, но брось кинжалъ… Иль нѣтъ,
Отдай его Антоніи…
Возьмите.
Мой братъ глупецъ, и думаетъ, что я
И смерти безъ кинжала не найду.
А смерть вездѣ… О, Боже! Боже!.. О!
Возьми кинжалъ [отдала]. Бѣги скорѣе, Поло,
Пока онъ не очнулся…
Тони… Тони!..
Идите вы къ себѣ: не то дѣтишки
Безъ васъ расплачутся. А я…
Я къ вамъ приду… сейчасъ… Но ради Бога…
Я вѣрю. Но скорѣй, иль я умру…
Ансельмо! ты останься. Брата
Тебѣ я поручаю… Братъ, очнися!
И силы собери узнать всю правду.
Виновенъ я… Виновны оба мы…
Прости ее… И объ одномъ молю я:
Вели похоронить въ одной могилѣ.
Зачѣмъ предъ смертью было лгать ему?
Она виновной быть не можетъ, нѣтъ!
Ты, Джанъ, виновенъ, ты… Припомни:
Ты зова совѣсти когда-то не послушалъ.
Гдѣ жъ онъ? Сейчасъ тутъ былъ… Иль нѣтъ въ рукахъ.
Джованни! пробудись. Я — старый дядька,
Тебя вскормившій на своихъ рукахъ,
Я — старый Гвельфъ — съ тобою говорю.
Въ себѣ не властенъ ты. Ты купленъ
Народною любовью. Ты не воленъ
Оставить долга безъ народной воли.
Иди за мной!..
13-го сентября 1876 г.
Бунчиха.