Учебникъ исторіи. А. Трачевскаго. Новая Исторія. Часть первая (1500—1750). Профессоръ Трачевскій быстро подвигается съ своимъ учебникомъ: вслѣдъ за томами по древней, средней и русской появляется теперь первый томъ Новой исторіи. Самъ авторъ оговаривается въ предисловіи, что вышедшую только что книгу нельзя разсматривать какъ обыкновенный учебникъ, предназначенный для гимназистовъ. Она слишкомъ велика для этого: на 600 слишкомъ страницахъ излагаются событія всего за 250 лѣтъ. Книга имѣетъ болѣе въ виду служить «подспорьемъ для университетскаго преподаванія, для учителей и для самообразованія». Такая постановка дѣла развязываетъ руки составителю относительно выбора матеріала. Онъ не привязанъ къ гимназическимъ программамъ и можетъ ограничиться необходимѣйшимъ въ области внѣшней исторіи, чтобы перенести центръ тяжести въ изложеніе культурнаго развитія. Онъ несомнѣнно обязанъ обращать вниманіе на стороны, которыя всегда останутся мало затронутыми гимназическимъ преподаваніемъ: на хозяйственныя основы политическаго и духовнаго быта, на процессъ развитія соціальныхъ наслоеній и организацій, на теоретическія задачи различныхъ періодовъ. Проф. Трачевскій признаетъ эти требованія и удѣляетъ много мѣста въ своемъ учебникѣ на эту «внутреннюю» сторону историческаго процесса. Послѣ изложенія событій XVI в., у него идутъ главы о государствѣ, обществѣ, церкви, понятіяхъ, нравахъ, просвѣщеніи, литературѣ, наукѣ, философіи, искусствѣ, внѣшнемъ бытѣ. Подобный же обзоръ слѣдуетъ за разсказомъ о XVII и первой половинѣ XVIII вѣка. Вопросъ въ томъ, какъ справился авторъ съ правильно-поставленною задачей.
Мы такъ не избалованы въ Россіи относительно точности и фактической вѣрности данныхъ, сообщаемыхъ въ «научной» и особенно въ «научно-педагогической» литературѣ, что приходится отмѣтить, какъ заслугу г. Трачевскаго, что его учебникъ свободенъ отъ очень грубыхъ ошибокъ. Невѣрности въ немъ, все-таки, найдутся. На стр. 41, наприм., говорится, что Серветъ былъ казненъ безъ разбирательства, тогда какъ процессъ его велся довольно долго передъ совѣтомъ въ 1553 году к опубликованы акты этого процесса. О редакціи французскихъ кутюмъ въ XVI вѣкѣ на стр. 130 замѣчено, что она представляетъ памятникъ римскаго, а не обычнаго права, между тѣмъ какъ содержаніе кутюмъ, независимо отъ нѣкотораго вліянія римскихъ доктринъ, несомнѣнно опредѣляется провинціальными обычаями. Сближеніе между интендантами Ришелье и misst dominici Карла Великаго (стр. 323) можетъ только дать превратное понятіе о должности интендантовъ. Вообще въ подробностяхъ не мало неточностей.
Но все это не особенно значительные промахи сравнительно съ тѣмъ, что часто преподается съ каѳедры и распространяется путемъ печати (см. курсы проф. Осокина). Если бы приходилось возражать только противъ этихъ недосмотровъ и недоразумѣній, то книгу г. Трачевскаго можно было бы смѣло рекомендовать читающей публикѣ. У ней есть достоинства, уравновѣшивающія такого рода недосмотры: она заключаетъ въ себѣ очень много фактическаго матеріала и написана бойко, образнымъ, пожалуй, слишкомъ образнымъ языкомъ. Бѣда въ томъ, что, помимо частностей, учебникъ проф. Трачевскаго мало удовлетворяетъ своими общими пріемами и результатами.
Всякій, кто прочтетъ предисловіе или даже любую отдѣльную страницу книги, увидитъ, что составитель принадлежитъ къ самому новому и прогрессивному направленію; какъ бы на-показъ выставляется свободомысліе автора, интересъ къ соціальнымъ проблемамъ, отвращеніе къ «пережиткамъ» въ религіи и философіи, непримиримое отношеніе къ реакціоннымъ силамъ въ политикѣ. Главное, въ самой исторіографіи авторъ исповѣдуетъ новѣйшія доктрины, ищетъ, прежде всего, культурнаго содержанія, обѣщается выдвинуть экономическій элементъ. Присматриваясь ближе, читатель, знакомый съ историческою литературой, скоро убѣдится, что за современными взглядами и обѣщаніями въ новѣйшемъ вкусѣ скрывается очень устарѣвшее отношеніе къ историческому матеріалу и пріемамъ обработки: точно читаешь Исторію XVIII вѣка Шлоссера, книгу полезную въ свое время и сильно повліявшую на образованную публику, но несомнѣнно отставшую отъ теперешняго положенія науки. Тѣ же изобличенія правительственныхъ махинацій, придворной роскоши, аристократической дерзости, церковнаго лицемѣрія; тѣ же шаблонныя симпатіи по адресу филантроповъ, піонеровъ «свѣтскаго реализма», низшихъ классовъ; тотъ же морализирующій тонъ, обращающій историческое изложеніе въ постоянную проповѣдь двухъ-трехъ излюбленныхъ темъ. Имѣть убѣжденія необходимо и, конечно, лучше имѣть убѣжденія либеральныя, чѣмъ реакціонныя, но это демократическое прекраснодушіе, надалбливающее свои завѣтныя слова подъ видомъ ученія исторіи, можетъ, намъ кажется, только подорвать жизненность убѣжденій, взятыхъ подъ неумѣлую защиту. Надоѣдливая до приторности тенденція вызоветъ, пожалуй, сомнѣніе въ томъ, выдержатъ ли извѣстные политическіе и философскіе взгляды пробу безпристрастной и дѣйствительно научной провѣрки. Давно сказано, что настоящая исторія объясняетъ, а не обвиняетъ, и только такая исторія достойна того, чтобы съ ней считаться въ политикѣ и философіи. Студенты, для которыхъ написанъ учебникъ г. Трачевскаго, можетъ быть, прочтутъ на первый разъ съ большимъ восторгомъ книгу, которая дастъ имъ якобы историческое подтвержденіе дорогихъ имъ идей, но, вѣдь, авторъ едва ли удовлетворится этимъ дешевымъ успѣхомъ. А всякій, кто обратится къ книгѣ за отвѣтомъ о смыслѣ великихъ фактовъ новой исторіи — реформаціи, раціонализма, просвѣщеннаго абсолютизма, національной монархіи, католической реакціи, кто захочетъ отдать себѣ отчетъ въ причинахъ, вызвавшихъ преобладаніе той или другой идеи или формы, останется, навѣрное, весьма мало удовлетвореннымъ постоянною перебранкой г. Трачевскаго съ реакціонерами и фанатиками. Исторія должна быть субъективна, говорятъ нѣкоторые: разбираемая книга служитъ только къ опроверженію этого взгляда, потому что доводитъ его до явной нелѣпости.
Возьмемъ, напримѣръ, такое явленіе, какъ лютеранство. Оно антипатично г. Трачевскому, который такъ противуполагаегъ его кальвинизму: «Всѣ эти секты стушевываются передъ основнымъ расколомъ въ протестантизмѣ: лютеранство и реформатство были непримиримы, расходясь между собою не столько въ догмѣ, гдѣ было только дна спорныхъ пункта — пресуществленіе и предопредѣленіе, сколько во взглядѣ на задачи религіи, на ея отношеніе къ жизни. Реформатство — реформація по преимуществу, какъ видно изъ самаго его имени, — это — реальное, нравственное, демократическое и прогрессивное начало: у Цвингли сохранилась въ чистотѣ основа протестантства, гуманизмъ съ свободой мысли, нѣсколько искаженной Кальвинонъ. Лютеранство же — средневѣковой идеализмъ, догматизмъ, абсолютизмъ и реакція». Дѣйствительно ли даютъ ключъ эти слова къ пониманію религіознаго направленія, открывшаго путь реформаціонному движенію, сдѣлавшагося духовнымъ центромъ Германіи и Скандинавскаго сѣвера, выдержавшаго самый страшный напоръ католической реакціи въ Тридцатилѣтней войнѣ? Положимъ, лютеранство вступило въ союзъ съ властью князей, а не съ республиканскими формами, но на какую другую политическую силу могло опереться оно? И слѣдуетъ ли судить о роли самой этой политической силы съ точки зрѣнія враговъ партикуляризма или монархизма въ XIX вѣкѣ? Слишкомъ легко и дешево разрѣшались бы историческія задачи, "еслибъ можно было дать разгадку великаго культурнаго вліянія словами: «лютеранство — средневѣковой идеализмъ, догматизмъ, абсолютизмъ и реакція». Можно усомниться также, чтобы читатели учебника вынесли правильное представленіе о такой эпохѣ, какъ министерство Ришелье: подробная характеристика кардинала со стороны его личныхъ недостатковъ совершенно затемняетъ его политическія заслуги и остается только удивляться, что единогласное мнѣніе современниковъ и потомства считало геніальнымъ правителемъ человѣка, разорившаго Францію и преслѣдовавшаго въ ней все хорошее. Вообще неясно, въ чемъ тайна того вліянія, которое имѣла монархія въ XVI вѣкѣ, почему «народы прильнули къ абсолютизму», какъ выражается проф. Трачевскій. Подъемъ монархическаго принципа въ Англіи, наприм., является въ его изложеніи результатомъ какихъ-то совершенно непонятныхъ случайностей, козней и насилій. Свирѣпствуетъ Генрихъ VIII, свирѣпствуетъ Марія Кровавая, владычествуетъ почти безконтрольно Елизавета, затѣмъ воцаряется «слюнявый уродъ» Іаковъ I и «изолгавшійся» Карлъ I, и, несмотря на всѣ злодѣянія, народъ медленно, нехотя становится въ противорѣчіе съ монархическою властью и самое революціонное теченіе не имѣетъ силы уничтожить ее совершенно. За всѣмъ этимъ есть нѣчто большее, чѣмъ людская глупость или пережитки стараго. Чтобы понять борьбу, надо было признать, что европейская монархія являлась главнымъ проводникомъ двухъ великихъ началъ и не мало содѣйствовала проведенію третьяго: она всего сильнѣе представляла принципы національности и государства и въ исторіи своей принуждена была часто становиться на сторону демократіи. Въ этомъ ея сила, несмотря на всѣ личныя слабости ея представителей, а какъ разъ эта сторона остается наименѣе освѣщенной въ разбираемомъ учебникѣ. Оттого и въ дѣятельности Ришелье положительная заслуга резюмируется словами: «кардиналъ рѣшился сломить „частную“ тиранію посредствомъ общей, которую онъ называлъ государствомъ». Намъ кажется, что нѣтъ надобности быть въ настоящее время приверженцемъ абсолютизма, чтобы понимать, что монархической власти принадлежала крупная роль въ исторіи политическаго развитія.
Вслѣдствіе того, что все, въ сущности, измѣряется по шаблону личныхъ убѣжденій автора, изложеніе его совершенно теряетъ перспективу и пропорціональность: если притѣсняютъ народъ, то ужь такъ, что «доканчиваютъ» его; фанатики или тираны совершаютъ свои ужасы вездѣ съ одинаковымъ maximum’омъ энергіи и разрушительности. Остается только удивляться, что опять нарождаются новыя поколѣнія, чтобы вновь быть доконченными. Съ чрезвычайнымъ однообразіемъ чередуются кровопролитія и сумасбродства, изрѣдка прерываемыя благородными подвигами героевъ «свѣтскаго реализма». Несмотря на резюмирующія замѣчанія со ссылками на предъидущія страницы, органическая связь событій ускользаетъ отъ читателя. И мудрено ли: ни одно явленіе не разсматривается въ себѣ самомъ, въ своеобразности своихъ цѣлей, строенія, движенія, а все разрубается по категоріямъ абсолютизма, демократизма, церковнаго идеализма, свѣтскаго реализма и т. п. И вотъ, несмотря на обѣщанія автора, внѣшніе факты выдвигаются впередъ сами собою, заслоняя и затемняя внутреннюю исторію. Личныя характеристики наполняютъ не мало страницъ, гораздо больше, чѣмъ слѣдовало бы въ культурной исторіи, а въ этихъ личныхъ характеристикахъ главное вниманіе слишкомъ часто обращается не на то, насколько извѣстный дѣятель выражаетъ собою ту или другую тенденцію эпохи, а въ его чисто-индивидуальныя свойства, на совершенно безразличныя въ историческомъ отношеніи слабости, на наружность и успѣхи у дамъ, на манеру браниться. За то политическая я юридическая сторона остаются А совершенномъ туманѣ: учрежденія, партіи мелькаютъ своими именами, безъ опредѣленнаго содержанія и очертаній. Особенно характерна въ этомъ отношеніи исторія Англіи, гдѣ всѣ конституціонныя столкновенія остаются непонятными, вслѣдствіе того, что авторъ не даетъ себѣ труда передать сколько-нибудь точно даже содержаніе такихъ актовъ, какъ петиція о правѣ или билль о правахъ (стр. 281 и 315). О послѣднемъ сказано буквально: «Но Вильгельмъ долженъ былъ подписать билль о правахъ, эту новую великую хартію, которая подтвердила всѣ старыя обезпеченія народной свободы противъ произвола короны. Билль былъ распространенъ и на Шотландію; гдѣ, сверхъ того. было возстановлено пресвитеріанство, между тѣмъ какъ въ Англіи была утверждена религіозная свобода „Актомъ вѣротерпимости“ (Toleration Act)». «Какая религіозная свобода, — спроситъ читатель, — полная, по отношенію ко всѣхъ исповѣданіямъ?» Хорошо еще, если спроситъ, потому что многіе изъ тѣхъ, для кого написанъ учебникъ, поймутъ мѣсто въ его прямомъ смыслѣ и безъ оговорокъ, и поймутъ неправильно, такъ какъ полная религіозная свобода установилась въ Англіи развѣ въ XIX вѣкѣ, послѣ отмѣны Test act и Corporation-act, послѣ «эмансипація» католиковъ и евреевъ. Процессъ Страффорда переданъ такъ, что остается совершенно непонятнымъ, гдѣ и какимъ путемъ онъ шелъ, при чемъ въ немъ были земцы и почему король долженъ былъ подписать «смертный приговоръ» (стр. 287), Нельзя также назвать удачной слѣдующую характеристику распредѣленія партій въ Англіи послѣ Карла II: «Тогда возникли политическія партіи, эти спутники свободнаго государства, причемъ торіи есеіда состояли изъ знати и епископовъ, а виги изъ джентри и горожанъ. Но не исключительно: партіи дѣлили Англію не столько горизонтально, сколько вертикально». Не говоря о довольно замѣтномъ противорѣчіи и о неясности послѣдняго опредѣленія, такая характеристика совершенно игнорируетъ организацію «вигистской аристократіи» въ XVIII вѣкѣ и торійскія симпатіи мелкихъ сквайровъ.
По программѣ, поставленной авторомъ, учебникъ долженъ обратить особенное вниманіе на роль экономическихъ факторовъ и на соціальное движеніе. Дѣйствительно, не одинъ разъ мы найдемъ упоминанія о томъ и о другомъ. Однако, всѣ эти упоминанія являются какъ то случайно, безъ опредѣленной связи, больше въ формѣ сантиментальныхъ характеристикъ того, какъ дурно жилось мелкому люду. Трудно удовлетвориться характеристиками послѣдствій секуляризаціи (стр. 60), меркантилизма (стр. 343); даже такіе коренные факты, какъ противуположность между судьбой земледѣльческаго класса въ Англіи и во Франціи, исчезновеніе мелкой собственности въ одномъ случаѣ, закрѣпленіе и распространеніе ея въ другомъ — искажаются подъ вліяніемъ односторонней тенденціи: по стр. 575 выходитъ, что вся выгода въ этомъ случаѣ была на сторонѣ Англіи.
Надо прибавить, что самый способъ изложенія по меньшей мѣрѣ странный и мало пригодный для учебника. Ради сжатости, должно быть, разсказъ обращается въ рядъ обрывочныхъ набросковъ, смыслъ которыхъ съ трудомъ разберутъ даже люди, хорошо знакомые съ предметомъ. Что вынесетъ читатель изъ слѣдующаго «опредѣленія» пробабилизма: здѣсь (у іезуитовъ) съ особенною любовью развивался пробабилизмъ или теорія нравственныхъ вѣроятностей? Можно дѣлать то, что вѣроятно, позволительно, хотя бы вопреки голосу совѣсти" (стр. 69). Мозаическія картины быта слѣдуетъ составлять съ нѣкоторою осторожностью, какъ показываетъ стр. 150: «Реакція XVI вѣка объясняется сохраненіемъ средневѣковыхъ пережитковъ въ массахъ. Протестантъ истреблялъ святыни лишь потому, что онѣ были символомъ папскаго гнета, въ его душѣ жили старыя суевѣрія, которыя даже усиливались, занимая мѣсто разрушенныхъ кумировъ. Сохранялись ордаліи (С. И. § 4), хотя въ смягченной формѣ „святаго куска“, и „право погребальныхъ носилокъ“; вѣрили, что виновный не проглотитъ облатки, а трупъ испуститъ кровь при прикосновеніи убійцы. Сюда же относится развившаяся тогда дуэль. Возникла „стигматизація“ — отпечатокъ на тѣлѣ 5-ти ранъ Христа». Относительно послѣдней черты, надо замѣтить, что это единственное мѣсто книги, въ которомъ говорится о стигматизаціи. О появленіи Іакова I въ Англіи разсказывается такъ: "Яковъ, съ своей стороны, больше всего ненавидѣлъ пуританъ, смѣшивая ихъ съ пресвитеріанами (§ 20), отъ которыхъ онъ пострадалъ въ юности. Отъ того (?!) уже на пути въ Лондонъ онъ получилъ петицію пуританъ объ исправленіи англиканства въ ихъ духѣ и сказалъ своимъ наперсникамъ: «они будутъ у меня сообразоваться (§ 34), не то — разнесу ихъ» (стр. 279). Не мало комическихъ эффектовъ въ характеристикѣ произведеній Шекспира; она слишкомъ длинна, чтобы приводить ее здѣсь, и мы отсылаемъ читателя къ стр. 188 и слѣдующей подлинника.
Въ предисловіи авторъ заявляетъ, что онъ «оставался вѣренъ своей задачѣ быть лишь передатчикомъ современныхъ выводовъ науки, въ лицѣ ея признанныхъ представителей». Онъ трактуетъ въ четвертомъ томѣ объ исторіи Европы преимущественно въ XVI и XVII вѣкахъ, и всѣмъ образованнымъ людямъ, конечно, извѣстно, что въ этой области есть одно имя, которое затмило всѣ остальныя, одинъ ученый, положившій основы изученію, сдѣлавшій его какъ бы своимъ. Если сознательно стараться написать эту исторію во всѣхъ отношеніяхъ наперекоръ Ранке, то выйдетъ, вѣроятно, учебникъ проф. Трачевскаго.