РАССКАЗЫ и НАБРОСКИ.
правитьФедя дурачек.
правитьДлинный, широкоплечий, сухой и гнутый, как хворостина. Когда идет, — огромная лысая голова поворачивается в стороны или падает назад и вперед. Крупные, тупые, как стеклянное яйцо, слезящиеся глаза смотрят вверх, будто ищут чего-то в молчаливой синей дали. Зимою и летом — босиком, в длинной холщевой рубахе и таких же портах; распоясанный.
В лютый мороз, с’ежившись, как гриб, бредет по снегу и, вскидывая головою, про себя буркает: — Гг… Федя дурачек…
— Федя, иди к нам, обогрейся, — скажет какая-либо сердобольная женщина. — Закоченел ведь… Ишь, щеголяешь как: зимою разутый, раздетый. Пойди, погрейся. Модник, кабель эткий…
Федя приветливо улыбается и идет дальше, а то остановится и, гыкая, подумает о чем-то. И вдруг сияющий спешит за женщиной в избу.
— Гг… Федя дурачек… Гг… гг… — зальется веселым смехом, войдя в избу и тотчас лезет на печку.
— Что, Федя, замерз? Ну, полежи, обогрейся малость. Сосни часок-другой, авось, спать хочешь.
— Гг, гг, гг… — покатывается он.
— Чудак ты, Федя, — разутый — в этакую стужу. Хоть бы в лапти обулся, а то простудишься и умрешь.
— Гг… Федя дурачек…
— Мы знаем, что ты дурачек, а умирать все равно не хочется.
Возвращается со двора Тихон, хозяин дома.
— Ай Федя пришел? — с улыбкой спросит.
— Д-да… — ответит жена, тоже улыбнувшись.
— Гг, гг, гг… —-надрывается Федя. Чем-то доволен он. И вдруг умолкнет, — будто и нет его.
— Ну и молодец же ты, Федя: гогочешь, как жеребец.
— А ты покормила его? Слышь, Агафья? Покорми, Голодный, небось, как пес.
— Иди, Федя, — зовет Агафья.
— Ступай, поешь… — говорит хозяин.
Меж тем на печке уже раздается протяжное всхрапывание, прерываемое тяжелым кашлем и тягучим стоном.
— Федя, иди, налила, остынет… — кличет Агафья.
Она уже поставила блюдо на стоп, забелила сметаной и мешает ложкой.
— И-и, Федя, щи-то — горячие, скусные… Иди скорей, — продолжает она. — Ай он уснул? Да, храпит… Экой соня… Вот беспутный. Федя!..
— Гг… — вскакивает он.
— Иди, ешь, налила…
Федя бессмысленно смотрит на Агафью и, увидев на столе дымящееся блюдо, чуть не прыгает с печки.
— Тише, Федя, голову сломаешь, — смеется Агафья.
— Ну и Федя… — улыбается хозяин.
— Гг, гг, гг… — Федя дурачек.
Усевшись за стол и нагнувшись над ним так, что губы почти касаются блюда, он торопливо хлебает щи. Выхлебав, отодвигает блюдо от себя и любовно-кротко смотрит на Агафью; гыкает…
— Что, Федя, еще? А? Ешь, не жалко…
— Накорми досыта, — говорит Тихон и уходит.
Агафья наливает еще блюдо щей, так же забеливает сметаной, размешивает ее ложкой.
— Гг, гг, гг… — от удовольствия дрыгает ногами под столом Федя и усердно облизывает ложку.
Потом с тою же старательностью выхлебывает второе блюдо щей. Агафья положила из чугуна полное блюдо пшенной каши и влила молока. Федя не церемонится: с’ел кашу и глазами еще просит. Агафья задумывается… Все же кладет еще каши. Насупилась. Опять вошел хозяин.
— Ну как, Федя, сыт?
— Сыт… Знамо, сыт, пропади он пропадом! — неожиданно набрасывается на него Агафья. — Добрый какой нашелся…
— Что ты, с цепи сорвалась? — удивляется Тихон. — Не можешь путем сказать…
— К ужину ничего не осталось, вот что… провались ты… Две чашки щей слопал, да две жаровни каши, и все сидить все мало ему. Лихоманка вас обдери!..
— Гг, гг, гг… — смеется Федя.
— Вона что… Так бы и сказала. А то набросилась… — спокойно продолжает Тихон. — Ну, Федя, поел, поспал и надо совесть знать, — решительно заявляет он Феде и глазами показывает на дверь. — Иди еще к кому нибудь, а я не мильенер… Слышь, Федя!..
А Федя гогочет и лижет ложку.
— Слышь, Федя?!.
Федя делает несчастный вид и нехотя вылезает из за стола. И, погыкав у порога, уходит.
— Живо жаль парня то, — вскоре по уходе его сокрушается Агафья. — Ишь, разувши, раздевши, пошел в такой холод. Эх, Господи! Вот бизчастный человек. И зачем такому родиться на свет…
— Без призора вырос, — вот и бизчастный, — говорит Тихон. — И теперь век не человек.
— Знамо, не человек, — сокрушенно повторяет Агафья.
В летнюю пору по вечерам Федю можно видеть на берегу озера, за гумнами села.
Придет и долго смотрит на погасающий в разноцветных красках закат. Потом усядется в уголок, у мельницы, и погружается в раздумье.
А то вдруг припадет лицом к земле и, корчась, заплачет, громко, навзрыд, по детски.
Поднимется и мотает головой, покачиваясь, как на качелях, и смеется, хохочет до слез ..
О чем то он тоскует?… Может вспоминает родителей, которые утонули в этом озере при переправе в лодке коров, когда ему было всего шесть лет? Кто знает?… И у дурачка может быть свое горе…
Федя — работящий человек. Если кто-либо позовет дрова возить из леса, — идет охотно и поднимает такие бревна, что здоровый мужик один не решается браться — живот надорвешь,
Но уж из леса Федя не может итти пешком, какое бы расстояние ни было. Залезает на воз и спокойно сидит, посматривая в бесконечную даль. Вокруг золотистая зыблется рожь, васильки скромно выглядывают из нее, жаворонки трепещут где-то в лучах солнца, вон стая журавлей полетела, — этого он как будто не замечает. Глядит в даль.
Должно быть, говорят они ему о чем-то так же далеком, может полузабытом, но прекрасном…
Не прочь Федя и могилы рыть. Лишь бы после похорон накормили досыта. Денег он не берет за труды свои. Ему говорят: — Возьми,.. Суют в руку, а он обиженно тыкнет и выбросит.
Зато если кто-либо дает мягкий сдобный кусок белого пирога, — он и гыкает, и смеется, и ногами выделывает различные движения. Того и гляди пустится в плясь…
Федя и ребятишки, все равно, что кошка и мышка. Одна играет, другая плачет.
Летом заведут они его в какой-либо темный уголок: в ригу, в хлев, в сруб, словом, туда, куда редко заглядывает глаз поселянина и станут на перебой: — Федя, ты дурак? — Ха, ха, ха! — Федя, попляши — гг… Федя, а ну-ка вот так-.-
Какой либо мальчуган выкидывает смешной фортель. Федя повторяет, обез`янничает. Сам доволен, гыкает и смеется. — Федя, есть хочешь? — На, Федя, с’ешь.
И суют ему камни, комья грязи или высохший навоз. Федя берет в рот, хрустит зубами и тотчас выплевывает, морщится.
— Федя, а пить хочешь? Сейчас, погоди немного-
И мальчуган бежит в сторону, ища что-то.
— Сейчас, Федя! кричит издали. Находит это «что-то» и с минуту стоит перегнувшись наперед, оглядываясь с улыбкой на Федю и товарищей-
Потом возвращается с склянкой, наполненной жидкостью зеленого цвета.
— На, Федя, запей. Заслади душу-то. Хи хи!..
Федя пьет.
— Ну и засладил… Вот дурак. Смехом разражаются ребятишки. Не понимает, что это не вода. Ха, ха, ха!..
Однако, эта забава скоро надоедала им. Тогда они выдумывали что либо другое, более занятнее, потешное для них-
— Давайте поколотим его! — Давайте. — Федя, давай драться. Вот так… Гг… Федя дурачек.
— Ну, ребят, айда… Отбежим немного да все сразу на него. Валяйте прямо в скуло, по хлебалам. Хи, хи.
— Федя, а ты вот так руками-то, — гомонят они, отбежав на несколько шагов. — Во, во… — Кулак, кулак--то сожми… Вперед его… Так! Ну, смотри, Федя, мы начинаем.
И с разбега клюют его лицо своими маленькими кулачками. Федя, согнувшись, мотается из стороны в сторону и гыкает. Потом, как срубок дерева, падает.
— Что, Федя, больно?
— Ха, ха, ха!
— Ну, вставай, Федя, мы больше не будем.
Федя плачет.
— Ну ладно тебе. Вставай. До свадьбы все заживет. Хи, хи…
— Побежим, ребят, ну его… Поплачет, — перестанет.
И убегают. Федя уймется и по-прежнему, гыкая, идет куда либо. Путь его неизвестный… Вехи его — дали запада и востока. Ширь необ’ятная… Утром и вечером улыбается ему солнце, всегда румяное. Это радость его.
1914 г.