Ткачев П. H. Сочинения. В 2-х т. Т. 1.
М., «Мысль», 1975. (АН СССР. Ин-т философии. Филос. наследие).
ФИЛОСОФИЯ ПРИРОДЫ. Соч. Гегеля
Изданная Карлом Мишеле. Пер. Чижова с дополнениями, излагающими науку о природе и ее современном состоянии.
Т. I. Москва, 1868 г.30
править
От нравственной философии один только шаг до философии природы. И мы переходим прямо от Эмерсона к Гегелю31. Вышедший первый том «Философии природы» Гегеля составляет вторую часть его «Энциклопедии философских наук», обширного издания, начатого г. Чижовым еще с 1861 г. Первая и третья части уже вышли в свет; следовательно, с выходом второй части окончится все издание. Поэтому теперь с нашей стороны уже совершенно неуместно разбирать вопрос, насколько полезно и расчетливо было начинать это дорогое предприятие. Для большинства нашей читающей публики книги Гегеля навсегда останутся неразрезанными книгами; и мы совершенно согласны с одним московским публицистом, что мы не имеем и не можем иметь ни малейшего разумного основания, ни малейшей действительной причины заниматься гегелевской философией32. Философия эта не имеет в настоящее время никакого другого значения, кроме чисто исторического; а для того, чтобы ознакомиться с ней как с фактом только историческим, для этого незачем переводить ее целиком на русский язык. Впрочем, так как сам г. Чижов смотрит на свой труд «как на литературную роскошь, интересную только для людей любознательных, не ограничивающихся относительно своих сведений одним необходимым», то мы здесь и не станем препираться о полезности и необходимости его издания. Что бы ни говорили наши «Новые писатели» вкупе со старыми, а мы все-таки считаем роскошь не только экономическую, по и литературную вещью крайне вредной и безнравственной в благоустроенном обществе33. Однако вышедший теперь том «Энциклопедии философских наук» Гегеля не принадлежит, безусловно, к числу бесполезных, а тем более вредных книг. Г. Чижов дополнил метафизические фантазии о природе немецкого философа обширными примечаниями, занимающими около 2/з всей книги и имеющими целью, по словам издателя, изобразить «науку о природе в ее современном состоянии». Примечания эти составлены весьма тщатсльпо, но, к несчастью, не совсем связно и систематично. Издатель уверяет в предисловии, будто он имеет «редкое преимущество беспристрастно относиться к предмету своих занятий» и будто он «одинаково принимал к сведению дельные указания, откуда бы они ни выходили, не имея в виду никаких других побуждений, кроме интересов знания истины» (стр. 6—7). Читая его примечания, мы, к удивлению своему, действительно убедились, что автор говорит о себе сущую правду. Он черпает материалы и справа, и слева; он цитирует писателей с самыми противоположными направлениями и подкрепляет себя авторитетами не только знаменитейших ученых, но даже и поэтов, даже и российских публицистов. В одном месте он приводит цитату из статьи г. Эдельсона, в другом — из статьи г. Антоновича. Зачем ему могли понадобиться эти два авторитета, мы решительно недоумеваем; вероятно, он сделал это для того только, чтобы воочию показать российским читателям свое совершеннейшее беспристрастие и совершеннейшую всесторонность. Но, несмотря на то, что примечания г. Чижова страдают отрывочностью и отсутствием внутренней связи, они все-таки представляют чтение далеко не бесполезное и служат весьма сильным и победоносным изобличением нелепости априористических фантазирований Гегеля. Это сопоставление живого, истинного знания природы, добытого путем опыта, наблюдения и тщательной, разумной индукции, с догматической, сухой систематикой увлекшегося до абсурда метафизика должно подействовать на читателя-идеалиста в высшей степени благотворно и окончательно и безвозвратно сгубить в его мнении не только «Философию природы» Гегеля, по и всякие другие философии природы, измышленные до и после него ясновидящими метафизиками. Г. Чижов, решившись, как он выражается, «пройти всю Гегелеву философию природы со светильником современного знания в руках», оказал Гегелю весьма плохую услугу: потому что тот светильник, с которым он желает прогуляться по этому ветхому и из весьма плохого материала сколоченному зданию, освещает самую безобразную кучу давно уже рухнувшего построения. Опасно подносить огонь к сухому дереву, но еще опаснее приближаться со «светильником знания» к произведениям болезненной фантазии. В самом деле, может ли устоять перед этим светильником та поэтическая фантасмагория, которую Гегель отважно назвал «Философией природы»? Посмотрите, в чем состоит эта некогда прославленная философия. По мнению Гегеля, философия природы есть наука о логических законах (т. е. о законах чистой, отвлеченной логики), осуществляющихся в материальных предметах. А так как все материальные предметы относятся или во времени, или в пространстве к другим внешним предметам, то философия природы, но определению Гегеля, есть наука о логических законах, осуществляющихся в пространственных и временных формах бытия. Чистый дух, развиваясь самостоятельно и независимо в отвлеченных формах мышления, создает целый ряд логически развивающихся категорий: категория внешности, количества и т. и. Эти бесполезные, отвлеченные категории, реализируясь вовне, образуют внешнюю природу, материальный, объективный мир. Таким образом, все богатое разнообразие природы втискивается и узкие рамки фантастической системы; законы природы не изучаются, а выводятся a priori из законов человеческой логики; природе навязываются цели, совершенно чуждые ей, и вместо того, чтобы изобразить нам ее действительное развитие, с роковой, механической необходимостью определяемое взаимодействием, он пишет какую-то поэму, в которой обстоятельно рассказывает о подвигах и похождениях своего отвлеченного духа в области объективного, материального мира. Чтобы дать читателю понятие об этой поэме, мы позволим себе привести следующий отрывок из примечаний г. Чижова, в котором он весьма живо и рельефно обрисовывает взгляд Гегеля на развитие природы.
«Вещество рассеяно в пространстве; оно наполняет безграничные пределы видимой Вселенной, собирается в уединенные, тяготеющие одна к другой и потому обращающиеся одна вокруг другой массы, разделенные между собой едва измеримыми расстояниями. Каждая масса сама дробится на мельчайшие песчинки, на дробные атомы, которые все чужды или все внешни друг другу… Но гений природы (т. е. тот отвлеченный дух, похождения которого и составляют предмет поэмы33а), дремлющий в этой внешности, стремится, по понятиям Гегеля, собрать как-нибудь эту разбросанную материю в объединенные тела, подвести ее под власть связующего индивидуального единства. С этой целью он делает многообразные попытки: он движет массы, чтобы напомнить им их взаимную зависимость; он изнутри освещает темные тела, чтобы они, как маяки путешественнику, издали обнаруживали друг другу свое существование; он из глубины их звучит разнообразными звуками, чтобы они в звучных переливах подавали друг другу весть о себе; он возбуждает в них громовую искру, чтобы она, сокрушая другие тела, заставила их выйти из своего одиночества; но, видя тщетность этих попыток, он принимается собирать равнодушные песчинки в стройные и красивые кристаллы и с любовью шлифует и полирует их грани; убедившись, что и это не прельщает их выйти из своей замкнутости, он разбивает их вдребезги и заставляет их химически соединяться друг с другом; тут-то, думает он, заживут они дружной жизнью, сознавая свое родство в общем родовом кристаллике. Ничуть не бывало: химический, хотя и сложный, продукт является мертворожденным выкидышем, неспособным к сознанию единства в своем многоразличии. Огорченный этой неудачей, неутомимый гений природы созидает растение. К удивлению своему, он находит, что ветви растения ползут врозь, что каждая, добравшись до земли, заживает самостоятельной жизнью, не заботясь о целом. Истощивши все свое искусство, отчаиваясь уже в успехе, настойчивый художник делает последнее мощное усилие, — он воздвигает животный организм, и эта последняя попытка вполне удовлетворяет его желаниям: торжество над глупой материей выходит полное. Ни один член в организме животного не может выделиться из него без того, чтобы тотчас не разрушиться; правда, животный организм остается противоположен особи другого пола; зато он не может обойтись без нее и ощущает свое родовое единство с ней, чего нельзя было достигнуть ни вращением планет и спутников, ни лучезарным светом солнца и приветливым мерцанием звезд, ни говором волн и журчанием ручья, ни электрическим блеском сверкающей молнии или вспыхивающей зарницы, ни искусной гранью кристалла, ни округленной формой густолиственного дерева, то, наконец, достигнуто приманкой вечной женственности — das Ewigweibliche. Природа ожила, она любуется грацией своих движений, пленяется блестящими в ней красками, она внимает собственному голосу, она любит себя, она понимает себя. Природа, понимающая себя, есть дух. Таков без всякого преувеличения ход развития природы но понятиям Гегеля. Природа — это храм духа, который постоянно усиливается сбросить с себя тяготящие его оковы внешности и явиться в своей чистоте, как мысль, проникающая в сущность природы, т. е. как субъект, созерцающий родственные ему понятия, но осуществленные во внешности под видом объектов». «Чтобы вполне остаться верными пониманию Гегеля и усвоить себе его миросозерцание», мы должны лишить только этот гений природы, «этот дух всех человеческих атрибутов, за исключением мысли» (стр. 68—70).
Что может иметь общего фантастическая поэма с научным знанием? Какое другое значение можно придавать ей в настоящее время, кроме значения исторического курьеза? И что станется с ней, если мы отнимем от нее ее метафизическую закваску? То же, что со всякой волшебной сказкой, если вы выбросите из нее псе волшебное и сверхъестественное. Сказка разрушится и потеряет всякий смысл, — точно так же разрушится и потеряет всякий смысл и гегелевская поэма о природе, если «устранить из нее ее метафизическую подкладку и заменить ее разумным знанием тех действительных условий, которые вызывают все видимое разнообразие естественных процессов и явлений», как это хочет сделать г. Чижов. Простодушный издатель верит, что, присоединив к сказке «о белом коте в сапогах» ученые примечания, самым основательным образом доказывающие, что коты в сапогах не ходят и говорить не могут, он не обличит этим сказку во лжи, а, напротив, исправит и усовершенствует ее. С чем сравнить эту истинно ребяческую наивность? И добро бы г. Чижов не понимал фантастичность гегелевских умствований, а то ведь он сам же представил нам образ его воззрений в приведенном выше отрывке. Чего, кажется, лучше? Но этим еще не исчерпывается его наивность. Не далее как через две страницы после цитированной нами тирады тот же самый г. Чижов с полным убеждением утверждает, будто из изучения этой гегелевской поэмы «можно вывести верное понимание природы как целого, живущего самостоятельной жизнью и повинующегося собственным внутренним, неизменным законам» (стр. 72).
Это уже хуже чем наивно. Делать подобные выводы в наше время, после всех блистательных результатов положительного знания, после всех открытий в его светлой области, — это значит по индийской поэме «Магабхарата» обучать медицине или агрономии. Такова, впрочем, неизбежная судьба всякой мертвой доктрины. Самые защитники делаются ее врагами.
Во всяком случае г. Чижов, снабдив философию Гегеля научными дополнениями и примечаниями, оказал большую услугу если не Гегелю и себе, то по крайней мере читателям, на обширный круг которых, впрочем, его книга едва ли может рассчитывать.
ПРИМЕЧАНИЯ
править30 Рецензия на первый том русского перевода «Философии природы» Гегеля была помещена в «Новых книгах» № 5 «Дела» за 1868 г. и впоследствии не переиздавалась. Печатается по тексту журнала.
31 В тех же «Новых книгах», непосредственно перед рецензией на «Философию природы» Гегеля помещена рецензия Ткачева на «Нравственную философию» Р. У. Эмерсона.
32 Речь идет о М. Н. Каткове, изменившем в 60-е годы своему былому увлечению гегелевской философией (см. прим. 3 к стр. 158 наст, тома) и в полемике с H. H. Страховым задавшем вопрос: «Какая действительная, а не вымышленная причина могла бы возбудить в русском человеке потребность заниматься гегелевскою системою? Что значат эти занятия, ничем не вызываемые, ничем не поддерживаемые? С какими преданиями они связываются, к чему примыкают, на чем стоят?» (цит. по предисл. В. П. Чижова к «Философии природы» Гегеля, стр. 1).
33 Имеется в виду статья А. Петрова «Роскошь» в сб. «Новые писатели» (т. I), вышедшем в Петербурге в 1868 г. под ред. Н. Тиблена. В «Новых книгах» № 4 «Дела» за тот же год Ткачев поместил рецензию на этот сборник.
33а В скобках слова Ткачева.
34 Рецензия на книгу Т. Р. Мальтуса была помещена в «Новых книгах» № 2 «Дела» за 1869 г. и перепечатана в «Избранных сочинениях» Ткачева (V, 446—460). В наст. томе публикуется по тексту этого издания.
35 Ткачев цитирует «Историю цивилизации в Англии» Г. Т. Бокля, общую оценку концепции которого см. на стр. 94—95 наст. тома. Чтобы лучше понять эти и последующие рассуждения Ткачева о роли идей в общественном прогрессе, следует учитывать, что они служат как бы дополнительным аргументом в его полемике по этому вопросу с «Отечественными записками» (см. опубликованную в том же, что и рецензия на книгу Мальтуса, номере «Дела» статью Ткачева «По поводу книги Дауля „Женский труд“ и статьи моей „Женский вопрос“», выдержки из которой приведены в «Антологии мировой философии», т. 4. М., 1972, стр. 372—373).
36 «Заметок». Имеется в виду сочинение В. Франклина «Заметки по некоторым из предшествующих наблюдений, подробно показывающие влияние нравов на население. В письме автору от Ричарда Джексона из Лондона» (см. Вениамин Франклин. Избр. произв. М., 1956, стр. 555—562).
37 Имеется в виду Н. Г. Чернышевский, переведший «Основания политической экономии» Д. С. Милля со своими примечаниями.
38 Что касается Тоуизенда, то К. Маркс неоднократно отмечал, что Мальтус у него «часто списывает целые страницы» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26).
39 Здесь неточность и опечатка, на самом деле: IV, V и VIII главы книги первой, тома I.
40 За… против (лат.).