У окна (Андреев)/Версия 2

Опубл.: 1899. Источник: az.lib.ru

Леонид Андреев

У окна

Андрей Николаевич снял с подоконника горшок с засохшей геранью и стал смотреть на улицу. Всю ночь и утро сеял частый осенний дождь, и деревянные домики, насквозь промокшие, стояли серыми и печальными. Одинокие деревья гнулись от ветра, и их почерневшие листья то льнули друг к другу, шепча и жалуясь, то, разметавшись в разные стороны, тоскливо трепетали и бились на тонких ветвях. Наискосок, в потемневшем кривом домике отвязалась ставня и с тупым упорством захлопывала половинку окна, таща за собой мокрую веревку, и снова со стуком ударялась о гнилые бревна. И остававшаяся открытой другая половинка, со стоявшей на ней бутылкой желтого масла и сапожной колодкой, смотрела на улицу хмуро и недовольно, как человек с больным и подвязанным глазом.

За дощатой перегородкой, отделявшей комнатку Андрея Николаевича от хозяйского помещения, послышался голос, глухо и неторопливо бурчавший:

— Дело вот в чем — две копейки потерял.

— Да брось ты их, Федор Иванович, — умолял женский голос.

— Не могу.

Под тяжелыми шагами заскрипели половицы, и стукнула упавшая табуретка. Хозяин Андрея Николаевича, пекарь, когда бывал пьян, постоянно терял что-нибудь и не успокаивался, пока не находил. Чаще всего он терял какие-то две копейки, и Андрей Николаевич сомневался, были ли они когда-нибудь в действительности. Жена давала ему свои две копейки, говоря, что это потерянные, но Федор Иванович не верил, и приходилось перерывать всю комнату.

Вздохнув при мысли о глупости человеческой, Андрей Николаевич снова обратился к улице. Прямо против окна, на противоположной стороне, высился красивый барский дом. Деревянная вычурная резьба покрывала будто кружевом весь фасад, начинаясь от высокого темно-красного фундамента и доходя до конька железной крыши со стоящим на ней таким же вычурным шпилем. Даже в эту погоду, когда кругом все стояло безжизненным и грустным, зеркальные стекла дома сияли, и тропические растения, отчетливо видные, казались молодыми, свежими и радостными, точно для них никогда не умирала весна и сами они обладали тайной вечнозеленой жизни. Андрей Николаевич любил смотреть на этот дом и воображал, как живут там. Смеющиеся красивые люди неслышно скользят по паркетным полам, тонут ногой в пушистых коврах и свободно раскидываются на мягкой мебели, принимающей форму тела. За зелеными цветами не видно улицы с ее грязью, и все там красиво, уютно и чисто.

В пять или шесть часов приезжает обыкновенно со службы сам владелец богатого дома, красивый, высокий брюнет, с энергичным выражением лица и белыми зубами, делающими его улыбку яркой и самоуверенно-веселой. С ним часто приезжает какой-нибудь гость. Быстрыми и твердыми шагами всходят они на каменные ступени крыльца и, смеясь, скрываются за дубовой дверью, а толстый и сердитый кучер делает крутой поворот и въезжает на мощеный двор, в отдаленном конце которого видны капитальные службы и за ними высокие деревья старого сада. И Андрей Николаевич представляет себе, как теперь встречает их молодая хозяйка, как они садятся за стол, украшенный зеленеющим хрусталем и всем, чего Андрей Николаевич никогда не видал, едят и смеются. Однажды он встретил обладателя белых зубов, когда тот ехал по улице, разбрасывая резиновыми шипами мелкий щебень. Андрей Николаевич поклонился, и он весело и любезно ответил, но лицо его не выразило ни малейшего удивления по поводу того, что ему кланяется какой-то желтоватый и худой господин в фуражке с бархатным околышем и кокардой, и он не задумался о причине этого. Но причины не знал и сам Андрей Николаевич.

— Вот в чем дело, — говорил за перегородкой хозяин, раздумчиво и вразумительно, — это не те две копейки. Те две копейки щербатые.

— Господи, да когда же ты приберешь меня?

Андрей Николаевич сидел у окна, смотрел и слушал. Он хотел бы, чтобы вечно был праздник и он мог смотреть, как живут другие, и не испытывать того страха, который идет вместе с жизнью. Время застывало для него в эти минуты, и его зияющая, прозрачная бездна оставалась недвижимой. Так могли пронестись года, и ни одного чувства, ни одной мысли не прибавилось бы в омертвевшей душе.

Вот распахнулись ворота богатого дома, выехал кучер и остановился у крыльца, расправляя па руках вожжи. «Это барыня сейчас поедет», — подумал Андрей Николаевич. В дверях показалась молодая, нарядно одетая женщина и с нею сын, семилетний пузырь, с лицом таким же смуглым, как у отца, и с выражением сурового спокойствия и достоинства. Заложив руки в карманы длинного драпового пальто, маленький человечек благосклонно смотрел на вороного жеребца, горячо и нетерпеливо перебиравшего тонкими ногами, и с тем же видом величавого покоя и всеобъемлющей снисходительности, не вынимая рук из карманов, позволил горничной поднять себя и посадить в пролетку. Этого мальчика Андрей Николаевич назвал про себя «вашим превосходительством» и искренно недоумевал, неужели такие дети, как он, с врожденными погонами на плечах, родятся тем же простым способом, как и другие дети? И, когда обе женщины рассмеялись на маленького генерала, с задумчивым удивлением посмотревшего на их непонятную веселость, худенький чиновник, притаившийся у своего окна, невольно и с почтением улыбнулся. Лошадь рванула с места и ровной, крупной рысью понесла подпрыгивающий экипаж. Спрятав под передник красные руки, горничная повертелась на крыльце, сделала гримасу и скрылась за дверью. Снова опустела и затихла мокрая улица, и только отвязавшаяся ставня хлопала с таким безнадежным видом, точно просила, чтобы кто-нибудь вышел и привязал ее. Но покривившийся домик точно вымер. Раз только за его окном мелькнуло бледное женское лицо, но и оно не было похоже на лицо живого человека.

Андрей Николаевич никогда не завидовал этим людям и не хотел бы иметь столько денег, как они. Давно уже, целых шесть лет, он следил за красивым домом и так сжился с ним, что сгори он — он не знал бы, что ему делать. Он изучил все привычки его обитателей, и, когда в прошлом году, весной, пришли плотники и маляры и стали работать, Андрей Николаевич все свое свободное время проводил у окна и сильно тревожился. Ему казалось, что неуклюжие маляры, тонкими голосками поющие какие-то глупые песенки, обязательно испортят дом. И хотя он вовсе не был испорчен и еще ярче засиял, обмытый и помолодевший, Андрею Николаевичу было жаль старого дома, в котором он знал всякую трещину. Там, где откос крыши сходился со стенами, в треугольничке находилось место, которое он особенно любил за его уютность, и ему сделалось особенно тяжело, когда плотники оторвали старую резьбу, и уютный уголок, обнаженный, сверкающий белым тесом от свежих ран, выступил на свет, и вся улица могла смотреть на него. И только раз или два Андрею Николаевичу приходила мысль о том, что и он мог бы быть человеком, который умеет зарабатывать много денег, и у него тогда был бы дом с сияющими стеклами и красивая жена. И от этого предположения ему становилось страшно. Теперь он тихо сидел в своей комнате, и стены и потолок, до которого легко достать рукой, обнимали его и защищали от жизни и людей. Никто не придет к нему, и не заговорит с ним, и не будет требовать от него ответа. Никто не знает и не думает о нем, и он так спокоен, как будто он лежит на илистом дне глубокого моря, и тяжелая, темно-зеленая масса воды отделяет его от поверхности с ее бурями. И вдруг бы у него богатство и власть, и он точно стоит на широкой равнине, на виду у всех. Все смотрят на него, говорят о нем и трогают его. Он должен говорить с людьми, которые непрестанно приходят к нему, и сам он ходит в дома с высокими потолками и множеством окон, несущих яркий, белый свет. И, ничем не защищенный, стоит он посередине, словно на площади, по которой он так не любил ходить. Он обязан думать о деньгах, о том. чтобы oни не пропали и их было больше, о жене, о фабрике и о множестве странных вещей. У него есть подчиненные, и необходимо давать приказания, a если они не послушаются и станут спорить, то кричать и топать ногами. Надо быть страшным для других и сильным, очень сильным, ? и при этой мысли Андрей Николаевич чувствует, что все тело его, руки, ноги становятся мягкими, точно из них вынуты все мускулы и кости. Это чувство является у него всякий раз, когда ему приходится делать что-нибудь свое, непривычное и неприказанное.

В своей канцелярии он чувствует себя хорошо. Стол его, все один и тот же за пятнадцать лет, — крытый клеенкой стол притиснут в самый угол, и, когда проходит советник, он не видит Андрея Николаевича за другими чиновниками. Все же в эти минуты ему жутко, и лишь после того, как советник пройдет и согнутые спины распрямятся, словно колосья ржи после промчавшегося ветра, Андрей Николаевич сознает себя в полной безопасности. И только помощник секретаря, который берет у него переписанные бумаги и дает новые, знает, что существует на свете очень исполнительный и скромный чиновник, пишущий «д» с большим росчерком и «р», похожее на скрипичный знак, и что зовут его Андреем Николаевичем, товарищи дразнят его «Сусли-Мысли», а фамилия известна одному казначею. В свою очередь, чиновник этот знает, что он будет делать завтра и всю жизнь, и ничто новое и страшное не встретится на пути. Пять лет тому назад его назначили старшим чиновником — и что это за страшные были дни!

Надвинулась туча, и в комнатке Андрея Николаевича потемнело. Он смотрел в окно, как ветер пригибает к крыше ракиту, бессильную в своем трепетном сопротивлении, и старался думать о том, переломится ли дерево, или нет, и чувствуются ли ветер этот и туча в богатом доме. Но размышления шли вяло, и картина жизни в богатом доме оставалась тусклой. В созданной Андреем Николаевичем крепости, где он отсиживался от жизни, есть слабое место, и только он один знает ту потаенную калиточку, откуда, откуда неожиданно появляются неприятели. Он безопасен от вторжения людей, но до сих пор он ничего не мог поделать с мыслями. И они приходят, раздвигают стены, снимают потолок и бросают Андрея Николаевича под хмурое небо, на середину той бесконечной, открытой отовсюду площади, где он является как бы центром мироздания и где ему так нехорошо и жутко. Вот сейчас, когда он только что обрадовался неслышному движению времени, незаметно подкрались враги, и он уже не в силах бороться с ними. Стен уже нет, и нет его комнаты. Он опять стоит перед советником, чувствует, как обмякли его ноги и руки, и, словно привороженный, смотрит на сияющий облик его лысины. Так медленно проползает секунда, две. Подошвы совсем прилипли к полу, и сдвинуть Андрея Николаевича не могла бы дюжина лошадей.

— Ну, что еще? — замечает советник, уже отдавший вce необходимые приказания.

Голос его гремит, как труба на страшном суде, и ноги Андрея Николаевича сейчас же сдвигаются, но не идут к двери, где спасение, а танцуют на одном месте. Язык, однако, еще не отклеился, и оторвать его можно только щипцами.

— Н-ну?? протянула труба.

— А… если Агапов к двум часам не перепишет?

— Да… — задумался начальник. — Ну, дайте тогда на дом. Что еще? Ясно?

— Ясно, — отвечает Андрей Николаевич в тон вопросу, резко и отрывисто. Он плохо понимает, что ему говорят, потому что новый и страшный вопрос возникает в его мозгу.

— Так… чего вам еще? — рычит труба.

— А… если у него есть другая спешная работа?

Это была правда. У Агапова могла быть другая спешная работа, и советник об этом не подумал. Снова, с неудовольствием оторвавшись от бумаги, он обратил на Андрея Николаевича нетерпеливый взгляд и ничего не мог придумать.

— Ну, дайте кому-нибудь еще.

— А если…

— Что-с? — рванул советник. Глаза его стали огромные и круглые, как кегельные шары.

Андрей Николаевич обомлел от страха.

— Нет, нет, не то, — скороговоркой проговорил он и из невольного подражания закричал на начальника так же громко, как и тот на него, — похоже было на разговор людей, разделенных широким оврагом. — Я вам говорю, если мы на сегодняшнюю почту опоздаем, тогда что?

Остальное представляется Андрею Николаевичу в виде одного звука: ф-фа! Через неделю советник говорил секретарю:

— Откуда вы достали этого господина, который по горло заряжен всякими «если»? Все, что он предполагает, может случиться, хотя мне это и в голову не приходило. Но ведь и дом этот может провалиться! — вдруг рассердился он. — Ведь может?

— Казенной постройки, — пошутил секретарь и серьезно добавил: — Никак не полагал: он такой исполнительный…

— Дерзкий еще такой, кричит. Уберите его на старое место.

И Андрея Николаевича убрали, а у него целую еще неделю руки и ноги были мягкими, как у дешевой куклы, набитой отрубями.

На улице послышались гнусавые и резкие звуки гармоники. По противоположной стороне шли четверо пьяных, одетых в длиннополые сюртуки, высокие узкие сапоги и картузы, у которых поля были острые, как ножи. Все четверо были молоды и шли с совершенно серьезными и даже печальными лицами. Один, высоко держа гармонику, наигрывал однообразный трескучий мотив, от которого в глазах желтело. Когда уличные ребятишки, подражая взрослым, играли в пьяных и, вместо гармоник, держали в руках чурки, они изображали этот мотив так:

— Ган-на-нидар, ган-на-нидар — ган-на-нидар, най-на.

Против красивого дома на мостовой было единственное сравнительно сухое место на всей улице, и один из пьяных выделился вперед и стал плясать, пристукивая каблуками и изгибаясь всем телом. Лицо его, молодое, дерзкое, с небольшими светлыми усиками, осталось таким же серьезным и печальным, как будто давным-давно ему наскучило быть пьяным и плясать на грязной мостовой под этот трескучий, невеселый мотив. Остальные смотрели на него так же равнодушно и вяло, не выражая ни одобрения, ни порицания, и чем-то беспросветно-тоскливым веяло от этого странного веселья под хмурым осенним небом среди серых покосившихся домишек.

«Ванька Гусаренок! — подумал Андрей Николаевич. — Пляшет — значит, будет сегодня жену бить».

Когда пьяные прошли, уныло-задорные звуки гармоники стихли, из покосившегося домика с хлопающей ставней вышла женщина, жена Гусаренка, и остановилась на крылечке, глядя вслед за прошедшими. На ней была красная ситцевая блуза, запачканная сажей и лоснившаяся на том месте, где округло выступала молодая, почти девическая грудь. Ветер трепал грязное платье и обвивал его вокруг ног, обрисовывая их контуры, и вся она, с босых маленьких ножек до гордо повернутой головки, походила на античную статую, жестокой волей судьбы брошенную в грязь провинциального захолустья. Правильное, красивое лицо с крутым подбородком было бледно, и синие круги увеличивали и без того большие черные глаза. В них странно сочетались гнев и боязнь, тоска и презрение. Долго еще стояла на крылечке Наташа и так пристально смотрела вслед мужу, идущему из одного кабака в другой, точно всей своей силой воли хотела вернуть его обратно. Рука, которой она держалась за косяк двери, замерла; волосы от ветра шевелились на голове, а давно отвязавшаяся ставня упорно продолжала хлопать, с каждым разом повторяя: нет, нет, нет.

«Вот баба-то! — ужаснулся Андрей Николаевич. когда Наташа ушла, не бросив взгляда на окно, за которым он прятался. — И слава богу, что я на ней не женился».

Андрей Николаевич даже рассмеялся от удовольствия, но оно было непродолжительным. Еще не разгладились морщинки, образовавшиеся от смеха, как в потаенную калиточку ворвались враги. Образ Наташи, еще не сошедший с сетчатки его глаза, вырос перед ним яркий и живой, а рядом выступила другая картинка, без всякого предупреждения, внезапно. Стены раздвинулись и исчезли, на него пахнуло полем и запахом скошенного сена. Над черным краем земли неподвижно висел багрово-красный диск луны, и все кругом было так загадочно, тихо и странно.

«Господи, — сказал Андрей Николаевич с мольбой, — разве мало того, что это было когда-то, нужно еще, чтобы оно постоянно являлось. Мне совсем этого не нужно, я не хочу этого».

Желтыми от табаку пальцами он оторвал кусок толстой папиросной бумаги, похожей на оберточную, достал из жестянки щепотку мелкого табаку и свернул папироску, склеивая концы бумаги языком. За перегородкой, задыхаясь и сопя, храпел Федор Иванович. Обессиленный водкой и поисками двух копеек, он заснул и проснется только вечером, когда стемнеет. Воздух изнутри с силой поднимался к горлу спящего, бурлил, ища себе выхода, и с легким шипением выходил наружу, отравляя комнату запахом перегорелой водки. Проснувшись, Федор Иванович будет долго и мучительно кашлять выворачивающим все внутренности кашлем, выпьет квасу и потом водки, и снова начнутся мучения его жены. Так бывало каждый праздник. Андрею Николаевичу стало досадно на этого толстого, рыхлого человека, который всю неделю томится от жара у раскаленной печи, а в праздник задыхается от водки.

Он обратился к улице. Из-за разорванных туч выглянуло на миг солнце и скупым, желтым светом озарило мокрую печальную улицу. Только противоположный дом стоял все таким же гордым и веселым, и окна его сияли. Но Андрей Николаевич не видел его. Он видел то, что было когда-то и что так упорно продолжало являться назло всем стенам и запорам.

Наташа никогда не была веселой, даже и в то время, когда она была еще девушкой, красивой и свободной, и любви ее добивались многие. При первой встрече с ней Андрей Николаевич испытал неприятное чувство стеснения и робости. Он с тревогой следил за ее резкими, неожиданными движениями, и ему казалось, что сейчас Наташа скажет или сделает что-нибудь такое, отчего всем присутствующим на вечеринке станет совестно. Вместе с другими девушками она пела песни, но не старалась кричать вместе с ними как можно выше и громче, а шла в одиночку с своим низким и несколько грубоватым контральто и как будто пела для одной себя. Когда Гусаренок, также бывший на этой вечеринке и, по обыкновению, несколько пьяный, игриво обнял ее за талию, она грубо оттолкнула его и, покраснев, сказала что-то, отчего его светлые усики запрыгали и глаза стали жесткими и вызывающими. С дерзким смехом, не оборачиваясь, он показал пальцем на Андрея Николаевича, — Наташа молча повернула голову, и ее черные глаза устремились на него, не то спрашивая, не то приказывая сделать что-то, сейчас, немедленно. И он хотел отвести от них свои глаза и не мог, и испытывал то же состояние безволия, порабощения, как и в ту минуту, когда он глядел, не отрываясь, на блестящую лысину начальника. Лица Наташи видно не было, и только ее глаза, страшно большие и страшно черные, сверкали перед ним, как черные алмазы. И, все продолжая смотреть на него, Наташа поднялась с места, быстрой, уверенной походкой прошла комнату и села с ним рядом так просто и свободно, точно он звал ее, и заговорила, как старая знакомая.

— Мы вам попомним это, Наталья Антоновна, — сказал, проходя, Гусаренок.

На Андрея Николаевича он не взглянул, но в его вздрагивающих усиках чувствовалась угроза.

— Счастливо оставаться, век не расставаться, — проговорил Гусаренок, не получая от Наташи ответа, и вышел, залихватски заломив картуз.

Через секунду под окнами послышалась гармоника и высокий приятный тенор:

Она, моя милая,

Сердце мое вынула,

В окно с сором кинула…

— Он вас побьет, вы берегитесь, — сказала Наташа.

— Не смеет, я чиновник, — возразил Андрей Николаевич и действительно нисколько не боялся, на него точно просветление какое нашло. Он не только отвечал на вопросы Наташи, но говорил и сам и даже спрашивал ее, и не удивлялся, что говорит так складно и хорошо, как будто всю жизнь только этим делом и занимался. И, думая и говоря, он в то же время с особенной отчетливостью видел все окружающее, и грязный пол, усыпанный шелухой от подсолнухов, и хихикающих девушек, и небольшую прихотливую морщинку на низком лбу Наташи.

Но, как только Наташа отошла от него, им овладело чувство величайшего страха, что она снова подойдет и снова заговорит. И Гусаренка он стал бояться и долго находился в нерешительности, что ему делать: идти ли домой, чтобы спастись от Наташи, или остаться здесь, пока Гусаренка не заберут в участок, о чем известно будет по свисткам.

Весь следующий день Андрей Николаевич томился страхом, что придет Наташа, и ноги его несколько раз обмякали при воспоминании о том, как он, Андрей Николаевич, был отчаянно смел вчера. Но, когда за перегородкой у хозяйки он услыхал низкий голос Наташи, он, подхваченный неведомой силой, сорвался с места и развязно вошел в комнату. Так во время сражения впереди батальона бежит молоденький солдатик, размахивает руками и кричит «ура!»… Подумаешь, что это самый храбрый из всех, а у него холодный пот льет по бледному лицу и сердце разрывается от ужаса. Но, едва Андрею Николаевичу мотнулись в глаза два черных алмаза, страх тотчас пропал, и стало легко и спокойно.

Промчалось невидных два месяца, и вышло так, что Наташа и Андрей Николаевич любят друг друга. Это видно было из того, что он целовал Наташу и в щеки и в эти черные страшные глаза, щекотавшие губы своими ресницами. При этом Наташа подтверждала существование любви, говоря:

— Не нужно целовать в глаза — примета нехорошая.

— Какая же такая примета? — смеялся Андрей Николаевич и чувствовал, насколько он, человек образованный, прошедший два класса реального училища, выше этой темной девушки, верящей во всякие приметы.

— Такая. Разлюбите меня, вот что.

Раз есть возможность разлюбить — значит, любовь существует. Но откуда же она взялась? И куда она девалась на то время, когда Андрей Николаевич не видел Наташу? Тогда девушка эта казалась ему совершенно чуждой и далекой от него, и в поцелуи ее так же трудно верить, как если бы он стал думать о поцелуях той богатой барыни, что живет напротив. В самом слове «Наташа» звучало для него что-то странное, чужое, точно он до сих нор не слыхал этого имени и не встречал подобного сочетания звуков. Наташа… Он ничего не знал о Наташе и о ее прошлой жизни, о которой она не любила говорить.

— Жила, как и люди живут, — говорила она. — Вы лучше о себе расскажите. Эта просьба всегда затрудняла Андрея Николаевича, потому что рассказывать было не о чем. Ему тридцать четыре года, а в памяти от этих лет нет ничего, так, серенький туман какой-то, да та особенная жуть, которая охватывает человека в тумане, когда перед самыми глазами стоит серая, непроницаемая стена. Был у него отец, маленький рыженький чиновник в больших калошах и с огромным свертком бумаг под мышкой; была мать, худая, длинная и рано умершая вместе со вторым ребенком. Потом, с шестнадцати лет, Андрей Николаевич стал также чиновником и ходил вместе с отцом на службу, и под мышкой у него был также большой сверток бумаг, а на ногах старые отцовские калоши. Отец умер от холеры, и он стал ходить на службу один. В молодости он очень любил играть на бильярде, играл на гитаре и ухаживал за барышнями. Пытался он тогда переменить свою участь, бросить казенную службу, но как-то все не удавалось. Раз уже ему обещали хорошее место, да пришел кто-то другой и cел на это место, так он ни при чем и остался. Да, может быть, это и к лучшему было, потому что тот, похититель, и года не просидел на своем месте, а он до сих пор — ничего, служит.

— И только? — спрашивала с недоверием Наташа.

— И только. Чего же еще?

— А я не так думала. Я думала, у нас другая жизнь, не так, как у нас. Книжки читаете и все говорите так тихо, благородно, и все о хорошем, чувствительном.

— Читал я и книжки, да что в них толку? Все выдумка одна.

— А божественное?

— Кто же теперь читает божественное? Купцы одни, как нахапают побольше, так божественное и читают. А у нас и без того грехов мало.

— И не скучно вам так-то, все одному да одному?

— Чего же скучать? Сыт, одет, обут, у начальства на хорошем счету. Секретарь прямо говорит: примерный вы, говорит, чиновник, Андрей Николаевич. Кто губернатору доклады переписывает — я небось!

— Да вам же скучно без людей?

— Да что в них, в людях? Свара одна да неприятности. Не так скажешь, не так сядешь. Один-то я сам себе господин, а с ними надо… А то пьянство, картеж, да еще начальству донесут, а я люблю, чтобы все было тихо, скромно. То же ведь не кто-нибудь я, а коллежский регистратор — вон какая птица, тебе и не выговорить. Другие вон и благодарность принимают, а я не могу. Еще попадешься грешным делом.

Но Наташа не удовлетворялась. Она хотела знать, как живут у них, у чиновников, жены, дочери и дети. Пьют ли мужья водку, а если пьют, то что делают пьяные и не бьют ли жен, и что делают последние, когда мужья бывают на службе. И по мере того, как Андрей Николаевич рассказывал, лицо Наташи застывало, и только прихотливая морщинка на низком лбу двигалась с выражением упорной мысли и тяжелого недоумения.

— Прощайте, — тихо говорила Наташа и уходила. А он, поцеловав ее холодную, неподвижную щеку, думал: «Чего ей надо? Только тоску на людей нагоняет».

Раз летом они долго сидели в хозяйственном саду и потом вышли на берег. Солнце зашло в облаках, и только узкая багрово-красная полоска горела на горизонте, обещая назавтра ветер. Вода была неподвижна, и им сверху казалось, что они смотрят не в реку, а в небо. На том берегу на много верст тянулись бакши, и соломенный шалаш сторожа чуть белел на земле, казавшейся черной от контраста с светлым небом. Недалеко от шалаша горел костер, и пламя его поднималось вверх прямым и тонким лезвием, как от восковой свечи. Со стороны садов пахло лежалыми яблоками и свежескошенным сеном. На улице ударил в колотушку сторож, вышедший на ночное дежурство, и галки, облепившие высокие ракиты, зашумели листьями и подняли долгий, несмолкающий крик. И снова настала тишина.

— В каком ухе звенит? — спросила Наташа и наклонила голову, боясь потерять этот тоненький, звенящий голосок.

— В левом, — невнимательно ответил Андрей Николаевич и не угадал. Но он и не старался об этом, — тихий вечер расположил его к такой же тихой грусти и размышлениям о жизни. Следя прищуренными глазами за костром, он ощупью достал портсигар и закурил, и дым легкими колечками поднимался и таял в воздухе, полном прозрачной мглы. Не торопясь, прерывая себя долгими минутами молчания, Андрей Николаевич стал говорить о том, какая это и странная и ужасная вещь жизнь, в которой так много всего неожиданного и непонятного. Живут люди и умирают и не знают нынче о том, что завтра умрут. Шел чиновник в погребок за пивом, а на него сзади карета наехала и задавила, и вместо пива к ожидавшим приятелям принесли еще не остывший труп. Получил чиновник награду, пошла его жена бога благодарить, а в церкви деньги у нее и вытащили. И куда ни сунься, все люди грубые, шумные, смелые, так и прут вперед и все побольше захватить хотят. Жестокосердные, неумолимые, они идут напролом со свистом и гоготом и топчут других, слабых людей. Писк один несется от растоптанных, да никто и слышать его не желает. Туда им и дорога!

В голосе Андрея Николаевича звучал ужас, и весь он казался таким маленьким и придавленным. Спина согнулась, выставив острые лопатки, тонкие, худые пальцы, не знающие грубого труда, бессильно лежали на коленях. Точно все груды бумаг, переписанных на своем веку и им и его отцом, легли на него и давили своей многопудовой тяжестью.

— Так вот всю жизнь и проживешь, — сказал он после долгой паузы, продолжая какую-то свою мысль.

— Вы бы… ушли куда-нибудь.

— Куда идти-то?

Наташа помолчала и вдруг обхватила руками шею Андрея Николаевича и прижала его голову к своей груди.

— Голубчик ты мой!

Первый раз говорила она Андрею Николаевичу «ты». При порывистом движении Наташи фуражка с бархатным околышем свалилась с головы и теперь катилась вниз, подскакивая на неровностях обрыва. Твердая рука Наташи крепко прижимала голову Андрея Николаевича к упругой груди, и ему было тепло и ничего не страшно, только до боли жаль себя. Он хотел сказать что-нибудь сильное, хорошее и такое жалостливое, чтобы Наташа заплакала, но таких слов не находилось на его языке, и он молчал. Согнутой шее становилось больно от неудобного положения, и Андрей Николаевич попытался высвободить свою голову, но твердая рука только сильнее прижала ее к горячей груди. Вдыхая запах молодого, здорового тела, он скосил глаза и из-под руки Наташи увидел очистившееся и потемневшее небо со слабо мерцавшими звездами. Немного ниже, там, где черный край земли сливался со смутно-черным небом, неподвижно висел красный диск луны, казавшийся близким и страшным. Безмолвный, угрюмый, он не издавал лучей и висел над землей, как исполинская угроза каким-то близким, но неведомым бедствием. В немом ужасе застыли река, и болтливый тростник, и черная даль. Костер на том берегу давно уже потух, и ни один звук не нарушал грозной тишины.

Наташа вздрогнула и выпустила голову Андрея Николаевича.

— Ну, пойдем.

Охваченный свежим воздухом, он поднялся и, сделав шаг к Наташе, приготовился сказать ей то важное и значительное, для чего у него не находилось слов.

— Наташа… — начал он нерешительно, приподняв брови и выпятив губы.

Гладко прилизанная голова его была на этот раз всклокочена, и редкие желтые волосики стояли, как у дикобраза.

— Ну?

— Наташа… — повторил он, забыв, что хотел сказать. — Наташа, дело вот в чем…

— Две копейки потеряли? Какой вы смешной! — И Наташа рассмеялась. Смеялась она неприятно, каким-то чужим и неестественным голосом.

Андрей Николаевич обиделся и молча достал фуражку, а дорогой домой выговаривал Наташе за ее смех и упрекал за неуменье держаться в приличном обществе.

Андрей Николаевич сидел у окна и настойчиво смотрел на улицу, но она была так же безлюдна и хмура, и в покосившемся домике продолжала ударять о стену отвязавшаяся ставня, точно загоняя гвозди в чей-то свежий гроб. «Привязать не может!» -подумал Андрей Николаевич с гневом на Наташу и, взглянув на часы, убедился, что ему время обедать и даже прошло уже лишних пять минут. После обеда он лег отдохнуть, но сон долго не приходил, и вообще праздник был испорчен. А за перегородкой, точно назло, храпел Федор Иванович, и воздух бурлил в его горле и с шипением выходил наружу.

После вечера на берегу, на другой же день, начался разлад и был так же мало понятен, как и начало любви. У Андрея Николаевича давно уже явилась неприятная догадка и к этому времени перешла в уверенность: Наташа хочет выйти замуж и именно за чиновника. Она женщина неграмотная, говорит: «теперича», «поемши»; она по ремеслу папиросница, и часто, когда она делает папиросы на дому, ей приходится терпеть наглые любезности и заигрывания. И вот она ищет мужа с положением, образованного, который мог бы быть ей покровителем и защитником, а таких на сей улице только один и есть — он, Андрей Николаевич Николаев. Как женщина умная и хитрая, она скрывает свои планы и делает вид, что любит бескорыстно. А так как до сих пор эта тактика ни к чему не привела и Андрей Николаевич оставался тверд, как гранит, Наташа начала прибегать к другому средству, которым опытного человека, в молодости ухаживавшего за барышнями, никак не проведешь: делает вид, что ни на грош не любит Андрея Николаевича, и нарочно расхваливает Гусаренка за его силу и молодечество. А этого Гусаренка на днях вели в участок; рубашка его была разорвана сверху донизу, и по белому, как мел, лицу текла красная струйка крови. Сзади бежали и улюлюкали мальчишки, а один из городовых, такой же бледный, как и Гусаренок, методически ударял его кулаком, и белая голова откачивалась. И такого-то она может полюбить!

Для Андрея Николаевича начались страшные терзания и появились вопросы, от которых он обмякал по нескольку раз в день. Когда он смотрел на Наташу и прикасался к ней, ему хотелось жениться, и эта женитьба казалась легкой, но в остальное время мысль о браке нагоняла страх. Он был человеком, который заболевает от перемены квартиры, а тут являлось столько нового, что он мог умереть. Идти к священнику, искать шаферов, которые могут не явиться, и тогда за ними надо ехать, а с извозчиком торговаться; потом идти или ехать в церковь, которая может быть заперта, а сторож потерял ключ, и народ смеется. А там нужно искать новую квартиру и переходить в нее, и все пойдет по-новому. И обо всем необходимо думать, заботиться, говорить. А если дети пойдут? И притом, не дай бог, двоешки, и все девочки, которым нужно приданое. А если новая квартира будет сырая и угарная? И Андрей Николаевич отчаянным жестом ворошил волосы и готов был завтра же сказать Наташе все, если бы не боязнь, что она убьет себя или пожалуется дикарю Гусаренку, и тот изувечит Андрея Николаевича или просто посмотрит на него так, что хуже всякого увечья. Люди, которые женятся, начали казаться Андрею Николаевичу героями, и он с уважением смотрел на Федора Ивановича и хозяйку, которые сумели жениться и остались живы. Раз даже он написал Наташе:

«Милостивая государыня, Наталья Антониевна!

Сим письмом от 22 августа текущего года имею честь поставить вас, милостивая государыня, в известность о том, что по слабости здоровья, изможденного трудами и бдением на пользу престола и отечества, будучи чиновником тринадцатого класса и похоронив родителей, папеньку Николая Андреевича и маменьку Дарью Прохоровну, во блаженном успении вечный покой…»

Но так как Наташа была неграмотна, то он письма не послал, но несколько раз перебелял его для себя и прибавлял новые пункты. По счастью, никаких объяснений не понадобилось: Наташа перехитрила самоё себя. Сперва не позволила себя целовать — Андрей Николаевич ни гу-гу. Потом раза два не пришла на свидание. Андрею Николаевичу было обидно, но он даже и виду не показал, а держался развязно, с достоинством, и только слегка дал ей понять о неприличии ее поведения. Потом совсем перестала ходить, и однажды хозяйка принесла радостную весть, что Наташа выходит замуж за Гусаренка.

— Однако гуся выбрала! — негодовала хозяйка и сочувственно смотрела на Андрея Николаевича, думая:

«Вишь, гордец какой: нарочно веселость из себя изображает». А чиновники, глупые люди, смотрели на него в этот день с изумлением; думали, что он женится, поздравляли его и говорили:

— Ай да «Сусли-Мысли»: какую штуку выкинул!

А он именно не женился!

На Красной горке была Наташина свадьба. Это был второй радостный день, когда Андрей Николаевич сидел, до обыкновению, у окна и видел, как трясется от топота пляшущих покосившийся домик, и слушал доносившийся оттуда веселый гомон и визг гармоники. Подумать только, что он мог быть центром этого буйного сборища! И с особенной радостью он услыхал, уже поздно ночью, как в покосившемся домике зазвенели разбиваемые стекла, понеслись дикие крики и визгливые женские вопли. Мимо его окна, громко топоча ногами, пробежал кто-то, и вслед за этим послышались звуки борьбы, тяжелое дыхание и падение тела.

— Стой, не уйдешь! — хрипел с натугой голос, чередуясь со шлепкими ударами по чему-то мягкому и мокрому. И чуть ли голос этот не принадлежал герою торжества — Гусаренку.

— Караул!

Точно проснувшись, испуганно затрещала колотушка сторожа, и ей завторил журчащий свисток городового Баргамота. Словно эхом ответили ему вдали другие свистки.

«Вот так первая ночь новобрачного — в участке», — со злорадством усмехнулся Андрей Николаевич, не торопясь, с ленивым комфортом повернулся в своей одинокой и свободной кровати на другой бок и заключил так:

«Вы там себе деритесь, а я — засну!»

И это «засну», ехидное, шипящее, вырвалось из его груди, как крик победного торжества, и было последним гвоздем, который вбил он в крышку своего гроба. Улица продолжала шуметь, и Андрей Николаевич накрыл голову подушкой. Стало тихо, как в могиле.

На следующий день Андрей Николаевич узнал причину ссоры на свадьбе Наташи: Сергей Козюля, когда напился пьян, сказал, что Наташа имела любовника — Андрея Николаевича, который получил с нее, что нужно, и потом бросил ее. За эти слова Гусаренок побил Козюлю и других вступившихся за него, потом был побит сам и действительно ночевал в участке. Узнав все это, Андрей Николаевич обрадовался, что его, в какой бы то ни было форме, но вспомнили и что Наташа будет теперь знать, как отказываться от любящего человека ради одного женского вероломства; к этому времени совсем как-то забылось, что не Наташа, а он главным образом хотел разрыва.

Андрей Николаевич ворочался на кровати и думал:

«Как нехорошо это устроено, что не может человек думать о том, о чем он хочет, а приходят к нему мысли ненужные, глупые и весьма досадные. Прошло четыре года с того вечера, как я сидел с Наташей на берегу, а я об этом вечере думаю, и мне неприятно, и особенно неприятно оттого, что я вполне явственно вижу красную луну. При чем здесь эта луна? А если бы я стал думать о том, сколько „барин“ получает денег в год, потом в час и минуту, мне стало бы хорошо, и я бы заснул, но я не могу».

Но вскоре веки начали тяжелеть, и красная луна внезапно превратилась в красную рожу швейцара Егора. «В каком ухе звенит?» — спрашивает он, наклоняясь и нагло тараща выпуклые глаза. Андрей Николаевич хотел дать ему гривенник, но деньги не находились, и это доставляло особенное удовольствие Гусаренку, который сидел тут же, заложив ногу за ногу, и играл на гармонике. «Ты, Егор, подожди, мы лучше зарежем его, как поросенка», — сказал он и вытащил из кармана большой, блестящий и острый, как бритва, нож. Андрей Николаевич бросился бежать. Ему нужно было пробежать все комнаты правления, и этих комнат было ужасно много, и все они были пусты, так как чиновники ушли и все столы вынесли. Хотя Андрею Николаевичу бежать было легко и ноги его скользили по полу, но он задыхался. А сзади, за несколько комнат, гнался, не отставая, Гусаренок, и шаги его, ровные, тяжелые, гулко отдавались под сводами. Внезапно пол под Андреем Николаевичем провалился, и он летел, все приближаясь к своей постели, и наконец проснулся на ней. Сердце билось сильно и неровно.

В комнатке было темно, и только неясно желтел четвероугольник окна, в которое падал свет от фонаря, стоявшего у богатого дома. На хозяйской половине также горел огонь, так как от узенькой щели в перегородке на пол ложилась светлая полоса, опоясывая кончик стоптанной туфли. Успокоившись от страшного сна, Андрей Николаевич услыхал за стеной тихий шепот и узнал голос хозяйки. В нем сквозили сострадание и боязнь, что ее услышит тот, о ком она говорила, хотя он был отделен от нее расстоянием улицы и толстыми стенами.

— Ах, кровопивец, ах, аспид! — шептала хозяйка. — Ушла бы ты от него совсем, ну его к ляду!

Наташа ответила, и ее низкий голос, громкий и размеренный, и слабое трепетание в нем не были замечены ни хозяйкой, ни притихшим за перегородкой жильцом.

— Куда уйти-то?

«Ага, нашла коса на камень! — подумал Андрей Николаевич, вспоминая свой сон. — Он тебе спуску не даст, не то, что я».

— И вправду, куда идти? — с готовностью согласилась хозяйка. — Вот и мой тоже. Пропасти нет на эту водку.

Хозяйка оборвала речь, и в жутко молчащую комнату с двумя бледными женщинами как будто вползло что-то бесформенное, чудовищное и страшное и повеяло безумием и смертью. И это страшное была водка, господствующая над бедными людьми, и не видно было границ ее ужасной власти.

— Отравлю его, — сказала Наташа так же громко и размеренно.

— Что ты, что ты! — забормотала хозяйка. — Не для себя терпишь, а для ребенка, — его-то куда денешь? Ты оставайся ночевать у нас, я тебе в кухне постелю, а то мой опять будет колобродить. А к глазу, на вот, ты пятак приложи — ишь ведь как изуродовал, разбойник… Постой, кажись, жилец проснулся…

— Это кикимора-то? — спросила Наташа громко, точно желая, чтоб ее слышали за перегородкой.

— И впрямь кикимора, — шепотом согласилась хозяйка. — Пойду самовар ставить и тебе в чайнике заварю. Ах, разбойник, что наделал-то!

«То Сусли-Мысли, то кикимора — вот дурачье-то, — рассердился Андрей Николаевич. — Вот как пожалуюсь Федору Ивановичу, он тебе покажет кикимору. Дура полосатая!»

Он подошел к окну и открыл половинку. В комнату ворвался теплый ветер, пахнущий сыростью и гниющими листьями, и зашелестел бумагой на столе. Слышно стало, как скрипит дерево о железную крышу и шуршит мокрая зелень. К богатому дому подъезжали один за другим экипажи, и из них выходили мужчины в цилиндрах и дамы в широких ротондах и с белыми платками на головах. Подбирая шумящее платье, они входили на крыльцо. Массивная дверь широко распахивалась и выпускала на улицу столб белого света, зажигавшего блестки на металлических частях экипажа и упряжи. Дом стоял безмолвный и темный, но чудилось, как сквозь тяжелые ставни, закрывающие высокие окна, сияют зеркальные стекла и вечно живые цветы радуются свету, движению и жизни. Несколько экипажей остались ждать господ, и кучера, раскормленные, важные, с презрением смотрели с высоты своих козел на темные покосившиеся домишки.

Напившись чаю и четким красивым почерком переписав казенную бумагу, Андрей Николаевич начал готовиться к новому сну, для чего перестлал постель и взбил подушки. За перегородкой Федор Иванович бурчал сокрушенно и раздумчиво:

— Дело вот в чем: двух копеек я так-таки и не разыскал.

— О, господи!..

Нужно было закрыть ставню, и Андрей Николаевич прошел на улицу. Экипажи еще стояли, и кучера грузными и сонными массами темнели на козлах. В большом доме глухо рокотали ритмические звуки рояля и минутами стихали, относимые порывом ветра. И этот же ветер приносил на крыльях свои новые звуки, явственно слышные, когда переставало скрипеть дерево. То были печальные и странные мелодические звуки, и не руками живых людей вызывались они в эту черную ночь. Легкие, как само дуновение ветра, они то нежно молили, то плакали, и умолкали с жалобным стоном, то, гневно ропчущие, поднимались к небу с угрозой и гневом. Словно чья-то страдающая душа молила о спасении и жизни и гневно роптала.

«Противная штука!» — рассердился Андрей Николаевич. В одном этом отношении он не разделял вкусов владельца большого дома, и, когда тот поставил на крышу арфу и ветер начал играть свои печальные песни, он никак не мог понять, — зачем нужны эти песни человеку с белыми зубами и яркой улыбкой?

«Ужасно противная штука! — повторил Андрей Николаевич и, понизив голос, добавил: — Чего только полиция смотрит».

С чувством человека, спасающегося от погони, он с силой захлопнул за собой дверь кухни и увидел Наташу, неподвижно сидевшую на широкой лавке, в ногах у своего сынишки, который по самое горло был укутан рваной шубкой, и только его большие и черные, как и у матери, глаза с беспокойством таращились на нее. Голова ее была опущена, и сквозь располосованную красную кофту белела высокая грудь, но Наташа точно не чувствовала стыда и не закрывала ее, хотя глаза ее были обращены прямо на вошедшего.

— Сколько лет, сколько зим! — проговорил Андрей Николаевич, бегая глазами по комнате и совершенно размякнув, точно из него вынули все мускулы и кости. — Как поживаете?

Наташа молчала и смотрела на него.

— Я ничего, слава богу.

Наташа молчала. Андрей Николаевич хотел передать поклон супругу, к чему его обязывало чувство вежливости, но сейчас это было неудобно. Наташа, очевидно, нуждалась в утешении, и потому он сказал:

— Какой у вас хорошенький мальчик. Ваня, кажется? Иван Иванович, значит. У нас тоже есть чиновник, которого зовут Иван Иванович. И вообще, знаете ли, милые ссорятся, только тешатся, а перемелется, все мука будет.

Наташа молчала, а мальчик, смотря с недоверием на неловкую фигуру чиновника, затянул ноющим голосом:

— Мамка-а, боюсь.

— Убирайтесь вон! — сказала Андрею Николаевичу Наташа и, когда он быстро прошмыгнул, подбирая полы халата, добавила вслед: — Тоже лезет, кикимора!

«Почему именно кикимора? — размышлял Андрей Николаевич, располагаясь спать и опуская огонь в лампе. — Этакое глупое слово, — ничего не обозначает. И как непостоянны женщины: то милый, неоцененный, а то — кикимора! Да, с норовом баба, недаром учит ее Гусаренок. Спокойной ночи, маркиза Прю-Фрю».

Так развеселял он себя и иронически кривил бескровные губы. Но, лишь только мигнула в последний раз лампа и комната окунулась в густой мрак, невидимой силой раздвинуло стены, сорвало потолок и бросило Андрея Николаевича в чистое поле. Огненные, искрящиеся круги прорезывали темноту; светлые, веселые огоньки вспыхивали и плясали, и всюду, то далеко, то совсем надвигаясь на него, показывались и бледное лицо Гусаренка с красной полоской крови, и страшный диск месяца, и лицо Наташи, прежнее милое лицо. Жалость к себе и обида охватили Андрея Николаевича.

«Как нехорошо все это устроено, — стонал он. — Не нужно мне Наташи, ну ее к черту, эту Наташу! Так и знайте — к черту!»

Энергичным жестом Андрей Николаевич надвинул на голову толстую подушку и почти сразу успокоился. И образы и звуки исчезли, и стало тихо, как в могиле.

С улицы проникал слабый свет фонаря. Экипажи еще стояли, и сонные кучера с презрением смотрели с высоты своих козел на низкие покосившиеся домишки и лениво зевали, двигая бородами. Непривязанная ставня продолжала хлопать, и в минуту, когда переставало скрипеть дерево, неслись жалобные звуки и роптали, и плакали и молили о жизни.

8 июня 1899 г.

Л. Н. Андреев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати трех томах

Том первый

М., «Наука», 2007

Другие редакции и варианты

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИЗДАНИЯ

В настоящем издании материалы располагаются хронологически внутри каждого тома по следующим разделам: произведения, опубликованные при жизни писателя; не опубликованные при его жизни; «Незаконченное. Наброски»; «Другие редакции и варианты»; «Комментарии».

Основной текст устанавливается, как правило, по последнему авторизованному изданию с учетом необходимых в ряде случаев исправлений (устранение опечаток и других отступлений от авторского текста). Если произведение при жизни Андреева не публиковалось, источником текста является авторская рукопись или авторизованный список, а при их отсутствии — первая посмертная публикация или авторитетная копия с несохранившегося автографа. При наличии вариантов основной текст печатается с нумерацией строк.

При просмотре источников текста регистрируются все изменения текста: наличие в нем авторской правки, а также исправления других лиц.

В случае искажения основного текста цензурой или посторонней редактурой восстанавливается первоначальное чтение, что оговаривается в комментарии. Очевидные же описки и опечатки исправляются без оговорок.

Незавершенные и не имеющие авторских заглавий произведения печатаются с редакционным заголовком, который заключается в угловые скобки (как правило, это несколько начальных слов произведения).

Авторские датировки, имеющиеся в конце текста произведений, полностью воспроизводятся и помещаются в левой стороне листа с отступом от края. Даты, вписанные Андреевым в начале текста (обычно это даты начала работы) или в его середине, приводятся в подстрочных примечаниях.

Независимо от наличия или отсутствия авторской даты в письмах письмо получает также дату редакторскую, которая всегда ставится в начале письма, после фамилии адресата и перед текстом письма. Рядом с датой указывается место отправления письма, также независимо от его наличия или отсутствия в тексте письма. Редакторская дата и указание на место отправления выделяются курсивом. Письма, посланные до 1 февраля 1918 г. из-за рубежа или за рубеж, помечаются двойной датой. Первой указывается дата по старому стилю.

Подписи Андреева под произведением не воспроизводятся, но приводятся в «Комментариях». Под публикуемыми текстами писем, текстами предисловий и деловых бумаг подписи сохраняются.

Письма печатаются с сохранением расположения строк в обращении, датах, подписях.

Иноязычные слова и выражения даются в редакционном переводе в виде подстрочных примечаний под звездочкой и сопровождаются указанием в скобках, с какого языка сделан перевод: (франц.)., (нем.) и т. п.

Тексты приведены в соответствие с современными нормами орфографии, но при этом сохраняются такие орфографические и лексические особенности языка эпохи, которые имеют стилистический смысл, а также языковые нормы, отражающие индивидуальное своеобразие стиля Андреева.

Сохраняются авторские написания, если они определяются особенностями индивидуального стиля. Например: галстух, плеча (в значении «плечи»), колена (в значении «колени»), снурки (в значении «шнурки»), противуположный, пиеса (пиесса), счастие и т. п.

Не сохраняются авторские написания, являющиеся орфографическими вариантами (при наличии нормативного написания, подтвержденного существующими авторитетными источниками): лице (в значении «лицо»), фамилиарный и т. п., а также специфические написания уменьшительных суффиксов имен собственных (Лизанка, Валичка, Маничка) и написание с прописной буквы названий дней недели, месяцев и учреждений (Июль, Суббота, Университет, Гимназия, Суд, Храм и т. п.).

Пунктуация, как правило, везде приведена к современным нормам, а при необходимости исправлена (прежде всего это касается передачи прямой речи). В спорных случаях в подстрочных примечаниях может быть дан пунктуационный вариант.

Не опубликованные при жизни автора произведения даются с сохранением следов авторской работы над текстом, как и самостоятельные редакции (см. ниже).

Текст, существенно отличающийся от окончательного (основного) и образующий самостоятельную редакцию, печатается целиком. Таковым считается текст, общее число разночтений в котором составляет не менее половины от общего объема основного текста, либо (при меньшем количестве разночтений) текст с отличной от основного идейно-художественной концепцией, существенными изменениями в сюжете и т. п.

При подготовке текста, отнесенного к редакциям, должны быть отражены все следы авторской работы над ним.

В случаях, когда этот текст представляет собой завершенную редакцию, он воспроизводится по последнему слою правки с предшествующими вариантами под строкой. В случаях, когда правка не завершена и содержит не согласующиеся между собой разночтения, окончательный текст не реконструируется, а печатается по первоначальному варианту с указанием порядка исправлений под строкой.

В подстрочных примечаниях редакторские пояснения даются курсивом; при цитировании большого фрагмента используется знак тильды (~), который ставится между началом и концом фрагмента.

Слова, подчеркнутые автором, также даны курсивом, подчеркнутые дважды — курсивом вразрядку.

В подстрочных примечаниях используются следующие формулы:

а) зачеркнутый и замененный вариант слова обозначается так: Было:… В случае, если вычеркнутый автором текст нарушает связное чтение, он не воспроизводится в примечании, а заключается в квадратные скобки непосредственно в тексте;

б) если заменено несколько слов, то такая замена обозначается: Вместо:… — было …;

в) если исправленное слово не вычеркнуто, то используется формула: незач. вар. (незачеркнутый вариант);

г) если слово вписано сверху, то используется формула: … вписано; если слово или группа слов вписана на полях или на другом листе, то: … вписано на полях: … вписано на л. …; если вписанный текст зачеркнут: Далее вписано и зачеркнуто …

д) если вычеркнутый текст не заменен новым, используется формула: Далее было:… ; если подобный текст является незаконченным: Далее было начато:…

е) если рядом с текстом идут авторские пометы (не являющиеся вставками), то используется формула: На л. … (на полях) — помета:…

ж) если цитируемая правка принадлежит к более позднему по сравнению с основным слою, то в редакторских примечаниях используются формулы: исправлено на или позднее (после которых приводится более поздний вариант). Первое выражение обычно используется при позднейшей правке непосредственно в тексте, второе — при вставках на полях, других листах и т. п. (например: … — вписано на полях позднее);

з) если при правке нескольких грамматически связанных слов какое-либо из этих слов по упущению не изменено автором, то оно исправляется в тексте, а в подстрочном примечании дается неисправленный вариант с пометой о незавершенной правке: В рукописи:… (незаверш. правка);

и) если произведение не закончено, используется формула: Текст обрывается.

В конце подстрочного примечания ставится точка, если оно заканчивается редакторским пояснением (формулой) или если завершающая точка имеется (необходима по смыслу) в цитируемом тексте Андреева.

Внутри самого текста отмечены границы листов автографа; номер листа ставится в угловых скобках перед первым словом на данном листе. В необходимых случаях (для понимания общей композиции текста, последовательности разрозненных его частей и т. п.) наряду с архивной приводится авторская нумерация листов (страниц); при этом авторская указывается после архивной, через косую черту, например: (л. 87/13). При ошибочном повторе номера листа после него ставится звездочка, например: (л. 2*).

Редакторские добавления не дописанных или поврежденных в рукописи слов, восстановленные по догадке (конъектуры), заключаются в угловые скобки.

Слова, чтение которых предположительно, сопровождаются знаком вопроса в угловых скобках.

Не разобранные в автографе слова обозначаются: <нрзб.>; если не разобрано несколько слов, тут же отмечается их число, например: (2 нрзб.).

Все явные описки, как правило, исправляются в редакции без оговорок, так же как и опечатки в основном тексте. Однако если попадается описка, которая имеет определенное значение для истории текста (например, в случае непоследовательного изменения имени какого-либо персонажа), исправленное редактором слово сопровождается примечанием с пометой: В рукописи: (после нее это исправленное слово воспроизводится). В случае если отсутствует возможность однозначной корректной интерпретации слова или группы слов, нарушающих связное чтение текста, такие слова не исправляются и сопровождаются примечанием с пометой: Так в рукописи.

В Полном собрании сочинений Л. Н. Андреева приводятся варианты всех авторизованных источников.

Варианты автографов и публикаций, как правило, даются раздельно, но в случае необходимости (при их незначительном количестве и т. п.) могут быть собраны в одном своде.

Основные принципы подачи вариантов (печатных и рукописных) в данном издании таковы. Варианты к основному тексту печатаются вслед за указанием отрывка, к которому они относятся, с обозначением номеров строк основного текста. Вслед за цифрой, обозначающей номер строки (или строк), печатается соответствующий отрывок основного текста, правее — разделенные косой чертой — варианты. Последовательность, в которой помещается несколько вариантов, строго хронологическая, от самого раннего к самому позднему тексту. Варианты, относящиеся к одному тексту (связанные с правкой текста-автографа), также, по мере возможности, располагаются в хронологическом порядке (от более раннего к более позднему), при этом они обозначаются буквами а…. б.… и т. д.

В больших по объему отрывках основного или вариантного текста неварьирующиеся части внутри отрывка опускаются и заменяются знаком тильды (~).

Варианты, извлеченные из разных источников текста, но совпадающие между собой, приводятся один раз с указанием (в скобках) всех источников текста, где встречается данный вариант.

В случаях, когда в результате последовательных изменений фрагмент текста дает в окончательном виде чтение, полностью совпадающее с чтением данного фрагмента в основном тексте, этот последний вариант не приводится, вместо него (в конце последнего воспроизводимого варианта) ставится знак ромба (0). При совпадении промежуточного варианта с основным текстом используется формула: как в тексте.

Рукописные и печатные источники текста каждого тома указываются в разделе «Другие редакции и варианты» сокращенно. Они приводятся в перечне источников текста в начале комментариев к каждому произведению. Остальные сокращения раскрываются в соответствующем списке в конце тома.

Справочно-библиографическая часть комментария описывает все источники текста к данному произведению. Порядок описания следующий: автографы и авторизованные тексты; прижизненные публикации (за исключением перепечаток, не имеющих авторизованного характера). При описании источников текста используется общая для всего издания и конкретная для данного тома система сокращений.

При описании автографов указывается: характер автографа (черновой, беловой и т. п.), способ создания текста (рукопись, машинопись и т. п.), название произведения (если оно отличается от названия основного текста), датировка (предположительная датировка указывается в угловых скобках), подпись (если она имеется в рукописи). Указывается местонахождение автографа, архивный шифр и — если в одной архивной единице содержится несколько разных автографов — порядковые номера листов согласно архивной нумерации (имеющая иногда место нумерация листов иного происхождения не учитывается).

После перечня источников могут следовать дополнительные сведения о них:

1. Отсутствие автографа, которое обозначается формулой: «Автограф неизвестен».

2. Информация о первой публикации (если она имеет отличия от основного текста, перечисленные ниже), которая обозначается формулой "Впервые: ", после которой дается сокращение, использованное в перечне «Источники текста», с необходимыми дополнениями:

а) название произведения, отличное от названия основного текста (включая подзаголовки);

б) посвящение, отсутствующее в основном тексте;

в) подпись при первой публикации (если это псевдоним или написание имени и фамилии отличается от обычного, например: «Л.А.»).

3. Сведения об основном тексте и сведения о внесенных в этот текст исправлениях в настоящем издании (обозначаются формулой: «Печатается по …, со следующими исправлениями по тексту …», после которой следует построчный список внесенных в основной текст исправлений, а также цензурных и других искажений, конъектур с указанием источников, по которым вносятся изменения).

У ОКНА

ЧА

(л. 1)

У ОКНА¹

Андрей Николаевич снял с подоконника горшок с засохшею геранью и стал смотреть на улицу. Всю ночь и утро сеял частый осенний дождь, и деревянные домики, насквозь промокшие, стояли серыми и печальными. Одинокие деревья гнулись от ветра, и их почерневшие листья то льнули друг к другу, шепча и жалуясь, то разметывались в разные стороны и тоскливо трепетали и бились на тонких ветвях. В потемневшем кривом домике, который стоял наискосок² и был виден лишь отчасти³, отвязалась ставня и с⁴ тупым постоянством захлопывала половину окна и снова со стуком ударялась о гнилые бревна⁵. И остававшаяся открытой другая⁶ половина окна, со стоявшей на нем бутылкой желтого масла и сапожною колодкою, смотрела на улицу хмуро и недовольно, как человек с больным и подвязанным глазом.

За дощатой перегородкой, отделявшей комнатку Андрея Николаевича от хозяйской половины, послышался голос, глухо и неторопливо бурчавший:

— Дело вот в чем — две копейки потерял.

(л. 2) — Да брось ты их, Федор Иванович, — умолял женский голос.

— Не могу.

Под тяжелыми шагами заскрипели половицы, и упала отодвинутая табуретка. Хозяин Андрея Николаевича, пекарь, когда бывал пьян, постоянно терял что-нибудь и не успокаивался, пока не находил. Чаще всего он терял какие-то две копейки, и Андрей Николаевич сомневался, были⁷ ли они в действительности. Жена давала ему свои две копейки, говоря, что это потерянные, но Федор Иванович не верил, и приходилось перерывать всю комнату⁸.

Андрей Николаевич водки не пил и презирал всех пьющих, и отчасти уважал их, как и всех тех, которые умеют быть сильными и смелыми. Нужно очень много смелости, чтобы глотать эту огненную пахучую жидкость, зная, что от нее очень легко умереть и даже сгореть подобно вате, пропитанной спиртом,⁹ о чем Андрею Николаевичу приходилось слыхать от самих же пьяниц. А какие страшные вещи видят, вероятно, они, когда трясущимися руками обирают что-то с себя и с¹⁰ дрожью ужаса вытряхивают сапог и поспешно отскакивают в сторону, думая, что сейчас оттуда выскочит чертик. Или сколько нужно было мужества для того, чтобы смотреть людям прямо в глаза после того, как они видели пьяницу лежащим под забором и говорили о нем дурные вещи. Вздохнув при мысли о глупости человеческой, Андрей Николаевич снова обратился к улице.¹¹

Прямо против окна, на противоположной стороне, высился красивый барский дом. Деревянная вычурная резьба покрывала, точно¹² кружевом, весь фасад, начинаясь от высокого, темно-красного фундамента и доходя до конька¹³ железной крыши с стоящим на ней таким же вычурным шпилем. Даже в эту погоду, когда все кругом стояло безжизненным¹⁴ и грустным, зеркальные стекла дома сияли, и тропические растения, отчетливо видные, казались молодыми, свежими и радостными, точно для них никогда не умирала весна и сами они обладали тайною вечной зеленой жизни. Андрей Николаевич любил смотреть на этот дом и воображать, (л. 3) как живут там. Смеющиеся красивые люди неслышно скользят по паркетным полам, тонут ногою в пушистых коврах и свободно раскидываются на мягкой мебели, принимающей форму тела. За зелеными цветами не видно улицы с ее грязью, и все там так красиво, уютно и чисто.

В пять или шесть часов приезжает со службы¹⁵ сам владелец богатого дома, красивый, высокий брюнет с энергичным выражением лица и белыми зубами, делающими его улыбку яркой и самоуверенно-веселой. С ним часто приезжает какой-нибудь гость. Быстрыми и твердыми шагами всходят они на каменные ступени крыльца и¹⁶, смеясь, скрываются за широкою дверью, а толстый и сердитый кучер, сделав крутой поворот, въезжает на широкий мощеный двор, в конце которого видны капитальные службы и за ними высокие деревья старого сада. И Андрей Николаевич думает, как теперь встречает их молодая хозяйка, как они садятся за стол, украшенный зеленеющим¹⁷ хрусталем и всем, чего Андрей Николаевич никогда не видал, едят и смеются.¹⁸ Однажды¹⁹ он встретил обладателя белых зубов, когда тот ехал по улице, разбрасывая резиновыми шинами мелкий щебень. Андрей Николаевич поклонился, и он весело и любезно ответил на поклон, но²⁰ на лице его не выразилось удивления по поводу того, что ему (л. 4) кланяется какой-то²¹ желтоватый²², худой господин в фуражке с бархатным околышем и кокардой, но он не задумался о причине этого. Но причины не знал и сам Андрей Николаевич.²³

— Вот в чем дело, — говорил за перегородкой хозяин, раздумчиво и вразумительно, — это не те две копейки. Те две копейки щербатые.

— Господи, да когда же ты приберешь меня.²⁴

Андрей Николаевич сидел у окна, смотрел и слушал. Он хотел бы, чтобы вечно был праздник, и он мог смотреть, как живут другие, и не испытывать того страха, который идет вместе с жизнью. Время застывало для него в эти минуты, и его зияющая, прозрачная бездна оставалась недвижимой. Так могли пронестись года, и ни одного чувства, ни мысли не прибавилось бы на душе.²⁵

Вот распахнулись ворота богатого дома, выехал кучер и остановился у крыльца, расправляя²⁶ на руках вожжи. «Это барыня сейчас поедет», — подумал Андрей Николаевич. В дверях показалась молодая, нарядно одетая женщина и с нею сын — семилетний пузырь с лицом таким же смуглым, как у отца, и с выражением сурового спокойствия и достоинства. Заложив руки в карманы длинного²⁷ драпового пальто, маленький человечек вдумчиво смотрел, как усаживается мать, и с тем же (л. 5) видом величавого покоя, не вынимая рук из карманов, позволил горничной поднять себя и посадить в пролетку. Обе женщины рассмеялись; а сердитый кучер, ухмыльнувшись в бороду, натянул вожжи, и лошадь крупною, ровною рысью понесла подпрыгивающий экипаж.²⁸ Спрятав²⁹ под передник красные руки, горничная³⁰ повернулась на крыльце, поглядела во все стороны, сделала гримасу³¹ и скрылась за дверью.

Андрей Николаевич никогда не завидовал этим людям и не хотел бы иметь столько денег, как они. Давно уже, целых шесть лет, он следил за этим домом, знал привычки жителей, видел, как возрастало их богатство и счастье, но только раз или два ему приходила мысль о том, что и он мог бы быть человеком, который умеет³² зарабатывать много денег, и у него тогда был бы дом с сияющими стеклами и красивая жена. И от этого предположения Андрею Николаевичу становилось страшно. Теперь он тихо сидел в своей комнатке, и стены и потолок, до которого можно было достать рукой, обнимали его и защищали от жизни и людей. Никто не придет к нему, и не заговорит с ним, и не будет требовать от него³³ ответа. Никто не знает и не думает (л. 6) о нем, и он так спокоен, как будто он находится на дне глубокого моря и тяжелая, непроницаемая масса воды отделяет его от поверхности. И вдруг бы у него богатство и власть, и он точно стоит на широкой равнине, на виду у всех. Все смотрят на него, говорят о нем и³⁴ трогают его. Он должен говорить с людьми, которые приходят к нему, и сам он ходит в дома с высокими потолками и множеством окон, несущих яркий, белый свет. И ничем не защищенный, стоит он посредине. Он обязан думать о деньгах, о том, чтобы они не пропали и их стало больше, о жене, о службе и о множестве страшных вещей. У него есть подчиненные, и им³⁵ необходимо³⁶ делать приказания. А если они не послушаются, то нужно³⁷ кричать и топать ногами. Надо быть страшным и сильным³⁸, очень сильным³⁹ для других, — при этой мысли Андрей Николаевич чувствует, что все тело его, руки, ноги становятся мягкими, точно из них вынуты все мускулы и кости. Это чувство является у него всегда, когда ему нужно делать что-нибудь свое, непривычное и неприказанное.

В своей канцелярии, где он служит уже пятнадцать лет, он чувствует себя хорошо. Стол его, все тот же за пятнадцать лет⁴⁰, крытый клеенкою стол⁴¹, притиснут в самый угол, и когда проходит (л. 7) советник, он не видит Андрея Николаевича за другими чиновниками. И только помощник секретаря, который берет у⁴² него переписанные бумаги и дает новые, видит⁴³ его⁴⁴. Он знает, что он будет делать завтра и всю жизнь, и ничто новое и страшное не встретится на пути. Пять лет тому назад его назначили старшим чиновником — и что это за страшные были дни!..

В устроенной Андреем Николаевичем крепости, где он отсиживается от жизни, есть одно слабое место, и только он один знает ту потаенную калиточку, откуда неожиданно появляются неприятели. Он безопасен от вторжения людей, но до сих пор он ничего не мог поделать с мыслями, и они приходят, раздвигают стены и потолок и бросают Андрея Николаевича на середину того чистого поля, где он виден всем и где ему так нехорошо и жутко⁴⁵. И вот сейчас, когда он только что обрадовался ровному, неслышному движению времени, незаметно подкрались враги (л. 8), и он уже не⁴⁶ в силах спастись от них. Стен уже нет, и нет его комнаты. Он опять стоит перед советником, чувствует, как обмякли его руки и ноги, и словно прикованный смотрит на сияющий⁴⁷ блик его лысины, напоминая собою жалкую⁴⁸ птичку, не могущую⁴⁹ оторваться от сияющих глаз неподвижной змеи.⁵⁰ Так проходит секунда, две. Подошвы совсем⁵¹ прилипли к полу, и сдвинуть Андрея Николаевича не могли бы даже лошади.

— Ну что еще? — замечает его советник. Голос его гремит как труба, и ноги Андрея Николаевича сдвигаются, но не идут к двери, где спасение, а елозят на одном месте. Но язык еще не отклеился.

— Ну?

— А… если Агапов не перепишет к двум часам?

— Да… — задумался начальник. — Ну дайте тогда на дом. Что еще? Ясно?

Андрей Николаевич плохо понимает, что ему говорят, потому что другая страшная мысль приходит ему в голову. Он⁵² бессознательно отвечает в тон⁵³ вопросу:

— Ясно.

— Так… чего вам еще?

— А… если у него есть другая работа?

Это была правда. У Агапова могла быть другая работа, и советник об этом не подумал. Снова с неудовольствием оторвавшись от бумаги, он обратил на Андрея Николаевича (л. 9) нетерпеливый взгляд и ничего не мог придумать.

— Ну дайте кому-нибудь еще.

— А если…

— Что-с? — рванул советник⁵⁴. Лысина его покраснела, и очки запрыгали на толстом носу.

— Нет, нет, — скороговоркой и из невольного подражания прокричал Андрей Николаевич так громко, как будто⁵⁵ начальник находился от него за версту: — я говорю, если на сегодняшнюю почту мы опоздаем?⁵⁶

— Ф-фа!..

Через несколько дней советник говорил секретарю:

— Откуда вы достали этого болвана, который по горло напичкан всякими «если»? Все, что он предполагает, может случиться, хотя мне это и в голову не приходило. Но ведь и дом этот может провалиться! — вдруг рассердился он. — Ведь может?

— Казенной постройки, — пошутил секретарь и серьезно добавил: — я никак не думал, он такой исполнительный.

— Уберите его на старое место.

И Андрея Николаевича убрали, а у него целую еще неделю руки и ноги были мягкими, как у тряпичной⁵⁷ куклы, набитой отрубями.

На улице послышались резкие и крикливые звуки дешевой гармоники. По противуположной стороне шли четверо пьяных, (л. 10) одетых в длиннополые сюртуки, высокие, узкие сапоги на высоких каблучках и картузы, у которых поля были острые как ножи. Все четверо были молоды и шли с совершенно серьезными и даже печальными лицами. Один, высоко держа гармонику, наигрывал однообразный, трескучий мотив, от которого в глазах желтело. Когда уличные ребятишки, подражая взрослым, играли в пьяных и один из них держал в руках чурку вместо гармоники, он изображал этот мотив так:

— Ган-на-нидар, ган-на-нидар — ган-на-нидар най-на…

Против красивого дома, на мостовой, было единственное сухое место на всей улице, и один из четверых выделился вперед и стал плясать, пристукивая каблуками. Лицо его, молодое, дерзкое, с небольшими светлыми⁵⁸ усиками, осталось таким же серьезным и даже печальным, как будто он исполнял тяжелую, невеселую обязанность. И остальные смотрели на него так же равнодушно и вяло⁵⁹, не выражая ни одобрения, ни порицания, и чем-то беспросветно-унылым веяло от этого веселья под хмурым осенним небом среди серых покосившихся домишек.⁶⁰

— Ванька Гусаренок! — подумал Андрей Николаевич. — Пляшет⁶¹ — значит, будет сегодня жену бить.

Когда пьяные прошли и уныло-задорные звуки гармоники замолкли, из покосившегося домика с хлопающей ставней вышла женщина, жена Гусаренка, и остановилась на крылечке, глядя вслед прошедшим. На ней была красная ситцевая кофта, запачканная сажей и лоснившаяся⁶² на том месте, где округло выступала (л. 11) молодая, почти девическая грудь. Ветер трепал грязное платье и обвивал его вокруг ног, обрисовывая их контуры, и вся она, с босых маленьких ног до гордо повернутой головки, походила на белую⁶³ античную статую, жестокою волею судьбы брошенную в мрак⁶⁴ провинциального захолустья. Лицо правильное, красивое было бледно, и синие круги увеличивали и без того большие черные глаза. В них не было покоя: трепетный золотистый огонек, как пламя раздува-е(мо)го пожара, пробегал в них и тух под густыми ресницами. Непокорно, с гневом и презрением, Наташа посмотрела⁶⁵ вслед мужу, идущему из одного кабака в другой, и ушла, не бросив взгляда на окно, за которым притаился Андрей Николаевич.

— Вот баба-то! — ужаснулся он. — И слава богу, что я⁶⁶ не женился.

Андрей Николаевич даже рассмеялся от удовольствия, но оно было непродолжительно. Еще не разгладились морщины, образовавшиеся от смеха, как он почувствовал вторжение врагов-мыслей. И откуда они только берутся, проклятые! Нет для них ни стен, ни преград…⁶⁷

Желтыми от табаку пальцами Андрей Николаевич оторвал кусок толстой папиросной бумаги, похожей на оберточную, достал из жестяного ящика щепотку мелкого табаку и свернул папиросу, склеивая концы бумаги языком. За перегородкой храпел, задыхаясь и отдуваясь, Федор Иванович. Ослабленный водкою (л. 12) и поисками двух копеек, он заснул и проснется только вечером, когда стемнеет.⁶⁸ Воздух изнутри с силою поднимался к горлу спящего, бурлил, ища себе выхода, и с легким шипением выходил наружу, отравляя комнату⁶⁹ запахом перегоревшей водки. Проснувшись, Федор Иванович будет долго и мучительно кашлять выворачивающим все внутренности кашлем, выпьет квасу и потом водки, и снова начнутся мучения его жены. Так бывало каждый праздник. Андрею Николаевичу стало досадно на этого толстого, рыхлого человека, который всю неделю томится от жара у раскаленной печки, а в праздники задыхается от водки, — и он обратился к окну. Из-за разорванных туч выглянуло на миг солнце и осветило печальным желтым светом мокрую улицу. Только противуположный дом стоял все таким же гордым и веселым, и окна его сияли.

Наташа всегда казалась⁷⁰ хмурой⁷', даже и в то время, когда она была еще девушкой, красивой и свободной, и любви ее добивались многие. При первой встрече с нею Андрей Николаевич испытал неприятное чувство стеснения и робости. Он с тревого<й> следил глазами за ее быстрыми и резкими движениями, и ему казалось, что сейчас Наташа скажет или⁷² сделает что-нибудь такое, от чего всем присутствующим на вечеринке станет тяжело и неловко⁷³, (л. 13) И когда она сидела молча и внимательно, по-видимому, слушала, что ей говорили другие, что-то неугомонное, беспокойное продолжало двигаться в⁷⁴ ее лице. Внезапно она повернула голову, и ее черные глаза устремились на Андрея Николаевича, не то⁷⁵ спрашивая⁷⁶, не то приказывая сделать что-то⁷⁷, сейчас, немедленно. И он хотел отвести от них свои глаза и не мог и испытывал то же состояние безволия, порабощения, как и тогда, когда он глядел, не отрываясь, на блестящую⁷⁸ лысину начальника.⁷⁹ Он не видел лица Наташи, и только глаза, страшно большие и страшно черные, сверкали перед ним, как черные алмазы. И все продолжая смотреть на него, Наташа поднялась с места, быстрою, уверенною походкою прошла комнату и села подле него⁸⁰ так просто и свободно, точно он звал ее, и заговорила, как старая знакомая. И он не только отвечал ей, но говорил и сам, и даже спрашивал ее, и не удивлялся, что она говорит так просто и складно, — но⁸¹ едва Наташа отошла, им овладело чувство величайшего страха, что она снова подойдет и снова⁸² заговорит. Весь другой день он томился этим страхом и ноги его несколько разобмякали, но когда за перегородкою, у хозяйки, он услыхал (л. 14) низкое, несколько грубоватое контральто Наташи, он, подхваченный неведомою силою, сорвался с места и развязно вошел к хозяйке. Так во время сражения впереди батальона бежит молодой солдатик, размахивает ружьем и кричит «ура», и подумаешь, что это самый храбрый из дерущихся — а у него холодный пот бежит по бледному лицу и сердце разрывается от ужаса. Но едва Андрею Николаевичу метнулись в глаза два черные алмаза, страх тотчас же прошел и стало легко и спокойно.⁸³

Прошло немного времени, и вышло так, что Андрей Николаевич любит Наташу и она его. Он уже не так боялся черных глаз с тех пор, как стал целовать их, но что-то непонятное было во всем этом. Точно он не сам любил, а его заставляли любить. Он ничего почти не знал о Наташе и о ее прежней жизни, о которой она не любила говорить.

— Жила как и люди живут, — говорила она. — Вы лучше о себе расскажите.

И он рассказывал, как вырос он, подкидыш, в богоугодном заведении, в приюте «для детей бедных мещан г: Орла», как его там били и не давали есть. Он вспомнил о некоторых шалостях своих и чужих⁸⁴, от души смеялся и удийлялся (л. 15) тому, что неужели это он был тем маленьким дерзким⁸⁵ мальчиком, который, озираясь, курил в печурку и прятался под лестницей от смотрителя.

— И больно вас били?

— Да еще как! Ты и от роду о таких побоях не слыхивала.

Наташа вопросительно посмотрела на него, но ничего не сказала. Дальше была не жизнь, а (л. 15 об.) канитель какая-то. Подвертывалось счастье, хорошая служба, но люди выхватывали из-под руки и оттесняли его. И в рассказе Андрей Николаевича слышался ужас при описании людей, жестокосердых, грубых, идущих напролом и топчущих других слабых людей. Но когда Наташа жалела его, он сердился.

— Нечего меня жалеть, есть и понесчастнее меня.

Наташа видела в этом гневе гордость, которой было так много у нее, но Андреем Николаевичем руководило другое чувство. Когда она смотрела на него вот этими жалостливыми глазами, блестевшими мягко и кротко, ему чудился в них упрек за какую-то совершенную им ошибку, которой поправить нельзя: Он знал, что никакой ошибки он не совершал, но чувство вины было сильным и властным. И понемногу он стал тяготиться Наташей.⁸⁶

(л. 16) Раз, летом, они долго сидели в хозяйском саду и потом вышли на берег. Солнце зашло в облаках, и только узкая багрово-красная полоска горела на горизонте, обещая на завтра ветер. Вода была неподвижна, и им сверху казалось, что они смотрят не в реку, а в небо. На том берегу тянулись на много верст бакши и соломенный шалаш сторожа чуть белел на земле, казавшейся черной от контраста с светлым небом. Недалеко от шалаша горел костер, и пламя его поднималось в<в>ерх прямым и тонким лезвием, как от горящей свечи. На улице ударил в колотушку сторож, вышедший на ночное дежурство, а галки, облепившие высокие ракиты, которыми зарос берег, зашумели ветвями и подняли долгий, несмолкающий крик.

— Расскажите, как вы были в солдатах, — попросила Наташа.

Андрей Николаевич вяло рассказал уже не в первый раз, как⁸⁷ тяжело ему было маршировать с утра до ночи по раскаленному песку, стоять на дежурстве в глухом поле возле цейхгауза, когда трещит мороз и воют волки. Но этот рассказ не произвел на Наташу впечатления.

— Ведь у вас было ружье?

(л. 17)-- Так что ж что ружье.⁸⁸

— А я бы не побоялась.

— Да уж ты — воительница!

— Еще расскажите.

Андрей Николаевич неохотно продолжал рассказ, но постепенно воодушевился, передавая о том, как ему приходилось по неделям ходить в одной почерневшей рубашке и самому стирать ее.

— Так сами и стирали? — улыбнулась Наташа. При улыбке лицо ее точно освещалось изнутри и становилось странно молодым, почти детским.

— Так сам и стирал. А тебе удивительно?⁸⁹

Наташа улыбнулась и вдруг обвила рукою Андрея Николаевича и припала лицом к его груди и шее. Руки у нее были сильные, крепкие, Андрею Николаевичу было неудобно и немного больно. Скривив шею, он попытался поднять рукой Наташино лицо, но оно прижималось крепче к жесткой поверхности сюртука. Андрей Николаевич ждал и думал, как все это делается у Наташи неожиданно и порывисто и никогда нельзя понять, чего она хочет и о чем думает. Когда Наташа подняла наконец лицо, оно было бледнее обыкновенного и только на одной щеке горело красное пятно. Она долго смотрела в сторону, вниз по реке, где двигалась⁹⁰ лодка с нарядно одетыми барышнями и офицерами, не то студентами, и когда повернулась (л. 18) к Андрею Николаевичу, на глазах ее нависли маленькие светлые, как жемчуг, слезинки.

— Ну чего ты! — с неудовольствием спросил Андрей Николаевич.

Вместо ответа Наташа одним пальцем смахнула слезинки, и, точно сорвавшиеся с небосклона⁹¹ звездочки, они упали в траву и потухли. И снова улыбнувшись, Наташа стиснула его руками и стала целовать его рот, глаза, а он думал, что их видят теперь с лодки, и констатировал факт, что в три минуты времени Наташа улыбнулась, заплакала и снова улыбнулась. Но с лодки их не видали. Она словно замерла на неподвижной воде, и казалось, что голова закружится, если посмотреть через борт в эту бездну. Капельки воды сбегали с поднятых весел, и светлые нежные переливы мандолины соединились с густым рокотанием струн гитары. Вот к ним⁹² уверенно⁹³ присоединились⁹⁴ мужской голос⁹⁵, за ним робко последовал женский. Они пели:

Ночи безумные, ночи бессонные,

Речи бессвязные, взоры усталые,

Ночи последним огнем озаренные,

Осени поздней цветы запоздалые…

Над черным краем земли поднимался багрово-красный диск луны, казавшийся близким и странным. И река и черная земля молчали, как в смертный час, и все кругом казалось таким печальным (л. 19) и странным, как и⁹⁶ эта песня, говорящая о бесплодных сожалениях и безумных ночах.

…Воспоминание о<б> этом вечере было болезненно-ярко. Андрей Николаевич закрыл глаза и увидел красную, странную луну и неподвижную, замершую лодку, и непонятная печаль надавила на сердце. А за стеною храпел Федор Иванович, и воздух бурлил в его горле и шипел, выходя наружу. На улице было все так же безлюдно и хмуро, и в покосившемся домике продолжала хлопать ставня. «Привязать не может», — подумал Андрей Николаевич с гневом на Наташу и, посмотря на часы, увидел, что ему пора обедать. После обеда Андрей Николаевич лег отдохнуть, но сон долго не приходил, и вообще праздник был испорчен.

После вечера на берегу, на другой же день, начался разлад и был так же мало понятен, как и начало любви. Андрею Николаевичу пришла тогда⁹⁷ мысль, которая и удивила, и поразила его. До тех⁹⁸ пор он не мог понять, за что любит его Наташа, но эта мысль объясняла все: Наташа хочет выйти замуж и именно за чиновника. Она женщина неграмотная, говорит «теперича», «поемши»; она⁹⁹ по ремеслу папиросница, и часто ей, когда она делает папиросы на дому, приходится терпеть непрошеные любезности и заигрывания. И вот она ищет (л. 20) мужа с положением, образованного, который мог бы быть ей покровителем и защитником¹⁰⁰, и таких на всей улице один только и есть — он, Андрей Николаевич Николаев. Как женщина умная и хитрая, она скрывает свои планы и делает вид, что любит бескорыстно. И он также начал хитрить и выводить ее на свежую воду и убедился, что был прав: Наташа прямо сказала, что ей все равно, что замуж идти, что так, без попа, и конечно, солгала. Тут начались для Андрея Николаевича страшные терзания и появились вопросы, от которых он обмякал по нескольку раз на день. Когда он смотрел на Наташу и прикасался к ней, ему хотелось жениться, и¹⁰¹ женитьба казалась легкой, но в остальное время мысль о женитьбе давила его, как кошмар. Он был человеком¹⁰², который¹⁰³ заболевает¹⁰⁴ от перемены квартиры, а тут было столько нового, что он мог, умереть. Идти к попу, искать шаферов, а они могут не явиться, и за ними нужно ехать на извозчике, а с извозчиком еще торговаться¹⁰⁵, потом венчание, потом нужно новую квартиру, и все пойдет по-новому. И обо всем нужно думать, заботиться, говорить. А если дети пойдут? А если со службы прогонят? А если новая квартира будет сырая и угарная? И Андрей Николаевич отчаянным жестом ерошил волосы, решал, что он завтра же скажет Наташе все, и с иронией спрашивал себя по поводу женитьбы: (л. 21) да разве это мыслимо? — и смеялся. Люди, которые женятся, казались ему героями, и он с уважением смотрел на Федора Ивановича и хозяйку, которые сумели жениться и остались живы. Раз даже¹⁰⁶ он¹⁰⁷ написал¹⁰⁸ к Наташе:

«Милостивая государыня,

Наталья¹⁰⁹ Антониевна!

Сим письмом от 22 августа текущего¹¹⁰ года извещаю вас¹¹¹…»

Но так как Наташа была безграмотная, то он письма не послал, но несколько раз перебелял его для себя и удивлялся его убедительности.

По счастью, объяснений никаких не понадобилось. Сперва Наташа стала смотреть на него таким взглядом, от которого он корчился, как в судорогах, потом перестала смотреть на него совсем, потом рассмеялась и смеялась так долго и весело, что и он присоединился к смеху, хотя ему больше хотелось плакать — и потом наступил конец. А чиновники, глупые люди, смотрели на него в этот день с изумлением, думали, что он женится, — поздравляли его и говорили:

— Ай да Сусли-Мысли: какую штуку выкинул!

А он именно не женился!

Через год Наташа вышла за Гусаренка. Это был второй радостный день, когда Андрей Николаевич¹¹² сидел у своего окна и видел, как трясется от топота пляшущих покосившийся домик, (л. 22) и слушал несущийся оттуда веселый гомон и визг гармоники.¹¹³ (л. 22об./21b) Подумать только, что он мог быть центром этого водоворота! И с особенною радостью он услыхал, уже поздно ночью, как в покосившемся домике зазвенели разбиваемые стекла, понеслись дикие крики и женские визгливые вопли¹¹⁴. Мимо его окна, громко топоча ногами, пробежал кто-то, потом послышались звуки борьбы, падение тела.

— Стой, не уйдешь, — хрипел с натугой чей-то голос.

— Караул!

Точно проснувшись¹¹⁵, затрещала колотушка сторожа, и ей завторили¹¹⁶ жу<р>чащие свистки патруля городового Баргамота. Очевидно, передрались пьяные гости¹¹⁷.

«Началось!» — подумал Андрей Николаевич, чувствуя себя особенно уютно в теплой постели. «Вы там деритесь, а я вот так!» — ухмыльнулся он и накрыл голову толстой¹¹⁸ подушкой. Стало тихо, как в могиле.

Ему нисколько не было удивительно, что Наташа вышла замуж именно за Гусаренка, отъявленного пьяницу и баламута. Наташа была страшный человек — и Гусаренок был человек страшный. Однажды, еще в ту пору, когда¹¹⁹ у Андрея Николаевича существовали отношения с Наташей, но уже подходили к концу, он рассказал ей¹²⁰ про драку, которую он видел в тот день на улице и в которой главным героем и победителем был Гусаренок. Он с отвращением и ужасом говорил про то, какое было бледное (л. 23об. 122) лицо у победителя и как струйки¹²¹ красной крови бежали по этому лицу¹²².

— Ванька сильный, — задумчиво¹²³ сказала Наташа, и в голосе ее не было отвращения.

— Как же, Бова-богатырь! — с иронией ответил Андрей Николаевич и с презрением и страхом человека, боящегося¹²⁴ физической боли, напал на пушкарей, этих диких и грубых скотов, находящих наслаждение в побоях, от которых ломаются кости и вылетают зубы. — А главное — водка, водка.

— Гусаренок бросит пить.

— Он говорил тебе это? — Андрей Николаевич с раздражением засмеялся. — Вот и шла бы за него замуж.

— И пойду, — сказала Наташа вполне серьезно, но рассмеялась и добавила: — он грозится, что ноги вам переломает, как со мною увидит.

— Я чиновник, меня он не может побить, — ответил Андрей Николаевич спокойно, но ноги его обмякли. — А вот тебя будет бить.

— Нет. Он хороший, он только воли над собою не имеет.

— Все-то у тебя фантазии. Ухватится за всякую дрянь — хороший! — передразнил Андрей Николаевич.

И он оказался прав, Наташина же вера не оправдалась, (л. 24/23) Развинченный воспоминаниями, Андрей Николаевич ворочался на постели, и¹²⁵ чем сильнее ему¹²⁶ хотелось уснуть, тем дальше уходил от него сон. Но постепенно мысли стали путаться в голове, образы и картины потускнели, и наступил сон. Нижняя губа отвисла и обнажила бледные¹²⁷ десны и крупные темные зубы. На висках заметно бились артерии, и брови беспокойно двигались, точно стараясь отогнать от себя что-то неприятное¹²⁸. Проснулся Андрей Николаевич от страшного сновидения: за ним гнался и хотел его убить Гусаренок. Он бежал по высоким¹²⁹ и пустым комнатам, которым не было конца, а сзади него гулко раздавались шаги преследующего Гусаренка, и в руке его был острый и блестящий нож…

В комнатке было темно, и лишь легкий свет проникал в окно от фонаря, стоявшего на противуположной стороне улицы, у богатого дома. В хозяйской комнате также, по-видимому¹³⁰, горел огонь, так как от¹³¹ щели, находившейся в перегородке, на пол ложилась светлая полоса. Успокоившись от страшного сна, Андрей Николаевич услышал за стеной тихий шепот и узнал голос хозяйки.¹³² В этом¹³³ голосе¹³⁴ сквозило страдание и боязнь, что ее услышит тот, о (л. 25) котором она говорила, хотя он¹³⁵ был отделен от нее расстоянием улицы и стенами.

— Ах кровопивец, ах аспид, — шептала хозяйка. — Ушла бы ты от него совсем.

Наташа ответила, и ее низкий голос звучал громко и размеренно¹³⁶, и¹³⁷ слабое трепетание не было замечено ни хозяйкою, ни Андреем Николаевичем.

— Куда уйти-то?

«Ага! нашла коса на камень!» — подумал Андрей Николаевич, вспоминая свой сон.

— И вправду, куда идти? — с готовностью согласилась хозяйка. — Вот и мой тоже. Пропасти нет на эту водку.

Хозяйка замолкла, и как будто что-то бесформенное, темное и страшное вползло в комнату и повеяло смертью — и это страшное была водка, господствующая над людьми, и не видно было границ ее ужасной власти.

— Отравлю его, — сказала Наташа так же громко и размеренно.

— Что ты, что ты, — забормотала хозяйка. — Ты оставайся ночевать у нас, я тебе в кухне постелю, а то мой опять будет колобродить. А к глазу ты пятак приложи — ишь как изуродовал, разбойник.

Андрей Николаевич подошел к окну и открыл половинку. В комнату ворвался теплый¹³⁸ ветер¹³', пахнущий сыростью и гниющими (л. 26) листьями, и зашелестел бумагами на столе. Слышно стало, как скрипит дерево¹⁴⁰ о железную крышу¹⁴¹ и шуршит мокрая зелень. К богатому дому подъезжали один за другим экипажи, и из них выходили мужчины и дамы, в широких ротондах и с белыми платками на головах. Подбирая шумящее платье, они всходили на крыльцо и входили в дверь, которая выпускала на миг¹⁴² столб белого света, зажигавшего блестки на металлических частях экипажа и упряжи.¹⁴³ Дом стоял безмолвный и большой, и чудилось, что¹⁴⁴ сквозь тяжелые ставни, закрывавшие высокие окна, сия<ю>т зеркальные стекла и¹⁴⁵ вечно живые цветы радуются свету, движению и жизни. Несколько экипажей остались ждать господ, и кучера, раскормленные, важные, с презрением смотрели с высоты своих козел на темные, покосившиеся домишки.

Напившись чаю и четким красивым почерком¹⁴⁶ переписав казенную бумагу, Андрей Николаевич начал готовиться к новому сну и улыбнулся, слушая, как бурчал Федор Иванович сокрушенно и раздумчиво:

— Вот в чем дело: двух копеек я так-таки и не разыскал. — О Господи!..

Нужно было закрыть ставню, и Андрей Николаевич прошел на улицу. Экипажи еще стояли, и кучера грузными и¹⁴⁷ сонными массами темнели на козлах.¹⁴⁸ (л. 27) В большом доме глухо рокотали ритмические звуки рояля и минутами стихали, относимые порывом ветра. И этот же ветер приносил на крыльях своих новые звуки, явственно слышные, когда переставало скрипеть дерево. То были печальные и странно мелодичные звуки, и не руками живых людей вызывались они в эту черную ночь. Легкие, как само дуновение ветра, они то нежно¹⁴⁹ молили и плакали и умолкали с жалобным стоном; то, гневно ропщущие,¹⁵⁰ поднимались к небу с угрозою и гневом. Словно чья-то душа молила о спасении и жизни и гневно роптала.

— Противная штука! — рассердился Андрей Николаевич¹⁵¹. В одном этом отношении он не разделял вкусов владельца большого дома, и когда тот поставил на крыше арфу и ветер играл на ней свои печальные песни, он¹⁵² никак не мог понять, зачем нужны эти песни человеку с белыми зубами и яркой улыбкой.

— Ужасно противная штука, — повторил Андрей Николаевич и, понизив голос, добавил: — куда только полиция смотрит.

Торопясь, как будто кто за ним гнался, Андрей Николаевич с силою захлопнул за собою дверь кухни и увидел Наташу, которая неподвижно сидела на лавке со сложенными на коленях руками. Голова ее была опущена, и сквозь располосованную (л. 28) красную кофту¹⁵³ белела высокая грудь, но Наташа не закрывала ее, хотя глаза ее были устремлены прямо на вошедшего.¹⁵⁴

— Сколько лет, сколько зим, — проговорил Андрей Николаевич: — как поживаете?

Наташа молчала и смотрела на него.

— Я ничего, слава богу, здоров.

Наташа молчала. Андрей Николаевич хотел передать поклон супругу, как он делал это при всякой встрече, но сейчас это было неудобно. Наташа очевидно нуждалась в утешении, и потому он сказал:

— Знаете, вы не особенно огорчайтесь. Милые ссорятся, только тешатся, — пошутил он.

— Убирайтесь, — проговорила Наташа.

«Эка фу-ты, ну-ты», — думал Андрей Николаевич, укладываясь спать. «Мало, видно, учили. Ты вот там сиди, а я буду спать», — развеселял он себя. Но как только мигнула последний раз лампа и в комнате наступил мрак, он почувствовал себя снова во власти врагов. Исчезли стены и потолок, и он находился в поле, а на него отовсюду налетали и тонущий Гусаренок с безумными глазами, и красный диск луны, и (л. 29) песня, страшная и загадочная, как и все.

— Пропал праздник, совсем пропал, — шептал Андрей Николаевич и чувствовал, что ему хочется и плакать, и смеяться — и вернуть, хоть на миг вернуть тот вечер, когда так загадочно¹⁵⁵ стояла на небе красная луна, и звучала песня, и на плече его лежала головка Наташи.

Порывистым жестом Андрей Николаевич накрыл голову толстой подушкой и почти сразу успокоился, точно он нашел новые стены. Всякие звуки исчезли, стало так тихо, как в могиле.

Простучал последний экипаж. Улица заснула, и только хлопала непривязанная ставня да в минуты, когда переставало скрипеть дерево, неслись жалобные звуки, и плакали, и роптали, и молили о жизни.

18 июня 1899 г.

¹ Далее было (с абзаца): Было воскресенье, и чиновник Андрей Николаевич Николаев, или «Сусли-Мысли», как называли его товарищи, посвящал его обычному отдыху.

² Далее было: от окна

³ Вместо: лишь отчасти — было: не весь

⁴ Далее было: раздражающим,

⁵ Далее было: стены

⁶ другая вписано.

⁷ Было: существовали (незач. вар.)

⁸ Далее было (с абзаца): [Андрей Николаевич] Вздохнул при мысли о глупости человеческой Андрей Николаевич и снова обратился к улице.

⁹ Далее было: а. или в крайнем случае б. о чем А<ндрею> Н<иколаевичу> приходилось)

¹⁰ с вписано.

¹¹ Текст: Андрей Николаевич водки не пил ~ снова обратился к улице. — вписан на л. 1 об. Этот текст вписан поверх более раннего варианта, написанного карандашом: Андре<й> Н<иколаевич> водки не пил и презирал всех пьющих, и особенно тех, которые допиваются до того, что видят чертей и всякие ужасы и с безумием в глазах молят о спасении. Это казалось ему диким и непонятным: (2 нрзб.) людям нужно и без водки.

¹² Было: как

¹³ Далее было начато: кр<ыши>

¹⁴ Было: сиротливым (незач. вар.)

¹⁵ Вместо: со службы — было: обыкновенно (незач. вар.)

¹⁶ и вписано.

¹⁷ Было: сверкающим (незач. вар.)

¹⁸ Далее вписан и зачеркнут знак вставки.

¹⁹ Далее было: Андрей

²⁰ Вместо: но — было: но видно было, что

²¹ Далее было: незнакомый господин

²² Далее было: и

²³ Далее вписано три знака вставки, последний из них зачеркнут.

²⁴ Далее было (с абзаца): Время у окна шло тихо и незаметно, отмечаясь только биением пульса. Андрею Николаевичу нравилось это неспешное движение времени: так могли пройти годы и ни одного чувства, ни мысли не прибавилось бы на душе. Он хотел бы, чтобы вечно был праздник и он мог смотреть, как живут другие, и не испытывать того страха, который идет вместе с жизнью.

²⁵ Текст: Андрей Николаевич сидел у окна ~ не прибавилось бы на душе. — вписан на л. 3 об.

²⁶ Далее было: вожжи

²⁷ длинного вписано.

²⁸ Далее было: Горничная,

²⁹ Было: спрятав

³⁰ горничная вписано.

³¹ сделала гримасу вписано.

³² умеет вписано.

³³ от него вписано.

³⁴ и вписано.

³⁵ Вместо: и им — было: которым (незач. вар.)

³⁶ Далее было начато: приказывать?)

³⁷ нужно вписано.

³⁸ Вместо: страшным и сильным — было: сильным и страшным

³⁹ очень сильным вписано.

⁴⁰ за пятнадцать лет вписано.

⁴¹ Далее было начато: наход<ится>

⁴² Далее было: А<ндрея> Н<иколаевича>

⁴³ Было: знает

⁴⁴ Далее было: Все, что нужно делать ему, ясно и определено навсегда. Это были страшные дни, когда Андрей Николаевич, пять лет тому назад, был назначен старшим чиновником.

⁴⁵ Вместо: нехорошо и жутко — было: жутко и нехорошо

⁴⁶ Далее было начато: мож<ет>

⁴⁷ Было: сияющую точку на

⁴⁸ жалкую вписано.

⁴⁹ В рукописи: могущей

⁵⁰ Текст: напоминая собою ~ неподвижной змеи. — вписан на л. 7 об.

⁵¹ Далее было: уже

⁵² Далее было: машинально

⁵³ Было: тоне

⁵⁴ Далее было:, и лысина

⁵⁵ Далее было начато: сов<етник>

⁵⁶ Напротив строк: Нет, нет ~ мы опоздаем? — на л. 8 об. вписано позднее: Нет, нет, — скороговоркой проговорил Андрей Николаевич, а из невольного подражания закричал на начальника так же громко, как и тот на него: — я вам говорю, если на сегодняшнюю почту мы опоздаем? (ср.: ОТ, стк. 210—215).

⁵⁷ Было: а. тряпичной б. дешевой

⁵⁸ Было: белыми (незач. вар.)

⁵⁹ и вяло вписано.

⁶⁰ Текст: И остальные ~ покосившихся домишек. — вписан на л. 9 об.

⁶¹ Пляшет вписано.

⁶² сажей и лоснившаяся вписано.

⁶³ белую вписано.

⁶⁴ Было: грязь (незач. вар.)

⁶⁵ Было: смотрела

⁶⁶ я вписано.

⁶⁷ Напротив строк: Андрей Николаевич ~ ни преград… — на л. 10 об. вписано позднее: Образ Наташи, еще не сошедший с сетчатки его глаза, стоял перед ним, яркий и живой, а рядом выступало что-то другое. Стены раздвинулись и исчезли, на него пахнуло полем и запахом скошенного [св<ежего?>] сена. Над черным краем земли [под<нимался?>] неподвижно висел [кр<асный>] багрово-красный диск луны, и все было так загадочно, тихо и странно.

— Господи, — взмолился Андрей Николаевич: — разве мало того, что это было когда-то, нужно, чтобы оно еще постоянно являлось. И откуда оно берется! (ср.: ОТ, стк. 278—287)

⁶⁸ Далее было: Проснувшись, он будет долго кашлять выворачивающим все внутренности)

⁶⁹ Было: воздух

⁷⁰ Было: была

⁷¹ Было: печальной (незач. вар.)

⁷² скажет или вписано.

⁷³ Вместо: тяжело и неловко — было: неловко и тяжело

⁷⁴ Далее было: ней

⁷⁵ Было: как будто (незач. вар.)

⁷⁶ Далее было: что-то

⁷⁷ что-то вписано.

⁷⁸ блестящую вписано.

⁷⁹ Напротив текста: И он хотел ~ начальника. — на л. 12 об. вписано позднее: и ему почему-то вспомнилось то чувство, когда он смотрел на блестящую лысину начальника.

⁸⁰ Вместо: подле него — было: возле него (незач. вар.)

⁸¹ Далее было: как только (незач. вар.)

⁸² снова вписано.

⁸³ Далее в рукописи помета со знаком вставки: (прод<олжение> следует). На л. 13 об. помета: — Продолжение — , после которой следуют столбцы цифр (подсчет букв в тексте рассказа).

⁸⁴ Далее было: и

⁸⁵ дерзким вписано.

⁸⁶ На л. 14 об. и в начале л. 15 об. вписано позднее: И эта просьба всегда затрудняла Андрея Николаевича, [Он тоже жил, как и все] потому что рассказывать было не о чем. Ему тридцать [чет<ыре>] шесть лет, а в памяти от этих лет ничего не было, так, серенький туман какой-то. Был отец, маленький [чиновник] рыженький чиновник, была мать. Потом он стал чиновником — с 16 лет, а мать и отец умерли. Что он делал? Переписывал бумаги. Когда был молод, любил играть на бильярде и все собирался бросить казенную службу и найти что-нибудь повыгоднее. Но его преследовали неудачи. Подвертывалось счастье, хорошая служба, но люди вы<хватывали>… (фраза не дописана)

— И только? — спрашивала Наташа.

— И только. Чего еще?

— Я думала, у вас другая жизнь. Не так, как у нас. Книжки читаете, говорите так тихо, благородно все о хорошем, чувствительном.

— Читал я и книжки, да что в них — все выдумка одна.

— И не скучно вам так-то — все одному и одному?

— Чего ж скучать. Сыт, одет, обут, у начальства на хорошем счету. Секретарь прямо говорит: примерный вы, говорит, работник, Андрей Николаевич. Кто губернатору доклады переписывает, все я!

Но Н<аташа> не удовлетворялась, и все продолжала допытываться, как живут у них, у чиновников, бьют ли мужья жен, когда напьются, и что делают жены, когда мужья уходят на службу. И по мере того как перед Наташей развертывалась картина (л. 15 об.) чиновничьей жизни, лицо ее становилось все печальнее и недоумевающей.

— Прощайте, — говорила Н<аташа> и уходила. Он целовал ее холодную твердую щеку и думал: «какого черта ей надо? Только тоску наводит» (ср. ОТ стк. 399—451)

⁸⁷ Далее было: он

⁸⁸ Текст: — Расскажите, как вы ~ что ружье. — отчеркнут на полях (вероятно, знак замены в позднейшей редакции).

⁸⁹ На л. 15 об. и 16 об. вписано позднее: Эта тишина расположила А<ндрея> Н<иколаевича> к грусти и [философии] философствованию. [Смотря] Следя прищуренными глазами за костром, он стал говорить Н<аташе>, какая это ужасная вещь жизнь, в которой так много всяких неожиданностей. Не знаешь, где упасть и соломки подстелить. Нынче жив, завтра помер. И куда ни сунься, все грубияны да нахалы, с тяжелыми кулаками: так и прут вперед. И в голосе А<ндрея> Н<иколаевича> слышался ужас при описании людей, жестокосердых, …(фраза не дописана)

И говоря это, он казался таким маленьким, придавленным, точно на него давили все те груды бумаг, которые переписал за всю свою жизнь и он, и его отец и [его], может, и дедушка. Тонкие, худые пальцы, не знающие грубого труда, лежали бессильно на коленях; фуражка с бархатным околышем опустилась на лоб.

— Так вот всю жизнь и проживешь, — сказал он грустно.

— Вы бы… ушли куда-нибудь.

— Куда идти-то? Везде то же. Да и делать я ничего не умею.

(л. 16 об.) — Несчастненький ты мой, — сказала Наташа протяжно и задумчиво, точно обращаясь не к Андрею Николаевичу (ср. ОТ, стк. 469—499)

⁹⁰ Далее было:, точно в воздухе

⁹¹ Было: неба.

⁹² Далее было: робко (вписано и зачеркнуто)

⁹³ уверенно вписано.

⁹⁴ Далее было: два голоса

⁹⁵ голос вписано.

⁹⁶ Далее было: сама

⁹⁷ тогда вписано.

⁹⁸ Было: сих

⁹⁹ Далее было начато: па<пиросница>

¹⁰⁰ и защитником вписано.

¹⁰¹ Далее было: это было

¹⁰² Было: из тех людей (незач. вар.)

¹⁰³ В рукописи: которые (незаверш. правка)

¹⁰⁴ Было: заболевают

¹⁰⁵ искать шаферов ~ еще торговаться, вписано.

¹⁰⁶ даже вписано.

¹⁰⁷ Далее было: даже письмо

¹⁰⁸ Было: начал

¹⁰⁹ Далее было: Антоновна

¹¹⁰ Было: сего

¹¹¹ извещаю вас вписано.

¹¹² Далее было: смотрел

¹¹³ Далее было: Он даже не удивлялся тому, что Наташа, боявшаяся водки как огня, вышла за Гусаренка, отъявленного пьяницу и буяна. Ему казалось естественным, что двое страшных людей сошлись друг с другом, потому что Гусаренок был страшный человек. Раз он видел, как Гусаренок дрался — и это побелевшее лицо с безумными глазами и полоской крови долго потом грезилось и пугало его во сне. Другой раз он видел его летом, уже после разрыва с Наташей. Два дня и две ночи шел проливной дождь с грозою и ветром. На верховье реки сорвало уже две плотины, и опасались той же участи для городской. Со всей Пушкарной и из города собрался народ на берегу и глядел, как льется вода через плотину и, как в котле, кипит и белеет внизу. Почти у самой плотины стояли купальни, обреченные на гибель, и их владелец приказал снимать полотно. Андрей Николаевич смотрел с высокого берега на копошившуюся у купальни фигурку мужика, когда со стороны плотины послышался треск и рев. Под неимоверною тяжестью она не устояла и рухнула, и вырванные из дна толстые бревна взлетали на воздух, как соломинки, и падали в [ревущую, как зверь,] кипящую воду, ревущую, как бешеный зверь. [Вздох] Но вот [вздох] тысячегрудый вздох ужаса пронесся по берегу и заглушил ревущую реку: купальня с работавшим на ней (л. 23) мужиком сорвалась и скользила, как по горе, к зияющей бездне. Солнце обливало реку светом, и купальня, с оставшимся на ней полотном, неслась вперед так легко, [и] весело и спокойно, и на краю ее стоял бледный мужик в [красной] кумачной рубахе и поднимал кверху руки. Вот он перекрестился и бросился в воду, и так плыли они к гибели оба: впереди скользила, как белая лебедь, купальня, за ней скрывался под водой человек в кумачной рубашке, и снова показывался и каждый раз творил крестное знамение. Новый крик ужаса пронесся по толпе и сердца почти перестали биться: Гусаренок, такой же [бледный] побелевший и с безумными глазами, как и во время драки, снимал сапоги и жилет и, так же перекрестившись, как тот, бросился в воду. Толкаясь, крича, плача и крестясь, толпа бежала по берегу следом за уносимыми водой. Впереди, далеко всех обгоняя, мчался городовой, шапка его была на затылке, а тесак бил по ногам. За ним бежала Наташа. Андрей Николаевич тоже бежал и кричал что-то, и слезы текли у него по лицу. [Но] Кто<-то> толкнул его, он упал и, не посмотрев, кто его уронил, оставив на месте фуражку, бросился догонять ушедших вперед.

Гусаренка и мужика спасла лодка, поданная на помощь на ту сторону водоворота [плотины]. Мужик каким-то чудом остался совершенно невредим, Гусаренка вынули из воды помятым и бесчувственным, (л. 24) и только сильное течение не дало ему утонуть.

¹¹⁴ Было: голоса

¹¹⁵ Далее было начато: зазв<енела?>

¹¹⁶ В рукописи: завторчили (диал.?)

¹¹⁷ Очевидно, передрались пьяные гости, вписано.

¹¹⁸ толстой вписано.

¹¹⁹ Далее было: отношения

¹²⁰ Далее было:, как

¹²¹ Было начато: к<расная?>

¹²² Далее было: и капали

¹²³ задумчиво вписано.

¹²⁴ Далее было: каждого

¹²⁵ Далее было: не мог заснуть

¹²⁶ ему вписано.

¹²⁷ Было: желтые

¹²⁸ Было: страшное

¹²⁹ Было: большим

¹³⁰ Далее было: было

¹³¹ Было: в

¹³² Далее было: Ужасаясь и точно боясь, что ее услышит из своего дома тот, о котором она говорила, хозяйка

¹³³ этом вписано.

¹³⁴ Далее было: хозяйки

¹³⁵ Далее было начато: наход<ился>

¹³⁶ Было: твердо (незач. вар.)

¹³⁷ Далее было: лишь

¹³⁸ теплый вписано.

¹³⁹ Далее было: сырой

¹⁴⁰ дерево вписано.

¹⁴¹ Далее в рукописи незач. вар.: дерево

¹⁴² Вместо: которая выпускала на миг — было: выпускавшую

¹⁴³ Напротив текста: Подбирая шумящее ~ и упряжи. — на л. 25 об. вписано позднее: Подбирая шумящее платье, они всходили на крыльцо. Резная дверь широко распахивалась и выпускала на улицу сто<л>б (ср.: ОТ, стк. 735—737)

¹⁴⁴ чудилось, что вписано.

¹⁴⁵ Далее было: тропические

¹⁴⁶ Далее было начато: переб<елив?>

¹⁴⁷ Далее было начато: темн<ыми>

¹⁴⁸ Далее было: Из дома глухо доносились рит<мические>

¹⁴⁹ нежно вписано.

¹⁵⁰ Далее было: грозили и упрекали

¹⁵¹ Далее было: и не

¹⁵² он вписано.

¹⁵³ Далее было: виднела<сь>

¹⁵⁴ Далее было начато: Сгорб<ившись?>

¹⁵⁵ Далее было начато: светле<ла?>

Варианты прижизненных публикаций (К, Зн, Пр)

¹³⁸ странных вещей / страшных вещей (К, Зн)

^221-222 добавил: — Никак не полагал: / добавил: — я никак не полагал: (К, Зн)

²⁶⁴ сочетались / сочетался (К, Зн)

^270-271 нет, нет, нет. / нет-нет-нет. (К, Зн)

²⁸⁸ от табаку / от табака (Зн)

^297-298 все внутренности / себе внутренности (Пр)

³⁵⁸ морщинку / морщину (Пр)

³⁷⁵ тотчас пропал / тотчас же пропал (К, Зн)

³⁷⁸ в щеки / в губы (К, Зн)

⁴³⁹ регистратор / секретарь (К, Зн, Пр)

^539-540 Следя / Следуя (Пр)

^539-540 неуменье / неумение (К, Зн)

⁶⁰⁷ неграмотна / безграмотна (К, Зн, Пр)

^618-619 Вишь гордец какой: / Вишь гордость-то: (К, Зн)

⁶⁹⁶ сострадание / страдание (К, Зн)

Первоначальная редакция (ЧА), законченная 18 июня 1899 г., существенно отличается от опубликованного текста не только значительной стилистической правкой, но и иной характеристикой некоторых персонажей. Так, в печатной версии Андреев отказывается от несколько изменявшего общее представление о главном герое эпизода, в котором он рассказывал о своем сиротском детстве и службе в солдатах (см.: ЧА. Л. 16-17). При подготовке к публикации из ЧА исключена также сцена отчаянного поступка Гусаренка во время половодья (см.: ЧА. Л. 22-24, примеч. 112). Необходимо отметить двухслойный характер правки в ЧА; позднейший слой, использованный для создания новой, несохранившейся редакции, весьма близок, но не полностью совпадает с опубликованной версией (см. редакторские пометы о соответствии его фрагментов с ОТ). Дата под произведением в ПССМ — 8 июня 1899 г. — скорее всего является искаженной при наборе датой создания ЧА — 18 июня 1899 г.

Прозвище главного героя — Сусли-Мысли, вероятно, варьирует домашнее прозвище (Сусли, Сусляй) одного из братьев Андреева, Всеволода Николаевича (1877—1915). Возможно, какие-то черты его характера и образа жизни также перенесены на облик и поведение Андрея Николаевича Николаева, героя рассказа «У окна». Согласно воспоминаниям членов семьи (невестки писателя Анны Ивановны и его сестры Риммы Николаевны Андреевых): «Всеволод был чужаком в семье <…> не похожий ни внешним, ни внутренним обликом на других братьев. Был добрый, любил семью, поклонялся Леониду, благоговел перед ним, робел, стеснялся своей отчужденности, но жил жизнью простой и реальной — маленькой жизнью чиновника — судебного пристава. <…> Держался особняком. Необычайной честности и порядочности. <…> У него был свой круг знакомых и своих интересов. <…> В обществе низших чиновников, горничных чувствовал себя лучше всего» (цит. по: Андреев Л. Письма к Павлу Николаевичу и Анне Ивановне Андреевым / Публ. Л. Н. Ивановой и Л. Н. Кен // Русская литература. 2003. № 1. С. 156. Здесь приведены фрагменты из неопубликованных воспоминаний, хранящихся в личном архиве).

Современная критика признавала большое психологическое мастерство Андреева, ставившее его рассказ значительно выше современной ему бытописательской литературы (Измайлов А А. Литературные заметки // БВед. 1901. 10 окт. (№ 276)). М. П. Неведомский определил рассказы Андреева, в том числе и «У окна», как произведения, «изобличающие талант и вкус, умные, чистые, полные нравственных возбуждений…)» (Неведомский 1903. С. 15).

В разборе рассказа, сделанном Н. К. Михайловским, герой отнесен к категории андреевских персонажей, испытывающих страх жизни. Подробно пересказав сюжет, критик отмечает: «Так и доживает „Сусли-Мысли“ свой век „у окна“, тихо, спокойно, лишь изредка содрогаясь при воспоминании о тех страшных обстоятельствах, которые, впрочем — он наверное знает — никогда для него в действительности не наступят…» (Михайловский 1901. С. 65).

В ряде критических откликов отмечалось явное присутствие чеховских мотивов в рассказе. По мнению В. М. Шулятикова, главный герой — чиновник Андрей Николаевич — производит впечатление настоящего чеховского героя своей «загипнотизированностью однообразием рутинной жизни». Однако «если герои г. Чехова, — отмечал рецензент, — при столкновении с внешним миром не ощущают ничего, кроме щемящей безысходной тоски и скуки, то герои Леонида Андреева из столкновений с внешним миром выносят более острые чувства и ощущения, получают при столкновении с внешним миром более глубокие душевные язвы» (Шулятиков 1901. С. 3).

Рецензент газеты «Орловский вестник» Ник. Васильев писал, что герои рассказов Андреева — «люди и людишки нашей сумеречной и тоскливой действительности» — напоминают чеховских героев той же «безотрадной мелочностью жизни», приведя в качестве примера рассказ «У окна» (Васильев Ник. Отклики из области литературы // OB. 1901. 28 окт. (№ 284)).

Е. А. Колтоновская писала об определенной близости андреевских героев к героям М. Горького: «В рассказе „У окна“ мы встречаемся с типом <…> ничтожного, душевно убогого человека. <…> Уж не думал ли автор этою общей склонностью к рефлектированию и философствованию породнить своих героев с героями Горького? Но ведь герои Горького — неудачники не по природе, а вследствие неблагоприятных, искалечивших их общественных условий, и потому всевозможные „размышления“ им гораздо более к лицу, чем героям г. Андреева. Подобно Фоме Гордееву, Андрей Николаевич не любит книг и отзывается о них с большим пренебрежением. <…> Тип Андрея Николаевича хорошо продуман и выдержан автором, и рассказ „У окна“ читается с интересом» (Колтоновская 1901. С. 26-27).

В отзыве Н. Л. Геккера отмечено: «К <…> загубленным и внутренне опустошенным героям принадлежит <…> Андрей Николаевич в рассказе „У окна“. <…> Андрей Николаевич всю жизнь сидел „у окна“ и из него наблюдал жизнь. Но как он ни окапывался от нее и как ни заколачивал себя заживо в гробу, эта жизнь врывалась к нему неожиданно и с той стороны, которая другим не видна была. Недаром сослуживцы прозвали его „Сусли-Мысли“». «Мы не могли передать и малой доли всей соли и глубины этого замечательного рассказа, до тонкости разработанного во всех психологических подробностях и богатого идейным содержанием», — заключил свой отзыв рецензент (Геккер Н. Восходящая звезда. Леонид Андреев. Рассказы // Одесские новости. 1901. 13 дек. (№ 5493)).

В рассказе «У окна», писал И. И. Ясинский, «под холодом ненависти, которую питали друг к другу его герои, автор подмечает огненные вспышки взаимной любви» (Чуносов 1901. С. 386).

В рассказе «о чиновнике, боявшемся жизни, не женившемся ради этого, отказавшемся от служебных повышений и ведущем самое жалкое существование», по мнению Пл. Краснова, заключена «глубокая и в сущности гуманная мысль» (Краснов 1902. С. 126—127).

Рецензент газеты «Приазовский край», сопоставляя «У окна» с «Рассказом о Сергее Петровиче», отмечал, что герой первого «только тем и отличается от Сергея Петровича, что будучи слабым, беспомощным и жалким, и сознательно влача нищенскую тусклую жизнь, <…> не имеет того дерзновения мысли, той смелости глядеть в глаза самому себе и упорно протестовать против нивелирующей и опошляющей силы жизни» (НЛ.-ч. Журнальная литература в 1901.г. // Приазовский край. 1902. 28 янв. (№ 26)).

И. П. Баранов полагал, что в творчестве Андреева рассказ «У окна» занимает «пограничное место между полубытовыми картинками раннего периода и полными трагизма очерками следующего» (Баранов 1907. С. 6). По мнению критика, герой рассказа — «это немного усложненная разновидность многочисленного типа маленьких, худеньких, полубезжизненных чиновников. <…> Андрей Николаевич — сильно отощавший и измельчавший потомок тех безвольных русских людей — белоручек, которые своим отрицательным философствованием и красноречивым ничегонеделанием одухотворяли многих корифеев русской художественной литературы. И в этом именно рассказе <…> заметно влияние этих великих художников слова на г. Андреева. Здесь смешиваются смутно выраженное стремление к подражанию великим образцам и самобытные, индивидуальные черты его творчества, которые вскоре одни только и стали господствовать в его произведениях. Это смутное подражание подсказывало г. Андрееву нарисовать русский общественный тип — тип, весьма благодарный для художника-реалиста. Но нельзя сказать, чтобы этот тип вполне удался г. Андрееву. У него заметна некоторая искусственность, деланность — и это очевидно стесняло самого писателя, которого настоящая творческая область — изображение по преимуществу индивидуальной человеческой души в ее наиболее тонких и сложных движениях. В лице Андрея Николаевича мы имеем плаксивого, безвольного субъекта, которого приводит в ужас одна мысль о хаотической сутолоке жизни. Всевозможными софистическими хитросплетениями à la Рудин, Обломов, доктор Рагин у Чехова (конечно, в гораздо более ограниченной мере, нежели его знаменитые предшественники) старается он отделаться от тех неспокойных мыслей, которые по временам прокрадываются через потаенную калиточку в его крепость, где он прятался от жизни. Это — общественный мотив рассказа. Отношения же Андрея Николаевича к Наташе — это уже явный, элементарный органический дефект его нравственной природы. Здесь уже как бы отсвечивает тусклый свет черного взгляда г. Андреева на человеческую природу и ее бессилие. Так что из основных элементов творчества г. Андреева мы в этом рассказе подметили, во-первых, <…> еле обозначенные признаки фатальности, а во-вторых, не особенно твердую веру в человека и его нравственные силы. <…> С течением времени эти черты разрастались и крепли, все резче очерчивая оригинальные контуры сложной души г. Андреева» (Там же. С. 7-9).

Положительный отзыв о рассказе принадлежал Л. Н. Толстому, который, по свидетельству М. Горького, в ряду наиболее понравившихся ему произведений Андреева (он читал присланное ему автором первое издание «Рассказов») — «Жили-были», «Большой шлем», «Рассказ о Сергее Петровиче» — назвал и рассказ «У окна». «Много говорил похвального о чистоте языка и силе <…> изображения», — передавал свой разговор с Толстым Горький в письме к Андрееву из Олеиза от 23 декабря 1901 г. (Горький. Письма. Т. 2. С. 229). Но вместе с тем какие-то аспекты этого произведения не устраивали Толстого, что и вызвало его помету на с. 157 «Рассказов» Андреева: «Все не нужно» (см.: Библиотека Л. Н. Толстого. С. 38).

При жизни автора рассказ переведен на немецкий (1903, 1905), болгарский (1904), польский (1904), французский (1904), чешский (1904), испанский (1906 дважды) языки.

С. 152. Коллежский регистратор — низший по иерархии чин государственного служащего, согласно «Табели о рангах», действовавшей в Российской империи; соответствовал последнему, 14-му, классу. Уточняя статус своего героя, Андреев заменяет этим чином в ПССМ приданный герою в более ранних редакциях чин коллежского секретаря, относящийся к 10-му классу и соответствующий существенно более высокой должности (см. «Другие редакции и варианты»). На это несоответствие обратил внимание Н. К. Михайловский в отзыве на первую книгу рассказов (1901): «В разговоре с некоей девицей Наташей он называет себя коллежским секретарем, но или это опечатка, или Андрей Николаевич хвастает. Чин на нем должен быть гораздо меньше: образование его ограничивается двумя классами реального училища, служебные обязанности состоят в Переписывании бумаг <…> да и сам он в письме к той же девице Наташе называет себя чиновником „тринадцатого“ класса» (Михайловский 1901. С. 62).

Бакши — бахчи, поля с бахчевыми культурами (тыквами, арбузами, дынями и т. п.).

С. 156. …будучи чиновником тринадцатого класса… — Фактическая ошибка (см. выше, коммент. к с. 152).

С. 159…..дамы в широких ротондах… — Ротонда — женская верхняя одежда без рукавов.

С. 160. …поставил на крышу арфу… — Имеется в виду так называемая эолова арфа — музыкальный инструмент, струны которого звучат под воздействием ветра.

ЧА

С. 545. Ночи безумные, ночи бессонные… — Первая строфа стихотворения А. Н. Апухтина (1876), ставшего знаменитым романсом (на музыку Чайковского, Балкашиной, Донаурова и др.). В рассказе воспроизводится одна из популярных романсных версий текста. У Апухтина:

Ночи безумные, ночи бессонные,

Речи несвязные, взоры усталые,

Ночи последним огнем озаренные,

Осени мертвой цветы запоздалые!

(Песни и романсы русских поэтов. М.; Л.. 1963. С. 727)

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ ОБЩИЕ¹

¹ В перечень общих сокращений не входят стандартные сокращения, используемые в библиографических описаниях, и т. п.

Б.д. — без даты

Б.п. — без подписи

незач. вар. — незачеркнутый вариант

незаверш. правка — незавершенная правка

не уст. — неустановленное

ОТ — основной текст

Сост. — составитель

стк. — строка

АРХИВОХРАНИЛИЩА

АГ ИМЛИ — Архив A.M. Горького Института мировой литературы им. A. M. Горького РАН (Москва).

ИРЛИ — Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом). Рукописный отдел (С.-Петербург).

ООГЛМТ — Орловский объединенный государственный литературный музей И. С. Тургенева. Отдел рукописей.

РАЛ — Русский архив в Лидсе (Leeds Russian Archive) (Великобритания).

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

РГБ — Российская государственная библиотека. Отдел рукописей (Москва).

Hoover — Стэнфордский университет. Гуверовский институт (Стэнфорд, Калифорния, США). Коллекция Б. И. Николаевского (№ 88).

ИСТОЧНИКИ

Автобиогр. — Леонид Андреев (Автобиографические материалы) // Русская литература XX века (1890—1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М.: Изд. т-ва «Мир», 1915. Ч. 2. С. 241—250.

Баранов 1907 — Баранов И. П. Леонид Андреев как художник-психолог и мыслитель. Киев: Изд. кн. магазина СИ. Иванова, 1907.

БВед — газета «Биржевые ведомости» (С.-Петербург).

БиблА1 — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 1995. Вып. 1: Сочинения и письма / Сост. В. Н. Чуваков.

БиблА2 — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 1998. Вып. 2: Литература (1900—1919) / Сост. В. Н. Чуваков.

БиблА2а — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 2002. Вып. 2а: Аннотированный каталог собрания рецензий Славянской библиотеки Хельсинкского университета / Сост. М. В. Козьменко.

Библиотека Л. Н. Толстого — Библиотека Льва Николаевича в Ясной Поляне: Библиографическое описание. М., 1972. [Вып.] I. Книги на русском языке: А-Л.

Боцяновский 1903 — Боцяновский В. Ф. Леонид Андреев: Критико-биографический этюд с портретом и факсимиле автора. М.: Изд. т-ва «Литература и наука», 1903.

Геккер 1903 — Геккер Н. Леонид Андреев и его произведения. С приложением автобиографического очерка. Одесса, 1903.

Горнфельд 1908 — Горнфельд А. Г. Книги и люди. Литературные беседы. Кн. I. СПб.: Жизнь, 1908.

Горький. Письма — Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М.: Наука, 1997—.

Дн1 — Андреев Л. Н. Дневник. 12.03.1890-30.06.1890; 21.09.1898 (РАЛ. МБ. 606/Е.1).

Дн2 — Андреев ЛЛ. Дневник. 03.07.1890-18.02.1891 (РАЛ. MS.606/E.2).

Дн3 — Андреев Л. Н. Дневник. 27.02.1891-13.04.1891; 05.10.1891; 26.09.1892 (РАЛ. MS.606/ Е.3).

Дн4 — Андреев Л. Н. Дневник. 15.05.1891-17.08.1891 (РАЛ. MS.606/ E.4).

Дн5 — Андреев Л. Дневник 1891—1892 гг. [03.09.1891-05.02.1892] / Публ. Н. П. Генераловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 г. СПб., 1994. С. 81-142.

Дн6 — «Дневник» Леонида Андреева [26.02.1892-20.09.1892] / Публ. H Л. Генераловой // Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли. СПб., 1994. С. 247—294.

Дн7 — Андреев Л. Н. Дневник. 26.09.1892-04.01.1893 (РАЛ. MS.606/E.6).

Дн8 — Андреев Л. Н. Дневник. 05.03.1893-09.09.1893 (РАЛ. MS.606/E.7).

Дн9 — Андреев Л. Н. Дневник. 27.03.1897-23.04.1901; 01.01.1903; 09.10.1907 (РГАЛИ. Ф. 3290. Сдаточная опись. Ед.хр. 8).

Жураковский 1903а — Жураковский Е. Реально-бытовые рассказы Леонида Андреева // Отдых. 1903. № 3. С. 109—116.

Жураковский 1903б — Жураковский Е. Реализм, символизм и мистификация жизни у Л. Андреева: (Реферат, читанный в Московском художественном кружке) // Жураковский Е. Симптомы литературной эволюции. Т. 1. М., 1903. С. 13-50.

Зн — Андреев Л. Н. Рассказы. СПб.: Издание т-ва «Знание», 1902—1907. T. 1—4.

Иезуитова 1967 — Иезуитова Л. А. Творчество Леонида Андреева (1892—1904): Дис…. канд. филол. наук. Л., 1976.

Иезуитова 1976 — Иезуитова Л. А. Творчество Леонида Андреева (1892—1906). Л., 1976.

Иезуитова 1995 — К 125-летию со дня рождения Леонида Николаевича Андреева: Неизвестные тексты. Перепечатки забытого. Биографические материалы / Публ. Л. А. Иезуитовой // Филологические записки. Воронеж, 1995. Вып. 5. С. 192—208.

Измайлов 1911 — Измайлов А. Леонид Андреев // Измайлов А. Литературный Олимп: Сб. воспоминаний о русских писателях. М., 1911. С. 235—293.

К — газета «Курьер» (Москва).

Кауфман — Кауфман А. Андреев в жизни и своих произведениях // Вестник литературы. 1920, № 9 (20). С. 2-4.

Коган 1910 — Коган П. Леонид Андреев // Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы. Т. 3. Современники. Вып. 2. М.: Заря, 1910. С. 3-59.

Колтоновская 1901 — Колтоновская Е. Из жизни литературы. Рассказы Леонида Андреева // Образование. 1901. № 12. Отд. 2. С. 19-30.

Кранихфельд 1902 — Кранихфельд В. Журнальные заметки. Леонид Андреев и его критики // Образование. 1902. № 10. Отд. 3. С. 47-69.

Краснов 1902 — Краснов Пл. К. Случевский «Песни из уголка»; Л. Андреев. Рассказы // Литературные вечера: (Прилож. к журн. «Новый мир»). 1902. № 2. С. 122—127.

ЛА5 — Литературный архив: Материалы по истории литературы и общественного движения / Под ред. К. Д. Муратовой. М.; Л.: АН СССР, 1960.

ЛН72 — Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка. М.: Наука, 1965 (Литературное наследство. Т. 72).

МиИ2000 — Леонид Андреев. Материалы и исследования. М.: Наследие, 2000.

Михайловский 1901 — Михайловский Н. К. Рассказы Леонида Андреева. Страх смерти и страх жизни // Русское богатство. 1901. № 11. Отд. 2. С. 58-74.

Неведомский 1903 — Неведомский М. [Миклашевский М. П.] О современном художестве. Л. Андреев // Мир Божий. 1903. № 4. Отд. 1. С. 1-42.

HБ — журнал «Народное благо» (Москва).

HP — Андреев Л. Я. Новые рассказы. СПб., 1902.

Пр — Андреев Л.Н: Собр. соч.: [В 13 т.]. СПб.: Просвещение, 1911—1913.

OB — газета «Орловский вестник».

ПССМ — Андреев Л. Н.-- Полн. собр. соч.: [В 8 т.]. СПб.: Изд-е т-ва А. Ф. Маркс, 1913.

Реквием — Реквием: Сб. памяти Леонида Андреева / Под ред. Д. Л. Андреева и В. Е. Беклемишевой; с предисл. ВЛ. Невского М.: Федерация, 1930.

РЛ1962 — Письма Л. Н. Андреева к A.A. Измайлову / Публ. В. Гречнева // Рус. литература. 1962. № 3. С. 193—201.

Родионова — Родионова Т. С. Московская газета «Курьер». М., 1999.

СРНГ — Словарь русских народных говоров. М.; Л., 1965— . Вып. 1— .

Т1¹ — РГАЛИ. Ф. 11. Оп., 4. Ед.хр. 3. + РАЛ. MS.606/ В.11; 17 (1897 — начало осени 1898).

¹ Т1-Т8 — рабочие тетради Л. Н. Андреева. Обоснование датировок тетрадей см. с. 693.

Т2 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 4. (Осень 1898., до 15 нояб.).

Т3 — РГБ. Ф. 178. Карт. 7572. Ед.хр. 1 (7 дек. 1898 — 28 янв. 1899).

T4 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 1 (18 июня — 16 авг. 1899).

Т5 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 2 (конец августа — до 15 окт. 1899).

Т6 — РАЛ. MS.606/ А.2 (15-28 окт. 1899).

Т7 — РАЛ. MS.606/ A.3 (10-19 нояб. 1899).

Т8 — РАЛ. MS.606/ A.4 (14 нояб. 1899 — 24 февр. 1900).

Урусов — Урусов Н. Д., кн. Бессильные люди в изображении Леонида Андреева: (Критический очерк). СПб.: Типогр. «Общественная польза», 1903.

Фатов — Фатов H.H. Молодые годы Леонида Андреева: По неизданным письмам, воспоминаниям и документам. М., Земля и фабрика, 1924.

Чуносов 1901 — Чуносов [Ясинский И. И.]. Невысказанное: Л. Андреев. Рассказы. СПб., 1901 // Ежемесячные сочинения. СПб., 1901. № 12. С. 377—384.

Шулятиков 1901 — Шулятиков В. Критические этюды. «Одинокие и таинственные люди»: Рассказы Леонида Андреева // Курьер. 1901. 8 окт. (№ 278). С. 3.

S.O.S. — Андреев Л. S.O.S.: Дневник (1914—1919). Письма (1917—1919). Статьи и интервью (1919). Воспоминания современников (1918—1919) / Под ред. и со вступит. Р. Дэвиса и Б. Хеллмана. М; СПб., 1994.

У окна (Андреев)/Версия 2

Содержание

Леонид Андреев

У окна

Другие редакции и варианты

У ОКНА

КОММЕНТАРИИ