Когла молодая красотка Украйны,
Съ румяными щечками, съ темной косой,
Со всѣмъ обаяньемъ украинской тайны,
Про дѣдовъ мнѣ пѣсню затянетъ порой,
И, вѣя тоскою непризнанной муки,
Закаплютъ мнѣ на душу свѣжіе звуки, —
Тогда… о, тогда я — мечтой и душой —
Въ бываломъ привольѣ Украйны былой, —
И хочется быть мнѣ тогда гайдамаконъ,
Съ булатною саблей, съ дикимъ аргамакомъ.
Какъ было бъ привольно и весело мнѣ
Промчаться по степи до хаты-дымовки,
На встрѣчныя ласки моей чернобровки,
Въ вѣнкѣ изъ барвинокъ, въ простомъ полотнѣ:
Баранью бы шапку на брови надвинулъ,
За плечи стальное копье перекинулъ, —
И мой долгогривый, по тени лѣсной,
Мелькалъ бы, какъ молнія въ тучѣ ночной;
Сплывала бы съ плечъ моихъ чорпая бурка,
А за поясъ затквуты ножъ и бандурка,
Бандурка для пѣсенъ дѣвчины моей…
Туда бы, въ Украйну, въ затишье степей,
Бѣжалъ я отъ взгляда и шума людскова,
И тамъ допросился бы вѣщаго слова
У вѣчно-зеленыхъ, безбрежныхъ морей,
Гдѣ вѣтеръ колышетъ вѣтвями бурьяна,
Той пальмы Украйны, что, съ шлема кургана,
Вѣнчаетъ, какъ памятннкъ присно-живой,
Быть можетъ, могилы Мороэа, Нечая,
Могилы страдальцевъ обмершаго края,
Могилы казачьей семьи удалой,
Какъ памятникъ славы и вольности дикой
И дикой поэзіи…
Но защемитъ
Мое ретивое тоскою великой,
Когда моя грёза, что дымъ, улетитъ,
Когда многожданное слово: «воскресни»!
Услышу въ преданіяхъ только и въ пѣснѣ…
Видалъ я, какъ — пѣсней испуганы — въ высь
Срывалися сокоды съ гнѣздъ и неслись,
Вращая кругомъ изумленное око,
И понялъ я, понялъ тоскливый ихъ стонъ:
Охъ, не съ кѣмъ ужь больше помчаться въ обгонъ. —
Все минуло… только листочки калины
Шумятъ по обломкамъ былой Украины.
